"Дороги" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей Трофимович)

3

Валентина Сергеевна проводила взглядом удаляющуюся «Волгу» и пошла было к костру, но тут из тьмы вывернулся Вадим.

– Отца увезли? – не здороваясь, спросил он. – Куда это его?

– Сказали, в горисполком, – проронила Валентина Сергеевна, рассматривая Вадима. – Ну, здравствуй, бунтарь. Объясни-ка, что у вас происходит?

– Все объяснять – дня не хватит, – отмахнулся Вадим. – Идемте в палатку.

Они прошли мимо костра, казалось, незамеченными, ко едва скрылись, как с улицы донеслось: «Как будто Астахова приехала! Видели тетю Валю?..»

Вадим поставил чемодан Валентины Сергеевны и сел на раскладушку.

– Сейчас гостей навалит… – безразлично сказал он, – а главный гость уже удалился…

– Какой еще главный? – спросила Валентина Сергеевна.

– А-а, есть тут один, Шарапов Леопольд, отцов конкурент… вернее, соперник.

– Ничего не пойму, – пожала плечами Валентина Сергеевна. – Что здесь вообще происходит, Вадим? Ты-то можешь сказать?

– Нет! – картинно воскликнул Вадим, вздымая рука вверх. – Я сам ни черта не пойму. Кажется, идет какое-то состязание. Мой преподобный отец и этот Леопольд уперлись лбами и так стоят…

– Хватит тебе болтать! – оборвала его Валентина Сергеевна. – Твоего отца неизвестно куда увезли, а ты тут мелешь…

– Вы же сказали – в горисполком, – улыбнулся Вадим. – И ничего там с ним не случится. Мой отец – камень. Я только до сих пор не пойму, почему он не скажет этому Леопольду «брысь!». И сразу бы все стало на место…

– Иди-ка позови Скляра или Боженко, – перебила Валентина Сергеевна.

– Погодите, теть Валь, они сами придут! – отмахнулся Вадим. – А вас что, отец выписал сюда?.. Чудеса!.. Но вы, теть Валь, не обольщайтесь, предупреждаю. Ничем вы тут не поможете. Вообще, черт знает кто может помочь! Они так лбами уперлись!..

– Из-за чего… уперлись?..

– Из-за дорог! – беззаботно ответил Вадим. – Из-за них, проклятых. На новый рудник ведут сразу две дороги! Отец – свою, Шарапов – свою. Места им не хватает, ну и схлестнулись.

– Погоди, – оборвала его Валентина Сергеевна. – Как это – две дороги? Где смысл?

– А вы про смысл у отца спросите, у Леопольда. Я не знаю, где смысл, – вздохнул Вадим, – но ничего, думаю, сегодня-завтра все разрешится. Я им тут войну объявил, партизанскую. Теперь Шарапов точно уйдет… или застрелится. Знаете, теть Валь, этот Леопольд Женьку Морозову девочкой зовет. «Девочка, – кричит, – иди ко мне!..» Женька обижается. Но ничего, мы ему и за это отомстили!

Лампа мигнула на сквозняке, пламя ее выпустило струйку копоти, а на стенках палатки заплясали уродливые тени.

– С приездом, Валентина Сергеевна! – сказал Боженко и проник в палатку. – Вы как с неба упали!..

– Ну, вижу, мне тут делать нечего! – Вадим взял часы и шагнул к выходу. – У вас, теть Валь, собеседник интереснее меня!

– Вадим, постой! – Валентина Сергеевна хотела поймать его за рукав, но Вадим увернулся, выскользнул и исчез в темном проеме.

Вокруг костра виднелись темные спины и освещенные лица парней. Вадим не смог разглядеть Женьку, однако услышал ее голос, тонущий в веселом гомоне и смехе. Он прислушался, стараясь понять, по какому случаю веселье. Он боялся, что говорят опять про отца…

Но смеялись над Женькиными представлениями. Женька, приобняв одной рукой Скляра, другой щипала его за бок, и до Вадима доносились только обрывки ее восклицаний: «Кирилл Петрович, ну что вы такой бесчувственный!..», «Кирюша, взгляните же на меня!..» Остальное тонуло во взрывах хохота. Скляр, зажатый со всех сторон, отбивался, порывался вскочить, чем смешил публику еще больше. Так было каждый раз, едва Морозова и Скляр оставались вместе.

– Женя, прекрати! – донеслось от костра. – Мне надо идти к Валентине Сергеевне!..

– А ко мне?.. – сквозь смех капризно тянула Женька. – А ко мне тебе не надо?..

Скляр наконец вырвался и отскочил от костра, скрывшись в темноте, однако Морозова устремилась следом, отчего у костра засмеялись с новой силой.

– Евгения, ты совсем с ума сошла! – услышал Вадим сердитый голос Скляра. – Ты меня компрометируешь перед людьми! Я тебя выпру из партии к чертовой матери и на Смоленского не посмотрю!

– Ну, раскипятился, – грустно проронила Женька, – тоскливый ты человек, Скляр, и партия твоя тоскливая. Всекакие-то деловые, самоуглубленные… Хоть бы дело делали, а то… Иди к своей тете Вале! Она, говорят, раньше вроде мамы была у вас…

Едва Скляр шагнул от Морозовой, Вадим оказался рядом.

– Зачем ты его дразнишь?

– Вадька?.. Напугал!.. – охнула Женя. – Зачем?.. А ну его!.. Он меланхолик, хочу сделать из него холерика… А вообще-то я ненавижу его.

– Хочешь, дам Скляру?

– Пока не надо, – отмахнулась Женька и, спохватившись, спросила: – Ты почему сегодня не уехал домой?

– Я ночью собирался… – замялся Вадим. – Но отца куда-то увезли… Сказали, в горисполком, а зачем – не знаю. Беда мне с отцом.

– Тебе надо срочно уезжать, Вадим! – твердо сказала Морозова и взяла его под руку. – Я тебе дам телеграмму, как здесь все утрясется.

– Кто тебя будет защищать от Шарапова?

– Вилор Петрович.

Они зашли в палатку Морозовой, Женя зажгла свечу и села, положив гитару на колени.

– Хочешь, я тебе Ленку покажу? – спросил Вадим и, не ожидая ответа, вынул фотографию, заклеенную в целлофановый пакет. – Вот, гляди, она на тебя похожа.

– Да, что-то есть, но только моложе, – сказала Женя, разглядывая карточку. – Девочка еще совсем.

– Ну, привет! – возмутился Вадим. – Она старше меня на шесть лет. Значит, твоя ровесница.

– Ладно, иди к себе и собирай чемодан, – заявила Женя, – утром проститься зайдешь.

Вадим с неохотой поднялся, забрал часы и фотографию.

– А можно, – робко спросил он, – я еще у тебя посижу? Так хорошо здесь… у меня в палатке тетя Валя и эти… Боженко со Скляром…

– Я спать хочу, Вадик, иди, – отмахнулась Морозова. Вадим вздохнул и, нагнувшись, боднул головой палаточный вход…

Когда последний гость – начальник партии Скляр – ушел из палатки Смоленского, Валентина Сергеевна долго не могла собраться с мыслями. Крупные ночные бабочки стучались в стекло окошечка над столом, тонко звенели комары, проникая в невидимые щели, изредка ворчали и взлаивали собаки возле столовой. В лампе кончался керосин, пламя потрескивало и чадило, отчего по палатке кружились невесомые хлопья сажи.

Смоленский все еще, как назло, не появлялся, хотя прошло уже четыре часа, и Валентину Сергеевну охватывало беспокойство. Гости наговорили много и всякого о делах в партии и о Смоленском, оправдывали и обвиняли его, откровенно ругали и хвалили. А Скляр заявил, что разнобой у них с Вилором Петровичем начался из-за Морозовой. Будто Смоленский взял ее в партию для собственных развлечений, переманил из другого отдела, но Женька на него и не смотрит, а увлекается его сыном и им, Скляром. Причем она либо совершенная дура, либо зачем-то хочет, чтобы над Скляром смеялась вся партия. Но даже и это не занимало сейчас сознание Валентины Сергеевны. В глазах стояло чуть растерянное и какое-то неживое от белого света фар лицо Вилора… Да, Боженко рассказал, что они сегодня утром сбежали от инспектора ГАИ, что он им свистел вслед и грозил жезлом, однако такая причина не убедила Валентину Сергеевну. Наоборот, тревога лишь усилилась, и в памяти отчетливо и остро возникли события прошлого…

…В тундре шел настоящий дождь из лиственничной хвои, я пока Валентина Сергеевна шла от шурфов к лагерю, ее обсыпало с ног до головы. Фуфайка, выпачканная в желтой глине и промокшая от шурфовой грязи, стояла колом, хотелось скорее сбросить ее и согреться в теплой приземистой избушке. Валентина Сергеевна раскочегарила угасающую печку, поставила греть воду в ведре и сняла грязную одежду, думая, что все: скоро ударят морозы и спускаться в шурфы будет одно удовольствие. Переодевшись в байковый халат, она налила воды в таз и стала мыть голову. Пена спадала большими белыми хлопьями, волосы скрипели от чистоты, ощущение свежести бодрило и веселило, как желтый дождь хвои в тундре. Петр Георгиевич пришел, когда она, обмотав голову полотенцем, сидела возле железной печки и наслаждалась теплом.

– Греюсь, – улыбнулась Валентина Сергеевна и добавила: – А в тундре хвоя сыплется!

Он придвинул чурбак поближе к ней и сел, расстегнув дождевик.

– В тундре уже снег идет, – сказал Петр и протянул руки к огню. Валентина Сергеевна выглянула в окно и поразилась: в тундре действительно шел снег! А лиственницы стояли голые, без единой хвоинки.

– Так быстро?!

Он молча кивнул и со вздохом сказал:

– На Севере все быстро… Расцветает все в один день и вянет в один…

Тогда она не заметила и не почувствовала, что он чем-то сильно озабочен, что-то переживает. Это уже потом, спустя много лет, Валентина Сергеевна, перебирая в памяти события того дня, поняла, что он вздыхал не по прошедшему лету и не от близкой зимы грустил.

– Мерзнешь? – спросил Петр, глядя в огонь.

Ей тогда хотелось сказать – мерзну, сильно мерзну! – но Валентина Сергеевна улыбнулась и пожала плечами.

– В шурфе ничего… А поднимешься наверх – прохватывает.

Петр Георгиевич молча сбросил дождевик, снял с себя толстый водолазный свитер и положил ей на колени.

– Рукава подвернешь, и как раз будет, – сказал он, – а то еще неизвестно, когда полушубки привезут.

Он пробыл еще несколько минут, потом встал, застегнулся и уже возле дверей сказал:

– Меня на базу вызывают, я сейчас поеду. А ты присмотри за Вилоркой.

– Хорошо. – Валентина Сергеевна привстала, обернувшись к двери, и полотенце с головы сползло на плечи.

– Если сегодня назад не успею – пусть он у тебя ночует, – попросил Смоленский. – Здесь тепло… А он, чего доброго, там печь станет топить и избушку спалит.

– Я сейчас же за ним схожу, – пообещала Валентина. – Обсохнут волосы, и схожу.

– Скоро в школу отправлять… – сказал Смоленский и шагнул за дверь.

Петр Георгиевич уехал на базу, а через день стало известно, что его сняли с работы. Подробностей никто не знал, как и самих причин. Вилорка жил у Валентины Сергеевны и каждый день спрашивал, когда приедет отец. «Скоро. Скоро», – говорила она и сама ждала его каждый день. Работы на Трансполярной магистрали были временно приостановлены, и, воспользовавшись случаем, Валентина Сергеевна повезла Вилорку в Ленинград. В школу он уже опоздал на две недели.

В том, как сегодня Вилора Петровича вызвали в город, Валентине Сергеевне чудилось роковое повторение. Она старалась успокоить себя, что это из-за ГАИ, что страшного ничего не случится. И даже если вызов связан с изысканиями дороги, то здесь большой вины Смоленского нет. Ведь не он заслал сюда партию Шарапова изыскивать вторую дорогу на месторождение и финансировал работы. «Господи, только все бы обошлось, – говорила она про себя, – как я вовремя приехала…»

В половине третьего ночи пришел Вадим. Брюки и рубашка были мокрые насквозь, и едва он сел на раскладушку, возле ног набежала лужа воды.

– Ты откуда такой? – спросила Валентина Сергеевна.

– Я купался, – сказал Вадим. – Мне тут жарко, климат не подходит.

– Поэтому уезжать собрался?

– Ага. Теперь уже точно. – Вадим откинулся на раскладушку, свесив до пола руки. – Я сделал что мог. Махну на БАМ!.. А оттуда в армию. Вот сейчас рассветет, пойдут попутные машины в город, и я с рассветом…

Он перевернулся на живот и уткнулся мокрым лицом в подушку.

– Знаете, как в романах, – продолжал он, бубня, – молодые люди, у которых чего-то там не вышло, уезжают на большую стройку и сразу становятся человеками, и все у них получается… Утро такое, солнце всходит, а они идут, идут на восход и еще улыбаются!..

– Здесь-то что у тебя не вышло? – сдержанно спросила Валентина Сергеевна, чувствуя внезапный прилив жалости. Хотелось сесть рядом, погладить волосы, успокоить…

– Вы, теть Валь, зачем приехали? – Вадим отвернулся к стене. – Разобраться и помочь Вилору Петровичу, так?.. Он выписал вас как миротворицу. Да только все это напрасно. Когда Шарапов здесь появился, я отцу сразу сказал: выступи, заяви ультиматум. А он – не суйся! Все намного сложнее, чем ты думаешь… Ладно, черт с ним, в экономике я не разбираюсь, по глупость с двумя дорогами надо же остановить. И это должен был сделать отец, а не Шарапов. Я слышу, как над отцом смеются, мне жалко его… Смеются и на меня поглядывают. Вилор Петрович-то не слышит, при нем слова не скажут, а я на трассе с рубщиками работаю!

Он порывисто вскочил, дернул головой и замолчал. Валентина Сергеевна села с ним рядом, однако Вадим отодвинулся и утер лицо руками.

– Я ведь должен защищать перед ними отца… – тихо промолвил он. – Либо вместе с партией выступить против него… Тогда я решил подговорить всю партию, чтобы не начинали работать, пока Шарапова не уберут. В субботу еще хотел начать… А этот гад Афонин возмущался больше всех, но когда я ему предложил – он на меня поволок: пацан, дескать, ты жизни не знаешь… Одна Женька Морозова согласилась… А я поклялся, что этого маузера тут больше не будет…

– Не осилил, поэтому убегаешь? – оборвала его Валентина Сергеевна. – Молодец, ничего не скажешь.

– Да вы ничего не поняли! – возмутился Вадим. – Говорю же, Шарапов уйдет… Ничего, скоро узнаете, а мне пора собираться в дорогу, пока отец не пришел.

– Бросаешь отца и бежишь?

– Ничего, он не пропадет, – отмахнулся Вадим, вытаскивая рюкзак. – И вы напрасно приехали спасать Вилора Петровича, он сам здесь со всеми справится. А я не бегу – просто уезжаю на БАМ, глянуть, как там дорогу строят. Небось не так, как отец!

– Ты на отца не греши! – резко оборвала Валентина Сергеевна. – Он прекрасный специалист, его ценят…

– Вы не защищайте! – перебил Вадим. – Этот специалист деньги в землю зарывает, и хоть бы ему что…

– Кто тебе позволил судить отца? – глухо спросила Валентина Сергеевна. – Не думала я, Вадим, что ты такой…

– Я не сужу, теть Валь. Я просто не хочу делать ненужную работу. – Вадим поднял рюкзак и начал укладывать вещи. – Может, в ней есть какие-то высшие соображения, но я их не вижу, не понимаю… Оттого и на БАМ хочу посмотреть.

Вадим задумался и сосредоточенно свел брови, отчего жесткие волосы на широколобой голове, казалось, стали еще жестче, а от висков к затылку вздулись крупные, узловатые вены.

– Теть Валь, займите рублей двести, – вдруг попросил он, – я у отца искал – нету. Спрятал, что ли… Да, у меня кроме совести, нет еще и денег… Я заработаю – отдам. Вышлю по почте.

– Не дам, – отрезала Валентина Сергеевна. – Ты собрался начинать новую жизнь с рассветом. А новое с долгов не начинают.

– Ладно, не надо мне ваших денег, – после паузы проронил Вадим, – и у отца брать не стану… Часы Ленке отвезете? Они не тяжелые и в чемодан влезут… Это для нее часы. Она любит смотреть, как маятник ходит.

…О судьбе Петра никто ничего толком не знал. В отделе изысканий железных дорог Астаховой сказали, что Петра уволили с «волчьим билетом» и он будто уехал куда-то на Дальний Восток. Отчаявшись, Валентина Сергеевна поехала в Москву, к Михаилу. Тот самый студент-старшекурсник, вербовавший рабочих в экспедицию на Кавказ, тот самый человек, из-за которого когда-то так резко изменилась и определилась вся жизнь Валентины Сергеевны, работал в головном институте Гидропроекта начальником отдела. Он мог и не знать ничего о Петре Смоленском, но он мог успокоить или в крайнем случае что-то выяснить. Михаил Александрович слышал о событиях на Трансполярной и обещал узнать подробности. Через три дня Михаил вызвал ее из гостиницы к себе домой.

– Мне посоветовали не соваться в это дело, – сказал он, – но я кое-что узнал… Петра Георгиевича обвинили в перерасходе средств на изыскания участка магистрали, которые он проектировал… Сама понимаешь, война только что кончилась, в стране разруха, голод…

На фронте Михаилу оторвало левую руку по локоть. Протеза не было, и рукав пиджака мотался по сторонам в такт широким, солдатским шагам Михаила. Взгляд Валентины Сергеевны сам собой приковался к пустому рукаву, в котором, как ребенок в пеленках, жила и шевелилась культя.

– Перерасход, насколько мне известно, произошел за счет увеличения буровых и горных работ, – говорил Михаил. – Эксперты выясняют обстоятельства, проверяют, но, по-моему, уже безнадежно… Вся надежда, сможет ли Петр Георгиевич доказать, обосновать этот перерасход. В наше время это сделать, думаю, очень трудно… Лет через десять-пятнадцать он бы смог. Разруха, Валенька, а по ней и мерить приходится…

– Я докажу! – Валентина Сергеевна сжала кулаки. – Мне известно все на магистрали! Я хорошо знаю геологию района. Там вечная мерзлота, там особые условия…

Он долго и внимательно разглядывал ее лицо, руки, о чем-то думал, щурился и наконец, спрятав пустой рукав в карман, тихо спросил:

– Любишь его?

– Люблю…

Михаил вздохнул, отвернулся, а Валентине Сергеевне на мгновение вспомнился Кавказ, белые вершины пиков впереди и осыпающаяся под ногами обомшелая щебенка, вспомнилась крепкая рука Михаила, когда он помогал ей взобраться на очередной подъем, та рука, которой сейчас не было…

– Попробуй, – сказал Михаил. – Я тебе дам адрес одного из экспертов. Только… Только забудь, что ты любишь его, и идя с холодной головой. Иначе бесполезно… Поезжай в Ленинград. Прямо сегодня. Найди там профессора Охотинова…

Профессор Охотинов чем-то напоминал Льва Толстого: седой, огромный, рубаха навыпуск с пояском, борода, лохматая, неприбранная, лежит на выпуклой груди…

– Вы кем доводитесь Смоленскому? – в первую очередь спросил Охотинов.

– Я работаю геологом на его участке, – ответила Валентина Сергеевна спокойно. – А в войну была на трассе Абакан – Тайшет.

– Понимаю, – профессор кивнул головой. – Ну а что вы хотите от меня? Комиссия работу же закончила…

– Трансполярная магистраль проходит по зоне вечной мерзлоты, – начала Валентина Сергеевна.

– Это можете мне не объяснять, – перебил ее Охотинов.

– Практики строительства железных дорог в этих условиях у нас нет, – продолжала она, – неизвестно, как поведут себя мерзлые породы, если отсыпку полотна вести обычным способом. На некоторых участках готовой насыпи началось протаивание мерзлоты и просадка полотна…

– Инженер Смоленский самовольно сгустил в пять раз сеть скважин и шурфов, – заявил Охотинов. – Это исходная позиция. Я вместе с товарищами устанавливал необходимость дополнительных работ.

– Это было необходимо! – не сдержалась Валентина Сергеевна. – Он хотел досконально изучить небольшой участок, чтобы потом выдать рекомендации! Он исходил из этого! А вы?..

– А мы, дорогая моя, из того, что стране нужна дорога, – спокойно проговорил Охотинов. – А еще из того, что он изыскатель, практик. Институт ваш занимается изысканиями, а не тематическим изучением пород. Он должен был выбрать трассу и тем самым подготовить фронт работ строителям. Инженеры с других участков Трансполярной как раз этим и занимались. А Смоленскому, видите ли, вздумалось открыть на трассе академический институт. В результате государственные деньги ушли, как говорят, в землю. А время сами знаете какое…

– Знаю… – уже отрешенно произнесла Валентина Сергеевна. – Но дорога-то не на один день строится… И может быть, сейчас ее совсем строить не нужно, а? Успеем ведь еще, куда спешить?

– Ну, милая моя, здорово, однако, Смоленский на вас повлиял! – сказал Охотинов. – Вам не кажется, что ваше мнение вредное? Вся рота идет не в ногу, а вы со Смоленским – в ногу…

– Вы знаете, а он мне рассказывал однажды, – с жаром заговорила Валентина Сергеевна, – что в районах вечной мерзлоты дороги будут строить на сваях! Представляете? Без грунтового полотна! В таком случае не будет растепления грунта, это будет вечная дорога!

– Может, когда-то и будут, – согласился профессор, – но сейчас нам такое не по карману…

И лишь спустя два года от Петра пришло письмо. «Долго мучился, писать тебе или нет. Ведь напишу – искать меня станешь. Прошу тебя, не ищи. Так лучше, – писал Петр. – Живу я здесь неплохо, работаю техником-геодезистом. Трудно начинать с нуля, иногда, особенно по ночам, кажется, уже невозможно достигнуть прежнего, но утром оживаю и радуюсь, что человеку дано такое благо – начинать снова. Время еще есть впереди, я построю свою дорогу. Кое-какие материалы по исследованию вечномерзлых пород я взял с собой, работаю над ними. Хватило бы только здоровья…»

Здоровья-то Петру и не хватило. В пятьдесят четвертом году он работал на Чукотке. Подался в тундру, чтобы быть поближе к своей вечной мерзлоте. Однажды простудился, заболел ангиной, которая дала сильное осложнение на сердце, и через месяц умер в больнице города Анадыря. Из больницы Валентина Сергеевна получила два письма. Петр хорохорился, бодрился, но каждый раз просил присмотреть за Вилором, дескать, сиротой живет при живом отце. Я, мол, свои идеи доказываю, а мальчишка без твердой руки растет. Ему же сейчас крепкую руку надо.