"Личный досмотр" - читать интересную книгу автора (Адамов Аркадий Григорьевич)ГЛАВА 6. ОПЕРАЦИЯ «ЩУКИ»Весь день перед отъездом Засохо не выходил из номера гостиницы. Валялся на кровати, лениво читал и думал. Мысли были разные. Одна, самая робкая, державшаяся где-то позади других, тем не менее все время досаждала ему: «Не пора ли упаковываться?» Слава богу, есть деньги, квартира, дача… Не пора ли?.. Ведь опасно. И этот последний указ. Черт возьми, расстрел! Ну нет! У него ведь еще маловато капитала. Впрочем, зачем пороть панику, до расстрела дело ведь не дойдет. Он стреляный воробей. И вообще к черту!.. И тут же приходили другие мысли, деловые, расчетливые, жадные. Как, например, нащупать каналы, по которым работает Евгений Иванович? О, это хитрая бестия. Делец первой руки. Связи у него блестящие! Но и он, Засохо, тоже не дурак. Почему он должен состоять при чужом «деле»? Конечно, у Евгения Ивановича есть чему поучиться. Хватка! Нюх! Наконец, методы! К примеру, Засохо с ним за все последнее время не смог ни разу встретиться. Хитер! Так никакой ОБХСС не страшен! Все это, конечно, так. Но хватит! Засохо уже научился. Почему же он должен питаться объедками со стола этого хапуги? Было время — еще совсем недавно, — когда Засохо не хотел даже и думать о том, через какие «каналы» Евгений Иванович получает товар. Но то время прошло. Засохо как-то подсчитал, сколько с каждой операции получает он и сколько, даже приблизительно, загребает Евгений Иванович. Подсчитал и ахнул! Вот после этого он и решил — все, баста! Надо ставить свое «дело»… Эта мысль с каждым днем теперь все сильнее овладевала им, не давая покоя. О чем бы теперь Засохо ни думал, он в конце концов приходил все к тому же: надо начинать свое «дело». Но избавиться от Евгения Ивановича не так-то просто. И Засохо, багровея, сжимал кулаки. «Нервы, — через минуту ворчал он. — Нервы, будь они прокляты!» Потом он начинал думать о Надьке Огородниковой. Дрянь такая! Надо и от нее избавляться! Но за ней — цепочка. Юзек, например. Ох, что-то беспокоит его этот Юзек. Правда, он благополучно увез последнюю партию. Засохо внимательно наблюдал за окнами вагона-ресторана. Когда поезд тронулся, ни одно из них не было закрыто занавеской. И все-таки Юзек его беспокоит. Нет уж, пусть эта цепочка остается Евгению Ивановичу. А он, Засохо, создаст свою. Конечно, это не так просто в Бресте. Проклятый город! Не пришли он сюда Надьку, так вообще не с кем было бы работать. А она нашла только старуху Клепикову. А ведь как искала! Подумать только, на весь город одна эта старуха! Пашка, шофер, что машину угнал, не в счет. Пустой парень, и ударил-то Андрея со страху. Да, тут пойди создай новую цепочку! Артур Филиппович вскакивал, взволнованно ходил по комнате, потом наливал себе рюмку коньяка, прихваченного еще из Москвы, заедал ломтиком лимона. Но тут сквозь плотный строй бодрых, жадных мыслей снова протиснулась было та, заячья: «А не пора ли упаковываться? Ведь указ…» Он поморщился, как от зубной боли, легкой, но неотвязной. Вечером Засохо не спеша уложил в чемодан свои вещи. Спал он неспокойно. Снилась всякая ерунда. Один раз даже проснулся с коротким вскриком. Проклятый сон он тут же забыл, а вот сердце разболелось. Под утро уснул спокойнее. На вокзал он приехал к самому отходу поезда. Купе мягкого вагона первого класса было рассчитано на двоих. Попутчиков Засохо любил. Беседы, рассказы, расширяешь кругозор, узнаешь новых людей, да и в вагон-ресторан есть с кем сходить. Войдя в купе, Засохо зорко оглядел молодого человека, устроившегося у окна. Худощавый, черноволосый, еле заметный шрам на щеке. На молодом человеке был дорогой, отлично сшитый костюм, явно заграничный галстук и модные, до блеска начищенные ботинки. Осмотром Засохо остался доволен. «Солидно, весьма, — отметил он про себя. — Хотя и молод». И бодро сказал: — Здравия желаю. — Здравствуйте. Уложив чемодан и скинув пальто, Засохо остановился перед окном, за которым медленно уплывал назад пасмурный, в черных лужах перрон с равнодушными носильщиками и провожающими. — Так. Прощай, Брест, — деловито произнес Засохо, усаживаясь на диван. — А вы что же, до самой Москвы едете? — обратился он к своему попутчику. — Именно. — «Из странствий дальних возвратясь»? За рубежом побывали? — Нет. Здесь, в Бресте, сел. Засохо видел, что молодой человек не очень расположен к знакомству, словно бы даже робеет перед посторонним. Таких людей он не уважал. Правда, они были безопасны, но зато и интереса не представляли. Однако целый день, проведенный накануне в пустом номере гостиницы, делал Засохо на этот раз особенно общительным. — Раз уж нам суждено пробыть энное число часов вместе, разрешите познакомиться, — церемонно произнес он, привстав. — Засохо, Артур Филиппович, работник треста. В командировке здесь у вас был. Молодой человек отложил газету и равнодушно пожал ему руку. — Очень приятно, — и, в свою очередь, представился: — Соловей Павел. Железнодорожник. Засохо с интересом посмотрел на своего попутчика. Для крупного работника он был слишком молод, но в то же время на рядового тоже не очень-то походил. — В Москву едете по делам? — опять спросил Засохо. — Нет. В отпуск. Хочу в театры походить. В Бресте жизнь не ахти какая веселая. — А семья здесь осталась? — Какая там семья, — небрежно махнул рукой Павел. — Дядюшка один. Пенсионер. Да и с ним редко вижусь. Все в рейсах. Километры наматываю. Слово за словом, все больше приоткрывался для Засохо его случайный попутчик. Да и Павел становился все разговорчивее, словно оттаивая под заинтересованными, участливыми вопросами Засохо. Наконец он окончательно отложил газету и закурил. При этом Засохо невольно отметил про себя, что Павел курит самые дорогие сигареты. У него все больше росло ощущение, что попутчик его чего-то не договаривает. Из дальнейшего разговора выяснилось, что дядюшка Павла в прошлом работал по торговой части. «Небось упаковался, сукин сын», — завистливо подумал Засохо. И тут вдруг ему на ум пришла мысль, от которой даже ладони внезапно стали влажными от пота. Чтобы не выдать своего волнения, Засохо снял очки и стал тщательно протирать стекла. Но с этой мыслью следовало, однако, подождать. И Засохо, водрузив очки на прежнее место, уже с особым вниманием следил теперь за каждым словом своего попутчика, продолжая обычный дорожный разговор. Артур Филиппович прекрасно знал особенность такого дорожного разговора, когда собеседники неизвестно почему проникаются внезапной симпатией друг К другу и с откровенностью, на которую при других обстоятельствах ни один из них никогда бы не пошел, начинают делиться с незнакомым человеком самыми сокровенными своими мыслями и заботами. — В прошлом году умерла его жена, — продолжал рассказывать Павел. — Один остался. А домик, хозяйство кое-какое. Ну, я к нему и перебрался. Иной раз привезешь ему оттуда, — он сделал легкий жест назад, в сторону границы, — чего-нибудь из шмоток или так… Засохо ликовал, ничем, однако, внешне не выдавая своего состояния. Племянник совершает загранрейсы! У дяди отдельный домик! Вскоре он предложил пойти в ресторан: время было подумать об ужине. За столиком, среди шума и гама, разговор принял безобидно-шутливый характер. Неважный, хотя и дорогой, коньяк, целый графинчик которого распили новые приятели, окончательно скрепил их дружбу. Из ресторана они возвращались, бережно поддерживая друг друга, и проводники с улыбкой открывали перед ними тяжелые тамбурные двери. Добравшись до купе, Засохо еще в дверях торжественно объявил: — А теперь — последний тост. У меня тут припрятано… И он полез за чемоданом. — Нет, это у меня припрятано, — возразил Павел. В конце концов оба вытащили по бутылке коньяка. Решили выпить по рюмке из каждой. Первый тост был на «брудершафт», и растроганные приятели громко облобызались. Второй тост произнес тоже Засохо. — Павлуша, надо уметь жить. Чтобы было хорошо. За умных людей, которые это умеют! И, не дожидаясь ответа, Засохо опрокинул рюмку. — Верно, — усмехнулся Павел. — Видали мы таких. И тоже выпил. Спал Засохо беспокойно. Среди ночи, проснувшись, пососал таблетку валидола, жадно напился воды, вздыхая, улегся снова и, наконец, заснул. Внизу сквозь стиснутые зубы могуче рычал во сне Артур Филиппович. Наверху неслышно дышал Павел. Утром Засохо проснулся мрачный, с головной болью, но полный нежности к своему новому другу: на этот счет Засохо был великим артистом. Приближалась Москва. Проводники уже собирали постели, раздавали билеты. — Павлуша, ты где остановишься? — спросил Засохо. — В гостинице, — беспечно ответил Павел и туманно пояснил: — Друзья-приятели… «Я не должен его упустить, — говорил себе Засохо. — Это то, о чем я мечтал. Это начало моего собственного „дела“. — Но сначала заедем ко мне, — решительно объявил Засохо. — Посмотришь, как живу. И план наметим. Мы с тобой за эти дни всяких радостей вкусим, вот увидишь, и… и о делах, быть может, перемолвимся. При этом громадные его совиные глаза за стеклами очков смотрели так лукаво и игриво, что Павел засмеялся. — Скажи, пожалуйста, «вкусим»… Интересно даже. За окнами вагона уже мелькали высокие пригородные платформы, проносились зелеными вихрями поезда электрички, в паутине запасных путей появились стада пустых вагонов. Это была уже Москва. В то утро Жгутин впервые после болезни пришел на работу. Он бодрился и старался не подать виду, что чувствует себя все еще неважно. И люди потянулись в кабинет начальника таможни, откуда все эти дни доносились лишь зычные разносы Филина. К Жгутину приходили с делом и без дела, просто так. Поэтому в кабинете вечно толпился народ, и Жгутин редко набирался духу, чтобы выставить всех за дверь. В то утро Федор Александрович, чувствуя доброе отношение к себе окружающих, растроганно благодарил за приветствия, шутил и смеялся, но когда ему пытались жаловаться на Филина, сердито отвечал: — Не могу же я, голубчик, так вот сразу отменять его приказы. Я болел, а он работал. Понимать надо. Но разберусь, будьте спокойны. Сердился же Федор Александрович потому, что прекрасно понимал, что жаловались на Филина справедливо. С досадой увидел он, что за его отсутствие Филин наложил взысканий столько, сколько сам Жгутин не накладывал и за полгода. Причем взыскания получили даже лучшие работники, такие, например, как Шалымов. И что это еще за дурацкая формулировка: «За неправильную работу с кадрами»? Ну, что она означает? Когда Федор Александрович спросил об этом Филина, тот сухо ответил: — Это означает, что товарищ Шалымов распустил людей в своей смене. Только и всего. — Есть факты? — А вы думаете, я чем руководствуюсь, чувствами? — холодно, со скрытой насмешкой, в свою очередь, спросил Филин. «Он стал себе много позволять», — отметил про себя Жгутин. Прощать подобную дерзость он не привык и, вспыхнув, сказал: — Я вас, кажется, тоже распустил. Забываться стали! Я еще сам оценю эти факты. И, может статься, опять «подорву ваш авторитет», — насмешливо закончил он. Филин угрюмо молчал. Спустя некоторое время Жгутин вызвал Шмелева. — Ну-с, Андрюша, командировка тебе в Москву выписана. — Спасибо, Федор Александрович, но я еще не знаю, как сложится. Если завтра утренним не уеду, то верну. — Нет, милый, у нас для тебя тоже поручение есть. Жгутин бодро встал, обошел стол и, подойдя к сидевшему в глубоком кресле Андрею, энергично взъерошил волосы у него на голове. — Что из Москвы-то пишут? Андрей понял, кого имеет в виду Жгутин, и отрицательно покачал головой. — Неужто не пишет? — Нет. Жгутин нахмурился. — А ты? — Написал два письма. Не отвечает. — Черт знает что! Вот будешь в Москве — зайди. Проведай сына. — Зайду, что ж делать. — Ты голову-то не вешай, — рассердился вдруг Федор Александрович. — Это не только твое право, а, если хочешь, обязанность твоя! Что сын без отца? Так, недоразумение. Андрей строго посмотрел в глаза Жгутину. — Сын мой без отца не будет. Не позволю я этого. — Вот, другой разговор. — Жгутин вдруг хитро прищурился. — Ну, а выговор-то пережил? Андрей сдержанно ответил: — У меня, Федор Александрович, и без того переживаний хватает. Мелкие подлости меня уже не трогают. — Ишь ты, — удивился Жгутин и, посуровев, добавил: — Меня же, голубчик, всякие подлости невозможно как трогают. А врач волноваться запретил. Вот как хочешь, так и живи теперь. — Как же вы хотите жить? — улыбнулся Андрей. Жгутин снова разворошил волосы у него на голове, но теперь это лишь выдавало его волнение. — А как жил, — неожиданно дрогнувшим голосом сказал он. — Мне, милый, меняться поздно. Жгутин вдруг рассердился. — И ты, пожалуйста, запомни: коммунист должен драться за справедливость во всем. Меня, например, волнует такой выговор, как у тебя. — На все нервов не хватит, Федор Александрович, — чуть снисходительно возразил Андрей. — Должно хватить, особенно у вас, у молодых! Ты же коммунист, Андрей. Андрей тихо ответил: — И он тоже… — Ну и что? Да на такой случай у нас есть партийное собрание и его воля! — Жгутин на секунду умолк, потом в глазах его мелькнула лукавая искорка, и он вдруг решительно рубанул ладонью воздух. — Эх, уж скажу раньше времени. Выговор твой я отменил. Несправедливый выговор! И Филин сам это понимает. Вот так. И на партийном собрании об этих делах еще поговорим. Ну, а теперь счастливого тебе пути. И возвращайся быстрее. Ждать тебя будем. Черт знает, как-то привыкаешь к хорошим людям! Андрей улыбнулся. — У вас в Бресте много хороших людей. Мне даже кажется, больше, чем в других местах. — «У вас в Бресте», — ворчливо передразнил его Жгутин. — Я надеюсь, что это уже и твой город. — Верно, верно, — засмеялся Андрей. — Он и мой теперь. Как-то незаметно все в нем полюбил. И бульвар Мицкевича, и парк, и улицу Ленина, и вокзал, и даже гостиницу «Буг» — она мне вначале очень мрачной показалась. А над всем этим — крепость! Знаете, брожу, брожу по ней и все новые уголки открываю, где битва шла, где кровь лилась. И так воображение разыгрывается, так я все перед глазами вижу, что озноб пробирает! Жгутин тепло поглядел на Андрея. — Я вижу, расчувствовался ты, милый, перед отъездом. Ну, да надеюсь, хоть не зря съездишь. — Не знаю, Федор Александрович, — чистосердечно признался Андрей, — дело-то непривычное. Его и в самом деле беспокоила эта поездка. А Ржавин вчера, вместо того чтобы все толком рассказать, лишь назначил свидание в Москве. «Если все будет, как задумали, — многозначительно сказал он на прощанье. И добавил: — Остальное потом, чтобы сразу не перегружать твою больную голову». После этого расспрашивать его уже было бесполезно. — Вечером-то зайдешь? — спросил Жгутин. Андрей, подумав о том, что ему предстоит этим вечером, только огорченно вздохнул в ответ. А вечером Андрею надо было идти к Наде Огородниковой. Так велел Ржавин. Как всегда с шуточками, он вчера сказал: «Ты теперь человек одинокий. Посети. Думаю, она какой-то секретик тебе сообщить хочет. Ведь приглашала. А главное, насчет поездки в Москву обязательно вверни. Увязываешь?» Андрей вынужден был согласиться. Еще днем он позвонил Наде по телефону в магазин. Долго ждал, пока ее позовут, борясь с искушением положить трубку, потом заставил себя беззаботным тоном сговориться о встрече. …Было уже часов восемь вечера, когда Андрей пересек темный, но уже немного знакомый двор и без особого труда нашел нужную дверь. Надя открыла ему сразу, она точно ждала его у двери. Раскрасневшаяся, в каком-то очень пестром и, как всегда, открытом платье, крупная и ладная, под стать Андрею, она вдруг обняла его за шею и, властно притянув к себе, поцеловала в губы. Андрей опешил от неожиданности. Надя как бы сразу, с порога, решила определить их отношения на будущее или по крайней мере на этот вечер. В комнате был накрыт стол. На кушетке валялась гитара с пышным бантом на грифе. В углу светился зеленый глазок приемника. Стены были увешаны фотографиями. Над кушеткой висел зеленый немецкий коврик: около стада овечек целовались пастух и пастушка. Андрей опустился на кушетку, от смущения повертел Надя уловила отчужденность гостя и, задетая, подумала про себя: «Зачем же он пришел? А я-то, дура, сразу на шею бросилась». Но в конце концов она решила, что Андрей просто стесняется. Разговор медленно вползал в нормальную колею. Потом они сели за стол. Андрей заставлял себя пить, но скованность все еще не оставляла его. Это начинало уже его злить. И после очередной рюмки он вдруг дерзко поцеловал Надю в губы, И этот невольный его порыв сделал больше, чем любые самые продуманные слова. Сразу возникла та непринужденность, то веселое и бесшабашное настроение, при котором уже был невозможен разговор о любви, разговор, к которому вела Надя и которого всеми силами хотел избежать Андрей. Надя пела, но необычные свои «душещипательные» романсы, а какие-то разудалые, звонкие песни — такое вдруг настроение почему-то охватило ее. Потом они пели вместе, и Надя не могла удержаться от смеха. — Ты же совершенно не умеешь петь! Тебе слон наступил на ухо! Андрей окончательно освоился и, улучив момент, как бы между прочим, сказал, что завтра едет в Москву. Он тут же заметил, как подействовали на Надю его слова. Она задумалась, резкая складка неожиданно пересекла лоб, и глаза потухли, отяжелевший взгляд их словно ушел куда-то внутрь, освещая какие-то притаившиеся там мысли. Надя как будто сразу постарела. Андрей сделал вид, что не замечает этой перемены. Он даже принялся рассматривать пухлый альбом с какими-то фотографиями. А Надя думала… Андрей едет в Москву. Туда же уехал вчера Артур Филиппович, уехал к своему «шефу» и там расскажет о ней, о Наде. Он, конечно, будет ругать ее, он свалит на нее все свои неудачи, все просчеты. Да, да, уж она-то его знает. А что потом? Они все равно не обойдутся без нее. Она — это Юзек, это путь контрабанды, это квартира, где можно спрятать что угодно, можно встретиться с любым человеком и самому прожить сколько надо, прожить незаметно, тайно. Нет, без нее они не обойдутся. А она без них, без Засохо?.. Впервые пришла Наде эта мысль в тот момент, когда ночью захлопнулась дверь за разъяренным Артуром Филипповичем, а она в бессильной злости залилась слезами и упала на кушетку. Вот тогда, вдоволь наплакавшись, Надя и подумала: неужели же она так неразрывно связана с этим страшным человеком? Неужели он так крепко зацепил ее этим проклятым «раменским делом»? Она даже не знает, что именно он может рассказать про нее, но… страшно. Все равно страшно. А что делает Засохо сейчас? Ведь не он достает товар, это Надя знала твердо. Не он его здесь прячет и увозит туда, на Запад. Это делают она с Полиной Борисовной и Юзек. Что же делает он? Доставляет товар из Москвы в Брест? И командует ими?.. И, между прочим, на руках всегда, как прикрытие, командировочное удостоверение. Где он их только каждый раз берет?.. Надя размышляла, а в мозгу билась злая, неугомонная мысль: «Его надо убрать, его надо утопить, его надо раздавить!..» Но как? Вдруг Надя вспомнила: ведь она знает «шефа», этого тихого, молчаливого Евгения Ивановича. Правда, они виделись всего один раз, но он оставил ей московский телефон. А что Наде делать с ним? Как что? Ведь Андрей едет в Москву, он может позвонить. Тем более что Евгений Иванович сам приглашал его. Да, да, она тогда назвала его своим дядей, и он пригласил Андрея заходить, если тот будет в Москве. Так, значит, связь есть, связь отдельная от Засохо, в обход его! Надя почувствовала легкий озноб и невольно повела обнаженными плечами. Впервые идет она против Артура Филипповича, он ей уже не кажется таким всесильным, как раньше, но все же… Она украдкой бросила взгляд на Андрея. Он продолжал рассматривать фотографии. И Надя невольно отметила про себя: красивый парень, с таким приятно крутить любовь. Он понравился даже Артуру Филипповичу, хоть он в тот раз и был зол, как черт: ведь у него конфисковали тогда контрабанду. Ничего себе, проехался к сестрице… И тут Надя даже замерла на секунду от радости. Вот чего она искала! Вот что она напишет Евгению Ивановичу. И Засохо уже не посмеет угрожать ей. Она освободится от него совсем, совсем! А тогда… Как знать, не надоест ли ей вообще эта жизнь? Как знать? Только надо все сейчас до конца выяснить у Андрея. Надя негромко окликнула его: — Андрей! — А? — он сконфуженно улыбнулся. — Извини. Увлекся открытками. Есть любопытные. Вот это твои родители, да? Да, да, это ее родители. Мать и сейчас жива, она у брата, в Новосибирске, а отец погиб в войну, в страшном сражении под Курском. Андрей пристально посмотрел на Надю. Ему вдруг стало ее почему-то жалко, захотелось схватить ее за плечи и вытрясти всю гадость, всю подлость, всю дурь из ее головы, крикнуть ей, чтоб не смела… «Она же дочь воина, погибшего в боях, и она захлебнется и утонет в этом болоте». И еще одна горячая мысль пронеслась в голове: «Ее надо спасти, нельзя, чтобы она утонула, нельзя!» А Надя еще что-то рассказывала о своих родителях, потом неожиданно сказала: — Знаешь, я вдруг вспомнила, как ты был у меня , прошлый раз. Еще Артур Филиппович тебя выпить уговаривал. — Помню, помню. — Он тебе понравился? — Нет, — решительно мотнул головой Андрей. — Неужели он нравится тебе? — Теперь нет, теперь… я его ненавижу, — это вырвалось у нее помимо ее воли, и Надя с испугом посмотрела на Андрея. Но он лишь с досадой спросил: — Только теперь? — Людей узнаешь не сразу, — и, помедлив, Надя осторожно добавила: — У него в тот день конфисковали контрабанду. Ты помнишь? — Еще бы! Он валюту вез. — Валюту?! — обрадованно воскликнула Надя и, спохватившись, уже другим тоном добавила: — Так ему и надо. «Валюту! Валюту!..» — ликуя, думала она. Значит, Надя угадала: он все-таки обманул ее в тот раз! Ведь он сказал, что вез какие-то ткани. И, конечно, то же самое он сказал своему «шефу». Вот о чем она напишет Евгению Ивановичу. Пусть знает, какие делишки обделывает Засохо за его спиной. И еще она напишет… Мысли неслись как в лихорадке, быстро, беспорядочно, но это были верные и точные мысли! И еще она напишет, что вся затея с «Волгой» провалилась по вине Засохо, одного его. И потом, когда он приехал, он тоже ничего не смог сделать, чтобы вернуть товар, спрятанный в машине. И даже еще хуже: он хотел убить Андрея, и теперь милиция идет по его следам… Да, да, она напишет пострашнее, даже то, чего нет… Надя тронула Андрея за рукав. — Так ты едешь в Москву? — Ага. — Знаешь что? Отвези письмо дяде, хорошо? — А чего же? Пожалуйста. — Только у меня нет его нового адреса. Ты созвонишься с ним по телефону. Ладно? — Ну что ж. Пиши письмо. Только учти, — и Андрей, еле сдерживая охватившую его радость, объявил: — Я еду завтра утренним. Надя торопливо сказала: — Я привезу его тебе на вокзал. …Надя в ту ночь долго возилась с письмом к «дяде». Его надо было написать иносказательно, но так, чтобы Евгений Иванович понял все до мельчайшей подробности. Наконец она в последний раз перечитала исписанные страницы и осталась довольна. «Ну, милый, — злорадно подумала она про Засохо, — уж теперь с тобой будет кончено». Из окошечка такси Засохо показывал Павлу московские достопримечательности. Машина пронеслась по подземному тоннелю, по недавно лишь возникшему широченному проспекту, мимо магазинов, зеркальные витрины которых тянулись чуть не на весь квартал, мимо новых кинотеатров. Наконец она свернула с проспекта и вскоре остановилась около высокого светлого здания. Лифт поднял друзей на восьмой этаж. Засохо двумя ключами открыл толстую, обитую дерматином дверь, и они очутились в просторной передней. — Соня! — крикнул Засохо. — Ты дома? Стеклянная дверь стремительно распахнулась, и в переднюю выбежала полная белокурая женщина в пестром халате с широкими рукавами. — Ах, Артик! Наконец-то! — бросилась она к мужу и уткнулась лицом в сырой от снега шалевый воротник его шубы. — Ну, ну, погоди, — отстранил ее Засохо, — познакомься лучше. Это Павлуша, мой новый друг, — он обернулся к скромно стоявшему в дверях Павлу. — А это моя супруга Софья Антоновна. — Здравствуйте, — кивнула гостю Софья Антоновна. — Извините, ради бога. Приезжие сняли слегка припорошенные снегом пальто и шапки и, оставив чемоданы в передней, прошли через стеклянную дверь в гостиную. Комната была тесно заставлена новеньким чешским гарнитуром. Легкая, изящная мебель от этого казалась необычайно громоздкой. Засохо и его гость еле протиснулись между столом и журнальным столиком, отодвинули кресла и сели на диван. — Нам бы, Сонечка, что-нибудь перекусить с дороги, — протирая очки, сказал жене Засохо. — Я сейчас распоряжусь, — улыбнулась та и, вздохнув, выплыла из комнаты. В передней зазвонил телефон. Пока Засохо говорил с кем-то, Павел пересел с дивана в глубокое кресло и стал просматривать иллюстрированный журнал. Из передней до него доносился густой бас Засохо. — Да, да, все в ажуре. Ну, это уж слишком. В конце концов встречу вас на улице — не узнаю, — он громко расхохотался. — Да, да… Есть кое-что… Завтра? На Арбате?.. Ага, в два часа… Превосходно. Вскоре Павел стал прощаться, пообещав прийти вечером. — Непременно, — погрозил пальцем Засохо. …Вечером собрались гости. Маленький полный человек с воздушно-седым хохолком, беспокойный, как ртуть, зычным голосом рассказывал: — Только вообрази, родненький. Вдруг — ОБХСС! Где-то, на какой-то фабрике, проворовались. Я должен знать! Извинились, конечно. А один спрашивает… Вы слышите? «Откуда такой роскошный ассортимент?» — «Болею за план, — говорю, — борюсь за звание, за грамоты…» Я знаю, за что еще? Слава богу, двадцать лет по этому делу… и ни разу даже свидетелем не проходил! — Ну, ну, Афоня, — насмешливо возразил другой гость, худой, бритоголовый, в пенсне. — Не увлекайся… — А, кура тебя забери! — досадливо махнул рукой толстяк. — Ты, Дима, не в свое дело носа не суй!.. А? Что? — Хватит вам, — вмешался Засохо. — Не то мой друг плохо о вас подумает, — он подмигнул Павлу. — Это директор магазина и работник фабрики. Дружбе их двадцать лет. Павел улыбнулся. Он был в приподнятом настроении, его глаза цепко перебегали с одного гостя на другого. Разошлись поздно. На следующий день Засохо потащил Павла обедать в «Арагви». Поглощенный национальными блюдами, Павел не сразу сосредоточился на том, что вдруг, понизив" голос, начал говорить ему Артур Филиппович. Тот, наконец, рассердился. — Павлуша, ты не серьезный человек. Я тебя уже в какой раз спрашиваю: хочешь ты как следует заработать или нет? При этом ни в какой конфликт с уголовным кодексом вступать не придется. Засохо был совсем не так прост, как можно подумать, если судить по тому, что он так быстро завел этот разговор со своим новым приятелем. Дело в том, что рано утром Засохо позвонил в Брест Огородниковой и спросил ее про Соловья. Надя сонным и недовольным тоном ответила, что про такого человека она слыхала. Кажется, он действительно работал в торговых организациях Бреста. А вот где именно и как, этого она не знала. Вообще все подробности Надя обещала сообщить часа через три. И действительно, спустя некоторое время она позвонила Артуру Филипповичу и передала сведения о Соловье, в том числе о его давней судимости, о смерти жены, даже о домике, сообщив его точный адрес, и о племяннике, оказавшемся парнем ловким и практичным. Сейчас оба они уехали, закончила Надя, а куда — ей узнать не удалось. Вот только после этого Засохо и решился на деловой разговор с Павлом. И еще одно событие предшествовало их визиту в «Арагви». Это была поездка Засохо на Арбат. Там, в небольшой закусочной, он должен был ждать Евгения Ивановича, наконец-то согласившегося на встречу. Заехавший незадолго перед тем Павел объявил, что и у него есть дела в центре. Поэтому в такси ехали вместе до самого Арбата. И Засохо даже чуть не опоздал на свидание. Евгений Иванович был настроен благодушно. Он со снисходительной улыбкой выслушал отчет о поездке, но отклонил все попытки Артура Филипповича завязать доверительный разговор о «деле». Последнему это обстоятельство не понравилось — он достаточно хорошо знал своего «шефа». Поэтому Засохо решил, что надо форсировать события. Вот после всего этого друзья и оказались в «Арагви» и Засохо задал свой вопрос. Павел хитро прищурился. — Заработать всякий хочет… Но… что ты мне можешь предложить, к примеру? Засохо отнюдь не собирался сразу посвящать нового приятеля во все свои дела и планы. Он решил начать с малого и действовать постепенно, с тем чтобы в конце концов не только разжечь алчность у Павла, но, главное, поставить его в положение, когда отступать будет уже поздно. Ну, а то малое, с чего он решил начать, выглядело почти безобидно. — Пусть дядюшка разрешит останавливаться у вас, когда приеду в Брест. Да и знакомым моим, если такая необходимость появится. — Вещи оставлять не будете? — как бы между прочим осведомился Павел. Засохо, понимающе улыбаясь, заверил: — Ни в коем случае. — Та-ак… Ну, а что еще? — Письмишко передать… Да и ты, может, чего интересного привезешь… — Словом, прощупываешь? — усмехнулся Павел. Засохо пристально посмотрел на приятеля. — Ты, Павлуша, наивным не притворяйся. Утром, перед отъездом на вокзал, Андрей решил позвонить Жгутиным, проститься. К телефону подошла Светлана. — Андрюша?! — обрадовалась она. — Я почему-то была уверена, уверена… Она радовалась так искренне, что Андрею вдруг стало стыдно. Он решительно не знал, как вести себя с этой девушкой. — Ты уже едешь? — спросила Светлана. — Утренним? — Да. Вот хочу проститься. — Знаешь. У. меня сегодня нет занятий. Я тебя провожу. — Ну что ты! Не надо… — Нет, нет. Это всегда грустно — уезжать одному. Они встретились на перроне, около вагона. С пасмурного неба лениво падали снежинки, под ногами чавкал мокрый грязный снег. Светлана в своем простеньком пальтишке со стоячим каракулевым воротничком и черной бархатной шапочке казалась Андрею совсем девочкой. — Андрюша, — смущенно сказала Светлана и, покраснев, отвела глаза, — скажи, ты зачем едешь в Москву? Андрей не ожидал такого вопроса и сам смутился. — Как тебе сказать… Вообще-то командировка… А кроме того, Светка, такая тут, понимаешь, история завертелась… — С твоей… семьей? — тревожно спросила Светлана. В этот момент к ним подошла Надя. — Ах, ты не один? Извините, — сказала она, окинув Светлану быстрым изучающим взглядом, и, чему-то снисходительно усмехнувшись, добавила: — Вот письмо, Андрюша. — Обязательно передам. Светлана посмотрела на незнакомку. «Красивая какая, — невольно подумала она, потом вдруг мелькнула совсем уже пустая мысль: — И пальто чудесное, как сидит…» — Ну, ну, не буду вам мешать, — снисходительным тоном сказала Надя и снова чему-то усмехнулась. — Счастливого пути. Горячий привет там всем. Как вернешься, звони. Она ушла, оставив у Андрея какое-то неприятное ощущение фальши. Это ощущение перешло у него даже на разговор со Светланой: ей он тоже ведь не мог всего сказать. Андрей посмотрел на притихшую девушку и неожиданно поймал ее растерянный и огорченный взгляд. — Светка, — тихо и сбивчиво сказал он. — Ты… в общем… Ты не думай… Тут дело серьезное, и оно… Ну, как тебе сказать? Оно служебное, что ли, — он улыбнулся. — Личного тут ничего нет. Светлана робко подняла на него глаза. — Правда?.. — Ну, конечно. — И мне ты тоже позвонишь, когда вернешься? — Светка, — Андрей вдруг ощутил неожиданный прилив нежности. — Тебе я обязательно позвоню. Ты же мой настоящий друг. — Ага, — потупившись, кивнула головой Светлана. — Я тебя буду очень ждать. Поезд неожиданно для них дернулся. Светлана быстро взглянула на Андрея и закусила губу. Такой вот смущенной, с закушенной губой почему-то и запомнилась она Андрею. …Со смешанным чувством радости и опасения подъезжал Андрей к Москве. Сколько людей, сколько встреч ждало его здесь! Сразу по приезде Андрей направился в гостиницу «Москва», там ему должны были приготовить номер, там его ждал Ржавин. Геннадия он увидел, как только вошел в огромный, полный вокзальной суеты вестибюль гостиницы. Ржавин стоял около ювелирного киоска и деловито рассматривал что-то. — Выбираешь подарок? — спросил Андрей, подходя. — Она любит подороже. Ну, привет. Ржавин обернулся. — А-а, все-таки приехал? — А ты что думал? — Не имеет значения. Вам, сэр, приготовлен лучший из номеров. Супер-люкс, на самом верхнем этаже, но с умывальником. Номер оказался маленький и скромный. Андрей обратил внимание на две кровати. — Сосед? Ржавин церемонно поклонился. — Если нет возражений, то это я, — Польщен. Друзья уселись в кресла и закурили. — Какие новости? — спросил Ржавин. — Письмо к дяде. И телефон для встречи. — Прекрасно. Звони. Андрей набрал номер. Ответил женский голос. — Попросите Евгения Ивановича. — Кто его спрашивает? — Я из Бреста. Привез письмо. — Оставьте телефон. Он вам позвонит. Когда Андрей положил трубку, Ржавин недовольно проворчал: — Что это еще за фокусы? Евгений Иванович позвонил почти тотчас же. — А-а, помню вас, помню! Как же, — приветливо сказал он. — Письмо от Наденьки? Наконец-то! Они сговорились встретиться через час. Евгений Иванович предложил заехать к Андрею в гостиницу. Андрей запротестовал. — Что вы! Я все-таки помоложе. — Нет, нет. Где вы остановились? Андрей, наконец, положил трубку и вопросительно посмотрел на Ржавина. Тот лениво отряхнул пепел с сигареты и спросил: — Ты, кажется, меня уверял, что он и в самом деле ее дядя? — Мне так показалось. — И с Засохо он встретился случайно, только в Бресте? — Да. — Интересно, что тебе покажется на этот раз. — Ржавин решительно загасил сигарету, встал и с хрустом потянулся. — Итак, помни мои заветы. — Он вдруг остро глянул на Андрея. — По-моему, ты все еще удивляешься. А пора уже ненавидеть! Тут враги, понимаешь? Андрей ответил спокойно: — Понимаю. Но кого прикажешь ненавидеть, дядю? А если он только дядя? — А Засохо — только папа, да? Андрей нахмурился. — Это преступник. И какого только черта я сидел с ним за одним столом! — Чтобы поймать преступника, — хитро прищурился Ржавин, — иногда надо и за одним столом с ним посидеть и выпить. А потом скрутить руки или… или стрелять. Разведчик должен уметь все. В голосе его прозвучали горделивые нотки. И сейчас Андрею это понравилось. — Ладно уж. Попробую. Когда увидимся? — Ночью наверняка. Привет! Ржавин направился было к двери, но вдруг остановился. — Да! А где письмо? — Вот оно. …После ухода Ржавина Андрей подошел к окну. Внизу — самый центр города. Седая от снежного инея и потому казавшаяся еще древнее кремлевская стена, дальше два очень похожих и таких причудливых, больших красных здания рядом — музеи: один — Ленина, другой — Исторический. Пестрая лавина машин катится перед ними. Москва!.. Какие великие и грозные события видели эти седые стены, сколько раз здесь решались судьбы народа! И его, Андрея, судьба… Кто-то тихо постучал в дверь за его спиной. — Войдите! На пороге появился худощавый черноволосый человек в скромном темном костюме и темной рубашке с галстуком. Большой, с залысинами лоб, узкое, клином вниз, лицо и густые-прегустые брови, закрывавшие глаза. Надин дядя! Андрей сразу узнал его, — Здравствуйте, Евгений Иванович. Прошу вас. — Здравствуйте, Андрей. Рад вас видеть. Евгений Иванович, не читая, сунул письмо в карман. — Это потом, — объяснил он. — А пока расскажите про ваше житье-бытье, про Наденьку. Как она там? Но Андрей мало что мог рассказать про Огородникову. — Да, видно, не часто встречаетесь, — огорченно заметил Евгений Иванович. — Жаль. Вы мне нравитесь. А Надя… Вот, к примеру, в тот раз она меня познакомила… Как его? Не помните? Толстый такой, в очках… — Засохо? — Да, да. Вы его запомнили? — Попался однажды с контрабандой. — Ну, вот видите. Он мне и тогда не понравился. Андрей успокоительно заметил: — Надя не глупая. Разберется. — Как сказать, — Евгений Иванович разволновался и впервые поднял на Андрея глаза — две узкие, светлые льдинки под лохматыми бровями. — Как сказать! Наряды любит не в меру, удовольствия всякие… Чем дальше шла эта мирная беседа, тем больше недоумевал Андрей. «Какого черта мы к нему привязываемся? Это же вполне порядочный человек». Утром следующего дня в квартире Засохо раздался телефонный звонок. Артур Филиппович говорил услужливо, скромно, почти подобострастно, его обычно самоуверенный и раздраженный бас сейчас нельзя было узнать. — Да, да, я вас слушаю, — говорил Засохо. — Когда угодно… Когда, когда?.. Ага. Понял… Минута в минуту… Всего наилучшего… Засохо повесил трубку и на миг замер у телефона, пытаясь что-то сообразить. При этом на его обветренной физиономии с крупными совиными глазами и резкими складками на щеках отразились как-то сразу и беспокойство, и удивление, и любопытство. Засохо провел рукой по ежику седых волос и вполголоса задумчиво произнес: — М-да. Что бы это значило? Он с сомнением покачал головой и направился в кабинет. Там сидели Павел и Дмитрий Спиридонович", тот самый худой бритоголовый человек в пенсне, который был в гостях у Засохо в первый вечер после его приезда из Бреста. Афанасий Макарович называл его Димой, а Засохо представил как работника какой-то фабрики. Дмитрий Спиридонович сидел у Засохо давно. Когда приехал Павел, деловая часть их встречи уже закончилась и теперь все трое пили коньяк. Было заметно, что Засохо недоволен разговором с Дмитрием Спиридоновичем. Да и тот чувствовал себя не очень уютно и все время порывался уйти, ссылаясь на неотложные дела. При этом он прижимал маленькие розовые ручки к груди и смешно вертел индюшачьей голой головой. Но Засохо чем больше пил, тем решительней не отпускал его от себя. — Погоди, — примиряюще басил он, хватая гостя за пиджак и с силой усаживая на прежнее место. — Погоди. Ты меня еще плохо знаешь… Ты вот его спроси, — он указал на Павла. — На двадцать процентов будешь работать, слово даю. Это же тебе не пятнадцать. Дмитрий Спиридонович смущенно краснел и| кидая улыбчивые взгляды на Павла, неприятно резким голосом возражал: — Да с чего вы взяли? Ей-богу, и в мыслях никогда не было… Я уже у себя на фабрике насмотрелся, чем такие дела кончаются… — А ведь врешь, — умильно произнес, наконец, Засохо. — И как еще врешь-то… Ну ладно, — он махнул рукой. — Давайте выпьем, чтобы сгинул ОБХСС Неплохо, а? — Выпьем, — не очень охотно согласился Дмитрий Спиридонович и, остренько взглянув на Засохо, спросил: — Это Афоня вам наболтал, а? Засохо строго погрозил пальцем. — Афоня ничего не знает. Это только нас касается. Понятно? Дверь в кабинет приоткрылась. Софья Антоновна, просунув голову, сказала: — Артик, тебя к телефону. Когда Засохо вышел, Дмитрий Спиридонович, вздохнув, сказал: — Тяжело с вашим братом все-таки. — То есть? — удивился Павел. — Ну вот видите — обижается, — и без всякого перехода Дмитрий Спиридонович спросил:—А вы, значит, из Бреста? — Да. — И как, а? — Что «и как»? Дмитрий Спиридонович хитро прищурился. — Понимаю, понимаю. И, как видите, не обижаюсь. — Да на что обижаться-то? — Все понятно, дорогой. Кроме того, доверие Артура Филипповича — это солидная рекомендация. Поэтому есть предложение, — Дмитрий Спиридонович быстро оглянулся на дверь и, понизив голос, сказал: — Позвоните мне. А? — и нравоучительно добавил: — Чем меньше в цепи звеньев, тем она крепче. А? — Без сомнения. — Тогда пишите, — Дмитрий Спиридонович почти шепотом продиктовал номер телефона и, как-то странно усмехнувшись лишь уголками длинного и тонкого рта, добавил: — Двадцать, это тоже не подарок, если уж на то пошло. А? Ведь я, как-никак, первоисточник. И потом еще один цех у меня на стороне. — То есть? — Последние операции. Целлофан, бирки и прочее. — Понятно. — Это же все что-то стоит. А? Вернулся повеселевший Засохо, и разговор оборвался. Подсаживаясь к столику, Артур Филиппович самодовольно объявил: — Воистину: имей сто рублей, будешь иметь сто друзей. Вскоре Дмитрий Спиридонович ушел. Павла Засохо уговорил остаться и пообедать. Под конец Засохо заторопился и стал заметно нервничать. Павлу он отрывисто сказал: — Извини. Бегу. Тут, брат, такое дело… Но вечер наш. Поймав недалеко от дома такси, Засохо помчался в центр. Вышел он на улице Горького и, пройдя немного, зашел в скромное кафе. Вопреки обычаю Евгений Иванович уже поджидал его. На столике стояла закуска и початая бутылка вина. Засохо на ходу с беспокойством посмотрел на часы. Нет, он не опоздал. Евгений Иванович поздоровался с ним спокойно и приветливо, налил вина, пододвинул закуску. После первых самых обычных фраз Евгений Иванович вдруг умолк и некоторое время сосредоточенно жевал. Засохо понял, что сейчас он скажет то, ради чего так неожиданно вызвал его сюда. И ладони, как всегда, стали вдруг липкими от пота. — Вы помните Грюна? — вдруг спросил Евгений Иванович. — Он умер. — Да, умер. Но бывает, что и мертвые хватают живых. Вы, конечно, знаете, что умер он в колонии? — Кажется… — А почему не дома? Не у себя в постели? — Он грубо работал. — Нет, он работал тонко. Но один раз, всего один раз ошибся в компаньоне. — Откуда вы это взяли?! — Неважно. Гораздо важнее, что об этом узнал Грюн. Правда, незадолго до смерти. И он решил отомстить. — Интересно, как? — Грюн оставил письмо… — Интересно взглянуть. — Еще бы! Но оно адресовано не вам. — Вот как! Кому же, если не секрет? — Не секрет. Оно адресовано комиссару Мишину. — Ого! Грюн состоял с ним в переписке? — Не думаю. — Почему же он не отправил это письмо? — Он попросил это сделать меня. — И вы… — И я решил подождать. Вы же понимаете, это письмо никогда не устареет. Во всяком случае, пока жив этот компаньон. — Чего же вы ждали? — в этом месте голос Засохо предательски задрожал. — Пока тот компаньон не встанет мне поперек дороги. Пока мне не понадобится его убрать. — И вот… — Вы угадали. — И вы отправили это письмо? — Если бы я его отправил, этот компаньон уже давал бы показания на Петровке. А он пока… — Понятно. Чего же вы хотите? — Договориться с ним. Мне не нужно его крови. Пусть живет, — в этом месте Евгений Иванович брезгливо поморщился и махнул рукой. — Пусть. Но мне нужно… — Деньги? — Вы угадали. И еще мне нужна свобода. К старости я начал почему-то дорожить ею еще больше. Так вот. Свободу я себе обеспечу, ликвидировав все дела с тем компаньоном, все до последнего. А вот… — Да, как вы обеспечите деньги? — Очень просто. Я продам ему письмо. Иными словами, я не посажу его в тюрьму. Это стоит любых денег, не так ли? — Все зависит от письма. — Хотите прочесть? Засохо протянул руку через столик. — Что ж, интересно. Это был неосмотрительный жест: рука дрожала. Евгений Иванович, улыбнувшись, вынул сложенные вчетверо листки. Текст был отпечатан на машинке. — Прошу. Это копия. Пока Засохо читал, машинально вытирая ладонью влажный лоб, Евгений Иванович с аппетитом принялся за еду, потом, откинувшись на спинку стула, закурил. Засохо все читал. Собственно говоря, он уже прочел письмо и сейчас только делал вид, что читает. Он соображал. Письмо действительно опасное: Грюн много знал. Но каков подлец этот Евгений Иванович! Сколько времени связан с ним Засохо, и все эти годы, оказывается, Евгений Иванович держал его за горло. И при этом ни разу не проговорился. Ну, погоди же… Но сейчас надо думать о другом, Что делать? Где спасение? Удар был таким неожиданным, что Засохо растерялся. И в этот момент он решительно ничего не мог придумать. Тогда он попытался хотя бы выиграть время. Возвращая, наконец, письмо, он спросил: — Значит, тот компаньон встал вам поперек дороги? — Да, — решительно кивнул головой Евгений Иванович, и из-под густых его бровей на миг холодно блеснули узкие глаза-льдинки. — Представьте, он меня обманывал. И потом он оказался бездарен. Чудовищно бездарен. И это самое грустное, конечно. В голосе Евгения Ивановича прозвучало нескрываемое презрение. Засохо побагровел, но сдержался и тихо спросил: — А не думаете вы, что этот компаньон тоже может кое-что рассказать о вас на Петровке? — За кого вы меня принимаете? — тонко, одними губами усмехнулся Евгений Иванович. — Если бы он мог это сделать, то о письме Грюна говорил бы с ним не я. — «Если бы мог»? Мне кажется, за эти годы… — Ну, ну. Продолжайте. И тут Засохо вдруг обнаружил, что ничего существенного, ровным счетом ничего не может рассказать о Евгении Ивановиче, ибо тот умел всегда остаться в тени и действовать чужими руками, У Засохо были только догадки да кое-какие косвенные факты. Письмо Грюна легко перевешивало эту зыбкую чашу сведений. Засохо с яростным восхищением посмотрел на Евгения Ивановича. Так взять за горло! Нервно проведя ладонью по ежику седых волос, он спросил сразу вдруг осипшим голосом: — Сколько же, по-вашему, стоит это письмо? Евгений Иванович самым беззаботным тоном назвал такую сумму, что Засохо даже изменился в лице. Жирные щеки его из багровых стали розовыми, потом медленно посерели. Он тяжело засопел, — Это… это разбой. — Ну что вы. Это коммерция. Засохо захлебывался от гнева. Такого унижения он еще никогда не переживал. И от этого он окончательно растерялся. Бестолково передвигая на столике рюмки и тарелки с остатками закуски, он повторял: — Ах, так?.. Значит, так?.. — Может быть, он хочет подумать? — любезно осведомился Евгений Иванович, все еще продолжая игру в некоего третьего, о ком, мол, и идет у них речь, и эта игра звучала сейчас откровенной издевкой. Но Засохо уже ничего не замечал. — Да, да, подумать… — Что ж, до завтрашнего утра у меня время есть. …Артур Филиппович вернулся домой в таком состоянии, что жена, всплеснув руками, воскликнула: — Артик, что случилось? Мы погибли, да? — Дура, — огрызнулся Засохо и с треском закрыл за собой дверь кабинета. Под вечер приехал Павел. Засохо без пиджака, распустив пояс брюк, лежал на диване, закинув руки за голову, и нервно покусывал губы. Очки были сдвинуты на лоб и взгляд рассеянно блуждал по потолку. — Неприятности? — спросил Павел, усаживаясь в кресло. — Еще какие… — Кто же? — Да один там… Только не на такого — напал… Если уж я Грюна… то его-то… Слова вырывались у Засохо непроизвольно, как всплески летящих мыслей. Вдруг он сорвался с дивана и кинулся к телефону. Павел услышал его голос из передней: — Афанасия Макаровича… Слушай. Срочное дело. Что? Да, да, виделся. Так, жду. Через минуту Засохо уже снова лежал на диване, бормоча что-то под нос. Афанасий Макарович приехал вечером. Румяный, улыбающийся, со своим седым хохолком-одуванчиком на розовом черепе, он колобком прокатился по всей квартире, со всеми поздоровался за руку и, наконец, укрылся с Артуром Филипповичем в его кабинете. И снова крики Афони, как ни рычал на него Засохо, то и дело выплескивались в переднюю. Павел, стоя у телефона, только усмехался, кивком головы указывая Софье Антоновне на дверь кабинета, и та в ответ лишь досадливо разводила полными руками. — …За его же подписью будет, понимаешь, родненький? — кричал Афоня. — Тогда попрыгает!.. А? Что? В ответ что-то неразборчиво гудел Засохо. И опять доносился срывающийся на визг голос Афони: — Что ты, родненький! Завтра же… За них не волнуйся, они дело знают… Вот, вот! И его проверим. Это мысль!.. Слышно было, как он бегает по кабинету. — Ай, кура тебя забери! Ну, и спектакль же будет! Остаток вечера много пили. Засохо и Афоня, возбужденные и встревоженные, словно хотели прогнать какие-то пугавшие их мысли. Их душила злоба. Это было видно по тому, как остервенело они пили. Павел все яснее ощущал: что-то готовится. Андрей проснулся оттого, что кто-то бесцеремонно толкал его в плечо. Потом до него донесся насмешливый и знакомый голос: — Эй, командировочный! Андрей открыл глаза. Перед ним в одних трусах стоял Ржавин. Окно было раскрыто настежь, и по комнате гулял ледяной ветер. Ржавин, видно, уже сделал зарядку и сейчас мягко приплясывал на коврике, чтобы не замерзнуть. При этом длинное, жилистое тело его играло разбегающимися под кожей тугими мышцами. — Вставай, вставай, старик, — тормошил он Андрея. — Новости есть. Последние его слова окончательно разбудили Андрея, он откинул одеяло и лениво потянулся, при этом ноги его далеко вылезли за прутья кроватной спинки. — Борец, а не сотрудник таможни, — с восхищением покосился на него Ржавин. — Не мог с зарядкой подождать? — проворчал Андрей, садясь на край кровати и зябко охватив руками голые плечи. — Ну, давай свои новости, пока я крутиться буду. Андрей принялся за зарядку, а Ржавин приступил к рассказу. — Во-первых, ту «Волгу», которую вы конфисковали, купил, знаешь, кто? Засохо! Он же отправил ее по железной дороге в Минск. А оттуда уже Пашка перегнал в Брест. — Какой… Пашка?.. — спросил Андрей, энергично приседая. — Это шофер, который тебя по черепушке стукнул. — Ржавин усмехнулся. — Ты не думай, это он от испугу. Андрей отрывисто спросил: — Откуда ты знаешь?.. — А мой Толик с ним уже беседовал. И вчера мне по телефону доложил. Пашка даже катал Засохо по Бресту, с Огородниковой катал, и с Чуяновским, и еще с какой-то старушкой. Кто такая, а? — Не знаю никаких старушек… Андрей уже лежал на полу и, розовея, поднимал вытянутые в струнку ноги. — Плохо. Эх, как меня эта старушка интересует, кто бы знал! Ты кончишь наконец? Андрей отрицательно покачал головой. Потом спросил: — Где тебя носило? — Увлекся, — мечтательно глядя в потолок, ответил Ржавин. — Одним человекоподобным… Много он интересных вещей знает. — Выходит… обманываешь?.. Андрей все еще делал зарядку и немного запыхался. — Почему «обманываешь»? — сухо возразил Ржавин. — Он сам кого хочешь обманет. Тут, старик, борьба умов. Окончив зарядку, Андрей взял полотенце и направился в душ. — Стой! — схватил его за трусы Ржавин. — Сначала скажи, ты договорился с дядюшкой о встрече? — Договорился. Он завтра позвонит. — Порядок. А что ты будешь делать сегодня? — Еду в Подольск. К Вовке. — Понятно. Возражений нет. — Ржавин неожиданно вздохнул и добавил: —. Эх, что там ни говори, а приятно увидеть сына. Собственного сына! Перед тем как ехать на вокзал, Андрей зашел в «Детский мир». В магазине он долго думал, что купить Вовке. Наконец он увидел большой красный автомобиль и тут же вспомнил, что Вовка больше всего любил именно автомобили. Игрушка стоила неожиданно дорого, но обрадованного Андрея это остановить уже не могло. Прямо из «Детского мира» он поехал на вокзал. До Подольска шла электричка. Андрей сидел в полупустом теплом вагоне, положив на скамью возле себя коробку с автомобилем и расстегнув пальто. Он смотрел в окно и, не видя мелькавших за ним полей, перелесков, дач, думал о своем. Андрей думал о сыне, которого скоро увидит. Прошло не так уж много времени с тех пор, как они расстались, а ему казалось, что Вовка должен измениться, вырасти, даже повзрослеть. И, может быть, он уже удивляется, даже страдает, что возле него нет отца. В то же время Андрею стало за последнее время ясно, что разошлись они с Люсей не случайно, не сгоряча. Он понял, что жизнь готовит много испытаний и идти по этой жизни надо с человеком, которому веришь, а не только которого любишь. Вот с Люсей они далеко не ушли. Первое же испытание и — все полетело. Кончилась их любовь. И сразу же мысли Андрея перекинулись на неприятную, тягостную процедуру, которая ждала его, прежде чем развод будет оформлен. Публикация в газете, суд… «Какая это постыдная, никому не нужная процедура», — думал он с досадой. Все будут читать в газете, что гражданка такая-то возбуждает дело о разводе с гражданином таким-то. Для чего это? Чтобы прочли знакомые, родные, сослуживцы? Чтобы стыдили потом, посмеивались, жалели?.. А суд. Ну, почему именно суд? Разве они нарушают какой-то закон или у них возник спор? Нет! Так зачем же суд? Впрочем, дело не только в них двоих. Ведь есть еще и сын. Может быть, это для него необходимо? Тоже вряд ли… Андрей, хмурясь, старался прогнать от себя эти мысли. Все равно это неизбежно. Ну, так и нечего себя растравлять заранее. И он снова вернулся к мыслям о Вовке. Вот он вырастет, спросит: «А где мой папа? А почему у других не так?» А потом Вовка начнет понимать и судить их с Люсей, начнет искать виновного. А разве есть здесь виновный? Андрей не позволял себе во всем обвинять одну Люсю. И он не позволит это Вовке. В конце концов у каждого свои понятия о счастье… Андрей так ушел в свои раздумья, что не заметил, как электричка подошла к Подольску. В конце заснеженной улочки Андрей увидел знакомый забор из синих дранок, перевитых колючей проволокой, за ним небольшой, дачного типа домик с застекленной верандой. И только тогда Андрей подумал о людях, к дому которых приближался. Родители Люси были такими разными, что Андрей вначале не переставал удивляться, как могли эти люди прожить всю жизнь вместе. Однажды подвыпивший Зиновий Степанович неожиданно ему признался: «Зачем я тут живу с ними, а? Зачем видимость семьи создаю? Все для нее, для Люськи. А какая от того польза получилась? Никакой. Ноль целых, ноль десятых и еще ноль в периоде. Вот». И в ответ на изумленный взгляд Андрея он с пьяной горечью пояснил: «На обмане самих себя семью не построишь, дите не вырастишь. Тут дебет с кредитом никогда не сойдется». Щуплый, робкий, с бледным лицом и всегда удивленно поднятыми бровями, Зиновий Степанович вечно чувствовал себя в доме виноватым. Он был виноват, что стал бухгалтером, что не очень много зарабатывал, что не очень понимал музыку и вообще не был тонкой артистичной натурой, каковой считала себя его супруга. И потому Варвара Николаевна была убеждена, что оказала этому ничтожному человеку большую честь, выйдя за него замуж, что из-за этого погиб ее собственный талант — она так успешно музицировала в молодости! — что если Зиновий Степанович ко всему еще держит семью на своей нищенской зарплате, то это уже выше ее сил. Громкие скандалы, которые Варвара Николаевна устраивала мужу, со слезами, упреками и самыми ядовитыми насмешками происходили на глазах у дочери. А поскольку Зиновий Степанович в таких случаях даже не оборонялся, а, втянув голову в плечи, норовил поскорее сбежать из дому, то у девочки сложилось твердое убеждение, что мать во всем права и отец действительно искалечил ей жизнь. Поэтому очень скоро дочь стала активной союзницей матери, и жизнь для Зиновия Степановича стала невыносимой. Но у него не хватало ни характера, ни даже желания изменить эту жизнь. Самое главное, что останавливало его, это слепая и какая-то безрассудная любовь к дочери. Он видел, что при всех унижениях и обидах, которым его подвергали в семье, он является ее единственным кормильцем, и потому считал, что ради дочери он обязан все сносить и при этом даже делать вид, что всем и всеми доволен. И сейчас, думая о встрече с Зиновием Степановичем, Андрей испытывал смешанное чувство теплоты и жалости. Совсем по-другому думал Андрей о своей бывшей теще. Эту жеманную и лицемерную женщину он не мог вспоминать без содрогания — ее крикливый, хрипловатый голос, выложенные на висках крашеные локоны, неестественно красные щеки и угольно-черные ниточки бровей, всю ее громоздкую, литую, как бомба, фигуру. «Если бы ее не было дома», — думал Андрей, одной рукой толкая калитку, а другой прижимая к себе Вовкин автомобиль. Калитка распахнулась, чертя нижним краем снег на дорожке, и громко стукнулась об ободранный ствол соседнего дерева. Как видно, в доме этот стук был слышен и служил как бы оповещением о приходе. Не успел Андрей сделать и нескольких шагов, как обитая войлоком дверь дома приоткрылась и на крыльцо вышел Зиновий Степанович в валенках и синей стеганке нараспашку, под которой виднелась рубашка с галстуком. Щурясь от блеска снега, он не сразу узнал гостя. Только когда тот чуть не вплотную подошел к крыльцу, Зиновий Степанович, наконец, воскликнул: — Андрей! Ну, смотри, пожалуйста! Ну, что за молодец! Голос у него был обрадованный и чуть растерянный. В тесной передней на Андрея налетел Вовка. — Папа!.. Папочка!.. Андрей прижал к груди стриженую его головенку, шеей и подбородком ощущая шелковистые, по особенному пахнувшие волосы сына. Вовку невозможно было оторвать. — Папка мой… Папка… — бессвязно и нежно бормотал он. — Папка… — чуть не плача, повторял он. И, наконец, расплакался. — Ну вот, здрасте вам, — растерянно произнес Зиновий Степанович. — Разве так отца встречают? Андрея охватило счастливое и благодарное чувство любви к сыну, который так его помнил и так ждал. «Ну, как можно нам жить врозь?» — с болью думал он, крепко прижимая к себе худенькое Вовкино тельце. Наконец Вовка оторвался от отца, и все прошли в комнату. — А мы одни, — весело объявил Зиновий Степанович. — Бабушка наша в Москву уехала. Подарок Вовка принял с восторгом, а дед— только покачал головой. — Этих автомобилей у него не знаю сколько, ей-богу. И все мало. Все тебе мало, да? — обратился он к внуку. Вовка уже улыбался, бледное его личико, обсыпанное веснушками, раскраснелось, глаза блестели, и он задорно и счастливо ответил деду: — Мало! Мало! Совсем мало! — Эх ты, — рассмеялся Зиновий Степанович, — голова два уха… А ну, покажи отцу весь свой автомобильный парк. Видно было, что старик любуется и гордится внуком и тот изрядно им командует, но не так, как бабка и мать, а по-своему, дружески и шутливо. Вовка между тем уже с увлечением носился из комнаты в комнату, выстраивая на полу, у ног Андрея, длинный ряд автомашин всех марок и цветов. Андрей обратил внимание, что, кроме подаренного им красного грузовика, был еще один, такой же, только изящнее, на резиновых шинах, с зеркальцем. Зиновий Степанович, кивнув на эту машину, сказал: — Люся недавно подарила. Кто-то из Швеции ей привез. Потом он спросил у Вовки, который, закончив таскать машины и сильно запыхавшись, привалился к колену отца: — Ну, какая тут самая хорошая, а? Вовка, не раздумывая, схватил грузовик, подаренный Андреем, потом, сопя, ухватил второй, который привезла Люся, и, тяжело ступая, подошел к Андрею. — Вот. Вот которые… — тяжело дыша, объявил он. — И больше мне никого не надо. Никого! Андрей вдруг почувствовал, как что-то защекотало у него в носу, и он привлек сына к себе. — Ах ты, господи, — растроганно произнес Зиновий Степанович. — И все-то он понимает, горюшко ты мое луковое… Старик достал платок, трубно высморкался и, вздыхая, сказал: — Ах, Андрюша. Как это все у вас получилось ужасно. Как получилось… Он и сам, видно, испугался, что задел эту тему, и с притворной бодростью объявил: — А сейчас будем пить чай. И суетливо побежал на кухню. …В Москву Андрей вернулся поздно вечером. Ржавина, как водится, дома не было. Андрей без ужина повалился на постель и тут же забылся беспокойным сном. На следующий день ему должен был звонить Евгений Иванович, поэтому Андрей безотлучно сидел в номере гостиницы. Утром перед уходом Ржавин ему сказал: — Нам так и не удалось установить, где живет этот тип. Телефон тот не его, вот в чем дело!.. Поэтому решено взять его под наблюдение с сегодняшнего дня, как только он с тобой встретится. Учти. При этом Ржавин был необычно серьезен и не позволил себе ни одной шутки. Андрей ждал. Но время шло, а Евгений Иванович не звонил. Почему-то не звонил и Ржавин. Мысли одна тревожнее другой проносились в голове у Андрея. Куда же делся Ржавин? Значит, случилось что-то непредвиденное? Значит, Ржавин что-то прошляпил? Но предпринять Андрей ничего не мог. И это было самое мучительное. Оставалось ждать. Как и было условленно, Засохо позвонил Евгению Ивановичу с утра. — Я вынужден принять ваше предложение, — расстроенным голосом сообщил он. — Давайте встретимся. — Что ж, с удовольствием. Голос Евгения Ивановича звучал совсем буднично, словно он ничего другого от Засохо не ждал, да и вообще это его нисколько не занимало. — Где встретимся, когда? — спросил Засохо по привычке. — Под вечер мне надо позвонить одному приезжему. Поэтому хотелось бы увидеться среди дня. Где вам угодно. «Шеф» как бы подчеркивал, что Засохо теперь на службе у него не состоит и распоряжаться, как прежде, он не собирается. — Если не возражаете, — сказал Засохо, — я заеду за вами в ту же закусочную. Не хотелось бы, знаете, в публичном месте производить расчеты. — Да, да. Понятно. Скажем, в три часа. Идет? Они простились, и Засохо, весело поблескивая стеклами своих очков, вошел в столовую, по привычке ероша плотный ежик седых волос на голове. После завтрака приехал Павел. Засохо взял его под руку и увлек к себе в кабинет. Там он тщательно прикрыл за собой дверь и, усаживаясь в кресло напротив Павла, вкрадчиво сказал: — Ну вот. Настало время проверить нашу дружбу. На лице Павла появилось выражение озабоченности и любопытства. — Как же ты собираешься это проделать? — спросил он. — Все узнаешь. Все. Но постепенно. Дело-то серьезное. Засохо взглянул на часы, с усилием поднялся из глубокого кресла и вышел в переднюю, к телефону. Павел слышал, как с треском вертелся диск телефона, и думал: «Что-то нервничает Артур Филиппович», и вдруг почувствовал, что невольно начинает нервничать и сам. Потом до него долетел отрывистый голос Засохо: — Это ты?.. Мы выезжаем. До скорого. Засохо возвратился в кабинет и тем же отрывистым тоном сказал: — Поехали, Павлуша. По дороге все расскажу. Но по дороге, в такси, Засохо угрюмо молчал, спрятав лицо в густой мех воротника, из которого только поблескивали стекла очков. Павел плохо знал Москву и потому никак не мог понять, где едет машина, а адрес Засохо сказал шоферу так быстро и негромко, что Павел ничего не расслышал. Ему же очень хотелось знать, куда его везет Засохо, но спросить об этом его самого он не решался. Да и вообще разговор, не получился, после двух-трех вялых фраз оба замолчали. А такси то мчалось по широким, расчищенным от снега проспектам, по сторонам которых взбухшей белой лентой тянулись заснеженные полосы газонов, то еле ползло по узким улицам центра или простаивало на площадях у светофоров в рокочущем море других машин. Миновав центр, такси опять вырвалось на какой-то другой из новых проспектов и, проплутав по внутренним проездам между шеренгами новых зданий, неожиданно выехало на шоссе. В конце концов такси остановилось около небольшого стандартного дома этажей в пять. Засохо, а за ним и Павел не спеша поднялись на третий этаж, и Артур Филиппович своим ключом открыл дверь. Квартира встретила их гулкой тишиной. Сняв пальто, они прошли в скромно обставленную комнату. — Ну вот, Павлуша, — с деланной веселостью сказал Засохо, просторно разваливаясь в кресле. — Здесь ты и останешься. Будешь за хозяина. Гостей встретишь. — Что-то я тебя не пойму, — встревоженно сказал Павел. Он подозрительно посмотрел на Засохо. А тот, резко меняя тон, отрывисто сказал: — Короче. С одним человеком счеты надо свести. Ты поможешь. — Как… свести?.. — опешил Павел. — А так, — Засохо сжал волосатые кулаки. —* Если надо будет, измордуем до смерти! Столько злости было в круглых глазах Засохо, так тряслись его губы, что Павел сразу поверил его словам. — Сколько же ждать? — Часа через два будем все. — Да! Послушай, — вдруг опомнился Павел, — а если настоящие хозяева… — Не придут, — нетерпеливо перебил его Засохо, надевая пальто. — Далеко они. Когда за ним с каким-то странным лязгом захлопнулась дверь, Павел невольно посмотрел на ее необычные запоры. Таких замков он еще не видел. Потом вернулся в комнату, внимательно оглядел ее и перешел во вторую. «Эх, — с досадой подумал он. — А телефона-то здесь нет. Что же делать?» Он снова вышел в переднюю и, заложив руки за спину, стал беспокойно ходить по ней, что-то обдумывая. Видно было, что ситуация, в которую он попал, ему не нравилась. Наконец, решившись, он быстро подошел к вешалке, поспешно натянул на себя пальто, надел шапку и устремился к выходной двери. Но дверь не открывалась. Сколько Павел ни нажимал, ни крутил диковинные замки, дверь даже не шелохнулась. Ушло не меньше получаса, пока он убедился, что один из замков заперт снаружи и без ключа его открыть невозможно. Павел, тяжело дыша, некоторое время еще стоял перед дверью, словно ожидая, что после стольких затраченных им усилий она теперь должна открыться сама, потом устало снял пальто и направился в комнату. «Запер, сукин сын, — подумал он о Засохо. — Не доверяет. А почему не доверяет? А! Не все ли теперь равно почему?» Он вяло опустился в кресло и несколько минут сидел без движения. Но мозг продолжал лихорадочно работать. Сомнений не было, то непонятное и страшное, что заподозрил вчера Павел, должно было случиться здесь. В этой квартире, по-видимому, готовилось убийство. И, оставаясь здесь, Павел не только не мог его предотвратить, но как бы становился даже его соучастником. Теперь ему был ясен замысел Засохо: скомпрометировать Павла так, чтобы назад ему пути уже не было, чтобы накрепко привязать его к себе общей ответственностью за тягчайшее преступление. Но неужели все это затеяно только ради убийства? Что-то уж слишком сложно… Павел вскочил с кресла и принялся беспокойно ходить по квартире. «Что же делать? Что же делать?» — волнуясь, думал он. Впервые за свою беспокойную жизнь оказался он в такой нелепой ловушке. Павел чувствовал, что ему начинают изменять, казалось, ко всему приученные нервы. Да, видно, он здорово устал за эти дни в Москве, которые только со стороны казались столь безмятежно-спокойными. И вот сейчас он просто не знает, что предпринять. А делать что-то надо. Он просто не имеет права сидеть здесь и ждать! Да, да, не имеет права! Внезапно взгляд его упал на балконную дверь. Павел подскочил к ней, ломая ногти, еле выдернул из гнезд тугие шпингалеты и изо всех сил потянул дверь на себя. Ледяной ветер со свистом ворвался в комнату, сметая скатерку со стола и раскачивая под потолком трехрожковую люстру. Павел высунулся на узкий, заваленный снегом балкон и, как ему ни было холодно, заставил себя внимательно осмотреть все вокруг. И, только приняв какое-то решение, он снова, уже на один шпингалет, прикрыл дверь и подошел к столу. Павел достал из внутреннего кармана пиджака автоматическую ручку, при этом отметив про себя: «Напрасно я оставил дома документы». Из записной книжки он аккуратно вырвал чистый листок и, подумав, написал: «А. Ф.! Я не привык сидеть взаперти. Так у нас ничего не получится. Если хочешь по-другому…» Тут Павел перестал писать и собрался уже было зачеркнуть последнюю фразу, но, передумав, закончил : «…То вот мой адрес: Тургенева, 15». Положив записку на самое видное место, Павел снял с вешалки пальто и, не надевая его, вышел на балкон. Поеживаясь под порывами ветра, он посмотрел вниз, на тротуар, где возле детской коляски сидела какая-то закутанная в платок женщина, потом перевел взгляд на соседний балкон. Там, за покрытым изморозью стеклом, мелькнула тень. «Кто-то дома», — подумал Павел, и эта мысль словно придала ему силы. Вздохнув, он размахнулся и бросил пальто на соседний балкон. Оно повисло там, зацепившись за барьер. «Главное, не поднимать паники, — говорил себе Павел. — Они должны спокойно прийти в эту квартиру». Он в последний раз огляделся и, решив, что никто его не заметит, медленно, обжигаясь руками о ледяные поручни, перелез через барьер и ступил ногами на покатый выступ стены. Этот выступ тянулся к соседнему балкону. Расстояние было всего метра полтора. Три быстрых шага — и он уже на том балконе, так решил про себя Павел. Ему вдруг стало страшно. Павел сделал неприятное открытие: оказывается, он не очень-то хорошо переносит высоту. Поэтому сейчас он старался не смотреть вниз. Он видел перед собой только тот балкон, свое пальто на его барьере и коротенькую, узкую белую дорожку вдоль стены, по которой ему предстояло пробежать над бездной. А эта бездна помимо его воли манила, притягивала к себе. Но Павел упрямо сжал губы и, набрав зачем-то побольше воздуха, с силой оттолкнулся от барьера, за который держался. Раскинув в стороны руки и судорожно прижимаясь спиной к холодной, неровной стене, он заскользил по узкому выступу. В тот же миг нога его споткнулась о невидимую под снегом выбоину. И сразу Павел ощутил свою беззащитность перед бездной внизу. Все вдруг замутилось у него перед глазами, к ногам прилила волна слабости, подступила тошнота. Павел нелепо взмахнул руками, на миг удерживаясь в каком-то скрюченном положении на обледенелом выступе стены, и тут же с глухим возгласом рухнул вниз. …Между тем Засохо, поймав такси, помчался домой, где его должен был ждать Афанасий Макарович. С шумом войдя в переднюю, он спросил жену: — Афоня здесь? —Нет еще!.. В этот момент раздался звонок. Засохо поспешно открыл дверь. Пришел Афанасий Макарович. Он шариком вкатился через порог, румяный больше, чем обычно, возбужденный. Сняв с головы каракулевый пирожок и обнажив розовый череп с воздушно-белым хохолком, Афанасий Макарович галантно поцеловал руку Софье Антоновне и нетерпеливо обратился к Засохо: — Что же ты, родненький? Пора, пора. Половина третьего. В знакомой закусочной их поджидал Евгений Иванович. Он пришел пораньше, чтобы спокойно поесть, и сейчас, уставившись в одну точку, равнодушно жевал что-то. Мысли Евгения Ивановича были далеко отсюда. Когда он только уселся за этот столик, он думал о Засохо, этой жирной и глупой скотине, из которой он вынет сейчас кругленькую сумму. Кого захотел обвести вокруг пальца — его, Евгения Ивановича, которого сам Грюн мечтал перед смертью видеть своим компаньоном! К сожалению, они встретились в колонии. Евгений Иванович отбывал там свой третий срок. На этот раз он сгорел на «левой» резине, вульгарной продержечной резине, которая давала, однако, очень неплохой доход. Мысли Евгения Ивановича перескочили на сегодняшние заботы. Да, теперь у него чулочное «дело», он ведет его с размахом, по-крупному и, как всегда, рискованно. Чего стоит одна переброска за рубеж! Это дает неслыханную прибыль. Но тут нужна особая осторожность. Размах прибыли такой, что Евгению Ивановичу иногда кажется, будто последний указ составлен исключительно ради него. Он привык к своей необычной, двойной жизни. Ловкие комбинации, надутые ревизоры, заискивающие дельцы помельче, подачки одним, взятки другим, дележ с третьими, тайные свидания, условные звонки и… страх, идущий за ним по пятам. А рядом со всем этим — выступления на собраниях, доклады начальству, скромный служебный завтрак в буфете перед шумным ночным кутежом. Это вся его жизнь, сегодняшняя жизнь. А завтра… Как знать, что будет завтра! Немалый капитал в валюте и в «камушках» спрятан в нескольких надежных местах. Но остановиться Евгений Иванович уже не может, пробовал. Это выше его сил. Да и не хочет! Вот и сейчас он вытащит из глотки у этого Засохо условленную сумму, вытащит, даже если тот потом подохнет с голоду! Евгений Иванович словно от какого-то толчка вдруг поднял голову и увидел, как между столиками пробираются к нему Засохо и с ним Афанасий Макарович. Евгений Иванович сдержанно усмехнулся. — А, и Афоня здесь. Ну, здравствуй, старый греховодник. — Здравствуйте, Евгений Иванович, — заискивающим тоном ответил тот, подкатываясь к столику и торопливо пожимая протянутую ему руку. Евгений Иванович поморщился и подозвал официантку. Через минуту все трое вышли на улицу. Ехали долго. Когда машина уже мчалась по шоссе, Евгений Иванович иронически заметил: — Это недалеко только сравнительно с поездкой в Тулу, например. Наконец они приехали, и Засохо отпустил такси. В полутемном подъезде, о чем-то разговаривая и греясь у батареи, стояло двое мужчин. Поднявшись на третий этаж, Засохо своим ключом отпер дверь. — Павлуша! — крикнул он. — Принимай гостей! Ответа не было. Засохо, удивленный и встревоженный, вбежал в комнату и огляделся. На темном, без скатерти столе белела записка. Засохо лихорадочно пробежал ее глазами и снова, уже растерянно, огляделся. У порога стоял Евгений Иванович. В передней позвонили. Афанасий Макарович поспешно открыл дверь. Не здороваясь, вошли те двое, что грелись в подъезде. Один из них, войдя в комнату, тут же подскочил к Евгению Ивановичу и с такой силой неожиданно ударил его в лицо, одновременно подставив подножку, что тот со стоном грохнулся на пол. Второй из вошедших навалился на него, выкручивая руки. Началось избиение. Засохо поспешно вышел на кухню. Здесь он, оцепенев, еще долго стоял с запиской в руках. До него доносились стоны, вскрики, шипящая ругань и раскаленный, визгливый голос Афанасия Макаровича: — Так его!.. В морду бей!.. Ничего, ничего, потом подотрем, бей!.. Стоны перешли в вой, и он тут же оборвался. Послышалось глухое мычание. Видно, Евгению Ивановичу чем-то заткнули рот.. Это продолжалось долго, Засохо даже не смотрел на часы. Когда он, наконец, пришел в себя, то увидел в руках злосчастную записку. Минуту он напряженно смотрел на нее, потом решился и вошел в комнату. Евгений Иванович лежал ничком на полу, глаза его были закрыты, из разбитого, вспухшего носа струйками растекалась по полу кровь. Один из бандитов бил его ногами. При каждом ударе Евгений Иванович хрипло вскрикивал. Второй бандит, все еще в кепке и полушубке, с интересом рассматривал небольшой, вороненой стали пистолет. Увидев Засохо, он сказал: — Этот фрайер при себе таскал. Видели? — Дайте его мне пока, — сам не зная зачем, сказал Засохо и положил пистолет в карман. Афанасий Макарович стоял тут же. Лицо его и голый череп были апоплексически красными, зубы ощерились, и весь он казался каким-то разъяренным зверьком. — Я сейчас приду, — сказал Засохо и, брезгливо взглянув на Евгения Ивановича, добавил: — Как бы… не того. Афанасий Макарович оскалился в улыбке. — Не бойся, родненький. Живучий. Приведем в себя, и он напишет. Все, что надо будет, напишет, — он повернулся к одному из бандитов) — Ленечка, поставь чайник. Кипяточек понадобится. Засохо вышел на лестничную площадку. Его бил озноб и слегка мутило. Держась за перила, он стал нетвердо спускаться по лестнице. У подъезда он увидел закутанную в платок старуху возле детской коляски. Засохо огляделся, не зная, что предпринять. Он подумал, что Павел мог выбраться из квартиры только через балкон, и, запрокинув вверх голову, попытался найти этот балкон. Старуха сначала молча следила за ним, потом словоохотливо сообщила: — Вот оттеда и часу нет, как сверзился один. Воровством, видать, занимался. Ну, господь и наказал. — Как же это случилось, бабушка? — быстро спросил Засохо. — А вот так и случилось. На глазах моих упал, ну и все. «Скорая» прибрала. Засохо, бледнея, с надеждой спросил: — Но жив-то он остался? — Куда там, — махнула рукой старуха. Шатаясь, Засохо возвратился в квартиру. Там в это время разыгрывалась дикая сцена. У стола, покачиваясь, сидел весь мокрый, в разорванной рубахе, избитый Евгений Иванович. Сбоку его поддерживал один из бандитов. Другой держал над его головой чайник с кипятком. На столе перед Евгением Ивановичем лежала бумага. — Пиши дальше, сволочь! — визжал Афанасий Макарович. — Лично комиссару Мишину преподнесем, если не уплатишь! Увидев входящего Засохо, он крикнул ему: — Порядочек, родненький! Три. дела описал. За них уже вышка обеспечена. Четвертое… Но тут Евгений Иванович вдруг замотал головой и, шамкая разбитым ртом, проговорил: — Все… Ничего… больше… — Ленечка, а ну! — крикнул Афанасий Макарович. Дикий вой оглушил на секунду Засохо. Пошатываясь, он вышел из комнаты и долго сидел в темной кухне, забыв зажечь свет и болезненно прислушиваясь к стонам, доносившимся из комнаты. Потом появился Афанасий Макарович. Он зажег свет и хвастливо сообщил: — Все. Готова исповедь. Но денежки за нее не дает. Мычит, сволочь, кровью исходит, а не дает, — он озабоченно посмотрел на Засохо. — Кончать его надо. Все равно уж. Ночи дождемся и… увезем подальше. Как думаешь? Засохо вдруг засуетился, встал и, нервно протирая платком очки, сказал: — Да, да, Афоня. Раз так, то… конечно. Оно, пожалуй, и вернее. А машину я достану. Приятели понимающе улыбнулись друг другу. Оба почувствовали несказанное облегчение. Итак, не будет больше Евгения Ивановича, страшного человека, который так цепко держал их обоих за горло, давно, оказывается, держал. Может, и в самом деле так . лучше, чем содрать с него деньги? Конечно, лучше! Деньги они заработают и без него. Не сговариваясь, они опустились на стулья и закурили. Афанасий Макарович, тяжело отдуваясь, проговорила — Фу! Прямо гора с плеч, родненький! Ловко мы, однако, а, кура тебя забери! Артур Филиппович, продолжая успокоенно улыбаться, кивнул головой. Не мог же он предвидеть, как дальше развернутся события. …Поздно ночью ворвавшись домой, Засохо крикнул перепуганной жене: — Быстро! Чемодан! Уезжаю! — Куда? — всплеснула руками Софья Андреевна. — К черту!.. |
||||||||
|