Амнуэль ПесахМарк из рода Давида

П.Амнуэль

Марк из рода Давида

Бабушка Двора позвонила и сказала коротко: "Приезжай". Был третий час ночи, вставать не хотелось. Лиза спросила сквозь сон:

- Что случилось?

- Спи, - сказал я. - Похоже, с дедом совсем плохо.

Жена проснулась мгновенно.

- Я с тобой, - заявила она. - И не вздумай спорить.

Я и не собирался. Наама - небольшой мошав в часе езды от Тель-Авива. То есть, в часе, если ехать, как я это обычно делал, вечером после работы, по загруженным трассам, а ночью весь путь занял у нас минут двадцать пять. Лиза села за руль, пробурчав, что я слишком нервничаю, чтобы вести машину.

Господи, думал я, все естественно, человеку исполнилось восемьдесят, вряд ли мы при нынешнем ритме жизни проживем так долго. Все естественно и ожидаемо, но когда тебе говорят "Приезжай", кажется, что это невозможно, так не должно быть, вчера я говорил с дедом по телефону, и он шутил, что крепче его сердца лишь камень из жерла вулкана, а вот теперь он умирает или, может, уже умер, я всегда боялся, что не услышу его последнего слова, его прощания, почему-то это для меня было очень важно - важнее только рождение сына, но Арику уже пять, и хорошо, что он сейчас у моих родителей в Беэр-Шеве, бабушка, скорее всего, им и звонить не стала, странные у них сложились отношения, давние какие-то споры...

- Что же ты? - сказала Лиза. - Выходи, приехали.

Дед лежал в спальной комнате на узкой кровати, и сейчас ему действительно можно было дать все восемь десятков. Бабушка молча сидела у изголовья на любимом своем раскладном стульчике и встретила нас с Лизой долгим взглядом, в который вложила все - и страх перед ожидаемым, и любовь к мужу, пронесенную через долгую жизнь, и что-то еще было в этом взгляде, неопределимое, но важное.

- Скорую вызвали? - спросила Лиза.

- Нет, - ответил вместо бабушки дед, и голос его прозвучал неожиданно громко, будто сухой выстрел из стартового пистолета. - Не нужно скорую... Шимон, это ты?

- Да, - сказал я.

- Иди сюда, - говорить деду было все-таки трудно, и он перешел на шепот. - И скажи женщинам, чтобы посидели на кухне. Хочу с тобой говорить.

- Хорошо, - кивнул я. - У тебя болит что-нибудь? Может, все-таки...

- Помолчи, - перебил меня дед. - Прошло время, когда у меня что-то болело. Голова, сердце, душа... Запомни: тогда, в сорок седьмом, это действительно был Мессия. Теперь я точно знаю.

- Да, - повторил я, не желая спорить.

Это была старая история, которую дед сочинил еще в юности. Когда-то он хотел стать литератором и написал несколько вполне терпимых по стилю и композиции рассказов, среди которых был и этот, названный автором "Мессия оставляет путь". Опус в те еще годы напечатали в "Маариве", остальные так и пылились в тонкой папке, которую дед никогда не раскрывал. Вырезка из газеты много лет лежала в другой папке, а потом дед переложил ее в целлофановый пакет. Он не переоценивал своего литературного дарования, точнее, считал, что таковое вовсе отсутствует, и оба его сына, в том числе мой отец, работавший редактором в спортивном журнале, были вполне согласны с родительским мнением.

- Сколько раз ты читал этот рассказ? - спросил дед. Каждое слово давалось ему с трудом, он сглотнул, и в груди у него булькнуло, будто утонула не сказанная еще фраза.

- Не знаю... - протянул я. - Десять. Может, больше.

(C)

x x x

Чтобы доставить старику удовольствие, я всякий раз, приезжая в Нааму, делал вид, что с удовольствием перечитываю старый рассказ, в котором с непосредственностью человека, не умеющего строить сюжет и интригу, рассказывалось, как однажды летним вечером в дом к молодому бойцу Эцеля постучался путник и попросил помощи. Нужно было путнику не так уж много: чтобы его довезли до Иерусалима - до стен Старого города, дальше он как-нибудь сам...

Время было известно какое - куда опаснее, чем сейчас, в дни второй интифады. Герой рассказа - его звали Ароном, как и автора - вовсе не собирался в Иерусалим. Напротив, будучи человеком военным, он должен был вернуться из мошава в Тель-Авив и поступить в распоряжение командира боевой группы. Эцель и Лехи каждый день устраивали какую-нибудь акцию, а та, что ожидалась, была особенной - предстояло отомстить англичанам за то, что они сделали с пароходом. Полторы тысячи евреев прибыли из разоренной Европы в Эрец Исраэль, и что же? Им даже не позволили высадиться на берег - судно развернули и отправили назад, лишив людей будущего после того, как нацисты лишили их прошлого.

Арон не собирался все это излагать незваному гостю, сказал коротко: "Не могу". Гость не настаивал, спросил только, можно ли переночевать. Ему бросили старый матрац в большой комнате, и он всю ночь ворочался, бормотал что-то, молился, а утром, когда взошло солнце, поднялся и сказал: "Поехали?"

И Арон не смог отказать. Не смог, потому что была в госте, назвавшемся Марком, внутренняя сила, которой невозможно было сопротивляться. На Марка было трудно смотреть - взгляд будто наталкивался на невидимый барьер; дед, не обладая литературным талантом, не сумел толком описать ни это ощущение, ни другое, которое он обозначил словами: "Марк убедительно молчал".

"Ему не нужно было доказывать свою правоту", - сказал как-то дед, когда я задал ему этот вопрос по поводу прочитанного.

"Какую правоту?" - продолжал допытываться я.

Дед взял у меня из рук газетный лист, перечитал отмеченное место и вернул со словами:

"То, что он Мессия. Он не доказывал, я и сам понял".

"Ну конечно", - сказал я и больше к этому вопросу не возвращался. Не знаю, что происходило в жизни, но согласитесь, у литературного произведения есть свои законы восприятия - я (да и никто другой из читателей) не мог поверить герою, назвавшему себя Мессией и упорно молчавшему в ответ на все вопросы.

Они отправились в Иерусалим поутру, у деда был грузовичок, оставшийся от отца. Согласно семейному преданию, на этом грузовичке прадед мой приехал из России и привез весь свой небогатый скарб, но на самом деле этого быть не могло: Пинхас Брумель совершил свое восхождение в Эрец Исраэль месяца за четыре до того, как в Петербурге большевики отобрали власть у временного правительства. Грузовичок был моложе - я сам, будучи ребенком, видел на его двигателе, выброшенном уже на свалку, надпись: "Krupp, 1931".

Они поехали, и начались чудеса - точнее, дед пытался описать какие-то чудеса в своем рассказе, но похоже, он находился в таком эмоциональном состоянии, когда чудом кажется обычный восход солнца. Марк сидел рядом с Ароном и все время что-то говорил, дед смотрел на дорогу, боялся, что их обстреляют из засады и слушал вполуха, но все равно воспринимал каждое слово, будто результат собственных размышлений.

"Бог никогда не отворачивался от своего народа, - говорил Марк, - но разве народ еврейский всякий раз правильно понимал желания Творца? А понимая, разве исполнял их так, как было задумано? Если бы евреи не оказались столь жестоковыйными, я пришел бы раньше. На много веков раньше".

"Куда бы ты пришел? - с иронией спрашивал Арон, стараясь не пропустить нужный поворот дороги. - В Палестину, где евреев и не было почти? Дай срок, соберется здесь весь народ, тогда, может быть, и Мессия явится".

"Я - Мессия", - утверждал Марк.

"Из рода Давидова?" - подначивал Арон. Он не был религиозен, отец его привез из далекой России вместе с домашним скарбом груз социалистических идей, и Арон проникся ими с детства, он читал, конечно, что Мессия должен быть потомком самого царя Давида, но больше, пожалуй, не знал ничего.

"Из рода Давидова, - серьезно глядя на Арона, отвечал Марк. - Отца моего звали Шломо, деда Хаим, прадеда"...

"Держись!" - крикнул Арон и надавил на педаль газа с такой силой, что в моторе, казалось, что-то хрустнуло. Грузовичок, будто конь, поднятый на дыбы, рванулся вперед, и только тогда Марк, похоже, услышал выстрелы. Лопнуло стекло, но никого не задело, а за поворотом уже не стреляли.

"Пока обошлось", - сказал пассажиру Арон.

"Ничего с нами не случится, - сказал Марк. - Во всяком случае, ничего не случится с тобой".

Арон в этом сильно сомневался.

Когда по сторонам потянулись одноэтажные дома, стоявшие вдоль Яффской дороги, он спросил:

"Обратно сам будешь выбираться?"

Марк повернул к Арону одухотворенное лицо.

"Нет, - сказал он. - Я пришел. Теперь вы - все вы - пойдете за мной".

"Ну да, конечно, - кивнул Арон. - А откуда нам знать, что за тобой нужно идти?"

"Я - Мессия", - сказал Марк.

"Чем докажешь?" - они уже почти достигли цели путешествия, и Арон позволил себе быть бестактным и грубым.

"Мессия, - сказал Марк, - это тот, кто всех победит".

"Тогда понятно", - кивнул Арон и хотел добавить еще какую-нибудь колкость, но улица впереди была перегорожена большими камнями, не проехать, и он остановил машину.

"Спасибо тебе", - сказал Марк и спрыгнул из кабины на брусчатку.

Он пошел, не оглядываясь, в сторону Яффских ворот, и только тогда Арон вспомнил, что настоящий Мессия должен въехать в Иерусалим на белом ослике. Значит, этот - не настоящий. Почему-то, когда Марк находился рядом, эта простая мысль в голову не приходила.

Арон развернул грузовик, на узкой улице это было непросто сделать, и все его внимание сосредоточилось на управлении. Потом он все-таки оглянулся - Марк стоял посреди проезжей части, и было в его позе что-то нелепое, Арон не сразу понял, почему ему так показалось. И только когда Марк упал, широко раскинув руки, Арон услышал выстрелы - даже не выстрелы, пожалуй, а эхо, будто сигнал о том, что непоправимое уже случилось.

x x x

На этом рассказ заканчивался, и я несколько раз спрашивал у деда: а что дальше? Когда я был мальчишкой, дед отвечал, что дальше я узнаю, став взрослым. А когда я наконец повзрослел, дед отвечал на мой вопрос так: если ты сам не понял, то тебе и объяснять ничего не надо.

Он и не объяснял - никогда. Рассказ жил своей жизнью в полиэтиленовом пакете, а у нас была своя жизнь, другая. Мне было интересно, почему дед придумал эту историю с Мессией, неправдоподобную и в литературном отношении беспомощную. Я не задавал этого вопроса прямо, но дед сам все прекрасно понимал, и время от времени, когда мы оставались одни, говорил: "Не рассказ плох, а рассказчик. Не история странная, а историк, не способный изложить события так, как они происходили на самом деле".

x x x

- Десять... - повторил дед. - Шломо, я действительно привез в Иерусалим Мессию.

- Конечно, - кивнул я, отведя взгляд.

- Тогда я этого не понимал, - продолжал он тихим голосом, в груди у деда что-то хрипело, он поморщился и, подняв свои худые руки, сложил их там, где сердце, будто защищался от чего-то невидимого.

- Тогда я не понимал, - продолжал он, - но силу его ощутил. Силу и страсть... И уверенность. Я не смог передать это своими словами... Я плохо владел словом... А как еще иначе я мог... Мессия пришел в Эрец Исраэль, и его убили.

- Ну, - не удержался я, - значит, это был не Мессия. Мессия - это тот, кто всех победит. Мессию убить невозможно.

- Невозможно, - повторил дед. - А ты мне скажи, почему я ничего не помню из того, что произошло потом? Будто сознания лишился и в себя пришел только тогда, когда вернулся домой. Один. Вечером. Где я был целый день? Что стало с Марком?

- Рассказ твой заканчивается...

- Да, Марк умирает, и это конец рассказа. Но я просто не знал, что было потом. Тогда я не смог этого узнать. На другое утро уехал в Тель-Авив... И долгие годы не до того было. Война, киббуц, опять война и опять киббуц... В промежутке, когда я раненый лежал дома, написал эти рассказы. И опять война... А однажды я понял, что годы уходят, и нужно понять, наконец, что случилось в тот день, в июле сорок седьмого.

Дед перестал растирать себе грудь и ткнул в меня костлявым пальцем.

- Ты ведь у нас в роду единственный ученый, - сказал он. - Я всегда думал, что только ты поймешь... Разве ты не видишь - он действительно всех победил...

- Кто? - спросил я.

- Он. Марк из рода Давида. Мессия.

- Ты же написал, что его...

- Да какая разница? Почему вы все решили, что Мессия явится в образе человека? А если и явится, как человек, то сохранит ли свой образ? Мессия это божественное послание народу. Мессия - это путь. В конечном счете он и есть сам народ Израиля. Все остальное - образы, фантазии, как мой рассказ.

- Пожалуйста, - сказал я, - не нужно так нервничать.

- Ах, оставь! - прохрипел дед. - Мне уже все можно. Я собирал эту мозаику, и только сейчас... когда понял, что пора уходить... все сложилось.

- Да-да, - сказал я.

- Он пришел в июле сорок седьмого, - голос у деда сел, слова утратили звучность, они будто выползали из полураскрытого рта, и мне пришлось наклониться, чтобы ничего не упустить. - В том же месяце... именно тогда... в комиссии ООН был согласован наконец план окончательного раздела Палестины. И было решено, что евреи получат свое государство. Опубликовали план в конце августа, но решение принято... я узнавал это... говорил с людьми, которые знали, что происходило на комиссии... да, решено все было в июле. Даже точнее - семнадцатого числа, в тот день, когда я повез Марка в Иерусалим. И оставил его там. Навсегда.

- Не нужно тебе говорить так много, - сказал я, но дед не слушал, он уже уходил, оставляя мне свои слова, я не мог остановить его, он был в другом мире и говорил, прикрывая за собой дверь в страну, где меня еще не ждали.

- Он ушел, - бормотал дед, - ушел и стал нами... всеми. Стал Страной Израиля. Может быть, если бы... если бы его не... убили... он остался бы человеком... и тогда не было бы ничего... ни нашей страны... ни наших войн... мы ведь всех победили... потому что Мессия - в нас, понимаешь?

- Да-да, - сказал я. - Понимаю, конечно.

- Война Гога и Магога, - голос деда становился тише, с каждым словом из легких уходили остатки воздуха, я слышал странное шипение и какие-то всхлипывания, грудная клетка деда неожиданно поднялась куполом и резко осела, это было страшно, я хотел встать, позвать бабушку, Лизу, позвонить в скорую, наконец, - может, еще не упущен момент и деда спасут, но его цепкие пальцы держали меня за отворот рубашки, я только сейчас это почувствовал и приник к лицу деда, как приникают к роднику, из которого вытекают последние капли воды.

- Война Гога и Магога, - хрипел дед, - она идет долго... А потом все будет хорошо. Все будет хорошо, ты слышишь? Третий храм. Ты его построишь, ты...

Дед не был религиозен, и если заговорил о Третьем храме, то имел в виду, скорее всего, вовсе не каменное сооружение на вершине горы, не место, где евреи будут возносить Творцу молитвы. Что же тогда?

- Ты построишь, - слова всплывали и тонули, я ловил их, как ловят руками рыбу в холодном и чистом водоеме. - Ты и твои дети.

Дед неожиданно замер, я только чувствовал, как колотится его сердце, будто пытается пробиться сквозь грудную клетку - наружу, к свету, вверх, туда, куда уходит душа.

- Дед, - сказал я холодными губами, испугавшись, что все уже кончено, и дед широко раскрыл глаза, посмотрел на меня, я утонул в этом взгляде и увидел то, что он так и не смог выразить словами - ни тогда, когда писал свой рассказ, ни тогда, когда долгие годы искал подтверждения своим мыслям, ни сейчас, убеждая меня в том, что Мессия действительно сошел на землю семнадцатого июля 1947 года.

В раскрывшихся окнах его взгляда я отчетливо увидел уходившую в даль улицу Яффо - она была чем-то похожа на ту, по которой я так часто ходил в последние годы, но все-таки была другой, незнакомой и чужой, - и темную фигуру, силуэт человека в лучах солнца. Фигура была темной, как тень, и в то же время светлой, как трепещущий огонь, и я понимал, что в том нет противоречия. Человек, который назвал себя Марком из рода Давида, повернулся ко мне лицом и поднял в приветствии руку - он знал, что сейчас произойдет, а я еще нет, хотя не мог не знать.

- Я пришел, - теплый утренний ветер донес до меня его слова, будто легкий парусный кораблик приплыл ко мне на гребне воздушных волн. - Я пришел, и я ухожу. Я - это вы. Помни это, Арон.

Он обращался к деду, почему же дед не описал этот эпизод в своем рассказе?

- Я помню...

Кто это сказал? Дед или я?

Марк повернулся ко мне спиной и пошел в сторону Яффских ворот легкой походкой, а потом упал вперед - как и шел, легко, непостижимо и естественно. Звука выстрела я не услышал. Как я мог его услышать? Из прошлого всплывает лишь то, что должно остаться в памяти.

Взгляд деда застыл, застыла и картина - тело на мостовой и излученный им свет, уплывающий куда-то в сторону Старого города. А потом свет померк. "Почему в комнате так темно?" - подумал я.

В комнате было светло. Просто деда в ней больше не было. Я опустил на застывшую грудь его тяжелую руку, закрыл деду глаза, отгородив от мира его остановивший время взгляд, и встал.

- Дед, - сказал я, зная, что душа его еще где-то здесь, рядом, и прекрасно слышит не только каждое мое слово, но и каждую мысль, - дед, я не успел сказать тебе... Я не умер тогда. Я здесь, слышишь?

- Да, - прошелестел в воздухе шепот, будто сухой лист упал с высокого дерева.

Я открыл дверь, и в комнату вошли моя жена и бабушка - им не нужно было ничего говорить, и я ничего не сказал.

Я вышел из дома в ночь. Я вышел на войну Гога с Магогом. Я должен победить в этой войне.

Я - Мессия