"Земля - Сортировочная" - читать интересную книгу автора (Иванов Алексей)ГЛАВА 11Чтобы стала ясной судьба бесценной информации, за которую заплатил жизнью шпион Бабекус (но которая все-таки попала в руки врага), вернемся на несколько минут в дом Барбариса. Тем более что и моя судьба зависела от этого. Дядя Толя примчался домой от тетки Рыбец, которая все ему про меня рассказала, и тихо-тихо, совершенно неподвижно стоял в дверях. Барбарис мышью сидел за печкой и тоже не издавал ни звука. Так они подлавливали друг друга на шум, как на блесну, и наконец, не дождавшись результата, дядя Толя позвал: – Борька! Барбарис молчал. – Борька!… – Чего? - неохотно отозвался он. – Поди сюда. – Зачем? – Поди, кому сказал! Барбарис тяжело поднялся и вышел к отцу. – Ты о чем давеча с Вовкой за воротами говорил? – Ни о чем… - занудливо ответил Барбарис. Они посмотрели друг другу в глаза, как пистолеты дуэлянтов. Дядя Толя стал рывками вытаскивать свой широкий ремень из петель на штанах. – Я вот тя щас научу, как с отцом надо говорить, - многообещающе сказал он. – Бать, ты чего?… - заныл Барбарис, косо глядя на ремень. – Тогда о чем с Вовкой болтал? Хлопая ремнем по ноге, дядя Толя навис над сыном, грозно вылупившись на него и схватив за рубашку на животе. – Ночью на Тиньву идти хотели… - гнусавя, соврал Барбарис и шмыгнул носом. – Врешь! - констатировал дядя Толя и тряхнул его. - Сымай штаны! – На вагонах кататься собирались… - уже безнадежно ответил Барбарис и увидел, как ремень злобно взвился над головой отца и щелкнул. – Врешь, врешь! - яростно закричал дядя Толя и принялся трясти Барбариса, размахивая ремнем. Огромные слезы покатились из глаз несчастного Барбариса. Голова его болталась из стороны в сторону. – Говори! - загремел отец. – Он на станцию посыла-ал!… - не удержавшись, раскололся Барбарис и разревелся совсем. - К Пал-кину-у!… – Зачем?! - не унимался отец. – Сказать, что все шпионы-ы!… – А почему к Палкину?… Говори, не вой! – Сказал, что там Штаб и Карта-а!… – Так! - страшным голосом воскликнул дядя Толя, словно ему внезапно отдавили ногу. Он стал лихорадочно всовывать ремень обратно. Надо было срочно предупредить Лубянкина. Я же, злой, как комар, сидел в погребе. Точнее, не сидел, конечно, а томился. На ощупь я сразу нашел банки с солеными огурцами и долго прикладывался к их запотевшим бокам своим раскаленным ухом. Успокоив боль так, что изнывал только непосредственно сам черешок, я принялся за обследование. В погребе было тесно, холодно и грязновато. У стен стояли ящики и мешки, на полках - штук миллион банок. Наверх вела прочная лестница. Я забрался туда и сквозь щели, вывернув голову, посмотрел на волю. Выбраться было сложно. Я спустился обратно и с большим трудом вырвал штук шесть ступенек внизу у лестницы. Седьмую я тоже выдрал, но оставил еле-еле держаться. Потом я отыскал банку с вареньем и откупорил ее. Теперь оставалось только ждать и надеяться. Спустя минут десять замок наверху лязгнул, и светлый проем закрыла морда тетки Рыбец. – Ты здесь? - спросила она. – Здесь, тетенька, - тоненько ответил я и взял на изготовку банку с вареньем. – Принимать будешь, - сказала Рыбец кому-то наверху и полезла вниз. Ее туша медленно, как гусеница, поползла по лестнице, пока роковая ступенька не хрустнула под стопой. Туша надо мной дрогнула, квакнула, а потом грянулась на пол, тюкнувшись, словно сырое яйцо. Я поднял банку с вареньем и опрокинул над головой тетки Рыбец. Варенье в один миг окатило ее верхнюю часть. Рыбец вжала в плечи обтекаемую, как фюзеляж, голову, жирно блеснувшую в свете с улицы, и, откупорив рот, прохрипела: – Ерепена крача!… Крупные клубничины ползли по ее лицу. Я взлетел вверх по лестнице и носом к носу столкнулся с Лубянкиным. – Э, пацан… - непонимающе сказал Лубянкин, и я, переволновавшись, вдруг ухватил его за этот самый нос. – Адбузди, - плачуще попросил Лубянкин. Я толкнул его назад. Он засуетился, открывая мне дорогу. – Не дергай, дядя Лубянкин, - предупредил я, вылезая на свет. - Носоглотку отойму! Он не шевелился: стоял, оттопырив зад, расставив руки, зажмурившись и оскалившись. Я обошел его по вершине горки, куда вела нора погреба, разворачивая, как флюгер. У Лубянкина по щеке покатилась совсем не милицейская слеза. Я отпихнул его и запрыгал вниз, во двор. – Гаденыш! - вскрикнул Лубянкин и, махая руками, устремился вслед за мной во двор дома тетки Рыбец. Я уже ничего не боялся. Я пулей пролетел над землей и ударился в большие тесовые ворота. Ворота загремели, массивный засов прыгнул в скобах - не засов, а целая шпала. Я попробовал вытащить его, но фиг чего вышло. Лу-бянкин приближался. Под носом у него я нырнул в крытое подворье добротного дома Рыбец. Следом за собой я захлопнул тоненькую дверцу и накинул крючок. Другая дверь, ведущая на улицу Долорес Ибаррури, была заперта на врезной замок. «Западня!…» - понял я и занервничал, бешено размышляя сразу в нескольких направлениях. Лубянкин с улицы могуче рванул дверь, и крючок слетел с петли. Я метнул в него попавшееся под руку цинковое ведро. Слыша, как он борется с ведром, катаясь по полу, я взбежал по ступенькам в прихожую и захлопнул другую дверь: толстую, как в холодильнике, и обитую дерматином. Ее Лубянкин вышиб двумя руками и по инерции пролетел мимо меня. Отрезанный от всех путей отступления, я в панике юркнул в чулан. В чулане было сумрачно и пыльно. Стояли кованые дореволюционные сундуки, накрытые половичками. В углах сушились банные веники, наполняя каморку волнующим запахом. На полках вдоль стен выстроился еще один миллион пузатых и мохнатых банок. Особняком высились четыре трехлитровые банки с брагой. От могучего внутреннего напряжения они, кажется, даже дрожали, а крышки на них вздулись. Дверь распахнулась во всю ширь. В проходе возник Лубянкин. Он дышал так тяжело, что при вздохе увеличивался почти вдвое. – Попался, гад, - сказал он. Как артиллерист-батареец у орудия достает снаряд из снарядного ящика, так и я достал увесистую банку браги, развернул ее горлом к Лубянкину и врезал кулаком по дну. Банка взорвалась, подскочив в моих руках. Мутная, тяжелая струя ударила Лубянкина под дых, окутав облаком непроходимого сивушного духа. Лубянкин согнулся пополам, высунув язык и выпучив глаза. Отбросив банку, как гильзу, я схватил другую и пальнул второй раз, отшвырнув его в прихожую. Лубянкин обеими руками судорожно вцепился в косяк. Он как-то запрокинул лицо, словно не мог надышаться или, наоборот, чихнуть. Но я сорвал с полки третью банку. Этот залп отодрал Лубянкина от косяка и пластом уложил на пол возле дальней стены прихожей. Лубянкин лежал в луже самогонки и икал. Вооружившись последней банкой, я подошел и остановился над ним. – Хватит, Вовик, - просипел он, ворочая в луже руками. – Собаке собачья смерть, - ответил я и долбанул кулаком по донышку. От удара струи Лубянкин всплеснул руками и ногами, как колдун, в которого законопатили кол, и хрюкнул. Глаза его закрылись, и больше он не шевелился. Я поставил банку около него и вышел, осторожно прикрыв дверь. Через двор, свинарник и столовку я выбрался на улицу и побежал к дому начальника станции товарища Палкина. |
||
|