Глава пятнадцатая

Гарпия Гелерра не успела. Её полк подошёл к Эвиалу, когда вокруг закрытого мира вновь сомкнулась чёрная блистающая броня. Крылатая соратница Хедина и Ракота чувствовала, что эти доспехи совсем свежи, только что народились, но сделать всё равно ничего не могла. Надо было останавливаться и приступать к правильной осаде.

– Притащились, – буркнул Аррис. – Вернее сказать, дотащились. Сколько у нас отставших, Ульвейн?

– Хватает, – только и отозвался второй эльф. – Спасибо гномам. Волокли на закорках.

– Н-да, кому рассказать – воинство великого Хедина бредёт еле-еле, подбирая обессилевших…

– А ты никому и не рассказывай, – пробасил Арбаз, заботливо протиравший и без того начищенный до блеска ствол бомбарды. – Даже аэтеросу, как вы его называете.

Эльфы только отмахнулись.

– И что теперь? – сменил тему Ульвейн. – Эвиал наглухо заперт. Пробиваться туда…

– Придётся силой, – закончил за него гном. – Ничего, не впервой.

Эйвилль умела ждать. А ещё лучше – умела прятаться. Она видела всё и всё слышала. Два отряда хединских подмастерьев встали в непосредственной близости от запертого Эвиала, явно готовясь к штурму и пока что не видя друг друга.

Самое время ударить, разгромив их по частям.

Вампирша чуть шевельнулась – она оставалась в неподвижности уже многие часы по её собственному счёту. Шевельнулась не от «усталости» – от подобного она неудобств не чувствовала, – а просто чтобы ощутить себя «живой».

Кровь богов оставляет глубокие следы.

Глупцы – и тупоумная курица Гелерра, и эльфы, так и не осознавшие, в какой стороне истина, а уж про грязных гномов и говорить не приходится. Они ещё ждут и на что-то надеются. Хотя судьбы Новых Богов уже определены, и им ничто не поможет.

Закрытие Эвиала, возрождение окутывавшей его завесы эльфийка-вампир встретила с восторгом. Пообещавшие ей в награду кровь богов не теряли времени даром.

Вновь – забытое как будто чувство жизни. Трепет, растекающийся по жилам, где давно не осталось настоящей крови, одна магическая видимость. Теперь Эйвилль не рассталась бы с этим ни за какие блага земные; блаженство ожидания превосходило всё, когда-либо ею испытанное.

Пусть эти крылатые, остроухие или бородатые полагают, будто от них что-то зависит. Пусть суетятся, «прорываются», «совершают подвиги» или даже «жертвуют жизнью». Она, Эйвилль, поступила, как дóлжно истинному вампиру. И теперь она получит силу. Очень много, океаны. Силу, не нужную Дальним. Им её не воспринять, не просмаковать, не пропустить сквозь себя.

Несчастные существа, если разобраться.

Никогда ещё Эйвилль не была настолько счастлива от того, что она – вампир. Никакое иное создание не смогло бы насладиться кровью богов так, как насладилась – и ещё насладится! – она. Поистине верно говорят, что вампиры призваны править тварным миром, соединяя в себе власть над видимым и невидимым.

Там, внизу, в обречённом Эвиале, продолжался бой. Тонкие губы вампирши зло кривились: вы все, великие и величайшие, передрались, разрывая друг друга на куски; и дождались – явились другие, единые, слитые в одно, и ниспровергли вас.

Пока ещё вы трепыхаетесь и бьётесь, как рыбы на мелководье, – но я чувствую, как стягивается сеть. И, должна признаться, испытываю при этом несказанное наслаждение.

Эйвилль не выдержала – потянулась, умиротворённо улыбаясь.

Спина вампирши ещё томно выгибалась, когда в сладостное предвкушение ворвалось совершенно новое чувство.

Из наглухо запечатанного мира (не иначе, думала Эйвилль, как волей Дальних!) – от Ракота потянулась тонкая и незримая нить. Пронзая бездны Межреальности, она достигла некоего мирка и там…

Вампирша с трудом сдержала яростное шипение.

На другом конце нити – человек, убивший её товарку, Артрейю. Человек, прозывавшийся Императором. Наглое, глупое и претенциозное имя.

Да, таковы Новые Боги. Одной рукой бросаете мне подачку, а другую протягиваете убийце вампиров, тех, кто, быть может, и не служил вам, как я, – но был мною создан и выпестован. Неужто мои услуги никогда и ничего для вас не значили, Хедин и Ракот?..

Что ж, значит, я была права, отдавшись под покровительство Дальних.

Эйвилль глухо рыкнула, выпуская острые когти.

Ничего, убийца, с тобой я тоже посчитаюсь. Когда закончу пиршество. И моя месть – о, моя месть! – как же сладка она будет, и как станешь ты корчиться от невыносимого ужаса, когда я вырву твою душу из трепещущего тела, сделав тебя моим рабом!

Невидимая ни для кого иного нить вибрировала и гудела. Вампирша невольно насторожилась – на другом её конце человек умирал, но умирал не напрасной смертью: он вдребезги разносил твердыню её новых покровителей, и кровь его пылала таким огнём, что Эйвилль невольно отстранилась; эдакое пламя ничего не оставит от неё самой.

Нить напряглась. Соединив две сущности, две родственные души – неважно, кто человек, кто бог, сейчас они стали равны, – она исправно перебрасывала силу, которой щедро делились друг с другом эти двое.

Эйвилль вновь зарычала, уже не сдерживаясь, – в горле клокотала ярость. Перервать! Рассечь! Оставить их наедине с тьмой и отчаянием! Особенно его, убийцу. Ракота она просто выпьет досуха – кровь богов, не забывай! – а убившего Артрейю разорвёт в клочья собственными руками, вернее, когтями.

Нить бьётся всё сильнее. Неровён час, её почувствует даже такая тупица, как Гелерра. По ней, этой нити, можно прорваться вниз. Два полка учеников Хедина и Ракота – едва ли новые покровители Эйвилль обрадуются такой компании. Они ведь просили привести Новых Богов одних, без армии, способной натворить дел.

Эйвилль забеспокоилась. Как она не сообразила сразу, что появление здесь Гелерры и Арриса с гномами неслучайно? Что, если Хедин составил какой-то контрплан, ещё более глубокий, чем это кажется Дальним? И что творится сейчас внизу? Новые Боги в западне, это Эйвилль чувствовала. Но вот та ли это западня?..

От сытого, истомного ожидания не осталось и следа. Вампирша сжалась, словно пантера перед прыжком. Что же делать?

…А покровители молчат. Ни слова, ни звука. Считают, что всё идёт хорошо и ей нечего беспокоиться?

…Нить бьётся и вибрирует, Эйвилль кажется, что гул разносится на всё Упорядоченное. Человек и бог, бог и человек – и уже не различить, кто где. Идут друг к другу. Сквозь серый туман, где так хорошо было б укрыться ей, Эйвилль…

…И сквозь чёрную броню Эвиала всё громче начинает звучать грозная песнь ещё одной силы, тоже вступившей в настоящий бой.

Не так-то просто оставаться в целости, когда вокруг почти что мировой катаклизм. Сильвия едва успевала уворачиваться от валящихся валунов, когда у неё за спиной принялись рушиться скалы. Крепости Утонувший Краб больше не существовало, исчезли серые склоны, прибрежные леса – одно сплошное месиво, щедро приправленное огнём и дымом.

Тут не осталось ничего, достойного жалости.

Но где же, во имя мрака и тьмы, Наллика с Трогваром?! Или же они просто задурили Сильвии голову высокими словами, поймали на крючок? Обдурили, обманули, загнали в пекло?!

Или всё-таки их что-то задержало? Неудивительно – когда кругом такое творится.

А что теперь делать? Ждать ещё? Но, похоже, от Утонувшего Краба вскоре и так ничего не останется.

…И всё-таки она ждала. Ждала и надеялась – ведь хозяйка Храма Океанов и крылатый воин говорили так красиво, так убедительно; она, Сильвия, умеет чувствовать ложь. И знает – или всё-таки лишь верит? – что ей не врали.

Сильвия решила потянуть ещё. Ещё немного, пока не поймёт, пока не утвердится в мысли, что она тут действительно одна против всех.

Она видела Спасителя. Всхлипывая и трясясь, вжимаясь в камни, показавшиеся в тот миг мягче любых подушек. Вот это – сила. Нет, Силища, потрясённо думала Сильвия.

Но нашлись те, кто выступил и против Него, кто бросил вызов почти непобедимой мощи. Те двое – они ударили открыто, красиво. Сильвия видела не всё, но куда больше чувствовала – спасибо чёрному фламбергу.

…И оттого не могла не восхищаться Игнациусом. Невольно, но всё равно. Как закрутил, какую интригу устроил! Смотри, девочка, смотри и учись. Пригодится, даже очень – если только сумеешь отсюда вырваться. А сейчас сиди тихо, очень тихо, ещё тише – даже не дыши, если только сумеешь.

И она не дышала, ждала, прижимаясь к сотрясающимся обломкам. Видела, как привёл в действие давно заготовленную ловушку мессир Архимаг, как чёрный шар канул в распахнутую пасть великой пирамиды, сейчас затянутой шлейфами дыма; видела, как Игнациус – ударом в спину, прошу заметить! – до этого отправил туда мага, схватившегося было с Кларой Хюммель.

Спаситель никуда не делся. Пугающе человеческая фигура парила над тем, что оставалось от Утонувшего Краба, и невольно Сильвия пожелала Игнациусу ещё более полной победы – вот если бы он вдобавок взял верх над Спасителем…

Браво, мессир. Я, последняя из Красного Арка, от души аплодирую вам. У вас стоило бы поучиться. Я согласна на ежедневную порку или на постель; или на порку в постели; или вообще на всё, что вам нравится. Вот только я больше не та, при чьём виде у богатых и знатных старичков начинают блудливо бегать глазки.

Упасть в ноги Игнациусу? – он ведь, похоже, возьмёт верх…

Нет, пробивалось из глубины злобное. Верх возьму я, вернее, его не возьмёт никто. Я, Сильвия. Наследница великого Ордена, до всего дошедшего своим умом. Ходили слухи, будто у деда имелись «тайные советники», да только, я думаю, всё это не так.

Вы все, победители и побеждённые, те, кто внутри пирамиды и кто сражается на её ярусах, – всем вам уготован один конец.

Я подожду ещё лишь самую малость; хотя уже понятно: Наллика не придёт. Так что наслаждаться предвкушением мести – последняя оставшаяся мне радость.

Восемь драконов тяжкими бронебойными копьями падают вниз, сложив крылья в стремительном полёте. Лишь восемь, потому что девятый, Сфайрат, остался наверху, подле Клары Хюммель.

Меркнет дневной свет, по ярусам опрокинутой в глубь пирамиды горят бесчисленные алые огоньки в окнах и бойницах. Чуть впереди падают, обнявшись, две сестры, делящие на двоих одно тело и одну душу, – Рысь-неупокоенная и Безымянная, лесной голем.

Бегут по лестницам зомби в шипастых доспехах, выкрашенных алым и зелёным, – как-то там орки и Клара, выдержат ли?

А вот и какой-то отряд в белых латах играючи расчищает от зомби лестницу, тела в красном и изумрудном горохом сыплются вниз – в отличие от Рыси и Безымянной они тупо валятся на площадки нижних ярусов.

Отуда-то явилась нежданная помощь. Что ж, всякий враг Империи Клешней – мой друг.

«Папа!» – почти взвизгивает Аэсоннэ.

Мимо с чудовищной скоростью проносится человеческое тело. Сколь ни мимолётен миг, однако некромант успевает узнать Салладорца. Спина великого мага пробита, грудь разворочена, он кажется мёртвым – но, конечно, только кажется. Убить Эвенгара, автора «Трактата о сущности инобытия», не так просто.

Салладорец не просто падает, он мчится с невообразимой быстротой, точно торопясь скрыться в глубинах великой пирамиды – единственной истинно великой и достойной так зваться. Все прочие сооружения – лишь блёклые её отражения.

Вот так так, Фесс не может оправиться от изумления. Величайший Тёмный маг Эвиала и не только – проиграл, принуждён бежать с поля боя, ранен – если не смертельно, то, по крайней мере, очень тяжело. Здесь потрудилось свирепое и разрушительное чародейство – Салладорца, будто бумажную куклу, проткнуло странным, точно раскалённым клинком.

Неужели Клара?.. Неужели Алмазный и Деревянный Мечи защитили-таки новую хозяйку?

Мгновение некромант обдумывает это – но нет, не похоже. Рана нанесена чем-то иным, чья сила – ядовита. Иммельсторн и Драгнир могущественны, но чисты – они скорее бы не оставили ничего от самого тела Эвенгара.

«Ты видела, дочка?»

«Видела, – отзывается Аэсоннэ. – Нашлась управа и на Салладорца. Но это не Клара Хюммель и не кто-то из её отряда. Хотя я и чувствую руку валькирии. Но главный удар нанесла не она».

«А кто же тогда?»

«Не знаю, папа. Некто очень, очень могущественный. И притом привыкший бить в спину. Не знаешь такого?»

«Уже не важно, дочка…»

Бесконечные ярусы всё тянутся и тянутся – сколько ж они могут вместить обитателей? И, если все они населены, – откуда берётся такая прорва еды? Чем они заняты, жители вечносумеречных этажей?

Неважно. Он, Фесс, в шаге от заветной цели. Салладорец получил своё, и это хорошо. Осталось совсем немного – достичь барьера, привести в действие Аркинский Ключ и исполнить, наконец, давно задуманное. Вторая половина того же артефакта – у Салладорца, во всяком случае, была…

Аэсоннэ поняла некроманта даже прежде, чем он успел закончить мысль. Меж крыльев юной драконицы заметалось серебристо-жемчужное пламя, она ринулась вниз, обгоняя и ветер, и даже саму мысль. Чаргос с остальными остался далеко позади.

Тело Салладорца падает, руки мага бессильно раскинуты, торс превратился в почерневшее месиво обугленного мяса и костей. Если он оживёт и после такого – то уж точно как зомби, думает некромант. Упокоить бы его сейчас… просто и без выдумок, строго по книгам, чтобы лежал в уютной узкой могилке и не шевелился.

Затеплилась остававшаяся у Фесса вторая половинка Аркинского Ключа, чувствуя близость двойника. Всё верно, подобное притягивается подобным. Особенно магическим.

Аэсоннэ настигала Салладорца, а сам великий маг уже не падал комком бездушной плоти. Нет, Эвенгар шевелился, полёт его замедлялся, а взгляд мёртвых глаз не отпускал Фесса.

Крылья юной драконицы сомкнулись вокруг салладорского мага.

«Скорее, папа, долго мне его не удержать!»

Фесс протягивает руку – вторая половина чёрно-алого Ключа совсем рядом, некромант чувствует её всем существом; он касается пропитанных уже запёкшейся высохшей кровью одежд, кисть его ползёт, словно паук на добычу, пальцы нащупывают твёрдые грани… И вдруг оживает находящаяся у него часть заветного артефакта, словно делясь силой со своей половинкой. В тот же миг по телу Салладорца пробегает судорога, труп выгибается, рот раскрывается в немом вопле, глаза вспыхивают нестерпимо-яростным зелёным пламенем.

Юная драконица визжит и раскрывает крылья. Кувыркаясь, Эвенгар летит вниз, однако теперь он жив. Даже более чем жив. Фесс выдернул некую скрепу, удерживавшую великого мага на самом краю Серых Пределов, через того хлынула щедро вбрасываемая в Эвиал сила, рывком оттаскивая своего слугу от края смертной пропасти.

Салладорец что-то рычит, изо рта у него летят брызги, почему-то зелёного цвета.

Сверху надвигается яростный шум крыльев, семеро драконов настигают юную товарку, Эвенгар трусливо пригасает, сжимается в комок, обхватывая колени руками, – и проваливается вниз, в единый миг исчезая в бездне. Только что был здесь – и вот уже его нет, а вокруг лишь лопаются молнии, посылаемые защитниками великой пирамиды Утонувшего Краба.

Какая ж силища, невольно думает Фесс. Так и не воссоединившаяся со своей половиной часть Аркинского Ключа в его руке вновь холодна. Словно уснула. На время.

Чаргос и остальные берут Аэсоннэ в кольцо. Рысь-первая и Безымянная давно отстали, им, наверное, сейчас ничего не угрожает – мощь и гнев пирамиды обращены только на дерзко ворвавшихся в самое её сердце драконов, на них одних.

Вот – содрогнулся от удара молнии Редрон, взревела от боли, но осталась в строю Вайесс. Маги пирамиды пристрелялись, молнии мелькают всё ближе и ближе, взрываются огнешары, на какие-то футы промахиваются каменные ядра и острые ледяные копья.

Дно, ну скоро ли?! Или у этой бездны и впрямь его нет?! Но не зря же говорили, что Уккарон – страж перехода, что великая пирамида должна закончиться Чёрной ямой.

Слепящая нить молнии оплетает шею и крылья Беллем, кувыркаясь, отлетает в сторону Флейвелл, и Фесс кричит, не слыша собственного крика, – кажется, огненные кнуты стегают не драконов, а его самого.

Что я могу сделать, что?!

…Далеко позади ровно сбегают вниз по ступеням рыцари в белоснежных доспехах, неведомо откуда явившиеся и неведомо зачем вмешавшиеся в битву. Топот множества ног – словно настойчивый стук в сознание некроманта.

Мы здесь. Мы пришли. Мы поможем.

Они наступали тесным, плечом к плечу сбитым клином, каждый в строю знал не просто своё место – движения казались затвержёнными и повторенными на бесконечных учениях. Безмозглые зомби в красном и зелёном, размахивая косами, бросались на сверкающе-белый клин – и разлетались в стороны, изрубленные в мелкое крошево.

Их цель близка, понял Фесс. Цель этих воинов в белом совсем рядом, не знаю только, какая. Казалось, на ногах у рыцарей выросли крылья – некромант и драконы падали отвесно вниз, воины же сбегали по бесконечной лестнице, однако каким-то образом умудрялись не отстать. Более того – они уже не «далеко позади», стройный клин совсем рядом.

Пальцы Фесса нащупали твёрдые и холодные грани соединённых между собой магическим образом кубиков.

Половина Аркинского Ключа. Открывающая дорогу к Западной Тьме, но не выпускающая на свободу её саму. Вторая половина, оставшаяся у Салладорца, отворит врата Сущности, однако не даст Тёмному магу приблизиться к ней.

Атлика на Пике Судеб потерпела поражение. Я решил – это доказывает то, что Салладорцу без нашей половины артефакта ничего не сделать.

А что, если я был не прав?! – словно ледяная вода по спине.

Что, если и это оказалось ещё одной уловкой? Что, если он с самого начала отлично знал, какую именно из половинок «отдать» надоедливому некроманту? Некроманту, дергающемуся на ниточках самого Эвенгара?

Как я мог этого не увидеть?! – застонал про себя Фесс. Не увидеть лежащего перед самым носом!

Эвенгару не требовалось пресловутой «второй половины». Ему нужна была одна-единственная, та, что сейчас у него в руках. Всё остальное – иллюзия, чтобы заставить врагов совершать нелепые ошибки и тратить зря драгоценнейшее время.

Барьер, защищающий Западную Тьму, будет расширяться по мере того, как станет расползаться сама Сущность. Это ведь не крепостные стены, это магия. И Салладорцу такое только на руку.

Настичь. Отобрать. Любой ценой!

«Я поняла, папа!» – и сейчас Фесс был благодарен дерзкой драконице, в который раз попросту считавшей его мысли.

Новый рывок. Аэсоннэ мчится, уворачиваясь от лопающихся совсем рядом молний; огни на бесконечных ярусах сливаются в сплошные полосы.

…Они словно несутся по кругу – потому что рыцари в белом совсем рядом. И они не только разбрасывают зомби в шипастых доспехах – но и очищают ярус за ярусом. Швыряют что-то внутрь, и бесчисленные бойницы выхаркивают пламя. Почерневший и мёртвый, этаж замирает, маги-защитники великой пирамиды сожраны бушующим огнём.

Почему же рыцари не поступали так сразу? Их сила возросла – стоило им достичь настоящих глубин?..

Сужается пирамида. Кажущаяся бездонной пропасть всё-таки должна чем-то закончиться.

Чаргос оказывается рядом, и в сознании Фесса возникает поразительно спокойная, умиротворённая речь старого дракона:

«Мы держимся из последних сил. Ещё немного, и мы станем умирать, молодой некромант. Смерть дракона – взрыв его Кристалла. Высвобождение целого океана силы. Постарайся распорядиться ею с толком. Мы постараемся, чтобы это произошло не раньше, чем ты встретишься с Салладорцем. Остальное потрать на Сущность, прошу тебя».

«Я… – начинает Фесс, он хочет сказать, что всё не так, что они победят и драконы-Хранители вернутся в родные пещеры, и тотчас понимает – это ложь. И Чаргоса она только оскорбит. – «Я сделаю всё так, как ты говоришь, дракон».

«Хорошо…» – эхом отзывается Чаргос и, взревев, бросается вбок, принимая на себя молнию, предназначенную едва держащейся в строю Флейвелл. Красно-кирпичная чешуя вожака Хранителей дымится, кое-где лопается, сам дракон вскидывает голову, кричит от боли, но места в боевом порядке не теряет.

А впереди вновь начинает маячить человеческая фигурка, источающая гнилостно-зелёный свет.

Салладорец. И на сей раз ему не уйти.

Позади один за одним выдыхают пламя ярусы. Осталось продержаться совсем чуть-чуть.

Тишина. Мягкие щупальца протягиваются со всех сторон, оплетают голову.

Тьма. Глазницы словно залиты невесомыми чернилами.

Магия. Её больше нет.

Осталось лишь то, что делает бывшего Истинного Мага Новым Богом.

– Брат? Что случилось, брат?

– Это спрашивает хитроумный Хедин? – В голосе Ракота прежняя ярость, сейчас смешанная с горечью. – Мы в ловушке. Игнациус обхитрил всех, даже тебя. Мы ждали грандиозной битвы, а нас повязал по рукам и ногам какой-то захудалый колдунчик! И даже Хаген не помог, хотя должен был следить за каждым его шагом! Куда смотрел Читающий?.. Куда они вообще делись: и мой, и тот, что сопровождал Хагена?

– Про Читающих я и сам бы не отказался узнать. Что же до Хагена… Коль не справился даже он, то значит, Игнациуса никак не назовешь «захудалым колдунчиком».

– Пусть себе, – ворчит Ракот. – Можешь пошевелиться, брат?

– Нет. А ты?

– То же самое.

– Славно, – тихо произносит Хедин. – Славно попали.

– Исчерпывающе. – В каждом звуке чувствуется переполняющий Ракота гнев. – Есть мысли, как отсюда выбраться, брат?

Хедин молчит. Впервые ему нечего сказать. Да, конечно, он сможет разобраться в механизме этой ловушки. Для этого понадобится время, сосредоточенность. И его собственная «божественность». Он терпеть не может этого слова, но сейчас иного и не подберёшь. То, что невозможно отнять, от чего невозможно отсечь никакими стенами. Лежащее в самом основании сущности, носящей имя Хедин.

– Только, боюсь, к тому времени всё кончится. – Ракот не старается скрыть горечь. – Чего ты ждал, брат?

– Атаки Дальних, – признался Хедин.

– Атаки Дальних… – Кажется, в словах Ракота мелькнуло презрение. – А что, если ловушка Игнациуса – и есть та самая атака? Это Молодые Боги сражались с нами в открытую, в чистом поле, рать против рати, меч против меча. А на что способны Дальние? Ты так уверен, что…

– Ни в чём я не уверен! – сорвался Познавший Тьму. – Дай мне подумать, брат. Я найду решение.

– Не сомневаюсь. Но здесь не обойтись одними хитроумными заклинаниями.

– А чем же?

Тьма пропускает лишь голоса. Ни шороха одежды, ни позвякивания доспеха.

– Брат, Игнациус продумывал каждую деталь этого заклятия много десятилетий. Может, даже веков. Крючок цепляется за петлю, чары наслаиваются одни на другие. Даже тебе такое не расплести вмиг.

– А тебе не пробить силой.

– Как и тебе – магией, брат. Нет, эти стены разорвёт кое-что иное.

Хедин чувствует, как его губы начинают кривиться в саркастической усмешке, – однако что-то останавливает Познавшего Тьму. Никогда ещё Ракот не говорил с такой уверенностью. Бывший Властелин Мрака, похоже, знает нечто, недоступное ему, Хедину. Нечто давно им забытое – но что?

Император воспарял всё выше и выше, окутанный волнами необжигающего пламени. Какая-то часть разума понимала, что это конец, что в «настоящем» мире, на твёрдой земле Мельина он мёртв и труп его распался невесомым пеплом в тот миг, когда две латных перчатки нашли друг друга и когда кость впилась в кость.

Но разве он умер, если может видеть, слышать и осязать? Или это гримасы агонии, бред сгорающего разума, растянувшего в вечность последние мгновения?

Враг Императора ещё рядом. Белые перчатки словно сплавились друг с другом.

Император никогда не принадлежал к сословию магов. Умел творить кое-какие чары – это верно, но лишь за счёт вручённого Радугой кольца с чёрным камнем, заставляя, в частности, порхать по библиотеке пергаментные свитки. Горящая кровь – от белой перчатки, высасывавшей из него силы, словно вампир; но злой вражий дар, сам того не желая, поделился с правителем Мельина магическим умением.

Нет ни боли, ни страха. Одно неотвязное, заполнившее всё существо желание, нет, страсть – закрыть Разлом. Пройтись по страшной ране в теле Мельина калёным железом, превратив самого себя в тлеющий рдяным стальной прут. Ране неважно, что чувствует прижигающее её.

Но для этого надо вырвать у призрака вторую перчатку. И здесь не поможет ничто, кроме собственной воли.

Под ними – Мельин, обезображенный, подвергшийся насилию, но не обесчещенный. Неведомая Императору сила – злая сила, несомненно – изгнала из него Древних, хранителей, что десятки веков стояли на страже; что ж, придётся справляться самому. Человеческая воля, твёрдо решив пожертвовать телесной оболочкой, способна на многое. Беда лишь в том, что «просто жертвой» тут не обойдёшься. Сколько легионеров сложили головы, храбро сражаясь за Империю, где они родились, и за Императора, принявшего их присяги! – и разве их пролитая кровь хоть немного, но сузила края Разлома?

«Сузила, – вдруг пришёл ответ, и правитель Мельина встрепенулся. Говорил Ракот – с трудом, словно задыхаясь, или же голос его пробивался сквозь неведомые преграды. – В тебе сейчас горит и она тоже – кровь всех, кто погиб „за Мельин“, неважно, от лап ли козлоногих, от мечей семандрийцев или жертвенного ножа магов Радуги. Обратись к ним, мой ученик, возьми цену их смерти, других союзников у тебя не осталось».

Ракот ли произнёс эти слова, или просто воображение Императора – неважно. Он твёрдо знал, что делать – и во имя чего.

Огненный смерч возносил двух сцепившихся врагов всё выше, ещё чуть-чуть – и они достигнут небесного купола.

Пора кончать с ним. По-императорски. Достойно правителя Мельина.

Вот они, глаза Тени, словно две дырки в черепе, заполненном гнилью. Вы ничто, козлоногие твари, вы тлен, прах и разложение. Заклятье Нерга не ослабляло вас, напротив – придавало вам новые силы. Наделяло способностью разрушать самим, без посредников. Тогда я не разгадал хитроумный план всебесцветных, иначе никогда бы не обратился к ним за помощью.

Вы – пустота. Стоящее на грани меж бытием и небытием. Та самая грань – она состоит из вас. Вы – инструмент превращения, ничего больше.

Призрак шипит, оскалив чёрные пеньки искрошившихся зубов. Морок и видимость, но отражающая внутреннюю суть. Суть тлена и праха.

Всё живое Мельина, отжив своё, уходит обратно в его землю, возвращая всеобщей Матери взятое в долг на время собственных дней. Круг замыкается, великий круг жизни, где смерть – естественный закат, за коим – глубокая ночь, а там, кто знает, может, и новый рассвет. Но вы, явившиеся твари бездны, вы – размыкание этого круга. Нарушение установленного хода вещей, сбой в исполинских часах, регулирующих жизнь не людей, не народов и даже не империй – но миров и их совокупностей.

За мной – Мельин. А за тобой, козлоногий?

От далёкой земли поднимаются лёгкие серебристые тени. Люди, животные, дома, какая-то утварь. Даже детские игрушки.

Всё, что с любовью творили человеческие руки, во что вложены труд, умение и душа.

Лица легионеров. И совсем молодых мальчишек, едва вставших в строй и погибших в первом же бою, и седых ветеранов, прошагавших от моря до моря, тех, что полегли, быть может, прикрывая тех же мальчишек-новобранцев.

Дети. Недопели, недобегали, недоиграли. Их нашёл жертвенный нож мага Радуги, уверенного, что он творит сейчас «меньшее зло». Сейчас они тоже рядом со мной.

И ещё лица – тех, кого накрыло смертоносным приливом. Кто не успел или не смог уйти, убежать от надвигающейся лавины, кто остался на захваченных козлоногими землях; они тоже жили недолго. Твари не знали никаких ритуалов, они не приносили никого в жертву, нет – они просто убивали всё живое, оказавшееся у них на пути.

Императору кажется – в спину ему упираются тысячи рук. И даже детские ручонки обретают сейчас совсем недетскую силу.

Горящая кровь выплёскивается наружу, обволакивает задёргавшуюся Тень.

Только теперь приходит боль, рвущая, выворачивающая наизнанку, раскалывающая кости тупым зубилом. С болью подступает и страх, извечный её союзник, ужас, что на задуманное не хватит сил.

Императору кажется – он кричит, разрывая связки. Но ему отзываются – и в хоре множества голосов слышится нежный голос Сеамни вместе со звенящим детским голоском, произносящим только одно короткое слово:

– Папа!

Вейде, вечная королева эльфов, обитателей леса со столь же выразительным именем, обернулась.

Всё исполнено. Обречённый Эвиал, куда ворвался вечноголодный Спаситель, остался позади. Следы уходящих заметёт, никто не бросится в погоню. Время начинать всё заново, в другом мире, под другими звёздами. Никто ведь не снимет с неё главного долга, того, что она сама возложила на себя, – спасать от посмертия всех погибающих эльфов. Неважно, где в Упорядоченном их настигла гибель, – королева Вейде, единственный настоящий некромант среди своего народа, вытащит души из долины теней.

Что творится сейчас в покинутом ею мире, эльфийка старалась не думать. Прожив под его небом бессчётные века, видев собственными глазами первый приход Спасителя и творимые Им чудеса, она твёрдо знала – когда Ему взбредёт в голову посетить Эвиал вторично, её народа там уже не будет.

Ради этого она служила всем, кто мог помочь. Предавала и меняла союзников. Вступила в распрю даже с сородичами из Нарна – в глазах Инквизиции всё должно было выглядеть как настоящее, и потому ссора между Светлыми и Тёмными эльфами тоже получилась настоящей. С пролитием крови, всё как полагается. Святые отцы купились, без выведанного у них я никогда бы не составила такое заклятье, что позволило увести из Эвиала всех до единого эльфов, обитавших там. Даже гордецы из Заповедного леса, Царственные, как они себя называли, эльфы – последовали за ней. Все ли, не все – неважно. Кто не последовал, тот не эльф.

А там, внизу, драка будет та ещё. Даже жаль, что она, Вейде, не увидит. Глупый Анэто так и не понял, в чём главная цель её заклятий.

А она в том, чтобы оттолкнуться от непроницаемого барьера, ограждающего Западную Тьму.

Ослабленная заклинанием, надломленная, преграда не выдержала. Вейде знает, она слышала грохот обвалов, видела крипты, проваливающиеся сами в себя.

Даже жаль, что приходится уходить. Всегда мечтала увидеть, как Спаситель схватится с Западной Тьмою. Впрочем, цена соответствует. Нет больше «Вейде, королевы Вечного леса». Есть Владычица эльфов Эвиала, а вскорости – и иных миров.

Теперь потребуются тела, много тел. Предстоит возродить во плоти тех, кто поделился с ней силой, необходимой для победы.

А глупые людишки пусть остаются там, внизу. На поживу Спасителю.

…Вейде оглянулась. И едва заметно сдвинула брови – покинутый ею Эвиал сверкал гладкой, иссиня-чёрной бронёй. Кто-то – или что-то – восстановил разорванную было преграду, вновь запечатал мир, да так, что теперь оттуда едва ли вырвется даже Спаситель. Точнее, Он-то как раз вырвется – это была просто фигура речи, – но даже Ему придётся попотеть, если, конечно, у таких сущностей есть пот.

Было там и что-то ещё, какое-то непонятное шевеление на самых границах. Вейде не хотела «приглядываться» (то есть пускать в ход какие бы то ни было заклятья-прознатчики) – они неизбежно выдали бы её с головой. Однако сила к пределам Эвиала подступила нешуточная.

Конечно, против Спасителя никакая армада не покажется достаточной.

В любом случае, мы убрались оттуда вовремя, успокоила себя эльфийка.

И ничто не последовало за нами следом, прибавила она.

– Каррр!

Вейде вздрогнула.

Из окутывавшей окрестности Эвиала мглы вырвался огромный ворон. Пронёсся над самой головой эльфийки, играючи увернувшись от выпущенных в него стрел. Видно, до этого он гнался за уходящими Перворождёнными, умело скрываясь в складках Междумирья, так, что всё искусство королевы Вечного леса не смогло его обнаружить.

Он показал себя не раньше, чем счёл это необходимым.

Королеву эльфов пробрала дрожь.

На неё в упор смотрели глаза страшной птицы – совершенно не вороновы, красные, с четырьмя зрачками в каждом.

Вейде пошатнулась, нелепо взмахнула руками – вся магия разом вылетела из головы.

Ворон пронёсся, хрипло каркнул ещё раз и скрылся – канул в густом тумане, поднимавшемся по обе стороны проложенной в Межреальности тропы.

Потрясённую владычицу подняли. Она лишь махнула рукой – идите, мол.

Длинная колонна эвиальских беглецов продолжала путь, однако мгновенно разнёсшийся слух о жутком спутнике заставлял эльфов пугливо втягивать головы в плечи и посылать зачарованные стрелы во всё, что представлялось хоть чуть-чуть подозрительным.

А сама Вейде молчала. До самого конца ею же проложенного пути, когда впереди замаячила бело-голубая глобула нового мира, с которого – как рассчитывала эльфийская властительница – начнётся новая история её расы.

Что-то подсказывало былой королеве брошенного ею Вечного леса, что всё окажется совсем не так, как ей представлялось.

Но это уже совсем другая история.

– Вот так встреча. Гелерра!

– Аррис, – церемонно поклонилась крылатая дева.

– Не ожидал тебя здесь встретить, – пробасил Арбаз, перекинув бомбарду с одного плеча на другое и без светских ухищрений протягивая миниатюрной адате широкую, словно лопата, ладонь.

Аррис с Ульвейном, элегантно кланяясь, поцеловали изящную кисть гарпии.

Оказавшись возле самого Эвиала, подмастерья Хедина не могли не столкнуться.

«Неужели наставник мне не доверяет?! – в ужасе подумала Гелерра, глядя на пару усмехающихся Тёмных эльфов, изысканных, словно обнажённые стилеты; широко ухмыляющийся в бороду Арбаз казался рядом с ними неотёсанной деревенщиной. – Не доверяет и потому прислал ещё и их мне на… на помощь? Или на смену?»

– Аэтерос отдал нам приказ идти к Эвиалу, – видя напряжение адаты, поспешно заговорил Аррис.

– И?.. Что он велел вам сделать, когда вы до него доберётесь?

Тёмные эльфы переглянулись.

– Не обращай внимания, дева, – прогудел гном, приставляя чудовищную бомбарду к ноге. – Нас не присылали встать над твоим полком. Тут такие дела закрутились… – Он помотал косматой головой. – Гаррат… то есть, я хотел сказать, аэтерос – велел нам спешить в Эвиал. Но зачем или для чего – не сказал.

– Мне тоже. – У Гелерры отлегло от сердца. Но что же тогда с повелителем?!

– И что станем делать? – с иронией, показавшейся гарпии неуместной, осведомился Ульвейн. – Ты знаешь, что там, внизу, крылатая?

– Чего пристал к девочке. – Арбаз валуном вдвинулся меж ними. – Драка там идёт, и почище, чем у нас с козлоногими. Не чуете, эльфы, и ты, Гелерра? Оно и понятно. Броня уж больно хороша, ну а мы, гномы, для того и есть на свете, чтобы знать, как через такую проломиться. И как через такую слушать, конечное дело.

– Преклоняюсь, – без тени иронии кивнула Гелерра. – Но наш учитель… Аэтерос, как говорите вы, эльфы, или гаррат, как сказал бы ты, гном… Что с ним? Он там, внизу? Ему нужны мы? Следует ли нам силой взломать броню Эвиала? Я уже почти собралась…

– Если собралась, то зачем медлить, адата? – громыхнул гном. – Наш учитель там, внизу. Его голос доносится из этого шара, словно из горной шахты. Надо ломать! Ждать тут нечего.

– Верно сказано, – басом произнёс незнакомый голос, и собеседники мало что не подскочили на месте: посреди охраняемого лагеря, разбитого не где-нибудь, а в Межреальности, куда нет хода никому праздношатающемуся, несмотря на кольца многочисленных дозорных, в том числе морматов, лучших сторожей Упорядоченного, – появляется чужак.

Перед опешившей четвёркой возник старый воин, мощный телом, с орлиным носом, разметавшимися, словно после скачки, длинными седыми волосами. На поясе – знаменитый на всё Упорядоченное меч, короткий и широкий, в прозрачных ножнах, словно из хрусталя; клинок казался золотым, хотя самогó благородного металла тут не было ни грана.

Старый Хрофт. Он же Óдин, Игг, и ещё множество разных имён.

Друг-конфидент Учителя и его брата, Повелителя Тьмы.

Из-за плеча Древнего Бога осторожно, переступая восемью тонкими ногами, выглядывал Слейпнир.

– Уфф, – выдохнул Хрофт. – Успел. – И сразу же, без паузы: – Поднимайте всех. Время пришло.

– Но, сильномогучий, – дерзнул возразить Арбаз, задирая бороду. – Ломить через эдакую преграду – это, прощения прошу, не деревенский плетень перескочить, курицу спереть.

– Не курицу спереть, – расхохотался Отец Дружин, выразительно берясь за эфес золотистого клинка. – Это, друзья мои, куда громче получится. Арбаз! Эта броня – по твоей части. Тем более есть в ней один изъян. Мелкий, мельчайший, вам, пожалуй что, и не заметный. А я вижу. Ударим все вместе. Все твои бомбардиры, Арбаз, все ваши лучники, Аррис и Ульвейн. Твои тоже, крылатая дева. Новомодные заклинания – это не для меня. Мы привыкли стены ломать, а не подкупать стражу. – Гелерра задумалась, не являются ли слова Древнего обидным намёком на Учителя?

Старый Хрофт усмехнулся:

– Готовьтесь. Времени у нас немного, потому что Ракот и Хедин, – он перевёл дух, словно не сразу решившись донести чёрную весть, – в ловушке. И без нас им не выбраться.

О том, что братья-боги могут не выбраться даже с их помощью, Отец Дружин, само собой, умолчал.

Клара Хюммель стояла, потерянно уронив руки.

Она завела доверившихся ей орков в ловушку. Им осталось только погибнуть, нелепо и бездарно, в схватке сошедшихся на крошечном островке вселенских сил.

Отряд капитана Уртханга отступил внутрь пирамиды, укрывшись в пустых казематах её верхнего яруса. Фесс, драконы, Безымянная, Рысь-неупокоенная – скрылись в бездне. Серая пелена медленно рассеивалась, Тёмный маг сгинул в глубинах жуткого провала, исчезли рыцари в белом, взметнувшиеся чёрные паруса поглотили двух противников Спасителя, и на истерзанном Утонувшем Крабе, уже лишившемся окружавших его скал, остались только Клара с соратниками да недвижно повисший в воздухе Спаситель. У Него явно хватало работы – над океаном, насколько мог окинуть глаз, вздымались облака пара. Что там творилось – разглядеть из низкой бойницы Клара не могла, но явно ничего хорошего. Значит, ты оказалась права, задушевная подружка Аглая. Вот он, твой Спаситель. Во всей красе.

…Но там же, в этой красе, затаился и некий изъян. Словно гноящаяся рана, тщательно укрытая повязками от посторонних глаз. Лик Спасителя, страшный, обожжённый, одним видом яснее ясного объявлял приговор всему живому в Эвиале – в мире, где на Него осмелились поднять руку.

Клару восхищала безумная храбрость сделавших это. Судьба их наверняка столь же ужасна, сколь и лицо Спасителя; однако безвестные смельчаки не погибли напрасной смертью – даже Клара, маг Долины, никогда не принадлежавшая к пастве Спасителя, чувствовала Его надлом.

Этлау оторвал наконец от лица закрывавшие его ладони. Сперва бывший инквизитор, не отрываясь, боясь даже моргнуть, смотрел на Спасителя; потом, когда отряду пришлось укрыться внутри, преподобный скорчился в дальнем углу, уткнув голову в подтянутые колени, и некоторое время пролежал без движения.

– Я верил, – почти спокойно вдруг проговорил инквизитор, и Клара невольно оглянулась. – Я служил Ему всю жизнь, не сомневаясь, что защищаю Эвиал от страшной кончины. Мне казалось, что нет ничего ужаснее прорыва Западной Тьмы и…

– Ты не на проповеди, монах, – рявкнул Уртханг. Капитан орков казался явно не в восторге от появления среди них преподобного. – Короче!

– Короче, храбрый орче? – оскалился Этлау, усаживаясь. – Куда уж короче. Нас всех сейчас тут укоротят.

– Ты знаешь, что можно сделать? – прервала его тираду Клара.

Инквизитор уперся руками в пол. Сейчас он напоминал чудом выжившего в пожаре нетопыря.

– Если верить Священному преданию, то Его не поразит никакое оружие. Пророчества Разрушения исполняются. Мир гибнет – а Спаситель, когда-то заложив яд этих самых «пророчеств», явился теперь за добычей. Законной. – Этлау рассмеялся жутким режущим смехом. – Однако ж я чувствую – Он не… не всецел. – Преподобный попытался подобрать нужное слово. – Ранен. Надломлен. Я чувствую…

– Я тоже, – перебила чародейка.

– Он – тварь из Нифльхеля, – неожиданно твёрдо и звонко бросила валькирия Райна, шагнув вперёд и оказавшись рядом с Кларой. – Просто тварь из Нифльхеля и ничего больше.

Этлау пренебрежительно фыркнул:

– Называй как хочешь, прекрасная воительница. Нашу судьбу это не изменит.

– А кто же Его тогда подранил? – Ниакрис тоже ощутила изъян в почти что непобедимой силе. – И как подранили, если Он – непобедим и неуязвим?

– Откуда мне знать, – пожал плечами преподобный. – Я только чувствую, что Он взял меня… вывернул наизнанку… вырвал из смерти… и бросил, как поживу, Западной Тьме.

– Не хнычь. – Райна с презрением отвернулась от инквизитора. – Кирия, наш час пришёл. У вас – Мечи. Их силу не представить никому из смертных или бессмертных. Нечего ждать конца, как барсуки в норе. Тем более что сейчас сюда пожалуют красно-зелёные. Капитан Уртханг, тебе придётся продержаться… чуть-чуть или немного дольше.

– Мы-то продержимся, не сомневайся, – угрюмо кивнул орк. – Только ведь этот ваш Спаситель, эвон, над землёй висит, ровно окорок в погребе. Ни копьё добросить, ни из лука дострелить.

– Он спустится, – прокаркал Этлау. – Непременно спустится. Пока Он – на воздусях, полной власти над Эвиалом у Него ещё нету.

– Тем лучше, – спокойно заявила валькирия. – Пусть спускается. Тут-то мы Его и встретим.

– Если только нас раньше не упокоят эти милейшие создания, – вступил в разговор Бельт, кивая на амбразуру.

Смертоносный ливень молний и свернутых из тугого пламени ядер на время приутих – защитники опрокинутой пирамиды, продолжая безнадёжный бой, давали своим зомби возможность для атаки.

– И чего суетятся? – философски заметил старый некромант. – Если всё равно все мы окажемся у Спасителя за пазухой?

– Значит, знают нечто такое, чего не знаем мы, – отрезала Райна. – Значит, есть ещё надежда. Ну же, храбрые орки! Мне учить вас доблести?!

– Доблести нас учить не нужно! – Уртханг гордо вскинул голову. – Говори, что надо сделать, воительница.

Райна в упор взглянула на Клару, на молчаливого Сфайрата рядом с ней.

– Господин дракон. Твой черёд?

– Предлагаешь мне взлететь с Кларой на спине и рубануть Спасителя Мечами? – Сфайрат саркастически поднял бровь.

– Чем плохо? – невозмутимо кивнула Райна.

– Не понимаешь, воительница?! – проревел дракон, встопорщиваясь и словно забыв, что пребывает в человеческом облике. – Его не возьмёшь никаким оружием! Ни-ка-ким!

– Тогда зарежься сам, господин дракон, и не порти мне славный бой. – Райна тряхнула волосами, поправила круглый щит. – Или прыгни во-он туда. – Она ткнула в сторону пропасти: – Кажется, твои братья уже там? Не последовать ли тебе за ними?

Сфайрат зарычал, и Клара, сама не сознавая, что делает, положила ладонь ему на сгиб локтя.

– Райна, скажи толком, что ты предлагаешь?

– Что я предлагаю, кирия? – усмехнулась воительница. – То, что не успела в Боргильдовой битве. Я…

Грохот. Одинокий огнешар взорвался, угодив под самую бойницу, внутрь каземата повалил едкий дым, пол и стены сотряслись, сверху посыпались мелкие обломки, потолок треснул. Зомби в красно-зелёной броне подступили уже к дверям зала, где укрывался отряд Клары.

– Они здесь. – Бельт поднялся, спокойно отряхнул руки. – Капитан, твоим оркам придётся постараться. Мне потребуется… немного времени. Надеюсь заставить их отвернуть.

– Как же, их заставишь, – буркнул предводитель морских удальцов.

Его орки уже тащили из глубинных казематов какие-то окованные сундуки, тяжёлые скамьи, выпиленные из целого бревна, столы, чьи столешницы сгодились бы на крепостные ворота, – всё-таки в опрокинутой пирамиде обитали живые существа с каким-то скарбом, кому требовалось пить и есть, а не только мёртвые зомби или, скажем, бесплотные духи. У дверей спешно воздвигались баррикады; Ниакрис с Тави переглянулись и решительно загородили дорогу четвёрке орков, с натугой волочивших здоровенный шкаф чёрного дерева.

– Тут пусть заходят, – скрестив руки на груди, проговорила ученица Вольных.

Дочь некроманта лишь молча кивнула.

– Заодно и зельице проверю, – почти ласково пропела Эйтери, поглаживая сумку со снадобьями.

– Как угодно, только продержите их, пока я не скажу. – Бельт, не поднимая головы, что-то старательно вычерчивал на полу, но не обычную в ритуальной магии многолучевую звезду.

Сфайрат не отходил от Клары. Дракон оставался в человеческом облике и, похоже, так и собирался вступить в бой – в руке появился длинный прямой клинок.

Сама чародейка тоже обнажила шпагу с рубинами на эфесе. Продержаться, дать Бельту время, а потом…

А что «потом»? – проговорил подленько-трескучий голосок внутри неё. – Спаситель вступил в Эвиал. Это конец всему. Может, даже лучше, если мы все погибнем в бою…

– Нет, кирия Клара. – Рядом оказалась Райна, глаза воительницы смотрели прямо и строго. – Даже в неизбежный день Рагнаради стоит сражаться так, словно впереди у тебя вся жизнь.

– Я говорила вслух? Или ты теперь читаешь мои мысли?

Райна усмехнулась:

– Ты посмотрела вверх, кирия. И по твоему лицу разлилось такое отчаяние… Тут не требуется читать чьи-то мысли, совсем не требуется. Не думай о Нём. Не надо. Одолеем мертвяков, и тогда раскинем руны – как сладить с их водителем.

– Я вовсе… – начала было Клара, но тут в дверной проём ввалился первый воин-зомби. Голова его тотчас слетела с плеч, снесённая саблей Тави, топор Ниакрис подсёк ему ноги, и дочь некроманта пинком вышибла мертвяка прочь, прямо в толпу его собратьев. Храм Мечей учил крепко: сбив нескольких зомби, торс пролетел весь уступ и рухнул вниз, в пропасть.

– Хорошо! – гаркнул Бельт, что-то со страшной скоростью рисуя вокруг себя на полу. – Хорошо, но мало. Давай дальше, давай ещё!

Снизу подваливали новые и новые отряды зомби в ало-зелёном; справа и слева от каземата, где укрылись Клара со спутниками, орки уже вовсю отбивались из-за наспех заваленных дверей и узких щелей-окон.

Вслед за первым лезли новые мертвяки, и, пока двух из них Тави и Ниакрис успели изрубить в капусту, третий сунулся было прямо к Кларе; Сфайрат и Райна загородили волшебницу, но всех опередила маленькая чародейка Подгорного племени. В широкую чашу один за другим опрокинулись три пузырька, тёмно-синее смешалось с изумрудно-зелёным и песчано-жёлтым – Кларе показалось, что снадобья вобрали саму жизненную эссенцию моря, леса и берега – не мёртвой пустыни, но именно берега, кишащего рыбами и крабами, птицами и так далее.

Смесь забурлила, словно кипя на незримом огне, и гнома с размаху плеснула её на подступающих мертвяков – подобно тому, что она проделала ещё в Аркине, вытаскивая одного не в меру горячего некроманта с эшафота на главной площади Святого города.

Снадобье подействовало тотчас, грудь и голова зомби таяли, испуская зловонный дым; размякшая плоть и растворившиеся доспехи оплывали вниз, словно слёзы горящей свечи.

Но за тремя первыми мертвяками уже протискивались следующие. В дело вступили Райна и Сфайрат, их мечи сверкнули вместе, и новые зомби упали; что, однако, не заставило следующих повернуть назад.

Что же ты замерла, Клара Хюммель? Давай, у тебя ещё остались артефакты, завалявшиеся со времён Долины, а ты даже не шелохнёшься!

«Не могу. Он, зависший в небесах над разваливающимся островом, Он смотрит мне в затылок. Пристально, предвкушающе. Нет, это не поглощение души. Что-то иное, словно сломить именно меня, Клару Хюммель, было отчего-то донельзя важно.

Или это мне кажется? Или такое сейчас ощущают вообще все, остающиеся в живых обитатели Эвиала? Может, Спасителю нужно не просто явиться в мир, но сломить всех вместе и каждого в отдельности?»

– Бельт? – нашла она силы разлепить запёкшиеся губы.

– Ещё не сейчас, – последовал хладнокровный ответ. Клара взглянула – весь пол вокруг старого некроманта покрывала неправдоподобно аккуратная вязь странных рун.

– Не успеем, надо уходить. – Внешне Эйтери оставалась спокойна, но руки гномы судорожно тискали изрядно похудевшую сумку со снадобьями и боевыми эликсирами. У ног маленькой волшебницы выстроилась целая череда опустевших флакончиков и склянок.

– Разумное решение, но, как всегда, запоздавшее, – ехидно заметил новый голос.

Архимаг Игнациус шагнул из облака дыма внутрь помещения, глядя опешившей Кларе прямо в лицо и ядовито усмехаясь. Зомби послушно расступились перед чародеем, повинуясь одному небрежному жесту.

– Ну что, дорогая моя Клархен? Доигралась, до-прыгалась? – Демонстрируя великолепное презрение, он повернулся к чародейке боком, выразительно глянув в бойницу. Дым уже отнесло, стали видны сотни и сотни зомби в алом и зелёном, торопливо карабкавшихся по лестничным маршам. – Идут подкрепления. Этих милейших созданий тебе не перебить. Мне жаль поверивших тебе, Клара. Ты привела их на верную смерть.

Спутники Клары дружно переглянулись и так же дружно сделали шаг вперёд, загораживая волшебницу. Сама чародейка словно окаменела, схватившись за руку Сфайрата, – и непохоже, что дракону это пришлось не по душе.

– Похвально, – со сдержанным одобрением заметил Игнациус. – Завидую, Клара. Не всем везёт иметь столь храбрых сподвижников, готовых сражаться за тебя до последнего издыхания.

Райна не стала даром тратить слова. Немногословная, валькирия предпочитала действовать.

Игнациус скривился. Проделал руками сложный, вычурный и выспренний жест – Райна дёрнулась, выпустила меч, схватившись за правое предплечье, её щит загремел по камню.

– Сегодня не твой день, храбрейшая из храбрых, – издевался Игнациус. – И не твой, дракон в человеческом облике. И не ваш, сестры-убийцы. Сегодня – мой день, если кто ещё не догадался.

– Да неужели?

– Кто бы мог подумать? – хором выпалили Ниакрис и Тави.

– Неужели, неужели, – передразнил мессир Архимаг. – Впрочем, сегодня я добрый. Более того, предлагаю вам выгодную сделку. Ты, Клара, добровольно отдаешь мне Алмазный и Деревянный Мечи. А я выведу вас отсюда. Уберегу от Спасителя. – Он усмехнулся, вытащил из складок плаща маленький желтоватый череп, подбросил, словно мячик, снова поймал. – Сам не пойму, чего это меня так развезло? Стар стал, сентиментален.

Ниакрис и Тави мягко, по-кошачьи ступая, оказались по бокам от архимага.

– И не надо совершать… – начал Игнациус, однако в этот миг обе «сестры-убийцы» бросились на него. Архимаг ловко пригнулся, нацеленная в шею хозяина Долины сабля просвистела мимо, топор Ниакрис негодующе зазвенел, врезавшись в камни пола.

Секунду спустя прыгнул Сфайрат, широко размахнувшись клинком. Скрючившийся некромант Бельт наконец оказался у бойницы, что-то забормотал. Начертанные им руны ожили, заизвивались по-змеиному, некоторые даже попытались сами ползти к ногам Игнациуса. Тот выразительно поднял бровь – ползуны послушно отпрянули.

Клара же все не могла пошевелиться. Тело сковало словно ледяным панцирем, не шелохнуться, не поднять рубиновой шпаги, не говоря уж о зачарованных Мечах.

– Прикончим гада! – прорычал Уртханг, и его храбрецы не заставили приказывать им дважды.

Шердрада, другие орки напали решительно и без малейших колебаний. Клара знала, что это самоубийство, что сейчас их всех не станет, – и не могла даже крикнуть, останавливая безумный порыв. Мир перед глазами сжался до прищуренных, нехорошо усмешливых глаз мессира Архимага, и ничего, кроме этих глаз – да торжествующей злобы за ними, – уже не осталось.

Эх ты, чародейка. Против Игнациуса ты всё равно что деревенская девчонка против закованного в броню рыцаря. Что он сделал, как тебя обездвижил?

Сам мессир Архимаг не носил оружия. Мечи и прочие железки, предназначенные для резания, разрубания, протыкания или рассечения, он высокомерно презирал. И, надо сказать, не без оснований.

– Ка-акие мы смелые… – издевательски проблеял Игнациус, выбрасывая руку навстречу Шердраде. Хруст, треск, копьё отважной орки обращается в щепки, наконечник жалобно звякает, падая на камни. Клара понимала – все эти жесты не более чем игра, Архимаг откровенно забавляется. У него словно гора с плеч свалилась, вдруг поняла Клара. Что-то он провернул здесь, нечто поистине грандиозное. И теперь – торжествует.

Сфайрата и Райну Игнациус отшвырнул играючи. При этом он размахивал руками, выделывая карикатурные пассы, точно дурной колдун или впавший в невменяемость шаман. И это казалось странным – конечно, мессир Архимаг – чародей, каких поискать, но уж больно легко у него всё получается. Словно откуда-то к нему тянется ниточка настоящей, великой Силы.

Нет, не «ниточка». Грохочущая река, прорвавшая древнюю запруду. Игнациус словно замкнул на себя весь Эвиал, да так, что нипочём ему сейчас даже и сама Западная Тьма.

Тем временем, ошеломлённые неуязвимостью старого мага, орки подались назад. Мечи гнуло и ломало, копья щепились, щиты разваливались на части. Обезоруженная Шердрада кинулась на чародея с голыми руками – Игнациус с непостижимой и издевательской быстротой щёлкнул орку по лбу, и та со стоном отлетела прямо под ноги Кларе.

– Кирия… прошу вас… – Из носа Шердрады хлынула кровь.

Клара поняла, что ей следует, самое меньшее, сейчас умереть от нестерпимого стыда.

Рыча и подтягивая неподвижную, неестественно вытянутую ногу, отползал от чародея Сфайрат, его согнутый в дугу клинок валялся рядом. Лишившаяся щита Райна упала на одно колено, шлем слетел, отросшие за время путешествий волосы рассыпались по плечам.

– Отдай Мечи, милая Клархен, – лживо-ласковым голосом пропел Игнациус. Старый чародей даже не запыхался. – Отдай Мечи, и я выведу отсюда твой отряд. По-моему, это честная сделка. Девчонкам вроде тебя ещё рано играть в такие игрушки. Не пойму, чего ты упрямишься, – должна же понимать, что ни тебе, ни тем более твоим соратникам со мною не совладать. У меня, м-м-м, несколько прибавилось сил и возможностей, как ты, наверное, уже могла заметить. Ну-ну, храбрые орки! Ваши самострелы, конечно, вполне хороши, но вот пытаться продырявить мне пузо – это вы зря.

С этими словами, нимало не напрягаясь, Игнациус с лёгкостью взял прямо из воздуха один за другим три арбалетных болта.

– Вас, славные воины Волчьих островов, сия безрассудно-смелая чародейка, кою я помню ещё маленькой девочкой с косичками, завела в ловушку. Вам отсюда не выбраться. Ни самим, ни даже с вашей «кирией Кларой». Спаситель загребёт всех, до кого сможет дотянуться, а дотянуться он сможет, не сомневайтесь, до всех без исключения обитателей Эвиала, неважно, что они считают на предмет наличия у них пресловутых душ. Ваш единственный шанс – уйти вместе со мной. На вашем месте я бы… постарался уговорить кирию. Пусть не упрямится, пусть отдаст Мечи…

– Почему бы сильномогучему Игнациусу не забрать Мечи самому? – негромко проговорил Бельт, выступая вперёд. Старый некромант скрестил руки на груди; единственный из всех, он сейчас смотрел на Игнациуса прямо и без малейшего удивления. – Если, как уверяет сильномогучий, он сейчас совершенно неуязвим и непобедим?

Архимаг Долины бросил быстрый взгляд в бойницу – ряды воинов-зомби в ало-зелёных доспехах словно пробивались сквозь незримую топь, настолько замедленны сделались их движения.

– Ловко, – невозмутимо бросил Игнациус. – Ловко, господин некромант, хотя и не ново. Конечно, вся эта пирамида – одно огромное кладбище, тебе есть где почерпнуть силы, любезнейший. Однако ты продержишь заклятье ровно столько, сколько я это позволю. Нет-нет, ничего разрушать я не намерен. Просто… немного подстегну этих лентяев. Ты здесь не один, кто может управиться с ходячими мертвяками.

– Сильномогучий уходит от ответа. – Бельт и глазом не моргнул. – Зачем он тратит слова и время, когда может…

– Потому что таков мой каприз. – Игнациус не скрывал раздражения. – Потому что я не хочу крови. Кого требовалось, я уже убил. Дальнейшее кровопролитие мне претит. Более того, вы, храбрые воины, и ты, некромант, и вы, сёстры-во-смерти – вы можете мне пригодиться. У меня, видите ли, большие планы. Полагаю, все уже убедились в моей компетентности и способности осуществлять задуманное? – Маг наигранно подбоченился: – Так зачем вам гибнуть здесь, в обречённом мире? У меня есть средство, позволяющее остановить даже Спасителя.

«Не врёт», – с горечью подумала Клара. Игнациусу не требовалось блефовать. Он и впрямь победил. По всем статьям.

А как же «слово Боевого мага больше его жизни»? А как же… как же Сфайрат? Что с ним – дракон так и не поднялся, отполз к ногам Клары, шипя от ярости и боли.

Клара сама удивилась направлению собственных мыслей. Какое ей дело до этого… этого… имперсонатора, который… ой, ой, мама!

Щёки чародейки запылали, словно рдеющие угли.

Он же со мной… я же с ним…

Охвативший Клару жар грозил вот-вот спалить её – однако поддалась и сковавшая волшебницу ледяная броня. Чародейка шевельнула пальцем. Кистью. Ожил локоть – каждое движение обжигало, словно она касалась промороженного лютым холодом металла.

Дотянуться до эфесов. Только бы дотянуться до эфесов, а там мне помогут сами Мечи.

– Итак, я жду ответа. – Игнациус скрестил руки, надменно задрал подбородок. – Или – или. Спаситель скоро овладеет всею магией Эвиала, замкнёт её на себя и тогда, гм, придётся повозиться даже мне.

Краем глаза Клара заметила, как переглянулись Тави и Ниакрис.

Сёстры-во-смерти, как назвал их Игнациус.

– Позволено ли будет мне спросить сильномогучего, как же он собирается вырвать нас из-под власти Спасителя? – с прежней вежливостью осведомился Бельт.

– Позволено, позволено, – самодовольно бросил маг. – Сегодня такой день… хочется побыть как все. Просмаковать победу. Рассказать, как она творилась. Вот. – Узкая ладонь Игнациуса змеёй скользнула за пазуху. – Я это вам уже показывал, но, увы, тщетно. Вы не прониклись. Что ж, придётся объяснять доходчивее. Это, мои дорогие, череп Его сына. Его нерождённого сына.

Клара изо всех сил старалась не замычать и не застонать от боли, не дёрнуть щекой, не прикусить губу – ледяная броня таяла, но медленно, слишком медленно!

…А мессир-то Архимаг у нас, оказывается, тоже баловался классической некромантией. Недаром так тщательно запрещал её изучение в Долине. Череп действительно мог многое. Настолько многое, что Клара зажмурилась в ужасе.

– Череп Его нерождённого сына, – повторил Игнациус, явно довольный произведённым эффектом. Все, даже неустрашимые орки, даже Тави и Ниакрис, даже Сфайрат – все содрогнулись от показавшейся им на миг свирепой мощи, заключённой в крошечной вещице.

Все. За исключением старого некроманта Бельта.

– И что же сильномогучий собирается сделать с этой… с этим, бесспорно, сильнейшим артефактом? Потребуются длительные ритуалы, особое положение звёзд и планет, редкие ингредиенты – чтобы череп явил подлинное могущество.

– Ты рассуждаешь, как деревенский ветродуй, – высокомерно хмыкнул Игнациус. – Как неграмотный сельский погодник, только и способный, что вызывать дождь или отгонять от полей саранчу. Мне не требуется никаких причиндалов ритуальной магии, чтобы освободить силу черепа. Право, не знаю, зачем я тебе это говорю, всё равно не поймёшь…

– Ну, почему же. – Бельт демонстративно взглянул в бойницу. – Кажется, Спаситель вот-вот ступит на твёрдую землю, так что, если апокрифы таки не лгут, тут-то и начнётся настоящее светопреставление.

– Короче, – поморщился Игнациус. – Приятно поговорить о себе, любимом, в минуты триумфа, но они проходят, а дела остаются. Клара Хюммель! Согласна ли ты отдать Мечи добровольно?

Чародейка ощутила, как по щекам сбежали вниз горячие капли. Она плачет? Она, неустрашимая Клара Хюммель?!

Ей некуда деваться. Спаситель наступает. Они – пленники ужасного, отвратительного, заражённого Тьмой мира. У них и впрямь нет выхода. Если отдать Мечи Игнациусу, он, наверное, и впрямь спасёт…

– Нет.

Кто это сказал? Неужели она, Клара? Да ещё таким твёрдым, решительным голосом, словно за её плечами целый легион волшебников, не уступающих мессиру Архимагу? Или это её глупое упрямство, то самое, что твердило про «слово Боевого мага», и в самом деле заставив поверить, будто оно – больше самой жизни?

И не только её, Клариной, жизни.

– Нет.

Брови Игнациуса взлетели вверх.

– Очень жаль, – выдохнул он и, похоже, искренне. – Мне не хотелось бы убивать тебя, Клархен, а теперь придётся. Да и Мечи жаль. Они, похоже, успели к тебе привыкнуть. Вырывать их у тебя силой – лишиться немалой части их могущества – видишь, насколько я откровенен. Но… ты не оставила мне иного выхода.

– Нет! – взвизгнула вдруг Тави, бросаясь наперерез чародею. – Великий маг, прости нас! Прости и помилуй! Я не хочу умирать здесь, я ещё так молода! Возьми меня с собой, великий!

– Сестра! – У Лейт вырвался не то стон, не то всхлип.

– Тави! – отшатнулся Бельт.

– Я не хочу умирать! – с отчаянием выкрикнула ученица Вольных, делая шаг к Игнациусу и бросаясь на колени. – Меня слишком долго таскали с собой как простую мечницу! Я не хочу больше так! Не хочу!

– Гм. Кажется, я не напрасно разбрасывал тут плоды своего красноречия. – Игнациус внимательно взглянул на коленопреклонённую воительницу. – Кажется, кажется… ты говоришь правду. – Глубоко посаженные глаза буравили Тави из-под косматых бровей. – Что ж, разумно. А я тебя не забуду. В отличие от остальных. – Он довольно потёр сухонькие ладошки и мелко захихикал.

Свист клинков Клара услышала уже много после прыжка Ниакрис. Отброшенная в самом начале боя, дочь некроманта прыгнула, проскальзывая, наверное, между частицами самого времени, распластанной тенью, размазанной чертой; её железо успевало пронестись, а распоротый воздух ещё не успевал и застонать.

Игнациус уже не смеялся. С неожиданной резвостью мессир архимаг скакнул наружу, левой рукою указывая на Тави. Ученица Вольных слабо ахнула, вздёрнутая на ноги невидимой рукой. А затем оба её клинка, коротко взблеснув, сшиблись с оружием Ниакрис.

– Сестра… – вновь выдохнула Лейт. Выдохнула совершенно обречённо. И – лицо её оцепенело, превратившись в стальную маску-забрало. Чувства и память уходили, уступая место боевому умению.

– Убей её! – резко выкрикнул Бельт. – Она нас предала!

Прошедшая Храм Мечей, сражавшаяся с монахами, Охотниками за Свободными, одолевшая орды скелетов и зомби в замке собственного отца, Ниакрис билась холодно, обдуманно и точно. Если, чтобы достать Игнациуса, надо убить Тави – что ж, она её убьёт. Это просто ещё одно испытание. Как те три убийства, обязательные для ученика, прежде, чем он станет настоящим воином Храма…

Остальные мысли Ниакрис загнала глубоко-глубоко – чтобы не докопался даже проныра Игнациус.

Так и не стряхнувшая оцепенение до конца, Клара Хюммель могла лишь беспомощно наблюдать за сражающимися. Игнациусу, гаду, это, похоже, доставляет истинное наслаждение. Как же он любит марионеток, этот старый червяк, превыше всего прочего, даже внешних атрибутов власти…

Тави отступала, гнулась, уклонялась – но неистовая атака Ниакрис не оставила на ней даже царапины. Сталь высекала искры, ученица Вольных отступала мелкими шажками, но не поддавалась. Невольно отодвинулся к дверному проёму и Игнациус, на лице его по-прежнему играла самодовольная улыбка.

Сфайрат судорожным рывком оказался сбоку от чародея, Игнациус презрительно отмахнулся – дракона словно ветром вышвырнуло наружу, он попытался удержаться на краю уступа, пальцы судорожно вцепились в камень – и сорвались.

Клара дёрнулась, внутри у чародейки словно что-то оборвалось. На её глазах Аветус Стайн погибал второй раз; в этот миг волшебница и не вспоминала, что под личиной сгинувшего любимого кроется исполинский дракон с агатово-чёрной бронёй.

Клара дёрнулась – но ледяная броня всё ещё держала. Отвратительное бессилие, наверное, хуже смерти.

Как же так? – бились суматошные мысли. Почему это так? Аветус… это же он, он до мельчайшей чёрточки… и не он, это дракон, я знаю… пощадивший меня дракон, дракон, любивший меня…

Любивший. Как бы то ни было – любивший. Или… любящий? Может, он всё-таки не…

Ты окончательно обезумела. Проси Райну добить тебя, чтобы быстро и без мучений.

– Я жду, Клара. – Игнациус выразительно поднял руку. Перед магом свистела и терзала воздух злая сталь, Ниакрис и Тави рубились так, что с лезвий дождём сыпались искры – а мессир Архимаг смотрел только на Клару. На неё одну.

– Нет.

Слово Боевого мага больше его жизни. Таков закон.

– Надо же. – Владыка Долины, похоже, выражал удивление исключительно в насмешку. – Госпожа Хюммель решила-таки героически погибнуть. Вместе с остальными, кого она привела сюда за собой. Но госпоже Хюммель до этого дела нет. Она заботится лишь о собственной чести. Ого!..

Возглас относился к Ниакрис: дочь некроманта выбила у Тави одну из сабель, клинок отлетел под ноги неподвижной Кларе.

– Прикончи её, Лейт! – каркнул Бельт. – Хоть одним врагом, да меньше!..

Тави зашипела, оттолкнулась свободной рукой, подскочила кошкой, вновь загораживая Игнациуса. Клара заметила, как чародей предусмотрительно отодвинулся, словно не доверяя до конца новоявленной защитнице.

Дочь некроманта больше не мешкала. Тупой конец топорища прянул Тави в лицо, заставил отклониться; в тот же миг свистнуло лезвие, сталь прошла в одном пальце от виска ученицы Вольных; а та, сложившись в немыслимом пируэте, точно складной ножик, на вид совсем-совсем легко чиркнула остриём сабли поперёк груди Ниакрис.

Дочь некроманта упала без звука, без стона. Кровь расплескалась по полу, брызги долетели до сапог мессира Архимага.

Игнациус поднял бровь, взглянул на тяжело дышашую Тави по-новому, с искренним удивлением.

– Вот ведь… – протянул он. – Что ж, спасибо, заступница. Я справился бы и сам, но…

– Теперь вы меня ведь возьмёте, возьмёте ведь, правда?! – Тави тряслась, словно в лихорадке.

– Возьму. – Игнациус растянул губы в улыбке, глаза оставались холодны. – Только сперва заберу Мечи. Итак, Клара…

Некромант Бельт, казалось, оцепенел, глядя на распростёртое тело дочери. Горестно охнув, к упавшей бросилась Эйтери, орка Шердрада, рыча от ярости, метнулась к торжествующей Тави – та отшибла орочье копьё в сторону, взмахнула эфесом сабли, угодив храброй северянке точно между глаз. Та обмякла, кулём повалившись на пол.

Остальные орки из последних сил сдерживали напор зомби, что упрямо пытались пробиться внутрь каземата.

– Вот и всё, Клара. Не помогли тебе ни шпага, ни ручной дракон, ни даже сами Драгнир с Иммельсторном. Отдай их мне, и все останутся живы. Даже она. – Он кивнул на застывшую в луже крови Ниакрис – над ней уже хлопотали орки вместе с Эйтери. Архимаг не препятствовал.

– Ат эллехим элоим! – прошипел согнувшийся в три погибели Бельт, и все его руны разом вспыхнули. Оживая, напоённые пламенем знаки отрывалась от пола и причудливыми пауками устремлялись прямо к Игнациусу; часть обратилась на воинов опрокинутой пирамиды, втягиваясь под шипастые панцири, облепляя уродливые головы, забиваясь в рот, ноздри, уши…

Архимаг дёрнул щекой, левая ладонь сжалась в кулак – и добежавшие до самых его сапог пламенные знаки погасли, рассыпаясь серым пеплом. Зомби оказались куда менее удачливы, письмена Бельта вгрызались в них, словно злобные псы, отваливались руки и ноги, головы катились под ноги оркам страшными мячами, и каждый распавшийся мертвяк давал жизнь десяткам новых рун, сплошным потоком устремляющимся прочь, на широкий уступ, где толпились сотни воинов в алом и зелёном.

Игнациус усмехнулся:

– Неплохо, старик. Ловко, как я уже говорил. Для деревенского колдуна – так даже отлично. Вот только меня этим не проймёшь. Ну, Клара, ты отдашь Мечи или будешь смотреть, как я одного за другим перебью всех твоих друзей?

Перебьёт, как есть перебьёт – мысль металась птичкой в клетке.

– Отдай Мечи! – Сжатый кулак патетически нацеливается в грудь Бельту; кто-то из орков нажимает на спуск арбалета, но тяжёлая стрела вспыхивает в воздухе. – Отдай Мечи, Клара! И все останутся живы, говорю тебе.

Между ним и чародейкой оставалась только Райна; даже орки подались назад, тем более что пылающие руны Бельта оттеснили мертвяков от бойниц каземата.

– Только не отвечай «нет» в четвёртый раз, – ухмыльнулся Игнациус.

Почему я стою? Почему даже расплескавшаяся по полу кровь Ниакрис не заставляет меня шевельнуться? Лёд тает, но медленно, слишком медленно!

Архимаг вновь улыбается. И делает последний шаг.

Перед ним оказывается Бельт, руки старого некроманта воздеты, с пальцев, шипя по-змеиному, срываются огненные знаки – кажется, это вытягиваются, вырываясь из плоти, сами кровонесущие жилы. Один из таких знаков хлестнул вытянувшимися отростками-лапками Игнациусу по щеке, и мессиру Архимагу изменило его всегдашнее хладнокровие.

Что он сделал – Клара понять не успела. Бельта словно сдавила невидимая длань, круша кости и выжимая кровь. Торс в единый миг превратило в тонкую спицу, руки сломались, невредимой осталась только голова да ещё ноги.

Бельт ещё успел улыбнуться Кларе. И умер.

– Уйди, Райна…

– Нет, – тряхнула волосами валькирия.

– Райна, – укоризненно проговорил Игнациус. – Я же помню тебя с первого дня в Долине. Столько вместе, ты столько сражалась под моим знаменем. А теперь ты, Древнейшая, по сравнению с кем мои тридцать веков – лишь исчезающий блеск, готова погибнуть по капризу этой взбалмошной девчонки? Я люблю тебя, Райна. Пожалуйста, не заставляй меня поступить с тобой так же, как вот с ним. – Кивок на изуродованные, обезображенные останки Бельта.

– Ты не понимаешь, – покачала головой воительница, отбрасывая всегдашнюю почтительность. – У меня осталось немногое. А именно – честь. Я видела Боргильдову битву, Игнациус.

– Не только честь, но и жизнь, – сухо заметил чародей. – У мертвецов нет чести. Ничего нет. Они – просто начинающее протухать мясо. Некоторые воняют сильнее, некоторые слабее. Но им самим уже всё равно. Или ты надеешься встретить в посмертии своих сестёр из Высокого зала, внимавших речам Отца Дружин?

Райна только улыбнулась:

– Не тебе судить, на что я надеюсь, маг. В конце концов, ты сам признал, что твои тридцать веков – ничто по сравнению с моими летами.

…Заклятье Бельта очистило уступ от мертвяков, огненные знаки продолжали своё дело на нижних ярусах, но чары постепенно затухали, верно, им требовалось поддержание от их наложившего. Скоро неупокоенные пойдут на новый приступ.

…А отец Этлау так и дрожит в своём углу. О преподобном, похоже, все забыли.

Райна стоит, крепко расставив ноги. Валькирия улыбается, и в её улыбке Кларе чудится отражение совсем иных миров и времён, когда боги действительно были богами – суровыми и твёрдыми, точно старые мечи, выкованные из грубого железа: не для красоты, для дела.

Игнациус досадливо трясёт головой.

– Мне и правда недосуг. Спаситель не шутит и шуток не понимает. Я вижу, число тех, кого я мог бы вывести, существенно сократилось. – Кивок на неподвижную Ниакрис, оттащенную в глубь каземата орками Уртханга. – Минус она, минус дракон, минус старик-некромант… Эх. Ладно. Нет, пожалуй, Райна, я не стану тебя убивать. Хватит крови. Да и служила ты мне исправно.

Взмах бледной руки – валькирия гнётся, словно под жестоким ветром, но удерживается на месте. Игнациус не может скрыть удивления:

– Вот даже как?

– Валькирии способны на многое, – ровным голосом отвечает Райна, – в свой последний бой.

– Опять эта патетика, – морщится Игнациус. – Что ж, прости, воительница. Ничего не имел против тебя, и потому… Нет, милая моя Тави, не стоит. Райна тебе не по зубам. Не на…

Ученица Вольных не послушалась. Свирепый, нерассуждающий взгляд был устремлён на валькирию, глаза в глаза, единственная сабля нацелена в горло воительницы, не защищённое кольчужной сеткой; но в прыжке тело Тави вдруг развернулось, правая рука рубанула наискось – и отнюдь не Райну.

– А-ы-ыых… – только и выдавил Игнациус, когда клинок мельинки распорол ему плечо и грудь. – Ы-хррр… – Из раны выплеснулась волна крови, чародей стал оседать, заваливаясь на бок. Тави по-кошачьи изогнулась, замахнулась вновь, чтобы наверняка, чтобы срубить голову, но тут окровавленная рука Игнациуса метнулась к ней, вцепилась в горло, а сам Архимаг, несмотря на распоротую грудь и хлещущую кровь, рванулся наружу; копьё валькирии пробило ему левое плечо, оно обязано было пройти сквозь сердце; ещё миг – и чародей рухнул вниз, увлекая за собой Тави.

Последнее, что видели бросившиеся следом Райна и орки – две накрепко сцепившиеся фигурки, падавшие в бездонную пропасть. Что-то мелькнуло – последний луч света на острие Тавиного клинка, пронзившего Игнациуса насквозь и высунувшегося из спины мессира Архимага.

И – всё. Тьма сомкнулась над ними, словно непроглядная вода.

Ледяная броня, сковывавшая Клару, исчезла.

Чародейка и валькирия снова были только вдвоём, если не считать орков и Этлау. А над ними, в небесах, спускался и уже почти достиг истерзанных камней острова Спаситель.

Спаситель-во-Гневе.

Сильвия, конечно, не видела, как протекала схватка в казематах. Однако то, как окровавленный Игнациус вывалился из дверного проёма, вцепившись в горло Тави и волоча за собой мельинскую воительницу, она разглядела во всех подробностях.

Вот так так. Всесильный мессир Архимаг – и побеждён, хоть и сумел захватить с собой своего убийцу; а до этого сбросил туда дракона.

Сильвия знала, что именно дракона, не человека – быть чудовищем и Хозяйкой Смертного Ливня имело свои преимущества: чудовища видят намного больше людей.

Ты остался один, Спаситель. Конечно, там, внизу, ещё суетятся Райна с Кларой, но они меня не очень интересуют. Я здесь, чтобы нанести последний удар: знаю я этих магов, даже пронзённые насквозь, они обнаруживают порой удивительную живучесть. По себе знаю.

Сколько ж мрази и мусора кануло в эту бездну! Все эти силы, силищи и тому подобное; все, кто привык сметать людей, словно пылинки, кто привык ступать по мирам так же, как мы говорим – «ступать по головам»!

Что ж, оно и к лучшему. Смертный Ливень готов, он исполнит последний приказ Хозяйки. Последний – потому что Эвиалу, как миру, приходит конец, а она, Сильвия, никогда не умела сама бродить по тропам Межреальности.

Удивительно, но она не боялась. Спаситель, медленно спускавшийся к земле в ауре сгустившихся кровавых облаков, казался просто дурным актёром, переигрывающим в античной драме. Тит Оливий, великий имперский трагик Мельина, приказал бы такого лицедея гнать из своего театра плетьми.

Иди, иди сюда, заклинала Сильвия. Спускайся пониже, ты, ходячая маска. Ты – совсем не то, во что верят простые пахари Мельина, совсем не то, чьим именем добрые священники порой творили простые, но действенные чудеса – скажем, помогали вдове растянуть на целую зиму единственный мешок муки. У меня нет к тебе жалости. Нет и страха – чудовищу, вроде меня, нечего бояться. Спускайся же, спускайся!..

– Она умерла как истинная валькирия. – Райна сняла шлем и опустилась на одно колено у самого края уступа. – Мы ведь все поверили. Все, кроме Ниакрис.

Клара отвернулась – глаза невыносимо щипало, слёзы так и рвались наружу.

Тави. Притворившаяся предательницей, готовая к тому, что её убьют друзья, если план хоть в малости не удастся.

Ниакрис. Первая всё понявшая и разгадавшая – и решившая подыграть, даже такой ценой.

Может, искусство гномы-врачевательницы её и спасёт – на краткий срок, потому что Спаситель – вот он, совсем рядом. Подруга Аглая частенько пыталась обратить её, Клару, в свою веру – зачитывая, в числе прочего, и «свидетельства о последних днях». Предание утверждало, что Спаситель должен «поставить стопу свою» на землю обречённого («погрязшего в грехах») мира – только тогда Он обретёт над этим миром полную власть. Так ли это?..

– Эй, монах!

Этлау больше не дрожал. Скулы отца-инквизитора заострились, глаза – ввалились, словно он не ел по меньшей мере два месяца, но смотрел он прямо и взгляда не отводил.

– Что угодно могущественной чародейке?

– Какие политесы… Отвечай, монах – что можно сделать с Ним? И… что Он сделает с нами? Согласно твоим священным книгам?

Этлау бледно усмехнулся. Опрокинутая пирамида, после того, как Игнациус и Тави сорвались вниз, словно бы поперхнулась – зомби не пытались наступать, и молнии с огнешарами больше не секли камень верхних ярусов. Там, в глубине, куда канули драконы, начиналась своя битва, и назойливых орков, похоже, просто оставили в покое. На время.

– Когда-то я был уверен, что знаю о Нём всё. Сейчас – я признаю́сь, что не знаю о Нём ничего.

– Большое спасибо. Ты мне очень помог, монах. – Злая ирония призвана была заглушить вдруг прорвавшуюся в сердце пустоту.

Дракон Сфайрат, гнусный обманщик, укравший облик её погибшего возлюбленного, мерзкая змеючая тварь, так и не взлетел над ярусами гибнущей пирамиды. И осознание этого вдруг заставило Клару на миг позабыть даже о Спасителе.

– Чего уж тут. – Преподобный пожал худыми плечами. – Спасителя не остановить. Он обречён на победу. Все, дерзнувшие противустать Ему, падут. Причём не обязательно от Его длани. Нет. Они падут, потому что таков естественный порядок вещей. Как вода течёт вниз по склону, а не вверх, так и Спаситель – побеждает, ибо таково естество. Определённое, само собой, Им же, Спасителем, произнесёнными пророчествами.

– Замечательно, – криво ухмыльнулась Клара. – А нам что остаётся?

– Пасть с оружием в руках, лицом к лицу с врагом, как подобает воинам, – словно само собой разумеющееся, произнесла Райна.

– Прекрасно сказано, доблестная воительница. – Этлау поклонился с неожиданным достоинством, коего никто не ожидал от ещё совсем недавно дрожащего в углу тощего и лысого человечка с единственным глазом. – Но, мне кажется, у нас есть кое-что получше.

– Например?

– Сразиться с оружием в руках и победить, – улыбнулся инквизитор.

Клара, Райна и присоединившийся к ним Уртханг только и смогли, что разинуть рты.

– Ты знаешь, как одолеть Его, монах?

– Если бы я знал, могущественная волшебница, то, наверное, уже занимал бы Его место.

Глубины опрокинутой пирамиды внезапно содрогнулись, казалось, застонали даже камни.

– Некромант Неясыть, – понимающе кивнул Этлау. – Никогда не сомневался в его способностях.

– И потому затащил его на эшафот? – В дверях появилась нахохлившаяся Эйтери. Рукава гномы по самые плечи были испачканы кровью. – Она будет жить, эта девочка. Тави, – маленькая чародейка всхлипнула, не таясь, – она всё сделала правильно. Рана страшная на вид, море крови, но главное не задето. А все поверили, даже этот ваш Архимаг… даже я. На чуть-чуть, – тотчас поспешила она оправдаться, хотя никто, конечно, в её оправданиях не нуждался.

– Всё это неважно, доблестная гнома. – Этлау кивнул на приближающегося Спасителя. – Вот у Него своё мнение по поводу того, кому жить, а кому – нет. Мы среди последних. Как Он считает.

– И что же ты предлагаешь, монах? – Как всё-таки болит сердце. И глаза. Так хочется заплакать, прижаться щекой к камням и взвыть в голос.

Потому что он, обманщик Сфайрат, был Аветусом Стайном. И она, Клара, не распознала подмены.

– Спасителя не победить силой оружия. Но кто-то попытался. И… ранил Его. Я чувствую надлом, милостивая госпожа Клара. Думаю, ты, многомудрая гнома, тоже.

– Надлом… – Сотворяющая задумалась. – Не знаю, инквизитор. Его сияние ослепляет… мы, Подгорное Племя, никогда в Него не верили и Ему не поклонялись… за небольшим исключением.

– Надлом есть, – уверенно заявил инквизитор. Он больше не дрожал, словно на что-то решившись. – Вот уж не думал… но после того, что Он со мной сделал… на какой союз пошёл…

Речь инквизитора становилась всё более бессвязной, на бледных щеках проступили лихорадочно-алые пятна.

Клара с тоской огляделась – над краями опрокинутой пирамиды во множестве мест поднимался дым, зажжённые драконами пожары не утихали, хотя, казалось бы, чему так долго гореть среди сплошного камня?

В сошедших с ума небесах над медленно спускающимся Спасителем бесились багряные облака, стянувшиеся к Утонувшему Крабу со всех сторон света. С багрянцем смешивался тёмный жемчуг облаков пара, поднимавшихся с поверхности кипящего океана; что творится ещё дальше в море, Клара, конечно, не видела. Оставалось лишь гадать.

И всё-таки Спаситель спускался заметно медленнее. Существенно медленнее. Брови гневно сдвинуты, но за яростью читается и боль. Странно – разве может такое создание её испытывать?

Надлом, сказал этот странный инквизитор. Кто-то дерзнул выступить против Него. Что случилось с храбрецом – или храбрецами, – нетрудно догадаться. Однако чем-то они Его достали, какое-то оружие таки оказалось действенным. И, наверное, недаром Он не может в один миг очутиться на земле. Спаситель точно пробивается сквозь незримую преграду – не оттого ли так медленны Его шаги? Или есть что-то ещё?

«Помни, всемогущих не существует, – поучал тогда ещё совсем юную Клару Хюммель душевный добряк и любимый – в те времена – наставник, а именно – мессир Архимаг Игнациус. – Если сила представляется тебе именно всемогущей и бездействует, то она или не всемогуща, или подчиняется неким законам высшей категории». Не ахти какое откровение, но сейчас подходит.

Что сдерживает тебя, Спаситель? Ты уже здесь, в Эвиале. Так что же? Что?!

…Твой знак – перечёркнутая стрела – на достопамятной скрижали, разрубленной мечом Сильвии. Скрижали, как я теперь знаю, сдерживали Западную Тьму. Но когда и как на них появились Твои символы, Спаситель?

Клара затаила дыхание, забывая сейчас обо всём, даже боль в сердце куда-то отступила – чародейке казалось, что она застыла, покачиваясь, на краю, ещё шаг – и всё, ей откроется истина.

Скрижали несут на себе отпечаток силы Спасителя. Они сдерживают Западную Тьму. А что, если для последнего рывка Ему нужен встречный удар? Окончательный прорыв той самой Тьмы, кою либо запер Он сам, или же заперли Его именем?

Что, если Он ждёт именно этого? Этого прорыва, после чего у Эвиала не останется даже призрачной надежды?!

Пророчества Разрушения. Высвобождение Западной Тьмы…

…Её, Клары, лицо в чёрной туче над погибшим Арвестом…

Но Западная Тьма надёжно скована. Да, скрижали разрублены, но мрак не ринулся на Восток всесокрушающим потоком. Так почему же должен устремиться именно сейчас?

Если только эту Тьму не выпустят на свободу. Намеренно или случайно.

Кэр!..

Словно отвечая чародейке, из глубин донёсся новый удар, отзвук прокатился по ярусам и пирамидам, обрушивая уцелевшее после драконьей атаки. Багряные тучи закручивало спиралью, словно их затягивала в себя зияющая пропасть исполинского конуса, врезавшегося в плоть Эвиала, словно копейное навершие.

Забыв об осторожности, орки Уртханга выбирались наружу, изумлённо глядя вверх. Не все могли выдержать взор Спасителя-во-Гневе, некоторые даже опустились на одно колено, словно благородные нобили перед королём; Кларе захотелось крикнуть, что Он не заслуживает подобных почестей, что Он пришёл сюда просто пожирать и что такому не кланяются, но в этот момент из пропасти донеслись тяжёлые хлопки широких кожистых крыльев. Сердце у Клары оборвалось, она бросилась к краю уступа.

Из тёмных глубин опрокинутой пирамиды медленными и натужными взмахами поднимался огромный чёрный дракон. Перепонки надорваны, некогда блестящая чешуя брони пробита в нескольких местах, и в бездну тянутся тонкие кровяные шлейфы.

Но исполинские чёрные полотнища мерно вздымаются и опускаются, несмотря ни на что. Дракон летит, выбираясь из жадной, всё поглощающей бездны, и в пасти его клокочет пламя, готовое вырваться наружу истребительным потоком.

– Аве… – вырывается у Клары, и она вынуждена сморгнуть – потому что в глазах стало совсем мутно от подступивших слёз.

«Не так-то легко меня прикончить, Клара. – Голос в её сознании был тоже голосом Аветуса Стайна. – Что дальше, чародейка? Решай, и поскорее, пока я ещё могу летать!»

– Смотрите, кирия. – Райна нагнулась, подбирая что-то с окровавленных плит.

Череп. Крошечный череп нерождённого ребёнка. Желтоватый и блестящий, страшная игрушка магов, не дающих несчастному покоя уже столько веков после смерти.

А вот у неё самой детишек так и не случилось…

Хотя она может. Да-да, может. В триста человеческих лет от роду. Одно из маленьких преимуществ мага Долины.

Спаситель замер в какой-нибудь сотне шагов от Клары, неподвижно зависнув над землёй. За Его спиной, высоко в небе, бешеным круговоротом мчались багровые тучи, завывали ветры, разрывая в клочья валящий из развалин опрокинутой пирамиды дым; однако вокруг Клары воздух застыл в тяжкой, давящей неподвижности.

«Решай, чародейка! – вновь прогремело неслышимое другими. И вновь, уже куда мягче: – Я мечтал об этом. Много десятилетий. Выйти на бой с тобой плечом к плечу…»

– Никогда не думал… – бормотал тем временем Этлау, не отрывая взгляда от недвижного Спасителя. – Что узрею… собственными глазами… Его, который… – Он внезапно сорвался на визг: – Который меня изувечил! Который меня продал! Меня и всех остальных!..

Скрюченные пальцы инквизитора вцепились в замызганное одеяние – на груди, там, где следовало висеть перечёркнутой стреле, символу Спасителя.

– Орче! Капитан! Нет ли среди твоих хоть одного, кто бы в Него веровал? – громким, но нежданно твёрдым голосом окликнул Уртханга инквизитор.

– Ну у тебя и вопросы, святоша, – проворчал предводитель орков. – Нет у нас таких! И быть не может!

– Тогда пусть поищут среди добычи – мне нужна стрела со крестом! Немедля!

– Поглядим, – без запинки отозвался Уртханг, делая знак нескольким воинам. – А ну, храбрецы, живо! В эдакой свалке чего только не сыщется…

– А тебе, Клара, придётся Его сдержать. Пока я тут всё не устрою. – Этлау метнулся обратно в каземат.

– Стой, монах, стой! Ты чего задумал, говори?!

– Чего задумал? Скоро увидишь.

– Тьфу, пропасть, нашёл время загадки загадывать! – яростно выпалила Клара. – Ты знаешь, что Он не получит полной власти над Эвиалом, пока Тьма не освободится? Ну, или, по крайней мере, получит – но не сразу?

«Она права, монах, – прогудел Сфайрат, обращаясь разом и к Этлау, и к чародейке. – Перед Ним ещё один барьер. Я тоже чувствую».

– Значит, если Тьма не прорвётся, Он ничего не сможет сделать? – Райна сощурилась, оценивающе глядя на Спасителя.

– Сможет, доблестная воительница, – отозвался изнутри Этлау. – Думаешь, Он зря поднимает мёртвых?

– А зачем Он их поднимает? – Райна не притворялась всезнающей.

– Чем больше ходячих трупов увидят добрые поселяне, тем сильнее станут призывать Его, – разъяснил инквизитор. – Об этом в Священном предании тоже говорилось… не впрямую, правда. «Зов верных». После того, как Он сокрушил бы тех, кто встал против него с оружием. И после мора. Которого, правда, не было. Спаситель – или Его апостолы – пророчествовал о судьбах мира. Сейчас эти пророчества исполняются.

– Но можно ли этому верить?

– В Писании многое оказалось не так, что верно, то верно, – согласился Этлау. Голос его звучал приглушённо. – Но среди лжи и полуправды обязана скрываться и истина. Победу Ему дарует всеобщий призыв. Всеумоление. Могу себе представить, как рыдает и воет сейчас народ в Эгесте или там в Семиградье!

– Не понимаю, – покачала головой валькирия. – Но всё-таки, если Тьма не вырвется…

– То случится всё то же самое, только медленнее, – раздражённо отрезал Этлау. – Не мешай мне, храбрейшая.

Он ошибается, подумала Клара. Инквизитор во многом прав, но здесь напутал. Мёртвые и ужас, всеумоление – это просто Его оружие. Пока Тьма скована, Его власть не станет всеобщей. Он может «спасти», лишь когда мир не просто «на краю гибели», но только если окажется «за краем».

Череп. Маленький череп нерождённого ребёнка, с холодной жестокостью вырванного из материнского чрева, – Клара поёжилась, несмотря на всю выдержку. Игнациус надеялся именно на него, в случае, если Спаситель решит попристальнее взглянуть именно на мессира Архимага. Вырванный, кстати, кем – жуткими злодеями, любителями страшных и кровавых ритуалов, или же теми, кто понимал истинность принципа меньшего зла и брал на себя непрощаемую вину в надежде получить оружие против Спасителя?

Откуда у простой кости такая мощь? Почему Игнациус так на неё надеялся?

И что задумал Этлау?

…Далеко внизу вновь замелькало красное и зелёное – мертвяки, выполняя раз отданный приказ, с муравьиным упорством лезли вверх по полуразрушенным маршам. Заклятье Бельта истаяло; старый некромант отбросил врага далеко назад, но полностью не истребил (да и, наверное, никто бы не смог).

Клара немалым усилием оторвала взгляд от Спасителя. Слушай, чародейка, слушай. За тобой – Эвиал, целый мир, а спасать миры – это, как всем известно, особый талант магов твоей славной Гильдии.

…И сейчас Эвиал действительно исходит последним предсмертным стоном.

Из Аркина, Святого города, по окрестным землям разливается серая тьма. Это ещё не прорыв того ужаса, что на западе, но его начало, провозвестник, предтеча.

По суше и по морю – всё едино – маршируют ряды подъятых Спасителем мертвецов. Пусть это лишь обряд, часть сложного ритуала – бедным поселянам от этого не легче.

Прииди, Спаситель! Прииди, ибо настал последний час! – раздаётся крик от океана и до океана.

Окровавленный Сфайрат опустился рядом с Кларой, нагнул гибкую шею, заглянул прямо в лицо чародейке удивительными кошачьими глазами, с узкими вертикальными зрачками-разрубами.

«Ничего не поделаешь, Клара. Надо идти. Туда, к Нему».

– Сейчас, сейчас пойдёте, – донёсся голос инквизитора. – Вот только костерок разожгу…

– Что он несёт, Райна, какой костерок?!

– Костерок, – повторил Этлау. Из глубины каземата голос его звучал глухо. – Одну штуковину… запалить требуется. Не сейчас, правда, ещё не сейчас…

– Пока вы тут разглагольствуете, – злобно прорычал Уртханг, – глядите-ка, кто к нам опять на блины собрался!

– Вам покойник-Бельт уже говорил, что надо держаться? Ну, так и я теперь повторю, – огрызнулся Этлау. – Не за себя дерёмся, зеленокожие, и даже не за Волчьи острова! За весь Эвиал, как ни крути.

– Крутить – это я уж сам как-нибудь, – не остался в долгу орочий предводитель.

– Хватит! – рявкнула Райна. – Смотрите, там, наверху!..

Снизу надвигались зомби Империи Клешней в красно-зелёном – считай, враг уже привычный. А сверху, от разрушенного драконьим ударом венца малых пирамид надвигалась новая угроза: бесчисленные серые ряды, утопленники, вырванные силой Спасителя из крепких объятий моря.

– Значит, Ты и этим не брезгуешь?! – яростно прошипела Клара, заставляя себя взглянуть прямо в нечеловечески спокойное лицо Того, кто явился судить и спасать Эвиал.

Некромантия. Высшая некромантия. Спаситель – отец и прародитель всех, кто балуется с ходячими трупами, – пронеслась вереница суматошных мыслей. Нет, нет, что я – некроманты были всегда, в самой глубокой древности, а вот Спаситель появился не в начале начал, хотя Аглая Стевенхорст с этим бы не согласилась.

– Продержитесь! – послышался голос Этлау. – А потом – ты, госпожа Клара…

Да. Верно. Потом – я, «госпожа Клара». Единственный оставшийся нам путь – совершенно безумен, понимаю. Гордо взмыть на спине чёрного дракона и ударить Мечами, пусть и непростыми, Того, кто ещё не потерпел ни единого поражения, кто всегда…

Стоп. Не всегда. Ведь Спаситель не преуспел в Мельине, хотя там тоже вроде как оставались считаные дни до Его второго пришествия…

– Что ж, инквизитор. Зажигай, что должен. Мы подождём, но учти… – Новый громовой удар в глубинах опрокинутой пирамиды, кое-где по лестничным маршам вниз покатились каменные обломки, сметая и опрокидывая красно-зелёных зомби.

К сожалению, далеко не со всех спусков.

– К бою, кирия Клара, – негромко произнесла Райна, и волшебница, согласно кивнув, выхватила из ножен рубиновую шпагу.

Ушли. Эйвилль чуть пошевелилась – сохранять абсолютную неподвижность вблизи от эдакой пляски сил не могла даже она.

Появление Старого Хрофта, конечно, раньше бы её встревожило. Древний Бог терпеть не мог вампиров, не старался даже казаться терпимым. И в присутствии её, Эйвилль, никогда не появлялся возле Хедина или Ракота.

Но сейчас беспокоиться не о чем. Сила, вставшая против Новых Богов и их подручных, такова, что победить её невозможно – потому что она не принимает боя по правилам Познавшего Тьму или его брата. И сейчас им не поможет даже Отец Дружин. Пусть, пусть уводит свои полки – тем легче будет ей, Эйвилль, основать собственную державу.

Она соберёт всех вампиров, вне зависимости от происхождения. Она примет даже вампиров орочьей крови, хотя положение они займут самое низкое, лишь немногим выше «кровяного скота» – людей, коих подданные Эйвилль станут разводить, словно сами люди – коров.

Незачем придумывать что-то новое, если имеется проверенное веками.

«Весьма разумное рассуждение, дорогая Эйвилль».

– Вы? – вздрогнула упырица. – Я… всё сделала…

«Верной Эйвилль нет нужды бояться. Ты всё сделала как подобает и даже лучше. Хедин и Ракот здесь, в пределах Эвиала, и с ними – шестеро тех, кого принято называть Молодыми Богами. Ямерт и его сородичи. Великолепная добыча, Эйвилль».

– Но я ничего не сделала, чтобы Ямерт…

«Неважно, Эйвилль. Ты привела сюда Хедина с Ракотом. Молодые Боги, оказывается, следовали за ними по пятам. Всё, как мы и рассчитывали. Осталось последнее. Требуется лишь немного подождать».

– Позволено ли будет мне узнать, чего? – не удержалась вампирша.

«Позволено, о верная Эйвилль. Спаситель выдернет последнюю подпорку, ещё удерживающую небо над головами наших врагов».

– А если не выдернет? Если что-то пойдёт не так?

Холодный голос, отчётливо произносивший слова внутри сознания Эйвилль, словно бы усмехнулся – если, конечно, говорившее с вампиршей существо вообще способно усмехаться.

«Если не выдернет, то, дорогая Эйвилль, сработают иные механизмы. Твой бывший хозяин, Познавший Тьму, считался мастером многоходовых комбинаций, с массой запасных вариантов. Почему же ты считаешь нас глупее его?»

– Я не считаю! – с горячностью возразила она. – Просто… просто… Познавший Тьму победил всех! И магов своего Поколения, и чародеев Брандея, и Молодых Богов, и… и… и даже вас, Дальние. Он придумал, как остановить Неназываемого. Я не считаю его лёгкой добычей!

«Можешь не сомневаться, верная Эйвилль, мы думаем точно так же. Хедин и его брат повелевают могущественными силами. Мы понимаем, чем рискуем. Но Упорядоченное должно дать рождение новому Творцу, Единому. В этом предназначение всего и вся в сём тварном мире, как мы уже говорили тебе. Поэтому составление нашего плана и потребовало столь протяжённого времени. На нас работают самые разные силы, сущности и существа. Зачастую даже не подозревая, что все их усилия – лишь часть куда большей игры. Ловушка имеет множество уровней. Девятьсот девяносто девять раз Хедин с Ракотом могут избегнуть западни, однако на тысячном они совершат-таки ошибку».

– А если не совершат? – упорствовала вампирша.

«Совершат, верная Эйвилль, обязательно совершат. Они ведь отказались от истинной божественности. Пытались остаться кем были. Старательно поддерживали в себе примитивное начало Истинных Магов, и даже больше – людей, особенно Ракот. А люди совершают ошибки. Это имманентно присущее им свойство, такими увидел их Творец, и таковы они с тех пор. Следовательно, рано или поздно даже хитроумный Хедин сделает неверный шаг. Вернее, он его уже сделал.

– Могу ли я узнать, какой именно?

«Можешь. Он доверился тебе, Эйвилль».

Упырица осеклась. Но говоривший явно не хотел как-то её задеть, унизить или оскорбить – эти понятия, похоже, были ему совершенно чужды. Он просто говорил, как есть. Да, действительно, Познавший Тьму ошибся. Он не учёл, что вампиры – не просто «слуги», а обращался он с нею, великой Эйвилль, именно как со слугой. Не имея на то никакого права.

Что ж, пусть платит. От долгов не уйти никому, даже богам.

«Сейчас, именно сейчас, верная Эйвилль, один очень глупый человек, мнящий себя магом, некромантом и прочее, прочее, прочее, довершает наш план в Эвиале. Последняя преграда, ещё сдерживающая Спасителя, падёт в считаные мгновения. После этого ты, верная, увидишь поистине невообразимое зрелище. Зрелище, что заставит померкнуть даже давнюю битву за Хединсей, в коей, как ты справедливо заметила, мы, Дальние, потерпели поражение. Что ж, мы ничего не забыли, но, в отличие от многих других, кое-чему научились. Немного терпения, верная, и тебе будет явлена наша победа».

Эйвилль промолчала. Нетерпение вновь овладевало всем её существом. «Кровь богов!» – стучало в висках, перед глазами начинало мутиться.

«Ты, конечно, создашь свою державу, великая Эйвилль. Мы не сомневаемся в твоём успехе и всегда придём тебе на помощь. Вот увидишь».

– Я тоже не сомневаюсь, – прошептала вампирша.

«Внизу», перед ней, огромный иссиня-чёрный шар Эвиала качнулся, по воронёной глобуле прошла мгновенная дрожь – от полюса и до полюса.

«Один очень глупый человек довершает наш план в Эвиале…»

Впереди – только мрак. За спиной – полыхание молний.

Восемь стремительных живых стрел отвесно падают в нескончаемый провал опрокинутой пирамиды. Бесчисленные ярусы вроде бы сближаются, но никак не могут сойтись. Сколько их уже осталось позади? Тысячи, десятки тысяч? И сколько труда неведомых рабов ушло на это титаническое строение? Полноте, да строение ли?..

Семь драконов из последних сил держат строй, собой закрывая восьмую, Аэсоннэ, на чьей спине сидит, сжавшись в комок, некромант Фесс.

В охватившей глубины темноте виднеется лишь один зеленоватый огонёк – падающее тело Салладорца. Поражённый в спину магическим клинком, великий маг, тем не менее, ещё жив – или же жизнь в нём кто-то старательно поддерживает.

Пальцы Фесса сомкнулись на острых гранях Аркинского Ключа. Последняя надежда. Салладорец обманул и обыграл всех – или почти всех. Однако великий чародей не предусмотрел, что в Эвиале окажется некто, самое меньшее не уступающий ему если не силой, то, по крайней мере, подлостью.

«Долго ли ещё, некромант?!» – Это Чаргос. Драконы едва держатся, все изранены, за каждым – кровавый шлейф. А пирамида всё не кончается, и неисчислимые ярусы продолжают изрыгать пламя в дерзкую кучку вторгнувшихся.

Долго ли ещё, некромант?!

Хотел бы я сам найти ответ…

Аркинский Ключ – в руке. Тело Салладорца – совсем рядом.

Тёмные Шестеро, не пора ли вам вспомнить о нашем уговоре?!

Нужные слова сами выстраиваются в сознании.

Ведь опрокинутая пирамида – не бездонна. Где-то она обязана перейти в Чёрную яму. Где-то впереди обязан ждать Уккарон с остальными пятью сородичами.

Кто может положить предел бесконечному?

Тот, кто скажет: «всё!».

Опрокинутая пирамида и Чёрная яма – они едины. Где кончается одно и начинается другое – зависит только от тебя.

«Давай, папа, давай!» – визжит Аэсоннэ.

Но Уккарон сказал – призвать Тёмную Шестёрку лишь в момент величайшей нужды, когда враг уже почти одержит верх. Конечно, хозяин Чёрной Ямы, страж перехода не станет колебаться, если надо, он принесёт в жертву всех, и даже себя. Драконы-Хранители для него такая же мелочь, как и ползущий лесной тропкой жук, один из миллионов.

Нет, некроманту надо схватиться с Салладорцем один на один. Несмотря на то что великий маг едва жив, силы у него хватит на добрый десяток таких, как Фесс.

«Настигни его, Рыся!»

Драконица застонала, некроманту почудилось – он слышит треск её рвущихся мускулов.

Однако она таки вырвалась вперёд, оставив позади прикрывавших её остальных драконов. Фесс потянулся, ещё и ещё – пальцы вцепились в край одеяния Салладорца – подтянуть неожиданно тяжёлое тело ближе… ближе… ближе…

Крик Аэсоннэ.

Слепящая плеть молнии.

Невидимые когти впились Фессу в щёку, разодрали плоть и сорвались.

Тьма.

Свет.

Он режет плотно сжатые веки, словно нож рыбака, раздвигающего створки раковины-жемчужницы.

«Отец!» – безмолвный крик.

Есть опора. Он садится.

Только сейчас Фесс осознал, что в ушах не свистит ветер, а бесконечные ярусы опрокинутой пирамиды словно бы раздвигаются в стороны, уступая место серому полумраку, плацдарму ночи перед наступлением тьмы или же наоборот – первым бастионам рассвета, первым полкам зари, врубившимся во вражеский строй.

Дно опрокинутой пирамиды? Мóрок? Наваждение?

Он привстаёт. Руки тонут в абсолютной черноте, под пальцами – нечто гладкое, похожее на отполированный камень. Но кто может сказать, что именно это такое?

Где-то далеко-далеко в тумане смутно мерцают какие-то огоньки – окна в далеко разошедшихся ярусах опрокинутой пирамиды?

Это и есть граница двух миров? Граница, послушно появившаяся, стоило Фессу коснуться Салладорца.

Сам Эвенгар лежит неподвижно шагах в десяти, на ладонь погрузившись в непроглядный чёрный туман, больше похожий на разлитые в воздухе чернила.

Стоп, а где же драконы?!

Никого. Одна Аэсоннэ.

Где Рысь-неупокоенная и её деревянная сестра-двойник? За пределами очерченного круга? – очерченного кем, самим Эвенгаром? Не мог такой мастер не позаботиться о пути отхода на случай, если невероятное стечение обстоятельств приведёт его к поражению. Ведь даже зачарованное оружие (знать бы, чьё?), пронзив великого мага насквозь, не добило его.

Но сейчас Салладорец валяется разорванной тряпичной куклой. Живёт только чудовищная опухоль на плече эвиальского чародея – пульсирует и бьётся, словно выставившееся наружу сердце.

Где-то там вторая половина Аркинского Ключа. Казалось бы, так просто – забрать её у бесчувственного мага.

«Постой, папа. Позволь мне, для верности…»

Прежде чем Фесс успевает остановить её, Аэсоннэ выдыхает поток пламени. Огонь охватывает неподвижное тело Салладорца, однако рыжие языки тотчас же опадают, словно втягиваясь под изодранные и окровавленные одежды великого мага.

– Стой! – кричит Фесс, поняв, в чём дело, – но уже поздно.

Какой всё-таки молодец, невольно думает некромант, видя, как тело Эвенгара медленно выпрямляется. Это надо уметь – так составить заклятье, что даже истребительное первоначало, драконий пламень, обратилось бы в собственную противоположность.

Или тут сработало что-то другое? Как говорила Безымянная, лесной голем, вобравший в себя душу Рыси-первой? На глубине перестанут действовать многие из основополагающих законов мироздания?

Глаза Салладорца открылись. Голова медленно повернулась, послышался жуткий скрип, словно ожили и пришли в движение древние-предревние мельничные жернова. Фессу показалось (в серой полумгле недолго и ошибиться) – или с шеи эвиальского мага осыпаются чёрные обугленные чешуйки?

«Папа. Прости…»

– Забудь, дочка. – Фесс не отрывал взгляда от Эвенгара. Тот повёл плечами, бёдрами, словно проверяя, как всё работает в который уже раз ожившем теле.

«Что ты стоишь, папа?!»

Ах, Рыся, нетерпеливая драконица…

– Забыл поблагодарить тебя, юная Аэсоннэ. – Чёрные губы Салладорца разомкнулись. Слова он выговаривал глухо, но разборчиво и без тени глумления. – Как видишь, некромант Неясыть, всё исполнилось, как я и говорил, – все без исключения твои действия лишь способствовали конечному успеху моего плана.

– А клинок тебе в спину тоже «способствовал конечному успеху»? – Фесс заставил себя усмехнуться попрезрительнее.

– Нет, – согласился Эвенгар. – Но на эти случайности я рассчитывал. Не смог лишь предугадать, кто именно нанесёт удар. Но это уже неважно. Твоя дочь помогла мне ожить окончательно. Тело, конечно, выглядит ужасно, но заставляющее его двигаться начало – в полном порядке. И теперь я намерен довершить начатое. Эвиал будет подвергнут трансформе, пусть даже я растратил львиную долю собранной силы.

– Кстати, а где мы сейчас? – с непринуждённым видом полюбопытствовал некромант. – Раз уж, по-твоему, трансформа неизбежна и всех нас ждёт лоно Западной Тьмы – почему б тебе не сказать?

Обугленные губы растянулись в жутковатой полуулыбке, обнажая почерневшие пеньки исчезнувших зубов, словно драконье пламя пробралось и туда.

– Тянешь время, некромант? На что-то надеешься? Зря. Как ты видишь, мы вне пределов великой пирамиды. Ты видишь её далёкий отблеск, но это поистине лишь отблеск. Мне пришлось потрудиться, составляя это заклинание. Оно могло осуществиться лишь на большой глубине, где правила нашей реальности утрачивают абсолютную строгость. А теперь, – истончившаяся рука потянулась к Фессу, скрючившиеся пальцы чуть разошлись, – вторую половинку Аркинского Ключа, будь так любезен, некромант Неясыть.

– Зачем она тебе, Салладорец? У тебя – то, что откроет путь Сущности на восток. Она и так поглотит весь Эвиал. Для чего тебе вторая?

Усмешка, и со щёк Эвенгара осыпается чёрный пепел.

– Ах, бедный мой Неясыть. Даэнур так и не научил тебя мыслить абстрактными категориями. А может, как раз и научил – думать только ими. Если барьер отгораживает Сущность от тех, кто обитает в Эвиале, то как они сольются с ней, если преграда станет их отбрасывать? Они попадут в Неё только мёртвыми. А такое на руку только Спасителю, отнюдь не Той, чьим союзником я выступаю. И, если Западная Тьма начнёт распространяться сейчас, если я отворю Ей путь своим ключом, прокатившаяся по Эвиалу стена просто обратит на своём пути всё во прах. Все живущие погибнут, отправятся к Спасителю – чего последнему только и надо. А если отомкнуть разом оба замка – трансформа свершится. Мы вырвем людей из-под власти этого ловца душ, Неясыть. Ну, ты ещё хочешь сражаться? Или отдашь мне ключ добровольно?

Фесс покачал головой:

– Не верю тебе, Эвенгар. Ты болтаешь о трансформе только для отвода глаз. И всегда болтал исключительно с этой целью. Придумано ловко, не спорю. Но на твоём месте я озаботился бы более правдоподобной выдумкой.

Кривая ухмылка.

– Боюсь, здесь моя словоохотливость закончится, Неясыть. Отдай ключ. Или ты узнаешь наконец, что такое мой настоящий гнев.

– Обрати его лучше на того, кто так ловко меч промеж лопаток тебе вогнал, – прозвенел голосок Рыси – её человеческий голос.

Жемчужноволосая девчонка – нет, уже девушка! – худая, стремительная, чем-то и впрямь напоминающая хищную рысь – застыла рядом с Фессом, деловито выставив перед собою лёгкий клинок – саблю, полученную от гномов Пика Судеб. По стали твёрдыми изломами легли угловатые гномьи руны – сейчас пылающие яростным жаром, словно раскалённый металл, только что вынутый из горна.

На сей раз Салладорец не усмехнулся.

– Спаситель уже здесь, – глухо проговорил он, отворачиваясь от драконицы и глядя прямо в глаза Фессу. – До его полной и окончательной победы осталось совсем чуть-чуть. Его противники… оставили поле боя, почему – я не знаю. Возможно, устрашились… не хочу гадать. Сущность даёт нам шанс, Спаситель – не оставляет ни единого. Не противься, Фесс. Деваться некуда не только тебе. Мне тоже. Я остался жив, но растратил слишком много из собранного. Устраивать тут с тобой скачки и фейерверки не входит в мои намерения.

– А чего тебе бояться, если даже мой пламень не может повредить неуязвимому Эвенгару? – опередила Фесса драконица.

– Чего мне бояться… – эхом откликнулся чародей. – Видишь ли, о неистовая Аэсоннэ, всякий план имеет запас прочности. У моего таковой почти исчерпан. Да, я не учёл появления врага с таким оружием. Не допускал мысли о том, что подобное вообще существует. Что поделать, даже великие умы, к коим я себя отношу – думаю, ты не станешь спорить, – не обладают всезнанием. Это прерогатива бога, настоящего бога, а не тех кукол, что «правят» сейчас мирозданием, и даже не Спасителя. Но об этом нам теперь рассуждать, боюсь, не совсем удобно. Итак, некромант Неясыть?..

– Как насчёт встречного предложения, Эвенгар?

– Это какого же? – скривился эвиальский волшебник. С лица вновь посыпалась зола.

– Ты отдаёшь мне свою половину Аркинского Ключа. Заодно можешь мне рассказать, кем и когда он был создан.

– Я? Отдаю тебе свою половину? Ты безумен, мальчишка!

– Вовсе нет. Я соединяю ключ в единое целое и приканчиваю Сущность. С твоей помощью или нет – уже неважно. После чего можно обратиться и против Спасителя.

– Бред, – повторил Салладорец. – Спаситель непобедим. Он создал пророчества Разрушения. Наложил сам на себя ограничения, чтобы обойти Закон Равновесия. С ним может справиться только Она. Западная Тьма. Наш последний союзник…

– Так и будем перебрасываться словами, Эвенгар? Вижу, нам не договориться. Давай, покажи, чего стоишь, не жди. У тебя ведь нету времени, я правильно понимаю?

– Глупец, – зарычал Тёмный маг. – Хорошо же. Ты увидишь, что такое Эвенгар Салладорский! Я выпью твою жизнь, твою самость, и сущность твоей драконицы я выпью тоже! Смотри и дрожи!

– И-эх! – Рысь метнулась к волшебнику, размахивая саблей. Лезвие врезалось в выставленный локоть чародея, просекло обугленную плоть и завязло в кости. Эвенгар дёрнул рукой, но эфес клинка так и остался в ладони у Рыси, драконица крепко стояла на ногах, успев пнуть эвиальского мага в рёбра. Хруст и треск, словно там всё переломалось.

Чародей захрипел, вцепился себе в шею, словно пытаясь разодрать горло. Сабля Рыси наконец вывернулась из её пальцев, драконица растянулась, чёрный туман немедля взволновался, струйки его попытались встечь вверх по бокам и плечам лежащей.

Здесь, на дне, законы повседневности изменены, твердил Салладорец. Он сумел превратить драконье пламя в собственную противоположность. Вобрал в себя его чистую силу. А ты, некромант? Что ты этому противопоставишь?

– И это всё, на что ты способен, Салладорец?

Здесь, в глубине опрокинутой пирамиды, хватает свободнотекущей силы. Есть где почерпнуть, есть из чего сплести заклятье. А ну-ка, попробуем для начала вот это. Главное, чтобы Салладорец клюнул и втянулся.

Широкий взмах – с ладони некроманта срывается множество летающих черепов, в глазницах пылает пламя, огромные челюсти клацают.

Десяток, другой, сотня – Салладорца погребает под собой целая груда оживших черепов. Клыки впиваются в обгорелую плоть чародея, рвут – Эвенгар вопит, опрокидывается на спину, катается, словно человек, сбивающий пламя с одежды.

Черепа трещат и лопаются, рассыпаясь жёлтой костяной трухой; каждый раздробленный отзывается острой болью в груди некроманта.

Салладорец с трудом поднимается – вернее, пытается подняться, потому что некромант, едва разогнувшись, со всей силой бьёт сапогом прямо в лицо чародея. Пята попадает в цель, скула ломается, нос сворачивается на сторону. Уцелевшие черепа вгрызаются в Эвенгара, словно голодные псы в брошенную им кость.

Удар опрокидывает Салладорца наземь, руки чародея раскинуты, черепа, словно крысы, вцепились в них, прижимая к тёмному камню, не давая эвиальскому магу подняться.

Что-то всё слишком просто, – успел подумать Фесс.

Наверное, это его и спасло – некромант инстинктивно выставил защиту, простое отражающее заклятье, однако этого оказалось достаточно. Видно, здесь и впрямь не действуют многие законы…

Что его ударило, Кэр не понял, не успел даже разглядеть. Дергающийся и хрипящий Салладорец вроде бы не пошевелил и пальцем – заклинание у него сплелось само по себе.

Сверкание и блеск возле самых глаз; чудовищный пресс, обрушившийся на грудь и выжимающий из лёгких последние крохи воздуха; удушье, красная пелена заволакивает взор; Фесс чувствует, будто не то летит, не то падает.

Чернота, исполосованная молниями; за ней – сверкающий овал входа. Тоннель?

Сдвигающиеся стены.

Не шелохнёшься. Не вздохнёшь. Не крикнешь.

Нет!

Ты не имеешь права.

Отец?

Отец, отец. Пришло время, сын. Когда я давил прозванных Безумными Богами, я тоже был уверен, что одолею и преодолею всё одним лишь знанием. Что мои заклятья, заклятья Гильдии боевых магов, помогут одержать верх над любым противником. Я ошибался, сын. Не повтори моей ошибки.

«Не повтори его ошибки, Фесс».

«Ты?»

«Я, некромант. Прости, но у тебя совсем не осталось времени».

«Я понял твою идею, – сказал Фесс, сжимая левой ладонью заветный шестигранник. – Ты долго намекала мне, но я оказался не из тех, что схватывают с лёту. Впрочем, ещё не поздно всё исправить».

– Папа! – Рыся приподнялась, лицо окровавлено, словно она расшиблась о невидимый пол. – Нет, папа!

Всё будет хорошо, девочка. Мне следовало поступить так давным-давно. Незачем цепляться за ушедшее. Я был просто молодым идиотом, переступавшим через чужие жизни. Те двое девчонок, походя убитых в Мельине, ещё в пору «службы» у патриарха Хеона, – что им с моего раскаяния и мучительных снов? Жизни отняты. Надо платить. Но – не абстрактному божеству справедливости, а ещё живым. Таким же девчонкам, как и те, кому выпал чёрный жребий оказаться у тебя на дороге.

И плата, честное слово, очень невелика.

Салладорец выжимает последние остатки воздуха из лопающихся лёгких; пальцы некроманта судорожно стискивают шестигранник, и Фесс радуется знакомой боли.

С хрипом, натугой, едва-едва, но ему удаётся сделать вдох.

Алое мерцание в глазах исчезает – и некромант видит, как чёрный туман постепенно начинает стягиваться к нему, заключая в подобие кокона; и вот уже некромант на ногах, он стоит на знакомом пороге Чёрной башни, а прямо в лицо ему улыбается знакомый карлик-поури по имени Глефа.

– Ты опять здесь?

– Я-то да; а вот не забыл ли ты о Салладорце?

– Кто ты? Она сама? Или ты Её доверенный посланник?

– Не то и не другое, – покачал уродливой головой поури. – Всего лишь твоё собственное отражение в идеально чёрном зеркале. Больше ничего не скажу. Лишь только помогу. В одном последнем деле… Да ты входи, входи. Время здесь идёт по-своему, но медлить тоже нельзя.

За порогом некроманта встретили голые стены; там, где раньше возвышалась величественная клепсидра, колыхалась темнота, словно занавес под ветром. И сама Башня, твердыня Западной Тьмы, предстала мягкой, податливой, словно глина в руках мастера.

И этот мастер – ты, Кэр Лаэда.

– Пришла пора, – спокойно кивает карлик. И на всякий случай уточняет: – Это не я тебе говорю. Это ты сам себе.

Фесс встряхивается. Сила возведённой им башни наваливается на плечи, трещат суставы и кости, лопается кожа.

Преображение.

Этлау называл его облик «чёртом», потом был могучий зверь наподобие вепря… что теперь?

Нельзя победить одним умением. Или восполнимой жертвой. В схватке вселенских сил, где с одной стороны – продавшие собственное естество, такие, как Салладорец, а с другой – обычные люди, нельзя пройти, элегантно помахивая глефой.

Потребовался ужас Эгеста, смерть Джайлза, гибель друзей, слепая кукла неупокоенной Рыси, чтобы понять и принять эту несложную и очевидную на первый взгляд истину.

Некромант сейчас даже радуется рвущей его боли. Боль – это нечто человеческое. Наше, всегдашнее, говорящее – ты ещё среди нас, ты способен чувствовать. Ты не станешь пить драконье пламя, подобно шагнувшим за черту.

Стены башни на глазах обретают незыблемость и твёрдость. А он, Фесс, чувствует, как удлинились руки, раздались плечи и бёдра, как наливаются силой мышцы – но глаза его по-прежнему видят привычное, словно оберегая хозяина от потрясений.

…Что-то туго натянутое лопнуло наконец в груди, и некроманта опрокинуло на пол – такую боль он уже не смог терпеть. Вместо крика из горла вырвался жуткий рёв, под стать тварям Змеиных лесов.

– Я сберегу тебя, твою самость, – слышит он неестественно спокойный голос карлика. – Иди и сверши потребное. Но сперва скажи – принимаешь ли ты известную тебе участь?

– Принимаю целиком и полностью. – Ещё находятся силы ответить.

– Ты выбрал. – Карлик отступает, почти сливаясь с тьмой возле стен. И повторяет: – Я сберегу твою самость.

Не хочется верить тому, что это значит.

Но обратного пути нет, и горькая гордость помогает справиться с нахлынувшим отчаянием. Всё, тебе не повернуть. И не вернуться в Долину. Не постучаться в двери родного дома, не услыхать милую болтовню заботливой тётушки, не вдохнуть аромата её несравненной стряпни; и нет нужды отмахиваться от тро– и четвероюродных племянниц Клары Хюммель.

Встань и иди, некромант.

Да, – отвечает Кэр Лаэда, видя перед собой печально улыбающегося отца.

…Чудовищные когти клацают об пол. Створки распахиваются, Фесс оказывается на уже знакомой чёрной равнине, видит неподвижно застывшего Салладорца – или нет, не застывшего, тот движется, но очень, очень медленно.

Наступить и раздавить. Всё так просто.

Закованная в чешую громадная лапа поднимается над Эвенгаром.

Ничего не меняется. Время по-прежнему в моей власти. Я могу даже осмотреться.

За спиной Фесса – Чёрная башня. Но не тонкий стилет, а лишь один кругляш основания, первого этажа. Выше – пустота.

Всё правильно. Жертвенный путь ещё не пройден до конца, искупление не достигнуто.

Вдали мерцают огоньки, там время, похоже, не остановилось – чувствуется движение, мелькание и мельтешение, словно огромные полчища муравьев со всех ног торопятся к приманке.

Зомби? Мертвые воины Империи Клешней?

Хватит.

Вдоль спинного хребта прокатывается последняя волна боли, прокатывается и замирает. Когтистая лапа новосотворённого дракона занесена над эвиальским магом; ну же, рази, рази, Фесс!

Раз уж ты принял эту участь.

Белый клин рыцарей Ордена Прекрасной Дамы спускался всё глубже и глубже, походя опрокидывая и сбрасывая с лестничных маршей второпях собранных против них мертвяков. Каждый боец в строю знал свой маневр; все отточено до кинжальной остроты, каждое движение и каждый шаг. Длинные мечи рубят оживлённые чародейством тела, щиты отшвыривают их в стороны. Казалось бы, такие клинки рыцарей не годятся для боя в плотном строю; но командоры Ордена не напрасно потратили несколько сотен лет на отработку этих приёмов. Точности позавидовали бы лучшие лекари-хирурги.

Сколько осталось позади ступеней? Сколько тысяч шагов по скользкому камню? И сколько ещё предстоит сделать?

Неважно, ибо цель близка, и каждый, возложивший на себя белую броню, навесивший на левую руку белый щит с выложенной золотом эмблемой Ордена, знает это. Знает, что его собственная жизнь, с одной стороны, не значит ничего, а с другой – не имеет цены, ибо никто не имеет права погибать до мига, когда начнётся главное, и приближение этого главного в строю чувствуют все – от матёрого, как старый волк-одиночка, командора, до самого молодого из носящих рыцарские шпоры, Доаса; к наплечнику его ещё с Аркина намертво прикручена подобранная в развалинах детская игрушка – смешной тряпичный тигр, набитый ватой.

Из какого ты мира, молодой рыцарь, что привело тебя в Орден, как проник в тебя свет Вечнопрекрасной Дамы, как ты уверовал в Неё?..

Как бы ни уверовал, отвечает он на немой вопрос затаившейся черноты, как бы ни пришёл – теперь я здесь, и счастлив, что моему мечу нашлась работа.

Сперва в сторону отряда летели отдельные молнии и огнешары – командор и старшие рыцари составили щиты домиком, скомандовав «сферу отражения». Это значит – устреми свои помыслы к Прекрасной Даме, представь, что Её красота неоскверняема, и, соединённая с могущественным додревним заклинанием, созданным ещё на самой заре Ордена, твоя вера убережёт тебя и братьев.

Орден встал бы рядом с великим Ракотом и его братом Хедином в их битве против Спасителя; но превыше всего – иной долг, долг перед Прекрасной Дамой; освободись Она, и никакие Спасители не смогли бы утягивать людей за собой в бездну, потому что великая красота всесильна, она побеждает без кровопролития и ей не нужны мечи.

В тот миг, когда Прекрасная Дама воцарится в сердцах смертных и бессмертных, миссия Ордена будет исполнена и последний командор с истинным облегчением и чистой радостью сложит к Ее ногам знаки своего достоинства.

Но до полной победы ещё далеко. Тем более что не видно – пока – главного врага.

А потому вниз, вниз, вниз! Ступени сливаются, и каждый шаг переносит рыцарей на целый марш, от яруса к ярусу. Ряды мертвяков истончаются, их всё меньше и меньше – похоже, невидимые их распорядители предпочли иную цель, не столь неподатливую.

Командор вытягивает руку с клинком – что там, впереди? Лестница заканчивается, Орден достиг дна опрокинутой пирамиды?

Иссиня-чёрная дымка, а прямо посреди неё вздыбился нелепо выглядящий обрубок, точно пень; ворота широко распахнуты, и чудовищный зверь навис над жалкой человеческой фигуркой, увенчанная исполинскими когтями лапа занесена над головой жертвы; а чуть поодаль хлопает крыльями и бьётся о незримую преграду ещё один дракон, бело-жемчужный и прекрасный, достойный носить на себе саму Прекрасную Даму.

Кондиции Ордена велят сражаться за красоту и справедливость, защищая слабых и обиженных; но сейчас командор лишь коротко командует «за мной!» и бросается прямо в распахнутые ворота обрубка Чёрной башни.

Миг спустя Доас понимает, почему – чудовище, нависшее над человеком, открыло им дорогу дальше, к Прекрасной Даме.

Главный бой Ордена впереди.

Время выкидывает странные шутки здесь, на только что образовавшемся дне опрокинутой пирамиды. Мимо Фесса ураганом промчались несколько десятков рыцарей в броне удивительной снежной чистоты. Ни пятнышка на белых с золотом щитах, словно воины и не прорубались сквозь ряды мертвяков.

Не задерживаясь, рыцари скрылись в распахнутых воротах Чёрной башни.

В этот же миг страшно оскалившийся Салладорец ударил в ответ – с эвиальского мага словно спали незримые оковы. Нестерпимый блеск возле самых глаз и рвущийся из раздувающихся лёгких рёв боли – именно рёв, не человеческий крик.

Кажется, его отбросило, – почти вбив, словно барельеф, – на стену обрубка Чёрной башни.

Неслышимый для прочих визг Рыси.

Едва разлепляются залитые тёмной кровью веки.

Салладорец стоит, выпрямившись, запрокинув обугленное лицо. Вокруг него вновь разгорается гнилостно-зеленоватый свет, заставляя тьму отступать. Не требовалось особого магического дара, чтобы почувствовать чудовищную силу, вливавшуюся сейчас в полумёртвого и мало чем отличавшегося от зомби чародея.

Надо сдвинуться с места. Что-то сделать. Отразить. Защитить.

Откуда-то сверху на Салладорца бросается белый дракон – Аэсоннэ вступила в бой. Небрежный взмах почерневшей кисти – Рысь отшвыривает, как и самого некроманта секундой раньше.

Эвенгар делает несколько неуверенных шагов к распростёртому Фессу. Он тоже идёт с явным трудом, приволакивая ноги, словно наполовину парализованный. В протянутой руке – поблескивающая половина Аркинского Ключа.

Что ж, пора, некромант.

«Уккарон. Время пришло».

«Мы ждали», – доносится рокочущий гром, и земля содрогается в такт словам.

– Ключ, – заплетающимся языком произносит Салладорец. – Отдай… ключ…

Он уже совсем близко. Некроманта касается смрадное дыхание, словно на него надвигается полуразложившийся труп.

«Мы идём!»

Гром, серый полумрак секут и хлещут молнии. Чёрное покрывало вздымается, вспучиваясь шестью исполинскими курганами, под какими только хоронить замекампских богатырей.

«Мы пришли».

«Встань и иди, некромант Неясыть. Встань и иди, Разрушитель. У тебя много работы».

Разрушать можно и для того, чтобы на месте разрушенного уродства появилось что-то новое. Возросшее само, а не по чьей-то указке.

Шесть курганов раскрываются, уже знакомые тени Шестерых скользят к Салладорцу. Тот шипит, перехватывает Аркинский Ключ зубами, быстро-быстро жестикулирует, немыслимым образом выгибая и чуть ли не выламывая собственные пальцы.

Но это не его собственная сила. Он за неё не платит и ничем не рискует.

Опухоль на плече Эвенгара лопается, оттуда истекает зелёный гной, обволакивая фигуру эвиальского мага, словно перчатка.

Шестеро Тёмных замирают. Полуослепший Фесс видит, как от полюса и до полюса Эвиала начинают стягиваться земные тропы, проложенные теми, кто веками поклонялся великой Шестёрке, когда они полновластно владели Эвиалом, судя по справедливости, жестокой, но беспристрастной, как жестока и беспристрастна сама природа.

«Мы здесь. С нами всё, что ушло. Мы на своей земле и с неё не уйдём. Не тебе, Тёмный маг, решать судьбу Эвиала. Он определит её сам. Получай!»

Шесть фигур вспыхивают, пламя оконтуривает их, и – словно шесть незримых клинков обрушиваются на Салладорца. Фесс видит стремительный росчерк бесплотных лезвий на колышущейся поверхности чёрного моря; твёрдое основание раскалывается, сквозь щели пробивается тёмный огонь.

Салладорец кричит, воздетые руки трясутся, зелёное свечение отделяется от него, складываясь в гротескную фигуру дуотта. Рядом со змееголовым возникает шестирукий великан, поодаль – крылатый монстр.

Знаменитая троица из эвенгаровой гробницы.

Заёмная сила обретает воплощение.

Трое защитников Салладорца неспешно движутся навстречу Шестёрке.

А Фесс – Фесс по-прежнему не может приподняться, оторваться от кажущихся спасительными стен Чёрной башни, пусть не настоящей, всего лишь обрубка, но…

Он видит, что сейчас творится в Эвиале. Видит зависшую над ним фигуру Спасителя, видит рыдающие коленопреклонённые толпы, сбившиеся вокруг церквей и церквушек. Видит тянущиеся бесконечные колонны мертвецов, разрытые погосты – куда там Западной Тьме! Вся сила Сущности не произвела бы и сотой части учинённого в единый миг Спасителем.

Скрепы мира дрожат. Эвиал готов сорваться с веками прочерченного пути. Небесный свод едва удерживается вбитыми во времена Творения гвоздями.

Шестеро Тёмных замирают на месте.

«Не подведи нас, Разрушитель».

Не подведу, мысленно обещает Фесс. Он видит колышущуюся, как под ветром, иссиня-чёрную завесу и знает, что кроется за протянувшимися на тысячи лиг полотнищами.

Выбор сделан, Кэр Лаэда. Встань и иди.

Гром бьётся в опрокинутой воронке уже непрерывно. Тьма бежит от яростного блеска слепо бьющих куда попало молний, Шестеро Тёмных сцепляются с тройкой защитников Салладорца, но, несмотря на численный перевес, их тотчас начинают теснить. Фесс видит лишь смутное мелькание, стремительные вспышки, словно там сталкиваются и разлетаются невидимые клинки.

– Отдай ключ! – Эвенгар уже совсем рядом. Его трясёт, всё тело ходит ходуном. Скрюченные пальцы тянутся, тянутся, тянутся… кости прорастают сквозь обугленную плоть, ведущие от них нити уходят куда-то совсем далеко, за пределы Эвиала, куда уже не проникает взор новосозданного Разрушителя. Эти нити сейчас рвут самое ядро мира, режут глубочайшие корни гор, и дрожат, из последних сил пытаясь вобрать безумный поток силы, все восемь драконьих Кристаллов.

Фесс чувствует, как напрягаются мышцы, натягиваются связки, как, превозмогая рвущую боль, тело пытается дать отпор. Напрасно; Эвенгар легко отталкивает страшные на вид когти, наклоняется…

Некроманту кажется, что из него вырвали сердце.

Салладорец выпрямляется, что-то неразборчиво шипит. Сейчас он почти ничем не напоминает человека; покрытые зелёным пальцы одним движением соединяют обе половинки ключа.

Лопается великая струна, режет слух высокий звон, пронёсшийся от края до края Эвиала.

– Всё, всё, всё, – истерично шепчет Салладорец.

Всё, всё, всё, – повторяет за ним погибающий мир.

Пересекшая Эвиал из конца в конец чёрная полоса Западной Тьмы оживает. Фесс чувствует Её движение – с него словно сдирают кожу. Каждая лига там, на поверхности – сколько-то с него самого.

«Встань и иди, некромант!»

Знакомый голос почти умоляет.

Под чёрным покрывалом исчезает океан, в ужасе разлетаются кто куда альбатросы, на пустых, необитаемых островках мечется мелкая живность, даже пышные пальмы дрожат, словно чувствуя приближение неминуемого. Дневной свет меркнет, наползает серый туман, оттуда, где кипят незримые подводные костры, разожжённые силой Спасителя.

Чёрная блистающая стена поглощает всё на своём пути – облака и ветры, птиц и китов, всё. Человеческому глазу не проникнуть сквозь эту завесу, не узреть, что происходит за мерным колыханием, словно по Эвиалу неспешно движется исполин, закутанный с ног до головы в плотный плащ.

– Всё, – выдохнул Салладорец, с блаженной улыбкой опускаясь наземь. – Теперь последнее, самое последнее…

Фесс хотел было зажмуриться. Не смог.

«ВСТАНЬ И ИДИ, НЕКРОМАНТ!»

Не могу, беззвучно ответил Фесс. Не могу.

Спаситель вздрогнул, по всему его телу прошла судорога, лицо жутко скривилось. И все остальные, Клара, Райна, Этлау, Эйтери, орки – все замерли, потому что над миром пронёсся страшный предсмертный стон, словно в ужасной агонии расставалось с жизнью неведомое существо.

Лопнувшая струна. Рухнувшая стена. Покатившаяся лавина.

Спаситель выпрямился. И быстро зашагал вниз, увлекая за собой затянувший полнеба водоворот багряных облаков.

Сдерживавшая Его преграда рухнула.

Пришёл твой час, Сильвия.

Хозяйка Смертного Ливня тоже, как и все, слышала пронёсшийся над Эвиалом погребальный звон.

Всё, ожидание кончилось.

Прятавшееся в обломках скал существо гордо выпрямилось, взглянуло, не опуская глаз, прямо в лицо Спасителю и запело. Древнюю песнь без слов, пришедшую из тайника души, того же, где хранился облик отца. Песню зла и ненависти, ко всем и ко всему.

Сквозь багряный занавес продёрнулась первая чёрная нить.

Но никто, и даже Спаситель, не обратил на это внимания.

Две белые латные перчатки, намертво вцепившиеся друг в друга. Облака лёгкого пламени вокруг, небесный свод – и открытая рана Разлома внизу. Она исходит гноем – козлоногими тварями, растекающимися всё дальше и дальше по Мельину. Их уже не сдержат никакие жертвоприношения.

Схватившаяся с Императором тварь тоже здесь, им уже не разжать смертельных объятий. Земля и тварный мир далеко внизу, возврата нет ни для кого; но за спиной козлоногой бестии – только пустота, а Император слышит миллионы голосов. Миллионы сердец бьются сейчас в унисон с его собственным, превратившимся в сгусток чистого пламени.

Там осталась Сеамни и их ещё не рождённый сын. Сын, чей голос он, Император, тем не менее, слышит. Там – верный Клавдий, не поддавшийся искушению. Легионеры, мужественные и упорные, сражавшиеся за своего Императора и с людьми, и с чудовищами. Гномы Баламута, не испугавшиеся пойти против сородичей.

Видишь, враг, сколько их, тех, кто за меня? А чем можешь похвастаться ты, кроме всепоглощающей бездны?

…Шумит на ветру могучий сосновый лес, приютивший под красноствольными деревьями целый сонм самых причудливых созданий. В чёрной броне, с развевающимся за плечами плащом, стоит высокий рыцарь, Ракот, Бог воинов. За его спиной – два молоденьких деревца, одно чуть повыше, из-под корней бьёт родник. В руке Ракота – горящая ярким бездымным пламенем смолистая ветка; но на лице бога нет ожидаемого торжества. Напротив, он как будто заключён в призрачную клетку, какую не сразу и разглядишь – словно серая паутина, эта завеса плавает над его головой и плечами.

– Укажи путь, – говорит Ракот. – Укажи ему путь!

Укажи путь кому?!

…Есть три способа закрыть Разлом.

Первый – завалить. Второй – заставить сойтись разодранные земные пласты Мельина. И третий – не тратя времени на засыпку, вбить в заражённую, загнившую рану раскалённый клин.

Правая рука Императора начинает гнуть вцепившуюся в неё конечность козлоногой твари.

Я знаю, почему. Я ведаю, за что.

– Папа! – Мальчишке, наверное, лет двенадцать. Возраст, когда в Империи пора брать первую жизнь, сражаясь за правое дело. – Папа, давай!

– Гвин!

– Повелитель! – последнее хором выкрикивают голоса Клавдия, Сежес, Баламута и ещё – молодого Мария, нового барона Аастера.

Тварь шипит в лицо, летят обжигающие брызги слюны. Наверное, это просто кажется – ведь он, Император, уже умер, его тело сгорело в пламени первого удара.

– Возьми ветку, – слышит он Ракота. – Это укажет путь.

Богатырь-бог протягивает руку сквозь решётку своей клетки.

Горящая ветка перекочёвывает к Императору. Просто держится рядом, ведь руки у него заняты; но правая продолжает гнуть, выламывать и крушить вцепившуюся лапу бестии – каждое движение Императора словно поддерживают тысячи рук живых и мёртвых, оставшихся в Мельине. Вот пальцы дотягиваются до запястья врага, касаются белой кости зачарованной перчатки, тянут её на себя…

Яростное шипение, но на сей раз смешанное с отчаянием.

Император начинает гнуть вражье запястье, заставляя белые перчатки разойтись. И гнёт, забыв о боли и смерти, пока кость не ломается с сухим треском и перчатка врага не оказывается у него, Императора.

Ликующий многоголосый крик – от полюса и до полюса.

Но дело не сделано – тварь вцепляется в лицо, метит в глаза, боль почти гасит сознание – но Император даже не защищается.

Зубы впиваются ему в шею, клыки рвут горло – пусть. Он шёл победить, а не выжить.

Паря на огненном облаке, терзаемый изломанной, но не утратившей ярость тварью, Император видит куда больше, чем прежде. Не только Мельин, но также и иной мир, соединённый с его собственным пылающе-кровавой нитью.

На другом конце нити – Эвиал, это Император понимает сразу, знание пробивается сквозь боль и мýку. Там сошлись в неистовой схватке иномировые силы, там нависла над всем сущим раскинувшая сияющие объятия фигура Спасителя, и там же – глубоко, глубоко в иных слоях бытия – насмерть схватился со своим врагом старый знакомец – Фесс.

Он тоже, как и Император, прошёл врата, за которыми – дорога только в одну сторону.

Его враг Императору не виден, зато возвышается во всей красе исполинское чёрное копьё с тускло рдеющим наконечником. И Император, превозмогая боль, делает, наверное, последнее, ему оставшееся, – взмахивает ярко пылающей сосновой веткой.

Пламя от неё перекидывается на белые перчатки, зачарованная кость горит и плавится, но боли уже нет, как нет и жизни.

Зато во мгле безбрежного Упорядоченного ярко и яростно вспыхивает новая звезда. Путеводная звезда для тех, кому ещё только предстоит полечь, чтобы жили другие.

«Время настало, верная Эйвилль», – услыхала задрожавшая от нетерпения вампирша.

Чёрная глобула Эвиала продолжала беззвучно дрейфовать, незаметно для смертного глаза покачиваясь на волнах свободнотекущей силы. Под блистающе-агатовой бронёй кипела битва, сшибались и падали бойцы – а снаружи всё оставалось до обидного тихо и спокойно. Эйвилль бы не отказалась посмотреть, как жернова Спасителя перемелют полк этой выскочки Гелерры, как подмастерья недостойного Хедина бросятся во все стороны, словно крысы, умоляя о пощаде.

…Она не понимала, что соратники крылатой девы не бросят оружия, даже прижатыми к пропасти, и не сдадутся, обещай им хоть сколько угодно жизнь, свободу и богатство.

Иных Познавший Тьму и её же Владыка при себе не держали.

«Спаситель свободен, – сообщил тот же холодный голос. – Все условия соблюдены, все пророчества исполнены. Эвиал выпадает из Упорядоченного. Так он достался бы тварям Неназываемого, а так – мы позаботились, чтобы распорядиться им по собственному усмотрению».

По чёрной глобуле снова прошла волна дрожи. Эйвилль крепче сжала зелёный кристалл – залог Дальних; это помогло – взор вампирши очистился, стало видно чудовищное переплетение корней, словно прораставших сквозь тёмную глобулу и, подобно якорям, удерживавшим мир на месте. Сейчас по этим корням скользили ярко-зелёные искры, с лёгкостью пережигая сгущённую плоть Упорядоченного.

Эйвилль ощутила укол тревоги.

Что они задумали, эти Дальние? Пережигают корни самого мира, накрепко запечатав его границы, – а как же она, как же её награда? Ведь Хедина с Ракотом должны были пленить и отдать ей!

«Пусть наша верная не беспокоится. Это необходимая мера, чтобы лишить Новых Богов всякой поддержки, возможности черпать хоть что-то из пределов Упорядоченного».

Вампирша нехотя кивнула, но беспокойство её не угасало.

– Когда я получу обещанное? – решилась она наконец.

«Совсем скоро. Как только мы покончим с корнями».

– Но что с Эвиалом случится тогда? – не уступала Эйвилль.

«Ты всё увидишь».

– У меня ваш залог, – вырвалось у вампирши.

«Конечно. Мы дали тебе известную власть над нами. Как свидетельство наших добрых намерений и правдивости».

Эйвилль не нашлась что ответить. Искренность Дальних казалась совершенно обезоруживающей.

Зелёные искры продолжали свою работу, корни Эвиала лопались один за другим.

«Пусть наша верная не беспокоится», – настаивали незримые собеседники.

Однако что-то мешало Эйвилль последовать этому совету. Вампирша дрожала всё сильнее и сильнее – тем более что Эвиал и Мельин по-прежнему связывала тонкая, ни для кого, кроме неё, похоже, не видимая нить, протянувшаяся от человека к богу. Сейчас эта нить натягивалась всё сильнее, но не собиралась лопаться.

Что-то пошло не так. Ужасно не так.

Из глубин опрокинутой пирамиды теперь неслись непрерывные раскаты грома, сливавшиеся в сплошной рёв, словно там бесился целый рой исполинских драконов. В который уже раз по лестничным маршам и ярусам надвигались орды зомби в красно-зелёном; кое-где орки уже схватились с подступающей нечистью.

А потом…

– Не-ет! – истошно завопил Этлау из глубины каземата, но Клара всё почувствовала и сама.

Лопнувшая струна хлестнула ледяной, обжигающей болью. Протянувшись от небес до земли, эта струна, казалось, до последнего удерживала неимоверный, непредставимый груз – целый мир.

И вот – разъялась.

Нахлынуло тошнотворное, подмучивающее чувство, Клара пошатнулась, удержавшись на ногах лишь благодаря помощи Райны. Незримая стена покатилась с запада, с каждым мгновением убыстряя ход, стремительно поглощая пустые просторы океана, мелкие острова, расправляясь с деревьями и птицами, сжирая китовьи стада и рыбьи косяки, обращая в себя любую форму жизни и усиливаясь всё больше и больше.

Западная Тьма получила наконец вожделенную свободу. Кларе казалось – она слышит хор ликующих голосов, как будто там, за сотканным из мрака занавесом, прятались певцы, словно в античной трагедии.

И тотчас шагнул к земле Спаситель.

Океан за его спиной взорвался новыми фонтанами пара – до самых небес. Камни затрепетали, в зените разгоралось новое солнце – истребительно-белое, словно напоминание о том пламени, что низойдёт на обречённую юдоль, стоит Ему завершить великий суд.

– Пора, кирия.

«Сейчас или никогда, Клара!»

– Сейчас, госпожа! Сейчас! – Это уже Этлау из каземата. Толчок силы – словно удар под дых. Тошнота усиливается – чем он там занят, этот инквизитор?!

«Некромантией, Клара. Как умеет и как может. И я бы ему не мешал. – Это дракон. Шея выгнута, страшные клыки обнажены, в глотке клокочет пламя. – Взойди на меня, Клара. Настало время для последнего полёта».

– Пора, кирия, – настойчивее повторяет Райна.

Облитая чёрной бронёй шея дракона наклоняется. Валькирия взбирается первой, протягивает руку Кларе, и чародейка делает шаг.

Она тепла и кажется почти что мягкой, эта броня. Внутри дракона кипит и бьётся пламя, стремясь наружу.

Пора лететь. Пора исполнить столь давно обещанное.

Но… разве не Западная Тьма была её врагом? И что делать, если Та освободилась?

Однако недаром на сдерживавших мрак скрижалях был знак Спасителя. Начало и конец кроется именно тут, и хватит обманывать себя – Он искусно обошёл вселенские законы, заложив в Эвиале залог своего грядущего возвращения – и своего же триумфа.

– Летим! – кричит Клара, почти бросаясь на шею Аветуса – то есть, конечно, Сфайрата.

– Летим! – подхватывает валькирия.

– Летите, а я поддержу, – доносятся последние слова Этлау.

Широкие чёрные крылья разворачиваются, упираясь в сгустившийся воздух. Сфайрат отрывается от нагретого камня опрокинутой пирамиды, взмывает, бросаясь наперерез Спасителю.

Ждать больше нечего – Клара берётся крест-накрест за эфесы Алмазного и Деревянного Мечей.

Внизу, в каземате, странно спокойный Этлау кладёт в центр вычерченной им фигуры маленький желтоватый череп. Эйтери наблюдает за священником с откровенным ужасом.

– Никуда не денешься, – почти ласково произносит бывший инквизитор. – И хочешь жить вечно, да грехи не дают. Не бойся, гнома. Я знаю, что делаю.

– Откуда? – Голос Сотворяющей слегка дрожит. – Откуда знаешь, преподобный?

– Некромант Неясыть не успел тебе рассказать, что во мне намешано сейчас аж три силы, норовящие погубить Эвиал? – безмятежно откликается Этлау.

– Н-нет…

– Эх, жаль, времени совсем нет, – досадует инквизитор, качает лысой головой. – В общем, не всем нужно, чтобы Спаситель одержал здесь очередную победу, даже Его же собственным союзникам. Таковы все эти силы – грызутся за добычу хуже помоечных крыс. Отсюда… – Он даже привысунул язык от старания, осторожно поправляя череп в самой середине нарисованной им паутины. – Отсюда всё и проистекает. Иногда оказаться слугой разом и Западной Тьмы, и Спасителя и ещё небеса ведает кого имеет свои преимущества.

– Что ты задумал, монах? – рыкнул капитан Уртханг.

– Использовать смерти твоих храбрых воинов, – не моргнув единственным глазом, ответил Этлау.

ВСТАНЬ И ИДИ, НЕКРОМАНТ! – гремело у Фесса в ушах.

Не могу. Всё кончено. Всё погибло. Всё даром. Не могу. Отстань. Дай помереть спокойно.

НЕ ДАМ, НЕ НАДЕЙСЯ! ТВОЙ ДРУГ, ИМПЕРАТОР МЕЛЬИНА, СРАЖАЕТСЯ!

А, лениво подумал Фесс, заворожённо глядя на еле шевелящегося Салладорца – как и в самом некроманте, человеческого в нем осталось крайне мало. Сражается. Пусть. Какая разница…

ТЁМНАЯ ШЕСТЁРКА СРАЖАЕТСЯ ТОЖЕ! – не унимался голос. И трудно уже понять, то ли Фесс спорил сам с собой, то ли к нему и впрямь обращалась иная сущность.

Не хочу, вяло ответил некромант. Всё сделалось неважным и ненужным. Даже бело-жемчужный росчерк на чёрном – неподвижная Рысь-Аэсоннэ – не вызывал никаких чувств. Словно от Кэра Лаэды не осталось даже души, одна низшая её фракция, заставляющая двигаться тело. Оказавшееся, однако, бесполезным, несмотря на все мышцы, клыки и когти.

Император.

Император сражается.

Тёмная Шестёрка сражается тоже.

Драконы…

…Семь окутанных пламенем чешуйчатых тел с рёвом обрушились на защитников Салладорца.

Чаргос успел первым, окатив пламенем шестирукого великана, изрядно потеснившего Зенду и Дарру, хвост дракона ударил, словно исполинская палица. Следом за предводителем вступили в битву и остальные шестеро Хранителей; они вступили, а некромант Неясыть всё не мог оторваться от нагретой его собственным телом стены.

Чёрная башня казалась чем-то вроде материнской утробы. Не оторвёшься, пока с кровью не перережешь пуповину.

Зелёное пламя трёх чудовищных тварей Эвенгара смешивалось с рыже-алым огнём эвиальских драконов. Камни Башни затряслись под лопатками некроманта – не человека, но поистине диковинного существа, соединившего в себе черты и дракона, и вепря.

А Салладорец – совсем рядом, смешная фигурка, руки и ноги дёргаются, словно ненужные, и живёт только жуткого вида опухоль на плече. Комок окровавленного мяса, где алое, человеческое, смешанное с гнилостно-зелёным, выпускает щупальца, подтягивает, перемещает беспомощное тело; всё ближе и ближе к некроманту.

Жемчужная драконица меж тем шевельнулась. Или показалось? Здесь ничему нельзя верить, ни глазам, ни даже сердцу. И «собрав последние силы» не поможет. Нет их, сил. Ни первых, ни последних.

Салладорец оказался победителем. Всё рассчитал, всё предусмотрел.

Молодец…

Равнодушно-тупая мысль тонет в заткавшем сознание зеленоватом тумане. Проклятый цвет, ты повсюду – цвет смерти и распада, а вовсе не цветения и весны, как могло бы показаться.

Хлюпанье, мокрые шлепки. Совсем рядом. Вроде должен испытать гадливость, ан нет. Ничего…

Счастье, что отец меня таким не увидит. Или мама. Или тётя Аглая.

Слова. Не чувства, просто царапающие зелёный туман корявые символы. Стремительно теряющие смысл, превращающиеся в непонятные никому закорючки на страницах тома древней магии.

«Папа…»

Голосок Рыси едва-едва доносится. И сама она, могучий дракон, пусть и не достигший предела силы, еле двигается.

«Папа, мы умираем?»

В её словах нет страха. Одна лишь усталая досада. Недотянули, недоделали, оказались слабее, чем мнилось.

Умираем, Рыся? Наверное. Но это уже неважно. Я повторял это много раз, терпя очередное поражение – «неважно, неважно, неважно»; как заклинание, чтобы защититься от горького, непереносимого стыда. Даже не столько вслух, не столько именно этим словом – сколько старался убедить себя «логикой» и рассуждениями. И вот оказался у последней черты, когда уже и доказывать нечего.

Кто-то дергает, мол, встань и иди. Куда, зачем, для чего? Западная Тьма вырвалась на свободу. Даже прикончив Салладорца и отобрав Аркинский Ключ, я ничего не достигну. Не силами простого человека ставить преграды такой мощи…

…Нет, это не я говорю. Это я всё слушаю. А за меня лепечет какая-то растекающаяся зелёною слизью тварь.

…Драконы, Тёмные и твари Салладорца сплелись в один жуткий клубок. Магия против когтей, заклятья против пламени. Призраки схватились с наделёнными плотью. Там трещала и рвалась сама реальность Эвиала – враги не разменивались на какие-то там молнии и огнешары.

«Папа, – виновато произносит Рысь. – Прости. Не смогла. Очень… больно. Не пошевелиться».

Откуда-то возникает картина – Клара и воительница Райна, вдвоём на чёрном драконе, так напоминающем Сфайрата, несутся среди облаков дыма над знакомой опрокинутой пирамидой, до сих пор охваченной пожарами; а навстречу им – колоссальная, от земли до неба, фигура, раскинувшая руки, в пылающих яростным светом белых одеждах, испачканных на боку чем-то красным, вроде крови.

Даже Клара не сдалась. А ты лежишь.

Слова-калеки, слова – смутные письмена. Нет смысла, нет цели, ничего нет.

Где то волшебство, что позволит мне встать?

Нет, не волшебство. Оно тут и вовсе ни при чём.

Из глубины памяти пробивается тёплый луч, картина, давно и тщательно отгоняемая: он, мама и отец высоко в окружающих Долину горах, на лугу возле тщательно выложенного водопада. Водопад сделала мама по просьбе мессира Архимага, Кэр это твёрдо запомнил. Грохочущий поток низвергается с вершины острой скалы, где воде, вообще говоря, взяться неоткуда. В каменной чаше у подножия водопада – круглые листья водяных лилий, мама придала им ещё и аромат, какой никогда не встретишь в природе.

Да, это был их последний день вместе. Отец уходил усмирять восстание Безумных Богов, мама… уходила тоже. Кэр не помнил, куда и зачем. Главное – что она оставляла его, не брала с собой. Бросала на тётку. Аглая была доброй, но всё равно – как может она заменить его маму?!

Грохочет водопад.

«…и вспененного демона ничем не усмирить!» – дочитывает мама вслух чьи-то стихи.

А его усмирили.

Что-то горячее пробивается по самому краю сознания и памяти – грохот водопада, блеск солнца среди круглых смарагдовых листьев, шершавость нагретого солнцем Долины камня.

Мама, отец! Я вас подвёл.

«Нет, Кэр, ты ещё не успел. Но уже очень, очень близок».

Вставай, ты, лежебока!

Это уже он сам себе.

Не то дракон, не то вепрь – странное тело, заключившее в себя сознание Кэра Лаэды, вздрагивает, поджимает лапы, подтягивает их под себя.

Кажется, что рвутся все жилы. Кажется, он успел прирасти к земле, чем бы она здесь ни оказалась; а вот Чёрная башня помогает, словно подталкивая в спину.

…Вертясь, ломая крылья, диким, безумным клубком из схватки выкатывается изумрудный дракон. Грудь вспорота, видно, как бьётся сердце, толчками выплескивая из раны дымящуюся кровь. Вайесс умирает, она поворачивает голову, в упор глядя на некроманта.

В глубине разорванной груди ползает целый сонм отвратительных ярко-зелёных змей.

«Добей!» – умоляет драконица.

Где-то далеко-далеко, на другом краю света, покрывается паутиной трещин Кристалл Магии, доверенный погибающей Вайесс.

Хрупкая драгоценность Эвиала на миг тускнеет, потом на мгновение вспыхивает нестерпимо-ярко, ночь в глубокой пещере сменяется летним полуднем – и, вместе с отлетающим вздохом умирающей Хранительницы, Кристалл взрывается.

Фесса-Разрушителя подбрасывает, он оказывается на ногах. Неведомая волшба ещё пригнетает к тёмному покрывалу, но тупой обречённости уже нет, заклятье перебито потоком чистой силы; Вайесс застыла бесформенной грудой обугленной плоти, некромант слышит неистовый рёв остальных драконов и видит, как бессильно падает, переломившись прямо в воздухе, бронзовая Менгли, задетая одним из клинков шестирукого.

Теперь некроманта почти швыряет на Салладорца. Когтистая лапа рвёт тянущиеся зеленые щупальца, эвиалец отшатывается, всё ещё что-то бормоча, – Фесс разбирает слова заклятья, но поток высвобожденной мощи в клочья рвёт ещё не составившиеся чары.

Но трое слуг Эвенгара напирают, и даже Тёмная Шестёрка не в силах им противостоять. Крылатая бестия бросается на Сиррина, заключая его в кокон собственных крыльев; пробивая кожу и кости, наружу высовываются сотни острейших шипов, но уже поздно, слишком поздно – крылья расходятся, а на месте одного из Шести – лишь слабо курящаяся кучка пепла.

Новая волна силы.

Фесс едва подавляет неистовое желание броситься врукопашную. Нет, он не имеет права. Они не должны умереть напрасно!

Он поклялся защищать Эвиал. От самых разных напастей. Неупокоенные – самое меньшее из терзающих его зол. Есть и другие. Сущность. Теперь же – ещё и Спаситель. Я знаю, я вижу – Он здесь, и с ним сейчас схватилась Клара Хюммель.

Покончить со всеми. Силы, рвущиеся властвовать и повелевать, недостойны существования. Только те, кто охраняет баланс. Кто до последнего старается не вмешиваться.

«Торопись, некромант. Долго нам не продержаться».

Голос Уккарона бездушно-спокоен. Призраки не задыхаются, язык у них не заплетается от ужаса, они не забывают слова.

Фесс одним движением оказывается внутри Чёрной башни, нимало не удивившись, что врата словно бы раздвинулись, пропуская его новое, чудовищное тело.

– Теперь ты готов, – говорит карлик Глефа, словно ждавший тут некроманта всё это время.

– Теперь я готов, – отзывается Фесс прежним, человеческим голосом.

– Разрушитель осознал свой долг?

– Да. Жизнь есть исток Смерти и Смерть – исток Жизни. Нет никакого «бесконечного круга», что так любят философы.

– Ты прав, – кивает поури. – Бесконечный круг – есть замкнутость. Ограниченность. Тюрьма, если вдуматься. Смерть – есть освобождение от жизни, точно так же, как и Жизнь – есть освобождение от смерти. И то, и другое – начало нового. Никогда не повторяющегося. И те, кто стремятся заключить великое движение в тот самый «круг», были, есть и останутся злейшими врагами Упорядоченного. Не правящих в нём богов или иных сил – но всего сущего, всего, что есть, что отделено от Хаоса, что борется против всеобщего распада.

– Прекрасные слова. А теперь уйди, не мешай мне.

– Всё, всё, уже всё, – ухмыляется поури. – Хотя куда мне уйти, если я – с самого начала часть тебя?

Коготь громадной лапы высекает искры, прочерчивая прямо в камне ровную дугу. Засечка, другая – некромант быстро наносит символы небесных созвездий.

Что делать, когда часть мира поражена неизлечимой гнилью?

Только одно – выжечь небесным пламенем. Вышвырнуть прочь из Эвиала.

Любой ценой.

Принцип меньшего зла всё-таки не всегда неверен.

Там, среди бесчисленных звёзд, оставшуюся грязь можно сбросить в их полыхающие костры.

И самому рухнуть вместе с ними.

«Папа!»

Чёрные врата с грохотом захлопываются. Рысь-Аэсоннэ, в человеческом облике, оборванная и окровавленная, с бессильно повисшей правой рукою, привстаёт на цыпочки, одним движением нежной ладошки задвигает тяжеленный засов.

– Сейчас примутся за нас, – поясняет она, едва удерживаясь на ногах. – Прости, папа, я не смогла помочь.

Громадный зверь согласно кивает уродливой башкой. Когти продолжают свою работу.

Аэсоннэ мгновение вглядывается в переплетение линий, перехватывает саблю левой рукою, указывает остриём:

– Здесь, папа. Полуночные созвездия соединены только с утренними. Но не со своей противоположностью, невидимыми днём.

Разрушитель кивает. Драконица, конечно, совершенно права.

– Это не я, – смущённо признаётся Рыся. – Память крови – великая вещь…

Ворота Чёрной башни вздрагивают – в них словно ударили тараном, петли окутываются облачком каменной пыли.

Громадная лапа крепче сжимает исчезающе-крохотный шестигранник. Кровь струится по чешуе, но засов и петли больше не дрожат.

«Скорее, некромант».

Не бойся, Уккарон. Я не подведу.

Ещё немного, ещё совсем немного…

«Кэр Лаэда! Мы готовы».

Это уже Чаргос. Старый дракон называет Разрушителя его собственным, стремительно уходящим в небытиё именем.

Я тоже готов, друг мой.

До конца. До самой смерти и даже дальше.

– Иди сюда, дочка.

– Папа… – Кажется, она плачет.

– Ты боишься?

– Нет, – всхлипывает. – Вернее… немножко. Просто потому, что не знаю…

– А это и не надо знать. – Чёрная лапища всё плотнее и плотнее сжимает заветный шестигранник.

…А великая завеса Западной Тьмы уже не ползёт, не течёт – мчится на восток всесокрушающей лавиной. Ещё немного – и Она докатится до прóклятого острова.

СЕЙЧАС, НЕКРОМАНТ!

Сам знаю, Сущность. Отойди в сторону, не лезь под руку.

ПОНЯЛА. УХОЖУ. НЕНАДОЛГО.

«Друзья мои. Теперь!»

Разрушитель зажмуривается. Огромная лапа осторожно опускает чёрный шестигранник в самую середину вычерченной паутины – на пересечение хорд, связавших звёзды и подзвёздный мир в единую сеть.

Ударим вместе, дочь.

«Да, папа!» – она перекинулась. Аэсоннэ очень, очень трудно удерживаться в облике драконицы, но она держится.

Прости, милая моя, я знаю, это больно, неимоверно больно.

Сейчас.

– Не так быстро, некромант!

Знакомый глумливый голос Салладорца.

Зелёные, волосяно-тонкие щупальца просовываются в мельчайшие щели, впиваются в засов и петли, напрягаются – и прежде, чем Разрушитель или Аэсоннэ успевают повернуться, створки ворот Чёрной башни с грохотом рушатся.

– Ты забыл, что здесь нет правил. Что законы здесь устанавливает сильнейший. – Вползающая через порог склизкая зеленая тварь не имеет ничего общего с человеком. Сохранился лишь прежний голос Эвенгара Салладорского, великого Тёмного мага. Он хотел открыть новые пути познания, но лишь отворил врата полчищам врагов рода человеческого.

Будь ты проклят, Эвенгар – потоки силы уже устремились в начертанные для них русла, я не могу с тобой сражаться, но…

– Зато могу я, Салладорец.

В проёме врат появляется совершенно новая фигура. Вернее, их двое.

Те самые, рухнувшие в пропасть опрокинутой пирамиды, когда схватка ещё даже не успела начаться.

Безымянная, деревянный лесной голем – и Рысь-неупокоенная, вырванная великим заклятьем с порога Серых Пределов.

Но сейчас всё совсем не так, как было там, на верхних ярусах. Глаза Рыси-первой ярко сияют, шаг твёрд и упруг, и обе сабли вновь у неё в руках.

Безымянная же едва тащится, голова поникла, скрюченные пальцы вцепились в плечи беглянки из Храма Мечей.

Её путь заканчивается, понимает Разрушитель. Сила Спасителя творила не одно лишь зло. На краткий миг она вновь соединила душу с телом той единственной, кого любил Фесс и любившей его самого.

– Я здесь, одан, – спокойно произносит Рысь. – Ты звал меня, и я пришла. Ненадолго; но помочь успею.

Слова пронзают пространство, вспыхивая огневеющими искрами; время послушно раздвигается, пропуская их. А вот Салладорец не успевает развернуться, не успевает воздвигнуть щит – сабли обрушиваются, они рассекают, рубят и кромсают.

Колени Безымяннной подламываются, она валится на пол бесформенной грудой веток и сучьев, туловище оборачивается обрубком древесного ствола.

– Жаль, что так мало, – успевает произнести Рысь – за миг до того, как оба её клинка вонзаются в спину твари, совсем недавно бывшей Эвенгаром Салладорским. – Не упусти шанса, одан рыцарь.

– Рыся! – Разрушитель ревёт, запрокидывая голову, под прикрывающей горло чешуёй перекатывается огромный кадык.

Свистящий звук – сталь режет покрытую зеленоватой слизью плоть. Визг, в котором не остаётся уже ничего человеческого. Щупальце обворачивается вокруг ног Рыси, подсекает – та падает, но даже не думает защищаться, лишь ещё глубже вонзая клинки в тело зелёной твари.

Ни Разрушитель, ни Аэсоннэ не могут броситься ей на помощь – чёрный шестигранник в самом центре паутины, и он уже дрожит от рвущихся через него потоков силы. Её много, очень много – но всё-таки недостаточно для задуманного.

– Хорошо… удалось тебя увидеть… – Лицо Рыси-первой остаётся нечеловечески спокойно, воительница всем телом наваливается на рукояти клинков, вгоняя их глубже, ещё глубже.

– Рыся!

Она начинает задыхаться – зелёное щупальце захлестнулось-таки вокруг её горла.

– Не бойся… – хрипит она. – Не отпущу. Хоть напоследок… пригожусь.

– Рыся!..

«Сейчас, некромант». – Чаргос тоже спокоен.

«Сейчас», – соглашается Уккарон.

Следом за Салладорцем в ворота Чёрной башни пытаются прорваться трое его прислужников. Уцелевшие драконы и Тёмные бросаются следом. Столкновение, сверкают отсвечивающие зелёным клинки, отбрасывающие соратников Разрушителя.

Два существа, жемчужно-белый дракон и иссиня-чёрный его собрат с немалой примесью вепря, застыли над содрогающимся шестигранником. Вот огромный дуотт дотянулся до бросившегося прямо на него Редрона, и ручищи чудовища разрывают Хранителя почти пополам.

Новый выплеск силы, по шестиграннику бегут трещины, но этого мало, слишком мало!

Следующим гибнет Эртан, оторвав, правда, крыло у летучего слуги Салладорца. Далеко в Эвиале, на поверхности истерзанного мира, до самых небес взмывает огненный гриб, взрыв размётывает древние горы, играючи ломая своды самых глубоких пещер, в крошки разнося неподвластный самому времени камень.

Мало. Мало. Мало!

«Сейчас будет ещё, Кэр».

– Я держу, – хрипит Рысь-первая. – Про меня не думай, одан. Убей их всех!

Жемчужная драконица в отчаянии запрокинула голову, раскачивается из стороны в сторону. Ничего не сделать, ничего! Даже не повернуться, не окатить врагов пламенем!..

– Ничего… – слышится последнее слово Рыси. И тут сверху доносится новый звук – высокий, отчаянный, режущий вопль, от которого трясутся стены Чёрной башни и обрушиваются плиты внутренней облицовки.

Кричит Спаситель, и это первый звук, услышанный от Него миром.

Клара Хюммель и валькирия Райна. Дракон Сфайрат. Эфесы Иммельсторна и Драгнира в руках. И – ветер, ветер в лицо, напоённый дымом и паром, несущий облака пепла и пыли, словно и не океан раскинулся вокруг, а мёртвая пустыня, и не просто пустыня, возникшая волею природных сил, а след прокатившейся по миру злобной, истребительной магии.

Внизу умирали орки капитана Уртханга, и помочь им было некому, кроме одной лишь Эйтери, Сотворяющей народа гномов. Кицум покинул отряд, обернувшись золотым драконом, Тави канула в пропасть, увлекая за собой Игнациуса, Ниакрис тяжело ранена, её отец убит Архимагом…

Ах да. Ещё преподобный отец Этлау, занятый малопонятными манипуляциями с крошечным детским черепом, столь драгоценным для мессира Архимага.

– Выше, дракон, выше!

Спаситель оказался под ними. Он не обращает внимания на дерзкую троицу – что она Ему? Последние, Им самим установленные преграды пали, Западная Тьма устремилась на восток… кстати, вот она уже и видна.

Существо, принявшее человеческий облик, ступило на истерзанные драконьим пламенем камни опрокинутой пирамиды, и от края до края Эвиала вновь прокатился глухой подземный гром. Клара болезненно сморщилась – рвались незримые магические струны, удерживавшие мир на его месте в Упорядоченном.

Всё сильнее парило море, серые клубы мчались со всех сторон к Спасителю и втягивались, исчезая, Ему под плащ. Орды мертвецов, наступавшие на орков Уртханга от верхнего края опрокинутой пирамиды, натолкнулись наконец на стену щитов и копий, отшатнулись, потому что перед воителями Волчьих островов мигом возник сплошной завал изрубленного человеческого мяса. Именно «мяса», словно в лавке – топоры и мечи не знали ни отдыха, ни промаха.

Но бесстрашные бойцы Рейервена тоже погибали. То тут, то там неудачливый орк падал, опрокинутый вцепившимися в него мёртвыми руками, мигом исчезая под навалившейся массой неупокоенных.

– Сейчас, госпожа Клара, – донёсся вдруг спокойный голос инквизитора, словно тот сидел на спине дракона рядом с чародейкой. – Ещё немного. Спасибо некроманту Неясыти, сиречь Кэру Лаэде, научил… пусть даже не своей волей.

– Я вижу надлом. – Райна напряжённо вглядывалась в неподвижно застывшую фигуру Спасителя. – А ты, кирия Клара?

– Кровь? На левом боку?

– Да. Кто-то сумел достать Его. Значит, сможем и мы.

– Сейчас, госпожа Клара! – резко выкрикнул Этлау, и дракон, сложив крылья, коршуном ринулся на цель.

Спаситель соизволил повернуться, медленно поднять взгляд. Клару едва не сорвало со спины Сфайрата, она удержалась лишь благодаря валькирии, замершей с поднятым копьём, словно изваяние – свободной рукою Райна подхватила шатнувшуюся чародейку.

Засвистело, загудело в ушах – дракон набрал скорость, словно намереваясь грудью смести и раздавить неподвижную фигурку, кажущуюся отсюда такой беззащитной и хрупкой.

Спаситель улыбнулся. Поднял руку – и воздух перед несущимся драконом словно бы исчез, крыльям стало не на что опереться, Сфайрат беспомощно закувыркался и…

Замерший в горделивой позе великий судия, принимающий последние вздохи мира, вдруг оторопело уронил грозно вытянутую длань. Отчаянно бьющий крыльями дракон успел выровняться в считаных саженях от острых обломков им же разнесённой пирамиды.

Что-то творилось сейчас в каземате, где преподобный отец Этлау сидел на корточках перед тщательно вычерченной магической фигурой.

– Всё, гнома. – Инквизитор невозмутимо подвинул маленький череп на одному ему видимый волос, добиваясь идеального, со своей точки зрения, положения. – Сейчас, думаю, хватит.

– Чего хватит, монах? – Эйтери держала на коленях голову неподвижной Ниакрис, голос маленькой чародейки звучал еле слышно.

– Силы, – спокойно отозвался преподобный. – Орки – хорошие воины, хорошо умирают. Не чувствуешь?..

По круглому лицу гномы катились быстрые слёзы, она их не утирала.

– О чём ты?..

– Вот об этом. – Этлау протянул руку, закатал левый рукав рясы. Вздохнул.

– Так не хочется… – пожаловался он. – Так всё… интересно. И страшно. Раньше я точно знал, куда уйду после смерти, гнома. А теперь – один туман. И оттого я ужасно боюсь. Праздную труса. Что, если правы ересиархи, и там – вообще ничего? Просто пустота, даже не тьма?..

– Ты уверен, – сглотнула слёзы гнома, – что сейчас самое время говорить об этом?

– Угу, – вздохнул инквизитор. Подобрал валявшийся на полу нож, потерянный в суете кем-то из орков, и провёл остриём по запястью.

Несколько капель крови упали прямо на желтоватую кость черепа, и он немедленно задымился. Этлау опустился на колени, запрокинул голову, дико закричал – его левая рука сама собою метнулась к середине магической фигуры, прирастая к черепу и щедро поливая его кровью.

Ноги инквизитора скребли по полу, смазывая им же заботливо вычерченные линии, – но маленький череп горел синим бездымным пламенем, и гноме показалось, что стены каземата начинают растворяться, а единственной реальностью остаётся окровавленная голова Ниакрис у неё на коленях.

Спаситель замер, согнувшись, словно человек, получивший жестокий удар в живот, выбивший дыхание. Покорные Его воле мёртвые остановились, орки внизу получили минутную передышку. Сфайрат, заревев от натуги, последний раз взмахнул крыльями, очутившись подле сгорбившегося… бога? Сущности? Силы? – столько слов и ни одно не подходит.

Клара не помнила, как очутилась на острых камнях, рядом со скрюченной фигурой самого могущественного существа в Упорядоченном. Спаситель не защищался, он только и успел, что с немым укором взглянуть на чародейку.

Алмазный и Деревянный Мечи вдруг сделались неожиданно тяжёлыми, словно на каждом висело по целому миру.

Клара замахивается. Она не думает, на что – или на кого – поднимает руку.

Иммельсторн вонзается в бок Спасителю, там, где краснеет кровяное пятно, Драгнир соскальзывает, словно по надетой кирасе, разрывая Его одежды, и только вторым ударом Клара вгоняет Алмазный Меч рядом с его деревянным собратом.

Спаситель выгибается дугой и кричит, кричит так, что дрожат небеса и океанские глубины. Это крик существа, никогда ещё не знавшего настоящих поражений, существа, вечно планировавшего даже собственные муки, – но причинял Он их себе, считай, сам – а тут на Него впервые посягнули с оружием.

«Но если бы не надлом, не та жертва – моё оружие ничего бы не сделало Ему», – мелькнуло у Клары.

Спаситель падает на колени, продолжая кричать, – и неподвижно застывшая чародейка видит, как дыбом встают сразу три стороны горизонта. Только три, потому что с четвёртой сплошным валом катится чёрная волна, закрывая уже полнеба.

Зачем мы сражаемся, для чего, почему? – спасения уже нет.

Оттолкнув Клару, замахнулась копьём Райна.

– И не таких, как ты, видывала, – прошипела валькирия перед ударом.

Древко разлетелось облаком щепы.

Крик оборвался.

С Эвиалом творилось что-то непредставимое. Отряды Гелерры, Арриса и Арбаза покрыли бы расстояние «от небес до земли» в считаные мгновения, тем более если их возглавляет сам Отец Дружин.

Нет, теперь всё не так. Сгустился воздух, истончилась сила, так, что многие едва удерживались от стремительного и беспорядочного падения. Или идти медленно, или падать, но быстро, – как заметил Арбаз.

Гелерра видела, как на западе мира поднимается чёрная стена, как она начинает разбег, поглощая всё перед собой – живое и неживое.

Слейпнир дико заржал, вокруг ног жеребца заметалось пламя – и он стал двигаться чуть быстрее, но лишь чуть.

Куда мы? Зачем мы? Что нам тут делать? – успела подумать гарпия за миг до того, как заметила фигурку Спасителя.

Отец Дружин вёл три объединённых полка прямо на Него.

Гелерра никогда ещё не оказывалась в таких переделках. Вокруг соратников Хедина рушился целый мир, а они ничего не могли сделать. Познавший Тьму учил их сражаться, а не строить, разрушать, а не сохранять. Возможно, гномы Арбаза… но и они давно променяли вековые умения Подгорного Племени на меткость и убойную силу своих начищенных бомбард.

Да, они прорвались сюда – но что смогут сделать? Мир разваливается, надо отступать – иначе сам великий учитель не сможет их вытащить!

– Всем стой! – вдруг гаркнул Отец Дружин, заставляя замереть Слейпнира. На лице его угасала тень огромного удивления, словно он столкнулся с чем-то совершенно невозможным. – Здесь я один справлюсь. А вам всем вниз, вниз, вниз! Круг составьте, скорее, не мешкайте!

– Куда именно «вниз», Хрофт? – с почти что отчаянием выкрикнула адата. – В пропасть? Но зачем?..

– Главный бой сейчас там, – наспех бросил хозяин Слейпнира. – И я чувствую вход. А за ним – о, за ним те, о ком я ничего не слыхивал уже много веков. Вот уж неожиданная встреча! Вскрыл кто-то их берлогу, потянуло застарелой вонью… не принюхивайся, такое только я и почувствую, ну, кроме Хедина и Ракота, конечно же.

– Кто ж они таковские? – безо всякого почтения врубил Арбаз.

– Брандей. – Единственный глаз Отца Дружин гневно сверкал. – Последнее брандейское поколение. Познавший Тьму с братом разгромили их твердыню, но самих слуг Хаоса так просто не уничтожишь. Пошёл бы сам с вами, да вот он, – кивок на Спасителя, – не дает. Но поспешу следом, как только смогу. А вы, как окажетесь там, внизу, помните – вам лишь бы помешать им уйти бесследно, не дать забиться в новую нору. Эту мы ведь так и не смогли бы найти, если бы не стечение обстоятельств.

Он торопился, частил, почти захлёбываясь словами, совсем не похожий сейчас на себя. Хрофту предстояло гнать полки Гелерры, Арриса и Арбаза почти что на убой, в полную неизвестность – однако знал он и то, что вскрывшийся гнойник необходимо выжечь каленым железом.

– Составьте круг! – повторил он. – Я не знаю, как брандейцы оказались здесь, не знаю, в каких они сейчас обликах и на что способны. Всё это вам придётся узнать в бою. Да пребудет с вами удача!

Гелерра не рассуждала и не мешкала.

– В круг! В круг, скорее!

Руки смыкаются со щупальцами и лапами. Морматы в одном строю с эльфами, людьми, гномами, радужными змеями и им подобными.

С миром творится нечто ужасное, судороги пробегают по самым глубоким корням, он словно судно, гонимое жестоким штормом. Гелерра вдруг понимает, что Эвиал действительно вот-вот сорвётся с предначертанного пути и его понесёт – куда? Не в пасть ли Неназываемому?

И силы мало. Только составив древнее, как сама магия, «кольцо», тысячи учеников Хедина могут хоть чем-то помочь Старому Хрофту, оказаться там, где, по его мысли, он сейчас нужнее.

Холодная молния пронзает ладонь крылатой деве, та едва не разрывает круга – нельзя, нельзя, надо держаться!

Слейпнир срывается с места. И мчится, и мчится вниз – туда, где друг против друга застыли фигуры Спасителя с вонзёнными в бок полыхающими клинками и какой-то воительницы со щитом.

Отец Дружин мчался прямо туда, на скаку обнажив знаменитый Золотой Меч.

Вокруг сгрудившихся подмастерьев Хедина стремительно разламывалось сущее. Заклятье кольца могущественно, оно швырнуло их вниз, прямо в разверстую, источающую дым пасть опрокинутой пирамиды. Арбаз хохотал, беззвучно разевая рот, эльфы совершенно одинаково морщились, а она, Гелерра, не знала, что и подумать.

Брандейцы! Здесь, в Эвиале – на дне этой проклятой пропасти, что ли? Откуда они здесь взялись? Это их работа – укрепления на острове? И как с ними сражаться, где уязвимое место? Штурм Брандея обошёлся Учителю очень недёшево, что смогут сделать они, его верные ученики?

…Полёт сквозь исполинский колодец, режущий лица ветер. Дым и тьма, становящиеся всё гуще.

А потом, в один неразличимый момент, открытое пространство становится узким тоннелем. Швырнувшая отряд вперёд сила истаивает, оставляя учеников Хедина и Ракота одних в давящем мраке.

– Адата! – рычит где-то позади неё Арбаз. – Пусти нас вперёд. Зря, что ли, бомбарды волокли?

– Резонно, – кивает полузадушенный Ульвейн. – Если только твои сородичи, Арбаз, по головам пройдут.

– По головам не по головам, но пройдём, коли надо!

Гелерра не отвечает, она вслушивается – темнота звенит туго натянутыми струнами, и чутьё крылатой девы не может обмануть – враг там, впереди. Растерянный, сбитый с толку, но всё равно враг.

В узком, словно драконья кишка, тоннеле сгрудились сотни и сотни воинов. Тут не до правильных боевых порядков.

…Тоннель вывел на свет, как и положено. На яркий, режущий белый свет, в пустое белое же пространство, где никого и ничего, только твёрдое под ногами да привычная земная тяга.

И ещё – ощущение врага.

Гномы Арбаза сноровисто разбегались в стороны от тоннеля, становились на одно колено, прикладываясь к бомбардам. Занимали позиции лучники и мечники, медленно воспаряли над готовыми к бою шеренгами морматы.

В белёсой мути впереди что-то движется, перетекает, переливается…

Никто пока не атакует хединских подмастерьев, и адата Гелерра знает, почему – брандейцы (если это они) что есть сил пытаются заткнуть сейчас огромную брешь, сквозь которую из их цитадели стремительно утекает сила, словно вода, прорвавшая дамбу.

Они, враги, и близко, и далеко. Тут, в их логове, многое из привычного не существует. Но Гелерра уверена – брандейцев можно достать и здесь.

– Арбаз! Пали!

– Во что палить-то? – огрызается гном.

– Не задавай лишних вопросов! Просто пали вперёд, прямо перед собой!

Арбаз что-то недовольно бурчит, но в голосе крылатой девы сейчас такая уверенность, что спорить он не решается.

А Гелерра чувствует и кое-что ещё. Нечто, заключённое в… наверное, в клетку, хотя клетка эта незрима. И слышит едва уловимый шёпот:

– Начинайте. Они рядом.

…Бомбарды с рёвом и грохотом выплёвывают пламя, и белая муть разлетается, пронзённая во множестве мест огненными шарами.

За ней – смутные тени, метания и кружения, змеиный шёпот, ползучие голоса, исполненные злобы; за огненными ядрами гномьих бомбард следуют эльфийские стрелы, а затем в бой бросаются мечники.

Привычное дело.

Рыцари Ордена Прекрасной Дамы спускались всё ниже и ниже – бесконечной лестницей, уводившей куда-то в иномировую глубь. Мрак надвинулся, поглотил всё, способное дать пищу взгляду. Лишь твёрдые ступени под сапогами да дыхание товарищей.

Лишь это да неколебимая, словно сталь обнажённых мечей, уверенность в том, что Орден – в полушаге от цели.

Ниоткуда не доносится ни звука, ни шороха. Рыцари одни в великом переходе, тоннеле, соединившем реальности. Молодой воин с игрушечным тигром на плече не отстаёт от товарищей. Как и все, он чувствует приближение черты, за которой – верит он – начнётся всё совсем-совсем другое. Что именно – он не знает, да и не пытается сейчас понять: ослепительная сказка явит сама себя, нет нужды слабому разуму пытаться предугадать непредставимое.

Шагавший, как и положено, первым, командор Ордена внезапно споткнулся, едва удержавшись на ногах. Что там, что такое?..

Черта. Граница. Великий предел, прочерченный чёрным по чёрному, мраком по мраку и тьмою по тьме. Граница, отделяющая созданное от разрушаемого. Граница того, что пришло строить, и того, что явилось просто пожирать.

Доас ощутил миг перехода, словно разом очутившись и в ледяной воде, и в кипятке. Его одновременно потянуло во все стороны, и толкая в спину, и упираясь в грудь. Сочленения доспехов застонали, словно под тяжким гнётом; молодому рыцарю пришлось навалиться плечом на незримую преграду, чтобы сделать хотя бы шаг.

Пробились, кстати, не все. Почти половина рыцарей так и осталась беспомощно топтаться перед невидимым барьером, иные пытались рубить его мечами, напирать на него щитами – бесполезно.

– Прошли лишь лучшие! – объявил Командор. – Лучшие из лучших, чистейшие из чистых!

Чья-то рука словно задёргивает занавес – и вот оставшихся позади товарищей уже не видно. Пробившиеся убыстряют шаг, и Доасу кажется – их сейчас не остановят никакие армии.

Лестницы, лестницы, лестницы. Когда же вы наконец…

Свет. Со всех сторон, словно внесли множество солнечно-ярких факелов. Исчезает земная тяга, и Доас чувствует себя свободно парящим, точно на могучих ветрах.

Это оно и есть? – успевает спросить себя он. Блистающая сказка? Конечный абсолют? Свет, полёт – и больше ничего? И где все, почему я один в этом страшно-белом, слепящем свете?

Мне показалось или тигр на моём плече шевельнулся?

Я лишаюсь рассудка? Может, я просто валяюсь на ступенях чёрной лестницы и всё это мне лишь пригрезилось?

В разлитом вокруг свете начинает угадываться некая точка, более яркая, чем окружающий фон. Она ярка настолько, что смотреть в том направлении совершенно невозможно, и рыцарь отворачивается, только теперь поняв, что его плавно несёт именно в том направлении.

Свет стал блекнуть, в сплошном сиянии теперь можно было различить детали – ими оказались так же беспомощно дрейфующие, как и сам Доас, его товарищи по Ордену. Только… почему никто из них не шевелится? Так плавают всплывшие утопленники – раскинув руки и ноги. Щиты и мечи – выпущены, медленно кружат возле недвижимых хозяев.

Но если они все погибли – почему же я ещё жив?

Стой, а кто это впереди? Командор? Он – он шевелится!

Старый рыцарь развернулся лицом к Доасу. Их разделяло, наверное, два десятка саженей, но голос командора молодой рыцарь услыхал так, словно тот шептал ему прямо в ухо:

– Мы остались вдвоём. Прошли второй барьер.

– Мы… верили? – Доас с трудом разлепил губы. Больше ничего не приходило на ум. – Другие… сомневались?

– Не знаю. Но я тоже… чувствую, что недолго… задыхаюсь… – Командор попытался вскинуть обе руки к горлу, словно стараясь разорвать невидимые путы. – Высасывает… выпивает… но ты… держись…

Он захрипел. Дёрнулся, словно кукла на верёвочке, и бессильно обмяк. Брошенные меч и щит, подобно оружию других рыцарей, мрачно и торжественно поплыли вокруг почившего хозяина.

Ты один, Доас. Один в море яркого света. Что тебе осталось, рыцарь Прекрасной Дамы, лучший из лучших, если верить предсмертным словам командора? Почему тебя до сих пор щадят? Здешним заправилам ведь не нужно никакое оружие, чтобы отнимать жизни. В своей твердыне они – всесильны.

Рыцарь не оглядывался. Он впервые постарался взглянуть на слепящий свет прямо, не пряча глаз – резануло, словно саблей, навернулись слёзы; тело пыталось защищаться от враз поглупевшего разума.

Он не отвернулся и не сморгнул. Его несло всё дальше и дальше, и вот среди жуткого безмолвия ему почудился первый звук. Потом – ещё и ещё; где-то совсем рядом зажужжали голоса, и, хотя Доас не понимал слов, злобу, ужас и растерянность он уловил безошибочно, не сомневаясь.

Он пробился сквозь барьеры. Один-единственный из всего Ордена. И теперь хозяева этого места не знали, что с ним делать. Он выпал из-под их власти.

Почему, отчего? – невольно молодой рыцарь вспоминал легенды Ордена, его сказочной основательницы, бывшей в ученицах самой Прекрасной Дамы. Да, конечно, записано было, что «дойдёт только один», но позднейшие толкователи считали это обычным сказочным преувеличением. А оказалось…

Да, он, последний, любит Прекрасную Даму. Её не стало – и на земле, в разных мирах, воцарились беззаконие и злодейство. Убийство слабого сильным. Насилие над женщинами и детьми – пальцы в железной перчатке коснулись игрушечного тигра. Он, Доас, пришёл в Орден не ради знаний или боевого умения, не с желанием ощутить себя частью грозной и могущественной дружины. Он пришёл, потому что видел сны о Прекрасной Даме, потому что Её голос чудился ему везде и всюду; и чудаковатого паренька в свой черёд нашли те братья-рыцари, чей обет велел им странствовать под множеством солнц, отыскивая тех, на ком Прекрасная Дама, даже пленённая и скованная, смогла поставить свою печать.

Доас ушёл за рыцарями и не пожалел ни мгновения.

А сейчас – что же, он и впрямь – лучший? И на нём – защитные чары той самой основательницы, обещавшей, что в решающий миг верный рыцарь получит помощь?

А голоса всё громче, всё настойчивее. В белом море вокруг Доаса начинают проявляться фигуры, уродливые и гротескные, словно кто-то задался целью высмеять все пороки человечества. Под ногами появляется твердь, мелькают высокие стрельчатые окна, за ними – море и облака над ним, но каким-то образом Доас знает, что это всё – обман. Он видит круглый стол, успевает заметить даже инкрустацию, но тут тени преграждают ему дорогу.

Шипение и свист, словно он угодил в гнездо рассерженных змей. Ему пытаются заступить дорогу, и в дело вступает меч рыцаря. Клинок рубит сгустившиеся тени, они отлетают с жалобными стонами; а впереди – сердце, средоточие света, куда он рвался с такой неистовой силою; в последний раз мелькают раскрашенные декорации богатых покоев, магические атрибуты, наспех брошенные расшитые плащи – перед Доасом оказывается клетка, грубые стальные прутья, замкнутые тяжёлым засовом. Конечно же, думает рыцарь, это всего лишь аллегория. Нет здесь, в мире заклятий, никаких решёток и засовов. Это лишь чудится, зрение тщится помочь представить непредставимое.

Что в самой клетке – Доас не видит. Он лишь знает, что надо сделать.

…Где отказывают глаза, на выручку приходит сердце. Цель всего Ордена – там, за уродливыми прутьями. Красота. Идеал. Невыразимый, поскольку он – идеал, а следовательно, и видеть его Доасу нет необходимости.

Он видит пару драконов, чёрного и белого, застывших над неким шестигранником, артефактом, одним из замков, запирающих клетку. Видит, как они возносят когтистые лапы и вместе, дружно обрушивают их вниз.

Разрыв!

И нахлынувшее чувство великого освобождения.

Рыцарь с игрушечным тигром на плече размахивается. Его клинок вспыхивает в воздухе, распадаясь чёрным пеплом, но последняя огневеющая нить, поддерживаемая, казалось, кровью самого сердца, играючи и беззвучно перерубает прутья темницы.

И последнее, что видит Доас, – прекрасный феникс, с гортанно-ликующим криком расправляющий крылья. А потом накатывается всё сметающая чёрная волна, швыряет, мнёт и крутит – пусть, рыцарь не сопротивляется. Он закрывает глаза с блаженной улыбкой – перед ним до сих пор и навечно воспаряющий к незримым небесам феникс, символ возрождения.

Кричит Спаситель, и Его крик проникает, кажется, во все поры Эвиала, доходит до самого сердца обречённого мира. Он колеблет всё и вся, так что трещины, коими покрылся заветный шестигранник, становятся ещё шире. Сердце Чёрной башни дрожит, но ещё не сдаётся, есть силы, пытающиеся собрать его обратно, зарастить разломы и заполнить их.

«Прощай, некромант. Прощай и победи за нас!»

Голос Уккарона тает. Оставшиеся Тёмные обступают троих защитников Салладорца и больше не пытаются оборонить себя. Аххи, Зенда, Уккарон, Шаадан – бросаются все вместе, подминая великана, дуотта и крылатую тварь. Та, тяжко раненная погибшим Эртаном, валится первой, судорожно дёргаясь и разбрызгивая во все стороны зелёную слизь.

Вместе, дочка!

Ломаются о камень ударившие когти – и чёрный шестигранник распадается в мелкую пыль.

Я знаю, что всё сделал правильно. Я намертво связал себя и свою кровь с сердцем Чёрной башни, а она, в свою очередь, намертво связана с сердцем самой Сущности, может, и сама является им.

Разбей сердце, гласит закон войны. Разбей и стань им сам.

Драконы, Тёмные, дуотт и великан – всё смешивается на пороге Чёрной башни. А сама она вдруг начинает расти, подниматься и расширяться с лёгким шелестом, точно из ножен выходит отлично смазанный клинок.

«Ты успел, Кэр Лаэда! – Торжествующий, несмотря на боль и предсмертную муку, голос Чаргоса. – Сохрани… мою… внучку…»

Последний из Хранителей вцепляется в глотку шестирукому великану и опрокидывается вместе с ним.

Некромант чувствует, как в жилы словно втекает жидкий огонь, расплавленное железо бойко свершает круг, гонимое мощно бьющимся сердцем.

– Ты… смог… – произносит Рысь-первая. Глаза её закрываются, губы напоследок успевают сложиться в улыбку.

Последним усилием она вонзает клинки до самых эфесов.

Шестигранник раздроблен, Аэсоннэ бросается к Салладорцу, одним движением вспарывает опутавшие Рысь-первую щупальца – и тело великого Тёмного мага вихрем вышвыривает за распахнутые ворота Башни, рвёт в клочья налетевшей бурей; а сама Башня, всё расширяясь и расширяясь, достигает устья опрокинутой пирамиды. Желтоватый камень сталкивается с чёрной бронёй, и весёлые солнечные брызги так и хлещут в разные стороны.

Магия свободна, магия течёт без руля и без ветрил – погибли драконы-Хранители, погибли их враги – прислужники Салладорца, ничто больше не управляет потоками сил, они словно воды, прорвавшие запруду – натворят великих бед, если не найдётся отводной путь.

Такой путь есть.

Чёрная башня растёт, чешуя её боков дробит казематы опрокинутой пирамиды с той же лёгкостью, как ребёнок рушит им же возведённый песочный замок.

Звенит туго натянутая струна, на другом её конце – горящая сосновая ветка в руках туманной фигуры.

Все барьеры сметены, и Разрушитель исполняет свой долг – открыв ворота Западной Тьме, он ценой собственной крови превращает её сейчас в строительный материал для исполинского конуса.

Нет никого, лишь тело Рыси-первой на полу, лишь плачущая над ней Аэсоннэ, сейчас – человек; да тяжело повалившийся на пол Разрушитель. Бока вздымаются и опускаются, из пасти с трудом вырывается хриплое дыхание.

Он знает, куда направить удар. Он слышит зов и видит путь.

Он разрушает обречённое.

Клара и Райна застыли подле неподвижного Спасителя. Мечи тонко звенели, воткнутые в тело, словно в древесный ствол. Но что Ему какое-то там оружие, пусть и трижды магическое? Что Ему телесные раны?

Растерянность и пустота. Мир сворачивается, завеса тьмы прибли…

– Кирия Клара!

Нет, Западная Тьма уже не мчится на восток сметающей всё лавиной. Чёрная стена замерла, дрожа и заметно опадая. А из глубины опрокинутой пирамиды доносится гром, становится оглушительным, рвущим слух, непереносимым.

Что творится там – невозможно даже представить.

А Спаситель медленно выпрямляется, по Алмазному и Деревянному Мечам прокатывается последняя дрожь, и вонзённые в Его плоть клинки вспыхивают. Клара размахивается рубиновой шпагой – просто чтобы не погибать, уронив руки и сдавшись.

Райна отталкивает свою кирию, нагибается, выдернув нож-засапожник.

– Уходи, Клара! Моё время вышло.

– Дура! – срывается и чародейка. – Куда уходить?!

«Куда угодно!» – слышит она голос Сфайрата. В следующий миг когтистая лапа дракона обхватывает волшебницу и безо всяких церемоний закидывает на чешуйчатую спину.

«Я, быть может, смогу вынести – одн…»

Клара кричит и рвётся, как она может жить, бросив подругу там, перед разъярённым ликом непобедимого врага, но дракону нет дела до обезумевшей чародейки. Он мчится вверх, навстречу рушащемуся небу, и последнее, что слышит Клара, – спокойный голос оставшейся внизу Райны:

– Спасибо тебе, дракон. Ты всё сделал правильно.

Что случилось потом, Гелерра не очень поняла.

Уродливые тени потянули навстречу подмастерьям Хедина длинные многосуставчатые руки. Огнешары рвали их и ломали, отбрасывали назад, стрелы пронзали навылет полупрозрачные тела, и было видно, что, даже бесплотные, враги уязвимы.

Они налетели, взмахи крыльев-плащей обернулись режущими клинками; удушье, боль, рвущая лёгкие: соратники Гелерры падали, разрубленные пополам, а другие, кого накрывали серые шлейфы летучих теней, бросали оружие и корчились, разрывая собственное горло.

Но строй подмастерьев Познавшего Тьму не дрогнул, не развалился: морматы вцеплялись щупальцами в парящих призраков и, о чудо! – сугубо вещественные, эти щупальца держали бесплотные тени немногим хуже, чем существ из плоти и крови. Ответные взмахи рубили летучих спрутов, но и сами призраки становились добычей мечников, собратьев крылатой девы.

Битва разгоралась, и Гелерра кинулась в самую гущу.

Однако…

Только что совсем рядом маячили зловещие тени, только что среди них рвались гномьи огненные шары – но вот пронеслось нечто, словно незримая волна, подхватившая врага и поволокшая прочь. Укрывище неведомых противников стремительно заполняла пустота – именно пустота, из пределов Межреальности, открывалась дорога из Эвиала на свободу; этим путём и устремились крылатая дева с соратниками.

Что они сделали, чего добились?

Кому открыли путь?..

Об этом она подумает после. А пока – прочь, прочь отсюда! Здесь недоброе место, куда хуже любого логова или даже того замка, куда враги пытались заманить Учителя и его брата.

Здесь не было стен и башен, бастионов и подземелий, лишь яркий слепящий свет да скользящие в нём невесомые тени – но отчего-то Гелерру терзал постыдный, как она считала, ужас – нелепый и необъяснимый.

Гнойник, уродливая рана в теле Упорядоченного. Наверное, так мог выглядеть… Хаос.

Эвиал оставался позади.

Разрушитель, запертый внутри возносящейся вверх Чёрной башни, видит сейчас весь Эвиал. Видит исполинские массы мрака, вливающиеся в стены его творения, чувствует, что Сущность становится частью Башни, остриём стремительно выковываемого копья.

Но океан первородного мрака, одеяния Западной Тьмы, надо не только встраивать в стены Башни – их требуется чем-то крепить. Средств не так много – или чужая кровь, или собственная. Но тогда вместе с собственной жизнью, даже если это жизнь Разрушителя.

Он лежит громадным телом на раздробленном ключе, отпершим ему Чёрную башню, и чувствует, как множество острых осколков, поднимаясь сами собой, впиваются в него, легко пронзая внушительную, достойную любого дракона, броню. Теплые струйки бегут по животу и груди, слегка кружится голова, но боли словно бы и нет.

– Папа, – тихонько произносит Аэсоннэ, прижимаясь к его неровно, затруднённо вздымающемуся боку. Она уже не плачет, она понимает, что значит кровь, текущая из-под такого грозного на вид тела.

– Ничего, дочка. – У Разрушителя ещё получается произносить слова человеческим голосом. – Ничего… зато Эвиал мы оставим чистым.

Вся сила и мощь, таившиеся в Западной Тьме, сейчас высвобождены. Исполинское чёрное копьё вздымается всё выше и выше, дробя острым наконечником ничтожные каменные кубики, возведённые охваченными гордыней глупцами для других глупцов, жадных до дармовой силы.

Я вырву из мира эту заразу. Вытащу её прочь, на свалку, в поганые канавы, сожгу в звёздах – найду, что сделать. Только бы дотянуть. Только б дожить…

– Остался свободный Кристалл, – всхлипывая, шепчет драконица. – Кристалл Сфайрата. Он… теперь вне Эвиала.

– Откуда ты знаешь?

– Знаю. – Она слабо пытается улыбнуться. – Я же дракон. Дракон, не имевший, что хранить. Пустоту и незащищённость Кристалла я чувствую сразу.

– И что?

– В нём – огромная сила, папа. Потому что он – последний, вся сошедшая с ума магия Эвиала сейчас вливается в него, в него одного. Мы сможем это использовать – когда не останется иного выхода.

– Спасибо, дочка. А теперь…

– Фесс. – Спокойный знакомый голос. Из плавающего перед закрытыми глазами тумана выступает Император: – Давно не виделись, старый друг.

Рядом с правителем Мельина возникает ещё один воин, огромного роста, широкоплечий, в чёрных доспехах. В руках у Императора – горящая сосновая ветвь.

– Приходи, – говорит Император. – Я укажу путь. Правь на мой огонь.

Вдоль незримой, но трепещущей струны, вдребезги разнося подземные бастионы и казематы, движется чёрное остриё. Разрушитель знает, что поверхность близка – а там те, кого он не хочет убивать.

Мысли и желания – просты, отчётливы и коротки. Разрушитель вновь видит себя человеком, стоящим подле огнистой трещины, за плечами развевается плащ, чьи полы тянутся до самого горизонта. Император стоит на другом краю трещины, пламя обвивает его ноги, языки поднимаются – однако он остаётся спокоен, и Разрушителя пронзает острая боль потери: правитель Мельина тоже… как Рысь-первая, как драконы, как Тёмная Шестёрка…

Император протягивает руку. Бессильное пламя яростно шипит; Разрушитель, в свою очередь, делает шаг навстречу. Две ладони встречаются над огненной бездной, и разъять это рукопожатие не под силу уже никому.

– Я так и не собрал стихиалий, – угрюмо бросил Трогвар с порога Храма Океанов. – Не слушают, ничего не понимают, разбегаются.

– Спаситель. – Наллика сидела, закрыв лицо руками, в самом дальнем углу. – Ничего странного.

– Ты знала, что так будет?

– Что явится Спаситель? Нет. – Наллика по-прежнему не смотрела в глаза крылатому воину.

– Нет. Что стихийные существа выйдут из повиновения, когда Он уже оказался здесь!

– Догадывалась. – Дева Лесов резко выпрямилась: – Трогвар, что ты хочешь от меня?

– Исполнения слова. – Крылатый Пес даже не счел нужным скрывать свою ярость.

– То есть чтобы мы с тобой вдвоем отправились бы на Утонувший Краб? Перестань. Мы ничего бы там не сделали.

– А что сделаем здесь? – Трогвар с трудом сдерживался.

– Спасем то, что можем спасти. – Наллика наконец приподняла голову, слегка повела рукой, точно отстраняя невидимую завесу; по Храму прокатился густой гул. Ожил Колокол Моря, посылая весть, что разнесётся от края и до края Эвиала.

– Будем спасать, – твёрдо повторила Наллика. – Великий Хедин знал, что этот день придёт, что в некий час мы неизбежно столкнёмся со Спасителем. Познавший Тьму был прав, как всегда.

– А Сильвия?! Мы дали ей слово!

– Она выберется. – Наллика осталась непреклонна. – А вот нам пора браться за дело. Играй, мейели!

Сильвия ждала долго, бесконечно долго. Она видела схватки и дуэли, видела нескончаемые приступы неупокоенных, раз за разом отбрасываемых отрядом Клары Хюммель и капитана Уртханга. Она видела, как рухнул в бездну мессир архимаг Игнациус, – наверное, перехитрил сам себя. Видела, замерев, как чародейка Долины посягнула на Спасителя, как чёрный дракон закинул Клару себе на спину и свечой устремился в небеса.

Райна осталась лицом к лицу с выпрямляющимся Спасителем. Валькирия не боялась – весь страх навсегда остался там, на политом кровью подруг Боргильдовом поле. Её копьё разлетелось в щепки, но был ещё небольшой круглый щит на левой руке да широкий нож-засапожник в правой.

Дракон Сфайрат уносит кирию Клару. Пусть. Может, хоть им удастся спастись – подобно тому, как спаслась сама Райна в тот проклятый день столько веков назад.

Тогда спаслась ты. Теперь черёд уходить другим. По меркам чародейки, Клара едва достигла зрелости. Перед ней ещё много-много всего: миров и солнц, друзей и врагов…

А старой как мир валькирии, помнящей победные кличи под сводами древнего Асгарда, пришла пора уходить.

Но – не одной.

В глубине опрокинутой пирамиды нарастает яростный рёв, там бесится невиданное чудовище, сокрушая вековой камень с той же лёгкостью, что медведь – валежник. Райна чувствует приближение силы, сделавшейся квинтэссенцией разрушения. Если что-то и может справиться со Спасителем – так лишь это.

А сам Спаситель – вот он, выпрямился; оба Меча пылают в его боку, сам Он дрожит, лицо искажено. Райна чувствует исходящую из погибающих Мечей силу, как она уходит вниз, вбираемая разогнавшимся чудовищем.

Валькирия делает выпад. Спаситель даже не думает защищаться, он просто смотрит на нее налитыми кровью глазами – и Райну отшвыривает, она катится по острым камням, едва удерживаясь на краю полуразрушенной пирамиды.

Нет, вставай, вставай!

Она не чувствует ушибов. Поднимается, успевая бросить краткий взгляд в бездну, – оттуда стремительно несётся прямо на неё огромное чёрное копьё, скорее даже стенобитный таран со сходящим на волос остриём.

Оттолкнуться как следует, и…

Храм Океанов дрожал от фундамента до крыши, взбесившиеся волны рвались ко входу стаей бешеных псов. Внутри самого строения плескалась тьма, словно вода в трюме галеры, избиваемой штормом. Воздев руки, Наллика застыла напротив входа; а за её спиной, не умолкая, звучал Колокол Моря, и казалось – его грозные удары отбрасывают рассвирепевшие воды, посягнувшие на собственную цитадель. У самого порога, скорчившись, свернувшись в комочек, играла эльфийка; дивные глаза плотно зажмурены, пальцы порхают над отверстиями флейты, выводя плавную, льющуюся подобно спокойной реке мелодию. Трогвара видно не было, крылатый воин оставался снаружи, рубя с обеих рук пенные гребни волн, словно головы живым врагам.

Они знали – корни мира не выдержали, Эвиал медленно, но верно поплыл куда-то, увлекаемый незримой рекою, пронзающей и омывающей всё сущее; но знали они также, что из обречённого мира куда-то на внешнюю сторону протянулась исчезающе тонкая ниточка, единственно удерживающая мир на краю великой всепожирающей бездны.

И надо сделать всё, чтобы ниточка не оборвалась.

Даже если от Храма Океанов в конце ничего не останется.

Они делали одно дело, Сильвия на Утонувшем Крабе и трое обитателей Храма, поставленные хранить Эвиал от потрясений. Уберечь не удалось; но появилась надежда не отдать его в руки врага без боя.

– Не удержать! – выкрикнул Трогвар, улучив момент между парой накатившихся валов.

И впрямь, стройные колонны Храма покрылись паутиной трещин, исполинские массы воды, обрушившиеся подобно таранам, раскололи даже зачарованный камень: твердыня Наллики отдавала сейчас все силы, чтобы удерживающая Эвиал от падения струна не лопнула.

– Держись! Держись! И думать иначе не моги! – раздалось в ответ.

Скорчившись, играет флейтистка.

Неподвижная, замерла Наллика, однако любому, даже насквозь невежественному, понятно, какая ноша давит сейчас ей на плечи и какие силы сейчас потребны, чтобы все-таки выстоять, не согнувшись.

Не умолкая, звучит Колокол, густо, тяжко, плотно, словно тяжело раненный зверь. Из углов Храма Океанов выползает темнота, свивается клубками, течет струйками, взбираясь всё выше, точно морские воды, бессильные пока прорваться внутрь, послали вперёд призрачного своего двойника.

И трещины становятся всё глубже, оплетая не только колонны, но и стены, и даже кое-где потолок.

– Ещё немного, Крылатый Пёс. Еще совсем немного. И пусть повезёт Сильвии!

Он её сейчас прикончит, подумала Сильвия, глядя на замерших друг против друга Спасителя и Райну. Прикончит, и я ничего не смогу сделать.

«Сможешь, Сильвия! Сможешь! Как смогла у Ордоса. Возле Храма Океанов…»

«Хранительница… Наллика… Что тебе, предательница?»

«Я не предавала тебя. Храм Океанов ведёт собственный бой. Прости, но смогла дозваться тебя только сейчас. Ты можешь – накрой их Смертным Ливнем! Ударь всем, что у тебя есть! Только так мы ещё можем выстоять!»

«Мы – это кто?»

«Мы – это Эвиал».

«А меня ты уже стёрла с листа живых, многосовестливая Хранительница?»

Голос Наллики искажён мýкой, но слова она выговаривает с преувеличенной отчётливостью, словно боится, что её неправильно расслышат:

«Я всех стёрла с этого листа, девочка. Включая и саму себя. Давай же, не медли! Только ты способна провести черту, чтобы Смертный Ливень накрыл лишь тех, кто достоин его капель!»

«Хватит! – оборвала её Сильвия. – Хватит меня поучать. Сама всё знаю!»

Она выпрямилась во весь рост, потерявшая человеческий облик, высоко подняла заветный фламберг.

Ты один остался у меня, верный друг, отцово наследие. Райна – она была смелой. Хорошим товарищем. Не знаю, на что рассчитывает Наллика, – никому из них, простых смертных, не уйти из обречённого мира. Но черту я проведу. Раз уж так просят.

Волнистое лезвие зачарованного меча крест-накрест чертит небо. Давно протянувшиеся там чёрные нити стремительно сливаются.

– А-ах!

Словно удар под дых.

Что у тебя осталось, Сильвия? Бросай на стол, делай последнюю ставку. Пусть все, все, все, кого всосала эта пирамида, узнают, что такое Смертный Ливень!

Над воронкой провала соткался круг иссиня-чёрных туч. Набрякли и сорвались вниз первые капли – как под Ордосом, как возле Храма Океанов. Тугой хлыст Смертного Ливня хлестнул по источающим дым руинам, и камень зашипел от боли ожогов.

Сильвия не промахнулась. Косой взмах Ливня прошёл в полушаге от Райны, так, что воительница отшатнулась от шибанувшей в нос кислой вони, но саму её не задело. Зато выпрямившийся Спаситель вмиг оказался покрыт с ног до головы. Капли словно целились в Него, стремясь не оставить ни единого сухого клочка.

– Беги, беги, слышишь?! – загремел чей-то голос с небес.

Надо же, подумала Сильвия. Райну спасают. За ней пришли. Кто-то могущественный вспомнил о ней – и вот, пожалуйста: седобородый всадник на диковинном восьминогом жеребце. Тут как тут. А ты, несчастное чудовище, в очередной раз спасающее всех, кроме себя самой, подыхай. Подыхай, воя от жуткой предсмертной тоски, понимая, что спасения нет, что жизнь Сильвии Нагваль, мечтавшей так высоко подняться, пресекается здесь, пусть и в грандиозной битве сошедшихся в Эвиале сил, но всё равно – пресекается!

…У чудовища вырвался глухой рёв, и Смертный Ливень тотчас сделался ещё злее и гуще. Оплывал, плавясь, камень, от остатков армии зомби в красно-зелёном остались одни воспоминания – потоки разъедающей всё и вся жижи устремились вниз опрокинутой пирамиды, обращая в ничто всё на своём пути. В глубине казематов перевели дух орки Уртханга – они, конечно же, никогда не видели Смертного Ливня, но мигом поняли, что соваться под его струи не стоит.

Тихонько плакала Эйтери, всё укачивая на руках полуживую Ниакрис. Целительница сделала всё, что могла. Осталось только ждать – но не избавления, а смерти.

Чудовищный Ливень смёл и растворил и нахлынувшие орды неупокоенных Спасителя – в конце концов, их тела ещё принадлежали тварному миру Эвиала и подчинялись его законам.

Пылающие Мечи, так и остававшиеся вонзёнными в бок Спасителя, окутались едкими клубами ядовитого пара, но даже Смертному Ливню оказалось не под силу сбить с них огонь.

Да, это был удар, достойный именоваться «последним». Всё, оказавшееся под Ливнем, растворялось и таяло, а Сильвия, раскинув руки, всё гнала и гнала к земле убийственные струи.

Она ждала ответа.

Ну же, давай. Покажи себя, Ты, кому поклоняются целые миры! Неужто станешь стоять и терпеть так дальше? Или Тебе нипочём даже мой Ливень?

…А седобородый всадник – вот он, уже совсем рядом с Райной. Протянул к ней руки. Спасает. А вот она…

Валькирия упала на колени – но только на один миг. Потому что превыше старого стыда, превыше собственного бесчестья в тот миг было иное. Битва, которую вела молоденькая, по сравнению с ней, девчонка-чародейка из Мельина, кого Райна и всерьез-то не воспринимала.

На поясе явившегося за ней висел меч. Золотой Меч, добытый уже много после того, как на Боргильдовом поле наступила страшная тишина.

Валькирия совершила небывалое. Она вцепилась в ножны чудесного оружия, повисла на них всей тяжестью, рванула так, что едва не опрокинула Слейпнира; и прежде, чем обезоруженный Отец Дружин успел хотя бы разинуть от удивления рот, бросилась назад, к Спасителю.

Но на этот раз Он уже защищался. На этот раз Его лицо исказилось самой настоящей яростью, такой, что у Райны едва не отнялись ноги.

…Но страх валькирии – он похоронен всё на том же поле, рядом с подругами.

Золотой Меч взлетел и косо рухнул – так, что даже Смертный Ливень в ужасе расступился перед ним.

Спаситель, чьё лицо и тело сейчас покрывали жуткого вида язвы, дымящиеся, словно в каждой тлели угли, встретил Меч голой рукой, пальцами, где в глубине тех же язв стала видна кость.

Удар, вспышка, и Райна катится обратно, прямо под ноги Слейпниру. Жёсткая и сильная рука подхватывает её, втаскивает на спину коню, и волшебный жеребец с диким ржанием устремляется наверх.

– Но там же… там же… – задыхается Райна.

Она хочет сказать, что в казематах пирамиды остались её друзья. Орки, их предводитель, гнома-чародейка и даже инквизитор. Снизу катится чёрный таран, сверху хлещет злой Ливень – простым смертным нет спасения, за ними не прискачут на восьминогих жеребцах – и осекается при одном взгляде на лик спасшего.

Отец Дружин не был таким даже в день Боргильдового разгрома.

– Хедин… Ракот… – вырывается у него. – Не помочь… нет…

Слейпнира нет нужды подгонять. Он изо всех сил мчится вверх, к расколовшемуся, словно весенняя льдина, небу.

А Спаситель-то? Спаситель?!

Спаситель провожает Старого Хрофта долгим взглядом. У ног Его медленно истаивают обломки Золотого Меча. На левом предплечье Спасителя – глубокий разруб, однако Он не повержен. И, кажется, нет такой силы, что смогла бы Его одолеть.

Разрушитель видит и слышит всё, творящееся на поверхности. Смертный Ливень и медленную гибель Мечей в пламени. Отчаяние замкнутых в казематах орков и спокойное самоуничтожение преподобного отца Этлау. В силу обращается всё – в том числе и отдаваемое Мечами. Разрушитель не может думать и рассуждать о «меньшем зле», он сам – меньшее зло. За ним с рёвом и грохотом несётся исполинский чёрный таран, чудовищное копьё, во что обратилась Западная Тьма. Сейчас Разрушителю слышатся отчаянные, хоть и приглушённые вопли – кого-то тащит за собой его башня, кто-то кувыркается в лавине… Кто именно – Разрушителю не так важно. Он многого не узнал, не докопался до многих тайн – что поделать, сейчас он уже не личность. Он – оружие. Брошенный пилум. Пилум, отлично знающий цель.

Всё идёт, как и должно.

Грохот, остриё Чёрной башни вздрагивает, и Разрушителя корчит жестокая мука: словно в его собственных внутренностях катается раскалённый стальной шар. Нечто металось сейчас и по самой Башне, сокрушая стены и перегородки, проламывая потолки; удар был настолько силён, что не выдержала даже несокрушимая броня.

И значит, ему, Разрушителю, вновь заполнять прорехи собственной кровью. А её надо беречь, потому что ещё предстоит вырваться из Эвиала – и попасть туда, куда следует.

Лопаются жилы. Что-то кричит Аэсоннэ, но поздно, поздно, дочка, – твой папа уже не человек, он Разрушитель, и обязан пройти дорогу до конца – закончив, как и положено, разрушением самого себя.

Кровь смешивается с тьмой, прорехи затягиваются, но недостаточно быстро, и по исполинскому чёрному острию начинает ползти трещина.

– Папа! Кристалл!

Ну конечно, дочка. Кристалл, и так почти лопающийся.

Спасибо за дар, Сфайрат. Это потребует от меня почти всей крови, без остатка, потому что чистой Силой такую пробоину не зарастить.

Но как же Пик Судеб? Гномы?!

Нет, Разрушитель, ты знаешь, что обратной дороги нет. Незачем держать «последнее». Копьё долетит, обязательно долетит.

…Он знает, что сейчас в опустевшей пещере Кристалл Сфайрата в последний раз вспыхивает яростным пламенем. Оно перебрасывается сквозь пространство, оживая прямо тут, в мрачных залах Чёрной башни, шипит и разбрасывает искры, вцепившись в пролитую кровь Кэра Лаэды.

Броня стягивается, раскол исчезает – Чёрная башня словно выталкивает из себя жуткий и неведомый снаряд, заставляя его возноситься вместе с собой.

Придётся постараться, чтобы не пострадали друзья, ещё остающиеся в казематах, думает Разрушитель, когда боль чуть утихает, а рассудок наконец воспринимает отчаянные крики драконицы. Ещё сколько-то крови. Может не хватить на главное – но здесь принципы уже не играют роли. Всё рассчитано. И последующая судьба Разрушителя тоже.

Правь на горящую ветку, Кэр Лаэда.

И – вот оно, вот!

Поверхность, слепящий свет после вечной тьмы; один бок чёрного копья словно вминается, перестаёт бесконечно расширяться, и оторопевшие орки видят проносящийся мимо них исполинский монолит.

Сильвия Нагваль задыхается, её жизнь истаивает – а Смертный Ливень становится всё гуще, и даже Спаситель не может пошевелиться, покрытый слоем всеразъедающего, наверное, истинно-алхимического Абсолютного Растворителя. Он не побеждён, ещё не побеждён, ибо…

Нет такого оружия, чтобы прервать Его дни.

Но есть иное, что заставит отступить даже такую сущность, потому что в пределах Упорядоченного нет истинно всесильного. Всесильный же, породивший сам Хаос, – вне пределов сущего и не-сущего…

Чёрное копьё взлетает над обречённым островом, оставляя лишь крошечный ломтик развалин, где укрылись орки.

– Вот и всё, – слышит Разрушитель негромкий вздох Этлау.

Маленький желтоватый череп сгорел дотла.

Сильвия Нагваль чувствует, что сердце её, пусть даже это сердце отвратительного монстра, вот-вот разорвётся. Ей больше нечего делать и некуда бежать. С отчаянным криком она бросается прямо в несущуюся чёрную лавину, Смертный Ливень охватывает свою хозяйку, она корчится, умоляя о смерти, она надеялась, что та наступит мгновенно, но нет, и тут обман, один обман, о-о-о!..

Её собственный стон сливается с яростным гудением фламберга. Меч сотрясается, он знает последнюю цель, выше которой не знало ещё ни одно оружие.

Полярная сова тяжело взмахивает дымящимися, едва удерживающими её в воздухе крыльями. В когтях – содрогающийся фламберг. Она не то летит, не то плывёт в облаках Смертного Ливня, прямо на застывшего Спасителя.

Последнее превращение. Пусть я монстр, но меч умеют держать даже самые отвратительные чудовища.

Пусть же никто не уйдёт. Пусть Эвиал станет могилой для всех этих Сил, так любящих, подобно стервятникам, пировать над свежими трупами.

Взмах.

Чёрный фламберг, Меч Людей, не разрубает Спасителя, на первый взгляд вообще не причиняет Ему никакого вреда. Клинок просто отбрасывает Его прямо на несущуюся громаду.

В этот миг угасает маленький жёлтый череп, инквизитор мешком валится на пол, и Чёрная башня, проносясь, подхватывает с собою Спасителя, блистающая чешуя смыкается, вбирая Его в себя. Исполинский антрацитовый конус поднимается над миром, пронзая небеса, впитывая истребительный яд Смертного Ливня, втягивая в себя всю гниль, всю испорченную кровь Эвиала, оставляя на западе лишь серую гладь опустевших морей.

Кое-где грязь въелась слишком сильно.

Всё выше и выше над Эвиалом поднимается чёрное копьё. Сотрясаются основы мира; так, что корни его, ослабленные и истончённые, не выдерживают.

Для Эйвилль всё произошло почти мгновенно.

Вот лопнули последние скрепы, удерживавшие Эвиал в незримых волнах Упорядоченного. Вот мир покачнулся и поплыл – туда, к пропасти, где свет и тьма равно становятся ничем.

Вампирша вскочила, отбросив осторожность.

Обманули! Предали!

Чёрная глобула, всё ускоряя движение, начинает дрейфовать куда-то в сторону и вниз, удаляясь от упырицы. Идеально-агатовый шар, заключивший в себя правых и виноватых, победителей и побеждённых, и её, Эйвилль, законную добычу!

Незримая нить, связавшая Эвиал с Мельином, натянулась и тонко загудела.

«Что такое? – раздался холодный вопрос. – Откуда это?»

– Ты у меня спрашиваешь? – прошипела вампирша. – У меня, кого предал?

«Тебя никто не предавал, верная, – удивился Дальний. – Всё идёт по плану. Ты получишь обещанное вознаграждение. Скажи только, что это за нить? Мы заметили её только сейчас. Она не входила в первоначальные планы».

Как же они меня презирают, горько подумала упырица. Презирают настолько, что продолжают врать, когда даже и ребёнку стало бы ясно, в чём дело.

«Что за нить? Узнай», – настаивал голос.

Эйвилль выбралась из убежища – то ли ещё на что-то втайне надеясь, то ли потому, что приближавшаяся нить своими вибрациями напоминала о чём-то очень болезненном и неприятном, о гибели Артрейи и о человеке, её убившем.

Вот она, невидимая, неосязаемая – но оттого не менее прочная, нить, протянувшаяся через межреальность и Астрал; вампирша осторожно повела ладонью, стараясь ощутить её биения.

Что ж, если её обманули Дальние, ей осталась лишь одна дорога. Отомстить за созданную ею; и потом, схоронившись в глухом углу, подумать, как она сможет рассчитаться с обманщиками.

Но залог?! Они же оставили залог? Часть своей силы. Он безошибочно выведет к ним! Хедин отдаст за него многое, очень многое…

Но сперва она посчитается с убийцей Артрейи.

Нить сама укажет дорогу к нему.

Чёрное копьё, покрытое ядом Смертного Ливня, пронзало небеса Эвиала. Тяжесть Спасителя казалась почти неподъёмной; а это значит – нужно ещё, ещё и ещё больше крови.

Разрушитель видит, что Эвиал заключён в прочную, почти идеальную глобулу. Спаситель и все прочие, ворвавшиеся в него, не оставили двери открытыми, кроме…

Правь на мой огонь, Фесс.

Разрушитель глухо рычит – каждый звук знакомого голоса, звучащего уже с другого плана бытия, терзает хуже калёного железа.

Натянута нить, ровно горит сосновая ветвь, указывая путь.

И туда, в единственную точку неба, где идеальная сфера, отгородившая Эвиал от остального мира, дала крошечную слабину, и ударяет чёрное копьё.

Башня, превратившаяся в оружие, содрогается от вершины до потерявшегося в глубинах основания. Разрушитель чувствует, как кровь его хлещет из каждой поры, но копьё выдерживает удар, гром от которого разносится по всему Эвиалу.

Небо пробито навылет, вместе с Чёрной башней Эвиал покидает Спаситель.

От края и до края земли подъятые Им мёртвые валятся обратно, бессильные горсти праха.

Эвиал тоже содрогается – лишённый корней, несомый течением, он изменяет свой путь, Чёрная башня увлекает его за собой. Острие же копья пронзает Межреальность, точно следуя вдоль дрожащей нити, соединившей два сердца и два мира.

Держись, Разрушитель. Ты выгребаешь сейчас против течения, ты волочишь за собой целый мир, поползший к пропасти, что ещё хуже Разлома.

Горит огонь, натянута струна – и какая разница, чем за это придётся заплатить?

Эйвилль оглянулась.

Чудовищный гром разнёсся по окрестностям Межреальности. Антрацитовая броня Эвиала раскололась, обломки её разлетелись далеко окрест; и сам мир уже не утопал в глубине Упорядоченного, а двигался следом за вскрывшим глобулу исполинским чёрным копьём.

Попытка Дальних провалилась, чья-то воля – уж не презренных ли смертных?! – вырвала Эвиал из уготованной ему западни.

А вместе с ним и Новых Богов.

Тех, кого она, Эйвилль, предала.

Нечего врать себе, незачем обманывать: Хедин не простит. Никогда и ни за что. Он станет преследовать её до самого края мироздания, и нет такой дыры, щели, провала, где она смогла бы укрыться.

Она предала оказавшегося сильнее. Планы Дальних рухнули; Хедин одолел. И чего теперь стоят все рассуждения её, Эйвилль?

Предала. Просчиталась. Предала сильнейшего.

Вампиры не знают стыда или угрызений совести. Разве что самые мудрые из них, сумевшие возродить в себе утраченное в незапамятном прошлом.

Эйвилль словно застыла, не пытаясь убраться с пути нёсшейся прямо на неё громады.

Потом – в последний момент, когда всё было уже поздно – вампирша закричала, дёрнулась, бросилась в сторону – напрасная попытка. Вырвавшись из тенет Эвиала, чёрное копьё расширялось; упырица взвизгнула, увидав совсем рядом отблеск агатовой брони – и её не стало.

Её не стало, но уцелел зелёный кристалл. Отброшенный далеко в сторону, он беспомощно вертелся там, пока его не подобрали совсем иные руки.

Руки крылатой девы Гелерры.

Но это случилось не сразу…

Мессир Архимаг, чародей Игнациус Коппер, многовековой владыка Долины, её некоронованный король – бежал.

Вернее, пытался это делать.

А ещё вернее – полз на боку, судорожно дёргаясь, словно уличный пёс с перебитой спиной.

Проклятая девка, грязная шлюха – обманула, обвела вокруг пальца, и кого! Его, многомудрого, составившего такой замечательный, со всех сторон идеальный план! Чуть совсем не убила…

Ну, последнее-то, конечно, ей не удалось. Чтобы прикончить мессира Архимага, надо кое-что поострее пары обычных клинков; но как же, проклятие, больно!.. Магия работает, однако всё имеет свою цену, и защищённость – тоже.

А теперь ещё и это чёрное чудовище, громящее всё на своём пути!.. Откуда, как, почему? Кто выпустил Западную Тьму на свободу, кто придал Ей такую форму, навсегда уводя из Эвиала?..

А ловушка-то его, как ни крути, сработала. Боги в заточении. И старые, и новые. Спаситель может сколько угодно опустошать Эвиал, твари Неназываемого сколько угодно пировать над пустой раковиной мира, но дело сделано. В главном он, Игнациус, добился успеха. Да, с последней частью замысла – поставить силу богов после их пленения себе на службу – возникли некоторые затруднения. Но чёрному шару некуда деться из Эвиала, а если он куда-то и денется – то раскрыть его невозможно. Поэтому он, Игнациус, спокойно уберётся куда подальше – может, и в Долину, почему нет? – где спокойно приведёт себя в порядок.

И займётся новым планом, куда лучше старого.

Теперь бы только поскорее выбраться отсюда.

Руки Игнациуса тряслись, слова заклятий не выговаривались – за спиной всё нарастал и нарастал грохот, чудовищный таран крушил всё вокруг себя, обращая в пыль самые крепкие казематы опрокинутой пирамиды.

Чародей тонко завыл, засучил ногами, задёргался, в ужасе пытаясь отползти ещё хоть на немного, ещё хоть на чуть-чуть, потому что он не может погибать так глупо, он, всех обведший вокруг пальца, во всём преуспевший, всех пленивший!

Чары вспыхивали и распадались. Слишком близко, тут уже полный хаос, ничего не работает, ничего!..

Но до самого последнего момента он всё бормотал и бормотал какие-то слова, пытаясь заставить сработать заклятье мгновенного перемещения, – пока чёрная громада не пронеслась сквозь него, раздробив пол, стены и перекрытия и не обратив само тело Игнациуса в неразличимую глазом пыль.

Теперь Император мог ждать. Сделано всё и даже больше.

Огонь в его руке укажет путь. Именно туда, куда нужно. Не ему, конечно же – после телесной смерти человеку для себя уже ничего не требуется, – другим.

Маяк горит.

Торопись, друг. Я могу ждать – я, но не Мельин.

– Что ты делаешь? – не выдержал давящей тишины Хедин.

Брат уже долго молчит. До этого – отвечал невпопад, порою негромко, сдавленно постанывал – словно сам у себя рвал больной зуб. Познавший Тьму чувствовал – Ракот где-то очень далеко, шагает по тропам, где никогда не пройти даже ему, Хедину, Новому Богу, остановившему Неназываемого.

Он с кем-то говорит, бывший Владыка Тьмы? На что он рассчитывает, там, где пасуют изощрённый разум и тонкий расчёт? Ведь ясно – чтобы открыть ловушку Игнациуса, ему, Хедину, потребуются годы. Придётся отказаться от телесной формы, развоплотиться, впитаться стенами, втянуться в них, сделаться их частью, поняв скрепляющие их силы, и только тогда…

– Здравствуй, мой Ученик, – вдруг ясно и чётко проговорил Ракот, вставая.

И грянул гром.

Разрушитель точно знал, куда нацелить чёрное копьё. Над Мельином призывно горела путеводная звезда, туда звал огонь в руке друга, туда вела натянутая нить. Ведь он не просто уводил Сущность из Эвиала. Оружие, скреплённое его кровью, несло с собой и Спасителя.

Непобедимого. Неуязвимого. Почти всесильного.

Но – несло!

Потому что даже Ему не сломить волю людей, умирающих, чтобы жили другие. И чтобы жили свободно, а не по указке каких бы то ни было сил.

Уходила кровь, с нею вместе уходила и боль. Оставалось только ясное понимание – что и как надо сделать.

Чёрная башня вобрала в себя и Смертный Ливень – последний шанс его Хозяйки показать, что в любом зле и любой злобе можно отыскать хоть искорку добра.

Правь на свет, Разрушитель. Правь на огонь, Кэр Лаэда. Не ошибёшься.

И последним усилием он вдавливает чёрное копьё тьмы в нагноившуюся рану Разлома.

Император видел, как всё совершилось.

В небесах над Мельином, над разверстой пастью Разлома, возникла исполинская тень. Тень громадного острия, иссиня-чёрного копейного наконечника, нацеленного прямо в бездну.

И в тот миг, когда блестящее антрацитовое навершие погрузилось в рану, словно скальпель хирурга, он услыхал спокойный голос Ракота:

– А теперь иди ко мне, мой Ученик.

Мир Мельина содрогнулся от края до края. Видимое из самых дальних краёв, чудовищное чёрное копье погрузилось в белую муть, заполнявшую Разлом. Броня Чёрной башни ломалась – ей нечего больше защищать, напротив, пришло время раскрыться.

Разрушитель знал, что это всё. Что его долг исполнен, что сейчас получит свободу Смертный Ливень и его Хозяйка тоже.

Уже совсем близко от Мельина, на развалинах Храма Океанов, по грудь в накатывающихся волнах, и Наллика застыла на коленях, запрокинув голову и сжав кулаки.

– Пожалуйста, сделай это! Ну, пожалуйста!.. – вырвалось сдавленное рыдание, обращённое сейчас к существу, совсем недавно бывшему Сильвией Нагваль. – Вспомни, о чём мы говорили! Спаси всех и дай мне спасти тебя!..

…Нечего больше держаться за призрак. Призрак собственного могущества, всесилия, непобедимости. Ты жадно гналась за ними, мёртвыми вещами, наделёнными по тем или иным причинам магической мощью.

Ты славно служил мне, отцовский меч. Но, наверное, папе б хотелось, чтобы на сей раз ты постарался уже не для меня.

Взмах, пальцы разжаты – чёрный фламберг вырывается из рук Сильвии, разлетаясь облаком ярких искр; каждая – словно крошечный фитиль.

А над Хозяйкой Смертного Ливня склоняются два человеческих лица, добрые, внимательные и чуть встревоженные.

– Мама, мамочка!.. Папа!

Ты сделала всё, что могла, последняя из Красного Арка.

– И я для тебе сделаю то же, – шепчет Наллика.

Звучит Колокол Моря.

Смертный Ливень не останавливался. Густые облака окутали остриё Чёрной башни, и там, где сшибались сейчас Эвиал и Мельин, потоки извергаемого яда смешались с живым туманом.

Взлетел фламберг, взорвался, снопом огненных стрел рассыпались его обломки, и порождающая козлоногих хмарь вспыхнула. Волны пламени пронеслись от моря и до гор, по всей длине Разлома, выжигая всё, оставляя лишь мёртвый, спекшийся камень.

Разлом не имеет дна, он ведёт обратно, из Мельина в Эвиал – и сейчас этот провал заполняли бесконечные волны мрака. Тьма исполняла извечное своё предназначение – лечить и врачевать, затягивать раны, нанесённые миру неразумными его обитателями.

Но этого мало. На огромных пространствах Мельина, сейчас мёртвых, покинутых всем живым, хозяйничали козлоногие. Этого так просто не оставить, они способны истребить ещё множество жизней, забрать с собой, даже погибнув сами.

И потому следом за чёрным копьём идёт Эвиал.

Мир, сорванный с основ, его корни рассечены. Ему требуется якорь.

Император видел, как заполненная чёрным пламенем пропасть Разлома раскрывается. Тьма не стягивает разрыв в плоти мира, она не властна соединить несоединимое. Её огонь очистит рану, но исцелит окончательно её совсем иное.

И Спаситель испускает последний вопль, от которого падают навзничь все, от мала до велика в Эвиале, крик распадающейся человеческой оболочки.

Эвиал идёт следом за чёрным копьём, и те моря, что остались серы и безжизненны под вековой тенью Западной Тьмы, первыми сталкиваются с раскрывшейся пастью Разлома.

И Мельин, и Эвиал сотрясаются. Рушатся стены городов, обваливаются высокие башни и шпили – но мёртвые камни нетрудно сложить наново.

Император видит, как исполинские массы воды врываются в Разлом. Чёрное копьё раздвигает складки реальности, творя невозможное: два мира сливаются в один. Сходят с ума потоки свободной магии, чудовищное столкновение жадно осушает их до дна, и в Межреальности разражается шторм, равного которому Упорядоченное не видело уже много, много веков…

В последний раз такой бушевал, когда один Истинный Маг, вернувшись из изгнания, принял Зерно Судьбы своего последнего настоящего ученика.

Огромный северный континент Мельина разрывает: там, где был Разлом, появляется новое море, трещина доходит до северной оконечности, до вечных льдов. И туда, в это новое лоно, ложится Эвиал.

Над слившимися мирами носится неистовый феникс, Император чувствует, как он сшивает, стягивает незримыми нитями плоть двух миров.

Моря Эвиала сузились, Правая и Левая Клешни приблизились к Старому Свету; но Западной Тьмы нет, нет и тех, кто держал прекрасного феникса в клетке.

Очищается небо, и два солнца, помедлив, тоже сливаются в одно – оперение феникса вспыхивает дивным многоцветьем.

Люди в Эвиале медленно поднимаются с коленей. Безвременье кончилось. Всё успокаивается. Дуют ветры, и плывут облака, и кошки возвращаются к нагретым местам…

– А тебе всё это хранить, мой Ученик, – слышит Император, и знает, что это правда. Ему не вернуться обратно, но он увидит, как родится и как станет расти его сын. Иногда, во снах, Император сможет приходить к нему и рассказывать.

А ещё он придёт к Сеамни. К своей Тайде. И тоже расскажет ей всё-всё. И она поймёт, конечно же, поймёт, не может не понять!

Император раскинул незримые руки, обнимая весь Мельин. Он знал – ему предстояло стать корнем и кроной, почкой и листом, ветром и волною; ему хранить два слившихся вместе мира и постараться сделать так, чтобы обитатели их поняли, что можно жить рядом, не вцепляясь друг другу в глотки.

Но это потом.

Сейчас его ждёт Учитель.

Нет, это слово неверно. Наверное, ближе всех окажется иное – «друг».

…Это очень странное ощущение – не иметь тела и видеть всё не только перед собой, но и справа, и слева, и даже сзади.

– Гвин! – Голос спокоен и уверен. Император поворачивается – и его взор тотчас сужается, вновь делаясь как у человека.

Высокий и широкоплечий, в чёрной броне с развевающимся алым плащом за плечами, Ракот шагает навстречу, протягивая руку – как равному.

– Спасибо тебе, друг.

– Разве не ученик, нет? – Тело Императора вновь проявляется из ничего, словно выныривая из незримого сумрака. Знакомые латы, вычеканенный василиск – но белые перчатки исчезли бесследно. Впрочем, нет, не совсем бесследно – левая рука изуродована шрамами, кожа тёмно-багрова.

– Ученик? Да, наверное. Как и я тебе, – кивает Ракот. – Мне кажется, что мы можем многому друг от друга научиться. Друг от друга, – повторяет он.

– Ты знаешь моё настоящее имя?

Ракот кивает.

– Ты мне открылся.

– Так называет… называла меня только Сеамни.

Воин в чёрных доспехах кладет руку на плечо Императору.

– К этому не привыкнешь. – Он понижает голос: – Ты должен был остаться там, внизу, но, верно, горел слишком жарко и ярко. Котёл не выдержал. Ну и я помог, самую малость. Уже после того, как твоё пламя помогло вырваться и мне с братом.

– Так я…

– Да. – Ракот смотрит прямо в глаза Императору. – Ты – дух, хранитель нового мира. Мой тебе совет – отыщи Храм Океанов, с ним ничего не должно было случиться. Тебе найдётся о чём поговорить с его Хозяйкой. Ну и я тебя не оставлю.

– Моё тело. Оно…

– Только когда я рядом, – перебивает Ракот. – Большего не проси. Не могу.

– Просить не стану. – Император гордо вскидывает голову.

– Да, мы не просим, мы берём сами. Но с братом я всё-таки тебя познакомлю.

Хедин ошеломлённо огляделся.

Тела нет. Далеко под ними – мир. Новый мир. Слитый из двух старых.

Ни в Эвиале, ни в Мельине не осталось и следа гнили. Чёрная пылающая волна, выплеснувшаяся из Разлома, прокатилась по занятым козлоногими землям, не оставив после себя ничего живого. Но всё же это была земля, а человеческие руки и пот рано или поздно оживят её.

Ловушка Игнациуса лопнула, не выдержав соударения миров. Чудовищные жернова перемололи хитроумно сплетённые заклинания, и братья-боги оказались на свободе.

Никогда ещё за всё время своей «власти» над Упорядоченным Хедин не был настолько близок к гибели. Никогда ещё не замирал так надолго перед бездной, никогда не смотрел столь пристально в многоглазую личину Ничто, терпеливо, словно подколодная змея, ожидающую редкостную добычу.

Разламывающая боль. Тела нет – распалось и вернётся не сразу.

Брат где-то рядом. Ему, кажется, досталось больше, однако он не один – с ним ещё некий дух, бывший ещё совсем недавно человеком. Они о чём-то говорят, и Хедин с удивлением чувствует нечто вроде узнавания – Ракот обрёл своего Хагена.

Вернее, нет. Не просто ученика. Нечто большее, много большее.

Друга.

Где-то рядом и Хаген. С ним ничего не случилось, Познавший Тьму уже чувствовал это.

Наваливались бесконечные «дела», неисчислимые тревоги неутихающей войны, и Новому Богу некогда было даже перевести дыхание.

Пройти по следу развоплотившегося Спасителя.

Выяснить, что случилось с Эйвилль.

Узнать, сработала ли его ловушка – вампирша должна указать дорогу к Дальним. Следов не могло не остаться.

Это также не терпит отлагательств.

Но это уже обычные заботы и тревоги…

– Сильвия! Ты слышишь меня? Очнись, дочка, очнись!

Твёрдый камень, холодный, ледяной, но воздух над ним тёплый и нежный. Но странно густой, словно вода – нет, пожалуй, это не воздух, это именно вода, разреженная и смешанная с аэром до такой степени, что ею можно дышать.

Сильвия открывает глаза, с усилием приподнимает веки.

Не хочу говорить, не хочу шевелиться. Хочу просто дышать.

– Очнулась, – облегчённо вздыхает Наллика, устало роняя руки. – Как же мы тут все испугались…

Последняя из Красного Арка не спрашивает, что случилось. Это совершенно неважно. Хранительница Эвиала выполнила обещание.

– Ты больше не чудовище, не монстр. – Наллика быстрым движением утирает глаза. – И не Хозяйка Смертного Ливня. Он сгорел в им же подпитывавшемся пожаре. Зажжённом при помощи твоего фламберга.

Сильвия не хочет ни двигаться, ни отвечать, ни даже улыбаться. Она сейчас – словно золотая рыбка, вновь оказавшаяся в родной стихии.

Наллика склоняется над ней, что-то говорит, ласково и успокаивающе. Сильвия вновь зажмуривается.

Кажется, первое желание у неё появилось.

Спать.

А потом… ведь ей откроются все дороги. Пусть нет ни фламберга, ни золотой пайцзы, ни крупинок драконьего Кристалла, нет даже Смертного Ливня – но осталась память последней из Красного Арка, а это тоже немалого стоит.

Может, она останется здесь, в Храме Океанов. Может, отправится странствовать по миру. А может – выберется и за его пределы, посетив, в частности, знаменитую Долину Магов. Игнациус, чувствовала она, больше не будет помехой.

Что осталось, что даровано? Что взращено тобой, а что посеяно?

Дорога длинна, бесконечна, опасна. Но она осилит её.

Дно Миров. Некогда здесь прошёл отряд Клары Хюммель, некогда именно здесь очутились Ниакрис и её отец – а сейчас, пробив небеса, сюда медленно падала огромная иссиня-чёрная скала, словно наконечник сломанного копья. Неведомая сила плавно опустила агатового исполина наземь, камни застонали, раздвинулись, подались, принимая невиданную тяжесть.

Но вот – стихли последние скрипы и стоны, воцарилась тишина, и любопытные обитатели Дна рискнули сунуться к странному пришельцу.

Безмолвие нарушил негромкий безнадёжный плач – так может рыдать любящая дочь, потерявшая отца, уже почти смирившаяся с утратой, но всё равно заливающаяся слезами всякий раз при одном воспоминании об ушедшем.

Множество глаз видели, как из трещины в скале выскользнул серебристо-жемчужный дракон. Израненный, он всё равно оставался прекрасен.

Кто-то из живности прыснул в разные стороны – дракон внушал инстинктивный, необоримый ужас.

Он не летел, он медленно, из последних сил ковылял – но всё равно, даже самые сильные и злобные из обосновавшихся на Дне не дерзнули заступить ему дорогу.

Сделав круг, дракон вернулся обратно. И одним огненным выдохом закрыл за собой трещину.

А если бы жители Дна Миров смогли увидеть, что творится внутри каменного исполина, то их взорам предстало бы, как жемчужный дракон осторожно обвивается вокруг тёмного неподвижного тела на полу, обнимает, прижимается – и, уронив голову на лапы, смежает грозные очи, погружаясь в вечное ожидание.

Спи, Разрушитель. Пусть будет спокоен твой сон. Ты всё свершил, всё успел. Цена? – не бывает цены у такой победы. Отдал всю кровь. Всего себя.

Искупил, чего было искупать.

Спи. Ты знаешь, что твоя дочка – рядом, что она не покинет тебя.

Спи, до той поры, пока не изменятся круги этого мира, пока он не станет совсем, совсем другим.

И пусть последним, что задрожит на внутренней стороне смежившихся век, будет новое солнце над новым миром – миром, составившимся из Мельина и Эвиала.

Спи.

Я буду рядом, я охраню твой сон. Я, твой отец, Витар Лаэда. Ты слышишь меня? – нет, конечно же, нет. Ты теперь дух, как и я, но скован куда более крепкими цепями. Я не жду, что ты пробудишься, – даже духи, вроде бы «бессмертные», на самом деле не таковы и истаивают со временем. Истаю и я, не дождавшись твоего пробуждения, – не в пределах этого мира совершится оно, я не надеюсь.

Восстание Безумных Богов открыло мне глаза, я понял, как хрупок баланс, установившийся в Упорядоченном. И понял, что он может длиться «вечно» с точки зрения простого смертного или даже эльфа-долгожителя; но для правящих здесь сил это покажется совсем недолгим.

Равновесие нарушено. И уже, похоже, необратимо.

Но тебя, мой сын, это волновать не должно. Ты исполнил свой долг, и я горжусь тобой. Горжусь безмерно, как только может отец. Я испугался смерти, не потратил последнее – и вот скитаюсь неприкаянным призраком. Ты пошёл дальше. Ты отдал всё, отдал и жизнь, получив взамен этот сон, куда больше похожий на смерть.

Сможешь ли ты проснуться? Слишком крепки путы.

Пока не изменится этот мир, тебе на него не смотреть.

– Повелитель… – Райна стояла на одном колене перед гневно встопорщившим бороду Отцом Дружин. – Мне нет прощения. Я знаю.

Вновь звучал древний язык Асгарда, не раздававшийся в пределах Упорядоченного уже невесть сколько времени.

– Прости за твой Золотой Меч…

– Оставь, валькирия. – Óдин положил руку ей на плечо. – Подумаешь, меч… добуду себе новый. С твоей помощью. А пока – займёмся лучше теми, кого ещё можно спасти.

– Орки?

– Да, орки. И другие, кто ещё жив. То немногое, что мы можем для них сделать.

Клара уже не кричала. Боль и отчаяние, всё имеет свой предел. И, если твоё тело отказалось умереть, рано или поздно всё отступит, оставляя тебя наедине с пустотой.

Сфайрат нёсся вверх с рёвом не то ярости, не то боли. Дракон с лёту пробил небесный свод, в облаках собственного пламени вырвавшись за пределы Эвиала. Только тут он остановился – как-то сразу, вдруг, словно в единый миг лишившись сил. Огромные крылья опустились, длинная гибкая шея вытянулась, голова, увенчанная рогатой короной, завалилась набок.

Тишина. После всего рёва и грохота – мёртвая, всепоглощающая тишина.

Клара повалилась на тропу – Сфайрат вынес её не просто куда-нибудь, туда, где она могла стоять и дышать.

– Дракон.

Безмолвие.

– Эй, что с тобою?

Нет ответа.

– Ты ранен? – встревожилась чародейка. С усилием приподняла тяжеленное веко, взглянула в неподвижный глаз со стянувшимся в тонкий вертикальный росчерк зрачком, словно на ярком свету.

«Нет, – раздалось у неё в сознании. Слабо, едва ощутимо. Но это был именно голос дракона, и спутать его ни с чем она не могла. —Просто мой Кристалл… его больше нет».

– И что?

«Значит, нет и меня», – просто ответил неподвижный Сфайрат.

– Но ты же есть! – испугалась Клара.

«Ненадолго».

Огромное тело вздрогнуло, подёрнулось дымкой, стало таять. Несколько мгновений спустя перед Кларой остался лежащий человек в богато изукрашенных доспехах. Их она узнала тотчас – по той памятной встрече-поединке в пещерах.

Забрало обильно гравированного шлема откинуто, под ним – бледное лицо. Слишком, слишком хорошо знакомое.

– Ну уж нет, – рявкнула Клара, чувствуя, как к ней вновь возвращаются силы и решимость. Достаточно потерь там, внизу.

– Не стоит, – прошептал дракон, и это вновь был голос Аветуса Стайна. – Ничего не сделаешь. Я нарушил договор. Бросил свой Кристалл. И он… и теперь…

– Молчи!

Клара срывала с себя так и оставшиеся невостребованными артефакты. Они не помогли ей там, в Эвиале – но кто знает, может, сработают сейчас?

– Эта хворь… – Шёпот Сфайрата то и дело прерывался. – Не поддастся никаким заклинаниям…

– Кто бы говорил про заклинания, – пробормотала чародейка.

Кольцо из ничем не соединённых рубинов, всё прочее, захваченное в своё время из Долины, – вещицы одна за другой летели в кучку прямо на тропу.

Дракон теряет силы, сейчас уже неважно почему. Артефакты, магические предметы способны, сгорая, дать очень и очень много. Если этим распорядиться с толком…

– Я тебя вытащу, слышишь? – Клара склонилась над раненым, заглянула в до ужаса знакомые и родные глаза. – Даже и не думай, что опять от меня ускользнёшь!

Мне нужен мир, лихорадочно думала Клара. Какой угодно, но мир. Якорь, плотина, стены и крыша. Здесь, в Межреальности, дракон остаётся пленником Эвиала, даже формально вырвавшись за его пределы.

Мне нужен мир. А там – там будет видно.

Потому что, когда под ногами настоящая трава, а над головой – настоящее небо, куда легче бороться с самыми страшными проклятиями и наговорами.

…И она дотащила-таки его. До самого обыкновенного мира, подвернувшегося им по пути. Её рубиновое кольцо догорело, распалось пеплом, его силы как раз хватило, чтобы мягко опустить Клару и Аветуса на поросший ароматной травой склон холма, полого сбегавшего к неторопливой широкой реке.

– Я тебя вытащу, – с яростной убеждённостью повторила волшебница.