"Катастрофы сознания. Самоубийства религиозные, ритуальные, бытовые, способы самоубийств. Научно-популярное издание. Подготовка текста Ревяко Татьяна Ивановна, Трус Николай Валентинович" - читать интересную книгу автора

Достоевский не знал подлинного текста предсмертной записки Елизаветы
Герцен, приведенного им в пересказе; подлинник же (в переводе с
французского) таков:
"Как видите, друзья, я попыталась совершить переезд раньше, чем
следовало бы. Может быть, мне не удастся совершить его, - тогда тем лучше!
Мы будем пить шампанское по случаю моего воскресения. Я не буду жалеть об
этом - напротив. Я пишу эти строки, чтобы просить вас: постарайтесь, чтобы
те же лица, которые провожали нас на вокзал при нашем отъезде в Париж,
присутствовали на моем погребении, если оно состоится. Если меня будут
хоронить, пусть сначала хорошенько удостоверятся, что я мертва, потому что,
если я проснусь в гробу, это будет очень неприятно..."
Комментируя предсмертную записку несчастной девушки, Достоевский, не
ведая об истинных причинах самоубийства, пишет: "В этом гадком, грубом шике,
по-моему, слышится вызов, может быть, негодование, злоба, - но на что же?
Просто грубые натуры истребляют себя самоубийством лишь от материальной,
видимой, внешней причины, а по тону записки видно, что у нее не могло быть
такой причины. На что же могло быть негодование?.. На простоту
представляющегося, на бессодержательность жизни? Это те, слишком известные,
судьи и отрицатели жизни, негодующие на "глупость" появления человека на
земле, на бестолковую случайность этого появления, на тиранию косной
причины, с которой именно возмутившаяся против "прямолинейности" явлений, не
вынесшая этой прямолинейности, сообщившейся ей в доме отца еще с детства. И
безобразнее всего то, что ведь она, конечно, умерла без всякого отчетливого
сомнения. Сознательного сомнения, так называемых вопросов, вероятнее всего,
не было в душе ее; всему она чему научена была с детства, верила прямо, на
слово, и это вернее всего. Значит, просто умерла от "холодного мрака и
скуки", с страданием, так сказать, животным и безотчетным, просто стало
душно жить, вроде того, как бы воздуху недостало. Душа не вынесла
прямолинейности безотчетно и безотчетно потребовала чего-нибудь более
сложного..."
"Аристократически-развратному" уходу из жизни Достоевский
противопоставляет самоубийство "нравственно-простонародное". Тут же он
рассказывает следующую историю: "...Во всех петербургских газетах появилось
несколько коротеньких строчек мелким шрифтом об одном петербургском
самоубийстве: выбросилась из окна, из четвертого этажа, одна бедная молодая
девушка, швея, - "потому что никак не могла приискать себе для пропитания
работы". Прибавлялось, что выбросилась она и упала на землю, держа в руках
образ (то есть икону). Этот образ в руках - странная и неслыханная еще в
самоубийстве черта! Это уж какое-то кроткое, смиренное самоубийство. Тут
даже, видимо, не было никакого ропота или попрека: просто стало нельзя жить.
"Бог не захотел" и - умерла, помолившись. Об иных вещах, как они с виду ни
просты, долго не перестается думать, как-то мерещится, и даже точно вы в них
виноваты. Эта кроткая, истребившая себя душа невольно мучает мысль. Вот
эта-то смерть и напомнила мне о сообщенном мне еще летом самоубийстве дочери
эмигранта. Но какие, однако же, два разные создания, точно с двух разных
планет! И какие две разные смерти! А которая из этих душ больше мучилась на
земле, если только приличен и позволителен такой праздный вопрос?"
Ф. М. Достоевский в "Дневнике писателя" смоделировал внутренний монолог
"самоубийцы от скуки", "идейного самоубийцы", разочаровавшегося в
мироздании.