"Дороги" - читать интересную книгу автора (Алексеев Сергей Трофимович)2На завтрак в этот день собирались медленно, хотя было уже около восьми – время выезжать на трассу. Скляр дважды обходил палатки, лениво поторапливал геодезистов и техников, но народу в столовой от этого не прибавилось. У кого-то не досохли портянки, кто-то ушел мыться на речку да застрял, а кто вообще не проснулся. В восемь наконец собрались, однако Смоленский заметил, что за столом нет Морозовой. «Опять жди ее…» – хмуро подумал он и вспомнил, что вчера вечером, когда он уже затемно вернулся со створа моста, Женьки у костра тоже не было. На ее гитаре бренчал техник Акулин, остальные – молодежь партии и студенты-практиканты – сидели молча и понуро. Вчера Смоленский не обратил на это внимания. Устал, промок на створе и сразу же лег спать. Только сейчас, в столовой, он вспомнил, что и Вадим не ночевал в лагере. Утром его раскладушка была пуста. Вадим иногда брал спальник и уходил в палатку техников, но в таком случае он должен был зайти утром к отцу переодеться или уж быть на завтраке. – Где Морозова? – спросил он у Скляра будничным голосом, скрывая волнение. – Она на трассе осталась! – весело отозвался Боженко, а Скляр молча отвернулся. – И Вадим остался. Я ему говорю – прыгай в машину! А он – передавай привет папаше! За столом, в дальнем углу у техников, засмеялись, и Смоленский почувствовал, что на него смотрят оттуда пытливо и многозначительно. – Они чего-то целый день шептались, – доверительно сообщил Боженко. – Может быть, на рыбалку собрались. Там в их бригаде речка, клюет здорово. Тем более сегодня воскресенье, у всех добрых людей выходной… – Ты будто первый год на изысканиях! – вдруг сказал Скляр и глянул на Боженко. – Погода – дар небесный. Зарядят дожди – наотдыхаешься, тошно станет… – Мне и так тошно… – проговорил Боженко и, отбросив ложку, вылез из-за стола. Техники и рабочие из его бригады тоже один за одним покинули столовую. Смоленский мысленно поблагодарил Скляра. В другой раз он бы этот разговор принял за обыкновенную шутку, но в этом сезоне ему казалось, что его задирают, стремятся уязвить, досадить, хуже того, вот так, посмеяться всей партией. Сейчас Скляр вмешался, осадил Боженко. Не сделай он этого, Боженко стал бы говорить: «А зачем мы вообще торчим здесь? Кому нужна эта дорога?» Остальные сидели бы и слушали и согласно кивали… Так он уже говорил, когда затеял увольняться. Два часа Смоленский тогда потратил, чтобы переубедить Боженко: дорога к бокситовому месторождению нужна, в конце концов партия, а вместе с ней институт выполняют госзадание, и от того, как она выполнит его, зависит будущее партии. «Не-ет, Вилор Петрович, ты о своем будущем печешься!» – заявил тогда Боженко. «Да, и о своем, – подтвердил Смоленский, – потому что я главный инженер проекта этой дороги, я отвечаю за нее всем: головой, нервами и душой. Я люблю свою работу, поэтому и пекусь!» – «Красивые слова…» – парировал Боженко. «Ты хочешь поехать со мной на Тунгуску?» – в упор спросил Смоленский. Он знал, что Боженко хочет, со Смоленским ли, с другим ли, но обязательно хочет. На Тунгуску все хотят поехать, любого спроси в партии. Еще бы, там вот-вот начнутся изыскания крупнейшей в мире ГЭС, а значит, и потребуется дорога к ней. «От того, как мы выполним проект этой дороги, – сказал Смоленский, – зависит, поедем ли мы на Тунгуску…» Боженко ушел из столовой не договорив, но Смоленский знал, он еще доскажет. Так и будет весь сезон кровь портить. А отпускать жалко – геодезист толковый. В прошлом году на этой же трассе, когда работы только начинались, Смоленский им нарадоваться не мог. Боженко не нужно ни подсказывать, ни наставлять, все может сам. Еще год-два – и станет Боженко ГИПом. Такие инженеры долго на рядовых должностях не задерживаются, а ему и тридцати нет… Когда Смоленский подошел к машинам, обе бригады изыскателей сидели уже в кузовах и лениво переговаривались. Возле передней машины его ждал Скляр. – Кстати, – сказал он, – вчера Шарапов к нам заглядывал. Его машины раньше наших пришли… – Ну и что? – холодно спросил Смоленский. – А ничего! – беззаботно ответил начальник партии. – Обещал сегодня вечером быть в гостях. У него же выходной… Говорит, надо нам о Вилором Петровичем наладить дипломатические отношения. – Ну-ну… – бросил Смоленский и хлопнул дверцей автомашины. – Поехали! Однако пока шофер Самойлов запускал мотор, Смоленский окликнул Скляра и выпрыгнул из кабины на землю. – Кирилл Петрович, съездил бы ты на трассу, – посоветовал он примирительно и улыбнулся. – На втором участке надо контрольный ход сделать, Боженко не поспевает… – Нет, Вилор Петрович, – твердо сказал Скляр. – У меня своих дел… Он круто повернулся и зашагал в лагерь. Смоленский секунду глядел ему вслед, затем плюнул и вскочил на подножку. Шофер Самойлов всю дорогу до автомагистрали молчал, однако, когда выехали на асфальт, он наметанным глазом заметил впереди инспектора ГАИ и резко затормозил. – Надо люфт рулевого проверить, покрутите баранку! Смоленский несколько раз крутанул руль и заметил, что водитель второй машины тоже бегает вокруг, на ходу пиная баллоны. – Черт… – выругался Самойлов. – Есть маленько… – Проверять надо в лагере, – сердито проговорил Вилор Петрович. – Поехали! – Проверяй не проверяй, тяги-то разносились, – виновато сказал Самойлов. – А хочется вместе с ней на пенсию пойти… Движок-то у нее хороший, сам делал. Сезон как-нибудь отъездим… Едва автомобили приблизились к инспектору, как тот поднял жезл и махнул рукой – к обочине. Инспектор был затянут белыми ремнями с кобурой, высокий, громоздкий – такого и не объедешь… – В чем дело? – хмуро спросил Смоленский, выглянув из кабины. – Я сам, я сам… – торопливо прошептал Самойлов и, прихватив путевой лист, заспешил к инспектору. Минуту они о чем-то разговаривали, вернее, говорил инспектор, а Самойлов только кивал, махал рукой и виновато улыбался. – Поворачивают назад… – сказал он растерянно, подойдя к машине, – говорят, нельзя будто… Путевку забрали… Инспектор тем временем не спеша обошел автомобиль и заглянул в кузов. – Все ясно… – раздался его голос. – Кто здесь старший? Смоленский молча вылез из кабины и встал перед ним. – В чем дело, старшина? – Куда направляетесь? – спросил инспектор, козырнув, – В путевом листе указано. На работу, – сдержанно ответил Смоленский. – На работу! – загудели в кузове. – А куда еще?.. – А это что? – Инспектор показал жезлом на пучок удилищ, торчащих из-под брезента. – И одеты вы как на рыбалку. Что я, не вижу? – Мы – изыскатели, – сдерживая себя, пояснил Смоленский. – Ведем дорогу на бокситовое месторождение. – Ничего не знаю, – отрезал инспектор и спрятал путевой лист в планшетку. – Поворачивайте назад. – Ура! – крикнул кто-то в кузове. – Моя милиция меня бережет! – Я повторяю, мы едем на работу! – не скрывая раздражения, повторил Смоленский. – Есть постановление об экономии горючего, – официальным тоном отчеканил инспектор. – На основании его я вас задерживаю. Всем грузовым автомобилям выезд за город в выходные дни запрещен. А то привыкли, – уже от себя добавил он, – на государственном транспорте по рыбалкам кататься… – Вы срываете нам работы! – взорвался Смоленский. – Верните путевой лист! – Тише, тише… – зашептал Самойлов, – это не поможет… – Будет специальное разрешение – пропущу, – невозмутимо ответил инспектор и вышел на проезжую часть. Со стороны города приближался маленький дребезжащий грузовичок. Самойлов вздохнул и полез в кабину. Секунду постояв со сжатыми кулаками, Смоленский отправился за ним. – Надо бы с ним поговорить… – пряча глубже в карман водительское удостоверение, сказал Самойлов, – по-хорошему, по-человечески… Он, может, и понял бы… Они тоже ведь… обхождения хотят. А вас этак понесло… – С ним поговоришь… – сквозь зубы бросил Смоленский а выглянул из кабины. Инспектор, остановив грузовичок, разбирался с его водителем. – Да он мягкий, – продолжал Самойлов, – по лицу видно – мягкий… Смоленский перевел взгляд на часы. Девять. Рубщики на трассе, наверное, заждались. И Вадим там с Женькой, надо немедленно разобраться. – Вперед, – тихо сказал Смоленский и посмотрел в спину инспектора. – Что?.. – Вперед! – громче повторил Смоленский. – Махни задней машине: пусть едут за нами. – Вот те раз… – пробурчал Самойлов и включил мотор. Машина с места взяла такую скорость, что Смоленского откинуло на спинку сиденья. Инспектор засвистел. А через минуту в ушах Вилора Петровича свистел только ветер. Он оглянулся назад. Вторая машина, чуть задержавшаяся на старте, нагоняла, и сквозь лобовое стекло ее виднелось улыбающееся, довольное лицо молодого водителя. – Да… – обреченно протянул Самойлов, увеличивая скорость, – первый раз за сорок лет от инспектора удираю… – Не волнуйся, – успокоил Смоленский, глядя вперед. – Я отвечаю за это. – Так и до пенсии не доработаешь… – продолжал Самойлов. А у меня ведь безаварийный стаж… Ответить-то вы ответите, да с вас чего взять? Мне-то больше достанется, права мои полетят… Да и у того парнишки, – он кивнул назад, – отберут… – Не полетят, – заверил Смоленский и расслабился. – Есть моменты, когда, чтобы выиграть, надо плюнуть на все и рискнуть. Мы делаем все законно… Впрочем, не тебе, Самойлов, об этом говорить. На фронте-то, наверное, приходилось рисковать? • – А как же! – Самойлов довольно поерзал на сиденье. – Было… «Мессер» идет и чешет вдоль дороги – щепки летят. Л у тебя в кузове не дрова, а снаряды. Свернуть, бывает, некуда. Вот и крутись… На позициях пушкари тебя уже на все корки кроют… Ох, было, не приведи господь!.. Смоленский уже плохо слышал его. С болезненной остротой вспомнился Вадим, оставшийся на трассе с Женькой Морозовой. «Куда же ты суешься, – думал он, глядя на блестящую ленту дороги. – Она старше тебя, дурачка, огни и воды прошла, а ты лезешь со своей наивностью…» Скоро автомобиль свернул на разбитый, пыльный в жаркую погоду проселок, виляющий среди сопок. Отсюда начиналась трасса. По-хорошему и лагерь следовало перенести сюда, но Скляр в начале сезона заупрямился: к городу ближе – лучше. Там и баня есть, и продукты легче завозить, Прямые отрезки широкой просеки клином уходили вдаль, пока не упирались в гору или хребет. Смоленский помнил, как было много споров в институте об этой трассе, много конкурирующих вариантов ее, вплоть до предложения взять за основу этот несчастный проселок. У Смоленского был свой вариант, выигрышный за счет небольшой протяженности и близости стройматериалов. Он сумел отстоять его, и теперь, каждый раз проезжая здесь, вспоминал эти споры и их итог, когда все оппоненты признали его вариант лучшим. Но сейчас и эти мысли не успокаивали. Впереди предстоял серьезный разговор с сыном. Едва машина остановилась, Смоленский соскочил на землю и зашагал к палаткам рубщиков. Рубщики лежали на солнцепеке, лениво отмахивались от комаров. Кто сосредоточенно точил топор бруском, кто настраивал спиннинг или курил. При появлении Смоленского они встали, оживленно зашевелились. Вадима среди них не было… – Чего так долго, начальник? – хмуро спросил Афонин, узкоплечий и длиннорукий парень. – Время – десять, а мы сидим из-за вас… – Здесь Морозова оставалась… – с расстановкой проговорил Смоленский, озираясь по сторонам, – могла бы задать вам направление… Инструмент есть. – Ищи вашу Морозову! – бросил Афонин. – Они как о вечера ушли, так до сих пор нету… Смоленский скрипнул зубами и отошел за крайние палатки. – А мы от милиции удирали! – радостно сообщил кто-то из подошедших геодезистов. – Но он за нами даже и не погнался! Посвистел да палкой погрозил… «Подожду, – зло думал Смоленский, усаживаясь на поваленную сосну. – С Евгенией поговорю, чтоб знала, кому мозги закручивает…» Но ждать пришлось недолго. Откуда-то сбоку на трассу вышел Вадим с деревянными часами под мышкой. Эти часы всегда раздражали Смоленского. Вадим притащил их из города вскоре после приезда на изыскания. Два дня ковырялся в механизме, исправил, вычистил мелом бронзовые завитушки и тяжелый литой маятник. Теперь носился с ними как дурак с писаной торбой – на трассу, на рыбалку… Завтра в армию идти, а все детство в башке!.. В трех шагах от отца Вадим поставил часы на землю, поправил и качнул маятник. Морозовой не было видно. Смоленскому же казалось, что они теперь будут ходить, взявшись за руки и прижимаясь плечами друг к другу. Так Вадим пришел с Леной в прошлую зиму, сразу после Нового года. Пришли, держась за руки, розовые от мороза, с вытянутыми, напряженными лицами. «Мы решили пожениться, отец, – бухнул Вадим и выступил чуть вперед, прикрывая плечом свою избранницу. – Это Лена, я тебе говорил о ней…» В тот раз он тоже не ночевал дома, гулял где-то всю ночь, а наутро явился с невестой… Было от чего Смоленскому волноваться. – Между прочим, твоя бригада уже работает, – хмуро заметил Смоленский, разглядывая испачканную землей одежду сына. Ползал он, что ли?.. – Я тоже работал, – с достоинством бросил Вадим. – Всю ночь не покладая рук. И, кстати, сегодня воскресенье. На трассе у Шарапова ни одного человека… – Где Морозова? – спросил отец. – Морозова? – деланно удивился Вадим. – Не знаю… Не видел. Это у тебя надо спросить, где ходят ночами твои подчиненные. Он устало потянулся, протер кулаками красные от бессонницы глаза. «Может, зря я запаниковал? – вдруг подумал Смоленский. – Похоже, ничего у них и не было». – Ладно, – примирительно сказал Вилор Петрович, – бери топор – и на трассу, нечего дурака валять. От лагеря по трассе уже потянулись рубщики и геодезисты. – Да, – спохватился Вилор Петрович, – чтобы я тебя не искал по всему Уралу, скажи точно, где ты будешь ночевать: здесь или в лагере. – В Ленинграде, – заявил Вадим и сел. – Это уже вполне определенно. Часы Вадима несколько секунд стучали размеренно и четко, но потом на трассе пронзительно затрещала мотопила и ударили топоры. – Наработался? – усмехнулся отец. – Клюнул тебя петух жареный? – Клюнул, – согласился Вадим. – И я его тоже клюнул. – Зря только год потерял… – проворчал Смоленский. – Давай теперь за учебники. Через месяц на экзамены ехать. Я скажу Скляру, чтобы тебя реечником перевел, там времени побольше… – Ты не понял, отец, – поморщился Вадим, – я уезжаю в Ленинград скоро, может быть, сегодня. А учебники можешь отдать Афонину, он поступать собирается, если не врет. За спиной Смоленского с хрястом легло первое сваленное дерево, земля слегка дрогнула, чаще застучали топоры. И вдруг сквозь шум раздался звонкий голос Женьки Морозовой. – Э-эй! Афоня! Ты что, ослеп?.. Я тебе влево показываю! – Поеду в Ленинград, – облегченно вздохнув, повторил Вадим, – теперь со спокойной душой пойду в армию. В армии порядок, дисциплина… Свой долг перед тобой я выполнил. Кончишь эту трассу – поедешь на Тунгуску петь свою лебединую песню… А я оставаться здесь не могу. Он встал, подхватил часы, брякнувшие маятником, и, обойдя Смоленского, направился к проселку. Весь день Смоленский не находил себе места. Сразу же после разговора с сыном он поехал на второй участок трассы, бесцельно послонялся там по просеке целый час, мысленно продолжая этот разговор, и стискивал зубы, вспоминая дерзости Вадима. Потом что-то кольнуло – Вадим отправился пешком в лагерь, неспавший и голодный. А вдруг что с ним случится? Может быть, уже случилось? Не раз на трассе, да и на проселке видели медвежьи следы… Смоленский почти бегом вернулся на проселок, разбудил придремавшего на солнце Самойлова. – Поехали! Машину трясло на ухабах, гремела и каталась по кузову пустая бензиновая бочка, крупные пауты бились о ветровое стекло. Когда проскочили мимо первого участка, на густой пыли дороги Смоленский заметил одинокую цепочку человеческих следов. Вадим разулся и шагал босиком, размашисто, без остановок. И оттого, как с расстоянием шаг не уменьшался, а казалось, наоборот, креп, Смоленский ощутил вдруг резкий прилив негодования и злости к Вадиму. – Поворачивай! – скомандовал он Самойлову. – Пусть немного промнется. Может быть, спесь эта вылетит! – Чего мы туда-сюда мотаемся? – спросил Самойлов. – Что опять стряслось-то? – Да понимаешь, Вадим закуролесил. – Смоленскому вдруг захотелось рассказать обо всем. – Тут и так хлопот до ушей, успевай только разворачиваться… Однако он здесь же замолчал, почувствовал, что сейчас станет жаловаться, и от этого чувства сделалось еще тошнее. – Ничего, пройдет, – успокоил Самойлов, – покуролесит да образумится. Горячая молодежь нынче, нервы у всех порченые… Чуть слово поперек, так сразу на дыбы… После обеда Смоленский отправился пешком на створ мостового перехода, и по дороге ему пришла мысль: а что, если оставить Вадима в покое? Пусть живет как знает, пусть идет в армию, женится, пусть делает что захочет. Сколько с ним можно возиться? С пятого класса каждое лето Смоленский брал Вадима в поле. Жена часто болела, уезжала лечиться, оставлять было не с кем. Вадиму нравилось путешествовать, обычно после Нового года он уже начинал проситься на изыскания сам, расспрашивал, интересовался. А с восьмого класса стал работать, сначала при кухне, затем бегал по трассе с рейкой. Смоленский постепенно настраивал его на горный институт, да и убеждать-то особо не приходилось. До окончания школы сомнений у Вадима не было. В лето, когда он должен был поступать, Смоленский работал уже здесь, на трассе к бокситовому месторождению, а Вадим остался в Ленинграде сдавать экзамены. Телеграммы от него Смоленский так и не дождался. Вместо нее пришло письмо от матери: Вадим сдал один экзамен на четверку, а остальные сдавать не пошел. Скоро написал и сам Вадим, просился приехать на изыскания, путано объяснял причины, как оказалось потом – врал. В это время у него и появилась Ленка… От мысли дать Вадиму полную свободу Смоленский тут же и отказался, отмахнулся, как от наваждения. Уезжая на изыскания куда-нибудь в Сибирь или на Дальний Восток, Вилор Петрович всегда предпочитал железную дорогу. Поезд катил по Транссибирской магистрали, уплывали во мглу станции, города, деревни, грохотали встречные составы, а сердце Смоленского наполнялось торжественной радостью. Он неотрывно смотрел в окно, словно ждал, что вот-вот из-за очередного поворота покажется маленький рубленый домик, в котором жил его дед Георгий, инженер-изыскатель, либо какой-то другой знак, предмет, оставленный им. Подъезжая к Иркутску, Смоленский не мог ни есть, ни спать. Однажды он попросился в кабину электровоза. Машинист решительно отказал, и Вило? Петрович достал из чемодана увесистый том энциклопедии дореволюционного издания. «Это мой дед», – сказал он, показывая небольшой портрет. Ниже, в статье, говорилось, что Георгий Смоленский, известный в России инженер, делал изыскания под Транссибирскую магистраль и погиб, утонув в Байкале. «Стоп, – сказал машинист, – я помню, до войны одна станция здесь так и называлась – станция Смоленского…» Отец Смоленского, Петр, начинал сразу после революции с изыскания небольших железнодорожных веток, а кончил в сороковых на Трансполярной магистрали. Когда Вилор Петрович изыскивал дорогу к Хантайской ГЭС, работал рядовым геодезистом еще, ему удалось побывать на Трансполярной, вернее, на ее остатках. Насыпь, построенная всего лишь на несколько десятков километров, уже поросла тундровыми кустарниками, затянулась мхами. Кое-где из земли торчали полусгнившие шпалы, разбитые тракторными гусеницами, здесь же, на насыпи, стояла палатка, и какие-то люди рвали остатки ржавых рельсов. Это неприятно поразило Смоленского, царапнуло по сердцу, и он, не скрывая злости, набросился на орудующих ломами рабочих. «Вы что, сволочи, делаете?! Кто разрешил ломать?!» Видимо, его приняли за большого начальника и виновато-вежливо объяснили, что рельсы снимают все, кому надо. Их же, дескать, послали сюда из геологоразведочной экспедиции, которая не выполняет плана по сдаче металлолома. Вилор Петрович пешком прошел до конца печальной насыпи, в тундре была весна, цвело все вокруг, и насыпь эта на ярком, жизнерадостном фоне выглядела длинным могильным холмом. А там, где он обрывался, стоял маленький каменный тур с ржавой пикой на вершине, от которого уходили вдаль, в тундру, сохранившиеся металлические вешки… «Нет, я должен, я обязан сделать из Вадима изыскателя! – твердил про себя Смоленский весь остаток дня. – Это мой долг, это на моей совести…» «Сделать изыскателя… смешно! – спорил он сам с собой. – Тут что-то не так, какая-то связь нарушилась. Охладел он совсем к работе, из повиновения выходит, неуправляемый…» Масло в огонь подлил рубщик Афонин на трассе. Он долго ходил вокруг Смоленского, мялся, покашливал, а затем бухнул: – Мы порешили Вадиму, значит, сыну вашему, сегодняшний день не засчитывать! – И правильно решили, – буркнул Вилор Петрович. – Во-во! – взбодрился Афонин. – Я тоже говорю, чего он из себя строит? Если сын начальника, так все можно? Хрен! Он в бригаде работает! Мы рубимся тут в такой жаре, ад – не работа, а он захотел – ушел, захотел – в лагерь уехал- Нам-то плевать, чей он там сынок!.. Смоленский скрипнул зубами и медленно побрел к ожидающая его машине… В лагере Смоленского ждал Шарапов. Его желтый «газик» с вылинявшим брезентовым верхом стоял, приткнувшись к камеральной палатке, поблескивая на солнце никелированными безделушками, а сам Шарапов неторопливо расхаживал по дорожке от машины к столовой. Если бы не густая, с ранней проседью борода Шарапова и такая же шевелюра на голове, его бы можно было запросто принять за чекиста двадцатых годов либо военного летчика. Кожаная скрипучая куртка на «молниях» в любую жару облегала мощную, плечистую фигуру, на голове была также кожаная коричневая кепка. Вид Шарапова всегда откровенно смешил Вилора Петровича, и каждый раз, встречаясь, Смоленский обязательно подшучивал над ним. Шарапова звали Леонард, но Вилор Петрович как ошибся при знакомстве, назвав его Леопольдом, так и продолжал звать этим именем. Шарапов не сердился, но всегда поправлял Смоленского, отчего веселил еще больше. На шутки Вилора Петровича, если они были в разговоре один на один, Леонард Шарапов тоже не обижался, наоборот, неожиданно терялся, краснел и, виновато улыбаясь, бормотал, что куртку подарил один знакомый вертолетчик и что козла на капот «газика» установил шофер директора рудника Лобова, поскольку раньше на этой машине ездил сам Лобов. Шутить сейчас Смоленский не намеревался. Едва выскочив из машины, Вилор Петрович направился к себе в палатку, надеясь тотчас поговорить с Вадимом. Всю дорогу он думал од этом разговоре, готовился, бормоча про себя убеждающие слова. – Добрый вечер, Вилор Петрович! – окликнул его Шарапов. – А я вас поджидаю! – А, Леопольд, – бросил Смоленский, не останавливаясь. – Как ваши успехи? – Успехи ничего… – проговорил Шарапов, забыв поправить Смоленского. – Идем помаленьку вперед… – Счастливого пути. – Смоленский вошел в палатку: Вадима не было… – Я давно хочу с вами поговорить, Вилор Петрович, – сказал Шарапов, следом войдя в палатку. – Серьезно надо поговорить. Вопрос жизни и смерти. – Вы, Леопольд, как влюбленный, – проронил Смоленский, присаживаясь на раскладной стульчик и подвигая другой Шарапову. – Только у влюбленных все состоит из жизни и смерти… Вы Вадима не видели? – Видел! – с готовностью отозвался Шарапов. – Мы с ним даже поговорили немного… Он, кстати, вашу привычку перенял, зовет меня Леопольдом! – улыбнулся Леонард. – Но я ему прощаю, хороший парнишка… Я вот что хотел сказать, Вилор Петрович, – неуверенным тоном начал Шарапов. – Живем мы с вами, можно считать, в одном городе, работаем, выходит, тоже вместе, а все нас мир не берет… – Не возьмет нас мир, Леопольд, до тех пор пока вы крутитесь у меня под ногами, – отрезал Смоленский. – Уйдете с трассы – я вас только уважать буду. – Ну, это как рассуждать, – несколько дерзко, как показалось Смоленскому, сказал Шарапов. – Я, конечно, признаю ваш опыт, вы уже столько дорог спроектировали, да и я раньше о вас слышал, когда мы еще с вами тут… не столкнулись. Откровенно сказать, я бы с удовольствием пошел к вам простым геодезистом, чтобы поучиться… Но сейчас вопрос не в этом. Я тоже могу сказать, что вы у меня под ногами крутитесь. Правда ведь? Я понимаю: по идее я должен вам уступить эту трассу. Вы все-таки из Ленинграда, с опытом, а я местный, родился и вырос тут вот и первый раз в жизни сам проектирую дорогу… Вы знаете, Вилор Петрович, я с детства мечтал, что сам, собственными руками буду облагораживать нашу глухомань. Дороги строить или еще что, но буду. «Мальчишка, – думал Смоленский, разглядывая коричневую блестящую куртку Шарапова, – мечтал строить, глухомань… Ты еще не знаешь, что такое слово «работа». Тебе все еще игрушки чудятся, маузер нацепил…» – Ну что вы от меня хотите? – перебил его Смоленский, – Что вы предлагаете? – Пусть ваши люди мне не мешают, – с готовностью ответил Шарапов. – На прошлой неделе ваши рубщики с моими драку затеяли. Я фамилию одного записал – Афонин. А второго так запомнил, без бумажки, это ваш сын, Вилор Петрович. – Вадим? – непроизвольно спросил Смоленский. – Ага, – подтвердил Шарапов, – он ходил задирался, а этот Афонин потом выскакивал и с кулаками… «Ну не подлец ли, – Смоленский сжал кулаки, – на каждой шагу Вадим, Вадим… Только и слышу. Ну погоди, я с тобой поговорю…» – А на этой неделе кто-то из ваших стащил две дальномерные рейки, – продолжал Шарапов, – и ведь что, гады, сделали? Изрубили! Мои ребята нашли одни обломки… Я, естественно, по своему начальству не докладывал, но если так будет дальше – напишу рапорт Лобову. Так же работать невозможно! Мои-то вашим не пакостят! Я Скляру об этом рассказал, а он – я в ваши дела со Смоленским не вмешиваюсь! – Хорошо, – сквозь зубы проговорил Вилор Петрович, – я обещаю, что подобного больше не случится. – Я, естественно, вам верю! – улыбнулся Шарапов. – Вы-то можете подействовать. Этот Скляр ваш ни рыба ни мясо… В самом деле, что нам делать? Я вообще думал, хорошо бы встречу между нашими партиями организовать, танцы и все прочее. У меня же в партии девчоно-ок!.. – С танцами вы загнули, Леопольд, – поморщился Смоленский. – Мы на работе, а не в доме отдыха. – Это правильно, – быстро согласился Шарапов. – Это точно! – И куртка его отчаянно скрипнула. – Я тоже Лобову говорю, давайте работать без выходных, как ленинградцы. А он ни в какую. Мол, ленинградцы-то зимой отгулы получат, а у нас они не положены… Партия-то моя подчиняется лично Лобову, а он мужик твердый… Без выходных трудновато? – Трудновато, – неожиданно согласился Смоленский и вздохнул. – Откровенно сказать, я вам завидую, Вилор Петрович. Вы работаете в институте, у вас размах – дай бог! По всей стране. А я торчу тут, при руднике, и никакой почти перспективы. – А как же с освоением глухомани? – улыбнулся Смоленский. – Вы, Леопольд, проявляете непостоянство… – А с глухоманью просто! – отозвался Шарапов. – Разбудят ее, я уверен, лет за пять-десять, а потом мне куда?.. Эх! А у вас в институте есть где развернуться! Завидую!.. И Вадим мне ваш нравится. Вы не думайте, я на него не в обиде! Шарапов распрощался и укатил. Световые сигналы его машины долго еще мерцали в темноте тревожными красными огнями. Смоленский повернул к лагерю, откуда доносился едва слышный бой гитары и приглушенное пение. Это была наверняка Женька Морозова, и Вилор Петрович решил немедленно с ней поговорить о Вадиме. Он прибавил шагу, но Резкий звук автомобильного сигнала сзади оторвал Вилора Петровича от размышлений. Он обернулся. В пяти шагах от него затормозила, подняв столб пыли, «Волга», из которой тут же кто-то вышел. Свет фар бил в глаза, и Смоленский не сразу узнал Валентину Сергеевну. – Мы едем и думаем, кто это бродит по дороге? – заговорила она. – Какой-то горбатый старик! – Горбатый старик – это я! – улыбнулся Смоленский, обнимая Валентину Сергеевну. – Не спится, и я брожу по ночным дорогам… Откуда же ты взялась, тетя Валя? Неужели после моего письма?.. – С вокзала, Вилор, взялась, – засмеялась Валентина Сергеевна. – Стала ловить попутку на дороге, а тут «Волга» подвернулась. Смоленский резко ощутил облегчение, необычное за последнее время. С приездом Валентины Сергеевны, казалось, исчезнут все проблемы и с Вадимом все уладится, она умеет убеждать. – Машина-то за тобой, Вилор, – тихо, с каким-то испугом сказала Валентина Сергеевна. – Мы в дороге разговорились… Что здесь случилось? – Ничего… – проронил Смоленский, а в сознании промелькнуло: не иначе Вадим что натворил. Нет же нигде, подлеца! Тем временем из машины вылез человек и шагнул к Смоленскому. – Смоленский? – спросил он, протягивая руку. – Да… В чем дело? – Вас приглашают в горисполком к товарищу Курилину, – сообщил приезжий. – Ехать нужно немедленно. Двигатель машины заглох сам собой, и со стороны лагеря четко донесся звук гитары и пение… |
|
|