"Двести лет вместе (1795 – 1995)" - читать интересную книгу автора (Солженицын Александр Исаевич)Глава 21 – В ВОЙНУ С ГЕРМАНИЕЙПосле «Хрустальной ночи» (ноябрь 1938) у немецких евреев не оставалось сомнений в гибельной опасности, нависшей над ними. От гитлеровской кампании в Польше гибельное это облако двинулось и на восток. Никто, однако, не знал, что начало войны с СССР откроет новый этап нацистской политики: тотальное физическое уничтожение евреев. Хотя и ожидая разных бед от немецкого нашествия, советские евреи всё же не могли предвидеть беспричинных массовых расстрелов обоих полов и всех возрастов, – такого нельзя было вообразить наперёд. И оставшихся на постоянных местах своего жительства – настигала мгновенная жуткая неотвратимость, не оставляя места и времени сопротивлению. Жизни кончались внезапным обрывом. И до того обрыва ещё нужно было пережить – где предварительный сгон в еврейское гетто, где лагеря с принудительным трудом, где газовые фургоны, где – копку своих же могильных ям и раздевание донага перед расстрелом. Российская Еврейская энциклопедия приводит много имён русских евреев – жертв еврейской Катастрофы, называет погибших в Ростове, Симферополе, Одессе, Минске, Белостоке, Каунасе, Нарве. Среди погибших были и видные лица. – Известнейший историк С.М. Дубнов весь межвоенный период прожил в эмиграции, а после прихода к власти Гитлера уехал из Берлина – в Ригу. Арестован при оккупации города немцами, помещён в гетто и «в декабре 1941 включён в очередную колонну смертников». – Из Вильны попали в концлагеря историк Дина Иоффе и директор еврейской гимназии Иосиф Яшунский (оба убиты в Треблинке, 1943). – Раввин Шмуэль Беспалов, глава хасидов Бобруйска, расстрелян в 1941 при взятии города немцами. – В Варшаве в 1943 погиб Гершон Сирота, кантор, чьи выступления когда-то «обратили на себя внимание Николая II», и он ежегодно выступал в Москве и Петербурге. – А вот братья Паул и Владимир Минц. Старший Паул – видный латышский государственный деятель, «единственный еврей в правительстве Латвии». Владимир – хирург, ему доверено было лечить Ленина в 1918 после покушения. С 1920 – он тоже в Латвии. При оккупации 1940 советские власти арестовали старшего Минца и посадили в лагерь в Красноярском крае, где он вскоре умер. А младшего не тронули, и он оставался в Риге. Умер в 1945 в Бухенвальде. – Сабина Шпильрейн, доктор медицины, психоаналитик, тесная сотрудница К. Юнга, – из клиник Цюриха, Мюнхена, Берлина, Женевы вернулась в Россию в 1923 – а в 1942 в своём родном Ростове-на-Дону расстреляна немцами с другими евреями города. (О гибели в сталинском терроре трёх её братьев-учёных мы писали в главе 19.) Но многих и многих спасла от уничтожения эвакуация 1941 и 1942 годов. Ряд еврейских источников военного и послевоенного времени не выражает сомнений в энергичности мер по этой эвакуации. Например, в сборнике «Еврейский мир» 1944 года читаем: «Советские власти полностью давали себе отчёт в том, что евреи являются наиболее угрожаемой частью населения, и, несмотря на острую нужду армии в подвижном составе, тысячи поездов были предоставлены для их эвакуации… Во многих городах… евреев эвакуировали в первую очередь»; хотя автор считает преувеличением «утверждение еврейского писателя Давида Бергельсона, будто [в общем] 80% евреев были благополучно эвакуированы»[1]. – «В Чернигове до войны еврейское население исчислялось в 70000 человек, из которых к приходу немцев осталось 10000…. В Днепропетровске из 100000 еврейского населения к приходу немцев осталось только 30000». В Житомире из пятидесяти тысяч евреев уехали не менее сорока четырёх[2]. – В бюллетене «Хайаса» летом 1946 года Е.М. Кулишер писал: «Не вызывает сомнений, что советские власти принимали специальные меры для эвакуации еврейского населения или для облегчения его стихийного бегства. Наряду с государственным персоналом и промышленными рабочими и служащими всем евреям отдавалось преимущество [при эвакуации]… Советские власти предоставили тысячи поездов специально для эвакуации евреев»[3]; безопаснее от бомбёжки эвакуировали евреев и на многих тысячах подвод, наряжаемых от колхозов и совхозов до железнодорожного узла поглубже. – Б.Ц. Гольдберг, зять Шолом-Алейхема, будучи корреспондентом нью-йоркской еврейской газеты «Дер Тог», «после очередной поездки в Советский Союз зимой 1946/47 года напечатал статью "Как во время войны эвакуировали евреев в Советской России"» («Дер Тог», 21 февраля 1947): кого он об этом расспрашивал на Украине, «евреев и христиан, военных и эвакуированных, все отвечали, что политика власти заключалась в том, чтобы предоставить преимущества при эвакуации евреям, стараться вырвать их чем больше, чтобы наци не могли их уничтожить»[4]. – И бывший советский партизан Моше Каганович в своих затем (1948) заграничных воспоминаниях подтверждает, что советские власти предоставляли для эвакуации евреев все имевшиеся транспортные средства, сверх поездов – и тележные обозы, и было приказано эвакуировать «из областей, угрожаемых врагом, в первую очередь граждан еврейской национальности». (Отметим, что С. Шварц и более поздние исследователи оспаривают и существование такого приказа, и вообще эвакуацию советскими властями евреев "как таковых")[5]. Ранние и поздние источники дают, однако, довольно близкие оценки числа евреев, эвакуированных и бежавших с оккупированных немцами территорий. Официальные советские цифры на этот счёт отсутствуют; все исследователи сетуют, что исходные статистические данные весьма приблизительны. Но будем опираться на работы последнего десятилетия. – Так, демограф М. Куповецкий, используя ранее недоступные архивные материалы и новации в методике анализа, предлагает такие оценки. Согласно окончательным итогам переписи 1939 года в СССР в его «старых» (то есть до присоединений 1939-40 гг.) границах насчитывалось 3028538 евреев. Приложив к этой цифре некоторые коррекции и учтя коэффициенты естественного прироста еврейского населения с сентября 1939 до июня 1941, отдельно по каждой области расселения, исследователь предлагает считать, что к началу войны в «старых» границах СССР было расселено около 3 080 000 евреев. Из них 900 тысяч проживало на территориях, которые во время советско-германской войны оставались вне оккупации, а на территориях, в дальнейшем оккупированных немцами, к началу войны проживало 2 180000 евреев («восточники»)[6]. – «Нет точных данных о количестве евреев, спасшихся бегством или эвакуированных на восток до начала немецкой оккупации. Но на основании некоторых исследований известно, что из восточных областей… захваченных немцами, удалось уйти примерно 1000000-1100000 евреям»[7]. Другая картина была на территориях, недавно, в 1939-1940, присоединённых Советским Союзом и теперь стремительно захваченных немцами в начале своего «блица». Молниеносность немецкого удара почти не оставляла шансов спастись, а между тем еврейское население этих «буферных» областей насчитывало к июню 1941 года 1885000 человек («западники»)[8]. Из них «лишь небольшое число евреев сумело бежать, эвакуироваться. Считается, что… около 10-12 процентов»[9]. Таким образом, на территории СССР в «новых» границах, по самым оптимистическим из предлагаемых оценок, избегли оккупации во время войны примерно 2226000 евреев (2000000 «восточников» и 226000 «западников»); на захваченных немцами территориях осталось 2739000 евреев (1080000 «восточников», 1659000 «западников»). Эвакуированные и беженцы из занятых немцами и угрожаемых областей направлялись глубоко в тыл, «в частности, евреи в большинстве – за Урал, особенно в Западную Сибирь, Казахстан, Узбекистан и Туркменистан»[10]. – В материалах Еврейского Антифашистского Комитета содержится утверждение: «В Узбекистан, Казахстан и другие среднеазиатские республики эвакуировались в начале Отечественной войны около полутора миллионов евреев»[11]. Эта цифра – без Волги, Урала, Сибири. (Краткая Еврейская Энциклопедия считает: «цифра 1,5 млн… сильно преувеличена»[12].) – А в Биробиджан не было ни организованной эвакуации, ни отдельных беженцев – хотя там, из-за разбега еврейских колхозов, образовался свободный жилой фонд на 11 тыс. семей[13]. – В то же время «еврейских колонистов в Крыму эвакуировали столь заблаговременно, что они были в состоянии вывести весь скот и все земледельческие орудия»; «известно, что весной 1942 года еврейские колонисты с Украины создали колхозы на Волге» – каким образом? А, как пишет автор, «по иронии судьбы»: на местах немецких колонистов, высланных из республики Немцев Поволжья декретом советского правительства от 28 августа 1941[14]. Как мы уже отмечали, в приводимых источниках военного времени и сразу после войны энергичность и объёмность советской эвакуации евреев от наступающих немцев дружно признавались. Но в более поздних – с конца 40-х годов – стали оспариваться. – Например, из 60-х годов читаем (курсив в источнике): « Всё же и те еврейские авторы, кто отрицают «добрую волю» относительно евреев при эвакуации, признают масштабность её. «Благодаря специфической социальной структуре еврейского населения, число эвакуированных евреев должно было значительно превышать их процентное отношение к общему населению городов»[17]. Так и было. Через 2 дня после немецкого вторжения, 24 июня 1941, был учреждён Совет по эвакуации (председатель – Шверник, заместители – Косыгин и Первухин) и объявлены её приоритеты: в первую очередь вывозить государственные и партийные учреждения с их служащими, промышленные предприятия, сырьё, рабочих эвакуируемых заводов и их семьи, молодёжь призывного возраста. – Всего от начала войны до ноября 1941 из угрожаемых областей было эвакуировано в тыл около 12 миллионов человек[18]. Из них, как мы видели, 1,0-1,1 миллиона евреев-«восточников» и свыше 200 тысяч «западников» из тех областей, что вскоре были заняты немцами; к ним следует добавить существенное число евреев в составе населения, эвакуированного из городов и районов РСФСР, куда немцы не дошли (в частности, из Москвы и Ленинграда). – Соломон Шварц: «Общая эвакуация государственных учреждений и промышленных предприятий со значительной частью их персонала (часто с семьями) приняла во многих местах широкий характер. Социальная структура украинского еврейства – значительный процент евреев среди средних и высших государственных служащих, среди академической и технической интеллигенции и заметное участие евреев-рабочих в украинской тяжёлой промышленности – благоприятствовали тому, что среди эвакуированной части населения евреи составляли более высокий процент, чем это соответствовало их доле в составе городского (и тем более в составе всего) населения»[19]. – (Это относится и к Белоруссии. Там в 20-х – начале 30-х годов почти повально «на различных курсах, ликбезах, в дневных, вечерних, сменных школах… училась еврейская молодёжь, а также люди старшего возраста… Это позволило бедноте еврейских местечек влиться в ряды индустриальных рабочих. При 8,9% численности населения Белоруссии евреи в 1930 г. составляли 36% рабочих республики»[20].) – «Усилению процента евреев среди эвакуированных», продолжает С. Шварц, «благоприятствовало и то обстоятельство, что для многих служащих и рабочих эвакуация не носила обязательного характера… И многие – главным образом не-евреи – оставались»; таким образом и для евреев, «которые не подходили под условия обязательной эвакуации… открывалась сравнительно широкая возможность эвакуироваться»[21]. – Однако, пишет тот же автор, «в советской печати никаких правительственных декретов или инструкций об эвакуации евреев или сообщений о такого рода мероприятиях не появлялось»; и ещё: «на эвакуацию евреев, как таковых, нигде просто нет никаких указаний. Это значит, что такой специальной эвакуации евреев и не было»[22]. Если учитывать советскую реальность, вывод этот представляется малоосновательным и, во всяком случае, формальным. Действительно, Поэтому и не сообщалось публично, что среди эвакуированных «евреи составляли более высокий процент». «В эвакуационных приказах евреи не упоминались», однако «во время эвакуации в отношении евреев не существовало дискриминации»[23]; вывозили сколько могли, реально, но – молча, без внутреннего, в СССР, шума. Другое дело – вовне. Вот в декабре 1941, после отбития немцев от Москвы, московское радио – не по-русски, конечно, но «на польском языке», а «на следующий день пять раз по-немецки – сравнивало удачное русское зимнее наступление с чудом Маккавеев» и твердило немцам, что «как раз в ханукальную неделю» истреблена 134-я нюрнбергская дивизия немцев, названная по городу, «в котором возникло расовое законодательство»[24]. – В 1941-42 советские власти охотно допускали, чтобы синагоги Москвы, Ленинграда и Харькова были переполнены молящимися и чтобы широко праздновалась еврейская Пасха 1942[25]. Нельзя сказать, что внутренняя советская пресса молчала о немецких изуверствах. Илье Эренбургу, ещё и другим, например журналисту Кригеру, дано было «добро» сквозь всю войну поддерживать и распалять ненависть к немцам – не без упоминания жгущей и выстраданной ими еврейской темы, но и без специальной акцентировки её. Эренбург отгремел главным трубадуром всей той войны, Утверждая, что «немец по природе своей зверь», призывая «не щадить даже неродившихся фашистов» (то есть так понять: убивать беременных немок), и лишь в самом конце был осажен, когда война уже покатилась по территории Германии и стало ясно, что армия слишком хорошо усвоила пропаганду безудержной мести всем немцам подряд. Несомненно, однако, что гитлеровская политика истребления евреев, в её планомерности и охвате, не была достаточно освещена советской прессой, – так что даже еврейская масса в СССР плохо могла понять размеры опасности и гибели. И всю войну публичных высказываний о судьбе евреев на оккупированных немцами территориях было действительно мало. – Сталин в речи 6 ноября 1941 (24-я годовщина Октября) сказал: «Гитлеровцы… так же охотно устраивают средневековые еврейские погромы, как устраивал их царский режим. Гитлеровская партия есть партия… средневековой реакции и черносотенных погромов»[26]. («Насколько мы знаем», пишет израильский историк, «это был единственный во время всей войны случай, когда Сталин публично упомянул евреев»[27].) – 6 января 1942 в ноте наркоминдела Молотова всем государствам, с которыми Советский Союз поддерживал дипломатические отношения, – евреи упомянуты в перечислении страдающих советских народов, а затем выделены, с указанием цифр, расстрелы евреев в Киеве, Львове, Одессе, Каменец-Подольске, Днепропетровске, Мариуполе, Керчи. «Страшная резня и погромы были учинены немецкими захватчиками в украинской столице – Киеве… было собрано большое количество евреев, включая женщин и детей всех возрастов; перед расстрелом всех раздели догола и избивали… расстреливали из автоматов. Много массовых убийств… и в других украинских городах, причём эти кровавые казни особенно направлялись против безоружных и беззащитных евреев из трудящихся»[28]. – Затем была декларация советского правительства от 19 декабря 1942, где упоминалось наличие у Гитлера «особого плана поголовного истребления еврейского населения на оккупированной территории Европы» и в самой Германии; «относительно к своей небольшой численности, еврейское меньшинство советского населения… особенно тяжело пострадало от звериной кровожадности гитлеровских выродков». Но указывают, что эта декларация была как бы вынужденной: через два дня после сходной декларации союзников, и без серии публикаций в советской печати, как всегда делалось, когда нужна была газетная кампания. – В 1943 из семи сообщений Чрезвычайной Государственной Комиссии по расследованию гитлеровских злодеяний (по отдельным местам, а также об истреблении советских военнопленных, о разрушениях культурных ценностей нашей страны) только в одном говорилось об истреблении евреев – в Ставропольском крае, близ Минеральных Вод[29]. – А в марте 1944 Хрущёв, выступая в Киеве с речью о страданиях, перенесенных Украиной под оккупацией, вообще « Очевидно, так. И обширные советские массы – не понимали тогда размеров еврейской Катастрофы, да. Это была и общая наша судьба: под твёрдой скорлупой СССР никогда не знать по-настоящему ничего, что происходит в мире. Всё же советские евреи – не могли уж вовсе не знать, что делается на германской стороне. «В середине 30-х гг. советская пресса много писала об антисемитизме в Германии… Роман Лиона Фейхтвангера "Семья Оппенгейм", а также экранизация этого романа и другой фильм – "Профессор Мамлок" – показали опасность, грозившую евреям»[31]. – Вслед за погромами «Хрустальной ночи» «Правда» напечатала передовую под названием «Фашистские погромщики и каннибалы», резко осуждавшую нацистов: «С омерзением и негодованием смотрит весь цивилизованный мир на зверскую расправу германских фашистов с беззащитным еврейским населением… [С теми же чувствами] следит за грязными и кровавыми событиями в Германии советский народ… Вместе с капиталистами и помещиками уничтожены в советской стране все источники антисемитизма»[32]. И затем весь ноябрь «Правда» печатала ежедневно, на первых страницах, сообщения: «Еврейские погромы в Германии», «Зверские расправы с еврейским населением», «Волна протестов во всём мире против зверств фашистских погромщиков». Митинги протеста против антисемитской политики Гитлера состоялись в Москве, Ленинграде, Киеве, Тбилиси, Минске, Свердловске, Сталине. «Правда» опубликовала подробный отчёт об общегородском митинге московской интеллигенции в Большом зале Консерватории, в том числе речи писателей А.Н. Толстого, А. Корнейчука, Л. Соболева, народных артистов А. Б. Гольденвейзера, С.М. Михоэлса, – и резолюцию московского митинга: «Мы, представители интеллигенции гор. Москвы… подымаем наш голос гнева и возмущения против фашистских бесчеловечных зверств и насилий над беззащитным еврейским населением Германии. Фашисты избивают, калечат, насилуют, убивают и сжигают живьём среди бела дня людей, которые повинны лишь в принадлежности к еврейскому народу»[33]. На следующий день, 29 ноября, «Правда» дала на полную страницу информацию о митингах в других советских городах, под шапкой «Советская интеллигенция возмущена еврейскими погромами в Германии». Однако с осени 1939, с момента заключения пакта Риббентроп-Молотов, не только критика нацистской политики, но и какая бы то ни было информация о преследовании евреев в захваченных немцами странах Европы полностью исчезла из советской печати. «Множество сообщений… достигали Советского Союза по различным каналам: разведка, посольства, советские журналисты… Важным источником информации… были еврейские беженцы, которым удалось пересечь советскую границу. Советские средства информации, включая еврейскую печать, хранили об этом молчание»[34]. «Когда же началась советско-германская война и об антисемитизме нацистов заговорили вновь, многие еврей восприняли это как пропагандистскую акцию», пишет современный исследователь, опираясь уже и на собранные за полвека свидетельские показания переживших Катастрофу. «Многие евреи верили своему жизненному опыту, а не радио, книгам и газетам. В представлении многих немцы были такими, какими они их знали по первой мировой войне. Из всех режимов времён гражданской войны, в оценке евреев, немецкий был одним из наиболее толерантных в отношении евреев»[35]. «Многие евреи помнили, что во время немецкой оккупации 1918 немцы относились к евреям лучше, чем к местным жителям, и это их успокаивало»[36]. И потому «в 1941 число добровольно оставшихся евреев было значительно»; но даже и в 1942, «по рассказам очевидцев… в Воронеже, Ростове, Краснодаре и в других городах евреи, ожидая, пока фронт прокатится через их город, надеялись продолжать свою работу в качестве врачей и учителей, портных и сапожников, которые, по их убеждению, нужны при любом режиме… Евреи не могли или не хотели эвакуироваться и по чисто материальным соображениям»[37]. В то время как советская пресса и радио затушёвывали информацию о зверствах оккупантов по отношению к евреям, – с лета 1942 о том разрешено было писать полным голосом газете на идише «Эйнигкайт» («Единство») – органу Еврейского Антифашистского Комитета. – Первым шагом к созданию этого Комитета можно считать устроенный в августе 1941 радиомитинг «представителей еврейского народа»; для пропагандистской обработки союзников его транслировали на США и другие союзные страны (участвовали С. Михоэлс, П. Маркиш, И. Оренбург, С. Маршак, С. Эйзенштейн и другие). «Произведенный на Западе эффект превзошёл самые оптимистические ожидания Москвы… в странах-союзницах стали создаваться еврейские организации по сбору средств для нужд Красной армии». Отсюда и возникла в Кремле мысль о пользе создания в СССР постоянного Еврейского комитета. «Так с 1941 года началось продолжавшееся потом в течение семи лет сотрудничество советских властей с мировым сионизмом»[38]. Само создание Комитета – шло через пень-колоду, в больших колебаниях власти. Для возглавления его в сентябре 1941 освободили из тюрьмы авторитетного Генриха Эрлиха, старого бундовца, ещё в 1917 члена пресловутого Исполкома Петросовета, тогда всевластного (затем Эрлих эмигрировал в Польшу, где и был схвачен советскими в 1939). Он со своим товарищем бундовцем Альтером, также из Полыни, стал готовить проект – весь ориентированный на мобилизацию мирового еврейского мнения, на участие более заграничных евреев, чем советских. «Опьянённые свободой польские бундовцы… всё более активно действовали на свой страх и риск. Эвакуировавшись вместе со столичным чиновничеством в Куйбышев [Самару], они вошли в контакт с переместившимися туда же западными дипломатическими представителями… предложив, в частности, сформировать в США Еврейский легион с последующей отправкой его на советско-германский фронт»; «дело зашло так далеко, что польские бундовцы… стали самостоятельно готовиться к выезду на Запад». К тому же оба деятеля Бунда «самонадеянно полагали (и не скрывали этого от окружающих), что им удастся реформировать советскую систему в сторону политической либерализации». В декабре 1941 перебравшие воли вожди Комитета были арестованы (Эрлих повесился в тюрьме, Альтер расстрелян)[39]. Однако с весны 1942 опять схватились сколачивать Еврейский Антифашистский комитет, и для того опять собрали митинг «представителей еврейского народа», и избрали Комитет, но уже из одних советских евреев – председателем стал Соломон Михоэлс, ответственным секретарём – бывший фанатичный бундист, а затем фанатичный чекист Шахно Эпштейн – «в еврейских делах "око Сталина"»; членами стали писатели Давид Бергельсон, Перец Маркиш, Лейб Квитко, Дер Нистор, учёные Лина Штерн, акад. Фрумкин и другие[40]; заместителем Михоэлса – поэт Ицик Фефер (бывший троцкист, но отмоливший одами Сталину пощаду себе, «крупный агент НКВД», поездку на Запад ему поручили как «проверенному агенту»[41]). А задача этого Комитета опять-таки была: влияние на мировое общественное мнение, «апелляция к "евреям всего мира", практически главным образом к американским евреям»[42], сбор симпатий и денежной помощи Советскому Союзу (для чего и посылали в Штаты Михоэлса и Фефера – их поездка летом 1943, совпавшая с роспуском Коминтерна, имела триумфальный успех, митинги в 14 крупных городах США, в Нью-Йорке – 50-тысячный. Их принимали и тогдашний лидер сионизма Хаим Вейцман, и Альберт Эйнштейн[43]). А негласно – подчинялся Комитет всё тому же Лозовскому-Дридзо, заместителю начальника Совинформбюро, в СССР же нигде не имел отделений и возможности действовать и фактически был «не столько органом по собиранию средств в пользу Красной армии, сколько орудием… просоветской пропаганды за границей»[44]. Иные еврейские авторы утверждают, что с конца 30-х годов происходило скрытное, но настойчивое потеснение евреев из советских командных верхов всех видов. Д. Шуб пишет, что, по состоянию на 1943 год, в высшей коллегии НКВД не осталось ни одного еврея, «лишь в комиссариатах торговли, промышленности и продовольствия они до сих пор значительно представлены. Немало евреев есть также в комиссариате народного просвещения и в Наркоминделе»[45]. – Иной вывод, основанный на архивных материалах, ставших доступными в 90-х годах, делает современный исследователь: «На протяжении 1940-х роль евреев в карательных органах оставалась весьма заметной и сошла на нет лишь в послевоенные годы, в ходе кампании по борьбе с космополитизмом»[46]. Однако не встречается разногласий относительно большого числа евреев на высоких командных постах в армии. «Еврейский мир» сообщает, что «в Красной армии сейчас [во время войны] насчитывается более ста генералов-евреев» и приводит «небольшой перечень таких генеральских имён, взятый наугад», причём «пехотные генералы в него не вошли», – 17 фамилий (правда, туда анекдотично включён и гулаговский «генерал-майор инженерно-технической службы Френкель Нафталий Аронович»)[47]. – что евреев-генералов в разгар войны было не меньше ста – через четверть века подтверждает и другой сборник, и приводит ещё добавочные фамилии[48]. (Однако и большое упущение, что в этих сборниках среди генералов не называется сверх-генерал Л.З. Мехлис, с 1937 по 1940 ближайший и доверенный сталинский подручный, с 1941 вновь – начальник ПУРККА, через 10 дней после начала войны переарестовавший дюжину генералов из высшего командного состава Западного фронта[49]. Уж не говоря о его карательных мерах в финскую войну, а позже под Керчью.) В Краткой Еврейской энциклопедии список евреев-генералов пополняется ещё имён на пятнадцать. – Ныне же израильский исследователь опубликовал поимённый список евреев-генералов и адмиралов (включая и получивших это звание в течение войны), – и таковых мы видим в списке 270 человек. Генералов и адмиралов! Это не только «не мало», это – колоссально. Отмечает он и четырёх наркомов военного времени: кроме Кагановича – Бориса Ванникова (боеприпасы), Семёна Гинзбурга (строительство), Исаака Зальцмана (танковая промышленность) и нескольких начальников Главных военных управлений Красной армии; в этом списке и евреи – командующие четырёх армий, командиры двадцати трёх корпусов, семидесяти двух дивизий, ста трёх бригад[50]. «Ни в одной союзной армии, даже американской, евреи не занимали столь высоких постов, как в советской», – пишет д-р И. Арад[51]. Нет, о «потеснении евреев с высших постов» уже в период войны говорить неверно. И в советской массовой жизни такое потеснение тогда ещё не проявлялось. Известный социалист Марк Вишняк высказал в 1944 (в США): «О СССР и убеждённейшие его противники не скажут, что там культивируется антисемитизм правительством»[52]. И По данным газеты «Эйнигкайт» (24 февраля 1945, почти конец войны): «за "отвагу и героизм в боях"… награждены орденами и медалями… 63374 еврея», а 59 евреев стали Героями Советского Союза. – По данным же варшавской газеты на идише «Фольксштимме», но уже в 1963: евреев, награждённых орденами и медалями в ту войну было 160772, а Героев Советского Союза – 108[53]. – В начале 90-х израильский автор даёт список, поимённый и с датами Указов о награждении, где 135 евреев – Героев Советского Союза и 12 евреев – полных кавалеров ордена Славы[54]. (Такие же данные – в трёхтомных «Очерках еврейского героизма»[55].) – И наконец, в позднейшем архивном исследовании (2001) приводится такая цифра: «всего за годы войны боевые ордена и медали получили 123822 еврея»[56], – тем самым среди всех национальностей Советского Союза евреи занимают пятое место по числу награждённых после русских, украинцев, белорусов и татар. «Антисемитизм как препятствие для евреев в их продвижении по службе, при получении воинских званий и знаков отличия вообще не существовал в Советской армии в период войны»[57], констатирует И. Арад. Высоко награждалась и работа для нужд фронта. Обильный приток советских евреев в науку и технику в 30-е годы дал свои плоды в годы войны. Многие евреи вложились в конструирование новых видов вооружения и боевой техники, в приборостроение, в авиа-, танко- и судостроение, в научные исследования, в строительство и развитие промышленных предприятий, в энергетику, металлургию, транспорт. За работу для фронта в 1941 -1945 были награждены орденами и медалями 180 тысяч евреев – учёных, инженеров, руководителей разных уровней управления и рабочих; в том числе более двухсот – орденом Ленина; почти трёмстам евреям присуждена Сталинская премия в области науки и техники. За годы войны звание Героя Социалистического Труда получили 12 евреев; в Академии Наук по отделениям физико-математическому, химическому и техническим состояло 8 евреев – действительных членов и 13 членов-корреспондентов[58]. Многие авторы, в том числе С. Шварц, отмечают: «роль евреев в войне систематически скрывалась», нарочно велась «политика замалчивания роли евреев в войне». Он приводит в качестве примера тот факт, что у видных советских писателей, например у К. Симонова («Дни и ночи»), у В. Гроссмана («Народ бессмертен»), – «среди огромного количества фамилий солдат, офицеров, политработников и проч. опять нет ни одной еврейской фамилии»[59]. Конечно, тут сказалось и цензурное ограничение, особенно у Гроссмана. (Позже в очерках Гроссмана еврейские имена военных появились.) – Другой автор отмечает, что широко во всём СССР продавались открытки с изображением отличившегося командира подводной лодки Израиля Фисановича[60]. Затем публикации подобного рода были расширены, израильский исследователь перечислит нам ещё 12 евреев – Героев Советского Союза, чьи портреты массово размножались на конвертах[61]. Хотя я участник той войны, мне меньше всего в жизни пришлось заниматься ею по книгам, собирать о ней материалы или писать о ней что-либо. Но я – видел евреев на фронте. Знал среди них смельчаков. Не могу не выделить двух бесстрашных противотанкистов: моего университетского друга лейтенанта Эммануила Мазина и взятого из студентов молодого солдатика Борю Гаммерова (оба ранены). В моей батарее (60 человек) было двое евреев: сержант Илья Соломин, воевал отлично всю войну насквозь, и рядовой Пугач (вскорости утёк в Политотдел). Среди офицеров нашего дивизиона (20 человек) тоже был еврей – майор Арзон, начальник снабжения. – Более чем реально воевал поэт Борис Слуцкий, передают его выражение: «Я весь прошит пулями». – Майор Лев Копелев хотя служил в Политотделе армии (по разложению войск противника) – но бесстрашно лез во всякую заваруху. – Вот читаем воспоминания бывшего мифлийца Семёна Фрейлиха, отважного офицера: «Началась война… сразу в военкомат, записываться в армию», не окончив институт, – «нам стыдно было не разделять тяготы миллионов и миллионов»[62]. – Или Лазарь Лазарев, потом известный литературовед, юношей пошёл на войну, воевал на передовой два года подряд, пока не искалечило обе руки: «Это был наш долг, от которого стыдно было увиливать… наша жизнь, в тех обстоятельствах единственно возможная, единственно достойная для людей моего возраста и воспитания»[63]. – А вот в 1989, откликаясь в «Книжное обозрение», написал Борис Израилевич Файнерман: в 17 лет, в июле 1941, он пошёл добровольцем в стрелковый полк, в октябре ранен в обе ноги, попал в плен, бежал, на костылях вышел из окружения; у нас, конечно, посажен за «измену родине», но в 1943 добился из лагеря замены на штрафную роту, и отвоевал там, потом стал автоматчик танкового десанта, и ещё дважды ранен. Если прибегнуть к помощи биографических томов новейшей Российской Еврейской энциклопедии, то и там найдём немало примеров боевой жертвенности. Шик Кордонский – командир звена минно-торпедного полка: «направил горящий самолёт в транспорт противника», посмертно Герой Советского Союза. Вольф Корсунский: «Штурман авиационного полка», стал Героем Советского Союза. Виктор Хасин – «Герой Советского Союза… командир эскадрильи… провёл 257 воздушных боёв, сбил лично самолётов» и ещё 10 уничтожил на аэродромах; сбит над «территорией, занятой противником, и несколько дней добирался до линии фронта. Умер в госпитале от ран», – выпуклее не скажешь! – Погибших в бою евреев найдётся в этой Энциклопедии несколько десятков. И всё же, несмотря на эти примеры бесспорной храбрости, с горечью констатирует еврейский исследователь: «широко распространённое и в армии, и в тылу представление об уклонении евреев от участия в боевых частях»[64]. Это – точка болевая, больная. Но если обходить больные точки – нечего и браться за книгу о совместно пройденных испытаниях. В истории важно и что народы друг о друге думали. – «Во время последней войны антисемитизм в России значительно усилился. Евреев несправедливо упрекали в уклонении от военной службы, и особенно от службы на фронте»[65]. – «О евреях говорили, что, вместо того чтобы воевать, они "штурмом овладели городами Алма-Ата и Ташкент"»[66]. – Свидетельство воевавшего в Красной армии польского еврея: «В армии стар и млад старались убедить меня, что… на фронте нет ни одного еврея. "Мы должны воевать за них". В "дружеской" форме мне говорили: "Вы сумасшедший. Все ваши сидят дома, в безопасности, как же это вы оказались на фронте?"»[67]. – И. Арад: «Выражения типа "мы на фронте, а евреи в Ташкенте", "на фронте не видно евреев" – можно было услышать как среди солдат, так и среди гражданских лиц»[68]. – Свидетельствую: да, среди солдат на фронте можно было такое услышать. И после войны – кто с этим не сталкивался? – осталось в массе славян тягостное ощущение, что Проще всего сказать (так и говорится), что это – русский антисемитизм и нет для того ощущения никаких оснований. (Кроме, как настаивают многие источники, «германской пропаганды», воспринятой населением; хорош, выходит, народ: только и способен, что впитывать пропаганду, хоть от Сталина, хоть от Гитлера.) А попытаться бы разобраться; ведь полвека прошло. Официальные данные о национальном составе Советской армии в годы Второй мировой войны в печати отсутствуют. Поэтому в большинстве исследований для численности евреев-воинов даются лишь оценочные цифры, без указания источников или методики расчёта. Можно сказать, однако, что утвердилась, вплоть до новейших публикаций 90-х годов, цифра 500000: «Еврейское население дало Красной армии около 500000 бойцов»[69]. – «Во время мировой войны в Советской армии служило 550 тысяч евреев»[70]. – Краткая Еврейская энциклопедия: «только в действующих частях советской армии насчитывалось свыше 500 тыс. евреев», причём «эти цифры не включают партизан-евреев, сражавшихся против нацистской Германии»[71]. – Ту же цифру дают «Очерки еврейского героизма», «В решающей войне» А. Абрамовича и другие источники. Нам встретился лишь один автор, постаравшийся обосновать свою оценку, представив читателям детальный ход своих рассуждений, – это израильский исследователь И. Арад в его уже цитированной нами книге о Катастрофе. Арад приходит к выводу, что «общее количество евреев, воевавших в рядах советской армии против германских нацистов, было не менее 420000-430000»[72]. (В это число он как раз включает «тысячи партизан-евреев, сражавшихся против немецких захватчиков в лесах», которые были мобилизованы в армию в 1944 году при освобождении Западной Белоруссии и Западной Украины; при этом Арад полагает, что за все годы войны «в оккупированных районах Советского Союза действовало приблизительно 25-30 тысяч еврейских партизан»[73]; израильская Энциклопедия в статье «Сопротивление антинацистское» даёт меньшую оценку: «На территории Советского Союза в подпольных организациях и партизанских отрядах с нацистами боролось свыше 15 тысяч евреев»[74].) – При расчёте исследователь исходит из того, что доля мобилизованных евреев была такой же, как средняя доля мобилизованных для всего населения СССР в годы войны, и вычисляет эту долю как 13-13,5%. – Это давало бы 390-405 тысяч мобилизованных евреев-«восточников» (от общего числа чуть выше 3 миллионов), если бы не тот факт, что «в определённых районах Украины и Белоруссии был очень высокий процент еврейского населения, которое не было мобилизовано, поскольку этот район сразу же был захвачен немцами»; автор, однако, предполагает, что в целом мобилизационный «недобор» из евреев-«восточников» был невелик, что до прихода немцев успели мобилизовать в армию большую часть мужчин призывного возраста, – и останавливается на числе 370-380 тысяч для евреев-«восточников», служивших в армии. – Переходя к евреям-«западникам», Арад напоминает, что в 1940 году, при мобилизации в Западной Белоруссии и Западной Украине призывников 1919-1922 годов рождения, было призвано около 30 тысяч еврейских юношей; однако советская власть считала солдат из вновь присоединённых западных областей «неблагонадёжными», и почти все они с началом войны были переведены в Трудармию; «к концу 1943 началась повторная мобилизация… переведенных прежде в Трудовую Армию, и среди них также были евреи». Автор упоминает, что 6-7 тысяч евреев из числа беженцев-«западников» сражались в национальных прибалтийских дивизиях. И, прибавляя евреев-партизан, мобилизованных в армию в 1944, заключает: «можно установить, что по крайней мере 50000 евреев с территории, присоединённых к СССР, служили в Красной Армии, включая мобилизованных до войны». – Так И. Арад получает свою оценку воевавших в армии в 1941-1944 евреев: 420-430 тысяч[75]. Что же касается общеупотребительной в источниках цифры – 500 тысяч воинов – она, если следовать Араду, предполагала бы Такого противоречия не возникает при оценке И. Арада. Хотя отдельные составляющие её, возможно, требуют коррекции[76], – в целом она на удивление точно совпадает с до сих пор не публиковавшимися данными Института Военной Истории, полученными на основе источников Центрального архива Министерства Обороны. Согласно этим данным, в годы Великой Отечественной войны было мобилизовано: Русских – 19 млн. 650 тыс. Украинцев – 5 млн. 320 тыс. Белорусов – 964 тыс. Татар – 511 тыс. Евреев – 434 тыс. Казахов – 341 тыс. Узбеков – 330 тыс. (Остальных – в общей сложности ещё около 2,5 млн.[77]) Итак, вопреки расхожему представлению, число евреев в Красной армии в годы Великой Отечественной войны было пропорционально численности еврейского населения, способного поставлять солдат; пропорция евреев-участников войны в целом соответствует средней по стране. Так что ж – народные впечатления той войны действительно продиктованы антисемитскими предубеждениями? – Конечно, у какой-то части населения старшего и среднего возраста рубцы Двадцатых-Тридцатых годов не стёрлись к началу войны. Но огромную часть фронтовиков составляли люди молодые, родившиеся на рубеже революции или после неё, их мировосприятие разительно отличалось от старших. И сравним: во время Первой Мировой войны нет свидетельств антисемитизма в Русской армии, несмотря и на шпиономанию военных властей 1915 года по отношению к евреям прифронтовой полосы. Из 5 миллионов евреев в России на 1914 год[78] «к началу 1-й мировой войны в русскую армию было мобилизовано около 400 тыс. евреев, а к 1917 их число возросло до 500 тысяч»[79]. То есть в начале Первой войны воевал каждый Так в чём же дело? – Можно предположить, что большую роль здесь играли новые внутриармейские диспропорции, восприятие которых на фронте было тем острее, чем ближе к смертной передовой. С 1874 года евреи были уравнены в правах с остальными российскими подданными относительно Но как бы неоспоримо важны и необходимы ни были все эти службы для Конечно, евреи воевали и в пехоте, и на передовой. Советский источник середины 70-х приводит данные о национальном составе двухсот стрелковых дивизий с 1 января 1943 по 1 января 1944 в соотнесении с долей каждой национальности в общем населении СССР в «старых» границах. В этих дивизиях на указанные даты евреи составляли соответственно – 1,50% и 1,28%, при доле в населении 1,78% (на 1939 г.)[90], – и лишь к середине 1944, когда армия стала пополняться за счёт населения освобождённых областей, доля евреев упала до 1,14%: почти все евреи там были уничтожены. Тут уместно отметить, что некоторые отчаянные евреи принимали в войне участие ещё острей и плодотворней, чем бы на фронте. Такова была известная «Красная Капелла» Треппера и Гуревича – вела разведку под Гитлером вплоть до осени 1942 и передавала сведения, важнейшие для советских стратегических и тактических решений. (Оба разведчика отсидели в Гестапо, а после войны – в СССР, первый- 10, второй- 15 лет.)[91] -Или, вот, советский разведчик Лев Маневич, командир ЧОНовского отряда в Гражданскую войну, потом многолетний разведчик в Германии, Австрии, Италии. В 1936 арестован в Италии, но и из заключения умудрялся передавать информацию для советского центра; в 1943 в нацистских лагерях, под именем полковника Старостина, участник антифашистского подполья. В 1945 освобождён американцами, но умер прежде возврата в СССР, а то вполне мог бы и Но на отдельных примерах – ни в ту, ни в другую сторону – ничего не строится. А надёжной статистики, и, главное, более дробной, – нет; и вряд ли всплывёт когда-нибудь. А вот недавно в израильской периодике притекло интересное свидетельство. Когда в начале войны Иона Деген захотел идти добровольцем в комсомольский взвод, то другой еврейский юноша, Шулим Дайн, которого Иона звал с собой, ответил, – «что было бы счастьем, если бы евреи могли следить за схваткой со стороны, что это не их война, хотя, быть может, именно она принесёт им прозрение и поможет восстановить Израиль. "Когда меня призовут на войну, я пойду на войну. Но добровольно? – ни в коем случае"»[94]. И можно охватить, что не один же Дайн так думал, а особенно среди евреев постарше и с большим жизненным опытом. И такое настроение у евреев, особенно тех, что были преданы всевечной идее Израиля, можно вполне понять. Но всё же с недоуменной оговоркой: враг шёл – главный враг евреев, на уничтожение прежде всего евреев, – и как же мог Дайн и сходно мыслящие остаться нейтральными? А русским, мол, так и так защищать свою землю? Современный комментатор (знаю его лично: фронтовик, потом зэк) заключает: «ни у кого из пожилых ветеранов войны уже в наши дни я не встречал такой ясности мысли и глубины понимания», как у Шулима Дайна (потом погибшего под Сталинградом): «сцепились насмерть два фашистских чудовища», и что нам в том участвовать?[95] Да, сталинский режим не лучше гитлеровского. Но для евреев Упаси меня Бог, чтоб я объяснял позицию Даина какой-то «еврейской трусостью». Самобережливость и осторожность – у евреев сквозь всю историю рассеяния, да, – но той же историей и объясняются. А в Шестидневную и другие войны Израиля – они доказали своё выдающееся военное мужество. И тогда позицию Даина не понять иначе, как – расслабляющее чувство того самого двойного подданства, которое рассматривал петроградский профессор Соломон Лурье в 1922 как объясняющий и один из главных источников антисемитизма: еврей, живущий в стране, принадлежит А в тылу? – Исследователи с несомненностью наблюдают «антисемитизм, обострившийся… во время войны»[97]; "Кривая антисемитизма в эти годы вновь резко поднялась вверх, и антисемитские проявления… по своей напряжённости и распространённости далеко оставили позади и антисемитизм второй половины двадцатых годов»[98]; «антисемитизм в годы войны вошёл в быт и в глубоком советском тылу»[99]. В эвакуации «так называемый бытовой антисемитизм, впавший в летаргию со времени установления в начале 30-х годов сталинской диктатуры, теперь вновь ожил на фоне общей неустроенности, разрухи, других тягот и лишений, порождённых войной»[100]. Это относится главным образом к Средней Азии, Узбекистану, Казахстану, «особенно когда сюда хлынули с фронта массы раненых и военных инвалидов»[101], а там-то жила и масса эвакуированных евреев, в том числе польских, депортацией «вырванных из традиционной обстановки», вовсе не советско-колхозной. Вот собранные сразу после войны свидетельства евреев, бывших в среднеазиатской эвакуации: «Низкий уровень производительности труда депортированных евреев… служил в глазах местного населения доказательством нежелания евреев заниматься физическим трудом, что будто бы составляет характерную черту евреев»[102]. – «Росту [антисемитских] настроений много содействовала активность, которую беженцы из Польши вскоре начали проявлять на товарном рынке»[103]: «вскоре они убедились, что регулярный заработок, который им обеспечивает [труд] в качестве рабочих в промышленных предприятиях, колхозах, кооперативах… не спасает их от угрозы голодной смерти. Чтобы выжить, был только один путь – рынок, торговля, "спекуляция"», и так советская реальность «заставляла польских евреев прибегать к рыночным операциям, хотели ли они этого или нет»[104]. – «He-еврейское население Ташкента встретило евреев, эвакуированных с Украины, недружелюбно. Раздавались голоса: "Посмотрите-ка на этих евреев. У них у всех много денег"»[105]. – «В это время наблюдались также случаи оскорблений евреев, угроз, выбрасывания евреев из хлебных очередей»[106]. – «Другая группа русских евреев, принадлежавшая главным образом к бюрократии и располагавшая значительными денежными средствами, вызывала враждебность местного населения за вздувание цен на вольном рынке, которые и без того были очень высоки»[107]. И приводя такие свидетельства – автор в соседних строках с уверенностью объясняет эти явления так: «И сюда доходили отголоски гитлеровской пропаганды»[108], – и не он же один так определяет. Да заголовокружиться надо! да какая ж гитлеровская пропаганда могла так широко и победительно достигнуть Средней Азии, если она и фронта касалась редкими листовками с самолётов, которые опасно было в руки брать, а радиоприёмники у всех в СССР были отобраны? Да нет, автор понимает: была «и ещё одна причина роста антисемитских настроений в районах, куда направлялся эмиграционный поток. Здесь в скрытой форме проявился антагонизм между основной массой населения в провинции и привилегированной частью бюрократии в центрах страны. Эвакуация учреждений из этих центров в глубокий тыл дала возможность местному населению очень осязательно ощутить этот социальный контраст»[109]. А ещё своё – в населении, которое испытало немецкое нашествие, как Украина. Вот свидетельство марта 1945 в бюллетене при Еврейском Агентстве для Палестины: «Украинцы встречают враждебно возвращающихся евреев. В Харькове через несколько недель после освобождения никто из евреев не решался показываться один на улице ночью… Было много случаев избиения евреев на базарах… Евреи, возвращающиеся в свои дома, находили там только часть своего имущества, но, когда они обращались в суд украинцы часто лжесвидетельствовали, показывали против них»[110]. (Картина повсеместная, в суд-то пусто было и обращаться: многие эвакуированные, не только евреи, при возврате на старое место заставали его разграбленным.) – «О враждебных евреям настроениях на Украине после её освобождения от немецкой оккупации сохранилось ещё немало свидетельских показаний»[111]. – «В результате немецкой оккупации антисемитизм в разных формах значительно усилился среди всех слоев населения Украины, Молдавии, Литвы»[112]. Вот Вообще, в начале войны «в план гитлеровцев входило создать впечатление, что не немцы, а само местное население начало истреблять евреев»; С. Шварц полагает, что, в отличие от сообщений немецкой пропагандной печати, – «напротив, заслуживают доверия немецкие доклады с мест, не предназначавшиеся для опубликования»[114]. Он обильно цитирует доклад штандартенфюрера СС Ф. Штолекера в Берлин о деятельности подчинённых ему команд СС (оперировавших в Прибалтике, части Белоруссии и части РСФСР) за период от начала войны на Востоке до 15 октября 1941: «Хотя это и встретило значительные трудности, уже в первые часы после вступления [германских войск] удалось направить местные антисемитские силы на устройство погромов против евреев… Нужно было показать, что… это была естественная реакция на многолетний гнёт со стороны евреев и на пережитый террор со стороны коммунистов… Не менее важно было установить на будущее время в качестве бесспорного и доказуемого факта, что… население по собственной инициативе прибегло к самым суровым мерам против большевиков и евреев, без того, чтобы можно было обнаружить наличность указаний со стороны немецких органов»[115]. На разных оккупированных территориях готовность местного населения к подобным инициативам существенно разнилась. – «В напряжённой атмосфере Прибалтики ненависть к евреям дошла до точки кипения как раз в тот момент, когда 22 июня 1941 г. началось наступление Гитлера на Советскую Россию»[116], – ибо их обвиняли в сотрудничестве с НКВД по высылке прибалтов. Израильская энциклопедия приводит дневниковую запись литовского врача Е. Будвидайте-Куторгене: «Все литовцы, за малым исключением, единодушны в чувстве ненависти к евреям»[117]. – Тем не менее, докладывает штандартенфюрер, «к нашему изумлению, вызвать там еврейский погром… оказалось не простой задачей». Это удалось с помощью литовских партизан, которые в ночь с 25 на 26 июня уничтожили в Каунасе 1500 евреев, а в последующие дни ещё 2300; сожгли еврейский квартал и несколько синагог[118]; «массовые расстрелы евреев были проведены 29 октября и 25 ноября 1941 эсэсовцами и литовскими полицейскими. В Девятом форте расстреляно около 19 тысяч»[119] из 36 тысяч Каунасских евреев. Осенью 1941 «во многих литовских городах и местечках всё еврейское население было истреблено местными литовскими полицейскими под руководством немцев»[120]. – «Значительно труднее было вызвать аналогичные самоочистительные операции и погромы в Латвии», докладывает эсэсовец, ибо там «весь национальный руководящий слой, особенно в Риге, был уничтожен или вывезен большевиками»[121]. Однако уже 4 июля 1941 латышские активисты «подожгли несколько синагог в Риге с согнанными туда евреями… Погибло около 2 тысяч человек»; в первые дни оккупации они участвовали в немецких расстрелах нескольких тысяч евреев в Бикерниекском лесу под Ригой; в конце октября и начале ноября – в расстрелах близ железнодорожной станции Румбуле около 27 тысяч евреев[122]. – В Эстонии, «при незначительном числе евреев в стране, не было возможности вызвать погромы», отчитывается эсэсовец[123]. (Эстонских евреев уничтожили и без погромов: «В Эстонии осталось около 2000 евреев. Почти всех мужчин немцы и их эстонские пособники расстреляли в первые недели оккупации». Оставшихся… заключили в лагерь Харку под Таллинном», и к концу 1941 все они были убиты[124]. А Белоруссия разочаровала немецкое командование. С. Шварц: «неудача немцев привлечь широкие симпатии местного населения к делу истребления евреев… с полной ясностью вырисовывается из секретных немецких документов [отчётов]… "Неизменно нужно констатировать, что население воздерживается от какой-либо самостоятельной акции против евреев"»[125]. Но в Городке Витебской области, по свидетельству очевидцев, при ликвидации гетто 14 октября 1941 «полицаи были хуже немцев»[126]; а в Борисове «русская полиция» (из отчёта следует, что не местная, а привезенная из Берлина) «уничтожила в течение двух дней [20 и 21 октября 1941] 6500 евреев. При этом автор отчёта отмечает, что истребление евреев отнюдь не встретило сочувствия местного населения…: "Кто это приказал…? Как это возможно…? Сейчас убивают евреев, а когда придёт наш черёд? Что сделали эти бедные евреи? Они ведь только работали. Действительно виновные, конечно, вне опасности"»[127]. А вот доклад «доверенного лица» немцев, приезжего белоруса из Латвии: «Для белорусов не существует еврейского вопроса. Это для них чисто немецкое дело, не касающееся белорусов… Евреям все сочувствуют и их жалеют, а на немцев смотрят как на варваров и палачей евреев [Judenhenker]: еврей, мол, такой же человек, как и белорус»[128]. Во всяком случае, пишет С. Шварц, «не существовало белорусских "национальных отрядов", присоединённых к немецким карательным частям, хотя и имелись латышские, литовские и "смешанные" отряды, в которые входили и некоторые белорусы»[129]. А на Украине этот замысел удался больше. От начала войны гитлеровская пропаганда призвала украинских националистов («бандеровцев») – мстить евреям за убийство Петлюры Шварцбардом[130]. Организацию Украинских Националистов Бандеры-Мельника (ОУН) уговаривать не пришлось: ещё до начала германо-советской войны, в апреле 1941, она приняла на своём 2-м съезде в Кракове резолюцию, где в п. 17 стояло: «Жиды в СССР являются самой преданной опорой господствующего большевистского режима и авангардом московского империализма в Украине… Организация Украинских Националистов осознаёт жидов как опору московско-большевистского режима, просвещая одновременно народные массы, что Москва – это главный враг»[131]. – Поначалу «бандеровцы» и вступили в союз с немцами против большевиков. Весь 1940 и первую половину 1941 руководство ОУН готовило свои действия на случай возможной войны Германии с СССР. «Основной базой ОУН было тогда генерал-губернаторство, то есть часть оккупированной нацистами Польши… [Там] шёл процесс создания украинской милиции, готовились списки подозрительных лиц, среди которых были и евреи. Эти списки впоследствии были использованы для уничтожения евреев украинскими националистами… Создавались "походные группы" для отправки на восток Украины, в составе немецкой армии были сформированы батальоны украинских националистов "Роланд" и "Нахтигаль"». Оуновцы прибывали на восток вместе с немецкими войсками. Летом 1941 на Западной Украине «прокатилась волна еврейских погромов, в которых принимали участие… как мельниковцы, так и бандеровцы. В результате этих погромов погибло около 28 тыс. евреев»[132]. – в документах ОУН есть заявление Я. Стецько (в июле 1941 объявленного главой украинского правительства): «Евреи помогают Москве держать Украину в рабстве, а поэтому стою на положении об уничтожении жидов и необходимости перенесения на Украину немецких методов уничтожения жидовства». В июле проходило во Львове совещание лидеров ОУН Бандеры, где обсуждалась и политика по отношению к евреям. Высказывались разные предложения: строить её «на принципах нацистской политики до 1939… Предлагали изолировать евреев в гетто… Но самое радикальное предложение принадлежало Степану Ленкавскому, который заявил: "Относительно жидов примем все методы, которые приведут к их уничтожению"»[133]. – И пока отношения ОУН с немцами не испортились (оттого что Германия не признала самопровозглашённой украинской независимости), было «немало случаев, особенно в первый год… когда украинцы прямо помогали немцам в деле истребления евреев», особенно «украинская вспомогательная полиция, навербованная немцами главным образом в Галиции и на Волыни»[134]. – «В Умани в сентябре 1941 украинская полиция города под командованием нескольких офицеров и сержантов СС расстреляла около 6 тысяч евреев»; в начале ноября в 6 км от Ровно «СС и украинская полиция уничтожили 21 тысячу евреев из гетто»[135]. – Однако, пишет С. Шварц: «Какая часть украинского населения была охвачена настроениями активного и погромного антисемитизма, установить невозможно. Вероятно, довольно значительной части эти настроения были чужды, особенно среди более культурных слоев населения». Что же касается коренной советской Украины, то в секретных немецких отчётах из этих областей «вообще не упоминается об украинской погромной "народной стихии"»[136]. – Ещё «в Крыму были организованы татарские отряды самозащиты, истреблявшие евреев»[137]. Что касается коренных русских областей, оккупированных немцами, то там «немцы не могли апеллировать к антирусским настроениям местного населения; аргумент о московском империализме оказывался здесь несостоятельным и аргумент о иудео-большевизме, лишённый своей опоры в местном национализме, в значительной мере утрачивал свою вербующую силу»; среди местного русского населения нашлось «лишь относительно немного людей, активно поддерживавших немцев в их истребительной антиеврейской политике»[138]. Исследователь судьбы советского еврейства заключает: и в Литве, и в Латвии для немцев «было характерно стремление маскировать свою погромную деятельность, выдвигая на авансцену возникшие под их покровительством истребительные отряды погромщиков из среды местного населения»; однако «в Белоруссии, в значительной мере даже на Украине и тем более в оккупированных областях РСФСР» немцам это не удалось, «местное население в массе своей не оправдало в этом отношении надежд, возлагавшихся на него», – и здесь «гитлеровские истребители должны были выступать с открытым забралом»[139]. Гитлеровский план военной кампании против СССР («Барбаросса») включал « Для выполнения Эйнзацгруппа-А (около 1000 солдат и офицеров СС под командованием штандартенфюрера СС д-ра Ф. Штолекера) в составе группы армий «Север» действовала в Литве, Латвии, Эстонии, в Ленинградской и Псковской областях. – Группа-В (655 человек, под началом бригаденфюрера СС А. Неве) в составе группы армий «Центр» двигалась через Белоруссию и Смоленщину к Москве. – Группа-С (600 человек, штандартенфюрер Э. Раш) действовала с группой армий «Юг» на территории Западной и Восточной Украины. – Группа-D (600 человек под командой штандартенфюрера СС проф. О. Олендорфа) была придана 11-й немецкой армии и действовала на юге Украины, в Крыму, в Краснодарском и Ставропольском краях. Истребление евреев и комиссаров («носителей иудео-большевистского мировоззрения») немцы начали с первых дней вторжения в июне 1941, причём «как-то хаотически и с чрезвычайно широким размахом»[141]. «В других оккупированных немцами странах ликвидация еврейского населения происходила постепенно и систематически. Начиналась она с законодательных ограничений, продолжалась созданием гетто и введением принудительных работ и завершалась депортацией и массовым истреблением. В Советской России все эти элементы причудливо переплетались во времени и пространстве. В каждом районе, иногда даже в каждом отдельном городе, применялись различные методы преследования… отсутствовала однородная и выдержанная система»[142]. Расстрелы военнопленных евреев велись где тотчас при взятии в плен, где – позже, в концлагерях; гражданских евреев – где сперва заключали в гетто, где в лагеря принудительного труда, а где расстреливали сразу; использовали и «душегубки» – газовые фургоны. «Как правило, местом казни был противотанковый ров или просто яма»[143]. Поражают цифры уничтоженных в городах Западной полосы уже к зиме 1941 года, в первый период истреблений: по приводимым сведениям, в Вильнюсе из 57 тысяч живших там евреев – около 40 тысяч, в Риге из 33 тысяч – 27 тысяч, в Минске из 100-тысячного гетто – 24 тысячи (уничтожения там продолжались до конца оккупации), в Ровно из 27 тысяч – 21 тысяча; в Могилёве расстреляно около 10 тысяч евреев, в Витебске – до 20 тысяч, близ деревни Киселевич – почти 20 тысяч евреев Бобруйска, в Бердичеве – 15 тысяч[144]. В конце сентября фашисты устроили массовое истребление евреев в Киеве. 26 сентября развесили по городу объявления, созывающие, под страхом смертной казни, всех евреев на сборные пункты. И они, не видя выхода, покорно, если не доверчиво, собрались, около 34 тысяч, и 29-30 сентября их методически расстреляли в Бабьем Яре укладывая слои трупов на слои в этом большом овраге, не требующем рытья могил, – гигантская гекатомба! – По официальному германскому сообщению, не подвергнутому сомнению в поздних исследованиях, – в эти два дня расстрелян 33771 еврей. За последующие два года оккупации Киева немцы продолжали расстрелы в прилюбившемся им, столь Расстрелы в Бабьем Яре вошли теперь символом во всемирную историю. Они содрогают – именно хладнокровным расчётом, деловитой организацией, характерными как раз для XX века, увенчавшего гуманистическую цивилизацию: в «дикие» Средние Века люди могли массово убивать только в приступе ярости, в жаре битвы. Нельзя не напомнить здесь, что в нескольких километрах от Бабьего Яра, и в те же месяцы, в огромном Дарницком лагере советских военнопленных погибли тоже десятки тысяч советских бойцов и офицеров, – но мы не храним об этом должную память, а многим – и вовсе невдомёк, неведомо. Как и – больше чем о двух миллионах погибших наших военнопленных за первые годы войны. Катастрофа последовательно загребала себе жертвы с оккупированных советских территорий. В Одессе на второй день оккупации её немецко-румынскими войсками, 17 октября 1941, было убито несколько тысяч мужчин-евреев, затем, после взрыва румынской комендатуры, начался поголовный террор: убито около 5 тысяч, большинство из них евреи, и ещё тысячи согнаны в пригородное село и расстреляны там. В ноябре произошла массовая высылка в Доманевский район, и ещё там с декабря на январь 1942 расстреляно «около 55 тысяч евреев»[146]. – В первые месяцы оккупации, до конца 1941, в Херсоне и Николаеве убито 22464 еврея; в Днепропетровске – 11 тысяч, 8 тысяч – в Мариуполе, почти столько же в Кременчуге; в харьковском Дробицком Яре – около 15 тысяч; в Симферополе и Западном Крыму – более 20 тысяч[147]. К концу 1941 года немецкое командование убедилось, что «блицкриг» сорвался и предстоит долгая война. Нужды военного хозяйства требовали иной организации тыла. В некоторых местах немецкая администрация замедлила уничтожение евреев, чтобы использовать рабочую силу и специалистов. «В результате были сохранены гетто и в таких больших городах, как Рига, Вильнюс, Каунас, Барановичи, Минск, и в других, меньших, где на нужды немецкой военной экономики работало множество евреев»[148]. – Однако потребность в рабочей силе, продлившая существование этих крупных гетто, не воспрепятствовала возобновлению с весны 1942 массовых истреблений в других районах: в Западной Белоруссии и Западной Украине, на юге России и в Крыму. Из района Гродно 30 тысяч евреев были высланы в Треблинку и Освенцим; уничтожены евреи в районах Полесья, в Пинске, Брест-Литовске, Смоленске; при летнем наступлении 1942 года немцы немедленно уничтожали местных евреев на занятых территориях: близ Минеральных Вод в противотанковом рву убивали и привозимых туда евреев Кисловодска, Пятигорска и Ессентуков, так погибли эвакуированные в Ессентуки ленинградские и кишинёвские евреи; убиты были евреи Керчи, Ставрополя; в Ростове-на-Дону, вторично захваченном немцами в конце июля 1942, всё оставшееся еврейское население было уничтожено к 11 августа. В 1943, после Сталинграда и Курской Дуги, исход войны стал ясен. При отступлении немцы решили не оставлять евреев в живых. 21 июня 1943 Гиммлер издал приказ о ликвидации всех оставшихся гетто. – В июне 1943 уничтожены гетто Львова, Тернополя, Дрогобыча. При освобождении Восточной Галиции в 1944 «осталось в живых 10-12 тысяч евреев, что составляло около 2% от всех евреев, оказавшихся там во время оккупации». – Из гетто Минска, Лиды, Вильнюса трудоспособные евреи были переведены в концентрационные лагеря в Польшу, Эстонию, Латвию, нетрудоспособные – расстреляны. Позже, при отступлении из Прибалтики летом 1944, часть евреев в этих лагерях была расстреляна, часть – перевезена в лагеря Германии (Штутгоф и др.)[149]. Обречённые на истребление евреи искали спасения во многих гетто возникли подпольные организации, целью которых было организовывать побеги. А после побега очень много зависело от местных жителей: чтобы не выдали немцам, чтобы помогли с не-еврейскими документами, убежищем, едой. В зонах своей оккупации немцы определили наказание за помощь евреям – расстрел[150]. «Но везде, на всех оккупированных территориях, находились люди, помогавшие евреям… Однако это были только одиночки. Они рисковали своей жизнью и жизнью своих семей… Таких было сотни, может быть, и несколько тысяч. Большинство же местного населения занимало позицию стороннего наблюдателя»[151]. – В Белоруссии и на оккупированных территориях РСФСР, где от местного населения не было враждебности к оставшимся евреям, тем более погромов, – и выручка со стороны местного населения, отмечают еврейские авторы, была меньше, чем в Европе и даже «в Польше, стране… широко распространённого, традиционного, народного антисемитизма»[152]. (В двух книгах С. Шварца, в сборнике И. Арада дана сводка многих показаний.) Они правдоподобно объясняют это, помимо страха расстрела, – накопившейся за годы советского режима покорностью населения властям, привычкой подчиняться и ни во что не вмешиваться. Да, мы настолько уже были забиты до самого донца, столько миллионов вырвали из нашей толщи за десятилетия перед тем, и так обречено было всякое всегда сопротивление властям, – что теперь не могли получить поддержку населения и евреи. Но и хорошо организованные, руководимые из Москвы советское подполье и партизанщина – тоже мало участвовали в спасении обречённых евреев. Соотношение с советским партизанством было особой, острой проблемой для евреев, оказавшихся на оккупированных территориях. Уход в лес, то есть в партизанский отряд, был для евреев-мужчин лучшим жребием, нежели ждать уничтожения от немцев. Однако в партизанских отрядах были часты и даже резки враждебные проявления к евреям, «были отдельные русские отряды, которые принципиально не принимали евреев. Они мотивировали это тем, что евреи будто бы не умеют и не хотят бороться», – пишет бывший еврейский партизан Моше Каганович; поступившего не-еврея снабжал оружием отряд, а от поступающего еврея требовали иметь своё оружие, да ещё иногда меняли ему на худшее. «В партизанской среде – обстановка широко распространённой враждебности к евреям… в некоторых отрядах антисемитизм был так силён, что евреи чувствовали себя вынужденными бежать из этих отрядов»[153]. – Отмечается случай в 1942, когда из местечка Мир Гродненской области около двухсот еврейских юношей и девушек бежали из гетто в леса, а «там они столкнулись с антисемитизмом в среде советских партизан, что привело к гибели многих бежавших; лишь часть из них смогла вступить в партизанские отряды»[154]. – Вот и ещё случай. Под Минском действовал партизанский отряд Ганзенко. Он пополнялся «в основном за счёт беглецов из Минского гетто»; однако «с ростом численности евреев в отряде произошли столкновения на почве антисемитизма» – и тогда еврейская часть отряда должна была отделиться[155]. – Такие действия партизан были, очевидно, стихийны, вовсе не направлялись из центра. По данным Моше Кагановича, с конца 1943 усилилось «влияние более дисциплинированных элементов, прибывших из Советского Союза, [и] общее положение [евреев] несколько улучшилось»[156]. Да в его жалобы попадает и то, что когда, при освобождении местности советским продвижением, посылали партизан на фронт (это верно, и посылали всех кряду), то будто бы именно в первую очередь евреев[157], – что невероятно. – Однако, рассказывает Каганович, встречали евреи от партизан и прямую помощь. Вот, были даже «случаи нападения партизан на небольшие городки в целях спасения евреев» из гетто и лагерей; «русское партизанское движение помогало евреям переходить через линию фронта на советскую сторону… [и так] переправили через фронт много тысяч евреев, разбежавшихся по лесам Западной Белоруссии, спасаясь от бойни», а партизанское объединение в Черниговской области приняло «из еврейских семейных лагерей в лесах более пятисот еврейских детей, охраняло их и заботилось о них… После того, как Красная армия заняла Сарны (на Волыни), некоторые отряды прорвали фронт и отослали еврейских детей в Москву» (С. Шварц полагает, что «эти сообщения сильно преувеличены. [Но] в основе их лежат реальные факты, [и они] заслуживают внимания»)[158]. Еврейские семейные лагеря происходили от того, что евреи бежали в леса с семьями, «таких беглецов были многие тысячи». Тогда создавались и чисто еврейские вооружённые отряды – специально для защиты этих лагерей (оружие покупали через третьих лиц – у немецких солдат или у полицаев). Но чем кормиться им всем? Только – отбирать силой продукты у крестьян соседних деревень, а также – обувь, платье, мужское и женское. «Крестьянин находился между молотом и наковальней. Если он не сдавал "нормы" немцам, те сжигали его двор и убивали, объявляя "партизаном". А партизаны, с другой стороны, силой брали у него всё, что им было необходимо»[159], – и это, естественно, вызывало озлобление крестьян: мало того, что их грабят немцы, грабят партизаны – теперь ещё и евреи? и отнимают даже носильное у баб? Вот партизан Барух Левин отправился, весной 1943, в один из таких семейных лагерей, в надежде достать лекарства для заболевших товарищей. Он рассказывает: Тувия Вельский «казался мне легендарным героем… Выходец из народа, сумел организовать в лесу отряд в 1200 человек… В самые страшные дни, когда еврей не мог прокормить даже самого себя, обеспечивал уход за больными, стариками и за грудными детьми, родившимися в лесу». Левин рассказывает Тувии о евреях-партизанах: «"Мы, немногие из выживших, совершенно перестали ценить жизнь. Теперь смысл нашей жизни – это месть. Наш долг – бороться с немцами, истребить их всех до одного…" Я говорил долго… предложил обучать людей Бельского подрывному делу, всему тому, чему выучился сам. Но мои слова, понятно, могли изменить мировоззрения Тувии…: "Я хочу, Барух, чтобы ты понял одно. Именно потому, что нас осталось так мало, для меня важно, чтобы евреи оставались жить. И в этом я вижу свою цель, и это самое важное"»[160]. – А вот тот же Моше Каганович, даже в 1956, в книге, изданной в Буэнос-Айресе, «в обстановке мира, годы спустя после уничтожающего разгрома гитлеризма», – демонстрирует, по мнению С. Шварца, «прямо кровожадное отношение к немцам, в котором чувствуется влияние гитлеровской заразы… глорифицирует предание еврейскими партизанами пленных немцев "еврейской смерти" по страшным, установленным Гитлером, образцам или с восторгом вспоминает, как начальник [еврейского] партизанского отряда во время карательной экспедиции, проведенной против литовской деревни, население которой активно помогало немцам в деле истребления евреев, обратился после расстрела нескольких десятков человек с речью к жителям деревни, собранным на площади и поставленным на колени»[161]. С. Шварц пишет об этом со сдержанным, но явным осуждением. Да, всякое, всякое было. Каннибальские убийства взывают к отмщению, но и каждая же месть, трагически, порождает на будущее новые зародыши мести. Общие потери евреев СССР во время Второй мировой войны (в послевоенных границах) разные еврейские источники оценивают разно. «Сколько советских евреев пережило войну?» – спрашивает С. Шварц и предлагает свой расчёт: 1,81-1,91 миллиона (не считая бывших беженцев из Западной Польши и Румынии, ныне репатриантов), – «при всех расчётах численность евреев к концу войны была заметно ниже двух миллионов и очень далека от почти общепринятых трёх Миллионов»[162]. То есть В 1990 оценивает И. Арад: «Освобождая оккупированные немцами территории… Советская Армия почти не заставала евреев. Из 2750000-2900000 евреев, оказавшихся под немецким господством на оккупированной территории СССР, погибли почти все». К этой цифре Арад предлагает причислить ещё «около 120000 евреев – военнослужащих Советской Армии, павших на фронтах, и около 80000 расстрелянных в лагерях военнопленных», а также «десятки тысяч евреев, [умерших] во время блокады Ленинграда, Одессы и других городов и в глубоком тылу… из-за тяжёлых условий жизни в эвакуации»[163]. Демограф М. Куповецкий опубликовал в 1990-х годах ряд исследований, где использовал новые архивные материалы, коррективы некоторых исходных данных и усовершенствованную методику этнодемографического баланса. Его результат: общие людские потери еврейского населения в послевоенных границах СССР в 1941-1945 гг. составили 2 млн. 733 тыс. человек (1 млн. 112 тыс. «восточников» и 1 млн. 621 тыс. западников»), или 55% от 4 млн. 965 тыс., общей численности евреев в СССР на июнь 1941 г.). Эта цифра, помимо жертв нацистских уничтожений, включает: потери среди военнослужащих и партизан, среди гражданского населения в прифронтовой полосе, в условиях эвакуации и депортации, а также жертвы сталинских лагерей в годы войны (однако, отмечает автор, количественная оценка всех этих категорий внутри общей цифры потерь – ещё предстоит)[164]. С этой оценкой, очевидно, согласна Краткая Еврейская Энциклопедия, ибо приводит ту же цифру[165]. Принятая ныне цифра общих потерь советского населения в годы Великой Отечественной войны – 27 миллионов («методом демографического баланса» – 26,6 млн.[166]) – возможно, ещё и неполна. Не упустить же, и что была для русских та война. Выручившая от Гитлера не только свою страну, не только советское еврейство, но и общественную систему всего Западного мира, война эта потребовала от русского народа такого жертвенного всплеска, после которого силы его и здоровье уже никогда не возобновились в полноте, он – надорвался. В этом накате ещё одной Беды – посверх войны Гражданской и раскулачивания – он почти исчерпал себя. На оккупированных землях в годы войны в разновременных и разноместных истреблениях пожирала советское еврейство та жесточайшая неотвратимая Катастрофа, которой – рассчитано, методически – обречено было еврейство европейское. По избранному нами кругу рассмотрения – только в России – Катастрофа как целое не входит в эту книгу. Но по неисчислимости страданий, постигших в XX веке на Земле оба наших народа, еврейский и русский, по невыносимой тяжести исторических уроков, по гложущей тревоге о будущем – нельзя не поделиться, хотя бы кратко, некоторыми раздумьями, своими и чужими, не проследить, как высокие еврейские умы оценивают Катастрофу на историческом отстоянии, пытаются охватить и понять её. Катастрофа – не зря пишется с большой буквы. Это – грандиозное событие для древнего исторического народа. Она не могла не вызвать у евреев сильнейших чувств – и самых разнообразных размышлений и выводов. Многих давно ассимилированных евреев, отошедших от своего народа, Катастрофа привела – к более отчётливому и напряжённому ощущению своего еврейства. Но и: "Для многих Катастрофа – доказательство того, что Бог умер. Если б Он существовал, то, несомненно, не допустил бы до Освенцима»[167]. А вот восприятие противоположное: "Один из бывших узников Освенцима сказал недавно: "в лагерях была дана новая Тора, только мы её ещё не можем прочесть"»[168]. И ещё от израильского автора, убеждённо: «Из-за того что мы не выполняли Завета, не возвращались на свою землю, произошла Катастрофа. Мы должны были вернуться, чтобы восстановить Храм»[169]. Однако такое понимание достигнуто лишь одинокими умами – хотя ведь пронизывает все книги пророков Ветхого Завета. У иных возникла, и посегодня жива, горькая мысль: «Человечество уже от нас однажды отказалось… Мы не оказались частью западного мира во время Катастрофы. Запад отторг, изверг нас»[170]. – «Нас одинаково удручает как сама Катастрофа в Европе, так и почти полное равнодушие всего мира и даже внеевропейского еврейства к судьбе евреев в фашистских странах… Какая великая вина лежит на демократиях мира вообще и на евреях демократических стран в частности… Погром в Кишинёве – ничтожное преступление по сравнению с немецкими зверствами, с… систематически проведенным планом истребления миллионов еврейских жизней; и тем не менее Кишинёв вызвал больший протест… Даже процесс Бейлиса в Киеве вызвал на всём свете больше внимания»[171]. Но это – несправедливо. С тех пор, как суть и размеры уничтожения стали для мира проясняться, – евреи ощутили последовательную, энергичную защиту и горячее сочувствие со стороны многих народов. Признают это и некоторые современные израильтяне, и даже предупреждают соотечественников против крайностей: «Постепенно память о Катастрофе перестала быть памятью. Она стала И у другого автора, весьма сходно: культ Катастрофы заполнил «пустоту в душе нерелигиозных евреев»; «травма Катастрофы из реакции на произошедшее событие переросла в новый национальный символ, вытесняющий все остальные». И «эта "ментальность Катастрофы" крепнет из года в год»; «если мы не оправимся от травмы Освенцима, нам так и не стать нормальным народом»[173]. И в еврействе не прекращается работа осмысления Катастрофы, иногда мучительная. Вот мнение израильского историка, бывшего советского зэка: «Я принадлежу к тем евреям, которые не склонны несчастья национальной судьбы сваливать на злых "гоим", а себя почитать… несчастной овечкой или игрушкой в чужих руках. Во всяком случае в XX веке! Наоборот, мне близка мысль Ханны Арендт, что евреи в нашем столетии были равноправными участниками исторических игр народов и чудовищная Катастрофа, обрушившаяся на них, была следствием не только злобных умыслов врагов человечества, но и огромных роковых просчётов самого еврейства, его лидеров и активистов»[174]. Ханна же Арендт «искала причины Катастрофы также [и] в самом еврействе… Её основной аргумент: современный антисемитизм был одним из последствий особых отношений евреев к государству и обществу в Европе»; евреи «оказались не способны оценить сдвиги сил в национальном государстве и растущие социальные противоречия»[175]. В конце 70-х прочтём у Дана Левина: «В этом вопросе я согласен с проф. Брановером, который считает, что Катастрофа была в значительной мере наказанием за грехи, в том числе – за грех руководства коммунистическим движением. В этом что-то есть»[176]. Нет, такого Даже напротив: «Сам факт Холокоста послужил нравственным оправданием для еврейского шовинизма. Уроки второй мировой войны были усвоены ровно наоборот… На этой почве вырос и идейно укрепился еврейский национализм. И это ужасно обидно. Чувство вины и сострадания по отношению к народу-жертве превратилось в индульгенцию, снимающую грех, непростительный для всех прочих. Отсюда нравственная допустимость публичных призывов не смешивать свою древнюю кровь с чужой»[177]. Однако, констатирует в конце 80-х годов еврейская публицистка, живущая в Германии: «Сегодня "моральный капитал" Освенцима уже растрачен»[178]. И она же год спустя: «Солидный моральный капитал, приобретенный евреями после Освенцима, кажется исчерпанным», евреи «уже не могут просто идти по старому пути претензий к миру. Ныне мир уже имеет право разговаривать с евреями, как со всеми остальными»; «борьба за права евреев не прогрессивнее борьбы за права других народов. Пора разбить зеркало и оглянуться: мы не одни в мире»[179]. До такой достойной, великодушной самокритичности – подниматься бы и русским умам в суждениях о российской истории XX века – от озверения революционного периода, через запуганное равнодушие советского, и до грабительской мерзости послесоветского. В невыносимой тяжести сознания, что в этом веке мы, русские, обрушили свою историю – через негодных правителей, но и через собственную негодность, – ив гложущей тревоге, что это, может быть, непоправимо, – увидеть и в русском опыте: не наказание ли то от Высшей Силы? |
||
|