"Синицын. Рассказ" - читать интересную книгу автора (Проханов Александр Андреевич)

Утром во время завтрака, когда ели с замполитом плохо разогретую кашу с тушенкой, запивали приторно-сладким, пресно пахнущим чаем, замполит сказал:
- Куда-то Синицын пропал! Не был на поверке нивчера, ни сегодня. Дохлый, забьется куда-нибудь как мышь и спит!
Мокеев испытал мгновенную тревогу. Вчера перед сном не пошел, не проведал Синицына.
Не доев, не допив, отложил кашу и чай, выбрался из блиндажа в рыже-красное, еще не накаленное солнцем пространство, где колючим до горизонта ворохом тянулась "зеленка", а разрушенные кишлаки в косых лучах солнца напоминали лунный пейзаж.
Он нашел сержанта Лобанова, устанавливающего пулемет "бэтээра", аккуратно, бережно подносившего масляный ствол.
- Да не трогал я его, товарищ капитан!-раздраженно говорил сержант.- Не хочу о говно мараться! Мне двенедели дослужить, и чтоб я из-за этого чьмо под трибунал пошел! Да пусть с ним другие пачкаются, только не я!.. Говорил взводному - таких, как он, лучше сразу к "бэтээру" привязать и пустить на духов, пусть его сразу пристрелят, чем он нас всех подставит потом!.. Ненавижу!
- Может, ты его вчера вечером прижал?-допытывался Мокеев.- Может, ты его даванул втихаря?
- Да не трогал я его, товарищ капитан!.. Где-нибудь в складе или в траншее забился, сачок, чтоб от нарядов уйти!.. Сейчас появится!
Сержант, ненавидя Синицына, боясь перенести эту ненависть на вороненый ствол пулемета, бережно пронес его мимо Мокеева, подал на броню пулеметчику.
Мокеев вышел на связь с батальоном, получая указания из штаба. Колонн на подходе не было. Трасса оставалась пустой. Сопровождения не предвиделось. Заставы могли заняться хозяйством - продолжить строительство, ремонт и профилактику техники, прибраться, постирать. Бесконечные, неисчислимые хлопоты маленьких, затерянных в азиатской степи гарнизонов.
Его отвлек замполит. Взволнованный, запыхавшийся прибежал на наблюдательный пункт:
- Дуканщик явился!.. Говорит: "Один из ваших в "зеленку" ушел! Там его духи взяли!.. Теперь в кишлаке!.. Хотят дальше в горы! А там в Пакистан!.." Наверняка Синицын!.. Драпанул, дурак, в "зеленку"!.. Что делать-то будем?
Мокеев торопился к дуканщику. Говорил с ним, стоя у полосатого шлагбаума. Торговец из малой, притулившейся к кишлаку лавчонки оказывал офицерам заставы мелкие услуги - снабжал сигаретами, баночками с напитками "си-си", получая взамен позволение обделывать свои плутовские делишки. Кормился у заставы, скупая втихомолку у солдат и прапорщиков тушенку, молоко, а иногда и солярку.
В чалме, в долгополой хламиде, зорко, умно поблескивая маслеными глазками, дуканщик держался за руль велосипеда, обклеенного сусальными нашлепками с изображением птичек и бабочек Переводил солдат-таджик.
- Говорит, люди Момада взяли!.. Говорит, Момадсегодня уйдет кишлак Пакистан!.. Берет шурави с собой!.. Там шурави продавать, большие деньги хватать!..
Мокеев, слушая, вспоминал вчерашнего сидевшего на кровати Синицына, его бледное, мокрое от слез лицо. Смотрел на желтый кишлак, на волнистые ду-валы, на лазоревый колпачок мечети. Представлял, как где-то там, в этой глинобитной деревне, среди вооруженных бородатых людей сидит Синицын, такой же несчастный и бледный.
- Что делать будем? - спрашивал замполит.- В штаб сообщить? Шумиха начнется!
Капитан представил эту начавшуюся шумиху, связанную с побегом солдата. Звонки в полк, в дивизию, в Кабульский центральный штаб. Приезд, комиссий, допросы его, замкомбата.
- Что делать-то будем? - беспомощно вопрошал замполит.
И, глядя на желтый кишлак, на смуглое, с редкой бородкой лицо духанщика, проникаясь страхами, сострадая Синицыну, испытывая к нему, виновнику тревог и напастей, едкую неприязнь, почти ненависть, он создавал мгновенный, рождавшийся на лету замысел. Двигался, бежал по траншее, приказывая на бегу:
- Два "бэтээра" на выход!..
Забили, захлестали из железных задников "бэтээров" две зловонные дымные дуги. Резервная группа, на ходу подпоясываясь, захватывая автоматы, вскакивала на броню. Сержант Лобанов в расстегнутой рубахе цепко цапнул скобу, невесомо взмыл, угнездился в люке, стискивая облыселый, без воронения автомат.
- Я - на головной!-крикнул капитан замполиту.- В ближний дом!.. Ты на второй! Прикроешь! Десант рассыпь в цепь, по проулку!.. Я им, сукам, покажу Пакистан! Я им, сукам, покажу продавать!.. Самих продам, как баранов!
Мокеев отсылал замполита на вторую машину, сам же, ударяя автоматом о крышку люка, заталкивал ноги вниз, в полутьму, где крутилась белесая, без шлема макушка водителя, устраивался на сиденье пулеметчик.
-Вперед!..
"Бэтээры" рванулись чадно, пыльно, вписываясь в ухабы, помчались к трассе. Мелькнул дуканщик на велосипеде, раздувая хламиду, шарахнулся от ревущих машин. Вырвались на бетонку, пересекли ее, ухнув в кювет, пошли по проселку к желтизне набегающих глиняных стен. Мокеев скалился от ветра, видел, как плотные буруны пыли выталкиваются из-под скатов, нацелился зрачками на близкий, открывавшийся проулок, на глиняную горловину, куда втягивалась дорога, превращаясь в деревенскую улицу.
Вдоль стены шли две женщины в паранджах, зеленой и розовой, ахнули, прижались к дувалу. Мальчик в красной шапочке, гнавший прутиком овец, вскрикнул, и овцы, плеснув комочки пыли, кинулись врассыпную. Синяя головка увенчивала плоскую, похожую на сарай мечеть. У входа стояли два старца, чернобородый и сивый, оба отпрянули, скрылись в дверях.
- Стоять! - крикнул в люк Мокеев, оглядываясь, успевая заметить шест, на котором висела плетеная клетка и в ней перепархивали пестрые птички.- За мной!-махнул рукой, зная, что сметает этим жестом солдат с брони. Спрыгнул, кинулся к дувалу, в который была вмурована деревянная зеленая дверь. - Вперед! - прижался спиной к стене, видя, как вторая машина проскочила дальше к мечети и солдаты, мелькая в пыли, занимают оборону.- Лобанов, толкай!
Сержант упруго, мощно, превращаясь в твердый толкающий таран, ударил с разбега в дверь. Выбил ее внутрь, проваливаясь вслед за зелеными щепками в солнечное нутро двора. В этот солнечный, наполненный трухой и пылью проем прыгали солдаты. Мокеев, пропуская их вперед, поворачивал автомат, готовый огрызнуться очередью.
Вбежал во двор. Утоптанная, в соломе, в сухих кизяках земля. Какое-то корыто с водой. Какое-то тряпье. Засаленный, грязный таган. Мужчина, высокий, сутулый, с обвислыми усами, держал в руках охапку сушняка. Старик в грязноватой, неопрятной чалме сидел в тени, распушив бороду, распустив по земле складки линялых одежд. Мальчик, круглолицый, в пестрой рубашечке, бежал через двор, держал палочку с какой-то бумажной вертушкой.
- Всех! В "бэтээр"! - прохрипел Мокеев, успевая разглядеть резные колонки дома, трещины в глинобитной стене, прихожую, в которой что-то мерцало, посуда или украшения.- Кончай возню!.. Быстрей!..
Солдаты схватили старика, мужчину с дровами, ловили за рубашку мальчишку. Толкали, волочили, понукали. И мужчина, роняя сушняк, что-то выкрикивал. Старик, спотыкаясь, вытягивал вперед костлявые руки. А мальчик, не выпуская игрушку, тонко, высоко заверещал. Но их уже проталкивали сквозь выбитую калитку, подтаскивали к транспортеру, вгоняли, вбрасывали в бортовой люк, где теснились, сжались, как скомканные бумажные цветы, две женщины в паранджах, в розовой и зеленой.
- Хорош!.. Закругляйся!.. Вперед! - командовал Мокеев, сигналя рукой замполиту на втором "бэтээре".- Я им, сукам, покажу Пакистан!
И когда разворачивались по солнечно-пыльной дороге, вовлекая в свое движение вторую машину, мимо дувала с разбитой калиткой, мимо шеста, на котором в клетке пестрели, скакали птички, мимо синей луковки минарета, с противоположной стороны из-под плоской кровли ударила очередь. Пули лязгнули по броне, и Лобанов, охнув, согнулся, его автомат канул в люк.
- Вперед! - заорал Мокеев, и машина вырвалась из кишлака на проселок с приближавшейся трассой, с курчавой "зеленкой", с рытвинами и блиндажами заставы. Хвостовой "бэтээр" несся в пыли, и его пулемет, обернувшись, долбил солнечную пустоту.
Они вломились на заставу, притащив за собой бахрому пыли и гари. Мокеев, мокрый, со свистящим дыханием, спрыгнул на землю, окриками понукая солдат. Смотрел, как высаживают, вытаскивают из бортового люка пленных - двух всхлипывающих женщин, старика, подхватывающего блеклые одежды, мужчину, прижимающего к груди оброненную калошу. Мальчик в красной шапочке продолжал держать в руках палочку с вертушкой, в ужасе вращал глазами, цепляясь за рукав старика. Их всех погнали в столовку, запихали в блиндаж, и оттуда, из сумрака, продолжали раздаваться тонкие подвывания и всхлипы, белела чалма старика.
Сняли с брони, положили на брезент раненого Лобанова. Он медленно перекатывал из стороны в сторону свою чубатую голову, заводил под лоб синие влажные глаза. Сучил ногами, словно нажимал невидимые педали. Рубаха его на животе чернела от крови.
- Куда тебя, Лобанов?.. Санинструктор! - крикнул Мокеев, наклоняясь к сержанту.- Погоди, потерпи!
- Я вам говорил, товарищ капитан, что он чьмо, подонок!..- стонал сержант.- Чтоб лучше его пристрелили!.. Чтоб лучше он удавился!.. Теперь мне занего помирать!.. До дембеля две недели, матери домой написал, а теперь мне помирать!.. Смерть моя - на вас, товарищ капитан!.. Вы меня на смерть из-за чьмо погнали!..
Он качал головой с потемневшим слипшимся чубом. Глаза его наполнялись слезами. Руки в крови и грязи щупали воздух над раной. Словно боль наполняла все пространство вокруг и он щупал в воздухе свою боль.
- Не умрешь, Лобанов! Санинструктор, ты где, черт возьми!
Санинструктор, белобрысый ловкий удмурт, уже раскрывал свою аптечку, вытаскивал бинты, жгуты, пластмассовый шприц с наркотиком. Солдаты помогали ему, распарывали рубаху Лобанова. На выпуклой, сильной, со смуглыми сосками груди был выколот синий орел, державший в когтях ленту, и на ней буквы: ОКСА-ограниченный контингент Советской Армии. Грудь колыхалась, и орел трепыхал крыльями, теребил ленту, а под лентой в запавшем животе чернела, сочилась ранка, словно второй пупок. Из этой ранки липко, красно текло. Она раскрывалась и закрывалась, как маленький чмокающий ротик, и там, в глубине, в этом ротике, среди пробитых кишок, застряла пуля.
- На вас моя смерть, товарищ капитан!..
Ему вкололи шприц, кровь всосала, понесла в себя струйки наркотика, омывая страдающее сознание, притушевывая боль, туманя солнце, лица солдат, близкую корму транспортера. Сержант водил уже невидящими, затуманенными глазами, орел колыхал на груди ленту, и сквозь белые, опоясывающие бинты проступала ржавчина.
Было слышно, как замполит выходит на связь с полком, сообщает о ранении сержанта. Просит заставы прикрыть направляемый в полковой госпиталь транспортер.
Сержанта погрузили в люк, задраили ребристую дверь. Транспортер ушел с заставы. Вырулил на трассу. Мчался, удаляясь, маленький, одинокий в солнечном прахе, и застава провожала его, кидала в "зеленку" гроздья гранат, долбила из пулемета по бугоркам и обочинам.
* * *
Мокеев сидел на зарядном ящике у минометной батареи, чьи стволы и опоры туманно светились на солнцепеке. Замер в тоскливом ожидании, не знал, так ли он поступил, должен ли был кидаться в кишлак.
Жизнь на заставе - среди чужой, враждебной страны, изнуренных солдат, ежедневных и ежечасных обстрелов, в постоянном ожидании потерь, в предчувствии неизбежной беды,- эта жизнь превратила его в узел нервных упрощенных реакций, оставила в нем единственное состояние - выжить, выстоять, сберечь малые горстки людей, кои рассыпаны вдоль обгрызанной трассы, по которой катятся грузовые колонны, питая взрывчаткой и топливом бесконечную, утратившую смысл и очертания войну. И действия его, и поступки, лишенные высшего содержания, не наполненные верой, прозрением, были откликами на множество сиюминутных забот. И в откликах этих присутствовала все та же, вне разума, вне глубокого чувства, задача- выжить, не попасть под пулю и взрыв, сберечь солдат, которых он же посылал под пули и взрывы.
Он сидел на зарядном ящике, глядя на радужную пленку миномета, и кишлак вдалеке безжизненно желтел лепниной строений.