"Рассыпуха" - читать интересную книгу автора (Андреев Павел)

Рассыпуха

Природа поделила сутки на день и ночь, а комбриг, утвердив распорядок внутренней службы, отмечает их «особые точки» уже по своему усмотрению. Утро начнется с сигналов горниста. Трубач честно отгудит на плацу – на этом все и закончится. Еще час по палатке будут шуршать дневальные: убирать территорию роты, поливать и мыть бетонный пол палатки. К этому времени основная часть «индейцев» с «парагвайцами» уже умчится на пробежку. Остальная часть роты, подстриженная наголо и окончательно одембелевшая, рваным темпом двинется к спортгородку, мысленно уже рассаживаясь в салоне самолета. Утром бегают те, кому положено бегать, и те, кто хочет бегать. Но и это еще не утро.

По-настоящему утро начнется с гулкого металлического скрежета алюминиевой кружки по дну пустого питьевого бака. Для утреннего туалета брать воду из бака могут только дембеля – им «влом» идти на арык умываться. Гулким ударам по дну бака вторит дембельский крик – «пожар»! Это значит, что кто-то уже метнулся за водой. Надо вставать, пока не прибежали «спортсмены», иначе придется переться на арык и ждать, пока толпа смоет с себя потные остатки сна.

Голод здесь – это скрытая жажда, так что мы едим мало, но пьем много. На завтрак дембеля не ходят, поэтому кусок белого хлеба и кофейный напиток «Ячменный колос», подкрашенный сгущенным молоком, мне принесут в палатку. Утренний бег трусцой и кружка ячменного кофе – чем не лошадиная радость? После завтрака – настоящая уборка. Короткий час утренней прохлады наполнится пылью, шумом и криком.

Бригада стоит на границе с пустыней Регистан. За ночь у входа в палатку ветром надувает миниатюрные барханы. Тоскливо смотреть, как замученный дизентерией молодой метлой сметает эти маленькие «сугробы» из песка и пыли. Так у меня дома по утрам дворники метут снег на тротуарах. Дома сейчас осень – батя уже картошку убрал, огород перепахал. Матушка наверняка банок на зиму накрутила – «варенья-соленья». Пашут они как проклятые, а я здесь торчу, долги чужие возвращаю. Эх, мне бы…

Трудно бороться с памятью, каждый раз мое желание вернуться домой она покупает ценой новых привычек и рефлексов. Под деспотичным гнетом этих инстинктов мое прошлое на гражданке постепенно теряет здравый смысл. Я учусь здесь тому, от чего дома придется наверняка избавляться. Мой разум нацелен не на то, чтобы уничтожить привитые здесь инстинкты, а на то, чтобы исправить их односторонность. Без них здесь можно умереть, а на гражданке с ними – жить невозможно! Привычка – элемент образа жизни.

Здесь образ жизни определяется посредством жребия. Каждый день с беспредельной честностью я бросаю жребий, в котором альтернатива «участвовать» появляется с вероятностью девяносто девять из ста, а «не участвовать» – с вероятностью один к ста. Приходится неукоснительно следовать тому, что выпало, поскольку сам мечтаю, чтобы такое «случайное везение» стало всеобщим законом для всех остальных участников этой игры в интернационалистов. Кому хочется в одиночку бороться с обстоятельствами? В результате каждый, вовлекая других в формируемый своими поступками круговорот ситуаций, оказывается способным влиять на общий ход событий. Выжив здесь, уже никогда не согласишься безвольно ждать подачек от государства, как ожидающий конфету ребенок, которому сказали открыть рот и закрыть глаза. Лишение прав освобождает от обязанностей – вернувшись, становишься свободным в чуждой и безразличной к тебе толпе сограждан.

Безразличие – главное средство защиты там, на гражданке. Здесь же все иначе, врагу не все равно, как ты одет, как защищен, как и куда ты идешь. Стрелок, определивший, что на тебе бронежилет, не станет стрелять в корпус, а постарается попасть тебе в голову или ноги, даже если на голове каска. Дело в том, что шейные позвонки с трудом выдерживают ударный импульс даже от пули, выпущенной из пистолета. Что уж говорить о выстреле из автомата или винтовки? Кажется, если для выведения из строя достаточно попасть в любую, не защищенную часть тела такой малостью, как граммовый осколок, то зачем наращивать мышцы и массу тела? Оказывается, это важно, чтобы остаться живым, быть сильным и сноровистым, уметь дать отпор и уничтожить врага, выход которого из боя без потерь делает его практически безнаказанным. Здесь хорошая защита держится на хорошем знании возможностей своего оружия, умении точно стрелять, терпеливо ждать в засаде и стойко переносить усталость долгих марш-бросков.

Поэтому прицельная дальность, калибр оружия, его скорострельность, емкость магазина, собственная физическая подготовка – все это определяет мою способность влиять на общий ход боя в случае, если жребий падет на меня. Трезво оцененная возможность попасть в задницу отражается на вооружении и боекомплекте. Под конец службы все совершают трагические ошибки именно потому, что пытаются действовать осмотрительно. И я разумно использую то малое, что предоставляет в мое распоряжение ротная оружейная палатка. Мне так удобно.

Я сам выбрал ПКМ. Это лучший вариант для дембеля, которому не надо искать никаких оправданий для своих поступков. Эта модель пулемета родилась спустя шесть лет после отечественной войны. В армии ее приняли за год до моего рождения. К тому времени, когда я пошел в первый класс, пулемет уже сдал все необходимые тесты. Армия сделала его легче на полтора килограмма, он получил другой пламегаситель, приклад, спусковую скобу, рукоятку перезаряжания. Крышка его ствольной коробки стала жестче. При смене позиций он уже не требовал перезарядки. Был неприхотлив в обращении и безотказен в работе. Чтобы изготовить его, государству хватало часа работы на конвейере. Мои папа и мама восемнадцать лет кормили и учили меня, вздрагивая каждый раз, когда повышалась моя температура, или появлялась новая запись учителя в школьном дневнике. Теперь уже вздрагивает он, когда чувствует мою готовность убивать. Он был готов убивать сразу по рождению, но терпел и ждал, когда этому научусь я.

Четыре месяца тренировок и муштры в учебке научили меня терпеть и ждать, когда этого требуют обстоятельства. Я стал его напарником. Еще шесть месяцев общения с ним научили меня обороняться – когда окружен, яростно драться – когда нет другого выхода, и подчиняться приказам при вынужденных обстоятельствах. Мы провели столько времени наедине в засадах, столько проползли и пробежали на проческах, что невольно стали похожи друг на друга.

Когда нашим отношениям исполнилось ровно полгода, я понял, что остаться с ним надолго мне помешают две его крайности: первая – его желание перекроить и усовершенствовать мою жизнь, вторая – его покорное сосуществование с моим образом жизни, со всеми моими прихотями и причудами. Он легко находил золотую середину между нами – давал возможность себе сохранить свой мир войны, и при этом не позволял мне оставаться его бледной тенью. Именно это в самом начале помогло мне удержаться рядом с ним.

Наш контракт с ним состоит из короткого, как выстрел, его «надо» и длинного как пулеметная лента списка моих «хочу». Показав мне, как умирают люди от его выстрелов, он научил меня тому, что нельзя хотеть там, где не можешь. Он отучил меня накапливать страх и выдавливать его из себя огненными строчками его трассеров. Именно его короткое и спокойное «так-так-так» избавило меня от необходимости заставлять его захлебываться очередями.

Одним словом, пулемет Калашникова – агрегат самый что ни на есть отцовский! Вполне приличная штука, если знаешь, как ленту заправить. Лупит на полтора километра. Прямой выстрел – почти семьсот метров! Звук от этой швейной машинки просто отличный – кроме нее ничего и не слышно. Тот, кто поймает его привет, вряд ли придет сказать, что стрелок был не прав. Очень правильная штука. Естественно, если в правильных руках. Ее правильный калибр в реальности при попадании способен вынести грудную клетку и еще в дувале поковыряться, пока вы решаете – попали или нет. Взяв его в свои руки и пробежав с ним пару километров по виноградникам, можно смело вешать себе на грудь медаль и гордиться – на гражданке с ним даже за штуку баксов и ста метров никто достойно не пробежит. Если ты здоров и с молоду качался, таскать ее можно долго. Очень долго. Это хороший пулемет, воплотивший в себе весь основной набор принципов советской демократии и преимуществ российской оборонки. Патроны жрет, правда, как кролик морковку. Зато, как говорится – в коня корм.

Обычно с собой к ПК я беру три ленты по сто двадцать «таблеток», две из них – без короба. Еще в пачках патронов четыреста, по десять штук в пачке. Итого: сорок пачек плюс три ленты по сто двадцать – достаточно, чтобы вызвать расстройство желудка у духов, если к ним в задницу попадешь. Правда, только сам ствол с таким боекомплектом уже весит килограммов двадцать пять, да еще потенциальная рассыпуха в пачках. В РД забиваю одних только патронов почти цинк, три-четыре РГД, ракетницы, пару Ф-1, почавкать чего-нибудь и воды, конечно. Нож, стропа, трофейное верблюжье одеяло – это я уже не считаю.

Возвращаясь с рейда, прочески, сопровождения колонны или засады находишь в своем ранце порванные бумажные пачки с патронами. Патроны россыпью валяются на дне рюкзака вперемешку с песком и другим мелким мусором. Никто не собирается очищать их от песка и пыли, тем более, забивать в магазин. Эту россыпь патронов небрежно ссыпают в большой деревянный ящик, что стоит в оружейной палатке. Дежурный по роте мелом отмечает условную цифру патронов россыпью. Рассыпуху, заполнившую до краев ящик, ссыпают в батальонный сортир, списывая ее по акту.

Каждый раз, укладывая РД, надеешься вернуться домой живым и здоровым. Прошлого нет – оно умерло от страха в первой же проческе. Будущего здесь тоже нет – оно в Союзе. Есть только настоящее, которое всегда с тобой в РД. Его столько, сколько можешь унести. Именно столько – сколько можешь. Лишнее здесь не нужно никому. Лишняя работа здесь хуже лени.