"Посланец небес" - читать интересную книгу автора (Ахманов Михаил)

ГЛАВА 13 ДОРОГА НА СЕВЕР

Утро Тревельян встретил на станции пассажирских экипажей, что располагалась при дороге подальше воинских казарм; почти на самой городской окраине, и походила на большой вокзал, какие были на Земле в двадцатом веке. Здесь имелись перроны, длинные каменные возвышения числом четырнадцать, под кровлями, которые поддерживали статуи змей, драконов нагу, лесных кошек, клыкастых даутов и других животных — на каждом перроне свои, высеченные с большим мастерством из гранита, базальта, известняка и мрамора. Здесь были подъездные пути, по которым экипажи выезжали на имперский тракт, двигаясь между перронов; каждый путь заканчивался аркой широких ворот, украшенных цветными флагами и полотнищами ткани. Здесь, окружая перроны с трех сторон, лепились друг к другу бесчисленные кабаки, цирюльни, постоялые дворы и лавки с всевозможными товарами, от мягких подушек под седалище, башмаков, плащей, вина и фруктов до столичных сувениров, наушных украшений, цепочек и пестрых ленточек, что заплетали в бакенбарды. Здесь нашлось место длянескольких бань с горячими и прохладными бассейнами, где приезжие могли освежиться с дороги и размять затекшие от долгого сидения члены. Еще здесь были три кузницы, сигнальная вышка, храм, помещение для стражи, туалеты с проточной водой, огромные каретные сараи и конюшни и даже что-то вроде справочного бюро, где сидели громкоголосые служители, объявлявшие о наличии свободных мест и отправке фаэтонов. Чего не имелось так это точного расписания: экипажи уходили, по мере того как в них набивались пассажиры. А их была тьма! Наверное, человек пятьсот, а с приезжими — вся тысяча; как-никак, Мад Аэг являлся столицей, и его «вокзал» был много больше, чем скромные станции в провинциальных городах.

Тревельян протолкался к барьеру, где сидели оравшие во всю глотку служители, подождал, когда один из них закроет рот, и вымолвил:

— Мад Дегги.

— Четыре серебряка. От клыкачей.

Последнее означало, что экипаж отойдет от перрона с изваяниями клыкачей. Кто-то шумно дышал Тревельяну в затылок, пытаясь протиснуться к барьеру, но он уперся, не освобождая место.

— Когда? На восходе?

— Нет. Экипаж подадут в середине полуденного времени.

— А если пораньше?

— Пораньше только с пересадкой в Мад Бельте, и это, почтенный, будет стоить шесть серебряков. — Служитель приподнялся, вытянул руку и пронзительно завопил: — В Мад Анесе от большой Змеи! В Мад Лабарш от даутов! Три места в Мад Лабарне, отправляется сейчас! Кому в Мад Лабарне, дневная Провинция! К даутам, даутам! В Мад Тиверру и дальше в Сотару от быков! Торопитесь, мои господа!

— Да проклянут тебя боги! Оглушил, отродье паца! — пропыхтел кто-то за спиной Тревельяна. Он повернул голову — прямо на него уставился пучеглазый парень с тощими бакенбардами, по виду из мелких чиновников или приказчиков. От него несло дешевым вином.

— Ты, рапсод, в Мад Дегги собрался?

— Почтенный рапсод, — поправил Тревельян.

— Почтенный, конечно.. прости... разделяю твое дыхание...

Тревельян кивнул с холодным видом в знак того, что извинения приняты.

— Мой господин тоже едет в Мад Дегги, в заказной повозке. Велел поискать кого-нибудь с деньгами. Место найдется, если заплатишь свою долю.

— Сколько?

— Семь серебряков, почтенный.

— Не многовато?

— Ну, ты ведь не один, а со зверюшкой... — Тощие Бакенбарды выпучил глаза на Грея, дремавшего на Тревельяновом плече. Опять же, повозка заказная, легкая, коней четыре... значит, быстрей поедем... Опять же, важные люди будут с тобой… мой господин и его помощник.

— Знал бы ты, с какими важными людьми я разделял дыхание! — задрав нос, похвастался Тревельян, — Ладно, согласен. Но деньги я передам не тебе, а твоему господину.

— Обижаешь, — сказал Тощие Бакенбарды и повел на перрон, кровлю которого подпирали вставшие на дыбы мраморные саламандры. Здесь, у небольшого возка, похожего на старинную земную карету, но чуть пошире и подлинней, скучалапара будущих попутчиков Тревельяна. Старшему, судя по пигментным пятнам под глазами, было за сорок, и он, от бакенбард до башмаков, в самом деле, выглядел важным и осанистым. Его щеголеватый помощник казался моложе лет на десять; пряди волос в его пышных завитых бакенбардах переплетали лазоревые ленточки, а на шее висела цепь в палец толщиной, то ли золотая, то ли подделка из бронзы. При этих господах был еще один служитель, крепкий широкоплечий малый с коротко подрезанными баками, вооруженныйдубинкой.

Дворяне, но из мелких, решил Тревельян. Видимо, чиновники. Едут по делам службы, наняли экипаж за казенные и решили подзаработать. Ну, не будем обманывать их ожиданий.

Он пробормотал приветствие, высыпал монеты в широкую ладонь Важных Бакенбард, после чего все пятеро погрузились в экипаж. Господа заняли диванчик сзади, слуги устроились на переднем, спиной к движению, а Тревельяну досталось место напротив дверец, тоже довольно удобное. Он сидел между начальствующими и подчиненными, и это как бы подчеркивало его статус: не господин, не слуга, а свободный рапсод. Кошка, которая гуляет сама по себе.

Возница гикнул на лошадей, возок тронулся, перрон с изваяниями саламандр и людскими толпами неторопливо поплыл назад, мелькнули воротас зелеными, голубыми и желтыми флажками, и экипаж развернулся, выезжая на имперский тракт. Они проехали мимо пилона с надписью: «Благословенны странники, ибо их шаги измеряют мир». Щелкнул бич, грохнули о камень копыта четырех лошадей, возок, набирая скорость, помчался по дороге, замелькали деревья и дома предместья, потом застройка кончилась и пошли сады. Ветви гнулись под весом паа, крупных оранжевых плодов, формой в цветом напоминавших земные апельсины. Но сходство было только внешним; паа скорей являлись местными сливами.

— Хвала Трем! — произнес Важные Бакенбарды. Вот мы и в дороге.

— По такому случаю... — продолжил его помощник, кивая слугам.

Короткие Бакенбарды тут же полез в объемистый баул, вытащил два винных кувшинчика и передал их Тощим Бакенбардам. За кувшинами последовали три бокала из сотарского стекла и две фаянсовые кружки. В бокалы налили вино из Фейнланда для Тревельяна и господ, в кружки — пибальское для слуг. Выпили молча — тосты под выпивку на Осиере не были приняты. Потом Важные Бакенбарды утер губы и сказал:

— Любопытный у тебя зверек, рапсод. Откуда этакое диво?

— Из Этланда, мой господин. Это шерр.

— Шерр? Никогда не видел! Таких даже в зверинце Светлого дома нет.

Намекает, что бывал на Понт Крире, догадался Тревельян. В самом деле, важная персона! Не иначе как инспектор налоговой службы или чиновник дорожного департамента.

— Я слышал о шеррах, — молвил Завитые Бакенбарды, поигрывая свисавшей с шеи массивной цепочкой. — Вроде бы они нагоняют беспробудный сон и кровь сосут?

— Это враки, — возразил Тревельян, решив обойтись в этот раз без «моего господина». — IIIерр любит фрукты и орехи. Впрочем, мясо тоже ест.

— Кстати, о фруктах... — Завитые Бакенбарды снова кивнул служителям, и из баула появилась корзинка с дарами местных садов. Выпили по второй, закусили, после чего старший из попутчиков спросил:

— Ты, рапсод, в Мад Дегги развлечься едешь? Или петь тебя пригласили в доме достойного Нобиля? Или желаешь полечиться?

— Полечиться? — приподнял брови Тревельян. — Это как?

— А так, что в горах за Мад Дегги бьет целебный ключ, и воды те помогают при тягостях в животе и многих других недугах, — охотно пояснил Завитые Бакенбарды. — Ты животом не озабочен?

— Только когда он пуст, почтенный. А в Мад Дегги я еду по делам Братства, везу особое снадобье для нашего великого Наставника Аххи-Сека. Это бальзам из южных лесов, и цена ему золотая монета за маленькую ложку. Редкая вещь! А вы, мои господа, хотите в Мад Дегги лечиться?

— Нет, — с ухмылкой сказал Завитые Бакенбарды. — Мы, рапсод, больше других лечим.

Его начальник рассудительно добавил:

— Ты едешь по делам вашего Братства, а мы — по делам своего департамента. И дела те таковы, что лучше не поминать о них при посторонних. — Тут он грозно осмотрел служителей, которые вытянулись под этим взглядом и застыли с каменными лицами.

Точно налоговые инспекторы, да еще с двумя подмастерьями для черной работы, подумал Тревельян, разглядывая рожи Коротких и Тощих Бакенбард. Едут накрыть неплательщика или к самому правителю Мад Дегги с внезапной ревизией. Будет кто-то под плетьми и палками! А может, даже на столбе!

Их карета, миновав район садов и пальмовых рощ, очутилась под лесными сводами. Этот лес, как и дубрава на Понт Крире, тоже считался охотничьим заповедником, но разрядом пониже — здесь могли развлекаться нобили Восьмисот семейств и, по особому разрешению подданные более низких сословий. Места хватало всем, ибо лес тянулся на восемьдесят километров до цитадели Меча и Щита, и только за крепостью его сменяли крестьянские хозяйства и латифундии богатых землевладельцев. Тут, кроме уже знакомых пальмовых дубов, розовыхи медных деревьев, пальм и бамбука, росли сосны чудовищной величины, с ровными серо-коричневыми стволами, уходившими к небу метров на сорок-пятьдесят. Воздух былполон запахами хвои и смолы, птичьего щебета и стрекота древесных кроликов. Временами деревья отступали от тракта, давая место лугу, над которым легким цветным облаком кружились бабочки или стояла харчевня с сигнальной вышкой и постом охраны. Пейзаж разнообразили скалы, валуны, оставленные древним ледником, и речки с темной глубокой водой, над которыми нависали каменные горбы мостов. Километра три-четыре дорога шла вдоль большого лесного озера, и Тревельян услышал, как на другом его берегу поют охотничьи рожки, и заливается лаем стая тарлей. Завитые Бакенбарды, который явно был на подхвате у своего шефа, щелкнул пальцами и бросил взгляд на баул. Оттуда тотчас появился бронзовый поднос, за ним жаренная на вертеле птица размером побольше индейки, лепешки, мед и полотенца для вытирания рук. Похоже, налоговые чиновники привыкли путешествовать с комфортом, наслаждаясь всеми дорожными радостями — отдельной каретой, едой, выпивкой и беседой. Наверняка и песнями, подумал Тревельян, и не ошибся. Когда с жарким было покончено, а лепешки и мед залиты последним кубком вина, Важные Бакенбарды сыто рыгнул и сказал:

— Уверен, рапсод, что ты не из последних в своем мастерстве и знаешь, чем развлечь благородных людей.

— Наш господин любит песни запада, — тут же сообщил Тощие Бакенбарды. — Но не морские, не те, что поют в Запроливье, а тилимские и сотарские.

Короткие Бакенбарды уточнил:

— Это песни, под которые пляшут западные танцовщицы. Ну, понимаешь, что-то такое... — Приподнявшись, он изобразил пару фривольных движений задом.

— Вот-вот, — одобрил Завитые Бакенбарды таким тоном, что было ясно: его вкусы полностью совпадают со вкусами начальника, — Ты с такими песнями знаком?

— Знаком, но нынче я не в голосе, — ответил Тревельян, решив, что птичье крылышко, вино и три лепешки слишком ничтожная плата за его искусство. А за место в экипаже эти прощелыги содрали семь серебряков! Могли бы и бесплатно подвезти, если хотели, чтобы рапсод развлекал.

— Это почему не в голосе? — поинтересовался Важные Бакенбарды и неодобрительно прищелкнул языком.

— Потому, что я думаю лишь о своем поручении, а не о песнях легкомысленного свойства. Не каждому, мой господин, так доверяют. Отвезти бальзам мудрейшему Аххи-Секу! Ответственное дело! И очень, очень почетное!

— Он что же, болен, ваш Великий Наставник? Зачем этот бальзам? — спросил Завитые Бакенбарды.

— Вовсе нет. Он отпраздновал свое столетие, вступил в совершенный возраст, но по-прежнему силен и крепок как матерыйлесной клыкач. Зелье, что я везу, нужно совсем для другого.

Тревельян сделал большие глаза, понизил голос.

— Это не тайна, но вообще-то в Братстве не поощряются разговоры о Наставнике с чужими... Однако всевы люди достойные, и явам кое-что скажу, поклянетесь, что ни слова дальше не пойдет.

— Ни слова! Чтоб мне Таван-Гез вырвал язык и набил рот помоями! — Важные Бакенбарды нарисовал у сердца круг. — Клянусь за себя и своих людей!

— Так вот, — все еще шепотом продолжил Тревельян, есть у Великого Наставника обычай сидеть у водоема и глядеть на рыбок, жаб и всякие озерные цветы, что раскрываются днем и закрываются к ночи. Он может просидеть так много дней, не вкушая пищи и питья и думая о судьбах мира, и думы эти так глубоки, что зов не достигает его разума, и если даже закричать или потрясти его за плечи, он не воспрянет к жизни сей.

— Да ну! — поразился Тощие Бакенбарды, выкатив глаза.

— Именно так: не воспрянет! И есть только один способ его пробудить — поднести к лицу Наставника бальзам и дать понюхать. Запах зелья такой возбуждающий, что мертвеца подымет, и я везу его в стеклянном флаконе, завернутом в плотную ткань, уложенном в шкатулку и запечатанном печатями. — Тревельян похлопал по своему мешку:

— Здесь он, этот бальзам из южных лесов! Приносят его безволосые раз в десять лет, и за такой флакон мы отдаем кошель золота.

Он показал руками, какой величины кошель, и в экипаже наступила почтительная тишина. Потом Короткие Бакенбарды откашлялся, бросил опасливый взгляд на своего начальника и спросил:

— А нельзя ли... того-этого... нюхнуть?

— Никак нельзя. Во-первых, ларец запечатан, а во-вторых… — Тревельян выдержал паузу, — во-вторых, как было сказано, зелье очень возбуждает. Хотя Наставнику сто лет, но даже ему в момент пробуждения надо... просто необходимо... ну, вы понимаете, господа... На этот случай у него есть пара девушек-служанок. Ну, а нам ведь не сотня лет! И мы путешествуем без девушек!

«Здоров ты врать, внучок! — буркнул, пробудившись, командор. — Язык как на веревочке подвешен!»

«Не жалуюсь», — мысленно отозвался Тревельян, следя за лицами слушателей. Двое слуг и Завитые Бакенбарды внимали с интересом, а что до их шефа, то он, похоже, был вдохновлен — и до такой степени, что глазки сверкали, а челюсть отвисла. Наклонившись к Тревельяну, он пробормотал:

— Говоришь, за маленькую ложку берут золотой? И надолго ее хватает, этой ложки?

— Раз на двадцать. Потом бальзам выветривается.

— Хррм... — Физиономия Важных Бакенбард побагровела. — Я бы взял ложечку-другую может, и побольше... так, на пробу, из любопытства... Я знаком с Нурам-Сином, вашим дарующим кров. Как ты думаешь, у него еще есть это зелье?

Трое его подчиненных тоже сидели красные, явно сдерживая смех. Важные Бакенбарды окинул их грозным взглядом, и щеки у всех троих тут же начали бледнеть. Видно, их шеф был крутоват, злопамятен и скор на расправу.

— Ну, так есть у него зелье?

Тревельян раскрыл было рот, чтобы ответить, но тут их экипаж вырвался из леса на открытую равнину, и пассажиры приникли к окнам. Зрелище, открывшееся им, стоило того: впереди возвышались два скалистых холма, вершины которых, были выровнены и обнесены палисадом из темного камня. За этой первой оборонительной линией вставали стены внушительной ширины и высоты с восьмиугольными башнями через каждые семьдесят-сто шагов, и башен этих насчитывалось ровно сорок, по двадцать на западном и восточном холмах. Еще выше башен были центральные цитадели, увенчанные куполами в окружении бронзовых шпилей и каких-то каменных фигур, которых за дальностью расстояния Тревельян не разглядел. На уровне второй линии укреплений оба холма соединялись огромным каменным мостом на мощных гранитных опорах, по которому могли проехать в ряд десять колесниц. С обоих концов моста стояли по две башни, а его опоры были сделаны в виде двенадцати арок, подпиравших каменные балки, парапет и донжоны с бойницами для стрелков. Дорога перед крепостью делилась натрое: центральный путь шел на север под мощными арками, два других тракта, ведущих на запад и восток, проходили под холмами на расстоянии прицельного выстрела из лука, исчезая вдали. От каждой из этих дорог поднимались зигзагами лестницы к воротам во внешних стенах, а рядом тянулись пандусы для въезда фургонов и колесниц. На лестницах и у ворот поблескивали доспехи стражей, по верху стен прохаживались арбалетчики, на шпилях ибашнях развевались пурпурные с золотом имперские штандарты.

То была цитадель Меча и Щита, первая настоящая крепость, увиденная Тревельяном. Здесь стояли четыре тарколы, около пятнадцати тысяч солдат — внушительный гарнизон, охранявший подходы к столице и важный транспортный узел, откуда имперские тракты вели на три стороны света, ко всем цивилизованным державам. Впрочем, эти стены и башни, как и сама Полуденная Провинция, не видели врагов два с лишним тысячелетия. Воевали здесь в глубокой древности, когда Уршу-Чаг Объединитель бился с непокорными князьями.

— Грозный вид, — произнес Завитые Бакенбарды, поглаживая свисавшую на грудь золотую цепь. — Мощь Светлого дома нетленна, и тверда его рука.

— Да будет он жив, здоров и могуч! — в один голос откликнулись служители, а их господин очертил под сердцем круг.

Возок добрался до растроения дороги, где была круглая площадка с пилоном посередине. Тревельян напряг глаза, пытаясь прочитать надпись, и вдруг инерция прижала его к стенке кареты — они поворачивали. Через несколько мгновений, их экипаж, удалившийся от моста и центральной дороги, уже мчался, набирая скорость, мимо лестницы, поднимавшейся к восточным крепостным вратам.

— Мы свернули! — сообщил Тревельян, бросив за окно недоуменный взгляд. — Похоже, наши возницы не в ладах с географией. В Мад Дегги — на север, а эта дорога в Провинцию Восхода!

— Клянусь богами, рапсод прав! Едем не туда, — поддержал его Важные Бакенбарды.

— Ну-ка, ты! — Он ткнул пальцем в пучеглазого. — Разберись!

Служитель открыл задвижку в передке кареты, высунул голову в маленькое оконце и пустился в переговоры с возницами. Затем, вернувшись на место, доложил:

— Объезд, мой господин. Возничие говорят, мост рухнул через Мийош. А река глубокая, бродом не перебраться... Едем к другому мосту, старому, что около Мад Ская.

— Не предупредили, сыновья пацев! — недовольно пробурчал Важные Бакенбарды. — А плачено им за быстроту! Я с них деньги назад стребую! Треть или даже половину!

— Клянутся, что будем на месте вовремя, какобещались, — сообщил пучеглазый. — Сказали, объезд недолгий, только чуть потрясет — к старому мосту лесом поедем.

— Чтоб их прах не доплыл до Оправы! — проклял возниц Важные Бакенбарды, и тут экипаж свернул с имперского тракта на север, в лес. Дорога была грунтовая, узкая, но довольно ровная — трясло не сильно. Звонкий цокот копыт по камню сменился глухиммонотонным стуком, скорость упала, однако возок благополучно пробирался вперед среди огромных сосен. Этот лес уже не был заповедным, и кое-где виднелись следы вырубки — сосны шли на мачты и обшивку кораблей.

Успокоившись, Важные Бакенбарды повернулся к Тревельяну.

— Так что насчет этого зелья? Которое по золотомуза ложку? Есть у Нурам-Сина запас?

— Есть, мой господин, не сомневайся. Нурам-Син дарующий кров, а значит, человек запасливый. Коли ты с ним в дружбе, он, быть может, тебе бесплатно даст.

«Догонит и еще даст», — ехидно добавил командор.

— Хрмм, бесплатно... Бесплатно — это хорошо. Мы служители Светлого Дома, и хоть эта служба почетна, на ней не разбогатеешь. Хрмм... А как это зелье пользуют. Надо ли только нюхать или можно внутрь принять?

— Можно и внутрь, — с любезной улыбкой сообщил Тревельян. — Все от цели зависит, почтенный. Если ты хочешь осчастливить женщину один раз, достаточно нюхнуть, а если два или три, то лизнуть. Самым кончиком языка.

— А если каплю в вино и выпить?

— Ну, тогда одной женщины не хватит. Одной такого счастья не вынести, нужны по меньшей мере, четыре или пять.

— Четыре... — задумчиво произнес Важные Бакенбарды, подняв глаза вверх. У меня как раз четыре жены... Если Нурам-Син все же потребует денег, во что мне обойдутся их радости?

Он погрузился в сложные вычисления, а Тревельян глядел на него, развлекаясь от души. Глядел, хихикал про себя, потешался и потому пропустил нечто новое и странное: в глухом лесу вдруг возникли за деревьями высокие стены с башенками по углам, а в стене — небольшие, но прочные ворота. Створки их были гостеприимно распахнуты, и экипаж, свернув с дороги, въехал во двор и остановился.

— Прибыли, — сказал Завитые Бакенбарды, снимая висевшую на шее цепочку.

— Точно, прибыли, — подтвердил пучеглазый, сунулся в баул, но вытащил на этот раз не закуску и не кувшин с вином, а прочный кожаный ремень.

— Должно быть, харчевня, — сказал Тревельян, выглядывая в окошко.

— Харчевня, — кивнул Важные Бакенбарды, ощерясь в ухмылке. — И ты, сын паца, будешь столоваться в ней, пока зубы не сгниют. — Он приподнялся с сиденья и вдруг гаркнул: — За дело, молодцы! Хватай его! Вяжи!

На Тревельяна навалились трое. Не просто навалились: Короткие Бакенбарды ткнул его дубинкой в живот, пучеглазый схватил за ноги, пытаясь обкрутить ремнем лодыжки, а Завитые Бакенбарды с неожиданной ловкостью захлестнул вокруг шеи цепь. Она оказалась очень прочной, явно не золотой, а бронзовой.

Грей негодующе пискнул и, снявшись с хозяйского плеча, вцепился Завитым Бакенбардам в волосы. Испуганно вскрикнув, тот ослабил нажим, и Тревельян, полузадушенный и ошеломленный, смог глотнуть немного воздуха. В следующий миг он лягнул Тощие Бакенбарды в челюсть, отбросив его на заднее сиденье, врезал под дых Коротким Бакенбардам, сбросил Завитые со спины и размахнулся, собираясь засветить их шефу в глаз. Драться в тесноте кареты было неудобно и опасно — тут он мог рассчитывать лишь на силу, а все познания в боевых искусствах пропадали втуне. Чтобы прыгать и бить, бить и прыгать, требовался простор, а его-то как раз и не хватало.

В глаз Важным Бакенбардам он не попал — завитой помощник, выдрав Грея из волос и выкинув в окно, повис на его руке. Зарычав от ярости, Тревельян принялся шарить другой рукой у пояса, пытаясь вытащить кинжал, но запястье обхватили цепкие пальцы Тощих Бакенбард. Короткие Бакенбарды, третий из нападавших, ворочался где-то под ним на дне возка, сипел, хрипел и рвался ударить куда-нибудь палкой, но не мог размахнуться и только тыкал Тревельяна то в ребра, то в ягодицы. «Выпусти им кишки! Лазерный хлыст у тебя, недоумок!» — рявкнул командор, но до этого главного оружия было никак не дотянуться, мешали чужие руки, ноги и челюсти. Да и махать хлыстом в такой тесноте не очень хотелось, чтобы не отхватить себе ногу. Но если разрезать проклятый экипаж…

С этой мыслью Тревельян вырвался от пучеглазого, чтобы залезть в сапог, но тут Важные Бакенбарды взревел: «Пакса, Дорри, сюда!» Дверцы распахнулись, в карету ворвались двое дюжих возниц, и первого пришлось встретить тычком в промежность. Заорав, он вылетел вон, но по двору уже бежали какие-то другие люди, в каждую конечность Тревельяна вцепились четыре сильные руки, цепочка снова захлестнула горло, потом колени, локти обхватили ремнями и потащили его из экипажа точно куль с мукой.

Он лежал на спине, осматривая узкий дворик, высокие стены и башни, крепкие ворота и мрачное каменное здание поперек двора. На харчевню это решительно не походило. Решетки в окнах-амбразурах здания лучше всяких слов подсказывали, куда он попал. Но почему? 3а что?

Пыльный башмак уперся ему в грудь, потом над ним склонилась торжествующая рожа Важных Бакенбард.

— Не жмет? — осведомился он, поддевая носком башмака связанные руки Тревельяна. Ухмыльнулся и врезал ему по ребрам. — Думаешь, рапсод, ты очень умный? Очень хитрый, да? Новый удар. — Думал, нашлись болваны, которым можно вешать на уши шерсть пацев? Про бальзам, про девок ивашего Наставника? — Тычок в живот, такой сильный, что замерло дыхание. — Ну, и как теперь?

«Теперь я дурак дураком», — подумал Тревельян, а вслухпрохрипел: — Наше Братство... так не оставит... Ты стража... на стража справедливости... руку поднял... меня найдут...

В глазах Важных Бакенбард мелькнуло злорадство.

— Только и дел вашему Братству тревожиться из-за отступника-рапсода! Да если хочешь знать... — Внезапно он прикусил язык и со всей силы ударил Тревельяна в челюсть. Раздался хруст, кровь затопила рот, и от болевого шока Тревельян чуть не потерял сознание. Но медицинский имплант тут же добавил успокоительного, позволив не выпасть из реальности. Он глядел в синее бездонное небо, терпел боль и слушал, как Важные Бакенбарды с кем-то говорит — должно быть, с местным начальством:

— Ну, Ти-Хор, наша работа закончена. Мы тебе его доставили, чтоб ему ока Таван-Геза не видать!

— И не увидит. — Короткий смешок. — Ни дневного увидит, ни ночного. Мешок его где?

— Вот мешок, но кошель с деньгами я заберу. Нам, знаешь ли, досталось! Кому ребра сломал, кому зубы вышиб, а Пакса, вон, до сих пор промежность трет и стонет... Поосторожнее вы с ним. Силы, как у клыкача...

— С каменной стеной не повоюешь, — раздался ответ. — Тащите его!

Тревельяна подняли и понесли через двор к мрачному зданию. Последнее, что он увидел, было крылатой тенью, мелькнувшей над угловой башней. Страх и горечь Грея полоснули его как ножом.

Трещина в челюсти зажила через двое суток, и все это время Тревельян не мог жевать. Впрочем, жевать особо было нечего — спускали раз в день корзину с сухой лепешкой да кувшином затхлой воды. В эти считанные секунды в камере был полумрак, ибо стражники наверху являлись с факелами, а все остальное время царила непроглядная тьма. Но в свете он не очень нуждался, он и так уже исследовал свое узилище во всех подробностях.

Каменный мешок два с половиной на два метра. Пол — цельная скала, потолок на высоте тройного человеческого роста, и в нем люк, в который едва прошла узкая деревянная лестница, когда его спускали вниз. Люк прикрывали железной крышкой, которая, судя по доносившемуся скрежету и лязгу, крепилась на нескольких засовах. Ни топчана, ни табурета, ни стола... Единственным предметом обстановки мог считаться нужник — дыра, пробитая в полу, от которой несло мерзким запахом. Дыра уходила глубоко, аТревельян, напрягая слух, различал, как где-то внизу тихо плещет и журчит вода. Видимо, под скалой текли подземные воды, уносившие нечистоты — те, что не оседали на стенках вонючей трубы.

Этот далекий плеск был единственным звуком, который он слышал, вонь — единственным запахом, который обонял. Имелись и другие развлечения — можно было лежать на жестком холодном полу, сидеть, подпрыгивать и ходить, четыре шага в одну сторону и четыре в другую. Все точь-в-точь как на голограмме, присланной ему в шкатулке: камера-мешок, мрак и фигура узника, что скорчился в отчаянии у каменной стены. Отчаяния Тревельян еще не испытывал, но полагал, что вскоре будет с большой теплотой вспоминать хищные леса Селлы, плавучие джунгли Хаймора и пустыни Пта.

Его мешок забрали, отняли пояс с кинжалом, содрали новые ушные украшения, купленные в столице, но сапоги и одежду оставили, и обыскать не удосужились. Как правило, обыскивают там, где в одежде есть карманы и придумано множество маленьких полезных штучек, крохотные компьютеры и передатчики, миниатюрные капсулы со взрывчаткой или парализующим газом, голографические пугалки и тому подобное. На Осиере цивилизация до этого не дошла, и потому Тревельян сохранил свой лазерный хлыст, что позволяло тешиться иллюзиями. Например, он мог мечтать о ступеньках, которые выжжет в стене, и подсчитывать, на сколько хватит заряда, на две ступени или только на одну.

Кроме этой забавы да изучения стен и смрадной дыры в полу, он спал и провел во сне большую часть двух истекших суток. Сон в данном случае являлся полезным даже необходимым, так как заживление ушибов и особенно трещины в нижней челюсти шло быстрее, а дергаться до обретения нужной физической формы было бессмысленно.

Наконец внутренние часы Тревельяна подсказали, то наступает утро третьего дня. Он откусил от лепешки, убедился, что с челюстью порядок, быстро проглотил двухдневный рацион, запил водой и поинтересовался:

«Ну, дед, что скажешь?»

«Что скажу? — пробурчал командор. — Попал ты, парень, как кур в ощип!»

«Это само собой, но я о другом: причина, причина! С чего хватать ничтожного рапсода и хоронить в каземате? Да еще по-тайному, по-тихому!»

«Может птичка наша расстаралась? Приехала домой учинила дядюшке скандал? Ну, а он...»

«Это вряд ли. Дядюшка — крепкий кадр, скандалом его не проймешь. К тому же были у него большие планы насчет меня и птички. Я вот думаю...»

«Да?» — поторопил его Советник.

«Помнишь, как этот важный хмырь меня назвал? Рапсод-отступник! И добавил, что Братство из-за меня тревожиться не будет, даже больше — он что-то еще хотел добавить, но не решился. Подозрительно, а?»

«Подозрительно, — согласился командор. — Опять этот медальон с пророчеством. Знаешь, такие предсказания и мне под силу. Вот, например, когда я колонию дроми штурмовал у звезды Барнарда. У меня эскадра крейсеров, фрегаты и транспорты с десантным корпусом, а у них — три занюханных ствола с ракетами да силы самобороны. Я им тоже мог бы пару голограмм отправить! В одной все живые стоят, только руки вверх, а на другой — руины и обугленные трупы… Чем не пророчество?»

«Ну и как, отправил?» — спросил Тревельян.

«Нет. Скомандовал огонь из всех калибров и сбросил десантников. Что поделаешь! Жестокие были времена, суровые... — Испустив ментальный вздох, командор задумался на секунду, потом сказал: — Похоже, все-таки, что Братство тебя продало, внучок. Ну, не Братство, так этот Аххи-Сек, наставничья задница! Ему ведь чего надо, раз ты с планеты не убрался? Надо фасон держать, то есть, чтобы предсказание исполнилось! Вот он и стакнулся с кем-то, и тебя упрятали... может, заплатил или обещал услугой отдариться... скажем, возбуждающим бальзамчиком».

«Стакнулся с кем-то... — повторил Тревельян, не обращая внимания на подковырку деда. — А с кем? С кем, я спрашиваю? Это ведь непростые люди, особенно начальничек их, который щеки надувал. Ты ведь пойми: пока ехали, я над ним потешался, а он, значит, надо мной… Большой хитрости мужик! Профессионал! — Тут он пощупал челюсть и добавил: — И бьет крепко».

«Профессионал, хитрец и бьет крепко, — повторил Советник. — Ну, и что тебя удивляет? Во всех царствах-государствах есть служба с такими профессионалами тем более в империях».

«Служба, может, и есть, но у нас о ней никакой информации. Ни о службе, ни о возможных ее связях с Братством, ни о таких вот замках в лесу с тайными темницами... Полтора века наблюдали за автотронами, а об этом данных нет!»

«Как нет? Теперь есть! — возразил командор. — Данных теперь — выше крыши! И что будешь с ними делать, паренек? Что вообще ты намерен делать?»

«Песни петь». — буркнул Тревельян. Поднялся, встал среди своей каморки, задрал голову вверх и запел. Голос у него был сильный, громкий, стены темницы резонировали, и пение наверняка было слышно в верхнем коридоре, а может, и по всей тюрьме. Он исполнил на русском «Врагу не сдается наш гордый «Варяг», потом на английском «Правь, Британия, морями» и начал на французском «Марсельезу»‚ но в этот момент люк лязгнул, приоткрылся.

— Эй, отродье паца! — рявкнул стражник. — Прекрати!

— Я рапсод, — с достоинством сказал Тревельян.

— И что с того?

— Рапсод должен упражняться в своем искусстве. Иначе как я буду петь на пирах, и увеселять людей?

— Теперь ты никого не будешь увеселять, — сообщил стражник. — Никого и никогда.

— А разве вы, обитающие в этой крепости, не люди? — спросил Тревельян и, не дождавшись ответа, снова запел.

И пел, с перерывами на еду и сон, целых восемь дней. Пел большей частью, древние земные песни, «Интернационал» и «Янки дудль», «дубинушку» и «долог путь до Типперери», «Очи черные» и «Боже, царя храни». Пел во весь голос, и от того стража не слышала, как он шаркает ногами, ползая по стенам, и иногда свергается вниз с шестиметровой высоты. Стены темницы сложили без раствора из плотно пригнанных друг к другу плит, но все же, между ними были щели и трещины, где поменьше, а где и побольше. Большие Тревельян аккуратно расширял своим лазером, совсем чуть-чуть, чтобы только зацепиться пальцами. Влезть наверх по стенке не составляло для него труда, но дальше шел потолок, и из самой удобной позиции до люка оставалось около метра. План его был таков: в то мгновение, когда откинут крышку, уцепиться за стражника, рвануть наверх и, пользуясь всеобщим ошеломлением, вырубить охрану. Вряд ли пищу разносили целым взводом, а успокоить троих-четверых он смог бы в полной тишине и быстро. Дальше действовать по обстоятельствам, либо бежать, либо остаться и переловить тюремщиков. Ему казалось, что это тайное узилище в лесу невелико — может, сидят тут несколько особо ценных заключенных, а сторожат их ленивые мерзавцы числом десятка два. Повязать бы их, не пуская кровь, и добраться до лютни... Лютню с пугалкой и передатчиком он бросить не мог.

План был вполне реален за исключением единственной проблемы: он пока что не придумал, как закрепиться у потолка, чтобы пролезть в люк с необходимой быстротой. Нужна надежная опора, а где ее сыщешь на гладком потолке? Разорвать пончо и сделать петлю? Но как закрепить ее поосновательней?.. Тревельян размышлял на эти темы, распевая во весь голос: «Сижу я на нарах в темнице сырой, вскормленный в неволе орел молодой». Однако песня древних террористов не подсказала выхода, иперешел к классическим ариям, исполнив «Сатана там правит бал» и «Паду ли я, стрелой пронзенный». Затем ему вспомнились Чарейт-Дор и Лидочка, младший пилот-навигатор с «Пилигрима». Потянуло к любовной лирике, и Тревельян начал было «Я встретил вас», но тут наверху послышались странные шорохи. Он смолк, прислушался и, не услышав ничего, вжался в угол и приготовил на всякий случай свой лазерный хлыст.

Лязгнула крышка люка, и сверху свесился человек. В отблесках факелов Тревельян разглядел его лицо — широкоскулое, бледное, лишенное всяких следов растительности. Безволосый! Воин, несомненно... Убийца? С шести метров он не мог достать его хлыстом, но если солдат спрыгнет в камеру...

— Ивар? Ты где? Я ни черта не вижу. — раздался знакомый голос, а вслед за ним сверху упала веревка. Вылезай! Быстрее!

К люку Тревельян взлетел как выпущенная из клетки птица. Там, в нешироком коридоре, валялись тела трех стражников, стояла корзинка с кувшином и сухой лепешкой, и с пронзительным писком метался под каменными сводами Грей. Завидев хозяина, он тут же рухнул к нему на плечо, потерся о щеку мохнатой мордочкой и довольно заурчал. Безволосый солдат прикоснулся к браслету на предплечье, что-то щелкнуло, и перед Тревельяном возник Хьюго Тасман. Они обнялись.

— Не удивляйся, у меня проектор, — сказал Тасман, демонстрируя свой браслет. — Тут оказалось девять олухов, и каждый теперь присягнет, что на них напал какой-то бешеный дикарь. А Уго-Тасми сейчас на своем корабле болтается у побережья и, очевидно, ловит рыбку... С ним верная команда, и парни точно знают, что хозяин не отлучался. — Его зубы сверкнули в усмешке, на всякий случай...

— А эти что? Мертвы? — Тревельян покосился на стражей.

— Ну почему же? Как сказал один из местных властелинов, к исполняющим долг относись с почтением... — подняв край туники, Тасман показал кобуру с парализатором. — Придут в себя через пару часов и вспомнят безволосого бандита. А мы тем временем... — Он включил и тут же выключил браслет, превратившись на секунду в уроженца запада, по виду — богатого купца.

— Мнится мне, что ты не только КПЖ с генератором утащил, — заметил Тревельян. — И много у тебя таких забавных штучек?

— На мой век хватит. Пошли!

В конце коридора была крутая лестница, и, судя по длине, камеры располагались в глубоком подземелье. Поднявшись на несколько ступенек, Тревельян оглянулся и спросил:

— Тут кто-то еще есть? Другие узники?

— Никого, кроме тебя. — Лицо Тасмана стало задумчивым. — Слышал я о таких секретных апартаментах, но видеть не видел... Здесь обычно те сидят, кто не вписался в легальное правосудие. Вины как будто нет, вешать не за что и в Висельных Покоях тоже держать неудобно, а все же надо изолировать. К примеру, слишком любопытного рапсода.

— Люди, которые меня схватили... Ты что-нибудь о них знаешь? Может, они с Братством связаны?

— Может, и связаны, но об этом мне ничего не известно. А люди, думаю, из Ночного Ока, тайной имперской службы, что разрешает по-тихому всякие проблемы. Кое кого я даже лично знаю... — Тасман поднимался по лестнице, перепрыгивая через несколько ступенек. — Я ведь, Ивар, почему забеспокоился? Есть у меня надежные помощники, плачу им золотом за каждую услугу, можно сказать, своя агентурная сеть в Семи Провинциях. Один за тобой присмотрел, когда ты в карету садился, и тех четверых описал, что были с тобой, другому я велел встречать тебя в Мад Дегги, о чем передали барабанами...

— Через сигнальные вышки? Разве такое возможно? — спросил удивленный Тревельян.

— Возможно, все возможно, если платишь. Ну, отбарабанили мне, что ты не прибыл. Очень подозрительно, учитывая вид твоих попутчиков... Ну, а потом зверюшка твоя прилетела, умница-шерр! Яхту нашел, спустился прямо мне на плечи и как заверещит! Показал дорогу, и вот я здесь.

— Умница-шерр... — повторил Тревельян, благодарно поглаживая мягкую шерстку. Грей пискнул — он был чуток к ласке.

Они поднялись в каземат с массивной, прочной дверью, сейчас распахнутой настежь. Тут, между лавкой и топчаном, лежали еще двое охранников, и на одном Тревельян обнаружил свой пояс с кинжалом, а на другом — ушные украшения. Мешок нашелся на полке, вделанной в каменную стену, но в нем были только лютня и принадлежности для разжигания огня. Плащ, шкатулка с медальонами, фляжка и даже пергамент с манускриптом С’Трелла Основателя исчезли, не говоря уж о деньгах, экспроприированных Важными Бакенбардами.

Тревельян наклонился, снял с бесчувственного стража пояс и кинжал.

— Я все пытаюсь сообразить, почему тебя схватили, — раздался за его спиной голос Тасмана. — Вроде ты никому не насолил, кроме капризной девицы. Конечно, Ниган-Таш, дядя ее, большой вельможа, но не самодур, и слывет человеком справедливым... Информация из первых рук, от Лат-Хора, моего приятеля. Они с Ниган-Ташем...

— Ниган-Таш здесь ни при чем, — сказал Тревельян, застегивая пояс. — Ты ведь в курсе, что я в Мад Дегги направлялся, к нашему Великому Наставнику... Так вот, кто-то не хочет, чтобы ятуда попал.

— Кто? Есть гипотезы?

— Есть. Но пока, извини, я ими делиться не буду. — Он заглянул в мешок, недовольно хмыкнул и проворчал: — Тоже мне Ночное Око, имперская служба! Пацы вонючие! Грабители!

— Ты не нервничай, я тебе приготовил кой-чего в дорогу, — молвил Тасман. — Арбалет, еда, монеты, а еще... еще сюрприз! — Он загадочно усмехнулся.

— Какой сюрприз?

— Увидишь. Ты ведьв Мад дегги собрался, не пешком же тебе туда идти!

Миновав мрачный холл и дворик с недвижным телом стража у ворот, они углубились в лес по грунтовой дороге. Тревельян шагал и раздумывал, сказать ли коллеге про шкатулку с двумя медальонами или нет; посовещался с командором и решил, что не стоит. Не сейчас. Вот когда он разберется с Аххи-Секом и вызовет транспорт для возвращения на Базу, тогда, пожалуй, время поговорить... Кто бы ни прятался в тени Великого Наставника, его пророчества нельзя считать неотвратимыми: вот он, Тревельян, угодил в темницу, как предсказано, но все же выбрался оттуда! Значит, и крюк для Тасмана вещь гипотетическая; захочет, улетит с Тревельяном на Базу, дождется «Пилигрима» и...

Обогнув густые заросли бамбука, он замер в восхищении. Тут, на небольшой поляне у дороги, стояла колесница, запряженная серым рысаком, а к ее передку были привязаны поводья еще одной лошади. То был могучий жеребец, черный как ночь, с серебристой гривой и белой полосой вдоль хребта, с гибкой лебединой шеей, длинными ногами и широкими крепкими копытами. И он был под седлом! Старинная земная упряжь в полном сборе: седло, к которому приторочен арбалет, седельные сумки, уздечка, стремена, подпруга... Но главное — конь! Чудо как хорош!

Тасман, улыбаясь, наслаждался его изумлением.

— Кличка Даут, потому как любит иногда кусаться, — сказал он наконец. — Приучен ходить под седлом и в колесничной сбруе, но только в одиночку — партнеры ему не нравятся, грызет. В лесу ты на нем царь и бог, Ивар, никто не догонит! Лесом и поезжай, а на дорогу верхом не суйся — это вызовет ба-а-альшое удивление. К тому же искать тебя могут на дороге. Но если ночью... да, ночью можно рискнуть. Промчишься мимо постов, где не заметят, где примут за зверя или демона... А за ночь ты на Дауте двести километров одолеешь.

— Двести! — восхитился Тревельян. — Неужели двести?

— Это не земной конь, Ивар. Здесь лошади быстрей, выносливей и умней. — Тасман погладил бархатные ноздри жеребца, пошептал ему что-то в ухо. — Ну, садись и отправляйся лесом на север, а я на дорогу поеду. То есть не я, а купец Хуваравус из Тилима, который затем исчезнет, словно его и не было. — Он прикоснулся к браслету и стал смуглым, рыжеволосым и невысоким человеком запада.

— Спасибо тебе, — сказал Тревельян, поднимаясь в седло. За то, что выручил, спасибо, и за этого коня тоже. Если захочешь улететь со мной, если решишь вернуться… Словом, не думай ты об этом проклятом крюке! Тут, Хьюго, есть варианты.

— Варианты есть всегда, — философски заметил Тасман и положил руку ему на колено. — Послушай, Ивар... тогда, на моем острове, я не все сказал... не все, ибо часть истории с моим неудавшимся плаванием — анализ сделанных ошибок. Сейчас я поступил бы иначе... Я полагаю, нельзя навязывать чужому миру то, что он не приемлет, к чему не готов, что идет вразрез с его традицией. Но Осиер велик, и где-то кто-то в нем желает странного. Кто-то недоволен, понимаешь? Не обижен более ловким и сильным соседом или имперским чиновником, не возмущен налогом или решением суда, не затевает бунт против правителя, желая большей власти, не потерпел фиаско влюбви или поражение на дуэли... И в этих случаях люди будут недовольны, но по-иному, по-иному... Истинно же недовольные те, кто ощущает беспокойство без видимой причины и жаждет чего-то такого, чему нет места в повседневном бытии. Чего-то необычного, возвышенного…

— Ты говоришь о романтиках? — спросил Тревельян.

Тасман улыбнулся, и голограмма купца Хуваравуса послушно повторила улыбку.

— Я говорю о недовольных, но ты, коллега, можешь называть их романтиками. Я отыскал бы их, набрал экипаж и отплыл в заокеанские земли… Но поздно! Время мое ушло, Ивар. Теперь ты решаешь, что делать, делать ли что-то вообще.

Кивнув, Тревельян пожал его руку, тронул поводья и неторопливо направился в лес. Древесные ветви сомкнулись над ним, спрятали от неба, облаков и солнца, укрыли от чужого глаза, обволокли густыми тенями и негромким прерывистым шелестом. Даут шел легко, потряхивая серебряной гривой, переступая длинными, точеными ногами и изредка пофыркивая. Утренний воздух был свеж и прохладен, и в нем разливался терпкий запах смолы.

— Удачи! — долетело издалека, — Удачи тебе, Ивар! Потом, совсем уже тихо: — Ищи! Ищи недовольных!