"Убей страх (Марафонец)" - читать интересную книгу автора (Абрамов Александр Иванович, Абрамов Сергей)

Глава третья ЛЕГЕНДА

Потолок висел над Черновым — руку протяни и коснешься. Он не стал экспериментировать попусту, подвинул к столу низкий трехногий табурет и сел, уложив руки на грубо сколоченную столешницу, хранящую многочисленные следы вина, жира, масла, раздавленных ягод — того, что надо уже не мыть, а соскребать.

— В доме нет женщины, — вроде бы извиняющимся тоном сказал Кармель, заметив взгляд Чернова и верно истолковав его. — Хранителю не положено…

— Что не положено? — не понял Чернов.

— Иметь женщину. Мы даем обет верности Сущему и не вправе нарушить его даже в помыслах.

Врет, машинально, без эмоций подумал Чернов. Здоровый нестарый мужик, да еще и начальник какой-никакой из местных: ну где та баба, что устоит? Они тут — бабы имеются ввиду — молчаливые и, похоже, безропотные. Низший класс. Из ребра выточенные. Взять хотя бы ту же Мирьям с площади, что должна постирать Чернову костюмчик…

— Нет, правда, Бегун, я не лгу, я не имею права лгать — ни Сущему, ни человеку, ни даже женщинам, когда они просят совета, — быстро проговорил Кармель-Хранитель.

Он что, мысли читает, напрягся Чернов, или у меня на роже все написано? Не должно бы: внешние эмоции — не мой стиль. Жена спрашивала: у тебя, Чернов, покер-фэйс, что ж ты картами крутые бабки не зарабатываешь? Он отшучивался: мол, доверчив к другим покер-фэйсам, а это противопоказано картам. Но не водке, сварливо завершала диалог жена.

И вправду хотелось выпить. И под ложечкой (под какой? чайной или столовой? что за бредовый термин!) сосало. Во-первых, потому что после утреннего, хилого завтрака пролетело бог знает сколько времени, а во-вторых, все случившееся с Черновым требовало испытанного допинга: снять напряг. Он, конечно, весь из себя железный, Чернов-стайер, но возраст и жизненные трудности подтачивают даже железо, самое разжелезное, вот и душевная ржавчина появляется, как реакция на неадекватные события. А события не просто неадекватны (чему? всему!), они немыслимы!

— У меня есть вино, мясо и зелень, — сказал Кармель.

И Чернов не выдержал:

— Ты что, Хранитель, умеешь читать чужие мысли?

— Читать? — не понял Кармель. — Нет, Бегун, я не понимаю, как можно прочесть мысль. Она же не начертана на листе пергамента или на доске… Я просто знаю людей, мне дано это Знание. Я знаю, например, что ты устал, удивлен, а еще, прости меня, испуган, ты хочешь есть и сверх того — заглушить удивление и страх добротным крепким напитком.

— Кто дал тебе это Знание?

— Как кто? — удивился Кармель. — Сущий, конечно, кто ж еще. Он дает садоводу умение растить плоды, виноделу — готовить вкусное вино, резнику — разделывать туши, женщине — рожать детей… Я — Хранитель, Бегун, и отец мой был Хранителем, и дед, и прадед, и прапрапрадед. Я — из рода Хранителей, как Арон-плотник — из рода древоделов, например, а Исав-кузнец — из рода кузнецов. Так было, так есть и так будет, Бегун. Это — судьба, она неизменна. Сказано в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего Пути, ибо он — единственно верный, потому что предназначен тебе Сущим, а иные лишь пересекаются с ним и ведут в чужое Никуда».

— Но и по ним кто-то должен идти, раз они существуют. — Чернов не утерпел, откомментировал неведомую Книгу Пути. — Что ж получается: эти «кто-то» изначально идут в чужое Никуда? Или оно для тебя чужое, а для них — свое? Особенно если учесть, что Путь — это судьба. Так?

— Да, Путь — это судьба, ты верно понял. Но судьбу каждому определил Сущий. Изменить ее значит пойти против Него или, если хочешь, против своего предназначения в жизни. Иначе — сломать судьбу, И не только собственную, но всего рода.

— Выходит, я — Бегун из рода Бегунов? Экая новость для меня, однако!

Кармель-Хранитель не услышал иронии — не захотел или не сумел. Сказал испуганно:

— Что ты говоришь? Опомнись! Ты — один. Ты — на все времена. Нет других Бегунов! Нет такого рода…

Спорить с мифом — последнее дело, понимал Чернов. Плюс — жрать хотелось и все-таки выпить. Но не удержался, вякнул:

— Но родители-то у меня были, а, Кармель? Отец, мать… И я знаю точно, что они — не Бегуны…

Он вспомнил маму-покойницу, которая, еще живая, здоровая, веселая, с великим неодобрением относилась к его увлечению спортом. Отец — тот гордился сыном, хвастался его успехами, хотя сам в своей жизни даже на велосипеде не выучился кататься. А мама утверждала:

— Спорт — занятие для умственно отсталых. Вот ты, Игорь, троечник, поэтому ищешь компенсацию в спорте. Это слабость.

Даже потом, когда начались «сладкие взрывы» и с гуманитарными дисциплинами у Чернова все с ходу стало тип-топ, мама не переменила мнения, хотя категоричность ее заметно ослабла…

— Они и не могли быть Бегунами, — влез Кармель в воспоминания Чернова. — Их судьба крылась лишь в том, чтобы родить и вырастить Бегуна.

— Одного на все времена?

— Ты же один. — Кармель был несокрушим. — Ты уже приходил в наш мир, и теперь ты пришел опять. И как знать, может, будешь приходить вновь и вновь. Твои Пути многообразны и путаны.

Стих про попа и собаку, безнадежно подумал Чернов. Разговор надоедал, поскольку был непонятен и темен. Выяснять подробности — на это нужно время и желание. Не исключено, понимал Чернов, время найдется. Не исключено, с грустью сознавал он, времени в этом мире у него будет навалом. Тогда глядишь — и желание появится. Куда он денется? Чтобы жить, надо знать все о месте, в котором предстоит жить. Аксиома.

— Говоришь, вино, мясо и зелень? — спросил он преувеличенно бодро, как, быть может, и положено Бегуну-на-все-времена. — Угощай, Хранитель. Бегун голоден и устал…

Мясом называлась баранина, суховатая и жесткая, а главное, холодная. Чернов не знал, есть ли в доме Кармеля хоть какое-нибудь нагревательное устройство — очаг там или печь, но либо такового вообще не наличествовало, либо отсутствие в его жизни женщин сделало Хранителя неприхотливым, как тот баран, что попал им на стол. Мясо и мясо — чего от него требовать! Чай, не баре — всякий раз огонь разводить, когда жрать вздумается… Зато вино оказалось легким и ясным — молодым, пилось хорошо, и послевкусие от него оставалось отчетливым, длинным и приятным, даже глиняные чашки его не портили. Ели из тоже глиняных, глубоких тарелок, ели руками — не было ни вилок, ни ножей. Видела бы сейчас Чернова его бывшая супружница — не преминула бы уязвить: мол, сбылась мечта идиота. Выросший во вполне интеллигентной семье, Чернов между тем всегда был не прочь порубать хлеб с колбаской на газетке и запить все из горла — будь то напиток «Буратино» (в детстве) или пиво (в зрелости, на исходе спортивной карьеры и далее), а не разводить haut cuisine не по делу. Так что аскетизм трапезы не вызвал у Чернова ничего негативного: поели, расслабились, Кармель еду унес, а вино, наоборот, донес, — откуда-то из глубин дома. Сказал:

— Солнце пошло на закат. Скоро спадет жара.

— И что будет? — лениво поинтересовался Чернов.

Напускной ленью, дурацким цинизмом, наглостью даже — всем этим он гнал от себя, давил страшненькую вообще-то мыслишку, которая как оформилась в башке, так ее и не покидала: он здесь надолго, пути назад нет. То есть, может, и есть, обязательно где-то есть, но искать его — жизни не хватит. Как там в Книге Пути: «Никогда не сворачивай со своего пути…» Ну, во-первых, его ли, Чернова, этот путь, на который он попал отнюдь не по собственному желанию? А во-вторых, куда он приведет, если не сворачивать, вернее — не поворачивать вспять?…

Как ни хорохорился, а страшно было.

И Кармель, не ответив на вопрос, вдруг сказал — тихо и проникновенно:

— Тебе сейчас плохо. Страшно. Так и должно быть, Бегун.

Ах, это каким-то Сущим данное Знание! Или со строчной буквы: знание людей! И ведь опять попал в точку, Хранитель гребаный…

— Что должно? — И не хотел, а прорвалась грубость. Но Кармель не обратил внимания.

— Ты не помнишь тех Путей, которые были у тебя до сего дня. Это мучает тебя. Именно это, хотя ты сам не осознаешь — что. Но ты и не можешь их помнить. Так сказано в Книге Пути.

— Что сказано?

— «И только у Бегуна не один путь, а много всяких, и много ему придется узнать, но он никогда не будет помнить пройденного, но всегда станет ждать пути впередилежащего и готовиться к нему как к единственному, то есть первому и последнему. Такова судьба Бегуна, пока эта судьба — его».

— И что эта белиберда означает?

— Это Книга, — обиженно сказал Кармель: все-таки достал его Чернов. — Книга права во всем. Никогда не было такого, чтобы Книга ошиблась. Проверено. Она существует всегда — столько, сколько существует наш народ, и пока она с нами — мы будем жить. И правильно жить.

— Возможно, — не стал спорить Чернов. Его вдруг заинтересовало другое. — Выходит, в этой Книге написано и про меня?

— Я же говорил тебе ранее. Ты привел наш народ в этот мир. Ты видел в Храме святую доску с твоим изображением, — Да, это я помню: ты говорил, я видел. Но извини: не могу вспомнить, как я кого-то куда-то приводил… — сказал раздраженно и осекся: только что цитата прозвучала — про Бегуна, который не помнит ни хрена, пардон за дурацкую рифму. Надо быть повнимательней. Беспамятный — да, это, как видим, по Книге. Но не бестолковый же!.. — Но я и не могу помнить, так утверждает Книга, верно, Хранитель?

— Совершенно верно, Бегун.

— Ты еще говорил — там, в Храме, — что я опять встал на Путь, раз я здесь…

— Как и положено судьбой, Бегун.

— Но как я поведу ваш народ в новый мир, если я не могу вспомнить, откуда вывел вас в прошлый раз? И, к слову, зачем вывел…

— Книга, Бегун. Там описан твой путь — тот, который стал нашим.

— Дай мне ее. Я должен прочесть…

— Никто не может коснуться Книги, кроме Хранителя. Но ты прав: ты должен знать свой предыдущий Путь, чтобы не ошибиться в последующем. Я расскажу тебе… Еще вина? Рассказ будет долгим…

— Наливай, Хранитель. Говоришь, солнце заходит, жара спадает… Давай пойдем на воздух. Я видел: у тебя на крыше есть где прилечь и предаться долгому рассказу.

Чернов произнес это и усмехнулся про себя: перенимаешь разговорную манеру собеседника, стайер. А впрочем, местная языковая арамейско-еврейская смесь с неведомо откуда взявшимися — вот еще загадка! — вкраплениями баскских слов и оборотов вполне располагала к этой манере.

Вместо ответа Кармель встал, подошел к входу и поманил к себе Чернова. Тот легко, словно и не грузило желудок мясо с вином, оказался рядом с хозяином, выглянул на улицу сквозь отодвинутую занавесь. Увиденное ошарашило. Улица — узкая, кривая, пыльная — была полна народом — как давеча, когда вбегал в городок. Мужчины, женщины, дети стояли, сидели, прислонившись к стенам домов, и не отрываясь смотрели на вход в дом Кармеля. Молчали. Чернов отшатнулся: ему показалось, что десятки глаз просто протыкают его насквозь.

— Что это они? — спросил он.

— Ждут, — кратко ответил Кармель.

— Чего?

— Решения.

— Какого решения?

— Твоего. Когда ты начнешь.

— Что начну? — Чернов сам не услышал, что почти кричит.

А Кармель отвечал, как начал — тихо и с почтением:

— Искать Путь.

— Я должен его искать? Уже?!

— Конечно. Он дается не сразу. В прошлый раз ты искал его сорок восходов и сорок закатов.

Высоко! Сорок дней и сорок ночей, если по-простому… Любимая Библией цифра — сорок. Все-таки Земля в любой точке пространства-времени одинакова! «Там» — Библия, Книга Книг. «Здесь» — какая-то Книга Пути… Или это Чернову так повезло — провалиться в мир, столь похожий на его, только отнесенный во времени назад на добрую тысячу лет? Или это не везение московского бездельника, а судьба Бегуна — выбирать некий загадочный Путь, который возможно и необходимо преодолеть?…

— Да, Кармель, ты прав, под столькими взглядами спокойно не побеседуешь. Убедил… — Чернов вернулся к столу, залпом выпил вино из чашки. Сел на табурет. — Начинай рассказ, Хранитель. Раньше начнешь ты — раньше начну я. Откуда фраза? Не из Книги ли Пути?… Ладно, не обижайся, шучу… Поехали.

И Кармель послушно сел напротив, отодвинул от себя вино — мешает оно ему, что ли? И начал:

— Это случилось двенадцать поколений назад…

Он, невольно или специально, посмотрел в низкое оконце — вырубленное в стене или выложенное в ней, а в оконце только небо и видать, выцветшее, как стираные-перестираные джинсы.

Чернов воспользовался паузой, прикинул: двенадцать поколений это сколько? Здесь обзаводятся детьми рано, лет в двадцать уже, значит, двенадцать на двадцать да еще прикид на всякий пожарный… Ого! Лет под триста тому «это случилось», давненько. Только что «это»?

Хранившееся где-то в подвале вино здесь, наверху, теплело в кувшине и чашке молниеносно. Но вкуса не теряло.

Ты прямо идол каменный, то ли огорчалась, то ли восхищалась ушедшая в века (теперь уж точно так!) жена, тебе все по фигу, случись сейчас землетрясение, извержение, цунами, метеорит брякнется, а ты так и будешь сидеть себе и пиво тянуть… А что делать, вроде бы полемизировал тогда с женой Чернов, а на самом деле сидел себе, молчал и тянул пиво, а что зря трепыхаться, коли ничего изменить нельзя?… Сейчас он тянул тепловатое красное вино и все-таки удивлялся: вот он в другом времени и явно в другом мире, вот произошло, наконец, обещанное женой землетрясение, или извержение, или метеорит упал и все к хренам изменил в черновском мире, а он, Чернов, прямо идол каменный. Удивлялся так и сам себя успокаивал: а что зря трепыхаться?… Но отмечал машинально: раз успокаивает себя — значит волнуется, значит не все потеряно, дорогая жена, не идол я, а человек, и у меня свои пределы покоя имеются. На исходе они, ох, на исходе…

— Я сказал тебе о том, что есть у моего народа роды — род Хранителей, род древоделов, род землепашцев… Много разных… А еще был род Царей…

— Был? — подал реплику Чернов.

— Для нас здесь — был, — с явной горечью подтвердил Кармель. — Вот уже двенадцать поколений мы живем без единого представителя этого великого рода…

— Вымерли все, что ли?

— Верю в Сущего: не может Он допустить такого.

— Так куда ж они подевались, Цари ваши?

— Ты увел нас от них.

Как выражалась семилетняя соседская девочка — издалека, из Сокольников, — «а жизнь все кручее и кручее».

— Двенадцать поколений назад?

— Именно.

— Ах да, я же — Бегун, бессмертный! Я же существую в единственном экземпляре во все времена… А зачем я увел вас от ваших Царей?

— От Царя. Он всегда один, пока не умрет и его не сменит законный наследник… Сейчас там сменилось, наверно, пять или даже шесть Царей. А может, и больше: вряд ли великий Арам сам справлялся с волшебными чудовищами, их пришло слишком много даже для могучей царской силы.

Не к месту вспомнился дурной анекдот про туристов в тайге, которые выясняли у прохожего старца причину ужасной вони в округе. Тот, из анекдота, тоже, как и Кармель, начал объяснения с древних волшебных чудовищ, а завершил весьма прозаично… Хотя почему не к месту? Очень даже к месту: Чернову хотелось прозаичности.

— Вот с этого момента поподробнее, — деловито сказал он. — Что за чудовища? Откуда взялись? Ждали их или они — нежданно? Почему ты сомневаешься в царской силе? И что это вообще за сила? Тоже волшебная, как чудовища, или ты имеешь в виду царских воинов?

Кармель посмотрел на Чернова как на сумасшедшего. А это нехорошо, это непочтительно, отметил тут же Чернов. Он — Бегун, к нему положено — с почестями и уважением, это однозначно. Иначе с какой такой радости висеть в местном Храме его портрету?…

— Какое это чудо — забывать прежний Путь! — Хоть и смотрел непочтительно, а в голосе Хранителя нескрываемо слышалось восхищение; не Черновым, впрочем, — Книга Пути точна в каждом слове!.. — Кармель умерил восторг и деловито пояснил: — Я напомню. У нашего народа нет воинов. Такой род нам Сущий не положил, когда разводил народ по людским делам. Но взамен он дал нашим Царям силу останавливать иные силы и не допускать их в пределы обитания нашего народа… Это трудно понять, согласен, но ты уж поверь мне на слово, ладно?

— Ладно, — согласился Чернов.

А чего бы не ладно? Он вынужден с самого утра верить в такое количество явной чертовщины, валящейся на него лавинообразно и останавливаться не желающей, что поверить в некую человеческую способность «останавливать иные силы», то есть, по-видимому, экранировать «пределы обитания», ставить какой-то силовой барьер на пути… кого?… ну, хотя бы чудовищ — в это верилось на раз. В мировой фантастике подобный эффект описан не единожды. Да и все равно забуду я эту хрень к чертям собачьим, решил Чернов, у нас, Бегунов, информация долго не держится, до конца Пути и — начинай по новой. Вот этот Путь только бы пройти, не споткнуться бы и уж тем более не съехать с ума от означенной чертовщины…

И еще подумал: а ведь он это слово — Путь — и сам уже мысленно произносит с прописной буквы. С чего бы?… Или воздух здесь заразный?

— Я попытаюсь ответить на твои вопросы. — Кармель все слышал и ничего в спешке не обронил. — Я не видел чудовищ, я родился много позже, но в Книге Пути сказано, что они пришли нежданно и не имели ничего общего с теми, что были описаны в Книге. Они летали по воздуху с ужасным шумом, и над каждым из чудовищ, на спине вращалось крошечное солнце, точь-в-точь повторяющее вид нашего светила. Они изрыгали огонь, который поражал все живое и все неживое. Живое умирало на месте, а неживое разрушалось в огне. Они прилетали и улетали, и не хватало у великого силы, чтобы остановить и обрушить их. Но самое страшное, что вслед за чудовищами по земле нашего народа шли воины и брали в плен тех, кого не достал огонь чудовищ. У них было оружие, которого не ведал мир доселе…

— Тоже огненное оружие? — осторожно поинтересовался Чернов.

— Нет, не огненное, но много страшнее. У тех воинов были невидимые сети, которые они набрасывали на оставшихся в живых, и те покорно, как бараны, шли за врагом — мужи, жены, дети, старцы…

Становилось интересно, поскольку в сказке, в легенде, созданной бог весть когда — двенадцать поколений назад? — неизвестными и дремучими, но по-сказочному метафоричными авторами, явственно проклевывалось нечто реальное. Чудовища с солнцами на спинах, изрыгающие огонь? Очень похоже на боевые вертолеты типа К-50, «черная акула», или какие-нибудь «боинги» или «кавасаки», а солнца — это всего лишь бешено вращающиеся лопасти, визуально — круги… А воины с сетями — это уже что-то из фантастики, время и мир Чернова не знают оружия, парализующего волю, так сказать, en masse, не индивидуально. Хотя и про индивидуальное подавление воли Чернов лишь смотрел в каком-то очередном «очевидном-невероятном».

Впрочем, сказка есть сказка, и нечего искать в ней близких сердцу и уму аналогий из жизни. Когда это происходило? Триста лет назад? Да и нынче на дворе за окном — не средневековье даже, а куда более ранние века, если судить по тем дарам цивилизации, что увидел Чернов в городке. Может, мир, куда Чернов вляпался, живет до рождества Иисуса Христа — или как он будет зваться здесь, если вообще будет? Провал во времени — да. Провал в пространстве — бесспорно, хотя оно, пространство это замечательное, очень похоже на известное Чернову по историческим, художественным и научным, а вовсе не фантастическим книгам. А вертолеты, провалившиеся в «триста лет тому», — это, пожалуй, перебор, двадцать два. Его собственный, личный провал принять бы за «очко» и согласиться с невероятным. То есть, чего кривить душой, с очевидным…

— Чудовища напали на ваш город? — спросил, чтобы не молчать.

— Нет, — ответил Кармель, — они напали на главный город нашего народа и нашей земли, они напали на великий Асор, где люди жили богато и славно, а до нашего города они не успели долететь, потому что прибежал ты.

«Прибежал»… Буквально — так, он же Бегун. Но звучит как-то по-дворовому, по-бытовому, не очень сообразуясь с миссией спасителя народа… Да еще название города — Асор… Откуда-то Чернов его помнит… Что-то ближневосточное, может даже иудейское или сирийское… А с другой стороны — как городу зваться, если местный язык в основном — смесь арамейского и древнееврейского?… Вон Чернов как в эту смесь легко окунулся и чувствует себя в ней уже вполне комфортно…

— Значит, прибежал я… — задумчиво произнес, ведя рассказчика по нитке сюжета, не давая особо отклоняться в сказку. — И увел всех жителей, да?

— Нет, — неожиданно не согласился Кармель, — ты забрал с собой город целиком.

— Это как? — честно не въехал Чернов. — С домами, с животными, с утварью?

— А в чем мы с тобой беседуем? На чем ты сидишь? Из чего пьешь вино?

Чернов тупо уставился на чашку с вином.

— Ей что, триста лет?

— Нет, она новая, те не сохранились. Здесь вокруг есть хорошая глина. Но мой дом — это дом моих предков. Мои прадед, дед, отец, я сам лишь ремонтировали его, достраивали, но он — тот же, что и был. Если б ты мог вспомнить, то вспомнил бы: ты сидел не на этом, конечно, но на таком же табурете и разговаривал с моим пращуром именно в этом доме. Он тоже был Хранителем. Как я.

Не справляясь с услышанным, Чернов решил на минутку уйти в сторону.

— Вот, кстати, Кармель… О каком роде Хранителей можно вести речь, если вам запрещено Сущим общаться с женщинами?

— Постоянно — да, запрещено. До рождения сына. Женщину, которая родит будущего Хранителя, выбирает сход родов. Когда она рожает, то уходит прочь, а ребенок, сын, остается отцу.

— А если родится дочь?

— Дочь она может забрать с собой, когда родит сына.

— А если рождаются только дочери?

— Я не слыхал о таком. У Хранителей дочери рождаются очень редко, все случаи — наперечет, они — в Книге. Хранители всегда — отцы сыновей.

Поговорили о прихотях местной генетики — можно вернуться к собственной миссии.

— И как же я увел… нет, не увел, конечно… а что тогда?… как же я… вот!.. вынул из вашего мира целый город? И почему именно его, а не столицу, к примеру? Или какой-нибудь другой городок?

— В Книге сказано: «Он вбежал в город, носящий имя пророка Вефиля, и спросил у Хранителя: „Что с Асором?“, а Хранитель не знал, что ответить, потому что вести из Асора не приходили в Вефиль уже три света и три тьмы. Тогда Бегун спросил у Хранителя: „Цела ли Книга?“, и Хранитель мог с радостью подтвердить: „Да, Книга цела, она — в Храме“. „А кто напишет в Книге о том, что случилось с Асором?“ — спросил Бегун у Хранителя, и Хранитель опять не знал, что ответить, потому что никому в народе было неведомо, кто пишет Книгу и кто напишет в Книге о том, что случилось с Асором. Тогда сказал Бегун: „Я знаю, кто напишет. Охраняй Книгу и жди меня. Я стану искать Путь“. И он стал искать Путь, и прошли сорок раз свет и сорок раз тьма, прежде чем все поняли, что они — на Пути».

— Выходит, я спасал Книгу… — сам себе объяснил Чернов. И спросил у Кармеля: — А зачем?

— Потому что в Книге сказано, — опять завел шарманку Кармель (память у Хранителя, отметил Чернов, была не хуже чем у него самого. И, скорее всего, безо всяких «сладких взрывов»…): — «И сказал Сущий избранному Им Патриархом избранного Им народа Гананского именем Дауд: „Пока Книга у вас, Дауд, вы живы, как народ Гананский. Но горе вам, если вы не убережете ее: с лица земли исчезнет народ Гананский, и память о нем истлеет в памяти иных народов, которых я не избрал пока, но срок им придет“». Поэтому Книга Пути всегда хранилась в другом городе — не в главном, ибо любой враг сначала нападает на главный — где Царь. Тогда, во время правления Арама, городом для Книги был выбран Вефиль.

— Я нашел Путь — и что?

— И мы пошли по найденному тобой Пути, и шли долго и разные чудеса и ужасы являлись нам на Пути, но ты искал конец Пути, и вел нас, и велел не бояться, и мы боялись, но шли, и пришли, и мы здесь.

— Это сказано в Книге? — на всякий случай полюбопытствовал Чернов: уж больно витиевато стал выражаться Кармель.

— Нет, это я сам сказал, — ничуть не удивившись вопросу, ответил Кармель.

Похоже было, что за годы общения с Книгой он стал путать «божественный стиль» с бытовым, а может, так и полагалось Хранителю, может, именно Книга предписывала ему (и всем им) выражаться высоким стилем, держа тем самым подотчетный народ в уважении и трепете. Хотя бы в отсутствие Царя.

Очень Чернову хотелось одним глазком посмотреть на Книгу: толста небось, если вообще одна. Вряд ли одна. Столько событий в рукописном виде — это ж Александрийская библиотека прямо!.. Но насчет посмотреть — это потом, это успеется, если получится, а пока следовало узнать истоки нового Пути. Где он там, в Книге, заложен?

— Итак, вы с Книгой — здесь, а ваш народ — там и без Книги. Беда.

— Беда, — согласился Кармель.

— Может, и нет уже его, вашего народа?

— Есть, — на сей раз не согласился Кармель. — В Книге сказано: «И когда вернется Бегун, он сделает так, что народ Гананский вновь обретет свою Книгу, которую много солнц и много лун станут хранить спасенные Бегуном. И это будет еще один Путь из положенных Сущим Бегуну во все времена». Ты вернулся, Бегун, ты сам видишь, что вернулся. Это ясно хотя бы потому, что ты — здесь и ничего не помнишь о прошлых своих Путях. Время идет, Бегун. Сущий терпит, когда время тратится зря. Ищи Путь.

— Прямо сейчас? — не утерпел Чернов, съязвил. Но Кармель не услышал иронии.

— У тебя есть сорок восходов и сорок закатов. Это и мало и много. Откуда кто знает, когда ты найдешь его. Вдруг — завтра? Но и через сорок дней — тоже будет хорошо.

— А если не успею?

Кармель встал и с изумлением взглянул на Чернова. Только и воскликнул:

— Ты?! — И в этом местоимении-вскрике было все — от неверия до уверенности, от ужаса до восторга. И уже обычно, приземленно и без почтения: — Не говори глупостей. Ты сыт? — Чернов кивнул. — Тогда пойдем. Ты должен пройти по городу. Тебя должны увидеть все.

— Я устал, — попробовал сопротивляться Чернов. — И потом: меня уже все видели, когда я вбегал в город.

Ему страшно не хотелось идти сквозь взгляды, которые протыкают насквозь. Если искать подходящее сравнение, то уместно такое: идти с караваем хлеба сквозь толпу голодающих. Что случится с идущим? То-то и оно… И это при том, то жители городка голодали уже три века без малого.

— То — другое, — терпеливо сказал Кармель. — Тогда мы не знали точно: Бегун ты или нет. А теперь знаем. Двенадцать поколений назад ты сначала тоже просто вбежал и пришел к Хранителю. А потом прошел по Вефилю и заглянул каждому горожанину в глаза. В Книге сказано: «И взял силу у каждого, и выросла его сила многократно»… Они ждут, чтобы отдать тебе силу, иначе ты не найдешь Пути.