"Осень в Пекине" - читать интересную книгу автора (Виан Борис)VIIIПо тропе, далеко выбрасывая вперед ноги, шагал аббат Грыжан. На плече он тащил тяжелую переметную суму, а требник небрежно крутил за веревочку, совсем как школьник, который только что отзубрил положенное и теперь беззаботно играет чернильницей. Чтобы улестить собственный слух (и заодно осенить себя святостью), он пел старинный религиозный гимн: Аббат чеканил каблуками привычный ритм песни, и от всех совершаемых телодвижений собственное физическое состояние воспринималось им как удовлетворительное. Конечно, временами какой-нибудь колючий пучок травы посреди дороги или злобный и царапучий scrub spinifex скребли под сутаной его лодыжки, но разве можно обращать внимание на всякие мелочи? Аббат Грыжан и не такое видал, слава Всевышнему. Слева направо дорогу перешла кошка; аббат догадался, что он у цели. И вдруг, совершенно неожиданно, очутился в самом центре археологического лагеря — посреди палатки Атанагора. Хозяин палатки, меж тем, находился там же, всецело поглощенный одним из своих стандартных ящиков, который не желал открываться. — Привет! — сказал археолог. — Привет! — ответил аббат. — Что это вы делаете? — Пытаюсь открыть ящик, но у меня ничего не выходит. — В таком случае не пытайтесь. Не стоит искушать судьбу. — Это всего лишь фасиновый ящик. — А что такое фасина? — Смесь такая, — сказал археолог. — Долго объяснять. — Тогда не объясняйте. Что у вас нового? — Сегодня утром скончался Баррицоне. — Magni nominis umbra[47]... — сказал аббат. — Jam proximus ardet Ucalegon[48]... — подхватил археолог. — О! — с уважением отметил Грыжан. — Не следует верить в дурные приметы. Когда его будут предавать песку? — Сегодня вечером. А может, завтра. — Надо бы сходить туда. Что ж, до скорого. — Подождите минуту, — сказал Атанагор. — Я иду с вами. — Может, выпьем на дорожку? — предложил аббат. — Хотите «Куантро»? — О нет!.. Я прихватил с собой кое-что. — Еще у меня есть зитон[49], — сказал археолог. — Спасибо... не беспокойтесь. Грыжан распустил ремни своей котомки и, порывшись немного, извлек на свет флягу. — Вот, — сказал он. — Отведайте. — После вас... Грыжан не стал спорить и сделал хороший глоток. Потом протянул флягу археологу. Тот поднес ее к губам, запрокинул голову, но почти сразу выпрямился. — Там пусто, — сказал он. — Ничего удивительного... — вздохнул аббат. — Я не меняюсь. Пьянчуга и болтун, а плюс ко всему еще и прорва ненасытная. — На самом деле мне не очень-то и хотелось, — признался археолог. — Я мог бы и притвориться. — Теперь все равно, — сказал аббат. — Я заслужил наказание. Скажите, сколько бубенцов в приборе полицейского? — А что вы называете прибором с бубенцами? — спросил археолог. — Вы абсолютно правы, что задаете мне этот вопрос, — сказал аббат. — Прибор с бубенцами — свойственное мне образное выражение, обозначающее полицейский эгализатор, снабженный патронами калибра 7,65 мм. — Это вполне соответствует моей собственной эвентуальной трактовке, — сообщил археолог. — Итак, положим, двадцать пять. — Но-но! Это слишком. Скажите три. — Тогда три. Грыжан схватил четки и трижды проговорил текст с такой скоростью, что полированные костяшки задымились в его ловких пальцах. Он положил четки обратно в карман и затряс руками: — Жжется!.. — сказал он. — Теперь все в порядке. Кроме всего, мне плевать на всех и на вся. — О, никто на вас за это не в обиде, — заверил его Атанагор. — Вы хорошо говорите, — сказал аббат. — К тому же вы очень воспитанный человек. Что за наслаждение встретить собеседника своего уровня, и где — в пустыне, среди песков и склизких люмиток. — И еще лимем. — Ах, да! — сказал аббат. — Это те самые желтые улитки? Кстати, как поживает ваша юная подруга, та женщина с прекрасными грудями? — Она практически не выходит, — сказал археолог. — Роет землю вместе со своими братьями. Дело спорится. Что касается лимем, то это вовсе не улитки. Они больше похожи на траву. — Значит, увидеть ее нельзя? — спросил аббат. — Сегодня — нет. — И что только она здесь делает? — сказал Грыжан. — Такая красавица. Кожа и волосы — просто обалдеть, а бюст — да за него впору от церкви отлучать. Впридачу еще умна и крепка, как буйволица... И никогда ее нигде не видать. Во всяком случае, она хоть не спит со своими братьями? — Нет, — сказал Атанагор. — По-моему, ей нравится Анжель. — Так за чем же дело стало? Хотите, я их обженю? — Он ни о ком и думать не хочет, кроме Рошель, — сказал археолог. — Ну, эта мне как-то не показалась. Чересчур раскормлена. — Пожалуй, — согласился Атанагор. — Но он ее любит. — Он действительно ее любит? — Было бы довольно интересно определить, насколько это серьезно. — Невероятно, чтобы он мог продолжать любить ее, коль скоро она спит с его другом, — сказал Грыжан. — Как видите, я смело обсуждаю с вами щекотливые вопросы, но не усмотрите в этом любопытства, продиктованного подавленной сексуальностью. Я тоже бываю на взводе в редкие моменты досуга. — Нисколько в этом не сомневаюсь, — сказал Атанагор. — Так что можете не оправдываться. Я полагаю, Анжель любит ее по-настоящему, раз продолжает сохнуть по ней, потеряв всякую надежду. Он даже смотреть не хочет на Бронзу. А она только его и ждет. — О-хо-хо! — сказал Грыжан. — Так ведь он, поди, самочинствует! — Само-что? — Само-чинствует. Простите, это церковный жаргон. — М-м-м... А, понял! — сказал Атанагор. — Нет, не думаю... — В таком случае нам непременно удастся свести его с Бронзой. — Хорошо бы. Они оба такие милые, — сказал Атанагор. — Надо сходить с ними к отшельнику, — предложил аббат. — Его святые деяния до охренения будоражат... Ну вот! Опять! Тем хуже. Напомните мне, чтобы я перебрал несколько костяшек на моих четках. — А что случилось? — спросил археолог. — Я непрестанно богохульствую, — пожаловался Грыжан. — Впрочем, это нестрашно. Прочту молитвы — и все в ажуре. Так вот, возвращаясь к нашим баранам, хочу вам сказать, что зрелище отшельнического деяния весьма занимательно. — Я его еще не видел, — сказал археолог. — Ну, на вас это не произведет большого впечатления. Вы стары. — Это верно, — сказал археолог. — Меня больше интересуют предметы и воспоминания прошлого. Тем не менее, вид двух молодых и хорошо сложенных существ, принимающих простые и естественные позы, не будет мне неприятен. — Эта негритяночка... — начал Грыжан, но остановился на полуслове. — Что она? — Она... она очень способная. То есть она очень гибкая, я хочу сказать. Вам не трудно поговорить со мной на другую тему? — Разумеется, нетрудно, — сказал археолог. — Я начинаю нервничать, — признался Грыжан. — Мне не хотелось бы докучать вашей юной подруге. Расскажите мне, к примеру, о стакане холодной воды, выливаемой за шиворот. Или о пытке колотушкой. — Пытка колотушкой? Что это еще такое? — Эта пытка в большом почете у некоторых индейских племен. Заключается она в том, что мошонку провинившегося кладут на плаху и слегка прижимают, чтобы выступили железы, а затем сильно бьют по ней деревянной колотушкой... Уй-а-а! Уй-а-а! Как это должно быть больно! — застонал аббат, ерзая и извиваясь. — Вы очень образно это описали, — сказал археолог. — Я тут же вспомнил о другой казни... — Не продолжайте... — сказал аббат, сложившись вдвое. — Я уже совершенно успокоился. — Прекрасно. Значит, мы можем идти? — Как? — удивился Грыжан. — Разве мы еще не вышли? Просто поразительно, до чего вы болтливы. Археолог от души расхохотался, снял свою колониальную каску и повесил ее на гвоздь. — Я готов следовать за вами, — сказал он. — Раз гусь, два гуся, три гуся, четыре гуся, пять гусей, шесть гусей!.. — провозгласил аббат. — Семь гусей! — закончил археолог. — Аминь! — сказал Грыжан. Он осенил себя крестным знамением и вышел из палатки. |
||
|