"Крысы в городе" - читать интересную книгу автора (Щелоков Александр)

РУЧЬЕВ

Голос полковника Кольцова в интерфоне звучал раздраженно. Дежурный по управлению сразу понял — у шефа неприятности.

— Ручьев! К полковнику! — Дежурный постарался передать недовольные начальственные интонации как можно точнее. — И быстро!

Сержант Ручьев с раздражением бросил на стол костяшки домино и встал — большой, неуклюжий, с длинной, как узбекская дыня, головой.

— Никакого покоя!

Несмотря на кажущуюся неуклюжесть, Ручьев был человеком быстрым, предприимчивым и увлекающимся.

В жизни у многих бывает свое хобби: одни собирают почтовые марки, другие — пивные банки, третьи разводят кактусы… Ручьев при советской власти работал шофером в гараже обкома партии, водил черную «волгу» с номером ПРА 00-02. Не только регулировщики движения, но и пацаны в городе знали — это машина второго человека в области. Посему и увлечение Ручьева имело особый характер. Чтобы понять, на каких дрожжах оно взошло, требуется небольшое предисловие.

В те времена в Придонске не только номера, но и черный цвет выделял начальственные лимузины в транспортном потоке. Некий чудак, майор артиллерии из штаба военного округа, купил подержанную «Волгу», отремонтировал ее, покрасил черным лаком и торжественно выехал на улицы города. Номер его тачки И 28-60 ПР. Это бросилось в глаза первому же инспектору дорожно-постовой службы ГАИ. Наметанный глаз стража порядка сразу заметил несоответствие между роковыми буквами номера и цветом машины.

Задержав майора, инспектор связался с начальником обкомовского гаража. Тот в довольно выразительной форме объяснил обалдевшему владельцу черной «Волги», что он самовольно, не имея на то прав, присвоил себе цвет, не положенный ему по рангу и общественному положению. «Вот если бы это была машина вашего генерала, — просвещал партийный чиновник майора, — тогда другое дело. А вам положен любой другой колер, кроме черного. Срочно перекрашивайтесь».

Из выговора, сделанного ему по телефону, майор понял, что его вторжение в сферу чужого цвета есть нетерпимое самовольство, которое вносит разлад в строгую шкалу государственных ценностей и сеет вредные сомнения в умах сограждан, имеющих счастье проживать в социалистическом Придонске.

Майору ход рассуждений чиновника показался бредом, и он пошел за консультацией в суд. Судья, пожилая, задерганная жизнью дама, слушала майора внимательно. Однако, когда стало ясно, что смены цвета машины требует сам начальник гаража обкома партии, глаза судьи отразили испуг и смятение.

Стараясь как можно доходчивее объяснить отставшему от реалий жизни майору правила социалистической демократии, она сказала:

— Вы правы, уважаемый. Во всем правы. В нашей стране каждый может выбрать себе машину любого цвета. Закон этого не запрещает. Но есть еще этика. Не стоит идти наперекор обкому партии. Не стоит. Я все понимаю, но вас будут останавливать на каждом перекрестке гаишники, и каждому из них вы станете объяснять свои гражданские права? Так? Нервов не хватит. Подумайте о своем здоровье.

Неугомонный майор поперся в обком и попал на прием к секретарю по идеологии.

Моложавый колобок с задумчивыми глазами внимательно слушал жалобу и все время кивал плешивой головой. Он ни разу не прервал майора, не остановил его. Умели слушать народные чаяния и принимать ходоков в обкомах и райкомах. И лишь когда поток слов у жалобщика иссяк, секретарь глубокомысленно изрек:

— Я целиком и полностью разделяю ваше возмущение, товарищ майор. Мы с вами оба коммунисты и хорошо понимаем: цвет — не та категория, ради которой стоит затевать бюрократическую возню. Давайте решим так. Я сейчас звоню в наш гараж, и там вам перекрасят машину. Бесплатно.

Последнее слово секретарь по коммунистической идеологии выделил особо — и голосом, и взмахом руки. Потом он пошевелил пальцами, будто считал деньги, и повторил:

— Бесплатно.

Теперь легко понять, с каким чувством Фома Ручьев водил черную «Волгу» с номером ПРА 00-02, в которой на заднем сиденье в белой рубахе любил восседать, откинувшись на подушки, могущественный второй секретарь областного комитета партии, вальяжный и крайне суровый человек барственного вида.

В глубине души Ручьев презирал своего пассажира — Василия Васильевича, который при поездках по области каждые десять километров требовал остановок и бегал в лесопосадки облегчать мочевой пузырь. Не переносил Ручьев и жену Василия Васильевича Варвару Петровну, жопастую, заплывшую жиром вредную бабу, которой ежедневно приходилось возить со спецбазы свертки с продуктами, ящики с самым разным питьем. Конечно, от хозяйских щедрот Ручьеву кое-что перепадало, и он никогда не отказывался от самой малости, тем не менее, как у всякого лакея, его преданность хозяевам уравновешивалась скрытой нелюбовью к ним.

Выход своим революционным чувствам протеста Ручьев нашел в увлечении, ставшем на долгое время его хобби. В дождливые и слякотные дни, когда улицы покрывались лужами, Ручьев любил промчаться возле самой бровки тротуара, чтобы окатить грязным водяным потоком нерасторопных прохожих. Возвращаясь в гараж после удачной охоты на городских лопухов, он заходил в комнату, где водители ожидали вызова и гоняли доминошного «козла». Радостно сияя, рассказывал:

— Седни на Первомайской… Идет, сука, вся разодетая. Мантель меховой, шапочка соболья… Я на нее сциканул и всю с ног до головы…

Табун обленившихся от безделья гаражных обкомовских жеребцов отрывался от игры и ржал, выражая свое удовольствие.

Когда обком рухнул, Ручьев первым делом избавился от своей партийности. На городском митинге демократов он демонстративно сжег партийный билет и, демонстрируя огарок, прокричал:

— Хватит вам, паразиты! Поездили на нас! Попили кровушки!

С помощью старых обкомовских связей Ручьев устроился водителем в милицию. Но от своего хобби отказаться не мог. Однажды, проносясь по Краснодонской улице после дождя, он ширкнул возле самого тротуара и лихо, будто из ведра, окатил водой высокого мужчину в черном новом, с иголочки, костюме.

Облитый грязью не стал махать кулаками вослед драной «Волге», не начал отряхиваться. Он просто вынул из кармана руку, в которой сжимал пистолет, и выстрелил в уносившуюся машину.

Сделав выстрел, мужчина спокойно вошел в подъезд ближайшего дома, через черный ход проник во двор, оттуда выбрался в переулок и исчез из виду.

Пуля, пущенная из «Макарова», догнала «Волгу». Она пробила заднее стекло, задела правое плечо Ручьева, рассадила лобовое стекло. Не ожидавший удара Ручьев крутанул руль влево и врезался в опору троллейбусной сети. Бампер машины согнулся в дугу, радиатор налез на двигатель. Лбом Ручьев протаранил остатки стекла, ссадив большой клок кожи, грудью ударился о руль и на мгновение потерял сознание.

С опозданием на час, с перевязанной рукой и головой, злой, как оголодавший волк, он явился в управление, обдумывая планы страшной мести. Придонск не Москва. Он найдет мелкого пижона в черном костюме и даст ему понять, с кем тот связался.

Едва Ручьев появился в комнате водителей, ему передали приказ срочно бежать к майору Кольцову. Не вставая из-за стола, майор оглядел сержанта с открытым сожалением.

— Что, барбос, доигрался? Ты знаешь, кого окатил грязью?

— Не-е, — протянул Ручьев растерянно. Такого приема у начальника он нс ожидал. — И потом, я же случайно…

— Это ты своей жене расскажешь. А мне уже звонили и выясняли, кому принадлежит машина. Учти, я сообщил.

— Кто интересовался? — растерянно спросил Ручьев и ощутил, как похолодели руки.

— Тот, кого ты окатил. Господин Гуссейнов. Тебе что-то говорит эта фамилия?

Фамилия говорила. Ручьев отвалил нижнюю челюсть, обнажив редкие желтые зубы.

— Разыгрываете?

Гуссейнова Ручьев знал как крутого уголовного авторитета. Все догадывались, как и на какие средства он живет и процветает, но никто ничего не мог поделать с человеком, на стороне которого стоят миллионы, и не рублей, а «зелененьких» — долларов. Гуссейнов к тому времени состоял членом совета директоров акционерного общества «Нафталин» и входил в правление придонского коммерческого банка «Зареченский».

— Нет, милок, я тебя не разыгрываю. Вот сижу и думаю, когда и где тебя хоронить будем и что на венке напишем…

— Товарищ майор…

Кольцов остановил его движением руки.

— Мне на твои оправдания с высокой колокольни плевать, Ручьев. Просто тебя, дурака, хоронить не хочется.

— Что же делать?

— Виниться. Дуй прямо сейчас к Гуссейнову. Он в ресторане «Золотой сазан». И падай в ноги. Я это всерьез. Увидишь, бухайся на колени. Как уж там извиняться будешь — твое дело. Если простит — считай, повезло. Не простит, извини: я тебя не учил прохожих водой окатывать. Это все твои большевистские штучки…

К Саддаму Ручьева пропустили не сразу, несмотря на милицейскую форму. Два существа с фигурами борцов тяжелого веса, перетирая зубами жевательную резинку, задержали его у входа в ресторан и стали пытать, что надобно менту в частном учреждении. Они явно считали себя здесь представителями власти, и мент для них был всего лишь подозрительным элементом.

Саддам сидел за столиком в углу пустого зала, с видимым аппетитом поедал шашлык и запивал его красным вином. За соседним столиком сидели такие же громилы, как и те, что стояли у входа. Увидев приближавшегося Ручьева, оба встали, расправили широкие плечи.

Не дойдя до стола, где восседал Саддам, Ручьев, кряхтя от боли (ныло подстреленное плечо), опустился на колени.

— Э-э, — Саддам махнул кистью руки, обозначая движение вверх. — Поднимись. Кто ты такой?

Ручьев назвался.

— А, мусор… Пришел-таки, собака?!

— Господин Гуссейнов! Да я!… Готов понести… Ради Бога, простите!

Саддам закурил сигарету. Передвинул ее языком в угол рта, кривя губы, произнес:

— Я на тебя, сученыш, не в обиде. Ты мне костюм обосрал. Лицо забрызгал. Но ты червяк. Раздави тебя — мокрое место останется. Мне это ничего не даст. Обижаться на червяков — не хватит нервов. Верно?

— Верно, господин Гуссейнов.

— Теперь решим так: я тебя прощаю, но долг за тобой остается. Ты можешь о нем забыть, но я буду помнить. Идет?

Фразы, произнесенные Саддамом, имели какой-то зловещий смысл, однако понять его, уяснить, что за всем этим скрывается, Ручьев не смог.

— Господин Гуссейнов…

— Выпить хочешь?

Ручьев проглотил слюну и кивнул, соглашаясь. Саддам налил в фужер минеральную воду и резким броском выплеснул ее в лицо Ручьеву.

— Еще?

Ручьев утерся рукавом.

— Еще?

— Спасибо, уже напился.

— Тогда иди с Богом, сученыш. Иди. — Саддам махнул рукой. — От тебя пахнет. Костя, помоги менту выйти…

Костя — двухметровый бетонный столб с загребущими руками — взял Ручьева под мышки, приподнял, повернул лицом к двери, легким пинком в зад придал ускорение.

— Пошел вон, паскуда!

… На вошедшего в кабинет Ручьева Кольцов взглянул, прищурив глаза. Ему не хотелось, чтобы сержант заметил блеск ярости, который неизбежно вспыхнет, едва он заговорит о деле.

— Ты Катрича знаешь?

— Ну.

В разговорах с начальником Ручьев никогда не отличался многословием. Слова «ну», «так точно», «сделаем», «все готово» составляли тот набор слов, который обеспечивал обоюдное взаимопонимание и благоприятные отношения с самыми привередливыми господами и их женами.

— Так вот Катрич влез в дела Саддама.

— Ну.

— Катрич мужик настырный. Начнет копать, может многое испортить. А у тебя перед Саддамом долг.

— Ну, — подтвердил Ручьев.

— Так вот, Катрич прихватил шестерку Саддама — Крысу. Сейчас поедешь на дом к Катричу, заберешь задержанного. Как положено заберешь, по акту, с понятыми.

— На хрена попу гармонь? — сказал Ручьев. — Пусть его Катрич и везет куда надо.

— Куда надо повезешь ты. А принять Крысу как положено тебя все равно заставят. На месте будет следователь прокуратуры Рыжов.

— И что дальше?

— Дальше Крысу надо сделать. Тихо и чисто.

— Ну нет, товарищ майор. — Ручьев упрямо набычился. — Просто за так я никого делать не буду.

— Будешь!

— Нет.

Ручьев стоял не шевелясь и глядел поверх головы шефа на стену, где был распят бело-сине-красный российский флаг — новая мода чиновных учреждений. Стоял и всем видом показывал, что гнев шефа ему до фонаря, кричи не кричи — не проберешь.

— Хорошо, сколько ты хочешь? — спросил Кольцов. — Только не зарывайся.

— Я?! Хочу? Да нисколько. Это вы все хотите, а чего — я понять не могу.

— Ладно. — Кольцов сбавил тон. — Саддам просит Крысу убрать. Сделаешь, получишь два «лимона». Этот тип, — Кольцов пошевелил пальцами, — полудохлый. Тебе раз плюнуть…

— Когда ехать? — спросил Ручьев.

— Сейчас.

— Не могу. Мне нужно часа полтора, чтобы все приготовить.

— Валяй готовь. Только не тяни…

Принимая Крысу у Катрича, Ручьев оглядел его с головы до ног.

— Чо это он у вас весь мокрый?

Катрич состроил невинную физиономию.

— Такой человек. Говорит, не могу жить, если нет воды. Всю ночь плавал в ванне.

— Давай шевелись! — Ручьев толкнул Крысу в загривок с такой силой, что тот еле устоял на ногах.

Катрич засмеялся.

— Смотри не убей. Он ко всему хилый.

— Пусть терпит, падла. — Ручьев сделал замах правой, словно хотел врезать Крысе по голове. — Я бы его своими руками задушил. Ну, шагай!

Они подошли к машине.

— Залезай! — Ручьев зло подтолкнул Крысу внутрь «воронка». Закрыл дверь снаружи. Подергал ручку, проверяя надежность запора. Подошел к кабине, сел за руль. День был светлый, радостный. Солнце не жарило, а приятно согревало землю. Воздух, промытый ночным дождем, был прозрачен и чист. Асфальт блестел как стеклянный. Плюгавенький арестант своим видом не внушал опасений: возьми за горло, и дело сделано. Все это радовало, и мысль о двух миллионах рублей приятно грела душу.

Когда машина тронулась. Ручьев повернул голову к Крысе.

— Тебе привет от Саддама.

Крыса промолчал. Он слишком хорошо знал милицейские штучки, чтобы на них покупаться. Больше того, будь привет действительно от Саддама, то после провала он таит в себе не доброжелательность, а угрозу. Это приходилось учитывать в первую очередь.

Ручьев принял молчание Крысы за должное и стал объяснять ему свой план:

— Сейчас я тебя везу в затон. Там у меня моторка. Довезу до Константиновской и отпущу. Рви когти на все четыре стороны. Ни денег, ни ксивы у меня для тебя нет. Все вышло так неожиданно: некогда было приготовить. Но ты обойдешься. Благодари хотя бы за то, что сделано.

К реке они подъехали быстро.

Вниз к воде вела длинная лестница с промежуточными площадками между маршами. С высокого берега открывался прекрасный вид на низменное заречье. До самого горизонта, насколько охватывал взор, в зелени садов за полосой пляжей, высились белые многоэтажные здания нового микрорайона. В парке культуры и отдыха застыло огромное, но отсюда казавшееся игрушечным колесо обозрения. Еще дальше, затянутые сизоватой дымкой, тянулись зеленые луга. Все вокруг дышало покоем и умиротворением. Под лестницей виднелся затон, забитый моторными лодками и катерами. Здесь парковался маломерный водный транспорт горожан.

— Пойдешь впереди, — сказал Ручьев. Крыса кивнул.

Стуча ногами по скрипучим, изрядно потертым ступеням, засеменил вниз. У входа на территорию затона Ручьев приветливо махнул рукой вахтенным сторожам маломерного флота. Они сидели и покуривали возле своей будки со смотровой вышкой над крышей. Два лохматых внушительных барбоса лежали рядом со сторожами. Они даже не подняли голов, когда Ручьев и Крыса проходили мимо.

По узкому дощатому пирсу Ручьев прошел к моторке. Гремя цепью, открыл замок.

— Полезай, — приказал он Крысе, — я схожу в сарай, возьму канистру.

Крыса забрался в лодку, сел на банку. Пока Ручьев ходил за горючим, он осмотрел суденышко. Под грязным куском брезента обнаружил бетонную чушку. К загнутому пруту арматуры одним браслетом были прикреплены наручники. Второй свободный браслет лежал на дне катера. Нехорошее подозрение шевельнулось в уме. Что-что, а просчитывать чужие ходы Крыса умел. Сооружение с наручниками слишком уж походило на грузило, а зачем оно рыбаку в моторке?

Обшарив суденышко. Крыса под кокпитом обнаружил небольшой инструментальный ящик. Вынул из него и положил под свою банку молоток и стамеску — на всякий случай.

Ручьев, вернувшийся с канистрой, загремел цепью, выдергивая ее из кольца на пирсе. Работая веслом, осторожно вывел суденышко из затона на чистую воду. Запустил движок.

Лодка рванулась и понеслась вверх по течению, оставляя за собой пенный след. Навстречу им двигалась огромная баржа с ржавыми бортами. Моторку несколько раз качнуло на волне, поднятой тяжелым судном.

Они отошли от города километров на пять. Берега были пустынны. С юга, догоняя их, двигалась тяжелая черная туча. Ждать дольше причин не было, и Крыса принял решение действовать.

Сжав молоток за спиной, он неожиданно вскинул левую руку и крикнул Ручьеву:

— Смотри, что это?!

Ручьев порывисто обернулся, удар молотка пришелся ему по затылку. Тяжелое тело свалилось на бок и едва не рухнуло за борт. Крыса рванулся вперед, схватил конвоира за колени и затянул в лодку. Затем быстро обшарил карманы, вынул документы, забрал пистолет Макарова, наручники. Отбросил брезенте бетонного грузила. Захватил свободным браслетом кожаный пояс Ручьева, защелкнул замок. Кряхтя и отдуваясь, подтащил грузило к краю борта и сбросил в воду. Потом спихнул туда же и тело. Его плеск в гуле мотора почти не был слышен.. Минуту спустя моторку настиг порыв ветра. Поверхность воды заиграла мелкой рябью. В лицо ударили первые, самые крупные капли дождя, предупреждавшие о начале ливня. И тут же хляби разверзнулись. Черная туча прорвалась. Серые струи плотным занавесом падали с неба на воду, сливались с рекой…