"Бумер-2: Клетка для кота" - читать интересную книгу автора (Троицкий Андрей Борисович)

Глава шестая

Когда Оксанка спустилась со второго этажа в холл, Дашка встала из кресла и вопросительно посмотрела на подругу. Видно, разговор с отцом прошел не совсем гладко. Оксанкину физиономию можно читать, как раскрытую книгу. Если она морщит лоб и отводит в сторону взгляд, значит, что-то не склеилось. Щедрый папочка в данный конкретный момент оказался редким скупердяем. То ли Дашка, разлив отработанное масло на драгоценные плитки, испортила ему настроение, то ли свободных денег не оказалось. Причины не имеют значения. Но итог один – полный облом.

– Ну, как? – на всякий случай спросила Дашка.

– Он хочет с тобой поговорить. Мол, посредников ему не требуется. Короче, поднимайся наверх. И постарайся как-то обрисовать ситуацию... Ну, я даже не знаю. У тебя язык лучше моего подвешен. Наплети ему что-нибудь такое... Слезоточивое. А лучше – скажи правду. Потому что отец – мужик проницательный. Сразу просечет, если тюльку будешь гнать. Скажи, что брата гнобят на зоне. Житья не дают. Надо его вытащить.

– А ты-то ему что сказала?

– Сказала, что тебе нужны бабки, – пожала плечами Оксанка. – И все. И еще сказала, что ты обязательно вернешь. При первом удобном случае.

– Да, с красноречием у тебя проблемы.

Покачав головой, Дашка поднялась по лестнице на второй этаж, свернув направо, прошла длинным коридором до кабинета Леонида Ивановича, постучавшись в дверь, переступила порог. Хозяин сидел за письменным столом в шикарном коричневом халате, прошитом золотой ниткой. На руке его посверкивал золотой перстень с крупным алмазом. При появлении Дашки Леонид Иванович прикрыл порнографический журнал деловыми бумагами и сделал вид, будто занят неотложной работой.

Дашка деликатно покашляла в кулак. Захаров поднял взгляд, сказал, чтобы она подошла ближе, но сесть не предложил.

– Ну, я тебя слушаю, – сказал Захаров и, не поднимаясь с кресла, запахнул под столом полы халата.

Дашка, как провинившаяся школьница, стояла перед его столом, не зная с чего начать. Подумала минуту и начала с главного. В телеграфном стиле описала ситуацию. Единственный брат пропадает на зоне, можно его оттуда достать, но нужны тридцать штук зеленью. Она добавила темных красок, описав со слов бывшего зэка Чуева, звериные порядки, царящие в колонии. И добавила, что брату срок не высидеть. Он попадет на перо уркаганов или заживо сгниет в кандее.

Леонид Иванович сокрушенно качал головой, морщился, изображая сочувствие, будто проблемы Кольки Шубина ему были очень близки и понятны, словно Дашкина история потрясла его до глубины души. Дождавшись, когда девчонка выговорится, он сказал:

– Слушай, Даша, когда ты рассказываешь свою жуткую притчу, мне становится больно. Очень больно. Хотя меня трудно разжалобить.

Леонид Иванович вдруг поднялся, пружинистым шагом прошелся по кабинету. На ходу он сжимал и разжимал кулаки, будто собирался кому-то заехать в морду. Но кроме Дашки в кабинете никого не было, а девочек Захаров бил не часто. Совершив эту пробежку, он снова рухнул в кресло и долго качал головой. Но, кажется, думал о других, далеких, каких-то своих проблемах.

– Я готов вырвать последние волосы, – наконец заявил он. – Правда, не здесь, – Захаров погладил ладонью поредевшую шевелюру, – голова скоро совсем облысеет, как коленка. Готов вырвать последние волосы на груди или на заднице. Вот как мне больно. И я, разумеется, рад помочь. Восстановить попранную справедливость. Но позволь спросить: твоего брата посадили по навету, как сажали людей в тридцать седьмом году? По анонимной жалобе? Или по доносу врагов?

– Нет, не совсем так. То есть, совсем не так... Его статья – воровство. Ну, якобы, он вымогал деньги у одного бизнесмена. То есть не бизнесмена, а крупного жулика. Вымогательство в суде доказать не удалось. Тогда ему припаяли воровство.

– Припаяли? – переспросил Захаров. – Значит, все-таки припаяли? Именно припаяли?

– Ну, то есть повесили на него. Даже не знаю, как сказать, на самом деле у того мозгляка, из-за которого его посадили, Колька ничего не украл.

– Понимаю, – кивнул Захаров. – Он не украл, но ему припаяли. Больше было некому паять, ну, схватили первого встречного пацана. Бывает, попался под горячую руку. Адвокат у него, наверняка, был назначенный. Тупица, который даже не удосужился тщательно ознакомиться с делом, которое сфабриковали милиционеры. Так?

– Можно сказать, так, – кивнула Дашка.

Покусывая губу, она продолжала стоять посередине комнаты, потому что хозяин кабинета так и не предложил присесть.

– Я пыталась договориться с одним адвокатом из конторы "Артамонов и компаньоны". Не знаете такую?

– Как же не знаю? – вопросом ответил Захаров. – Конечно же, знаю.

– Там сидят полные дебилы и крохоборы, – выпалила Дашка. – Они сразу потребовали наликом такую сумму, что я натурально припухла. Речь-то идет о мелком уголовном преступлении. Всего-навсего кража, да и той не было. И вдруг такие деньги. Просто сумасшествие. Я пыталась договориться, чтобы проплатить эту сумму частями. Как бы в рассрочку. Они вертели вола два месяца, не говорили ни да, ни нет. А потом вдруг отказали. У меня не осталось времени, чтобы найти хорошего защитника.

– Разумеется, всегда так: то денег не хватает, то времени, – Захаров попытался сочувственно улыбнуться, но улыбка увяла, не успев расцвести. – Насчет фирмы "Артамонов и компаньоны" я с тобой согласен. Эта контора ведет кое-какие мои дела, проверяет чистоту сделок, клиентов, с которыми я имею дело. Они дорого берут, но Артамонов не жулик, а порядочный человек. Впрочем, это к делу не относится. Итак, выходит, что посадили невинного парня. Правильно?

На физиономии Захарова появилось выражение благородного негодования. Он выпрямил спину и весь из себя сделался такой осанистый, такой аристократичный. Вернее, ему так казалось. На самом деле в этом шикарном стеганом халате, турецких шлепанцах с загнутыми носами он выглядел выскочкой на все сто десять процентов. И алмаз в перстне настолько большой, что смотрится, как подделка.

Дашка подумала, что стоит только пошелудить его важную физиономию, и вылезет такое рыло! Поговаривали, что Захаров начинал бизнес с того, что катал наперстки, зажимая шарик между пальцами, дурил лохов возле самого крупного городского универмага. Позже сколотил небольшую бригаду и занялся частным факторингом. Выбивал долги, резал кому-то морду опасной бритвой или втыкал заточку под ребра. Но все это в прошлом, он давно отмыл деньги, отделался от прежних дружков, вложился в легальный бизнес. И стал чистеньким и пушистым. Теперь он хочет забыть темное прошлое. Или уже забыл. Поэтому и выделывается больше, чем нужно.

– Ну, что-то вроде этого, посадили невиновного, – кивнула Дашка. – Он не воровал. Дело получилось так. Колька работал в одной конторе. Кем-то вроде охранника. Стоял на дверях, проверял пропуска и все такое. Однажды его и еще одного парня по фамилии Жабин вызвал начальник, сунул им листок с адресом и фамилией. Говорит: езжайте к этому человеку, заберете мои деньги.

– Так-так, очень интересно, – Захаров подался вперед, будто рассказ его очень увлек. – И что же дальше? Я попробую угадать. Денег начальнику твой брат и его коллега не привезли? Правильно?

– Не правильно, – помотала головой Дашка. – Колька с Жабиным приехали на место. Человек впустил их в квартиру. Чаю предложил, усадил на кухне. И сказал, что сходит за деньгами. Через полчаса он вернулся с милицией. Накатал заявление, что молодые люди вымогали у него деньги, угрожали расправой и всякое такое. И еще заявил, что в его отсутствие квартиру обокрали. Из ящика письменного стола якобы пропали три тысячи зеленых. При личном обыске исчезнувших денег ни у Жабина, ни у Кольки не нашли. Но это не помогло. Потому что их начальник заявил, что парней никуда не посылал. Никаких поручений, связанных с деньгами, не давал.

– Надо же, – всплеснул руками Захаров. – Какие попадаются... Какая мерзость...

– Уже когда Кольку посадили, этот гад, который его сдал, и начальник, который послал за деньгами, были убиты в бандитских разборках. Поэтому я так до конца и не выяснила, кто из этих тварей кому должен. И сколько. Я сходила на кладбище, чтобы плюнуть на их могилы. Но это все так, пустое... Одни эмоции. Уже и людей тех нет, и денег нет. Но крайним назначили Кольку и Жабина.

– А что с этим Жабиным, он тоже сидит?

– Сидел. Год назад умер в Воркуте. От прободения язвы желудка.

– Печально, – вздохнул Захаров. – Очень печально. Молодые ребята... И вдруг такая напасть. Никому нельзя верить: ни адвокатам, ни милиции. Выходит, только на взятки вся надежда.

Дашка начинала злиться. На себя, за то, что дала волю эмоциям и была слишком откровенна перед этим скопидомом. На Захарова, который слушает ее просто скуки ради. И паясничает в свое удовольствие. Хотелось уйти, но в душе еще теплилась надежда. А вдруг? Вдруг этот Леонид Иванович не такое уж дерьмо, каким хочет казаться? Вдруг он повыдрючивается еще немного и поможет?

– В моем случае – да, только на взятки вся надежда, – кивнула Дашка. – Больше надеяться не на кого. И не на что. Мой брат через одного кента передал письмо. Он написал его в минуту отчаяния. Колька обычно на жизнь не жалуется, но тут... Короче, его за малейшую провинность отправляют в кандей, бугор цепляется...

– Все. Заткнись. Больше ничего не хочу слышать, – крикнул Леонид Иванович и взмахнул руками, будто отгонял от головы назойливую муху. – Я не желаю, чтобы в моем доме употребляли воровские словечки. Здесь не Бутырка и не пересыльная тюрьма, чтобы каждая мочалка ботала по фене. Из тебя никогда не получится приличного человека, если ты не научишься говорить правильно. Так и останешься мартышкой со своими понтами.

Дашку бросило в жар, она почувствовала, как краснеют щеки. Со стороны, наверное, заметно?

– Итак, если я правильно понял, ты хочешь сказать, что мои тридцать штук пойдут на взятку какому-то офицеру на зоне? Очень мило. Ты и меня хочешь втянуть в уголовщину. Тридцать тысяч... Рехнуться можно. Я могу дать тебе денег. На чипсы или на мороженое. Без отдачи, разумеется. Это мой ответ.

– Мне сегодня уехать? – спросила Дашка.

– Почему же сегодня? – Леонид Иванович плотнее запахнул халат на груди. – Поживи еще несколько дней. Я не хочу, чтобы Оксана связывала наш разговор с твоим отъездом. Но запомни: это твой последний визит в наш дом. Я не хочу, чтобы моя единственная дочь общалась с такими... С такими, как ты.

Дашка вышла в коридор, забыв закрыть за собой дверь. Она замерла, стараясь справиться с собой, горло сдавило, будто на шею набросили удавку и потянули за концы, а сердце забилось тяжело и неровно. Еще не хватало, чтобы Оксанка увидела ее слезы. Подкатила слабость, захотелось присесть, но в коридоре не оказалось стульев. Чтобы успокоиться, Дашка, прижавшись к стене плечом, постояла пару минут.

Когда немного отпустило, сделала шаг к лестнице и остановилась, услышав трель телефонного звонка. По звукам можно угадать, что Леонид Иванович снял трубку.

– Алло? Да, я слушаю.

Дашка сделала пару шагов обратно к двери. Хорошо слышно, потому что Захаров взволнован и очень сердит.

– Ты не понимаешь? – орал он в трубку. – Загнал меня в угол, как крысу, и теперь ничего не понимаешь. Очень мило. Слышь, так дела не делаются. Что? Проблемы? Нет, дорогой, теперь проблемы у нас всех появятся. Не у меня одного. Заруби это на носу. И это будут большие проблемы. Их просто так, за рюмкой чая, не утрясешь. Что? Нет, я не угрожаю. Не имею таких привычек. Я говорю, как есть. Ты сам захотел получить проблемы. Считай, что ты их получил.

Послышались шаги. Захаров подошел к двери и, не глядя, захлопнул ее. Теперь Дашка могла разобрать лишь отдельные слова. Смысл разговора она перестала понимать. Впрочем, и так все ясно, без переводчика. Захарова кто-то шантажирует, из него тянут деньги. Скорее всего, его же партнер по бизнесу или те, кто этот бизнес крышует. А он, разумеется, платить не хочет. И, кажется, Леонид Иванович готов действовать, он твердо намерен предпринять ответные шага. Какие именно?

Вот это и следует выяснить первым делом. Там, где двое делят деньги, власть или сферы влияния, третий может погреть руки, неплохо заработать. Возможно, недостающие тридцать тысяч еще найдутся. Сами в руки свалятся. И очень скоро.

Кота выдернули из строя у самой вахты, когда зэков выводили на работы в промку. Прапор, пересчитывая шеренги по четыре человека, просто поманил его пальцем:

– Огородников, выйти из строя. Шагом марш в барак. К десяти ноль ноль прибыть в административный корпус.

– Прибыть к подполковнику Чугуру? – уточнил Кот.

Он с надеждой смотрел на прапора: сердце радостно забилось, а к горлу подкатил комок. Он понял, что сегодня должно случиться нечто такое, что навсегда изменит его жизнь. Точнее, срок на зоне подходит к концу. Остается считать дни, а то и часы. И он снова свободный человек.

– Дежурный офицер скажет, к кому именно идти, – прапор не любил вопросов, на которые не знал ответа. – Все, шагай.

Как выяснилось, Кота вызывал сам начальник колонии полковник Ефимов. Переступив порог, Костян застал в кабинете все высокое начальство. За столом пыхал сигаретой сам хозяин. За столиком для посетителей пристроился Чугур. Кот, никогда не бывавший в этом крыле административного здания, с любопытством зыркал по сторонам. Обстановочка так себе, бедная: крашеные стены, горшки с цветами на подоконниках, старенький телек. Паркет выщерблен, как будто по нему прокатился гусеничный трактор. Вслед за Котом в комнату вошли двое дюжих контролеров, встали у двери, как почетный караул.

Первым взял слово хозяин. Сообщив, что согласно закону об амнистии, заключенные, не совершившие тяжких преступлений и преступлений против личности, выходят на свободу, он сделал многозначительную паузу. И добавил, что свобода – это что-то вроде аванса. И этот подарок судьбы, этот аванс еще предстоит отработать, доказав всем, и прежде всего самому себе, что ты вышел на волю не только с чистой совестью, но и с правильными мыслями. А мысли такие: никогда больше не ступать на скользкую дорожку преступности. Жить честно и воровские замашки забыть навсегда. Администрация колонии надеется, что встреча по эту строну колючей проволоки окажется последней, а пребывание на зоне стало хорошим уроком для бывшего заключенного.

Штампованные фразы, гладкие и скользкие, как обмылки, в них нет ни капли смысла и человеческого чувства. Этими банальностями хозяин по долгу службы напутствовал большинство зэков, выходящих на волю по амнистии. Но для Кота пустые слова звучали как самая прекрасная, трогающая душу музыка, какой за всю прожитую жизнь еще не доводилось слышать. Он впал в состояние эйфории и плохо слышал, о чем вещает полковник.

Чугур, сидя за столом, вертел перед собой какую-то бумажку, кажется, портянку об освобождении. Пока хозяин говорил, физиономия кума оставалась напряженной. Брови нахмурены, на скулах играют желваки. Снизу вверх он пристально смотрел на Кота, словно старался угадать, о чем тот думает. Похоже, все в порядке, Кот улыбался, как идиот, и кивал головой.

Когда Ефимов выговорился, Чугур поднялся со своего места, приказал Коту подойти ближе. Неожиданно кум наклонился, выудил из-под стола початую бутылку водки и пару стаканов. Себе плеснул на донышко, Коту накатил целый аршин.

– А теперь, Костя, прими неформальные поздравления, – Кум поднял стакан. – Ну, что стоишь? Угощайся.

Кот вопросительно глянул на Ефимова, тот кивнул, мол, дают – бери. Кот поднял стакан, пригубил водку.

– Извини, я неправильно тебя назвал Костей.

– Все правильно, гражданин начальник, – отозвался Кот. – Меня зовут Константином.

– Вот и ошибаешься, – кум, не притронувшись к водке, поставил стакан на стол, придвинул ближе к Коту бумажку. – Вот, читай. Теперь у тебя другое имя. Ты Николай Сергеевич Шубин. Вот так правильнее будет.

Музыка сфер, звучавшая в душе Кота, оборвалась. Лопнула скрипичная струна, смолкли фанфары. В следующую секунду он выплеснул водку в лицо кума. Резко отфутболил ногой стол, разделявший его и Чугура. Рванул вперед, чтобы размазать ему физиономию в кровавый блин. И задергался в руках подскочивших сзади прапорщиков.

Один из них борцовским приемом провел подножку. Второй с разворота врезал ему по затылку колотушкой, продолговатой свинцовой гирькой в кожаном чехле. Коту заломили руки и ткнули мордой в паркет. Когда он оказался на полу, ему еще несколько раз навернули по шее и по затылку. Нацепили браслеты, выволокли в коридор и потащили вниз по лестнице к подвалу.

Оставшись в кабинете вдвоем с хозяином, кум, вытащив платок, вытер лицо. Реакция Огородникова ему не понравилась. Кажется, он кентовался с покойным Колькой? Но так случилось, что пареньку выпала плохая карта. Конечно, Кот, отсидев пару суток в кандее, остынет, придет в себя. Но выпускать этого неуправляемого сукина сына на волю нельзя. То есть, выпускать придется в любом случае, но вот в живых оставлять нельзя.

– Твое мнение? – хозяин встал из-за стола, прошелся по комнате и, остановившись у окна, долго разглядывал пустой плац.

– Он себя не контролирует, – ответил Чугур. – Совсем без тормозов. А в жопе детство играет. Сами все видели.

– М-да, ему дают свободу, а эта тварь вырабатывает номера.

– И еще одна загвоздка: пальчики Кота есть во всех милицейских картотеках. А ведь он не остановится, когда выйдет на свободу. Не тот человек, чтобы остановиться. Грохнет кого-нибудь, оставит отпечатки. И встанет вопрос: каким это макаром зэк, скончавшийся на зоне от пневмонии, вдруг оказался живым. И продолжает беспределить? Он что, из гроба поднялся? Конечно – это гипотетический вариант. На уровне "может быть". Но все же...

– Вот и я о том же, – вздохнул хозяин.

– Вообще-то я этот вариант предусмотрел, – сказал Чугур. – Заранее предвидел. И появилась тут одна светлая мыслишка.

– Хорошо, Сережа, – хозяин поморщился, он не хотел знать всех подробностей этого дела, наверняка, грязного и кровавого. – Ты уж все сам реши. Чтобы мы с тобой в дерьме по уши не оказались.

– Решу, – пообещал Чугур. – Огородников пару дней в кандее посидит. Оттуда его и выпишем. Пусть погуляет. Немного.

– Вот именно, немного, – хозяин многозначительно поднял вверх палец. – Мы, как говорится, свои обязательства выполнили. Деньги отработали. А за несчастный случай, который произойдет с Огородниковым уже на воле, преднамеренное убийство или что другое, ответственности не несем.

Время близилось к вечеру, солнце медленно опускалось за дальний лес, когда Чугур по подвесному мосту перебрался через реку, делившую поселок на две половины. Он поднялся вверх по пыльной улице, поздоровавшись с полуслепой старухой, торчавшей у почты. Прошагав еще сотню метров, свернул в проулок между огородами и вышел к двухэтажному дому из круглого леса.

В прежние времена строение состояло на балансе министерства путей сообщения, когда-то здесь селили одиноких путейцев или работников железнодорожного депо. Но теперь от прежних хозяев даже воспоминаний не осталось. Депо давно закрыли, путейцы разъехались. Дом заселен в основном стариками и зэками, вышедшими из колонии, но не покинувшими этих мест, потому что податься было не к кому и некуда. Бывшие уголовники работали на лесопилке или на упаковочной фабрике. Жизнь конечно не сахар, но на выпивку хватало.

Во дворе дома разрослись старые вязы и тополя, с правой стороны несколько ржавых гаражей, слева – здоровенная голубятня.

Чугуру не пришлось подниматься наверх, искать человека, к которому пришел. Вячеслав Мамаев, он же Бешеный, он же Резак, сидел на лавочке у врытого в землю стола и раздвигал меха гармони-трехрядки, которую пытался довести до ума, проверяя, хорош ли звук. Получалось неважно. На верхних нотах гармонь давала петуха, а на басах натужно хрипела. По желтой траве Чугур зашагал к столу напрямки. При его появлении Резак резко поднялся, сбросил с плеча ремень, положил гармонь на стол и сорвал с головы засаленную кепочку. Лагерные правила он усвоил, как дважды два, казалось, они вошли у него в плоть и кровь, как дурная болезнь. И побороть эту хворь не было сил.

– Доброго здоровья, гражданин начальник.

Резак не протянул руку, ожидая, когда кум удостоит его этой чести. Чугур сжал и тряхнул ладонь старого знакомого. Лапа Резака была твердой и холодной, как у суточного трупа. Он с первого взгляда производил хорошее впечатление: русский мужик с русыми волосами, серо-голубыми глазами. Крепкого сложения, загорелый. Если бы не след от ножа на верхней губе и дурные наколки по всему телу, сошел за преподавателя техникума или передовика производства, наставника и любимца молодежи.

– Какой я теперь тебе начальник, – махнул рукой Чугур и доброжелательно улыбнулся. – Начальник – это в прошлом. Ты когда освободился, что-то я запамятовал...

– А я вот все помню, – со значением сказал Резак. – Один год, семь месяцев и двадцать ден. Такая вот высшая математика.

– Ну вот, а меня все начальником называешь. Пора бы уж забыть. Теперь твой начальник – бригадир с фабрики.

– Я оттуда ушел, – ответил Резак. – Очень надо ишачить за эти копейки... Нет, это не для меня. Такие бабки я тут одной левой заработаю. Вот гармонь починяю. Или по хозяйству кому помочь.

– Может, оно и правильно, что ушел.

Чугур знал, что Резака за бесконечные прогулы и оскорбления начальства турнули с места еще в конце весны. С той поры его старый знакомый наделал долгов и чем теперь живет – не совсем понятно. Ясно, не по хозяйству бабам помогает. Куму было также известно, что у Резака есть кое-какие сбережения на книжке, но это деньги на черный день или, если он все-таки решится осуществить свою давнюю мечту, на покупку хорошего дома.

Усевшись на скамью, Чугур снял с головы фуражку. На лбу осталась красноватая полоса, будто он перевязал голову ленточкой. Эту фуражку он подобрал на складе взамен той, что испортил краской Колька Шубин, земля ему пухом. Оказалось, носить новый головной убор – сплошное мученье. Фуражка тесновата, кожа под ней совсем не дышит, и матерчатый верх плохо натянут, провисает.

Резак молчал, прикидывая про себя, за каким хреном припылил Чугур. Ясно как божий день: его гость без дела людей не беспокоит. Но что это за дело? Не пересилив любопытства, задал вопрос:

– Вы по делу или как? – Резак сел рядом, вытянул из пачки папироску и задымил. – Просто поговорить? Если по делу, пойдемте в дом.

Чугур отрицательно помотал головой. Он плевать хотел с высокой колокольни на разговоры людей, которые могут увидеть его в кампании этого страшного человека. За Резаком тянулся хвост его прошлых подвигов, поэтому его боялась вся округа. Даже многие зэки, в свое время отбывшие сроки по серьезным статьям, сторонились этого хмурого, нелюдимого мужика, от которого не знаешь, чего ждать.

О Славе Мамаеве ходили такие слухи, услышав которые человек с устойчивой психикой больным может сделаться. Говорили, будто он убивал женщин и старух, грабил квартиры, уродуя их хозяев до неузнаваемости. Что он брал на гоп, принимал и выполнял заказы на мокрые дела, и прочая, и прочая в том же духе.

Резака пред последней посадкой взяли в постели в чужой квартире, где он ночевал второй раз подряд. Рядом с ним на широкой кровати легко уместился обнаженный труп хозяйки дома. Лежавшая под боком покойница не мешала спокойным снам Резака.

Но Чугур к этим рассказам относился разборчиво. Он полагал так: что было на самом деле, то в суде доказано. А недоказанные эпизоды – это так, пустой треп и художественный свист. Раз прокурорские не доказали, значит, не было ничего.

Конечно, Резак уже не тот, что был когда-то. Но он по-прежнему горячий, памятливый на обиды, чуть чего хватается за нож или пускает в дело литые кулаки. Он застоялся в этой глуши, заждался большого дела. Но на горизонте ни фига не маячит.

Судя по слухам, которыми жил поселок, два-три раза за последний год Резак исчезал неизвестно куда, через пару недель возвращался с большими деньжищами. Впрочем, здесь, в этой богом забытой дыре большие деньжищи – это когда хватает на пару бутылок водки и кое-какую закуску.

– В дом не пойду, – ответил Чугур. Ему не хотелось подниматься на второй этаж, в душную, как гроб, комнатенку Резака, где из мебели только облупившийся сервант, железная койка и ящик пустых бутылок. Под потолком пыльный матерчатый абажур, а на стенах вырезки из непотребных журналов. – Тут на воздухе как-то приятней. Дышится легко.

– Да мне-то без разницы. Просто народ скоро со смены пойдет, – помялся Резак. – Ну, с фабрики. Увидят. Чтобы вони лишней не было...

– А чего нам прятаться по углам? – урезонил его Чугур. – Ты мне не любовница, а я тебе не залетный хахаль. Имеет право заместитель начальника колонии поинтересоваться жизнью и бытом своих бывших подопечных, а?

– Имеет, – пожал плечами Резак. – Если боле нечем интересоваться.

– Просто обязан проявлять бдительность, – сказал Чугур. – Святое дело для чекиста: знать, чем дышит контингент. Ну, это я так, к слову. А пришел я по делу. Моя Ирина собирается дом продавать. Сам знаешь, дом – лучший в поселке.

– У Антонова не хуже, – возразил Резак, еще не понимая, куда клонит собеседник.

– Антонов всю жизнь в Москве воровал, на овощной базе отирался, – ответил Чугур. – На склоне лет к детям переехал. А что такое овощная база, сам знаешь. Это все равно что золотая жила. Короче, не нам с Антоновым равняться. Он тебе дом не продаст. А у Ирины пятистенок – просто хоромы. Крыша из оцинкованного железа чего стоит. А ты сколько уж времени все скитаешься по чужим углам. Старость не за горами. Подумай о завтрашнем дне. Хорошо подумай.

– Добрый дом, – облизнулся Резак. – Но думать тут нечего. Я не потяну. Ищи другого покупателя.

– Не прибедняйся, мы не в собесе, – сказал кум. – А тебе выйдет большая скидка. Скажем, вдвое сброшу с цены, если одного человека того... Ты понимаешь. И еще немного наличманом отслюню. Прямо сейчас. На будущие расходы.

Кум не любил договаривать до конца, полагая, что у собеседника мозги работают, тут все и без слов ясно.

– Только не спрашивай, почему и за что?

– Я никогда не спрашивал, – Резак навострил уши.

– Он откидывается через два дня, – объяснил кум. – В полдень выйдет через вахту. Встречать его никто не будет. Конечно, можно все кончить одним махом, прямо здесь. Можно, но не нужно. Твердо запомни: тут его трогать нельзя. Ни в поселке, ни на станции, ни в поезде. Будешь пасти его до самой Москвы. Там он должен встретиться со своим кентом, неким Димоном Пашпариным. Ты им не мешай, пусть потолкуют. А когда твой клиент один останется, действуй. Выбери удобное место и время. Кого взять в помощь, решай сам.

– Есть у меня один человек в Москве, – начал Резак.

Кум не дослушал, только рукой махнул.

– Когда все закончишь, заберешь у клиента все бумажки с записями и документы. Короче, все, что найдешь в карманах. Деньги оставь себе, все остальное надо уничтожить. И, прежде всего, справку об освобождении. В пакете найдешь бумажку с адресом Кота и его дружбана. Это так, на всякий случай. Потому что адреса тебе вряд ли пригодятся. Москву ты хорошо знаешь. Это тоже пригодится. Твоя тачка на ходу?

– В порядке, – кивнул Резак.

– Ты все понимаешь не хуже меня. И знаешь, что делать. Ученого учить – только портить.

Чугур расстегнул портфель, передал Резаку сверток в полиэтиленовом пакете. Положил на стол две фотографии Кота.

– Вот этот хрен мне портит жизнь, – сказал он. – Константин Огородников, кличка Кот. Судим за убийство.

– А чего такое погоняло? – усмехнулся Резак. – По бабам что ли большой специал?

– На зоне, как ты, может быть, догадываешься, с бабами у него практики не было, – сухо ответил кум, не любивший лирических отступлений. – Кликуха она и есть кликуха. Ты ведь свою получил?

– Только потому, что когда-то работал забойщиком скота, – продолжил Резак. – В жизни все пригодилось. И те навыки, что в молодые годы наработал, они не лишние оказались по жизни.

– Мне этого знать не надо, – сказал кум.

Резак не посмел спросить напрямик, с чего бы это зазноба Чугура дом продает, хотя ему было бы интересно узнать. Вроде как она тут при работе. Не иначе как проворовалась баба в своем магазине. И съехать хочет, не дожидаясь ревизии и прокурора. Он поставил вопрос по-другому.

– Зачем хороший дом – и продавать? Что финансовые проблемы?

– Ты обещал ни о чем не спрашивать, – нахмурился Чугур. – Любопытный какой... Продает, значит, так надо. А финансовых проблем у нее нет и быть не может. При таком мужике, как я.

Резак запустил руку в пакет, развернув тряпку, нащупал пистолет Макарова, отдельно, в бумажном пакетике, глушитель и две снаряженных обоймы.

– Вы же знаете, я привык ножом работать, – сказал он, – или бритвой. А лучше топором. Мне ствол не нужен. Одна морока с ним и лишний риск.

– Ствол пригодится, – ответил кум. – Мало ли что. И не станешь же ты по московским улицам за человеком с топором гоняться?

Кум даже улыбнулся, живо представив себе сцену: по Красной площади чешет детина с огромным топором, а Кот делает ноги и прячется в елках у кремлевской стены. Чугур вытащил из внутреннего кармана кителя деньги, аккуратно завернутые в бумажный листок, передал их Резаку. Тот, быстро пересчитав бумажки, одобрительно кивнул. Морщины у него на лбу разгладились, а в глазах заплясали веселые огоньки. Он сунул деньги под рубаху, вежливо попрощался и, повесив гармонь на плечо, побрел к дому.

Чугур, глядя ему вслед, почему-то вспомнил Иркиного попугая. Может, поднанять Мамаева, чтобы замочил мерзкую птицу в особо садистской форме? Шутки шутками, а достал его этот хренов Борхес своим лексиконом по самое некуда. Но, по размышлении зрелом, кум отказался от этой мысли. Нет, это удовольствие он отложит на десерт, когда придет время уезжать из Карамышина, он все сделает сам, своими руками. Причем ничуть не хуже, чем если бы этим занялся Резак.