"Тени Марса" - читать интересную книгу автора (Корепанов Алексей Яковлевич)

9. Золотоглазый

Леопольд Каталински гнал вездеход в режиме форсажа, с трудом удерживая руль, — его подбрасывало вместе с машиной, которая, казалось, вот-вот развалится от этой жестокой тряски; ведь не асфальт стелился под колесами, и не бетон, а усеянная камнями равнина, совершенно не подходящая для такой сумасшедшей езды. Инженер выжимал из марсохода все до предела, но эта самодвижущаяся четырехколесная тележка вовсе не была болидом «Формулы-1» или хотя бы джипом-внедорожником. Расстояние до Марсианского Сфинкса сокращалось удручающе медленно, и Леопольд Каталински бормотал проклятия до тех пор, пока не прикусил себе язык при наезде на очередной камень.

Внезапная потеря связи с командиром не просто тревожила инженера — он был почти уверен, что произошло непоправимое, и мысленно не переставал проклинать себя за то, что оставил Эдварда Маклай-на одного и вернулся к модулю на погрузку золота. Но разве мог он ослушаться приказа? Вновь ослушаться приказа.

«Да, мог! Мог! — ожесточенно стискивая зубы, думал он. — Это как раз тот случай, когда я просто обязан был не подчиниться и не оставлять его одного! Учитывая, что трое уже пропали здесь и остались только командир и я... Да пусть прахом пойдет все это чертово золото!..»

Зловещий гигант, возвышающийся посреди зловещей равнины, надвигался и разрастался, подпирая зловещее небо.

Сбавив скорость, Леопольд Каталински направил марсоход вокруг Сфинкса, к тому его боку, где, судя по ксерокопии, находился еще один вход.

Порывы ветра то и дело гоняли по равнине ржавую пыль, и как ни силился инженер отыскать следы командира, это у него не получалось. Возможно, где-то, за каким-то камнем, и сохранился уберегшийся от ветра отпечаток рубчатой подошвы, но Леопольд Каталински не обладал способностями детектива и не мог его отыскать. Он медленно проехал вдоль всего каменного бока Сфинкса, напряженно, чуть ли не до слез, вглядываясь во все выступы и трещины, но ничего похожего на вход так и не обнаружил.

Ощущая нечто похожее на панику, инженер развернул вездеход и направился обратно, с еще большей тщательностью исследуя проплывающую мимо каменную стену. И наконец заметил зигзагообразно уходящий вверх узкий карниз. Пройдясь по нему взглядом, Леопольд Каталински убедился в том, что карниз упирается в глухую стену.

«Лео, я вижу вход... Попробую добраться до него — он довольно высоко...»

Командир видел вход. Видел отсюда, снизу. А теперь отсюда никакого входа не видно. Не то место? Или вход закрылся — точно так же, как закрылись ворота в туннеле?..

Леопольд Каталински выключил двигатель, выбрался из ровера и направился к мрачному боку инопланетного чудовища, внимательно глядя себе под ноги.

То ли тому, кто держал в своих руках нити человеческих судеб, захотелось чуть-чуть помочь одной из миллиардов марионеток, воображающих себя вполне самостоятельными субъектами, то ли он решил ускорить действие, чтобы приблизить развязку и посмотреть на другие сценки — так или иначе, но, не сделав и десяти шагов, инженер оступился на присыпанном пылью камне. Его правая нога поехала в сторону, ботинок взрыхлил нанесенную ветром ржавчину — и из-под нее показался краешек чего-то очень знакомого. Леопольд Каталински нагнулся и поднял разорванную звездно-полосатую обертку от армейского пищевого батончика «Хуа!». Эту обертку некому было оставить здесь, кроме Эдварда Маклайна, — командир, вероятно, решил подкрепиться перед восхождением.

А значит, место было именно то.

Леопольд Каталински выпустил обертку из пальцев и побрел назад, к вездеходу, за тросом. Вряд ли уже стоило спешить — от быстроты его действий, скорее всего, теперь ничего не зависело.

Случались у инженера минуты, когда он желал быть командиром «Арго». И вот, похоже, это время наступило: он остался единственным участником Первой марсианской, находящимся снаружи, а не внутри, и мог отдавать любые приказы направо и налево. Но некому было отдавать приказы...

Перекинув через плечо моток троса, инженер медленным шагом участника похоронной процессии начал подниматься по карнизу. Вход был, несомненно, закрыт, и вероятность успеха равнялась твердому я беспрекословному нулю, но он не мог покинуть это место, не убедившись в абсолютной незыблемости этого нуля.

Он забирался все выше и выше, упорно глядя себе под ноги и не замечая, как постепенно раздвигается горизонт, открывая новые и новые однообразные пространства, усеянные ржавой пылью почти бесконечных времен. Когда-то там, за окоемом, была другая земля, цветущая, полная жизни земля, и скользили над волнами океана быстроходные корабли, и в небе кружили белые птицы, и дважды в год выбирались на берег из своих глубин обитатели подводной страны, и великие жрецы вели с ними долгие беседы...

Леопольд Каталински мимолетно удивился своим странным мыслям и на ходу расстегнул ворот комбинезона. Ветер остался внизу, а здесь царила тишь, и никакая сила не могла пробить толщу камня, толщу каменной маски с празднования Хэллоуина — шабаша злобных демонов...

Шаг за шагом... шаг за шагом... Чтобы ни с чем вернуться обратно...

Леопольд Каталински был неуживчивым человеком, и тянулся за ним по жизни длинный шлейф конфликтов. У него были приятели, но не было друзей, и каждая из его сменяющих одна другую трех жен бросила его, не выдержав и года совместной жизни. Впрочем, он особенно не огорчался по этому поводу, потому что внутренне всегда был сам по себе и с каждым годом все больше врастал в свое одиночество, все теснее сживался с ним, представляя собой в некотором роде антипода космической черной дыры — не притягивая безвозвратно, а, напротив, отталкивая все Внешние объекты.

Но ему очень не хотелось оставаться в одиночестве на этой мертвой планете, без надежды на чью-нибудь помощь. И хоть он и был эгоцентристом, но не простил бы себе, если бы не использовал даже нулевой шанс...

Был в его жизни один случай... Давно, полтора десятка лет назад, когда он не превратился еще в антипода черной дыры. Ситуация, в которую попал он с однокурсником — скорее, другом, чем просто приятелем, — быстро перешла в критическую стадию: чужой район, ночь и стая то ли обкуренных, то ли обколотых чернокожих с ножами, уже тогда чувствовавших себя подлинными хозяевами Америки... Он бросил Пола и пустился наутек, спасая свою жизнь, — и после убеждал себя в том, что был уверен: Пол тоже убежит. А Пол не убежал... Он потерял много крови, но все-таки выжил, и, когда Леопольд Каталински, превозмогая страшнейший стыд, навестил его в больнице, Пол бросил ему в лицо: «Ты не человек, Красавчик. Ты марсианин». В те времена Леопольда Каталински называли Красавчиком.

Тот, кто управляет марионетками-людьми, любит разыгрывать представления себе на потеху — и через несколько лет свел Пола и Леопольда на флоридском пляже. Пол тонул, и Каталински первым доплыл до него. Бывший однокурсник узнал Красавчика и оттолкнул протянутую руку, предпочитая пойти ко дну. Его все же спасли — но не Леопольд Каталински, а другие...

Леопольду Каталински очень не хотелось, чтобы в неизбежном будущем, где-то в иномирье, за чертой земного бытия, командир экипажа «Арго» Эдвард Маклайн тоже оттолкнул его протянутую руку... Даже если и не существует никакого посмертного инобытия. Леопольду Каталински не хотелось ни разу больше услышать: «Ты не человек. Ты — марсианин».

Возможно, еще и поэтому он так желал попасть в экспедицию на Марс. Чтобы доказать себе, что даже на Марсе он именно человек — а не марсианин...

Древняя тропа вывела его наконец на полукруглую площадку-выемку, ограниченную глухой стеной. До верха колосса было отсюда еще довольно далеко, туда уже не вела никакая дорога — тропа заканчивалась именно здесь, а значит, именно здесь находился один из входов, указанных на невесть как попавшей на Землю древней схеме.

Приблизившись к стене, инженер изучил взглядом кружево трещин и протяжно вздохнул. Если тут и на самом деле находился вход, то теперь он был перегорожен плитой, и отличить ее от остального монолита Леопольд Каталински не мог.

Впрочем, даже если бы и смог — что это меняло? Взрывчатка была израсходована в туннеле, никаких звуковых паролей, кроме «Сезам, откройся», он не знал и очень сомневался в том, что здешняя автоматика сможет должным образом отреагировать на этот пароль из земных сказок...

— Сезам, откройся! — хватаясь за последнюю соломинку, громко произнес Леопольд Каталински, чувствуя себя законченным параноиком. Марсианскому сезаму было глубоко наплевать на эту отчаянную просьбу.

— Пошел ты, сволочь! — Инженер смачно плюнул на темную, в бледных потеках стену и показал ей выдавленный вперед средний палец.

Никакой реакции вновь не последовало.

Оставалось только спуститься к вездеходу и вернуться в пустой лагерь. Связаться с Центром управления полетом, доложить обстановку — очень печальную обстановку — и получить категорический приказ убираться с этого проклятого Берега проклятого Красного Гора, с этой проклятой планеты. Чтобы обеспечить доставку на Землю очень-очень ценного золотого груза. А потом с солидной суммой в кармане закатить в Лас-Вегас и устроить себе праздник. Или совершить вояж по Европе: Мадрид... Рим... Париж... Экзотические страны бывшего Восточного блока... Русская водка и русские девочки в Москве, Санкт-Петербурге и Киеве, есть там у них такой древний город, мать городов русских, где чуть ли не испокон веков живет какое-то особое славянское племя, из которого вроде бы родом сам Иисус Христос. И Тверь, обязательно Тверь! Он как-то читал в Интернете, что этот город на Волге едва не отбил у Москвы право зваться столицей Руси, а темное тверское пиво с загадочным названием «Афанасий» считается лучшим в мире... И ветчина у них, наверное, неплохая, русские всегда славились своей свининой — даже чопорные высокомерные немцы говорили что-то о русских свиньях... Или же махнуть в Азию, пообщаться с гейшами, покормить с руки Годзиллу... А потом вернуться на работу и навсегда вычеркнуть Марс из своей жизни.

Из жизни — но не из памяти...

Леопольд Каталински еще раз плюнул на древние чужие камни, перевесил моток тонкого троса с плеча на шею и, смерив взглядом расстояние до верха сидонийского урода и прикинув сложность задачи, полез вверх по слегка наклонной стене, цепляясь пальцами за выступы и извилистые края трещин. Там, наверху, внутри одной из глазниц марсианской маски находился еще один вход. Возможно, он окажется открытым. Возможно, удастся блокировать полное опускание плиты-перегородки каким-нибудь подходящим каменным обломком — и тогда останется щель, через которую он сможет выбраться наружу. Вместе с командиром — ведь командир тоже знает о существовании этого входа и вдруг да сумеет добраться до него. Об остальных замурованных внутри ухмыляющегося идола членах экипажа «Арго» Леопольд Каталински предпочитал не думать.

Он карабкался и карабкался вверх, тяжело дыша в обливаясь потом, забрав назад все те нелестные слова, которые извергал во время предполетной подготовки относительно совершенно ненужных, на его взгляд, тренировок по скалолазанию — ведь не в Гималаи же они собирались и не в лунные горы, а в более-менее ровную область Сидония. А в памяти нет-нет да и всплывал тот образ, что он видел при посадке, — черно-лиловые глаза на оскаленном лице, подернутые туманом, но даже сквозь туман глядевшие тяжело и зловеще. Наверное, именно так смотрит на свою жертву удав — прежде чем заглотать целиком и переварить. И умиротворенно дремать в ожидании следующей жертвы. Леопольду Каталински представились груды скелетов, высящиеся в подземельях марсианского удава, — и он чуть не промахнулся рукой мимо очередной трещины-зацепки. Его заранее коробило оттого, что, добравшись до глазницы, он попадет под прицел этого жуткого взгляда, но он продолжал забираться все выше и выше, изредка выдыхая яростное: «Подавишься, сволочь! Подавишься...»

Инженер уже начал выбиваться из сил, когда наклонная стена, по которой он упрямо полз, как жук по камню какого-нибудь каре-сансуй — японского сада камней, начала становиться все более пологой, Постепенно и плавно закругляясь в верхнюю поверхность Сфинкса — в его головной убор, схожий с немесом владык Древнего Египта. Очень скоро Леопольд Каталински смог подняться на ноги и ощутить себя покорителем Эвереста.

Но никаким покорителем инженер себя не ощущал, потому что цель этого восхождения была совсем другой. Он стоял у края, медленно обводя взглядом равнину внизу — сооружения Города, Пирамиду,., Ни Купола, ни лагеря с котлованом и посадочным модулем с этой точки не было видно — их закрывал вздымающийся темным массивом длинный нос Марсианского Сфинкса. Кровавое небо отсюда отнюдь не казалось ближе, кровавые сгустки облаков сомнамбулически влеклись по нему, и Леопольду Каталински вдруг представилось, что сейчас хлынет сверху кровавый ливень — прямо в хищный, прожорливый каменный рот. Передернув плечами, он вновь плюнул на камни и зашагал вперед, к провалу глазницы, стараясь не спотыкаться на неровной поверхности Лика-Маски.

Не спотыкаться ему все же не удалось, и так, попеременно то плюясь, то чертыхаясь, он добрался до края глубокой впадины. Достал из кармана комбинезона батончик «Хуа!», сорвал обертку и бросил ее на камни. Откусил от батончика, тщательно прожевал, вновь медленно откусил. И только полностью управившись с пентагоновским лакомством, сделал еще шаг-другой, присел и осторожно заглянул вниз, напрягшись в ожидании головной боли.

Но все его опасения оказались напрасными — вблизи провал, в глубине которого маячил редкий туман, ничем не походил на глазницу. Обычная горная впадина, похожая на конусообразный кратер» дно которой терялось в темноте. Ничего жуткого и зловещего. Никакого недоброго глаза. Вполне доступная впадина — бока ее, сходясь книзу, шли под уклон, а значит, ему не придется спускаться, повиснув на тросе. Он просто сползет по стене, страхуясь с помощью троса, — вот и все. Средняя степень сложности, не более. А то и менее. Вот только что он будет делать, когда окажется на дне? С пустыми руками. Нет, есть еще ракетница, но для чего в данной ситуации нужна ракетница? Для того, чтобы отметить салютом удачный спуск? Или для того, чтобы засунуть ее в собственную задницу?

От бессилия...

Если и будет салют — то как последняя дань тем, кто погребен под ужасной маской и никогда не вернется...

— С-сволочь марсианская! — скрежетнув зубами, прошептал Леопольд Каталински и, встав, принялся осматриваться в поисках выступа понадежнее, к которому можно было бы привязать трос. Обследовав несколько каменных пеньков, он наконец нашел именно такой, какой хотел, — настолько напоминающий причальный кнехт, что можно было предположить: это специально обработанный камень для привязывания веревок, с помощью которых когда-то спускались в глазницу, ко входу. Хотя точно так же можно было утверждать и обратное: это никакой не кнехт, а вполне естественное природное образование...

Туман в глубине впадины выглядел совершенно безобидным, однако Леопольд Каталински не стал искушать судьбу и, проверив заплечный баллон, надел гермошлем. Кто знает, каков химический состав этого тумана... Затем он закрепил трос на камне, несколько раз подергал, проверяя надежность страховки, и, повернувшись спиной к пустой глазнице, начал спуск.

Он вдруг поймал себя на мысли о том, что глазница эта представляется ему провалом в черепе, под которым затаился целый выводок мерзких тварей,

«Прочь, гадина!» — шикнул он на собственную мысль, как на крысу, выпрыгнувшую из мусорного бака.

Крыса метнулась за бак и затаилась там, время от времени высовывая злобную ухмыляющуюся морду.

Успешно преодолев две трети расстояния до дна глазницы, в которой по-прежнему не наблюдалось ничего похожего на зловещее око, Леопольд Каталински попал в полосу тумана. Все вокруг заволоклось белой дымкой, не настолько, однако, плотной, чтобы он потерял из виду собственные руки. Туман вроде бы не собирался разъедать комбинезон и перчатки — это были, вероятнее всего, обыкновенные водяные пары. Обыкновенные пары, мелкими каплями оседающие на стекле шлема. Обыкновенные па...

...Башня возвышалась над пятнистой красно-желто-зеленой лесной чащей. Башня стояла не на холме — просто она была очень высокой, подпирая своей вершиной изумрудное небо. Треугольные окна казались отпечатками лап хищных гурров, вскарабкивающихся по ночам на плоскую крышу Башни, чтобы прохрипеть оттуда угрозу двум ярким лунам.

Он залег на смотровой площадке боевой машины, разглядывая подступы к Башне. Деревья и кусты перед Башней тревожно качались, хотя стояло полное безветрие, и оттуда поднималась к облакам пелена синеватого дыма.

Он изучал обстановку. Справа и слева от него, среди поваленных деревьев и измочаленных кустов, застыли могучие механизмы истребления, готовые по его команде двинуться в атаку, превращая чащу в равнину. Однако он не торопился с командой, потому что знал: Башня, такая открытая всем ветрам и беззащитная на вид, как древние неповоротливые длинношеие увальни брашши, готова и может ожесточенно обороняться, истребляя железные ряды атакующих и превращая в прах губительное оружие тяжелым взглядом своих многочисленных треугольных глаз.

Попытки уже были, и не раз, — воспоминания о них сохранились в преданиях.

Башня сопротивлялась и оставалась неприступной. Башня просто не подпускала к себе, огрызаясь синим дымом и молниями. Башня выбрасывала навстречу нападавшим вереницы черных крыльев, от взмахов которых вдавливались в землю боевые машины, а от взглядов горело все живое.

Башня казалась неуязвимой — и потому ненавистной. Она была загадкой, тайной, ее обитатели оставались недоступными и незримыми — и потому мешали спокойно жить...

Он ненавидел Башню. Он хотел добраться до ее хозяев.

Он долго и прилежно изучал историю предыдущих схваток с Башней и пришел к выводу: в Башню можно проникнуть, если вся масса поведет яростную и безнадежную, обреченную на провал атаку, стремительно неся потери от синего дыма, молний и смертоносных черных крыльев, а в это время кто-то один, безоружный и осторожный, проберется к единственной входной двери. ...Штурм!

Он прыгнул через ограждение и упал в пружинящие заросли, ощущая телом непрерывные толчки почвы, содрогающейся от канонады. Со всех сторон неслись тяжелый гул и резкие короткие удары, а потом вокруг хрипло зарокотало — это двинулись в атаку боевые машины.

Откатившись в сторону от рванувшего с места мощного механизма уничтожения, он поднялся, пробежал немного по упругой просеке, оставленной боевым зверем, и метнулся в чащу.

...Выло, гремело, стонало, вздрагивала почва, небо стало сизым, а потом угрожающе лиловым, и раз за разом озаряли его сверкающие росчерки. Ветки лезли в лицо, ноги проваливались в выбоины, заросли просто отбрасывали от себя, не давая проходу, — но он упорно, где ползком, где напролом, продвигался к Башне.

«Я хитрее и мудрее древних, я — пройду!» — думал он, а где-то в глубине сознания трепыхался, бился, стараясь вырваться на свободу, кто-то нездешний, чужой, из иных времен и слоев бытия.

В чаще быстро темнело, метались по небу яркие убийственные сполохи, пытаясь дотянуться до двух безмятежных лун, обрушить Великий Звездный Мост, соединяющий края небес. Он решил, что пора уже передвигаться только ползком, упал в липкую теплую жижу и пополз, отталкиваясь подошвами от пружинящих кочек, отводя в сторону жесткие стебли, не обращая внимания на клейкие листья, сотнями присосок пристающие к коже. У него было достаточно сил.

Гремело, содрогалось, вспыхивало, переливалось... Но это было в стороне, за чащей, где, громыхая металлом, рвались к Башне обреченные на смерть, — а здесь, в едко пахнущей темноте, был только он один — безоружный, но уверенный в себе.

Внезапно по глазам полоснул свет, с треском обрушились деревья... возникла вдруг перед ним обезумевшая боевая машина и, вихляя, задом пошла на него. Он мгновенно совершил боковой перекат прямо в пахучую лужу — и машина прогрохотала мимо, убегая от Башни. А вдогонку ей летели молнии, раздирая темноту и вспышками отражаясь от облаков. Он вытер рукой лицо и вновь пополз к Башне.

И за кустами увидел вход — освещенную изнутри прозрачную дверь. И никакого движения за ней. Ни дверь, ни сама Башня нисколько не пострадали от обстрела — Башне не было страшно никакое оружие.

Он подавил желание вскочить на ноги и пробежать этот очень короткий путь — он прополз его, кусая шершавые губы и сдерживая дыхание. И большое сердце колотилось в его груди почти так же неистово, как и малое. Вцепился в холодные ступени, ведущие от нехоженой высокой травы к двери, — и в этот миг услышал над головой нарастающий свист. Черное полотнище сгустком ночи упало с вершины Башни и повисло над крыльцом — в ужасных глазах стража медленно разгорался убийственный огонь.

Бежать было поздно, и он, зажмурившись, отпустил ступени и замер, приготовившись к смерти.

...Когда он осмелился взглянуть вверх, то увидел только звезды в разрывах облаков. Страж Башни исчез.

«Не тронул! — возликовал он. — Потому что я безоружный...»

Тот, другой, нездешний, замурованный в глубинах сознания, перестал рваться на волю, в свои края, и обессиленно затих.

Он ползком преодолел три ступени и, лежа, толкнул рукой прозрачную дверь. Дверь открылась легко и бесшумно — он вкатился в просторный прохладный зал, и дверь тотчас закрылась, отрезав все звуки мира.

Зал был пуст, его освещали настенные светильники-трубки. Расплывчатые тени от четырехгранных колонн, пересекаясь, накладываясь друг на друга, стелились по гладкому серому каменному полу. В глубине зала начиналась широкая лестница без перил.

Он, пригибаясь на всякий случай, добежал до лестницы и оглянулся. Небо за дверью вновь беззвучно полыхало, кружили в нем черные полотнища, и при вспышках ослепительных молний было видно, как медленно и неумолимо падают деревья. Он трижды благодарственным жестом прикоснулся ко лбу и груди и начал осторожно подниматься по лестнице. Создатель Великого Звездного Моста был на его стороне.

...Этажи... этажи... этажи... Двери... двери... Десятки дверей, и за каждой из них — помещения с треугольными окнами. Совершенно пустые помещения, залитые холодным сиянием настенных трубок-светильников. Каменные полы... Белые стены... Белые потолки... Пустые углы... Гулкая тишина...

И все.

Он стоял у треугольного окна последнего помещения последнего этажа, под самой крышей Башни. За окном уже совсем рассвело, и далеко внизу застыла растерзанная чаща. Над далекой рекой поднимался туман.

Башня была пуста... Совершенно пуста.

От белых стен повеяло жаром и сдавило грудь, нечем стало дышать — и чужак заметался внутри и вырвался, все-таки вырвался на свободу...

Он хватал ртом воздух, легкие словно горели в огне, в горле было сухо, как в пустыне. Голова ничего не соображала, но ей на помощь бросилась рука, разблокировавшая крепления и поднявшая стекло гермошлема.

Леопольд Каталински с натужным стоном втянул воздух... еще раз... и еще — и сердце отозвалось бешеным стуком, не большое и не малое, просто — сердце.

Вокруг было темно, и он не сразу сообразил, где находится, зато сразу понял, почему чуть не задохнулся: в заплечном баллоне кончилась дыхательная смесь. Воздух холодил лицо, его было много, и как же это хорошо, что его так много!.. Сознание собрало из кусочков паззл действительности, и инженеру стало наконец понятно, что он лежит на боку на каменной поверхности, идущей под уклон, его удерживает на месте трос, и звездными глазами смотрит на него темное небо, очерченное кромкой впадины-глазницы.

Даже школьник-младшеклассник догадался бы, наверное, какой фактор тут замешан.

Реденький туман. Совершенно безобидный с виду туман. Совсем, оказывается, не простой туман — он сумел проникнуть сквозь герметический шлем и стал причиной странных видений. Этот туман мгновенно и напрочь послал в нокаут его, Леопольда Каталински, заставив проторчать тут в беспамятстве несколько часов. Этакий марсианский наркотик, вызывающий очень реальные, очень яркие, совершенно правдоподобные жизненные галлюцинации.

Леопольд Каталински когда-то был знаком с наркотиками отнюдь не понаслышке, но у него, даже в юности, нашлось достаточно ума и силы воли, чтобы дать им решительный пинок под зад — раз и навсегда.

Он не собирался копаться в своих замечательных видениях — он просто громко выругался и включил фонарь на шлеме. Никакого тумана вокруг уже не наблюдалось, зато камни искрились кристалликами льда. Морозный воздух обжигал горло и стягивал кожу на лице. Леопольд Каталински представил себе, в каком состоянии пребывают сейчас работники ЦУПа, обеими руками ухватился за трос и чуть ли не со скоростью катящегося по горному склону камня ринулся вниз. Он, как и прежде, абсолютно не надеялся ни на что хорошее, но был намерен выполнить то, что обязательно должен был выполнить.

...Замечательный режиссер и кукловод, он же Создатель Великого Звездного Моста, не собирался в эту ночь заниматься творением чудес на одной из бесконечного множества подвластных ему территорий, им же и созданных для собственной потехи, — на том участке марсианской области Сидония, которую заявившиеся сюда земляне нарекли Берегом Красного Гора. Леопольд Каталински убедился в этом, вдоль и поперек исходив все каменистое дно глазницы. Никакого входа он не отыскал ни под ногами, ни в стенах. Если вход тут на самом деле существовал, то был надежно закрыт.

Леопольд Каталински знал, как отсюда можно проникнуть внутрь Сфинкса: поднять в небо «консервную банку», зависнуть над глазницей и сбросить бомбу.

Но у него не было бомбы.

Ни ругаться, ни плеваться он больше не стал. В последний раз обвел фонарем каменную площадку и, яростно растирая щеки, побрел к стене.

До рации Леопольд Каталински добрался, еле волоча ноги от усталости, бросив в вездеходе и гермошлем, и пустой баллон. Все переживания и проблемы, вся спешка, все нагрузки последних часов — нет, не часов — целой жизни! — навалились на его плечи и вдавили в кресло с такой силой, словно не на Марсе он находился, а на гиганте Юпитере, чье мощное гравитационное поле способно было вмиг превратить человека в тонкий слой масла, размазанный по бутерброду. Погрузка... Поиски пропавших... Перелет на орбиту... Разгрузка... Посадка на Марс... Еще одни поиски... Работа в котловане... И вновь — поиски...

А ночной спуск по карнизу к подножию Марсианского Сфинкса... А поездка к лагерю, когда путь освещает лишь одинокий фонарь — у ровера не было фар, потому что никакие ночные вояжи программой экспедиции не предусматривались. И опять — багровые сполохи над каменным чудовищем, и вызывающее озноб ужасное ощущение, что за спиной, на равнине, находится не бесчувственная гора, а живой монстр. Да, Марсианский Сфинкс только прикидывался безжизненной каменной громадой, а на самом деле был коварным живым существом, хищником, тысячи лет терпеливо дожидавшимся добычи. Дожидавшимся — и наконец дождавшимся. Сфинкс пожрал четверых землян точно так же, как пожрал некогда всех марсиан, и теперь медленно переваривал их в своем зловонном чреве. Так представлялось Леопольду Каталински.

У него не хватило сил даже на то, чтобы поесть, и он уснул прямо в кресле перед рацией, уронив руки на панель и уткнувшись в них лицом, — словно провалился в черный колодец.

Раз за разом повторяющийся сигнал вызова с трудом вытащил его из этого колодца. Еле-еле разлепив глаза и с усилием подняв тяжелую голову, Леопольд Каталински вышел на прием и выслушал вердикт ЦУПа.

Вердикт был вполне предсказуемым. Инженеру предписывалось, по возможности, довести до конца погрузку и убираться с Марса на орбиту. Не предпринимая больше никаких попыток найти хоть кого-нибудь. Категорически. Улепетывать на «Арго» и ждать там дальнейших указаний. Не возвращаться на Землю — а ждать.

В ЦУПе еще на что-то надеялись.

— Вас понял, иду спать, — лаконично ответил Леопольд Каталински.

Некоторое время он обессиленно полулежал в кресле, глядя на экран внешнего обзора. Вспышки над Сфинксом прекратились (молнии, и Башня, и огненные взгляды черных крыльев вспомнились ему), усеянное звездами чужое небо казалось хрупким, ненадежным, готовым в любой момент рухнуть вниз, рассыпая светила и открывая путь жуткой пустоте.

В этой черной ночи, не так уж далеко от модуля, затаился безжалостный хищник, продолжая переваривать тела Алекса Батлера, Флоренс, Свена Торнссона и командира...

Так ничего и не поев, Леопольд Каталински дотащил себя до койки и рухнул на нее, даже не попытавшись снять комбинезон. В какой-то момент ему стало глубоко безразличным все и вся, включая собственную персону, которая теперь занимала его не больше, чем столкновение двух космических пылинок где-нибудь в созвездии Волопаса...

Впрочем, он отдавал себе отчет в том, что эта апатия могла быть защитной реакцией организма, своего рода аварийной подушкой безопасности для нервной системы, расшатанной случившимися трагическими событиями и непредвиденными физическими нагрузками.

Леопольд Каталински лежал, ни о чем не думая, и ему продолжала представляться монолитная зловещая громада. А потом он вновь провалился в черный колодец.

...Его разбудили приглушенные звуки, похожие на ней-то голос. С трудом выкарабкавшись из смутного лабиринта какого-то безнадежного сновидения, он приподнял тяжелые веки и тут же зажмурился от неяркого света настенного светильника, ощутив резь в глазах. Голова казалась неподъемной гирей, он не мог пошевелить ни руками, ни ногами — тело было совершенно вялым, а мозг, отравленный болезненным сном, никак не желал проясняться. Леопольд Каталински Беспомощно лежал на койке в грузовом отсеке модуля и слушал едва проникающие в его затуманенное сознание, доносящиеся словно бы издалека слова.

«Марсианские города — изумительные, неправдоподобные, точно камни, снесенные с горных вершин какой-то стремительной невероятной лавиной и застывшие наконец сверкающими россыпями...»

«Какие города? — неясной тенью проползла по дну сознания вялая мысль. — Какие сверкающие россыпи? Нет никаких россыпей...»

Голос, ровный, шуршащий, затих, словно пересох от жары еле-еле заметный ручей, а потом зашелестел снова:

«Тихо на предутреннем Марсе, тихо, как в черном студеном колодце, и свет звезд в воде каналов, и в каждой комнате дыхание свернувшихся калачиком детей с зажатыми в кулачках золотыми пауками, и возлюбленные спят рукав руке, луны закатились, погашены факелы, и безлюдны каменные амфитеатры...»

Инженер вновь попытался открыть глаза, но они никак не хотели открываться, а сознание словно опутала прочная плотная паутина. Он не желал противодействовать этой паутине, у него просто не было сил, чтобы пытаться разорвать ее. Он продолжал неподвижно лежать, свесив руку с койки, и все-таки сумел сообразить, что слышит какой-то книжный текст. Что-то похожее вслух читала Фло командиру, когда все они проходили предполетную подготовку. Кажется, она даже называла имя автора, но Леопольд Каталински не мог вспомнить его, да и не был он в состоянии собраться, сконцентрироваться — призрака мыслей отрешенно разбредались в разные стороны, как унылые погибшие души в безнадежных кругах Ада, описанного то ли гениальным, то ли полубезумным средневековым итальянцем...

Леопольд Каталински не был знатоком литературы — со школьных лет его втянул в себя водоворот Интернета.

«И сильный ветер погнал песчаный корабль по дну мертвого моря, — после короткого затишья продолжал голос, — над поглощенными песком глыбами хрусталя, мимо поваленных колонн, мимо заброшенных пристаней из мрамора и меди, мимо белых шахматных фигурок мертвых городов, мимо пурпурных предгорий и дальше, дальше...»

Это было красиво, и Леопольд Каталински, даже пребывая в тягучем полусне, оценил старания тех, кто готовил Первую марсианскую, — вероятно, запись включалась автоматически и звучала каждую ночь, способствуя, по замыслу специалистов-психологов, максимальной релаксации и созданию соответствующего психологического фона...

«Хорошая, наверное, задумка... по мнению специалистов... сказки о Марсе... динамик встроен в переборку... луны закатились... безлюдны каменные амфитеатры... песчаный корабль... прямо к Марсианскому Сфинксу...» Леопольд Каталински вновь погрузился в глубокий сон, и ему снились голубые призраки, голубые дымки — высокие марсианские песчаные корабли под голубыми парусами.

Утром инженер проснулся с тяжелой головой. Мышцы болели, словно он всю ночь, подобно тому древнему греку, таскал камни, а окружающее воспринималось отстраненно, как будто весь мир был отгорожен от него толстым стеклом. Воспоминания о миновавшей ночи забились в наглухо закупоренные норы и ничем не давали о себе знать; он даже не мог вспомнить, как добрался до койки.

Мысль о еде почему-то вызывала у него отвращение, но он все-таки заставил себя сделать несколько глотков мультивитаминной смеси — и эта смесь показалась ему абсолютно безвкусной.

А потом он подошел к рации и отключил ее. Сам Добровольно перекрыл канал связи с ЦУПом. Если бы его спросили, зачем он это сделал, он не смог бы ответить.

Немного постояв, рассеянно разглядывая пол а словно бы о чем-то размышляя, Леопольд Каталински круто развернулся и направился к выходному люку.

Новое марсианское утро было солнечным и тихим. Ничего не изменилось в окружающем пейзаже, только над хищным Сфинксом висела легкая белесая дымка. Вездеход выглядел как-то нелепо, он был неуместен здесь, на этой древней равнине, видевшей в ночном небе над собой легендарный Фаэтон.

Леопольд Каталински присел на ступеньку трапа и начал рассеянно насвистывать какой-то нехитрый мотивчик. Внешний мир по-прежнему был отделен от него толстым стеклом. Нужно было выводить контейнеры, грузить золото, а потом готовить модуль к старту, но инженер как будто забыл обо всех этих хлопотах. Он просто сидел, глядя себе под ноги, и задумчиво насвистывал. Потом поддал носком ботинка бурый гладкий камешек — тот со стуком закатился под широкий бампер марсохода.

Леопольд Каталински равнодушно проводил его глазами и перевел взгляд на далекий Марсианский Лик.

Да, он не ошибся в своем предположении. Исполин не был мертвым монолитом наподобие вытесанных в скалах египетских храмов, он жил какой-то своей таинственной жизнью, он менялся. Солнце освещало его, и в солнечных лучах на каменном боку, обращенном к модулю, серебрился над поверхностью равнины безукоризненно правильный прямоугольник, которого — инженер совершенно определенно знал это — не было там, когда он вышел из «консервной банки».

Марсианский Сфинкс, вернее, то, что земляне называли «Марсианским Сфинксом», был способен на метаморфозы.

Леопольд Каталински почему-то совершенно не удивился и вообще не ощутил никаких эмоций; он продолжал оставаться за толстым стеклом и воспринимал действительность — или то, что казалось действительностью, — с невозмутимостью комара, застывшего в куске янтаря. Встав с трапа, он подошел к вездеходу и отвинтил фонарь с брошенного на сиденье шлема. Зачем ему нужен фонарь, он не знал, но ему и в голову не приходило искать какое-то объяснение. Обогнув вездеход, Леопольд Каталински неторопливо зашагал по равнине к каменному колоссу с прямоугольником, сверкающим серебром, словно был морским судном, плывущим на свет маяка. Или мотыльком, летящим к смертельно обжигающей лампе.

Серебряный прямоугольник медленно приближался, и было уже видно, что это ворота, огромные закрытые ворота, к которым вели несколько широких каменных ступеней, выраставших из грунта, — когда-то эта лестница поднималась высоко вверх, но за долгие века песчаные бури сделали свое дело, засыпая исполинское существо, и теперь ворота оказались совсем близко к поверхности увядшей планеты. Вчера он не видел здесь ни ворот, ни ступеней, не было такого входа и на схеме командира — но Леопольд Каталински совершенно не думал об этом. Никаких вопросов у него не возникало, и он брел как во сне, спокойно глядя в пространство перед собой.

«Город: хаотическое нагромождение розовых глыб, уснувших на песчаном косогоре, несколько поваленных колонн, заброшенное святилище, а дальше — опять песок, песок, миля за милей... Белая пустыня вокруг канала, голубая пустыня над ним...»

Эти слова вдруг зазвучали в голове Леопольда Кавалински. Он вспомнил свое ночное пробуждение — и отрешенно улыбнулся. И имя творца этих слов он тоже вспомнил — это имя называла тогда Флоренс; она с книгой в руках сидела в кресле напротив командира, был перерыв между занятиями, Алекс Батлер что-то жевал, Свена увезли возиться с «консервной банкой», а он, Леопольд Каталински, просто лежал на диване и невольно слушал нанотехнолога... Брэдбери. Старый сказочник, придумавший совершенно нереальную страну под названием «Марс». Страна Оз в небесах...

Сфинкс закрыл собой полнеба. Леопольд Каталински медленно поднялся по полустертым ступеням, продолжая чему-то улыбаться. И остановился на верхней площадке возле двустворчатых высоких ворот с массивными дугообразными бронзовыми ручками. Их серебряная поверхность слепила глаза. Сбоку от ворот, из покрытой разводами мелких извилистых трещин бугристой стены (или бока марсианского существа), торчал на высоте чуть больше человеческого роста длинный стержень из темного металла толщиной с руку.

«Похоже на рычаг. — Инженер осторожно прикоснулся к стержню. — Дерни за веревочку — дверь и откроется?..»

Он обхватил стержень ладонями и, поджав ноги, повис на нем всем своим весом, как гимнаст на перекладине. Стержень не сдвинулся с места.

Но Леопольд Каталински не собирался отступать — он был уверен в успехе. То отталкиваясь подошвами от каменной площадки, то повисая на рычаге, он упорно старался раскачать его, вновь заставить работать древний механизм.

И наконец у него получилось.

Рычаг со скрежетом опустился, заставив взмокшего от усилий инженера упасть на колени, что-то защелкало, зажужжало, словно невесть откуда налетел вдруг рой рассерженных пчел, — и высокие серебряные двери с громким шорохом подались назад, открываясь, откатываясь с поворотом на невидимых колесах по дугообразным колеям, выдолбленным в каменном полу. Утренний свет жадно устремился в застоявшуюся, спрессованную столетиями темноту» размягчил ее — и почти сразу захлебнулся в ней.

Но ему на помощь тут же пришел луч фонаря.

Поводя фонарем из стороны в сторону, астронавт без колебаний шагнул внутрь, и лицо его было совершенно спокойно и даже безмятежно — словно не раз и не два доводилось ему бывать за этими серебряными воротами. Перед ним простиралось пустое пространство, огромный пустой зал с высокими сводами — и дальние стены, и потолок терялись в темноте. Гладкая каменная поверхность под ногами была покрыта пылью, и шаги получались неслышными, как по первому мягкому снегу. Леопольд Каталински обернулся. За открытыми воротами распростерлась бурая равнина, вдали застыл посадочный модуль, похожий на какое-то диковинное насекомое, приготовившееся к прыжку сквозь небеса, — и это летательное устройство почему-то показалось инженеру странным и нелепым, из разряда предметов и явлений, находящихся по другую сторону, за чертой...

Некоторое время он стоял, равнодушно глядя на Модуль, а потом повернулся к молча и терпеливо ждущей его темноте. И вновь услышал...

«Столбики солнечных часов лежали, поваленные, на белой гальке. Птицы, парившие когда-то в воздухе, теперь летели в древних небесах песка и камней, их песни смолкли. По дну умерших морей широкими реками струилась пыль, и, когда ветер приказывал ей вновь воссоздать древнюю трагедию потопа, она вытекала из чаши моря и затопляла землю. Города, как мозаикой, были выложены молчанием, временем остановленным и сохраненным, резервуарами и фонтанами памяти и тишины.

Марс был мертв...»

И опять тихие слова не приходили извне, а словно бы рождались у него в голове. Секундная тишина — и шелестящие обрывки фраз, вырвавшись из сознания наружу, во внешний мир, начали осыпать застывшего астронавта, словно большие снежинки, словно хлопья черного пепла сгоревших времен, словно увядшие листья с деревьев вчерашнего дня.

«...под двумя холодными марсианскими лунами...» «...на окраину дремлющего мертвого города...» «...люди с серебристыми лицами, с голубыми звездами вместо глаз...»

«...ветер свистит над ложем мертвого моря...» «...глазами цвета расплавленного золота глядел марсианин...»

«...в доме с хрустальными колоннами...» «...были разбросаны виллы марсиан...» «...растворяясь в тени между голубыми холмами...» И вновь:

«Марс был мертв... Был мертв... Мертв...» Сказки о Марсе. Марсианские сказки... Леопольд Каталински почувствовал, что словно бы раздваивается. Он ощущал себя сразу двумя людьми, и эти люди вели беседу, ничуть не напуганные и не удивленные происходящим. Просто вели беседу.

«Что это было? — спросил один. — Это ведь никакая не запись. Откуда здесь взяться записи?»

«Если это даже и запись, то уж точно не наша», — ответил другой.

«А чья? Ты думаешь, это запись марсиан? На нашем языке?»

«Это извлечено из нашей с тобой памяти, Лео. Извлечено и воспроизведено... То, что читала командиру Флоренс...»

«Но почему именно Брэдбери? Вообще — зачем?»

«Может быть, потому, что он прекрасно писал о Марсе, о сказочном Марсе. Кто знает, а вдруг он — потомок марсиан... Может быть, мы все — потомки марсиан... А вот зачем? Предположим, дело тут во взаимодействии двух ноосфер — Земли и Марса. Марсиане исчезли, вымерли, погибли — а ноосфера осталась. И как-то сообщается с нашей земной, что-то оттуда извлекает. И вот теперь демонстрирует...»

«Может быть... Все может быть...»

Рассуждения одного из собеседников очень напоминали манеру ареолога Алекса Батлера.

Леопольд Каталински вновь направил луч фонаря в темноту и медленно двинулся в глубь огромного зала. Он сделал десятка три шагов — и вдали проступило какое-то смутное светлое пятно. Переложив фонарь из руки в руку, он, сам не зная почему, ускорил шаги. По сторонам он больше не глядел и не оборачивался на видневшуюся в проеме ржавую равнину с нелепым летательным устройством; он глядел только вперед, на это светлое пятно, словно слышал дивное пение неведомых марсианских дев-сирен, словно притягивал его невидимый мощный магнит...

И вновь возник шелест-шепот, вновь из ниоткуда рождались слова — он совершенно не помнил, слышал ли их когда-нибудь ранее, — и проникали повсюду, заполняя собой тишину, и шуршали, шуршали, шуршали...

Леопольду Каталински вдруг пришла в голову мысль о том, что эти слова нашептывает ему Марсианский Сфинкс.

«Саркофаг был на древнем марсианском кладбище, которое они обнаружили. И Спендера положили в серебряную гробницу, скрестив ему руки на груди, и туда же положили свечи и вина, изготовленные десять тысяч лет назад...»

Да, это был саркофаг, большой серебряный саркофаг, возвышавшийся над каменным полом. Его плоскости были исчерчены множеством тонких черных линий, создающих причудливые узоры. Орнамент этот был совершенно непривычен человеческому глазу, он рождал у Леопольда Каталински какие-то смутные странные чувства, которые вдруг всколыхнулись в темных обманчивых глубинах подсознания, возможно — в прапамяти, и начали медленно всплывать к поверхности...

Астронавт прикоснулся пальцами к прохладному боку саркофага — и лицо его стало умиротворенным, словно он наконец обрел то, что искал, к чему стремился всю жизнь. Он положил фонарь на каменный пол и без труда сдвинул серебряную крышку.

Гробница была пуста.

— Ну конечно, — негромко сказал Леопольд Каталински таким тоном, как будто догадался о чем-то очень важном.

«Конечно...» — тихим эхом откликнулся его двойник.

«...нечно...» — слабым отзвуком прошелестело под сводами зала.

Отзвук не пропал, отзвук множился — и шелестело, шелестело вокруг, словно шептало что-то само древнее время, долгие десятки веков запертое внутри живого исполина — по-своему живого исполина — с ликом Марсианского Бога и наконец-то разбуженное и освобожденное пришельцем с соседнего космического острова, где пока еще продолжала существовать жизнь.

Теперь Леопольд Каталински твердо знал, что ему делать дальше. Ему казалось, что это знание, непроявленное, невостребованное до поры, всегда было с ним.

Он еще больше сдвинул крышку вдоль саркофага, так что она в конце концов накренилась и с тихим стуком уперлась в каменный пол. Он видел, что черные узоры пришли в движение, и все множились и множились, подчиняясь единому ритму, и в этот ритм каким-то невероятным образом вплелись шелест и шепот, неосязаемым мелким дождем проливающиеся из-под невидимого темного свода.

Леопольд Каталински без колебаний забрался в саркофаг, лег на его серебряное дно, скрестил руки на груди и медленно закрыл глаза, чувствуя, как освобождается от чего-то, до сих пор мешавшего ему по-настоящему жить. Он не думал ни о чем, и его двойник тоже не думал ни о чем. Невидимое толстое стекло исчезло, и на его месте возникла испещренная древними неземными символами сияющая серебряная стена.

Леопольд Каталински неподвижно лежал в серебряном саркофаге посреди пустынного зала, и лицо его было подобно маске. И тихо, очень тихо было вокруг.

...Когда солнце уже начало снижаться, приближаясь к горизонту, Леопольд Каталински открыл глаза и выбрался из серебряного саркофага. В зале по-прежнему стояла тишина, продолжал буравить темноту фонарь на полу, и створки ворот были закрыты. Теперь они были не серебряными, а прозрачными, как та единственная дверь, что вела в неведомую Башню...

Он приблизился к ним и остановился — взгляд его был спокоен.

«В глубине его голубых глаз притаились чуть заметные золотые искорки», — словно опять шепнул ему кто-то посторонний, и он с наслаждением вздохнул и улыбнулся.

Он видел перед собой вовсе не бурую, а синюю-синюю равнину — такими бывают лепестки инни после дождя. Равнина привольно раскинулась под прекрасным изумрудным — таким знакомым и родным! — небом, в котором переливалось разноцветье тысяч и тысяч далеких светил. В стороне от величественного иссиня-черного Купола — хранилища знаний — виднелась несуразная конструкция, своими примитивными, убогими формами нарушая красоту и величие окружающего пейзажа, что воплощал вечную мировую гармонию. И совершенно непонятно было, зачем идти к этой абсурдной конструкции, которой вовсе не место здесь, на синей равнине, где когда-то вели свои неторопливые беседы великие жрецы...

Горячий ветер повеял вдруг из глубины темного зала, где стоял вновь опустевший серебряный саркофаг, и он почувствовал, как размягчается, растворяется его тело. Он знал, что сейчас исчезнет, — но это его совсем не пугало. Он был готов к такому финалу, за которым непременно последует новое начало, и продолжал спокойно улыбаться...