"Комедия А.С.Грибоедова «Горе от ума». Комментарий. Книга для учителя" - читать интересную книгу автора (Фомичев Сергей Александрович)

было гораздо великолепнее и высшего значения, чем теперь в суетном наряде, в
который я принужден был облечь его. Ребяческое удовольствие слышать стихи
мои в театре, желание им успеха заставили меня портить мое создание, сколько
можно было. Такова судьба всякого, кто пишет для сцены: Расин и Шекспир
подвергались той же участи, - так мне ли роптать? - В превосходном
стихотворении многое должно угадывать; не вполне выраженные мысли и чувства
тем более действуют на душу читателя, что в ней, в сокровенной глубине ее,
скрываются те струны, которых автор едва коснулся, нередко одним намеком, -
но его поняли, все уже внятно, и ясно, и сильно. Для того с обеих сторон
требуется: с одной - дар, искусство; с другой - восприимчивость, внимание.
Но как же требовать его от толпы народа, более занятого собственною
личностью, нежели автором и его произведением? Притом сколько привычек и
условий, нимало не связанных с эстетическою частью творения, - однако
надобно с ними сообразоваться. Суетное желание рукоплескать не всегда кстати
декламатору, а не стихотворцу; удары смычка после каждых трех-четырех сот
стихов; необходимость побегать по коридорам, душу отвести в поучительных
разговорах о дожде и снеге, - и все движутся, входят и выходят, и встают и
садятся. Все таковы, и я сам таков, и вот что называется публикой! Есть род
познания (которым многие кичатся) - искусство угождать ей, то есть делать
глупости" (III, 100 - 101).
По-видимому, это набросок предисловия к комедии, подготовленного для
первого издания пьесы, о котором Грибоедов хлопотал осенью 1824 года.
Замысел, приведший к "Горю от ума", вовсе не был сначала комедийным, что
кажется само собой разумеющимся всем. мемуаристам, которые вспоминали о
"начатках комедии". По всей вероятности, повествуя о "делах давно минувших
дней", приятели драматурга невольно ошибались.
В 1818 году Грибоедов, поступивший на службу в коллегию иностранных
дел, был назначен секретарем в персидскую миссию. Проездом он
останавливается на несколько месяцев в Москве, впечатлениями от которой
делится в письме к Бегичеву от 18 сентября 1818 года: "В Москве все не по
мне. Праздность, роскошь, не сопряженные ни с малейшим чувством к
чему-нибудь хорошему. Прежде там любили музыку, нынче она в пренебрежении;
ни в ком нет любви к чему-нибудь изящному, а притом "несть пророк без чести,
токмо в отечестве своем, в сродстве и в дому своем". Отечество, сродство и
дом мой в Москве. Все тамошние помнят во мне Сашу, милого ребенка, который
теперь вырос, много повесничал, наконец становится к чему-то годен,
определен в миссию, и может со временем попасть в статские советники, а
больше во мне ничего видеть не хотят" (III, 133).
Так мог бы сказать Чацкий, явившийся в Москву после трехлетнего
отсутствия. Может быть, здесь мы находим еще не осознанное драматургом зерно
замысла его великой комедии.
Но прежде чем этот замысел созреет, пройдут годы, наполненные
разнообразными хлопотами секретаря "бродящей миссии". Незатухающие в сердце
воспоминания о родине, частое одиночество, предрасполагающее к размышлениям,
подготавливали творческий взлет.
"Будучи в Персии в 1821 году, - вспоминал Булгарин, со слов
драматурга, - Грибоедов мечтал о Петербурге, о Москве, о своих друзьях,
родных, знакомых, о театре, который он любил страстно, и об артистах. Он лег
спать в киоске, в саду, и видел сон, представивший ему любезное отечество,
со всем, что осталось в нем милого для сердца. Ему снилось, что он в кругу