"Розы в ноябре" - читать интересную книгу автора (Туманова Зоя Александровна)I Мы с наставникомВ отделе кадров залюбовались моей трудовой книжкой: — Такого летуна только Штоколов возьмет, не побоится! Мне объявляют: — Ну, Калижный Максим, пойдешь учеником в бригаду отделочников. Наставника тебе дадут… — А это с чем едят? — Начнешь халтурить, наставит тебя носом к двери и — коленом под известное место! — объяснили популярно. «Ну, — думаю, — это мы еще поглядим. Надо будет, сам уйду». И затопал на стройку. Иду, озираю, что за городишко бог послал, бог странствий и поиска. Ничего, новенький-модерновенький. Вокруг пустыня, а тут бассейн плавательный, круглогодичный, такой и в столице поискать. Почудилось мне в этом факте какое-то симпатичное со стороны строителей нахальство. И прочее тоже вполне на уровне. А уж девушки! В таком городе стоило приземлиться, хоть месяца на четыре. Господь-бог, и тот, говорят, сотворял мир из хаоса, а уж что спрашивать с рядового СУ-17! Да еще с поточным методом: там грейдер порыкивает, как сосед-пенсионер на играющих в футбол пацанов, тут экскаватор выгрызает кубы, а на дальнем краю стройплощадки — готовое здание, где в нижнем этаже будет кафе. Туда-то я и добирался, петляя меж горными хребтами ригелей и плит, перепрыгивая душно-пахучие известковые озера и обходя нестерпимо пылящие груды цемента. Па-аберегись! — прямо над головой пролетает бадья с раствором. Не зевай! — под бочок тебе валится гремящий контейнер. Надоело петлять, как зайцу, начал перемахивать напрямую — через штабеля досок, рулоны рубероида, ящики, бочки, корыта! Земля выдернулась из-под ног — и дала мне под вздох. Ладно, хоть не видел никто, как я, покряхтывая, подымаюсь после очень жесткой посадки. Доковылял до груды тары, уселся на ящик, сбитый из самых занозистых досок в мире, озираю себя: в цементе — с головы до ног. Джины зияют лохматым разрывом в виде буквы «Г». Картина, достойная кисти… а, черт его знает, чьей кисти! Плюс ко всему, судя по смеху и визгу, подвалила сюда толпа девчат. Устроились где-то рядом завтракать. Я им подкашлял, да куда там, разговор включили сразу на полную мощность, и ничего пока в том тарахтенье мне непонятно: — Девоньки, расправляйтесь с кефиром по-шустрому, сегодня поднажать надо!.. — Ваш Косенков поднажал уже… — А здорово он перехватил контейнер, пока Андрюша галстучек поправлял… — Чудной он, ведь правда, подруги? Хоть бы разочек голос повысил! — Зато у вашего Косенкова, ежели зуб болит, так вся стройка знает. — Ну и что? Живой — по-живому реагирует. Тронули — дай сдачи! Надо поднажать — нажми! Кто смел, тот два съел… — Свой кусок да чужой. — Кто ж этому Штоколову виноват — показал бы зубы, коли есть. А то словно и не мужик. Мягкий, как вазелин… Услышав фамилию предполагаемого моего бригадира, да еще с такой характеристикой, я взмыл духом. В конце концов, всякое плохое может сыграть на хорошее. Вид у меня такой, что не хочешь, а пожалеешь. А если еще человек мягкий… И, дождавшись, пока девчата со всей их трескотней снялись с места, продолжил я свой путь по лабиринтам стройки бодро и уверенно. Кафе узнать не трудно, все их теперь на один лад строят: точно аквариумы. Перелез я через раму внутрь. Где-то шипит, где-то лязгает — и ни души. Пошел на звук, не ошибся, как пишут в романах — глазам моим предстал… Короче говоря, в соседнем помещении выкладывал по низу стены гранитные плиты былинно-плечистый молодец, в ловко пошитом комбинезоне с эмблемой на рукаве. Пластиковая кепочка, надетая козырьком назад, едва держалась на его буйноволосой голове, у сапог голенища отвернуты — что тебе мушкетерские ботфорты, и вообще он был похож на д'Артаньяна. Я глазел на парня, а его хитроватый взор, в свою очередь, обежал меня от макушки до пят. Я вспомнил, что имею жалкий вид, и сказал соответственным голосом: — Мне бы бригадира… товарища Штоколова! — Не будет, — непреклонно сказал парень. — У болгар бригадир. Вот так: ехидина-случай никогда не ограничивается таким пустяком, как брюки. Дав первый звонок, он чуточку отступает и выискивает, где бы ударить посильнее… Но я не собирался уступать случаю. — А кто его замещает? — Да хоть бы я! — А если без шуток? — Какие шутки? — ударив ребром ладони, парень повернул кепочку козырком вперед. — Григорий Таран, можно — Грицко. Так какая ж тебе, хлопец, нужда до бригадира? — В ученики хочу проситься. Возьмете? — Инструмент в руках держал — кроме вилки? — выпалил пулю Грицко. — Кельму держал, — говорю, не заводясь, и показываю, как держал. …Думают, я этого хлеба не ел? Было, все было. Ходил в «трудных» — взяли с собой студенты, орал вместе со всеми, стоя в грузовике, глотая рваный ветер: «Тот, кто не был в стройотряде, тот и счастья не видал!» Счастье было особого рода. Как вспомнишь… Вздрагивает под ногами заляпанный, щелястый настил. Бугрится грифельно-серая каша раствора в окаренке. Скользкая ручка кельмы елозит в саднящей ладони. Включайся в темп: раствор — кирпич, раствор — кирпич! Потом штукатуришь — затираешь ее, родненькую, кругами, кругами, топаешь в заскорузлой робе, словно статуя Командора! За два месяца отгрохали коровник; митинг был, речи, оркестр… Да, не то чтоб сладкое было времечко, скорее соленое — попотеть пришлось, а хорошее все-таки! Лучше, пожалуй, нигде и не было… — Уже неплохо, — прервал мои воспоминания Грицко, — а скажи, хлопец, кирпич, одна штука, он какой — легкий или тяжелый? …Не поверил, значит. Думает, не видал я того кирпича, не знаю, какой он!.. Оранжевый, как апельсин, звонкий, как стекло, царапающий ладонь шершавой гранью сквозь протершуюся рукавицу! Первый кирпич — с начала работы — на руке словно невесомый. Сотый — тяжел, как плашка чугуна. Тысячный — жжет кожу, точно докрасна раскаленный! — Кирпич? Он в чужой руке легкий, — решил я эту задачку на сообразительность и услышал: — Ну, садись, потолкуем. Сели на опрокинутые ведра. Я сигареты вытащил, говорю: — Не угощаю — настоящий клопомор. Курю, чтоб отвыкнуть! — Правильно, — говорит Грицко, — а я уже отвык. И втиснул пачку мне обратно в карман. Я для первого раза не ерепенился, сижу, слушаю его производственные байки: — Наша работа — на взгляд она красивая и нетяжелая. А весу в плите мраморной сорок кило, поворочай… Значит, сила нужна, и голова тоже: восемь классов как минимум, десять — еще лучше. Разметку поверхности без геометрии не сделаешь. И зрение нужно острое, а главное, чтоб красоту человек понимал, камень чувствовал, не то выйдет вместо облицовки лоскутное одеяло, чуешь? Так что, хлопец, ученики нам нужны, а ты сам сначала прикинь да взвесь — потянешь? Интересно, какой осел ответил бы на такой вопрос: «Нет, не потяну!» Во всяком случае, не я. Познакомился я с бригадой. Злата Пашкевич — рыжая, волосы резинками стянуты, висят вдоль щек, словно уши у спаниеля. И разговор такой: — Это еще что за припудренный? Новый ученик? Зашил бы штаны сначала! Таджигани — этот только головой кивнул. Кажется, из пушки под ухом выпали, не дрогнут руки: укладывает плиту, как ребеночка кладут в кроватку, чтоб не проснулся… Женька Склярова, ученица, как я. Пригляделся: ничего кадр. Природная блондинка. Ростом, правда, не вышла, на меня смотрит — голову закидывает, но фигурка в порядке. С ней малость разговорились. — Ты, — говорит, — Максик, чего после школы делал? — Искал призвание. — Нашел? — Нашел, — говорю со слезой в голосе, — определилось, что я тунеядец по призванию… — Это нам ни к чему! — фыркнула. — У нас знаешь как? Комиссия приняла лестницу на пятерку, мы гранит укладывали. А бригадир после и говорит: «Вот эти две ступени меня не удовлетворяют. Давайте, ребята, переделаем на пять с плюсом». И переделали. — Он у вас что, «с приветом»? — Ну, ты, потише! — сверкнула глазенками. — Он знаешь какой? Палочка-выручалочка! — Это как понимать? — А вот как в детстве играли, помнишь? «Палочка-выручалочка, выручи меня!» Ну, дитё! Игры бы ей… — А тебя каким ветром сюда занесло? — спрашиваю. — А вот так… Зажмурилась, пальцем в карту ткнула, куда попала, туда и поехала… — Чего дома не сиделось? — Была охота… Поселок: на одном конце чихнешь, на другом здравствуются… Родители личную жизнь заедают. Придешь с гулянья — сидят, как на похоронах… Сам-то ты как здесь очутился? — Проездом в Азербайджан, — говорю. — Почему в Азербайджан? — Баку — столица джаза. — А у нас ВИА во Дворце — лауреат области… Это мне как маслом по душе — давно подумываю в какой-нибудь вокально-инструментальный устроиться, мараками погромыхивать и солистам подвывать… Приятный наш разговор прервал Грицко — повел знакомиться с делом. Знакомимся. Работенка не хуже, не лучше прочих. И согнешься, и поползаешь, и настоишься — производственная гимнастике на целый день. Штукатурку я ровнял, наплывы зачищал. Раствор перемешивал. Контейнеры с «кабанчиками» таскал — это такие плитки облицовочные, узенькие, и цветом, и видом — шоколад, только таскать их несладко. А не видал. Оказывается, тут болгарский стройотряд работает, по договору, и наш Штоколов у них в комиссии по переквалификации. И вообще — обмен опытом. По начальству я не скучал, мне и так все указывали, кому не лень. Покрутился с неделю на подсобных. Стала эта Злата меня просвещать, как плитки лепить. «Маяки» выложи, да шнуром проверь прямолинейность ряда, да раствора клади не много, не мало, а чтоб тик в тик. Освоил вроде. Не боги же их лепят, эти плитки. Наконец удостоился — доверили облицовку коридора, что ведет в кухню будущего кафе. Взялся, и поехало, как по льду. Леплю плитку за плиткой, насвистываю «Капли датского короля пейте, кабальеро!» За утро сделал полнормы — ну, приди, рыжая, посмотри… Она и пришла. Стенку обозрела. «Швы, — говорит, — между плитками широки». И «зачем поставил ту, что с надбитым уголком, надо было ее отбраковать». Еще чего-то мелочилась. А потом сунула палец в мой раствор, понюхала, чуть не лизнула: «Ты мастику не подмешал!» Милые мои, атомный взрыв! Мастику они сами придумали, бригадой, прочность дает необыкновенную. А я забыл. «Все перекантовать!» — кричит рыжая. Я говорю: «Не пирамиду Тутанхамона строим, обойдется. Другие же лепят без мастики!» «К другим бы и просился!» И умчалась, и звуки доносятся, вроде бы в здании бушует небольшой тайфун. Тут заходит парень. Довольно-таки ударного вида, хоть в кино снимай: галстучек, комбинезон пригнан впритирочку, весь будто только что из парикмахерской. Говорит ласково, как Волк в бабушкином чепце — Красной Шапочке: — Здравствуй. Ты новый ученик, Максим Калижный? Я Штоколов. Что, не заладилось на первый раз? Думает, купил. Я говорю: — Все равно не буду переделывать! Это издевательство над подростком! Сейчас, думаю, он мне выдаст, а я — ему. Люблю иной раз объясниться вслух. Прочищает голос. А мой бригадир ушел в глухую защиту. — Да, — говорит, — понимаю. Когда сработаешь со старанием, и вдруг — не то… Ну, не подымается рука… Ладно. Ты иди, дело найдется. А самое тяжелое возьмем на себя… И, более не обращая внимания, приступает — тихонько отковыривать плитки и складывать в аккуратные стопочки. А может, он и вправду «с приветом»? Не успел я придумать, как быть, снова — буря! Лязгнула отброшенная к стене лопата, раскатилась груда паркетной клепки. И раздался милый голос Златы: — Так я и знала! Сам!.. Вместо того, чтоб заставить… носом ткнуть… этого… этого!.. Нашла бы она словечко для «этого», но бригадир успел и свое вставить: — Ошибка ученика — ошибка учителя. — Да разве я ему не объясняла? — кричит Златочка. — Шимпанзе бы понял! А этот? Полнормы — в пользу датского короля!.. — Навык приобретается не сразу, — сказал бригадир. — Вспомни себя… Карасарай — помнишь? Тихо, спокойно сказал. А она вдруг замолчала, точно звук вырубили. Подошла и тоже давай плиточки обдирать. Скверный вид после этого открывается — стена в неровных лепешках раствора. Тут еще Грицко подошел, молча включился. А мне-то чего топтаться? С другого конца пошел им навстречу. Работаем, как немые, невесело. И мысли у меня невеселые. Не сладить им со мной! Эта, пыхалка, пых-пых — и сникла. Бригадира, действительно, хоть на хлеб мажь. Меня же, чтоб я человеком был, в ежовых рукавичках надо держать. Не удержат — и Максим на месте не удержится. А надоело уже мотаться… Прошли деньки-денечки, немало воды в фонтанах городских утекло, в столовке солонку соли я съел, как минимум. Во Дворец культуры дорожку протоптал, хотя в ансамбль еще не пристроился, вакансий нет. С девицей одной, долговязой, как башня, удалось завести взаимные отношения. На работе тоже терпимо. Только к камню меня не допускают. А мне охота. Люблю одолевать сопротивление материала… К тому времени все, кто в первую неделю надо мной наставничать пытались, уже отступились, остался один наставник, многотерпеливый Андрей Васильевич Штоколов. С ним я надеялся вскорости сладить — добиться, чтоб камень доверил. А он и не возражает, только, говорит, присматривайся… — Да я уж дырку проглядел на вашей панели. — А что увидел? — То и увидел, что вертикаль ваша малость с наклоном. И на старуху бывает проруха! — Верно увидел, — он и бровью не повел, — только вывод неправильный. Хоть и немного в здешних местах осадков, а наклон нужен, для стока воды. Сам ведь видал, наверно: постоит облицовка год-два, и «зацвел» мрамор, забелели на нем солевые разводы. Или потускнел, блеск потерял… Вода — наш враг номер один… — А вот и враг номер два, — в тон подхватил уверенный басок, — рад приветствовать, Андрей Васильевич! — С приездом, Игорь Ефимович! Как съездили? Я смекаю: начальство пожаловало. Копылов, видимо. Заметный персонаж: костюм-тройка — последний возглас моды, портфельчик-«дипломат», кожаная шляпа. — Съездил отлично, управление, как говорится, на виду и на слуху, а вот почему вы так пристально оглядываете фасад? Опять что-нибудь «не соответствует»? Словцо вроде бы с усмешечкой, а бригадир отвечает на полном серьезе: — Здесь все соответствует… А внутри — это после всех наших споров — вы, Игорь Ефимович, распорядились укладывать плиты прямо на раствор, без креплений. Наша бригада этого делать не будет. — Ну, зачем же так категорично? — сморщился Копылов, — На стройке не первый год, будто не знаете, что такое дефицит. Приспосабливаться приходится, приноравливаться, не так ли? Штоколов молчит. Тот — уже с досадой: — Внутри — не снаружи, товарищ Штоколов! Ни дождя, ни ветра, потерпит ваша облицовка, без закреп продержится, как миленькая! — Она не миленькая. Она мраморная. У нее вес есть. Года через два придут люди в наше образцовое кафе, увидят что плиты полетели, и скажут: «Кто халтурил? А, бригада Штоколова!» — Вот я вас и поймал, — Копылов поднял руку и пальцем покачал, — за престиж опасаетесь? Ну, не дай бог иметь дело с престижной бригадой! Все требуют и требуют, все — на престиж, а стройка хоть огнем гори! Похоже было, что дядя осердился уже всерьез, полы плаща своего затеребил и дышать начал слышнее, а бригадир словно бы еще замедлился и затвердил. Говорит аккуратно, будто и слова, как плитки, выбирает. — Бригада потому и престижная: требует — то, что положено. А выполнение всех требований и инструкций, безусловно, в интересах стройки в целом, и в ваших тоже, Игорь Ефимович! Главный что-то мыкнул, завертел головой и наткнулся взглядом на меня. Бровью дернул и говорит: — Ну, ладно, что это вы с ходу в дискуссию, да еще при посторонних? — Это мой ученик, — говорит Штоколов. — Пусть учится… — Ученики, наставничество, да, да, веяние времени, — торопливо закивал Копылов, — а скажите по совести, не сбивает это с темпов? — Судите по результатам, Игорь Ефимович, объект сдадим в срок. — срок, да, вот именно, — Копылов вдруг сдвинул на затылок кожаную шляпу: — А ведь могли бы и досрочно! — возложил лапу на плечо бригадиру. — Представляете, к празднику рапортуем: «Открыто новое молодежное кафе!» Эффектно? — Эффектно, — согласился Штоколов. — И достижимо? — Достижимо. — Так что же, за вами дело? — За вами, Игорь Ефимович! — Не шути, бригадир! — Не умею шутить, оттого и девушки не любят… Дело именно за вами: «нержавейку» для креплений дадите, решите вопрос с малой механизацией, обещаю еще в начале квартала… — Ну, Штоколов! Ну, бригадир! Как будто не знаете! Мазуров уволился, Усманов проболел, я к конференции готовился! И руками машет, как мельница — крыльями. Бригадир подождал, пока отмашется, и замечает: — Назначали меня, говорили: «Хороший бригадир ищет причины недостатков, чтобы их устранить, плохой — чтобы ими оправдаться…» — Ладно, ладно! Память у вас слишком хорошая! Дайте хоть опомниться с дороги. Поищем возможности. А вы в свою очередь — темпы! Доверяем ведь вам. На ответственные участки бросаем… — А у вас есть и безответственные, Игорь Ефимович?.. Тот только крякнул. Вот так, мягко подстеливши, чтоб жестко было спать, взялся опять за дело мой наставник: учит меня, как плиты укладывать, чтоб зазор между ними был тоньше миллиметра… — Куда мне на пять с плюсом? Мне бы на три с минусом, — говорю. Он глазами метнул: — Что ж ты за троечкой так далеко ехал? — Знаю, зачем ехал! — озлился я. — За крайними условиями жизни! Думал, город в пустыне — простор, размах! А тут «Лепи без зазоров!» — Размах, — говорит, — не от слова «размахаться». Размах, как я понимаю, это — дерзнуть на совершенство… — Так ведь это понять, — бурчу я, — для меня, например, целая ломка характера! А вы, между прочим, ломать не умеете… — Дерево сломаешь, и то не срастется, а ведь ты человек, — плечами пожал. И вдруг просиял весь, как гость после третьей рюмки — Здравствуйте, Ася Михайловна! Хорошо, что зашли… Оглядываюсь — заведующая библиотекой. Я ее во Дворце видел, драмкружком она заправляет. Строгая такая дамочка, в очках. Голосок приятный. — Я у вас объявление повесила, Андрей Васильевич. Лекция будет, не пропустите — об искусстве древних зодчих. И еще просьба — потолкуйте с нашим Гришей! Иду и слышу: опять поет на воздухе! — Есть! Будет сделано, Ася Михайловна! Скажу ему: «Гриц, горло не пластмассовое, береги народное достояние!» Улыбнувшись, стала эта деловая пигалица неожиданно хороша — и ямочки на щеки взбежали, и взоры засветились, а глазенки у нее — с милой заячьей косиной. «Ай да Андрей Васильевич, — думаю, — ишь, куда метит…» Метит или не метит, а проводить ринулся. Потом пошла работа своим чередом, однако, чувствую: не тот человек, умягченный и умиротворенный. Сами знаем: поговоришь с хорошей девчонкой, так хоть на помост выходи, с Василием Алексеевым соперничать… Надо ловить момент. Вытер я мраморную плиту рукавом и бормочу: — Быть иль не быть, вот в чем загвоздка, как говорил один мой знакомый принц… Расхохотался наставник. За что я его люблю — быстро до человека доходит, разжевывать не надо, — говорит: — Так и быть, попробуй-ка ты, Максим, отполировать плиту. Иди к Таджигани, он тебе даст, что нужно… …И что же это за камень — мрамор? Нарочно не придумаешь, чтоб вот так врезалась в темный его цвет светлая полоска, разбежалась тонкими прожилками. Дохнуть страшно, кажется, улетит узор, как паутина… Захотелось мне сделать раз в жизни как следует. Чтобы вроде зеркала плита сияла. Позову Женечку, пусть смотрится… Разок прошел, со всем старанием, — мало. Еще раз, еще. «Да, нелегкая это работа, из болота тащить бегемота». Вроде бы и блеска не прибавляется, еще тусклей делается… Поднажал я. Думаю, не буду смотреть ежеминутно, не буду отвлекаться. А когда посмотрел — что за черт? Не зеркальная у меня плита, а мутная, словно в пыли. Я платок послюнявил, начал протирать — никакого впечатления. За этим занятием и застал меня Таджигани — он по соседству работал. Кулаком о кулак ударил: «Отсохни твои руки — какую красоту загубил!» …Вот что получилось: плохо я инструмент промыл, песчинки попали — и устроили мне «полировку»… Ушел я — куда глаза глядят, куда ноги ведут. Привели на автостанцию, а там как раз туристский автобус отправляется. Химики в Бухару едут, памятники древности смотреть. Молодые такие химики, и химички есть. В смысле авторитета терять было уже нечего. Я ощутил в себе великую решимость, а в кармане — еще непочатую зарплату за полмесяца. И — прощай, городок! …Странно человек устроен. Вот, кажется, от всего отмахнулся, поставил крест. А смотришь на кирпичи эти старинные, квадратные и думаешь: попрочней нынешних… Или изразцы, которыми внутри облицована маленькая мечеть Балянд… Такая глубина, такая сочная яркость цвета, иссиня-синего, иззелена-зеленого! Вот эдаких бы добиться для нашего кафе, хотя бы для банкетного зала!.. Гидесса нам попалась симпатяга, о каждой древности хоть час будет рассказывать, а уж названия как вкусно произносит: ворота Шейх-Джалял! Базарный купол Токи-Заргарон! Слушаешь про эти «заргароны» и «фурушоны», а в мозгу имена попроще вертятся: Андрей, Злата, Таджигани… Я здесь гуляю, культурный уровень повышаю, а что они там обо мне думают и какими приветствиями встретят?.. Словом, не догулял я, не рассмотрел старину во всем объеме, гидессу миленькую не дослушал. Сбежал с туристической поездки досрочно, и вышло моего прогула полтора рабочих дня. Немного — но и немало, если подумать. И опять же, если подумать, разве не сами они виноваты? Особенно бригадир наш. Какой мне от него толк? Наставник должен быть старый, опытный, с усами. Вот этак покашляет, скажет что-нибудь вроде «…а теперь, елки-моталки, подай мне вон тую штуковину…» И чтоб приглядывал за мной в оба глаза. А этот? Покажет, как и что, поручит — и за весь день взглянуть не изволит, работаю я или на голове стою в йожеской позе! А придет посмотреть — тоже не радость: молчит. Сам голову ломай, что так и что не так. Или с плитой этой… Заразили меня энтузиазмом, хотелось поскорей сделать, блеснуть… …Предстал я пред очи бригадира, готовый отругиваться по всем пунктам. А он только и сказал: — А Максим? Календарь заведи — вчера день был рабочий!.. День я проработал с тоскою на душе: как у зубного врача в приемной. Смена кончилась, наставник — ни слова. И все они молчат, воды в рот набравши. Ночь почти не спал, крутился, как грампластинка. И сообразил: это он хочет общественное мнение вокруг меня создать и фугануть из бригады подчистую! Решил я сорвать злодейский замысел. Куда ни кинут — вылезаю из собственной кожи от усердия. Дни идут, все молчат. Вот такое у нас воспитание. Все-таки подловил я их. Сидел на своем любимом с давних пор ящике, за грудой тары, они тоже позавтракать расположились, и получился у них вроде бы педсовет. Я молчал да слушал: интересно, в конце концов, попросят тебя проявить собственное желание расстаться или сами проявят… Начала, как водится, рыжая. Припомнила «все натворенное» мною за это время. Ничего не забыла. «Пол-ящика „кабанчиков“ переколотил!» А если человек споткнулся? Мастику припомнила. Плиту мрамора загубленную. И, наконец, прогул — «не пора ли приструнить парня?» — Приструнить недолго, а коли переструним? — говорит бригадир. Златочка пыхнула: — Ну, конечно, лучше, как ты, — мусор за учениками подбирать, брак переделывать! И еще много чего накричала. Пойми женщин: злится, а в голосе — слеза… Наставник мой говорит: — Погоди… Ну как бы вам объяснить мою позицию, ребята? Что толку — нажимать, давить, ломать? Помните, у Чехова, в пьесе «Три сестры»: отец держал детей строго, спрашивал с них всерьез, а как он умер — с сыночка словно узду сняли, все, чем занимался, побоку… Потолстел даже. Учениками наши Женя и Максим не на всю жизнь, самим за себя придется отвечать, ведь верно? Заспорили они, а я и не слушаю, смех меня разбирает. Тоже мне Макаренко, берется воспитывать, а того не знает, что я давно уже сам до всего этого дошел… Сам хочу стать мастером. Сам хочу быть человеком. И за прогул — сам виноват, сам и отвечу… |
||
|