"Судить Адама!" - читать интересную книгу автора (Жуков Анатолий Николаевич)

XI

Если бы не забота о рыбовидном чуде, Парфенька в первый же день потерялся бы б этом содоме. Он уже чувствовал, что его почти забыли и работа по вытаскиванию рыбы пошла мимо него. У транспортеров распоряжался Веткин со слесарями, установкой коробов-желобов заведовал Сеня Хромкин с плотниками, во главе колонны автомашин стоял, вернее, сидел за рулем Витяй, движением командовал директор Мытарин, Мытариным руководил Межов (он сидел с радистом в тенечке под ветлой), а над Межо-вым парил начальник штаба Балагуров, уехавший в Хмелевку, чтобы туда ему докладывали по радио и по телефону обо всем, а он оттуда тем же путем распоряжался бы, нам невидимый [9]. Парфенька же, будто мальчишка, бежал по такой жаре за грузовиком или рыбовозкой, вытирая малахаем пот, хотя его и приглашали в кабину. Чего увидишь из той кабинки, пыльную дорогу? Так это дело шоферов – глядеть на дорогу, Парфеньке же надо следить за рыбой, за ее самочувствием. И во время кратких остановок он то карабкался на верх цистерны, чтобы заглянуть в щель люка, почти совсем заткнутого рыбой, то влезал в кузова грузовиков, чтобы пощупать ее высыхающую на солнце грязно-зеленую, а не изумрудную уже чешую, и тогда кричал, махал руками Мыта-рину: стой, хватит ехать, дайте передышку, полейте ее, смените воду – погибнет же, пропадет!

Пока рыбовозка стояла у залива, а рыба лежала на траве, все было легко и просто. Теперь же, когда они удалились по дороге на целый километр, частые поливы и смена воды в цистерне стали сущим наказанием. Поливочные машины для лугов и полей Сеня мог бы приспособить и для рыбы, но им требовалась своя водозаборная сеть, поэтому опять пришлось кланяться пожарным. Тут здорово помог Мытарин. Он дал одну свою машину и вытребовал две из райцентра, вызвав с ними самого начальника пожарной охраны товарища Башмакова. Правда, был Башмаков непробойный бюрократ [10], но если дело простое и уметь заставить, – работал как отлаженный механизм.

Мытарин заставить умел, но Башмаков, считавший важной только свою работу, оказал сопротивление и ему.

– У тебя, понимаешь, дело медлительное, мирное, у меня, извини-подвинься, скорое, пожарное. Стихия! А при большой, понимаешь, стихии водой из шланга не заливают, не положено по существующему закону [11].

Они стояли на обочине дороги рядом с рыбовоз-кой, большой, как стог, Мытарин и короткий, прочный, голова без шеи, Башмаков. Движение было остановлено для смены воды в цистерне и отдыха шоферов.

– Нам не заливать, а поливать, – терпеливо сказал Мытарин, глянув вниз на пожарника. – Стихия тут другая, невиданная, действовать надо внимательно.

– Извини-подвинься, понимаешь, но рыба не может быть стихией.

– А ты видел такую рыбу?

– А зачем, понимаешь, видеть постороннее дело? У меня, извини-подвинься, есть свое, и я должен его исполнять по закону.

– Вот и исполняй. Ты назначен в мое распоряжение. – И показал служебную записку: знал, как запрячь бюрократа.

– Слушаюсь. – Башмаков обрадовался такой ясности, подтянулся, как в строю, и, топая кирзовыми сапогами по дороге, как по барабану, направился к своей пламенно-красной машине.

Работу он наладил бесперебойную, но все равно не успевал. Солнце палило во все лучи, орошение увлажняло чешую открытой рыбы минут на пять, не больше, и Парфенька с Сеней посоветовали покрыть желоба свежескошенной травой и поливать эту траву. Потребовались тракторы с косилками, граблями, подборщиками, прицепными тележками… Сенокос в Ивановке, несмотря на протесты Семирукова («На чужом горбу хотите в рай въехать!»), был остановлен, технику и людей перебросили сюда.

Вместе с этой едва преодоленной трудностью росла, усложняясь, проблема связи. Могучий бас Мытарина, усиленный мегафоном, доставал от залива до головной машины Витяя, но приходил к нему с запозданием, когда транспортеры уже были пущены, а головные машины еще стояли на месте. Рыба налезала на последний грузовик, свивалась в кольцо, начинала биться, выскакивала из желобов, и движение, едва начавшись, опять останавливалось. Надо было укладывать рыбу.

Мытарин перенес свой командный пункт на головную машину, но теперь его на несколько секунд позже слышали у залива, и когда после команды грузовики уже шли, транспортеры еще не были включены. Рыбу чуть не разорвали, перепугали, рассердили, она стала биться, расшвыряла людей, поломала несколько желобов. Больше всех досталось Парфеньке – он стоял ближе, и бока у него болели сильнее. Правда, слесарей и плотников пришлось тоже перевязывать – спасибо Илиади, что оставил у залива медсестру.

Пришел Межов, поглядел на этот погром и вызвал Примака, чтобы тот посадил одного своего радиста в кабину головной машины.

– Связь наладьте так, как скажет Мытарин.

Примак досадливо козырнул: обидно подчиняться лейтенанту запаса Мытарину, но и Межов был всего лишь нигде не служивший, кроме военных сборов, старший лейтенант.

Вереница машин, растянувшаяся уже довольно далеко, не глушила двигателей, над дорогой стоял душный синий чад, и ни ветерка, ни тучечки. Если бы не фонтаны пожарных машин, поливающих рыбу, здесь задохнулись бы.

Встречных и попутных машин на тесном проселке проходило немного, но появились любопытствующие на мотоциклах, «Москвичах», «Запорожцах», курсировали дежурные милицейские, врачебные и потреб-союзовские машины, прибыл патруль ГАИ.

Дорога была явно перегружена, дело двигалось медленно, а тут еще приехали телевизионщики из областного центра, корреспонденты областных газет. Правда, их сразу взял на себя Межов, но Мытарину тоже пришлось отвлекаться от дела, останавливать движение, спорить с наивным Парфенькой, заварившим эту кашу.

Парфенька, посоветовавшись с Голубком, сказал Мытарину, что рыбу надо покормить, а то вдруг подохнет, жалко такое-то сокровище. Да и вся натуга наша пропадет ни за что. Мытарин возразил: поверь мне, зоотехнику, всякое живое существо способно долго обходиться без пищи за счет внутренних ресурсов. организма. Всякое! Это проверено многократно.

– Она же не всякая, Степан Яковлич.

– Не всякая. Но законы живого едины.

– Тогда отощает, – не сдался Парфенька. – Электричество перестанет вырабатывать, ослабнет, а на слабую-беззащитную любая хворь накинется, любой грипп.

Мытарин подосадовал на неотступность Парфеньки и разрешил скормить с десяток утят. Обрадованный рыболов побежал к Голубку на ферму, утят получил, но на полпути был настигнут Семируковым. Тот будто ждал такого случая: очень уж злился, что рыба уходит в совхоз, а ее тут корми колхозными утятами.

Парфеньку вызволил Межов. Он отругал Семирукова за местнические настроения и велел выдавать утят на прокорм рыбы беспрепятственно. По накладным, разумеется, законно и столько, сколько понадобится. Дело у нас общее.

Парфенька взял корзину с утятами и отправился кормить рыбу. Утята всю дорогу пищали, но он скрепя сердце влез с помощью Витяя на цистерну и посовал их в просвет горловины. Они запищали еще громче, лезли друг на дружку, тянулись к горловине, силились выскочить, но уровень воды подтекающей посудины был невысок, просвет, оставленный рыбой, узок. Парфенька, нагнувшись, стоял на четвереньках, глядел в нутро цистерны и чуть не плакал от жалости. Такие-то пушистые крошечки, инкубаторные сиротки, матерей не знали, жить только начали. Им плавать бы в мелком заливе, радоваться тихой воде, солнышку, травяному бережку, а тут… Тут в сутемках воды лежала, свернувшись толстенными неровными кольцами, голодная рыба, позолоченная, волшебно прекрасная, с хлопающей веками голубоглазой головой, ждала этих нежных, пушистых утят.

– Ну как? – спросил Витяй, покуривающий на подножке.

– Лупает глазами, ждет, – сказал Парфенька. – Должно быть, меня боится. – И отпал от горловины, замер, ожидая.

Несколько минут утята пищали с тревожным постоянством, но вдруг суматошно захлопали по воде крылышками-, писк стал отчаянно-пронзительным, и Парфенька понял, что рыба начала обедать. Не прошло и минуты, как в цистерне все стихло. Парфенька нагнулся к люку и почти перед собой увидел поднятую веселую голову с голубыми глазами, с черными ресницами. Морда наполовину высовывалась из воды, на конце виднелись два небольших отверстия. Неужто ноздри? Но тогда, значит, Монах правильно говорил насчет двойного дыхания… Розовые плавники-ладошки медленно шевелились, облегчая повороты красивой лошадиной головы, и вроде бы благодарили Парфеньку за утят, а глаза просили еще.

– Хватит, – прошептал Парфенька. – Десяточек скушала, и хватит. Ты теперь не в вольной Волге плаваешь, а в машине едешь. Вечер наступит, побольше принесу. Семируков теперь не помеха…

Вскоре привезли обед и шоферам. Заботкин расстарался, и на первое была холодная мясная окрошка с квасом и свежими огурцами, а на второе шашлык из баранины с зеленым луком. Пахучий, вкусный.

За поварих приехали семипудовая Анька Ветрова, заведующая сепараторным пунктом совхоза, и тетка Паша, худая, грозная старуха, продавщица «Пельменной». Шофера ей благоволили, как и толстомясой безмужней Аньке, приветствовали обеих от души.

– На повышение рванули, бабоньки? Здрасьте, кормилицы!

– Аня, крошечка, неужто и кашеварить умеешь.

– Они у нас широкого профиля.

– Выходи за меня замуж, тетка Паша.

Поварихи в белых колпаках и халатах стояли в кузове грузовика, который медленно, с краткими остановками двигался вдоль автоколонны. Анька звенела алюминиевой миской по борту, наливала в нее окрошку, совала туда ложку и с куском хлеба на тарелке опускала через борт шоферу – кушайте на здоровье. Тот ставил еду на подножку своей кабины и торопился к тетке Паше за вторым.

– Посуду вернешь чистой, когда поеду взад, – предупреждала она, подавая блюдо.

– Как чистой? У нас мойка своя, что ли?

– Оближешь, не барин. – И грузовик отъезжал к следующей машине.

Шофера смеялись, жаловались врачу Илиади, и тот обещал принять меры, но тут же объяснял и причину такого распоряжения поварихи. Столовая-ресторан «Очевидное – невероятное» еще не достроена, мойки нет, поэтому придется потерпеть такие лишения. Впрочем, Заботкин обещал уже нынешним вечером этот ресторан открыть.

С работающими на берегу залива слесарями и плотниками, к которым примкнули пожарники и связисты, конфликт вышел серьезней. На довольствие они были прикреплены к кафе «Лукерья», и Клавка Маёшкина предложила им на обед хека отварного, хека жареного и бутерброды с хеком. У нас же рыбное кафе, объяснила она, улыбаясь с усмиряющей приветливостью. Рабочих эта улыбка, однако, не смирила. Ты сперва покорми как надо, а потом улыбайся сколько хочешь, милашка. Что толку в твоей-то красоте, в зазывности. У шоферов вон старуха с толстухой, зато шашлыки привезли да окрошку, а нам один хек безголовый.

– Да что мне, себя, что ли, изжарить! – рассердилась Клавка. – Вот сейчас растелешусь и лягу на сковородку, ждите! – И засмеялась, сделавшись сразу вульгарной, глупой, крикливой бабой.

Рабочие – под ветлу, к Межову. Мы не в кабинах посиживаем, как шофера, мы эту рыбную страхуилу с утра таскаем то на транспортер, то на желоб, поливали раз десять, под ее сволочной ток попадали, а нам хек за это! Извините, мы вон наполовину перевязанные от ее брыканий, она к вечеру сделает нас инвалидами социалистического труда.

Хладнокровный Межов, сняв радионаушники, сразу успокоил рабочих, крикнув Клавке, чтобы она отпустила им по две бутылки пива на брата. Вместо окрошки. А вечером ужинать поедем в новый ресторан «Очевидное – невероятное». Все без исключения.

Зря продержал на солнцепеке своих артисток Анатолий Ручьев. Это уж как водится: если с утра для тебя день не задался, то и дальше его не выправишь. Музыкальная артель Столбова после «Реквиема», желая исправиться, грянула «Свадебный марш», и Балагуров прогнал гудошников, а насчет эстрадного, концерта велел решить Межову. Тот сказал, что до обеда еще далеко, а когда настал обед – отменил: для этого надо людей собрать в одном месте, а времени и так не хватает. Мы должны сегодня пройти половину пути, не до концертов.