"В СССР инвалидов нет!..»" - читать интересную книгу автора (Фефёлов Валерий)

Глава 7. Создание Инициативной Группы защиты прав инвалидов в СССР

Понимая, что в ложившейся ситуации только сами инвалиды, без насильственно навязанного им опекуна — Министерства Социального обеспечения — могут и должны решать свою судьбу, мы, несколько человек, создали в 1978 году Инициативную Группу защиты прав инвалидов в СССР. Первоначально в Группу вошли 3 человека: Юрий Киселев из Москвы, Файзулла Хусаинов из г. Чистополя и я. Были объявлены цели Группы:

1. Сбор и распространение информации о положении инвалидов в СССР.

2. Выступления с ходатайствами перед компетентными органами СССР об улучшении социального обеспечения инвалидов.

3. В случае отказа в удовлетворении наших ходатайств — обращения за помощью к международной общественности.

4. Налаживание контактов с международными организациями по делам инвалидов.

Своей главной задачей мы поставили себе создание в СССР Всесоюзного общества инвалидов по типу уже давно существующих во всех цивилизованных странах мира. В качестве своего печатного органа мы начали выпускать Информационный Бюллетень, 1-й номер которого вышел 20 мая 1978 года. За время работы Инициативной группы вышло 14 номеров Бюллетеня и ряд отдельных документов, в которых освещались все наши действия в защиту прав инвалидов, публиковались их письма и другие материалы, отражающие общее положение инвалидов в стране. Позже мы выдвинули ряд более конкретных предложений, которые, на наш взгляд, могли бы существенно изменить положение инвалидов в СССР. Я считаю целесообразным перечислить хотя бы некоторые из них:

1. Разработать и ввести по всей стране такую систему исчисления пенсий, которые соответствовали бы постоянно растущим государственным ценам. (Например, увеличить размер пенсий инвалидам труда, исчисленных по старым заработным тарифам и т. д.).

2. Прекратить позорную спекуляцию на самом больном и необходимом для инвалидов: продаже предметов первейшей необходимости — средств передвижения (например, стоимость автомобиля «Запорожец» для инвалидов почти в 5 раз дороже его себестоимости, других машин — чуть ли не в 10 раз).

3. Давно пора построить в СССР предприятия по выпуску широкого перечня механических помощников и приспособлений, помогающих тяжелым категориям инвалидов относительно самостоятельно жить и передвигаться. А пока нет таких предприятий, все это должно покупаться в других странах.

4. Поручить архитектурным проектным организациям разработать проекты микрорайонов для инвалидов с особо ограниченной подвижностью и их семей.

5. Необходимы изменения некоторых ГОСТов при проектировании и строительстве жилых домов. Например, двери как внутри квартир, так и лифтов должны быть достаточно широкими для проезда кресла-коляски и т. д.

6. Давно пора выполнить постановление Министерства Социального обеспечения РСФСР от 1968 года об отделении стариков от молодежи в домах инвалидов. К тому же:

а) обеспечить инвалидов достойной работой в этих учреждениях. Работа в инвалидном должна засчитываться в трудовой стаж, и это должно иметь отношение к пенсионному начислению;

б) очень важно изменить внутреннюю обстановку в этих домах, которую сами инвалиды называют духовным вакуумом.

7. Положение в местах заключения таково, что крайне необходимо допущение проверок выборными общественными группами и Международным Красным Крестом советских тюрем, концлагерей и психиатрических больниц. Слишком невыносимые условия заключения там инвалидов, и нередко здоровые люди выходят оттуда инвалидами.

8. В СССР совершенно не разрешена такая важная проблема реабилитации инвалидов, как приобщение их к спорту. Поэтому необходимо построить в СССР специальные комплексы для физической тренировки инвалидов в целях стимуляции их активности и жизнедеятельности. Необходимо убедить официальные органы в позорности запрета советским инвалидам участвовать в Международных Олимпийских играх инвалидов.

9. У инвалидов должен быть собственный профсоюз, защищающий их интересы, и своя периодическая печать.

Вместе с этим мы хотели обратиться к населению страны, так как возможно многие люди захотели бы организовать благотворительные общества и группы различной помощи инвалидам как материальной, так и непосредственно действенной. Это необходимо, поскольку органы соцобеспечения либо не хотят, либо совершенно не справляются со своей работой по отношению к инвалидам и престарелым. Судя по всему, государство не заинтересовано в этом. Благотворительные общества существуют во всем мире, но фактически запрещены в СССР. Кроме этого нам бы хотелось, чтобы советские средства массовой информации периодически проводили широкий опрос инвалидов и всего населения по всему спектру инвалидных проблем, из которого выяснялось бы, чем и как хотели бы инвалиды заниматься, то есть применять свои способности в силу своих физических возможностей.

Это далеко не все, но это основные наши предложения, описывающие проблемы, с которыми постоянно сталкивается в повседневной жизни каждый инвалид. Поэтому, уже с самого начала образования нашей Группы, мы начали получать большое количество писем от инвалидов, в которых они, каждый по своему, выразили интерес к проблеме защиты своих прав. Условно эти письма можно разделить на несколько категорий:

1. Приветственные, выражающие радость, что наконец-то появилась какая-то опора в их жизни и, как отклик на это, предлагающие свою помощь.

2. Пессимистические, не верящие в возможность изменить ситуацию инвалидов в стране, однако и не примирившиеся со своим положением.

3. Чисто описательные, благодарные уже за то, что есть поди, которые услышали их боль и страдание.

4. Просительные, с изложением вполне конкретных просьб о помощи.

5. Недовольные созданием Группы, осуждающие и даже угрожающие (их немного, не более 5–6, типа таких: «Поздравляем со славной 100-летней годовщиной рождения великого Сталина. Следующую годовщину вы все встретите за тюремной баландой».)

Но есть и одно сходство во всех письмах: все они каждый раз свидетельствовали о бедственном положении авторов и, таким образом, не только подтверждали актуальность работы нашей Группы, но и говорили о ее решительной необходимости. Вот лишь несколько выдержек из писем:

Когда речь заходит об инвалидах в СССР, вспоминаешь «Униженных и оскорбленных» Ф. М. Достоевского. Инвалиды в СССР действительно униженные и оскорбленные слои общества, печать которого любит трубить о дискриминации негров, умалчивая о дискриминации инвалидов.

Вспоминается случай в московском метрополитене: колодка, которой безногий человек отталкивается при передвижении, застряла в ступеньке эскалатора — на беднягу немедленно навалилась куча людей, которые, спотыкаясь об инвалида, кубарем летели вниз. Эскалатор остановили. Почти все ругали инвалида самыми «изысканными» словами…

Все эти письма — искренние и теплые отклики на создание Инициативной Группы защиты прав инвалидов. Из них можно видеть, какое большое значение придали созданию Группы сами инвалиды. К сожалению, таких писем к моменту начавшихся обысков стало все меньше и меньше. А потом, когда вся почта Инициативной Группы стала проходить тщательный контроль КГБ, письма вообще перестали доходить.

Создавая в 1978 году Инициативную Группу защиты прав инвалидов в СССР, в числе поставленных нами задач было налаживание контактов с представителями зарубежных инвалидных организаций и союзов. Тогда у нас еще не было достаточно конкретного и реального представления об этих организациях. Постепенно у нас устанавливались отношения, завязалась переписка, несмотря на препятствия советской таможенной цензуры. Установились контакты с инвалидными организациями Швеции, Англии, Голландии, Бельгии. Мы начали получать приглашения приехать на тот или иной международный симпозиум, посвященный проблемам реабилитации инвалидов. Но СССР — закрытое общество, поэтому даже думать о возможности таких поездок было немыслимо…

Постоянно убеждаясь, что проблеме реабилитации инвалидов в странах свободного мира уделяется особое внимание, было горько видеть и сознавать, что этому вопросу в Советском Союзе никакого внимания не уделяется, более того: проблема эта до сих пор замалчивается руководством страны «развитого социализма». Понимая необходимость и значение получения правдивой и объективной информации советскими инвалидами о том, что делается для инвалидов в странах Запада, мы не раз обращались с письмами в международные и национальные организации инвалидов. В принципе они сводились к одному:

Призывая западные инвалидные организации не оставить без внимания трагическое положение инвалидов в СССР, мы предложили и ряд конкретных мер, которые, на наш взгляд, могли бы способствовать разрешению некоторых вопросов. Среди этих предложений были следующие:

1. Как можно более широкая реклама ваших средств благотворительности по отношению к инвалидам и престарелым через все средства массовой информации в нашу сторону.

На основе материалов наших Бюллетеней и других источников — широкий показ тяжелого положения инвалидов в СССР, являющегося результатом равнодушного отношения властей к нашим проблемам, жалкого состояния системы социального обеспечения инвалидов и престарелых в СССР и фактического запрещения в СССР как нашего общества инвалидов, так и любой благотворительности.

2. Призывы к нашему правительству о разрешении создания общества инвалидов с нарушениями двигательных функций.

3. Обращение ко всем религиозным конфессиям с призывом о возрождении добрых старых традиций благотворительности в нашей стране, с помощью всех возможных средств массовой информации.

4. Привлечение как можно более широкого внимания к положению инвалидов-заключенных в советских тюрьмах и лагерях, положение которых невыносимо.

Действительно, положение инвалидов в местах лишения свободы — тюрьмах, лагерях и ссылках, а также в специальных лагерях для инвалидов и психиатрических больницах, узники которых в большинстве своем — тоже инвалиды, особенно трагично. Известно об отсутствии самого элементарного человеческого отношения к ним, о чем мы уже писали в этой книге. Это — принудительный и непосильный труд, независимо от группы инвалидности; недоброкачественное и недостаточное питание; низкое медицинское обслуживание; ограничения в корреспонденции и т. д. Также известны голодовки протеста инвалидов против произвола администрации и наказания за это карцерами и другими репрессиями. Освещая эту тему мы писали следующее:

Наши призывы о помощи не остались без внимания здесь, в демократических странах Запада. Многие наши документы были переведены на языки этих стран и находили понимание и поддержку общественности. Уже сейчас, встречаясь с представителями инвалидных организаций, я всякий раз убеждаюсь в их осведомленности о многих сторонах повседневной жизни инвалидов в СССР и их желании хоть в чем-то оказать свою помощь. Например, представители одного из крупных инвалидных обществ в Голландии беседовали с советским послом Белецким и культурным атташе Лопушинским. В конце беседы Белецкому и Лопушинскому было предложено передать советскому правительству такие требования:

1. Чтобы власти СССР не препятствовали помощи советским инвалидам из-за границы.

2. Чтобы власти СССР, наконец, разрешили советским инвалидам создавать свои общества.

Леди Мешам, с которой у меня состоялась более чем 2-часовая беседа, всегда была готова принять участие в помощи советским инвалидам. Этот вопрос она ставила и в парламенте Великобритании. Это и понятно, так как леди Мешам — сама инвалид-спинальник и как нельзя лучше знает и понимает своих коллег по несчастью, то есть, что им нужно и что значит оказаться в 4-х стенах без средства передвижения, без права голоса и, наконец, просто без права на протест… Однако, как ни горько это говорить, без активности инвалидов в Советском Союзе западные организации мало что смогут сделать. В данном случае необходима инициатива самих инвалидов в СССР с теми или иными требованиями в адрес своего правительства, создание своих автономных групп взаимопомощи, выпуск независимого печатного органа и т. д. Только в этом видится успех в достижении того, что называется «обрести свое человеческое достоинство».

Конечно, власти никак не могли примириться с тем, что в СССР стала существовать еще одна свободная и независимая организация. Стали предприниматься попытки дискредитировать движение инвалидов за свои права, свести на нет деятельность Группы, запугать и оклеветать ее членов. Даже сейчас, когда я пишу эти строки, как мне только что написали из СССР, там до сих пор распространяются слухи, что я «шпион» и «агент западных спецслужб». Преследования эти особенно усилились после пресс-конференции, состоявшейся 25 октября 1978 года в Москве, на которой мы рассказали западным корреспондентам о своем существовании, поставленных нами целях, работе и т. д. Это было и естественно — ожидать после этого преследований со стороны властей и КГБ, так как на Западе тоже начал проявляться интерес к положению инвалидов в Советском Союзе. Чтобы смягчить как-то эти преследования, а может даже и отсрочить их, я обратился в районный отдел социального обеспечения с письмом, в котором сообщил о создании нашей Группы. К письму приложил Бюллетень № 2. Все это я просил переслать в Президиум Верховного Совета СССР и содействия перед этим органом, чтобы нам разрешили регистрацию нашей Группы как общественной организации согласно статьи 51 Конституции СССР. Вскоре из отдела социального обеспечения пришел ответ за подписью заведующего Глущенко: «Ваше письмо с приложением в 13 страниц передано по назначению». Не иначе, как в КГБ, подумал я, что впоследствии и подтвердилось.

На 3-й день после пресс-конференции перед моим гаражом была выкопана большая яма. Рано утром, едва рассвело на улице, приехал экскаватор и вряд ли рабочий этого экскаватора понимал, что он делает. Что от таких еще можно услышать, кроме этого робкого и послушного оправдания — «наша работа такая…». Таким образом через три дня после пресс-конференции я оказался как бы под домашним арестом. Вообще же оперативности КГБ можно только позавидовать.

Есть даже такой анекдот. Заходит один человек в телефонную будку, набирает номер, спрашивает «Это КГБ?» Ему отвечают «КГБ» Этот человек выливает на них поток отборного мата и вешает трубку. Решив, что этого все-таки недостаточно, снова снимает телефонную трубку, набирает номер, спрашивает «Это КГБ?». Сзади его хлопает рукой по плечу другой человек «КГБ, гражданин, КГБ!». Но это только анекдот, если же обратиться к реальности, то в сложившейся ситуации я уже не мог выезжать из дома. Проходили дни, недели, а перед гаражом все была яма. Чтобы начать что-то делать, я обратился в городской совет народных депутатов с требованием закопать яму. Пришел нижеследующий ответ за подписью председателя городского совета Романова:

«Около Вашего гаража начато строительство смотрового люка для канализационной сети, но так как рядом проходит электрический кабель, дальнейшие работы приостановлены»

Я всегда поражался изобретательности государственных служащих как они умеют писать подобные ответы. Будто какую-то специальную выучку прошли вот так писать.

Так и оставался в «приостановленном» состоянии этот «смотровой люк» ровно месяц. Затем приехал тот же экскаватор и тот же рабочий засыпал им яму. Еще через неделю, 6 декабря 1978 года, прямо к двери моего дома, через засыпанную снегом цветочную клумбу, подъезжает серая «Волга» Заходит водитель и от имени Глушенко просит меня проехаться с ним в отдел социального обеспечения «по очень важному делу» «Если у товарища Глушенко ко мне очень важное дело, — отвечаю я, — пусть он сам ко мне и приедет. Вы же сами видите, что я передвигаюсь только на коляске, а кабинет Глущенко на 2-м этаже…» Водитель понимающе кивает головой, уходит. Через полчаса снова звонок в дверь, открываю. Заходит целая делегация и впереди всех, старающийся казаться любезным, Глущенко как-то даже заискивающе произносит:

— Вот, Валерий Андреевич, а мы к Вам в гости… Вы, наверно, помните меня?

— Первый раз вижу, а кто Вы? — спрашиваю я.

— Я заведующий отделом соцобеспечения Глущенко.

— Очень приятно, только я действительно вижу Вас впервые.

Глущенко смущен.

Вошедшие рассаживаются на стульях и начинается «беседа». Мне не хотелось бы утомлять читателя подробным ее описанием. В целом она сводилась к тому, что мол инвалиды в СССР живут хорошо, «за исключением отдельных недостатков», решать которые компетентно только государство. Создание нашей Группы противозаконно и за это могут быть серьезные последствия, и мне было предложено надо всем этим «серьезно подумать». В разговоре, кроме Глушенко, принимали участие также председатель райисполкома Семенов, начальник УКГБ г. Кольчугино Коровушкин и начальник следственного отдела УКГБ г. Владимира Шибаев. Особенно выделялся Семенов, который представил меня перед всеми даже в роли сумасшедшего, несколько раз жестикулируя пальцем у своего лба, — мол, это только ненормальный человек может решиться на подобное. Но хотелось бы отметить и два интересных момента в ходе этого разговора. Когда речь зашла о том, как хорошо живут инвалиды в СССР, я показал всем присутствующим только что отпечатанные фотографии моего гаража с видом выкопанной около него ямы.

— Вы говорите, что об инвалидах у нас особая забота, а это что? — спросил я и посмотрел на Шибаева.

— Это не мы…

Второй момент такой. Всю нашу беседу я хотел записать на магнитофон и предупредил присутствующих, что я ни от кого ничего не скрываю, не хочу скрывать и наш разговор. Коровушкин дважды подходил к магнитофону и тут же его выключал. Странное это совпадение или нет, но при следующем визите ко мне делегации в том же составе 28 декабря 1978 года, незадолго до ее появления в доме, во всем нашем квартале было отключено электричество. После того, как она ушла, электричество было включено.

С самого начала моего столкновения с КГБ, я увидел насколько это бесчеловечная организация. Принцип один: подавить любое свободное начинание, убить мысль, в лучшем случае загнать ее в подполье, заставить всех и вся жить в страхе и покорности. Для достижения этих целей, КГБ не брезгует ничем. Угрозы, шантаж, избиения, увольнение с работы — это вы испытаете сразу, как только вами займется КГБ. Одной моей знакомой, с которой я сейчас работаю, до ее выезда из СССР сотрудники латвийского КГБ сказали:

«Мы прекрасно знаем, что мы — раковая опухоль на теле народа…». Но так как я все-таки был инвалид на коляске и мое имя в некоторой степени стало известно не только узкому кругу лиц, вместе с угрозами ко мне вначале чувствовалось и несколько иное обращение. Например, вместе с угрозами лишить меня пенсии, квартиры, посадить в тюрьму и т. д. (если я не откажусь от своей деятельности), работники КГБ обещали мне, «если ты будешь хорошо себя вести», квартиру во Владимире, новую машину, работу…

Затем последовали обыски с конфискацией всех материалов, имеющих хоть малейшее отношение к теме положения инвалидов в СССР и за границей, писем от инвалидов, которых в первое время приходило по несколько десятков в день. Как проходили эти обыски, расскажу на примере одного из них, на примере обыска по делу Николая Павлова, автора очерка «Памяти забытых и погибших зэков-инвалидов» и арестованного в феврале 1981 года. Старшим по обыску был старший следователь УКГБ по Владимирской области капитан Кривов. Вначале, как почти всегда бывает в таких случаях, предлагается «добровольно выдать клеветническую литературу». Я ответил, что такой литературы у меня нет, писать воззвания о свержении советской власти и расклеивать их на столбах не собираюсь, и вообще не понимаю, что означают слова «клеветническая литература».

— Например, у Ю. Киселева на одном из обысков тоже искали «клеветническую литературу» и изъяли Уголовный Кодекс РСФСР и Законодательство о труде. Это вы имеете в виду? — спросил я.

— Ну, если не хотите выдать добровольно, мы начинаем производить обыск, — заявил Кривов.

А это значит, если обыск производит КГБ, изымается все подряд, было бы напечатано на машинке. Осматриваются сараи, гаражи, туалеты… «Клеветническую литературу» ищут в унитазах и сливных бачках и т. д. В поисках «тайников» взламываются полы, обстукиваются стены, печки, подоконники и даже табуретки. Не поленятся даже разворошить поленницу дров или кучу угля в сарае, а то и просто перекопать там земляной пол. Причем, чтобы сначала войти к вам в дом для проведения обыска, придумываются самые различные варианты: звонят в дверь под видом почтовых работников или электриков, подсылают коменданта дома, а уж за ним вламываются сами. Стоит вам немного открыть дверь, как в этот промежуток сразу же всовывается ботинок гебиста, затем появляется и он сам.

Итак, в моей квартире продолжается обыск. Рядовые гебисты подносят на стол Кривову найденные бумаги, тот заполняет протокол изъятия.

— В следующий раз Вам уже и брать-то будет нечего, — посочувствовал я Кривову.

— Ну, уж Вы приготовьте что-нибудь, Валерий Андреевич, — последовал ответ.

Но это лишь кажущаяся вежливость. Стоило моей жене немного подшутить над понятыми и «запретить» им пользоваться стульями, сразу последовало властное распоряжение Кривова:

— Возьмите себе стулья и сядьте.

— Почему Вы распоряжаетесь здесь моим имуществом?

— Вы здесь только присутствуете, а распоряжаюсь я! — не терпящим возражения голосом заявил Кривов.

— Если Вы пришли изымать у нас «клеветническую литературу», то ее и изымайте, — попробовал вмешаться я, — разве Вы имеете отношение еще и к материальным ценностям?

— Я имею отношение ко всему, и что посчитаю нужным, то и изыму.

— Как, например, мою инвалидную коляску… — продолжил я мысль Кривова.

— Совершенно верно.

В конце обыска на предложение подписать протокол я заявил, что подпишу его только в том случае, если в изъятых материалах мне покажут «клевету». Речь зашла о документе № 15 «Общественный транспорт и инвалиды», в котором говорится об абсолютной неприспособленности общественного транспорта СССР к нуждам инвалидов. Только после повторного и долгого изучения всего документа Кривов указал на место, где говорится о неприспособленности для инвалидов… советских пароходов.

— Здесь все как раз соответствует действительности, — сказал я.

— А зачем Вам общественный транспорт, если у Вас есть личный? — не найдя ничего лучшего, проговорил Кривов.

— В данном случае речь идет не о личном транспорте, а об общественном, и если уж на то пошло, то личный транспорт имеют далеко не все инвалиды, — ответил я.

От вопроса что есть клеветнического в документе к 20-летию Олимпийских игр для инвалидов и других изымаемых материалах, Кривов увильнул:

— Ну, мы потом там сами (имеется в виду департамент КГБ) разберемся и, если не найдем клеветы, вернем обратно.

— От вас получишь, — выразил я сомнение, — уже знаю по собственному опыту, что КГБ ничего не возвращает, а уж тем более что-то напечатанное на машинке, — и наотрез отказался от подписи под протоколом обыска.

Далее, отпустив понятых, Кривов решил учинить надо мной допрос по делу № 45 «по поручению Белгородского УКГБ».

— Заранее говорю Вам, что участвовать в следствии по этому делу отказываюсь, равно как и от всех подписей вообще, связанных с ним, — сказал я.

— Каковы причины отказа?

— Я считаю КГБ аморальным органом, поэтому не считаю нужным даже вступать с Вами в диалог на эту тему.

— Почему же КГБ — аморальный орган? — поморщился Кривов.

— Потому что не кто иной, как КГБ, недавно грозил Киселеву убить его.

— На этом позвольте раскланяться, — стараясь казаться более любезным и складывая изъятую «клевету» в папку, проговорил Кривов, — надеюсь, Вы не в большой обиде на меня?

— Ненависти лично к Вам я не питаю, — ответил я, — но самого факта этого обыска ни от кого скрывать не буду. Пусть все все знают…

Если в КГБ работают преимущественно «эстеты», то совершенно другого покроя МВД (Министерство Внутренних Дел), которому поручена «грязная» работа. Тут и зам. начальника милиции г. Юрьева-Польского майор Шовылин, два участковых — капитан Караулов и старший лейтенант Суханов с их постоянным собутыльником лейтенантом Егорушковым, да еще лейтенант Бедняков, работающий по принципу: двери, которые не открывают, вышибать ногами… Тут еще и народный судья г. Юрьева-Польского Лидия Зимина и следователь Юрьева-Польского РОВД Колобова. Много еще кого можно вспомнить, с кем так или иначе пересекались мои пути, как например, начальника Госавтоинспекции Чернова или «вечного старшину» Костю Титова, ныне уже покойного. Хоть и мелкая сошка был Костя Титов, а думал по-государственному, с размахом: «Таких как ты, Фефёлов, мы в 37-м году давно бы расстреляли…». Кто-то из них, наверное, сейчас пошел на повышение по службе, а кто-то уже и на «заслуженном отдыхе»…

А еще — стукачи. Я хорошо знал двух своих постоянных стукачей, которые вот так запросто, друзья ведь, приходили ко мне домой. Да и Вадик Светлов, бывший гебист и не скрывавший этого по пьянке, старался держаться ко мне поближе. Я их не выгонял, пусть стучат, секретов у меня не было, разве что всегда приходилось недоговаривать о своих конкретных делах и планах, а также о предстоящих поездках. Да почему бы и не подшутить иногда, сказать стукачу что еду на Урал к теще, а самому уехать в Крым. И действительно, сработало точно: ждали нас тогда на Урале, к теще приходили, мол ждите, скоро явятся… Не явились. А теща после этого долго болела, переживала, не случилось ли что в дороге.

А вот что до стукачей в собственном доме, в котором нас было 16 семей, да и в соседнем доме столько же — до сих пор не знаю их. С поразительной завидностью и так профессионально они стучали, что в КГБ знали часы и минуты — когда уехал я из дома, когда приехал, кто ко мне пришел и т. д. Стоило приехать ко мне кому-нибудь из Москвы или еще откуда-нибудь, ко мне в квартиру сразу же тащился участковый Караулов «с проверкой паспортного режима».

Однажды вечером, после одного из обысков, ко мне в квартиру ворвался «понятой» Осокин, коммунист, главный технолог завода «Промсвязь». Пьяный и с криком «Мне он, он нужен!..», Осокин бросился на меня. Вмешалась жена:

«Что Вам здесь нужно? Уходите прочь, Вы пьяны…». Осокин бросился на жену с потоком грубых, оскорбительных ругательств, ударив ее шапкой по лицу. «Подлюка! — угрожающе закричал он. — Я понятой, сейчас здесь все громить буду!..» Только с помощью соседей удалось его выпроводить. Приходил Осокин и еще раз, через неделю, долго стучал в дверь, грозил с нами расправиться. Когда мы подали в милицию заявление с требованием наказать Осокина за его хулиганские действия, участковый Караулов радостно воскликнул: «А, этого Осокина мы уже давно хотим в тюрьму отправить!..». Через несколько дней Караулов вызывает мою жену по повестке в районное отделение милиции, разочарованно говорит: «Это не тот Осокин, вы уж возьмите заявление обратно…».

В январе 1980 года был сослан в г. Горький А. Сахаров.

По стране прокатилась волна предупреждений диссидентов по указу от 25.12.1972 г. Пришли и ко мне: уже известный нам полковник Шибаев, новый начальник УКГБ г. Кольчугино Маликов, старший лейтенант УКГБ г. Владимира Зотов, председатель горисполкома Романов. Шибаев достает парижскую газету «Русская Мысль», говорит с нескрываемой злостью:

— Вот, Валерий Андреевич, что Вы в ней написали…

Читает: «Дорогие соотечественнички!..».

Причем на слове «соотечественнички» Шибаев делает не то чтобы акцент, а, исказив само слово, (правильно «соотечественники»), произносит его таким презрительным и ненавидящим тоном, что, казалось, будь эти «соотечественнички» рядом, он вцепился бы зубами в горло каждому из них. Я прошу Шибаева не утруждать себя излишним чтением, так как не возражаю, что статью к нашим соотечественникам за границей написал я, а значит текст ее мне уже знаком. Шибаев достает какие-то бумаги и предлагает мне расписаться под предупреждением по Указу от 25.12.1972 г.

— Это, — говорит Шибаев, — последнее Вам предупреждение. В случае дальнейшей Вашей антиобщественной деятельности против Вас будет возбуждено уголовное дело.

«Придется тогда энное количество дней просидеть в изоляции» — добавил Маликов. А жене сказали: «Даже Сахарова мы выслали из Москвы, а с вами уж тем более расправимся».

К тому времени я уже отверг КГБ как организацию, не имеющую ни капли морального значения для общества. Поэтому я всякий раз категорически отказывался от всех предлагаемых подписей. Уже не помню, кто из них побежал на улицу, но вскоре вводят двух случайных перепуганных прохожих. «Это понятые, — сказали мне, — они засвидетельствуют Ваш отказ от подписи». Мне было безразлично, кто и что будет «свидетельствовать». Я чувствовал главное, что я еще не сломлен их угрозами, обысками, слежкой, а вот сейчас еще и предупреждением, что в любой день и час против меня могут возбудить уголовное дело. Это наполняло меня решимостью продолжать дело, которое мы начали со своими друзьями по несчастью.

В мае 1980 г. началась кампания травли против меня в местной печати. Районная газета «За коммунизм» в номере за 13 мая опубликовала большую статью под названием «Что же вы хотите, Фефёлов?». «Обличая» мою деятельность как члена Инициативной Группы защиты прав инвалидов в СССР, авторы статьи (среди них и Глушенко) называют меня «фанатиком», «антисоветчиком», «сочинителем пасквилей на государственный строй», «тунеядцем», «пьяницей» и даже «психически больным»; говорят, что я стал «популярной личностью западных радиостанций» и моим «кумиром» является президент США Картер. Вот только несколько выдержек из этой статьи, впрочем достаточно характерных для всей советской печати, когда она начинает «обличать» диссидентов:

И так далее и так далее.

Я понимал, что это не просто статья, а начало новой кампании против движения инвалидов за свои права, начать которую было решено снова с меня. Действительно, на следующий день, 14 мая, в г. Юрьев-Польский пожаловали сотрудники УКГБ г. Кольчугино Маликов и Перепелкин. Цель: идеологическая обработка моих ближайших родственников с тем, чтобы они затем на меня «воздействовали». Свое «собеседование» они начали с расспросов о «реакции общественности» г. Юрьева-Польского на помещенную в газете статью, вручив им всем по экземпляру этой газеты. И, как бы желая подтвердить свое соавторство, Маликов сказал моему брату: «А ведь неплохо написано!..».

В тот же день на заводе «Промсвязь» с целью обработки общественного мнения в рабочее время состоялись собрания на участках. Намечалось проведение общезаводского собрания для более масштабного обвинения в «антигосударственной деятельности», собрания, кстати, так и не проведенного. Было проведено собрание и на ткацкой фабрике «Авангард». Люди, правда, отнеслись к ораторствующим очень сдержанно. В последующих номерах газеты «За коммунизм» появились и отклики «общественности» под заголовками: «Не запятнать знамя отчизны», «Советую одуматься» и т. д. Весь тон и содержание этих откликов носил чисто пропагандистский характер, бьет рассчитан на очень упрощенное понимание, например:

Чтобы и в этот раз хоть немного сдержать начавшиеся против меня нападки, я решил сделать встречный ход: подал заявление в народный суд с требованием привлечь авторов статьи «Что же вы хотите, Фефёлов?» к ответственности за клевету против меня в печати. Советский закон предусматривает такую меру защиты, хотя я не знаю случая, чтобы это было когда-нибудь применено на практике. Я понимал тщетность этой попытки, но другого выхода пока не видел: это был всего лишь отвлекающий маневр. Судья Зимина долго не хотела принимать моего заявления, куда-то подолгу уходила, с кем-то созванивалась по телефону, говорила, что статья «целиком и полностью соответствует действительности» и т. д. Вскоре она пришла ко мне на квартиру с просьбой взять заявление обратно и с предложением наоборот: написать в газету покаянное письмо. «После опубликования этой статьи Вы будете лишены всех льгот, — сказала она, — а еще хуже, Вас могут посадить в тюрьму, где Вы не проживете и двух недель…» (Кстати, сотрудники КГБ уже заявляли, что мне не удастся возбудить дело против газеты о клевете против меня, а за деятельность, описанную в газете, — я понесу уголовную ответственность.) Я согласился с Зиминой. И поскольку статья спрашивает меня: «Что же Вы хотите, Фефёлов?», я напишу «Что я хочу». Впоследствии я написал такое письмо, которое, конечно, нигде опубликовано не было, а лишь нашло распространение в Самиздате.

В эти дни проводимой против меня кампании сотрудники КГБ не забыли и мою жену. Однажды Шибаев, Маликов и Перепелкин приехали к ней в детские ясли, где она работала медсестрой. Ей было сказано, что ее могут лишить работы и потом она нигде не устроится. Через две недели этот визит повторился с той лишь разницей, что жену вызвали к председателю райисполкома Семенову. Кроме Семенова в кабинете уже сидели Шибаев, Маликов и Перепелкин:

— Ольга Фадеевна, — обратился к ней Семенов, — на Вас поступило заявление от родителей, с детьми которых вы работаете. Они пишут, что не могут доверять Вам дальнейшее воспитание своих детей, так как о Вашем муже написано в газете как об антисоветчике, а Вы же не только не осудили его деятельность, а наоборот, придерживаетесь таких же неправильных позиций. У Вас неправильные взгляды на действительность в СССР, поэтому родители и не могут доверить воспитание своих детей Вам.

— Но ведь я работаю с грудными детьми и при всем своем желании никак не могу воспитывать их, как вы говорите, «в антисоветском духе».

— А коллектив? Разве Вы не влияете на коллектив, в котором работаете? В общем, заявление это не по моей части, оно находится в ведении КГБ, и я передаю заявление товарищам, пусть они решают…

— В конце концов, я не настаиваю на работе именно в детских яслях, — отвечает жена, — пусть переводят меня на другую работу, где меня устраивали бы условия труда, зарплата и сменность работы.

— Не-ет, — возражает Шибаев как истинный хозяин страны, — кто же Вас возьмет в свой коллектив^' Ни один коллектив не возьмет Вас на работу. Уволим и на работу не возьмем, а потом и за тунеядство посадим.

— Чем Вы занимаетесь^' — снова вступает в разговор Семенов и начинает убеждать жену, как все это нехорошо, нечестно и преступно. — Ведь Вы не инвалид, кто дал Вам право выступать от имени инвалидов? Кто Вас уполномачивал?

— Мы-то всегда думали, что это Валерий на нее влияет, — перебивает Шибаев, — но, скорее всего, это она на него влияет. За то время, пока она живет у него, вон он как активизировался. Нужно и на нее такую же статью написать.

(Наконец-то выяснилось истинное авторство статьи!)

— Ведь материалов у нас уже достаточно для того, чтобы можно было даже завести уголовное дело против Вас, — продолжает Шибаев. — Если не поймете, Ольга Фадеевна, изолировать Вас придется, а детей отнимем… Если хоть одну подпись свою поставите еще где-нибудь, мы заводим на Вас уголовное дело, подумайте хорошенько…

— Законы у нас, к сожалению, слишком гуманные, — с тоской произносит Семенов. — Был бы сейчас у нас Берия, мы бы с Вами не так разговаривали… Демократии у нас много, и такие, как Вы, этим пользуются.

В конце разговора сотрудники КГБ посоветовали жене «подумать» и перестать заниматься «клеветой»:

— Иначе не так будем разговаривать. С работы уволим, и не возьмут никуда, придется уезжать из Юрьев-Польского… и вообще, уголовное дело заведем и посадим…

После травли меня в местной печати по городу поползли самые невероятные слухи, придумать которые могли только люди с очень низким культурным уровнем. А власти особенно стали нетерпимы к нашей семье. Начальник милиции Чижиков однажды даже так и сказал, когда мы указали ему на одну из очередных хулиганских выходок против меня: «Вы против советской власти, поэтому к ней больше и не обращайтесь».

Достаточно характерен следующий эпизод. Однажды мы с женой обратились в нотариальную контору г. Юрьева-Польского с просьбой дать жене доверенность на управление автомобилем моего брата Владимира. (У жены были водительские права, у моего брата — «Запорожец».) Вот какой \ разговор состоялся при этом:

Шалашов (нотариус г. Ю.-Польского): Я не могу дать вам такой доверенности.

Жена: Почему?

Шалашов: У меня есть на то основания.

Жена: Какие основания?

Шалашов: Я не могу сейчас их вам сказать, но они есть.

Я: Значит, только по каким-то своим надуманным соображениям Вы отказываетесь дать моей жене эту доверенность? На каком основании Вы нарушаете закон?

Шалашов: Есть все основания предполагать, что эта машина будет использована вами не по назначению…

Я: Как это понимать?

Шалашов: У меня была консультация с одним высоким начальством, которое объяснило мне, что машина будет использована вами в ущерб интересам государства. (!)

Кто такие «высокие начальники», думающие об охране интересов государства, думается, уточнять не нужно. Но о том, что «охрана» эта состояла фактически в заключении меня под домашний арест, было ясно как день. Поэтому, несмотря ни на что, я продолжал ездить на своем маленьком автомобиле, стараясь выезжать из дома больше по ночам, и возвращаться ночью. Я даже знал, когда меньше всего можно попасться на глаза инспекторам ГАИ и знал, когда их чаще всего можно встретить на дорогах. Например, после полудня в четверг и пятницу и носу нельзя было высунуть из дома — все главные перекрестки в городе буквально кишели ими, чтобы ловить пьяных шоферов или тех, кто возит краденое со строек или из совхозов и колхозов (зерно, кирпич и т. д.) Я всегда поражался — в таком маленьком городе как Юрьев-Польский, с населением в 25 тысяч, так много милиции. Ходили слухи, что штат милиции был еще далеко не полон…

Но вот однажды мне срочно понадобилось ехать в г. Александров, за 75 км. Это было 2 июля 1981 г. Не успели мы с женой выехать из города, нас догоняет на своем «Москвиче» инспектор ГАИ старший лейтенант Шекк. Прекрасно зная о том, что водительских прав у меня нет, я уже давно их лишен, Шекк стал снимать с машины номерные знаки — «вы только небо коптите, а мы работаем». Провозившись с креплением номера минут 15, он так и не смог снять его, так были заржавлены болты. Бросив с досадой, «ну и номера у вас», он потребовал вернуться в гараж, сопровождая нас до самого дома.

В тот же день вечером ко мне явился другой сотрудник ГАИ Попков и долго, настойчиво уговаривал меня, чтобы я сам снял с машины номера и отдал их в ГАИ, обещая взамен вернуть мне водительские права, а через 3 дня — новый автомобиль. Весь этот вечер милиция на машинах поочередно дежурила около нашего дома.

На следующий день ко мне явились сразу Шекк и Попков.

— Ночью кто-то украл кузов «Запорожца», и нам нужно уточнить номер кузова Вашей автомашины.

— Но ведь вы только вчера его «уточняли»… — отвечаю я.

— Нет, надо уточнить еще раз.

Они выкатили машину наполовину из гаража и Шекк с гаечными ключами бросился снимать передний номерной знак. Я попытался вмешаться, но на коляске было невозможно проехать через узкое пространство между гаражом и машиной. Злорадно поглядывая на мои тщетные усилия проехать, Шекк торопливо откручивал болты. Видя, что на сотрудников ГАИ никакие мои слова о незаконности подобного рода действий не оказывают никакого влияния, я слез с коляски и пополз в гараж. Закрыв номерной знак своим телом, я потребовал прекратить беззаконие: «Можете хоть убивать меня, но снимать номера не дам».

— Мы хотим по-хорошему, Валерий, — с угрозой сказал Попков.

— Если хорошим делом вы считаете снять номера с машины парализованного инвалида, то и говорить мне с вами не о чем.

Видя, что дело усложняется, сотрудники ГАИ не решились оттаскивать меня на глазах у собравшихся соседей. Шекк и Попков сели в милицейскую машину и уехали…

Между прочим, был момент, когда сотрудники КГБ в «воспитательных целях» уже было хотели вернуть мне водительские права. Но если я снова буду вести себя «плохо», то права на управление автомобилем меня лишать снова. В одной из бесед сотрудников КГБ с моей женой произошел такой разговор:

Шибаев: Мы могли бы отдать Вашему мужу водительские права. Но мы не уверены, исправится он или нет… Поэтому мы хотели бы попросить Вас: если он будет продолжать заниматься своей деятельностью, Вы должны будете нам помочь, чтобы мы могли снова отобрать у него права.

Жена: Что я должна сделать?

Шибаев: Ну, например, Вы бы поехали со своим мужем на машине куда-нибудь в лес, предварительно нам об этом сообщив. Выпили бы в лесу вина, и все…

— Да нет, это непорядочно, не по-мужски… — возразил было подполковник Коровушкин.

— Почему непорядочно? — обрушился на него Шибаев, — нужно думать по-государственному и делать то, что необходимо в интересах государства.

В надежде, что я не буду чересчур утомителен читателю, я позволю себе рассказать еще об одном случае. Было это почти накануне моего выезда из СССР, в середине 1982 года. Через народный суд мне наконец-то удалось отвоевать еще одну путевку в санаторий. 12 мая того года я приехал в санаторий «Славянский», который и находится в г. Славянске Донецкой области. Через две недели дежурная медсестра отделения объявила о предстоящей беседе зам. главного врача с больными в клубе. Настойчиво предлагалось явиться на беседу и мне, — «беседа эта касается всех, поэтому и Вы должны быть там…». Спустя полтора часа, когда я снова появился в палате, узнаю, что все имеющиеся в шкафу чемоданы и сумки больных по палате перенесены в камеру хранения, в том числе и мои вещи. Через некоторое время меня вызывает к себе главный врач санатория Деревянко. Еду к нему на коляске и вижу, кроме Деревянко по разным сторонам его кабинета сидят еще трое мужчин.

— Вот, Валерий Андреевич, при транспортировке Вашей сумки из нее выпали бумаги, содержащие антисоветский характер, — говорит Деревянко, — поэтому мы вызвали этих товарищей, которые хотели бы с Вами побеседовать.

Узнаю на столе главврача мои «выпавшие из сумки» бумаги: 2 Бюллетеня (№№ 8 и 10), газета «Русская Мысль» и др.

— Мне хотелось бы узнать, — спрашиваю я Деревянку, — как из запертой сумки они попали к Вам на стол. Они не могли выпасть, их можно было только выкрасть.

— Нет-нет, — вступает в разговор один из сидевших ближе всех ко мне мужчина, — они выпали…

— И мы считаем, — добавляет другой, — что наличие у Вас этих материалов несовместимо с Вашим пребыванием в санатории.

— Извините, — спрашиваю я, — но я вас еще не знаю. Может скажете, кто Вы?

— Мы из госбезопасности г. Славянска.

— Ну, тогда представьтесь.

После некоторых колебаний сидевший ближе ко мне достает книжечку старшего лейтенанта КГБ Попова.

— Да-да, — не унимается второй, — эти документы и Ваше пребывание здесь несовместимы, и мы будем ставить вопрос о выписке Вас из санатория.

— А Вы кто будете? — спрашиваю.

— Я секретарь парторганизации санатория, но… может быть не обязательно показывать Вам свои документы?!.

— Пожалуй, не обязательно, — соглашаюсь я.

Вступает в разговор до сих пор молчавший 4-й мужчина:

— Откуда у Вас эти документы, кто Вам их дал?

— Это мои личные бумаги, и потом я еще не знаю кому отвечаю?..

«4-й» замялся. По всему было видно, что это был сам начальник славянского Управления КГБ.

— Какое это имеет значение? \

— Очень простое, я не разговариваю с незнакомыми мне людьми на такие темы.

— Хорошо, — «выручает» «4-го» Попов, — тогда этот вопрос задаю Вам я.

— Я не считаю для себя необходимым отвечать на этот вопрос.

— Почему?

— Потому что такому же допросу подвергнется и тот, у кого я взял эти документы.

— А зачем Вы пишете в «Русскую Мысль»? — снова спрашивает «4-й», разворачивая газету. — Вот тут есть Ваша статья о А. Марченко.

— Потому что он — инвалид, потерявший свое здоровье в тюрьмах и лагерях, — отвечаю я. — А сейчас он получил новые 15 лет лишения свободы.

— Но зачем же это писать в махровой антисоветской газете?

— Мне все равно какого Вы мнения о «Русской Мысли». Я считаю, какая бы газета ни опубликовала правду об этом человеке, правда эта все равно останется правдой.

— Нам известно, что Вы связаны и с западными организациями… — слово «западные» у «4-го» прозвучало настолько саркастически, что при этом он даже поморщился. — Зачем Вам это нужно?

Новая уловка КГБ: зачем перечислять какие именно «западные организации», а вдруг попадется?..

— Я не отрицаю своих отношений с западными инвалидными организациями, — подчеркнул я это слово. — А зачем мне это нужно, Вы никогда не были инвалидом, чтобы это понять.

В своих беседах с кагебешниками я старался всегда допускать некоторую свободу в своих выражениях. По их поведению я видел, что препятствием к более жестоким и суровым мерам ко мне была все-таки моя инвалидность и то, что я был известен не только узкому кругу людей. «Вам не деньги нужны, вы не для этого занимаетесь всем этим, — заметил однажды подполковник КГБ Коровушкин, — вы политический капитал копите…» Поэтому, в конце разговора, на предложение работников КГБ уезжать из санатория я категорически отказался. «Если им надо, пусть отправляют с милицией, — подумал я. — Пусть на виду у всех грузят меня в „воронок“ и везут на вокзал». И действительно, вскоре мой лечащий врач приносит подписанный Деревянко «Приказ» о моей досрочной выписке из санатория. Причем в «Приказе», помимо найденных у меня «антисоветских документов» значится еще и их «распространение».

— Распишитесь, — показывает мне врач место под «Приказом».

— Здесь как раз ничего не соответствует действительности, — отвечаю я. — Поэтому, зачем я должен подписываться под своим приговором?

И наотрез отказался от подписи.

Зная, что в подобных случаях огласка может сыграть немаловажную роль, я позвонил по телефону Юрию Киселеву, передал ему происшедшее и свое твердое намерение оставаться в санатории, несмотря ни на что. Расчет был прост, телефон у Ю. Киселева прослушивается сотрудниками московского КГБ, поэтому пусть о случившемся знают еще и в Москве, но уже от меня. Поэтому, если предпринять против меня какие-то чрезвычайные меры, это будет «на совести» еще и московского КГБ — знали и допустили… В дополнение к этому, на следующий день я написал заявление в народный суд г. Славянска, требуя в нем возвратить мне мои личные бумаги (поскольку санкции на их изъятие не было) и… наказать виновных в воровстве. Мой расчет оправдался. На следующий день меня уже никто не беспокоил. Еще через день ко мне снова подходит лечащий врач и голосом, заискивающим и даже как-то торжественно и таинственно произносит:

— Ввиду Вашего положения, Валерий Андреевич, главный врач санатория разрешил Вам остаться в санатории до конца срока путевки.

Сразу стало понятно, откуда исходит эта «милость».

— А почему он такой беспринципный и бессовестный, этот Ваш главный врач? — спрашиваю я лечащего врача.

— Как это?.. — не сразу поняла она вопрос.

— Очень просто: сначала выписывает, издает «Приказ», а потом сам же его и отменяет?

— Я ничего не знаю, — замахала она руками. — Мне было поручено это передать, вот я и передаю…

Конечно, власти и КГБ не обошли своим «вниманием» других членов Инициативной Группы, Юрия Киселева и Файзуллу Хусаинова. Обыски, шантаж, угрозы заключением в тюрьму или в психбольницу и т. д. пришлось испытать и им Ю. Киселева, после одного из обысков, на следующий день, избили неизвестные в подъезде его дома. Накануне XXVI съезда КПСС, проходившего в конце февраля — начале марта 1981 года, к Ю. Киселеву под предлогом проверки паспортного режима толпой пришли милиционеры, стали ломиться в дверь, угрожая ее взломать. Затем поставили в подъезде караул из 5-ти человек и выключили свет в квартире. Начальник караула, подчеркивая гуманность всевластных органов, от их имени сквозь дверь прокричал:

Это было накануне съезда. А сразу же по его окончании, в ночь с 4 на 5 марта, видимо, в ознаменование этого события, бьет подожжен и сгорел дотла дом-мастерская Ю. Киселева в Крыму вместе с находившимся там имуществом и мотоколяской. Об этом доме хотелось бы сказать особо. Ю. Киселев сам спроектировал и построил в Крыму этот первый и до сих пор единственный в Советском Союзе дом, полностью отвечающий специфике потребностей инвалида. Ни одна советская проектная организация никогда не занималась ничем подобным. Поистине дом этот можно считать чудом. На высоком холме, видимый со всех сторон поселка, стоял дом, построенный безногим инвалидом буквально своими руками. Ю. Киселев сам рыл траншеи и клал кирпичи, а когда ураганом сорвало крышу, сам восстанавливал ее, забравшись наверх. Ю. Киселеву помогали многие его друзья и нужно ли говорить о том, сколько любви, труда и надежд вложил этот удивительный человек в дело рук своих. Летом со всего Советского Союза съезжались туда его друзья, знакомые и т. д. Поэты читали там свои стихи, барды пели свои песни, музыканты играли на разных инструментах…

Сейчас дома Ю. Киселева в Крыму больше нет. Его сожгли, а затем бульдозерами и отбойными молотками снесли оставшиеся после пожара каменные стены. Кому же этот дом помешал? Кому было выгодно лишить инвалида его убежища, политого трудовым потом? Как впоследствии выяснилось, двое неизвестных в штатском в тот вечер перед пожаром ходили по соседям, спрашивая керосин. Затем нахально, на виду у всех взломали дверь дома, включили свет, находились внутри до глубокой ночи. А в 3 часа все вспыхнуло, как огромный факел.

В этой цепочке событий, в ее жестоко направленной последовательности — угрозы, обыски, избиение и пожар не могут быть случайностью. Никто не поверит, что кто-нибудь из простых людей безо всякого повода способен избить парализованного или человека без ног. Мало кто способен поджечь дом, тем более, что он был достаточно известен по стране и за ее пределами, и был выстроен руками инвалида с помощью его друзей. И уж тем более выясняется подлинное положение событий, если Ю. Киселеву уже задолго до этого грозили уничтожить его дом тем или иным способом и расправиться с ним самим, если он не прекратит правозащитной деятельности. Перед этим по нескольку раз в месяц в дом врывалась милиция, осматривала его и переписывала фамилии гостей, рассчитывая, вероятно, этим их запугать. А во время одного из обысков следователь Бурцев заявил: «Это для вас плохо кончится…». И действительно, дом можно поджечь разве что из жажды мести, из желания сделать человеку зло. Интересно и то, что для подготовки местного населения к этой акции в поселке, где этот дом простоял без малого четверть века, специально распространялись слухи о том, будто Киселев (его там знают все и уважают) «связался с бандой, спекулирующей наркотиками, за что из мести бандиты и сожгли дом, а сам он посажен в тюрьму за пьянство, разврат и торговлю наркотиками». Таким образом, бездушная государственная машина отомстила Ю. Киселеву за его правозащитную деятельность, целью которой было улучшение положения инвалидов в СССР.

Сейчас продолжают постоянно ломать автомобиль Ю. Киселева, особенно на дни торжественных праздников или событий. Так, например, на время Олимпиады прокололи колесо и отвернули стеклоочиститель. А на День Прав Человека, который каждый год 10-го декабря проводится в Москве на Пушкинской площади молчаливой демонстрацией, в машине Ю. Киселева происходят самые неожиданные поломки, — то испортился аккумулятор, то отвернули фары и так далее. И весь этот ремонт ему приходится делать своими руками, так как стоимость работы на станции техобслуживания очень высока. Однажды, когда Ю. Киселев не смог поехать на демонстрацию на машине, он решил поехать на троллейбусе. Прямо на остановке его схватили неизвестные в штатском, насильно засунули в машину и отвезли в милицию, где продержали весь вечер. При этом у Ю. Киселева отлетели пуговицы на рубашке, куда-то была выброшена одна из специальных палок, которые служат ему опорой при передвижении, а один из непредставившихся назвал его «сукой». Перед расставанием начальник группы задержания ради благополучия Ю. Киселева цинично посоветовал ему «не вылезать из дома».

Неизвестно, сколько еще предстоит выстрадать Ю. Киселеву, так как известно, что власти в СССР никогда не успокаиваются до тех пор, пока человек еще окончательно не сломлен, пока в нем остались хоть небольшие ростки справедливости, пока он продолжает оставаться непримиримым к злу, насилию и произволу. Таков Юрий Киселев… И пусть каждый, кто прочтет эти страницы, помнит о борьбе мужественного человека за право жить по-человечески и думает о том, как помочь ему во исполнение общечеловеческого долга помощи брату, попавшему в беду…