"История советского государства и права. Кара-Мурза С.Г. Опять вопросы вождям. " - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Глава 7. Истмат и поражение советского проекта

Я стал недавно писать об истмате — а подводил к этому всеми моими статьями за четыре года — по двум сугубо практическим причинам. Первая причина: для меня совершенно ясно, и этот мой вывод многократно продуман и проверен, что пока мы мыслим в понятиях "вульгарного истмата", мы не сможем правильно понять то, что с нами произошло — мы так и не будем "знать общество, в котором живем". Вторая причина: мы не сможем в мышлении такого истмата сознательно найти выход из кризиса с меньшими потерями (его придется искать на ощупь, стихийно, на ошибках).

Трудно найти в истории другую великую идею, которая сыграла бы столь противоречивую роль в судьбе народа, как коммунистическая идея в России. С ней нация была спасена и собрана в кулак для ответа на самый страшный вызов истории — вызов отставания и вызов войны. С ней же нации наносились тяжелые травмы и ее же порождение завело сегодня Россию в смертельную яму. И опять история дает коммунистам шанс сослужить важную службу своим народам и всему человечеству, но, похоже, они этот шанс упускают.

В первый раз знамя коммунизма, поднятое в России, помогло спасти многообразие цивилизаций и культур, переломить гибельную для планеты экспансию "мирового порядка" Запада. После 1917 г. встала на ноги Азия, а после Победы рухнула и вся колониальная система. Даже оккупированной Японии спастись от вестернизации помогла победа китайских коммунистов.

Почему же на сто лет коммунизм дал такой мощный импульс? Почему в 1917 крошечная партия большевиков смогла, как ясновидец, дать верные ориентиры и слова, чтобы организовать бурлящий людской океан на спасение страны — и неизбежные при этом жертвы окупились? Ведь не было у них ни телевидения, ни мощного аппарата. И вовсе их слова не были самыми яростными — куда им до эсеров и анархистов.

Думаю, потому, что Ленин, вслед за Марксом, строил политику на прочном, стоящем огромного труда основании — самом продвинутом для того момента научном осмыслении мира и человека. Как ни странно это звучит, но не было бы СССР, если бы Ленин не написал "Материализм и эмпириокритицизм". Если бы не обдумывали большевики суть кризиса физической картины мира и гносеологические идеи Маха. Если бы Энгельс не включил, в отличие от всех других течений, теоретическую борьбу как исходный элемент всей системы борьбы трудящихся.

Маркс совершил огромный шаг вперед в осмыслении западного капитализма, дополнив модель Адама Смита тем, что внесла нового в картину мира наука его времени: термодинамикой Карно и Клаузиуса и эволюционизмом Дарвина. Огромный прорыв от механицизма ньютоновской картины, на которой строил политэкономию Адам Смит. Ленин прочувствовал углубление кризиса индустриализма через пессимизм идеи о тепловой смерти Вселенной и идеализм Маха — и потому, переходя на почву крестьянской России, смог преодолеть марксизм, самую развитую теорию индустриализма. Хотя и было это марксисту Ленину очень трудно, он шел к Чаянову. Его включение крестьянина в модель коммунизма было не отступлением к аграрной цивилизации, как у народников, а первой брешью в постиндустриализм. На том вытянули и индустриализацию, и войну, хотя впоследствии Либерман да Аганбегян с Заславской сумели нам эту брешь замуровать.

Запад на этом пути тоже потерпел поражение: Кейнс преодолевал индустриализм для западного раскрестьяненного общества, дал ему базу для достижения социального мира, но Фридман и фон Хайек под лозунгами свободы и монетаризма мобилизовали собственника (в каждом западном человеке) и организовали мощное контрнаступление тэтчеризма и рейганомики. С неизбежной приправой в виде бомбардировок Ирака, войны в Югославии и появлением мирового жандарма.

Неолиберализм — это откат к механицизму Ньютона, к фундаментализму архаичного капитализма, который сегодня отрицает все то научное знание о мире и человеке, которое разум накопил за 200 лет. Это — страусиное разрешение того кризиса Запада, который порожден именно революционными изменениями в научной картине мира. Ведь в известном смысле мы опять вернулись к геоцентризму — тому представлению о Вселенной, которое было до Коперника. Люди почувствовали, что жизнь — уникальное явление, ее, похоже, нет в других мирах, и она может быть уничтожена самим человеком. Земля опять в центре Вселенной. Коммунисты оказались к этому не готовы — так же, как социал-демократы и либералы.

Почему же я сказал, что история дала коммунистам второй шанс? Потому, что их отстранили от власти, от того положения, в котором "сила есть — ума не надо". Они сегодня, как и большевики после 1905 года, могут учиться и думать, хотя и не в тюрьмах. А почему я думаю, что этот шанс упускают? Потому, что ни учиться, ни думать не хотят. А хотят бороться — но не за письменным столом и в аудитории (теоретическая борьба), и не в рабочей курилке или забастовочном комитете (экономическая борьба) — а за столами президиумов (политическая суета). Тасуют замусоленную колоду слов и понятий, лишь сдобрив эту колоду соборностью да геополитикой — но это сети дырявые, души человеков уловить не могут.

Долго не требовалась коммунистам философская мысль — "Сталин думал за нас", все заменяла сила государства СССР. На этой силе паразитировала и гирлянда европейских компартий (да, похоже, и все европейские левые, включая социал-демократов). Тихонько копал ходы крот антикоммунизма, прокопал до кабинета генсека, уселся в кресло, раздулся до невероятных размеров пиджака президента СССР — а компартии всего мира только моргали. Но теперь-то пора начать думать и не очень-то надеяться на множество маленьких генсеков. Сколько-то месяцев еще осталось.

И первый вопрос — об идеологии. Ведь из 17 млн. членов КПСС мало кто возвращается под это знамя. Ибо никто им не сказал внятно: что такое коммунистическая идея сегодня, в момент кризиса, что она будет означать завтра в двух разных случаях — если Россия выживет как страна, и если ее удастся размолоть и превратить в колонию. Все это — совершенно разные ситуации. И вот вожди начали спешно сочинять идеологии, иной раз даже нанимают для этого бойких писак за небольшой гонорар — выдай мне идеологию к следующему вторнику. И не только написать "Материализм и эмпириокритицизм" не могут, это естественно, но уже и прочитать ничего подобного не хотят. Конечно, и у либералов не лучше, но им-то теперь думать не надо, у них генералы Ерин и Грачев есть.

Идеологии возникают только на фундаменте нового, более реалистичного видения нынешнего мира и нынешнего человека. Маркс и Ленин дали нам мощный метод для такого анализа — а мы его выплюнули и занялись сочинительством. Почему же так сильна идеология, которая улавливает новую картину мира? Потому, что главный аргумент лозунгов и призывов прост: "так устроен мир!". И человек верит именно тем лозунгам, которые отвечают его интуитивному представлению о том, как устроен мир, что достижимо и что хорошо в этом мире.

И выходит, что сегодня настоящий марксист это тот, кто "преодолевает" марксизм. Зерно будет жить, только если умрет.

Наши же марксисты-ортодоксы пытаются законсервировать зерно, не дать ему умереть и превратиться в колос. Они возвращаются к терминологии классовой борьбы — благо эксплуататоры вроде бы появились. Они делают то же, что неолибералы, только став на сторону труда против капитала — ходят по кругу классической политэкономии. Но эта политэкономия, даже развитая Марксом, прекрасно объясняя важные черты западного капитализма, искажала суть и русского, и тем более советского хозяйства — не для этой системы она была создана. Чаянов писал: "Экономическая теоpия совpеменного капиталистического общества пpедставляет собой сложную систему неpазpывно связанных между собой категоpий (цена, капитал, заpаботная плата, пpоцент на капитал, земельная pента), котоpые взаимно детеpминиpуются и находятся в функциональной зависимости дpуг от дpуга. И если какое либо звено из этой системы выпадает, то pушится все здание, ибо в отсутствие хотя бы одной из таких экономических категоpий все пpочие теpяют пpисущий им смысл и содеpжание и не поддаются более даже количественному опpеделению". Чаянов это знал как ученый, а "совок" это осознает здравым смыслом — и не верит нынешним марксистам.

Сегодня сама картина мира изменилась — мир оказался замкнут и мал. Человек явно не успевает, как надеялся, вынести электростанции в космос и качать оттуда даровую энергию, а океан и атмосфера уже не вмещают загрязнения. Марксизм же исходил из представлении о неисчерпаемости Природы. Взяв у Карно идею цикла тепловой машины и построив свою теорию циклов воспроизводства, Маркс, как и Карно, не включил в свою модель топку и трубу — ту часть политэкономической "машины", где сжигается топливо и образуется дым и копоть. Тогда это не требовалось. Но сейчас без этой части вся модель абсолютно непригодна. Ну кого же может сегодня увлечь явно негодная модель? Но вместо того, чтобы сделать новый шаг, освоить Вернадского и Чаянова, привести идеологию в соответствие с уже осознанной реальностью физического мира, коммунисты откатываются к середине XIX века. Это — тот марксизм, от которого открещивался сам Маркс.

Рушится сам "закон стоимости" — ключевая абстракция Маркса. А ведь именно взывая к этой вбитой в наши головы догме и увлекли народ сладкоголосые сирены рыночной утопии. Ведь как рассуждал советский человек? Рынок — это закон эквивалентного обмена, по стоимости, без обмана. Ну, пусть приватизируют мой завод, наймусь я к капиталисту, хоть бы и иностранному — так он честно отдаст мне заработанное. А сейчас у меня отбирает государство, номенклатура ненасытная, всякие повороты рек на мои кровные устраивает. Но ведь этот эквивалентный обмен, это "деньги — товар — деньги" было мифом уже во времена Маркса! Отношения на рынке между метрополией и колонией уже тогда были резко неэквивалентными — и этот дисбаланс поддерживался канонерками да массовыми расстрелами. Но ведь без колоний, а теперь без "третьего мира" Запад в принципе не может существовать. Запад и возник как фурункул на человечестве, как прекрасный тропический цветок-паразит. И ведь эта неэквивалентность исключительно быстро растет. "Третий мир" выдает на гора все больше сырья, сельхозпродуктов, а теперь и удобрений, химикатов, машин — а нищает. Соотношение доходов 20 проц. самой богатой части населения Земли к 20 проц. самой бедной было 30:1 в 1960 г., 45:1 в 1980 и 59:1 в 1989. Цены на рижском рынке диктует наша скромная мафия, а цены в мире — политическая мафия "семерки". И все решает сила. Чехи работают получше испанцев, а цену рабочей силы, когда они "открылись" Западу, им установили почти в 5 раз меньше. Полякам в среднем положили 0,85 долл. в час, а в Тунисе, которому до Польши еще развиваться и развиваться, 2,54 доллара. А о наших высококлассных рабочих и говорить не приходится. Где здесь закон стоимости?

Да есть ли этот закон, если сегодня 2/3 стоимости товара — это сырье и энергия. Но они же не производятся, а извлекаются. Их стоимость — это лишь труд на извлечение (да затраты на подкуп элиты, хоть арабской, хоть российской). Теория стоимости, не учитывающая реальную ценность ресурсов (например, нефти) для человечества, кое-как могла приниматься, пока казалось, что кладовые земли неисчерпаемы. Но сейчас-то все изменилось, и когда Россия сбросила железный занавес, к ней не купец идет, а пес-рыцарь в кафтане купца. Неужели опыт Мексики и Бразилии ничему не учит? Потому-то там и шарахнулись от марксизма к маоизму.

Игнорирует закон стоимости и ключевую для нас проблему "взаимодействия с будущим" — с поколениями, которые еще не могут участвовать ни в рыночном обмене, ни в выборах, ни в приватизации. Рыночные механизмы в принципе отрицают обмен любыми стоимостями с будущими поколениями, поскольку они, не имея возможности присутствовать на рынке, не обладают свойствами покупателя и не могут гарантировать эквивалентность обмена. Но ведь это — отказ от российского понятия "народ", подрыв важной основы нашей цивилизации.

Да и рыночный обмен с современниками марксизм искажает сегодня в неприемлемой степени. Он идеализирует акт обмена, учитывая лишь движение потребительных стоимостей (товаров). А что происходит с "антитоварами" (по выражению М.К.Берестенко)? С отрицательными стоимостями, которые всегда, как тень товара, образуются в ходе производства? Если бы действовал закон эквивалентного обмена стоимостями, то продавец "антитовара" должен был бы выплачивать покупателю эквивалент его "антистоимости". Вот тогда категории прибыли и цены отражали бы реальность. Но на деле-то этого нет! Антитовар или навязывается, без всякого возмещения ущерба, всему человечеству (например, "парниковый эффект"), или навязывается слабым — вроде захоронения отходов в Лесото или России. Но марксистская политэкономия этого не учитывает — и совершенно чудовищным образом завышает эффективность экономики капитализма. А наш бедный инженер, напичканный обрывками марксизма, этим завышенным оценкам поверил и сам полез в петлю. Но хоть сегодня-то надо в этом разобраться!

Наконец, надо же трезво оценивать культурные ограничения каждой теории. Марксизм вскормлен культурой западного общества, фоном которой был и остается евроцентризм. Это — убежденность в том, что Запад есть единственная "правильная" цивилизация, а все остальные просто отстали. Приложение к России любой идеологии и политики, проникнутой евроцентризмом — будь то марксизм в начале века или либерализм сегодня, означает страшные травмы и разрушения. То, что маpксизм в его тpактовке истоpии, человека и общества отpажал основные постулаты и мифы евpоцентpизма — почти не тpебует доказательства (но это отдельная большая тема). Это — упpек не Маpксу, а маpксистам. Уважающий и почитающий Маркса африканский философ и ученый Самиp Амин отмечает: "Несмотpя на пpедостоpожности Маpкса, маpксизм также подвеpгся влиянию господствующей культуpы и оказался в фаpватеpе евpоцентpизма. Евpоцентpистская интеpпpетация маpксизма, сводящая на нет его унивеpсалистский pазмах, не только возможна, но даже, пожалуй, доминиpует. Эта евpоцентpистская веpсия выходит наpужу в известном тезисе об "азиатском способе пpоизводства" и о "двух путях": откpытом евpопейском пути, пpиводящем к капитализму, и блокиpованном азиатском пути".

Можно ли, взяв марксизм за один из культурных корней, развить российскую социальную философию коммунизма? Конечно — для этого вся наша история создала мощную базу. И этого от нас и ожидало все мировое освободительное движение, когда началась перестройка. Не получилось. Так давайте этим заниматься сегодня, когда не отягощены коммунисты властью. И в этом — не предательство марксизма-ленинизма, а именно выполнение главного завета великих мыслителей и тружеников.

("Пpавда". Июнь 1994 г.)

Чтобы осмыслить происходящее, мы, не отдавая себе отчета, используем те "инструменты мышления", которыми нас снабдили за годы жизни. Это — образы, понятия, термины, логические приемы. Нас обучали познавать и объяснять мир родители, окружающие, а потом школа, пресса, искусство. Кое-кто вырывался из общего потока, мыслил парадоксально, казался гением, но большинство следовало установленным, привычным правилам.

Сейчас у нас господствует способ мышления, перенесенный из науки и вбитый в наши головы школой. На обочину оттеснено мышление художественное, поэтическое, а религиозная мысль встречается совсем редко, даже у отцов Церкви — дело ведь не в том, чтобы ввернуть пару церковно-славянских оборотов. Но инструменты научного мышления, в отличие от поэтического и религиозного, сравнительно недолговечны, они должны обновляться с каждым крупным изменением (кризисом) научной картины мира. После Коперника и Галилея человек, продолжавший считать, будто Солнце вращается вокруг Земли, а она окружена хрустальными сферами, переставал понимать и то, что происходит в политике и экономике. Потому что и в политике, и в экономике перешли (сами того не замечая) на понятия, перенесенные из законов Ньютона.

Начиная с XVIII века авторами крупнейших социальных идей, увлекших массы, становились люди, которые улавливали изменение картины мира и переводили их на язык обыденной жизни. Это казалось чудом — у людей "открывались глаза". В этом был источник силы Маркса, а потом Ленина. Я знаю, что многих читателей раздражает, что я с таким упорством стараюсь обратить внимание на тот факт, что Ленин заставил партию вникнуть в кризис научной картины мира, который произошел в начале ХХ века. Понимаю, что в водовороте страшных событий последних лет рассуждения о способе мышления казались отвлеченными. И мы попали в очень трудное положение. В последние 30 лет происходит новая перестройка картины мира и возникли новые "инструменты мышления". Основная масса тех, кто поддерживает оппозицию, этих инструментов не освоила. А их противники, в среднем более молодые и имеющие у себя на службе большие научные силы — да, освоили. Поэтому в войне за умы тех, кому меньше сорока, они выигрывают — вопреки той страшной жизненной реальности, которую создали. Наши слова не убеждают молодых, ибо мы опираемся на образы той картины мира, которая уже стерта в их умах.

Конечно, это преимущество демократов временное, но сегодня время очень много значит. Если глядеть в суть конфликта, то как раз демократы следуют идеологии, совершенно враждебной новой картине мира, они пошли на огромный обман. Но дело-то в том, что он им удается, ибо "инструменты" глухи к морали, а инструментами они владеют. И даже не то чтобы обман им удавался — мы не можем выразить правду в доходящих до сознания словах.

Изложить я хочу один частный вопрос, но решился сделать такое длинное вступление, чтобы видно было, какая за этим вопросом общая проблема. Вопрос в том, что причины слома советского строя люди объясняют себе двумя несовместимыми способами или их комбинацией — и все это не убеждает. И тогда человек резонно желает поставить на этом крест, принять существующий порядок и пытаться как-то в нем барахтаться, не слушая оппозицию.

Вот два "крайних" объяснения поражения СССР. Первое: объективные причины, несоответствие производительных сил и производственных отношений, кризис и т.д. (это "теория объективных законов общественного развития") Второе: заговор империалистов и предательство верхушки КПСС (это "теория заговора"). Комбинация этих факторов дает: советский строй был тяжело болен, а предательство верхушки привело его к гибели.

Эта промежуточная формула выглядит правдоподобнее крайних, и она чаще всего употребляется. Я думаю, пора признать, что все три тезиса загоняют нашу мысль в тупик. Это хуже, чем просто неверное объяснение. Что стоит за крайними тезисами? То представление об обществе, что вытекало из представления о мире как ньютоновской машины (механицизм). Этот взгляд господствовал до начала ХХ века (до кризиса в физике), но по инерции он влияет на наше мышление до сих пор. Из него вышло само понятие "объективных законов", сходных с законами Природы.

То, что такие законы существуют — вера, которую очень трудно рассеять. Никаких доказательств их существования нет. И уже когда эта вера внедрялась в общественную мысль, были ученые, которые взывали к разуму. В экономике их называли "реалистами". Они говорили, что в экономике нет никаких "объективных законов", самое большее, тенденции. В реальной жизни эти тенденции проявляются по-разному в зависимости от множества обстоятельств. Приводили такую аналогию. Камень падает вертикально вниз согласно закону Ньютона. Слабые воздействия вроде дуновения ветерка (флуктуации) не в силах заметно повлиять на скорость и направление движения камня. А возьмите сухой лист. Он, конечно, тоже падает — но вовсе не согласно закону. Падать — его тенденция. В реальной жизни при малейшем дуновении лист кружится, а то и уносится ввысь. В жизни общества все эти дуновения не менее важны, чем законы.

Люди моего поколения помнят, как в начале 60-х годов всех поразила изобретенная в волейболе подача "сухой лист". Мяч подавали так, чтобы он совсем не крутился. Не испытывая стабилизирующего (как у пули) эффекта вращения, мяч падал, как сухой лист. Предвидеть его траекторию и хорошо принять было очень трудно. Даже такое тяжелое тело как мяч плясало в воздухе из-за малейших, непредсказуемых колебаний давления.

Что же вытекает из идеи "объективных законов"? Уверенность в стабильности, в равновесности общественных систем. Чтобы вывести эту машину из равновесия, нужны крупные общественные силы, "предпосылки" (классовые интересы, назревание противоречий и т.п.). И если уж произошло такое колоссальное крушение, как гибель СССР, то уж, значит, "объективные противоречия" были непреодолимы.

И люди, даже здравомыслящие, этому верят, хотя на каждом шагу в реальной жизни видят отрицание этой веры. Вот здоровяка-парня кусает тифозная вошь, и он умирает. Какие были для этого предпосылки в его организме? Только его смертная природа. Вот деревянный дом сгорел от окурка. Ищут "предпосылки" — свойство дерева гореть. Но это ошибка. Здесь виноваты именно не законы, а "флуктуации" — вошь, окурок.

"Теория заговора" в конечном счете исходит из того же видения общества: чтобы сломать или повернуть "машину", должна быть создана тайная сила, захватившая все рычаги. Где-то принимается решение, оно по секретным каналам доводится до исполнителей, приводятся в движение все колеса невидимого механизма — и вот вам национальная катастрофа. При таком видении общества "тайные силы" (масоны, евреи, ЦРУ, КГБ — каждый выбирает по своему усмотрению) внушают страх, ибо они по своим масштабам и мощи должны быть сравнимы с той общественной системой, которую желают сломать.

Политики и идеологи нынешнего режима активно вбивают нам в головы обе эти версии, подсовывая желательное им объяснение событий. Для интеллигенции, чьи мозги промыты истматом, — песенка об "объективных законах" и издевательство над теми, кто верит в "заговор". Вылезает Шахрай, так трактует беловежский сговор: "Не смешите меня! Не могут три человека развалить великую державу". Дескать, рухнула под грузом объективных противоречий. Еще раньше придурок из Межрегиональной группы пророчил: "Все империи рухали, и СССР должен рухнуть". Мол, объективная закономерность.

А для тех, кто верит в заговор, создают образ всесильной "мировой закулисы". Когда такой человек смотрит телевизор, видит его дикторов, могущественных банкиров, Ясина да Лившица, у него опускаются руки — "все схвачено".

Обе теории устарели и объясняют реальность плохо ("теория заговора" — все же получше). За последние полвека наука преодолела механицизм и обратила внимание на неравновесные состояния, на нестабильность, на процессы слома стабильного порядка (переход из порядка в хаос и рождение нового порядка). Для осмысления таких периодов в жизни общества старые мыслительные инструменты не годятся совершенно. В эти периоды возникает много неустойчивых равновесий — это перекрестки, "расщепление путей". В этот момент решают не объективные законы, а малые, но вовремя совершенные воздействия. На тот или иной путь развития событий, с которого потом не свернуть, может толкнуть ничтожная личность ничтожным усилием. В науку даже вошла метафора "эффект бабочки". Бабочка, взмахнув крылышком в нужный момент в нужном месте, может вызвать ураган.

Да мы и без метафоры знаем: глупый турист в горах крикнул от избытка чувств — и с гор сходит лавина, сметая поселок. Пласт снега, подтаяв, был в неустойчивом равновесии. Уже завтра, осев чуть больше, он прошел бы эту точку, равновесие вновь стабилизировалось.

Великими политиками, революционерами становились те люди, которые интуитивно, но верно определяли эти точки "расщепления" и направляли события по нужному коридору ("сегодня рано, послезавтра поздно"). Сейчас интуиция дополняется научным знанием, планомерными разработками. Но главное, тем, что большое число людей уже мыслит с помощью новых понятий-инструментов. Эти люди как бы видят все процессы иными глазами, им просто видно, что происходит и где зреет эта "точка расщепления", на которую надо воздействовать.

Почему в эти периоды общественных кризисов (возникновение хаоса) теория "объективных законов" делает людей буквально слепыми, очевидно. Эти люди уповают на свои законы и безразлично относятся к ходу событий, а когда рассерчают, беспорядочно тыкают кулаком или дубиной — не там, где надо, и не тогда, когда надо.

Но и "теория заговора" делает людей беспомощными. Какой заговор, это нормальная работа сереньких, усталых, не обладающих никакой тайной силой людей. Они просто включены в организацию и владеют технологией. И не столько важна спутниковая связь или телевидение (хотя и они важны), как технология мышления. Потому что средства воздействия, которыми располагают "заговорщики", действуют только на людей, не владеющих этой технологией. Так многотысячные армии ацтеков склонялись перед сотней конкистадоров, потому что те были верхом, а индейцы не знали лошадей. Они принимали испанцев за богов, кентавров, против которых нельзя воевать. Уже потом они провели эксперимент и убедились в своей ошибке: погрузив труп убитого испанца в воду, они обнаружили, что он "нормально" гниет. Значит, не боги! Можно воевать! Но было уже поздно.

Конечно, сегодня новые технические средства позволяют небольшим организованным группам оказывать на равновесие большое воздействие. В мире, например, с помощью компьютерных сетей совершаются финансовые махинации, которые не только способны разорить крупный банк, но даже целую страну. Так утопили мексиканское песо и экономику огромной страны. Чтобы не дать процессу пойти по худшему пути, Клинтон молниеносно, не дожидаясь Конгресса, вопреки закону дал Мексике кредит в 25 млрд. долл. — остановил ураган, поднятый "бабочкой" кучки банкиров-спекулянтов. В этот момент он не ссылался ни на объективные предпосылки, ни на козни масонов — он знал, как действуют махинаторы и как возникает хаос.

Дестабилизация всех равновесий в организме СССР проводилась терпеливо и планомерно в течение полувека (холодная война). И наш организм продемонстрировал поразительную устойчивость — нас буквально облепили вшами и вирусами, а прикончить никак не могут. Когда к власти пришла бригада, открыто и сознательно перешедшая на службу противнику, она блокировала почти все противодействия, которые могли бы восстанавливать стабильность. Это прекрасно видно на всей истории разжигания войны в Карабахе. Но и тут не было никакого "заговора", была нормальная, почти открытая работа. Люди просто "не видели", у них были на глазах шоры из устаревших понятий.

Вся перестройка была проведена в основном "крылышками бабочек" — с помощью ложных идей и провокаций. СССР оказался особенно хрупок и легко скатывался в хаос именно потому, что большую роль в нашей жизни играла интеллигенция с ее духовностью и впечатлительностью. Под воздействием идей и провокаций она шарахалась, как обезумевший табун. Дуновения идейного ветерка пробегали по всей ее массе, как нервный импульс. Так стая сельдей вся враз поворачивает, бросаясь за "лидером" — она получает сигнал через вибрацию воды.

Провокации, которые заставили шарахаться "активный слой" в СССР, могут показаться блестящими. Горбачев, как Иван Карамазов убийство отца, организовал ГКЧП. А Ельцин столкнул неустойчивое равновесие в следующий коридор (а может, Горбачев и сам хотел уйти, как жертва). Но успех этих сравнительно простых махинаций был прежде всего обязан несоответствию нашего мышления. Ну как такой умный и честный человек, как премьер Павлов, мог не увидеть ловушки в ГКЧП? Ну как Макашов мог пойти бить стекла в мэрии?

Конечно, есть силы, интуитивно совершающие действия, которые если и не восстанавливают равновесия, хотя бы "не пускают" процесс по наихудшему пути. Они "ремонтируют" нас, нейтрализуют вирусы. И смотрите, какой эффект они оказывают! Невзоров своими "600 секунд" во многом блокировал сильную идеологическую машину режима — на несколько самых тяжелых лет. Двухминутная песня Татьяны Петровой служит целому залу прививкой против духовной заразы.

Жизнь заставляет осваивать новые инструменты мысли, не верить спектаклям, чувствовать подвох. Долг интеллигента, который преодолел хаос в своей душе, помочь окружающим перейти на новый уровень рациональности.

("Советская Россия". Октябрь 1996 г.)

Целую бурю критических откликов вызвала серия статей, где я выражаю сомнение в существовании "объективных законов общественного развития" — говорю о неспособности истмата объяснить кризис в России. Можно было бы сказать критикам: вы верите в эти законы — на здоровье, не будем спорить. Но вопрос важный, и попытаюсь наладить разговор. Ибо вера в законы, которые, на мой взгляд, не дают ориентира для действий, нас парализует. В одном письме прямо говорится: "Я верю в закон отрицания отрицания, и потому спокойна: социализм восстановится".

Понимаю, что протяну мостик не ко всем читателям: многим трудно отказаться от веры и освоить новые способы мышления. Но другие к этому готовы, и надо не только греющие душу разговоры вести. На одной ругани Чубайса далеко не уедешь.

Обращаю внимание авторов писем: почти все впадают в такое противоречие. Они меня хвалят за "хорошие" статьи, только не велят "нападать на истмат". Но ведь все мои статьи — это одна большая статья, я тяну одну и ту же ниточку и понемногу подвожу к такому общему взгляду на историю, который именно преодолевает истмат. Ни одна моя статья не должна нравиться моим критикам! Если нравятся, значит, они истмата не то что не знают — не чувствуют. Они просто придумали себе удобную скорлупу.

Второй мой вывод из писем печален. Тот упрощенный истмат, который нам капали в мышление, создал плотный фильтр — через него проникает мало современного знания о мире, человеке и обществе. А то, что проникает, уминается в привычную схему и как бы перестает быть знанием — так, эрудиция. Например, людям не верится, что идеологии вырастают из картины мира. Что тот, кто видел мир через законы Ньютона, был идеологически подготовлен и к конституционной монархии, и к теории рыночной экономики Адама Смита. А тот, кто не верил Ньютону, воспринимал эти идеологии как бред. Что третий закон Ньютона совершенно преобразил представление о взаимоотношении власти и гражданина: раньше власть была "наверху", а гражданин пассивно принимал ее "силу", а теперь обе стороны стали активными партнерами по взаимодействию ("сила равна противодействию"). Вещь из учебника, а у нас многим неизвестна.

Я подозреваю даже, что очень многие считают, будто наука — явление объективное и чуть ли не вечное, между тем как она возникла недавно, всего четыре века назад, и уже начинает "преодолеваться". Сама идея, что Природа подчиняется "законам", очень необычна и с огромным трудом воспринималась вне Запада с его идущим от Рима культом закона. В Средние века петуха, несшего яйца (в Европе и такое бывает), торжественно судили и отправляли на костер как "преступившего Закон Природы" — а в Китае его бы придушили тихонько, как что-то неприличное. Но идея "законов Природы" подтверждена огромным числом наблюдений и экспериментов, и ее можно принять как надежно установленную.

Иное дело человеческое общество. Многие читатели просто считают его "частью Природы". Если речь идет о популяции биологического вида "человек", то здесь, конечно, действуют законы Природы, но ведь речь не об этом. Мы говорим об истории как отношениях между людьми, не сводимых к биологии. Человек создал искусственный мир — культуру. Его жизнь в этом мире определяется не только физиологией и даже не только материальными интересами, но и идеалами.

Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция, в которой история представлена как борьба за интересы. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости. Но эту элементарную вещь, о которой твердил и Маркс, начисто забыли. Конструкции истмата ("законы") стали лихо применять для синтеза — объяснения реальной жизни и даже предсказания. Это — как раз нарушение норм научного мышления. Результаты просто фатальны — "мы не знаем общества, в котором живем".

Обычно в тех же письмах, где критикуют мой "ревизионизм", дается простое объяснение краха СССР. В нем две материалистических причины: эксплуатация рабочих номенклатурой и уравниловка. И авторам писем достаточность этих причин кажется абсолютно очевидной, они даже удивляются — о чем еще спорить, все ясно, как божий день. Из такого объяснения следует, что в СССР жило 250 миллионов дураков, чему поверить невозможно. Ибо рабочие предпочли несравненно более жестокую эксплуатацию "новых русских" — и терпят ее. Во-вторых, сломав "уравниловку", они резко снизили свое потребление. Кто же в здравом уме сделает такой выбор? Вот и приходится истматчикам придумывать совсем не материалистический довод: людей "зомбировали".

Мои критики, не сомневаясь в своей правоте, поступают самонадеянно. Они не пытаются как-то объяснить, почему же я ("умный, проницательный" и т.п.) вдруг впадаю в очевидную для них глупость. Ну хоть бы не считали меня умным — все-таки была бы какая-то логика. Но дело-то не во мне. Я же излагаю точку зрения множества умных, ученых людей, которые к вопросу относились очень ответственно. Более того, когда я "выхожу за рамки", то будьте уверены: сначала я "прокатываю" вопрос в понятиях истмата, а уж потом дополняю анализ теми инструментами, которые созданы в других подходах. А у большинства убежденных материалистов я не вижу и истматовского анализа — простое применение "всемогущих" формул. Они, кстати, часто являются просто красивыми метафорами вроде: "насилие — повивальная бабка истории". Вот и ждем, когда эта бабка на нас навалится.

Когда говорят об объективных законах общественного развития не как об условности, позволяющей упорядочить мышление при "первом подходе" к реальной проблеме, а как об исчерпывающем способе осмысления, то исходят просто из веры. Ибо культура — столь разнообразная и гибкая система, что никакого закона, предопределяющего ход истории, на опыте выявить невозможно.

Почти во всех письмах мне напоминают о "законе соответствия производительных сил и производственных отношений". Я и сам о нем помню, но никогда не считал, что это — очевидная или установленная на опыте вещь. Где наблюдается и как можно предвидеть соответствие или несоответствие? Ведь закон имеет ценность лишь когда позволяет предвидеть. Когда он сильнее частностей, когда он "пробивает себе дорогу" через массу конкретных обстоятельств. Мы же в истории на каждом шагу видим сплошь отрицание этого закона — комбинации частностей весомее закона.

Вот, Япония сделала мощный рывок в развитии своих производительных сил, когда правящий слой силой государства навязал обществу производственные отношения, копирующие социальное устройство XI века. Тогда, в эпоху феодальной раздробленности и непрерывных войн сложился симбиоз трех сословий. Общины крестьян и цеха ремесленников брали на прокорм и обеспечение дружины самураев, и те их охраняли. В конце XIX века так устроили промышленные корпорации: самураев и ремесленников император послал в Европу учиться на предпринимателей и инженеров, а крестьянские общины переместили на фабрику, как рабочих. Оказалось, "соответствует" наилучшим образом — но попробуйте вывести это из истмата.

Возьмем США. В эпоху уже развитого капитализма возникает рабство, да еще какое. По велению истмата мы заучили миф, что оно было неэффективным. Это неправда. Оно не только было невероятно эффективным, но раб даже работал вдвое лучше наемных белых рабочих (в страду их нанимали, если нехватало негров). И мало кто знает, что при этом раб получал еще зарплату в среднем вдвое большую, чем белый. А почему так было? Потому, что африканцы (а управляющие плантациями практически всегда сами были рабами) по привычке легко составляли коллективы, а белые рабочие-протестанты были индивидуалистами, и их включить в сложно организованную бригаду не удавалось. Фундаментальное исследование экономики Юга США, основанной на рабстве, вызвало скандал в научном сообществе. Это исследование подрывало истмат, который западные ученые тайком исповедуют. А для нас оно очень важно, ибо многое говорит о том, какой колоссальной производительной силой может быть общинность.

Случаи, которые не вписываются в "закон", составляют норму, а "правильные" — исключение. Какой формацией был фашизм, при котором производительные силы Германии бурно развились? Частная собственность — и государственное планирование, классовое сотрудничество капиталистов и рабочих, полная занятость и т.д. А когда речь заходит об империи инков, все стыдливо умолкают: их формация почти в точности отвечала образу социализма. Не прошли ацтеки ни рабства, ни феодализма, ни капитализма — все не по закону.

По закону о "соответствии" весь советский социализм был сплошным нарушением, и мы чуть ли не радоваться должны, что наконец-то Ельцин и Чубайс исправили ошибку русской истории. Почему же и зачем я должен в этот закон верить? Он же мне ничего не объясняет, но зато меня разоружает в борьбе с чубайсами. Всему свое место и время. Представьте, что Жуков в 1941 г. планировал бы операции, мысля в терминах истмата.

Во многих письмах поминают и другой закон, который мы не выполнили и вот — законно уничтожены. Это о том, что та формация прогрессивнее, которая обеспечивает более высокую производительность труда.

Я-то считал, что ошибочность этого ленинского положения давно всем очевидна. Ан нет. Ленин сказал это, когда мир казался неисчерпаемой кладовой ресурсов. И "выжимать" больше продукта из живого труда было выгодно. Но увеличение производительности требовало непропорционально больших расходов энергии. И когда поняли реальную стоимость этого невозобновляемого ресурса, разумно стало искать не наивысшую, а оптимальную производительность. Например, по производительности фермеры США вроде бы эффективны, а по затратам энергии (10 калорий на получение одной пищевой калории) недопустимо, абсурдно расточительны. Следовать их примеру не только глупо, но и в принципе невозможно.

Кстати, погоня за наивысшей производительностью, выгодная с точки зрения монетаризма, разрушает не только энергию, но и сам "сэкономленный" ресурс — человека. Спорил я как-то с другом, капитаном испанского рыболовного траулера. Он говорит: "Вы нарушали закон Ленина о производительности труда. Когда мы проходили мимо советского судна, наши рыбаки смотрели с ненавистью: свободные от вахты русские загорали, играли на палубе в шахматы. А у нас на таком же судне было вдвое меньше персонала, и работали по 16 часов в сутки. Из каждого рейса я вез одного-двух под охраной — сходили с ума". Я спрашиваю: "Ну и что же тут хорошего? Ведь в порту у вас оставалось столько же безработных, которые гробили себя наркотиками. К чему такая производительность?". "Так ведь Ленин сказал", — а больше справедливых аргументов и не было. А несправедливые (вроде выгоды для хозяев) он и сам не хотел применять. Он год над этим думал, а потом признал, что у советских рыбаков было лучше, и в данном случае критерий производительности социализму не нужен.

А возьмите такое боевое оружие истматчика, как "закон стоимости". К началу 70-х годов основная масса советской интеллигенции уверилась, что наша экономика безнадежно порочна, ибо не соблюдает закон стоимости ("волюнтаризм"). А объективные законы никому не дано безнаказанно нарушать! Стоимость определяется общественно необходимым временем на производство товара и выявляется на рынке, при эквивалентом обмене. Что все это — абстракция, что в жизни ничего похожего нет, начисто забыли. И советский строй стали ломать вполне реально.

Взять хотя бы такую мелочь, что даже в идеальной (воображаемой) рыночной экономике для выполнения эквивалентного обмена необходим свободный рынок товаров, финансов и рабочей силы. Но его же нет. Протекционизм только рынка труда индустриально развитых стран обходится "третьему миру", по данным ООН, 500 млрд долл. в год, то есть масштабы искажений колоссальны.

Как сказано в Докладе Всемирного экономического форума в Давосе, в развитых капстранах занято 350 млн человек со средней зарплатой 18 долл. в час. В то же время Китай, бывший СССР, Индия и Мексика имеют рабочей силы сходной квалификации 1200 млн человек при средней цене ниже 2 долл. (а во многих областях ниже 1 долл.) в час. Открыть рынок труда для этой рабочей силы в соответствии с "законом стоимости" означало бы экономию почти 6 млрд долл. в час! Иными словами, экономика "первого мира" при действии закона стоимости являлась бы абсолютно неконкурентоспособной. И "закон" просто выключен действием вполне реальных, осязаемых механизмов — от масс-культуры до авианосца "Индепенденс". Выключен этот закон уже четыре века, и в обозримом будущем уповать на него не приходится. Так чем мы должны руководствоваться — реальностью или воображаемым законом стоимости?

А посмотрите, как разоружают оппозицию заученные в истмате истины вроде "бытие определяет сознание", "базис первичен, надстройка вторична" и т.п. Раз так, то нечего беспокоиться об идеях — ужасное бытие само заставит людей бороться за социализм. Но ведь это совсем не так, это даже просто глупо. Материальная нужда может только погнать студентов с лозунгом "Хочу есть!" — на большее не надоумит. Ведь и сам Маркс предупреждал: "Идея становится материальной силой, если овладевает массами". Он как бы вводил идеальные стороны жизни в рамки истмата — но даже этого мы не учли.

Так и получилось, что советский строй разрушали идеями, маскируя их якобы материальными проблемами. А блокировать разрушение мы не могли — уповали на объективные законы. Это даже не вина, а беда наша: весь период сталинизма мы прожили в крайнем напряжении, и на освоение современного мышления руководство не шло — боялись раскачать лодку. Но сейчас, покуда мы в оппозиции, мы просто обязаны это сделать, это время для нас — подарок судьбы, как время реакции после 1905 г. для большевиков.

Я мог бы понять, если бы против моих осторожных приглашений восстали из-за того, что я протаскиваю идеализм, мистику, реакционные теории. Нет, речь идет об ученых-материалистах, часто даже о марксистах, но не образца 1891 г., как винтовка Мосина. Вот вам пример к вопросу о "соответствии производительных сил", первичности базиса и т.п… Его приводит М.Вебер, крупнейший социолог, подошедший в анализу капитализма с другой стороны, нежели Маркс — через культуру, через реальный, но идеальный срез жизни. Конец XIX века в Германии. Хозяин нанимает жнецов — все немцы, внешне неразличимы, молодцы как на подбор. Но одни католики, а другие протестанты. Работают одинаково. И тут хозяин, торопясь убрать хлеб, удваивает плату за уборку десятины. Происходит нечто, для истмата необъяснимое. Жнецы-протестанты, чтобы использовать удачный момент, работают чуть не целыми сутками, доупаду. А католики начинают работать ровно половину прежнего — а потом идут в пивную или на речку. Как же так? Ведь закон же объективный! Абстрактно, да. А на деле такой идеальный фактор, как религия, намного важнее. Для протестанта богоугодна нажива, а для католика — достаток. Заработав привычную сумму, он не гонится за наживой.

Скажете, это — мелочь, но из таких мелочей и складывается реальность. И нам надо бы оставить абстракции до лучших времен, а самим научиться понимать именно реальность. Она поддается и изучению, и пониманию — если мы применяем годные именно для нынешней, нашей реальности слова и средства.

Мне иногда ставят такой трудный вопрос. Сейчас в коммунистическом движении возникло как бы два видения реальности, два языка. Одни (РКРП и близкие группы) в основном используют привычные понятия истмата, заостряя внимание на классовой борьбе. Другие (ряд деятелей КПРФ) почти не применяют этих понятий, перейдя на "державную" риторику и видя в происходящем прежде всего конфликт цивилизаций. Если учесть, что быстро выработать принципиально новый язык нельзя, какая из двух крайностей хуже, в каких понятиях мы дальше отходим от реальности?

Обе крайности плохи, а какая окажется хуже, зависит от того, как пойдут дела и насколько гибким будет мышление. И лозунги, и язык будут меняться в зависимости от обстановки. Лучше выявить слабости каждой схемы. Если бы удалось поладить с режимом Ельцина добром и приостановить разрушение всех систем жизнеобеспечения России, то державная риторика позволила бы объединить более широкий фронт, чтобы начать восстановительную работу. Небольшая надежда на такой исход еще есть, и шанс надо использовать.

Если же этот мизерный шанс будет утрачен, и массы перейдут к активному сопротивлению (а это будет самоускоряющимся процессом), то им потребуется язык борьбы. И самый простой и понятный язык — это язык классовой борьбы. "Смерть буржуям!" — такие надписи уже появляются в подземных переходах. С точки зрения цивилизационного конфликта, он в случае победы трудящихся будет решен в пользу России мимоходом — она выживет и как цивилизация (так получилось и с большевиками). На державной риторике, с опорой на "национальный капитал", победить, на мой взгляд, в принципе невозможно. Но самое страшное, что с этой риторикой невозможно и "прилично" проиграть — достигнув какого-то "дна" (скажем, превратившись в колонию). Для нашего падения дна не существует — дело неминуемо дойдет до полного разбегания России и массовой гибели людей.

("Советская Россия". Ноябрь 1996 г.)

Моя статья "Час сомнений" (28.10.1996) вызвала поток возмущенных писем. Общий мотив такой: "наконец-то С.Кара-Мурза с открытым забралом выступил против Маркса и Ленина". Письма интересные, но их много, и я отвечу лишь на главные, повторяющиеся идеи.

Есть люди, которые уже отчаялись и потеряли ориентиры. Их, судя по письмам за три года, становится больше. Тут уж речь не о споре, а о сигнале: растет число людей на грани срыва. Я неосторожно упомянул фашизм как явление, выпадающее из схемы истмата — мне пишут, что я веду геббельсовскую пропаганду, "налицо восхваление автором фашизма". Я пишу о том, как понимаю тактику КПРФ: "Если бы удалось поладить с режимом Ельцина добром и приостановить разрушение всех систем жизнеобеспечения России, то державная риторика позволила бы объединить более широкий фронт, чтобы начать восстановительную работу. Небольшая надежда на такой исход еще есть, и шанс надо использовать". На это, уже не обращая внимания на следующий абзац, шлют проклятья и угрозы аннулировать подписку на газету, которая печатает агентов Ельцина, получающих от него щедрую награду за счет ограбленного народа. Кое-кто даже напоминает "агенту Ельцина", что "придет час расплаты". Один читатель называет всех поименно членов редколлегии и ставит вопрос ребром: "Если вы согласны с С.Кара-Мурзой, то будьте вы все прокляты!".

Конечно, если КПРФ свой шанс не использует, борьбу возглавят именно эти люди. Пусть уж тогда они победят, мы будем помогать — это все же лучше, чем подохнуть под Чубайсом. Но победа их обойдется уж слишком дорого, намного дороже, чем в 1917-1937 гг.

Кое-кто даже объясняет, в чем мой тайный союз с Ельциным и Чубайсом: "у трудящихся отобрали собственность, власть, а теперь отнимают и истмат — философию угнетенных". Лучше не скажешь. Потому-то у людей и отняли и собственность, и власть, что они следовали философии угнетенных. А нужна философия борцов и победителей. Недаром вся демпресса и ТВ продолжает накачивать в сознание истмат: "СССР рухнул в силу объективных законов исторического развития", "советское хозяйство пришло к краху из-за нарушения объективных экономических законов". И кто это накачивает? Те же профессора истмата, чьи учебники мы зубрили. Истмат, ставший "социальной религией", оказался более сильным опиумом для народа, чем "религиозная религия".

Чем объясняют мои оппоненты тот факт, что я "сбросил маску"? Студент-историк разумно предполагает, что к "нападкам" на истмат меня побудило "поражение социализма в холодной войне". Но он считает, что эта катастрофа не должна поколебать устоев: "И все же я хочу спросить С.Кара-Мурзу: похоронил ли Чернобыль атомную физику?". Отвечаю на этот удивительно точный вопрос. В Чернобыле произошел отказ не атомной физики (она работала безотказно), а устаревших представлений о системе "человек — машина". Эти устаревшие представления по своему типу были, кстати, очень близки к истмату (выросли из общего корня). Так вот эти представления Чернобыль похоронил, хотя они так и тянут свои руки из могилы. Но это было настолько трудно, что человека, который изучал Чернобыль и первым во весь голос поставил под сомнение всю общепринятую доктрину технологических рисков, — академика В.А.Легасова — довели до самоубийства. Тот шажок от истмата, что предлагаю сделать я, несравненно меньше того, что сделали наука и технология после Чернобыля — хотя катастрофа СССР сравнима с Чернобылем.

Многие авторы писем не признают никаких полутонов. Стоило заикнуться о "преодолении истмата" — даже не о его отрицании, а всего лишь о выходе за его рамки при анализе ограниченного круга проблем (кризиса России) — это сразу названо отказом от марксизма-ленинизма и даже отказом от материализма. Выходит, весь материализм — в истмате? Так мыслил Ноздрев: "Все, что ни видишь по эту сторону, все это мое, и даже по ту сторону, весь этот лес, который вон синеет, и все, что за лесом, все мое". И спорить бесполезно. Мне пишут: "Вы, как я полагаю, прочитав пример о жнецах, сторонник идеализма". Поясню: я привел пример Вебера о том, как религия влияет на бытие (трудовую этику жнецов). Какой же это идеализм? Это просто этнографическое наблюдение, материализм чистой воды.

Как раз истмат очень грешит идеализмом. Ради заострения его главной идеи уже классики истмата создавали идеальные образы, совершенно не отвечающие реальности бытия. А их последователи вообще забыли об условности и стали вести себя так, будто в жизни действуют эти идеальные образы, а не реальные силы. Вот, в "Коммунистическом манифесте" сказано, что рабочие не имеют отечества. Ради акцента на классовой борьбе принижено значение национального фактора, создан идеальный образ "пролетариата всех стран". Ну, манифест — это вроде поэмы. Но ведь советский истмат уже всерьез исключил национальную проблему из рассмотрения. Утверждалось даже, что в СССР национального вопроса не существует. Вот это — идеализм. Следование таким идеальным фикциям обошлось дорого.

Кстати, пример с жнецами поминают очень многие авторы писем — и именно в ключе истмата. Все как один считают, что ничего странного в случае с жнецами нет (а я да Вебер, два дурака, не поняли). Мне пишут: "Истина состоит в том, что жнец-протестант — порождение утвердившегося буржуазного строя, содержанием бытия которого являются богатство и нажива. А жнец-католик воскресил традиции ушедшего феодального общества". Но почему католик "воскресил", а протестант совсем наоборот, "не воскресил", хотя бытие их протекает в одной деревне — на такие мелочи истмат внимания уже не обращает. На деле-то как раз буржуазное общество утвердилось благодаря протестантизму, а не наоборот. Вебер на эту тему написал целую книгу, собрав огромный объем данных. Но он — "буржуазный социолог-оппортунист", и про него мои оппоненты такого понаписали, что и от А.Н.Яковлева в бытность его начальником идеологии КПСС слышать не приходилось.

Чуть не в каждом письме напоминают, что истмат — не догма, а вечно живое учение, его надо развивать. На деле же отношение к нему поистине религиозное, и каждая робкая попытка "развития" вызывает такую болезненную реакцию, что десять раз подумаешь, прежде чем слово сказать. Меня удивило, что никто из явно любящих свое дело истматовцев, приславших письма, не отметил, что в статье "Эффект бабочки" сделан шаг именно в развитии, а не "преодолении" истмата. В той статье в полном соответствии с принципами истмата общество уподоблено природной системе. Только в классическом истмате общество описывается аналогиями с равновесными системами (механическими или энергетическими), а здесь — с системами неравновесными или в состоянии неустойчивовго равновесия, при возникновении в системе хаоса, катастрофы. Но это еще — самый настоящий истмат, только впитавший в себя знание о новом классе систем, знание второй половины ХХ века. И то реакция сугубо отрицательная.

Можно ли обойтись таким "развитием" (а ведь и оно встречается в штыки)? Считаю, что нельзя, хотя и это было бы большим шагом вперед, очень полезным. Но его недостаточно, потому что истмат жестко задает схему развития, схему смены поколений машины-общества — социально-экономических формаций. Худо-бедно, эта схема приложима к Западу, но очень плохо описывает исторический процесс в незападных цивилизациях. Создатели истмата и не претендовали на всеохватность, их интересовал именно Запад, а не "азиатский способ производства". Чтобы понять Россию, совершенно необходимо выйти за рамки "формационного" подхода истмата и использовать другой, хорошо развитый, но не истматовский подход — "цивилизационный". Но это — особая тема.

В большинстве писем отвергаются примеры, которые я привел в своей статье — высокая эффективность основанной на рабстве экономики Юга США и опыт развития Японии. Оба эти явления, которые считаются в обществоведении весьма сложными и вызывают яростные споры, оказывается, без всяких затруднений объясняются истматом. Авторы писем указывают мне на это даже с какой-то жалостью: мол, оторвался от марксизма и перестал понимать простейшие вещи. Разве не ясно: в Японии сработал технический прогресс, а на плантации кнут надсмотрщика. Такое всесильное, все объясняющее учение не только преодолевать — даже развивать не надо. И никакого любопытства, хотя я уверен, что утверждение о высокой эффективности рабского труда в США почти для всех должно быть неожиданным. У нас (да и в США со времен победы Севера) господствовала противоположная точка зрения.

К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший, по-моему, вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой? В естественных науках ответ однозначен: законами считаются только такие "сильные" и устойчивые отношения, которые подавляют частности, пробивают себе дорогу через массу случайностей. Иными словами, позволяют надежно предвидеть поведение системы.

Никто не оспаривает моего сомнения в том, что "законы истмата" такой силой обладают. На это мне дают три типа оправданий. Во-первых, "настоящие" законы истмата не всякому дано знать. Например, советская номенклатура после Ленина, несмотря на легион прислуживающих ей академиков, конечно, ни бельмеса в истмате не смыслила (авторы таких писем, не в пример боссам КПСС, видят законы истмата как на ладони). Доктор-философ, журя меня за "отказ от материализма", пишет: "Материалистический взгляд на мир основан на фундаментальном уровне образованности, развитой способности к логическому мышлению. Обыденное сознание не может подняться до уяснения объективных законов общества — слишком высок уровень теоретических абстракций". В изложении этого философа истмат теряет все черты научного подхода, а становится сокровенным знанием, доступным только для жрецов-посвященных. На такой истмат я и не посягал, мне до него дела нет. Размахивайте каким хотите кадилом в своих сектах для людей с "фундаментальным уровнем образованности". У меня обыденное сознание.

Второй аргумент в том, что к законам истмата вообще нельзя предъявлять требований обладать предсказательной силой в конкретной реальности. Действие этих законов как бы ниже уровня шума, и от этого шума реальности надо отвлечься, чтобы узреть закон: "Применение законов истмата к тому или иному общественному явлению тем более эффективно, чем ближе это явление к их [законов] объекту, т.е. обществу как таковому, в его целостности и развитии. Демонстрировать силу в отношении частностей, в каждом конкретном случае, закону не обязательно, тем более что частности подчас весьма субъективны". Если так, то и против этого истмата я не возражаю: пусть, кому нравится, рассуждает "об обществе как таковом". Для меня жизненно важна именно частность — как выйти из кризиса здесь, в России, и в приемлемо короткие сроки.

Третий тип аргументов: законы истмата вообще частностей не касаются, они с ними несоизмеримы. Читатель (кстати, он четче всех выявил слабости моих примеров — во многом вызванные их "телеграфным" изложением) пишет: "Разбирать реакцию жнецов — задача социальной психологии, инструмент которой — социальный "мелкоскоп". У истмата предмет исследований гораздо протяженнее в пространстве и времени — тут инструментом может быть только "исторический телескоп"… Закон отражает тенденцию, непреложность которой заметна на достаточно длительных отрезках времени". Для примера он приводит статью Л.Н.Гумилева о том, как разные ландшафты за 2 тысячи лет сформировали разные привычки двух групп племен.

И с этими аргументами я согласен, но ведь я прямо говорю в статье именно "о неспособности истмата объяснить кризис в России", да и всю советскую историю — процессы, которые укладываются в десятилетия. Нам нужен "ориентир для действий". Ведь я совершенно четко сформулировал слабость истмата именно в этом качестве: "Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция, в которой история представлена как борьба за интересы. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости. Но эту элементарную вещь, о которой твердил и Маркс, начисто забыли. Конструкции истмата ("законы") стали лихо применять для синтеза — объяснения реальной жизни и даже предсказания. Это — как раз нарушение норм научного мышления. Результаты просто фатальны — "мы не знаем общества, в котором живем". Разве я предлагаю "отбросить" истмат как полезную абстракцию?

Те, кто сегодня озабочен соответствием производственных отношений производительным силам "в обществе как таковом" через 2000 лет, я скажу: на здоровье. Хоть наизусть выучите учебник Келле и Ковальзона. Но почему надо с таким жаром проклинать статью, которую я адресовал тем, у кого другие задачи? Я же предупредил: "Всему свое место и время. Представьте, что Жуков в 1941 г. планировал бы операции, мысля в терминах истмата". А мне отвечают, что у Жукова по истмату была в академии пятерка.

Почти все авторы писем приводят такой довод в защиту истмата: Кара-Мурза критикует истмат вульгарный, плохой, испорченный. А настоящий истмат — умный. Вот, Энгельс сказал то-то, а Ленин то-то — попробуй-ка опровергни. Это довод негодный. Истмат — это не десяток умных мыслей Маркса и Энгельса, а доктрина, ставшая частью официальной советской идеологии. Доктрина быстро оторвалась от ее творцов и стала жить своей жизнью, потому-то Маркс и заявил, что он — не марксист. Реально истмат был слеплен в партийных "лабораториях" в советское время и вовсе не исходя из идей классиков, а на потребу дня — не для предвидения, а для оправдания практики. Если Политбюро не находило другого выхода, кроме коллективизации, то ни на какой истмат Сталин не смотрел, а шел напролом — потом академик Ойзерман докажет, что именно это решение и вытекало из объективных законов общественного развития. Возьмите хотя бы такую мелочь: почти все уверены, что истмат предполагает существование социализма как особой формации. Но Маркс и Энгельс никогда этого не утверждали. Это — изобретение самих истматовцев, на зарплате и пайке.

Почти все советские люди "диалектику учили не по Гегелю". Старики, которые "под пулями от буржуев бегали", имели еще ясные представления о жизни. Последующие поколения черпали истмат из учебников, а вовсе не из Энгельса и Плеханова. Об этом, реальном истмате я и говорю. А мне отвечают, что где-то в пещере есть чистый, незамутненный источник XIX века, и ты его не тронь. Ради Бога, пусть остается в своей незамутненности, охраняйте его. Но людям пить-то надо, а пьют они гнилую воду из болота истмата сусловско-брежневского розлива. Почему же "истинные" истматовцы, имея доступ к чистому сокровенному знанию, не очистят для людей их воду насущную? Потому, что их не интересуют такие частности, как Россия и ее слом, они мыслят веками и тысячелетиями? Или еще по какой-то причине?

Многие письма наводят на такую мысль. Истмат, хоть сокровенный, хоть вульгарный, своей жесткой схемой смены формаций подводит к мысли, что советский социализм был "ошибкой истории" — был чем-то неправильным. И потому-то основная масса профессиональных специалистов по истмату сегодня совершенно искренне находится с социал-демократами (типа Горбачева и Яковлева) или с троцкистами. А сознание тех, кто остался с "Советской Россией" и прислал мне письма с проклятиями за отступничество от истмата, раздвоено. Почти во всех таких письмах — негодование по поводу моего ответа К.Ковалеву. При этом суть нашего спора понята правильно. К.Ковалев уподобил советский строй мачехе рабочего класса, которая к тому же обзывает этот класс-Золушку "неблагодарной тварью". Основание для этого — истматовское понимание советского строя как арены эксплуатации и классовой борьбы (номенклатура против рабочих).

Я считаю, что это понимание неверно в принципе (истмат дал сбой в понимании всего советского общества, что честно признал Андропов). Но главное, что это означает полную капитуляцию перед Чубайсом — как бы его при этом К.Ковалев ни проклинал.

На ближайшие десять лет оппозиция, если она поднимется на борьбу, будет иметь лишь один действенный ключ к умам и сердцам людей: образ советской реальности. Он не идеален, но он воочию и даже через желудок показал всем и каждому: можно жить без голода, крови и мерзостей. Все для этого у нас есть, нужна только воля и правильный выбор жизнеустройства. То, что мы допустили в виде режима Ельцина — эксперимент. Он показал, что по всем жизненно важным показателям жизнеустройство на основе конкуренции и эксплуатации для 80 процентов людей означает горе и страдания. Надо восстанавливать солидарный образ жизни — без дефектов советского строя. Теперь это можно сделать, ибо эти дефекты сломаны вместе со строем (это как Китай резко пошел в гору после катастрофической культурной революции — она сломала всю бюрократическую систему).

Если же мы с помощью истмата поможем опорочить образ советского прошлого как один из вариантов эксплуататорского режима и попытаемся начать борьбу как бы с чистой площадки — уже пролетарскую, классовую, то мы обречены на поражение. Мы будем иметь не больше шансов на победу, чем беднота Бразилии. Отказавшись от образа советской жизни, оппозиция узаконит существующее — оно будет уже не преступлением, не изменой Родине, не оккупацией, а просто одним из вариантов общества, основанного на рынке и частной собственности. И, согласно истмату, это общество будет законно, ибо "производственные отношения капитализма еще не исчерпали и т.д.". И в этом обществе пролетариат должен пройти все "правильные" этапы обретения классового сознания: будут луддиты, чартисты, трейд-юнионы, а лет через 100, глядишь и новый "Коммунистический манифест". Но все это — чушь. Никакого капитализма и никакого пролетариата в обозримой перспективе в России создать никто не позволит. Не для того проводится деиндустриализация. Здесь будет зона контролируемого вымирания русского народа, очистка площадки. Что об этом говорят классики истмата? Ах, они такого не предполагали?

"Советская Россия" у нас одна, и читатели ее не вполне едины, это понятно. Если бы я знал, что беззаветных защитников истмата, которые требуют от редколлегии "не подпускать С.Кара-Мурзу к народной газете", много, я и сам бы перестал в ней печататься. Зачем огорчать людей? Но если их небольшое меньшинство, то придется как-то уживаться. Есть же страница для православных — они никак не ближе к истмату, чем я.

("Советская Россия". Декабрь 1996 г.)

Во многих письмах читателей есть нотка недовольства: зачем газета уделяет столько места "воспоминаниям" о советском строе. Не лучше ли перевернуть страницу истории и искать пути жизнеустройства исходя из нынешней реальности? По-моему, это невозможно.

Ничего хорошего нас не ждет, если мы честно не осмыслим ближайшее прошлое — оно выстрелит нам в спину из пушки. Тем более, что это прошлое нами не преодолено, не изжито. Оно злодейски, предательски убито перестройкой. Даже ненавистников нашего советского прошлого мучает то, что они сотворили. Их собственные образы сделанного ужасны. Вспомним задавший весь стиль перестройки фильм Абуладзе "Покаяние": ненавистному прошлому в нем не позволено погребения по обычаю — его труп выкапывается из могилы и бросается прямо в город, отравлять всех живых. Какая же жизнь в таком городе!

Вторая причина важнее. Даже если бы у нас не было сопротивления, сама жизнь сломала бы жалкие утопии Гайдара и Чубайса с их убогой социальной инженерией. Во многих важных чертах (не обязательно лучших) прошлое восстановится. Но чем хуже мы его будем понимать, тем более уродливым будет "обновленный" образ и тем более жестоким процесс реставрации.

Если же искать пути не к реставрации, а к обновлению, к Добру, а не к мести (хотя без нее уже не обойтись — пепел стучит в миллионы сердец, и поиск бескровного ритуала мести стал важной задачей), то быстрое осмысление советского прошлого надо считать чуть ли не самым срочным делом оппозиции. И усилия здесь не избыточны, их совсем мало.

Все знают, что за три десятилетия (30-50-е годы) Россия в образе СССР сделала огромный скачок в развитии и проявила небывалые, чудесные силы ума и духа. А дальше мысль не идет, это чудо так и остается просто как явление нашей истории. Оно, на мой взгляд, не понято ни "марксистами", ни "патриотами", ни "демократами". А ведь сегодня нужны уроки.

Очевидно, что в те декады советский строй создал такие условия, в которых смогли не просто свободно, а "умноженно" проявиться силы и таланты русского духа. Может быть, единственный раз в истории вошли в "резонанс" силы личности, коллектива и государства. А обычно государство подавляло личность очень ощутимо. И потому, как правило, сила русского духа мощнее проявляла себя на краю, при ослаблении этого давления — у поморов и старообрядцев, у казаков и бунтовщиков, у поэтов и ученых, уходящих в духовную свободу. Русский человек особенно успешно укреплял государство российское, когда "наполовину" уходил из-под его пресса.

Прекрасную канву для размышлений над сутью советского проекта дает вышедшая летом этого года в изд-ве "Былина" книга Б.П.Курашвили "Историческая логика сталинизма". В ней автор дал именно краткую трактовку советского прошлого уже с опытом перестройки и реформы. Это — взгляд через призму исторического материализма. То есть, в тех понятиях, которыми привыкли мыслить большинство советских людей.

На мой взгляд, в рамках этого подхода сейчас вряд ли кто-нибудь в России лучше раскрыл бы тему, чем Б.П.Курашвили. Не только потому, что он — очень знающий, много видавший человек. Он — настоящий ученый (а это редкость среди научных работников), высоко ценящий истину — и в то же время умело соединяющий научный взгляд со здравым смыслом. Среди людей науки, на первое место ставящих познание, редко встречается любовь к человеку. Как говаривал Ницше, "сострадание в человеке познания почти так же смешно, как нежные руки у циклопа". В книге Б.П.Курашвили я вижу полную и ответственную любовь к реальному советскому человеку, поколениям советского времени. Без такого соединения ума и любви и подходить не стоит к трактовке сталинизма — не по зубам.

И еще одно качество автора, позволившее успешно взяться за тему. Судя по книге, Б.П.Курашвили подолгу и усиленно думает над вопросом. По многим оговоркам и уточнениям видно, что он мысленно пробегает доводы и следствия своих утверждений в очень широких пределах. Значит, все возможные (при данном подходе) возражения уже им учтены. Такой способ работы, нормальный для естественных наук, почти не встречается у наших обществоведов, как будто их с детства отучали от тяжелого умственного труда.

Книга Б.П.Курашвили — хорошая основа для работы. Она задает читателю "скелет", на который каждый может наращивать свои мысли и свое знание. Это даже важнее, чем убедительные выводы. Я первым и хочу воспользоваться этой канвой для гласного диалога по важным положениям книги, хоть это и необычный вид рецензии.

Глава 1 ("Сталинизм в контексте советской истории") — как бы резюме книги и вывод: "Непреобразование авторитарно-мобилизационного социализма [того, что сложился при Сталине — К-М.] явилось коренной, сущностной причиной катастрофы советского социализма. Виноват ли в этом сам авторитарно-мобилизационный социализм? В общем, конечно, нет. В основном виноваты не Сталин и его соратники, даже если они не наметили решение задач следующего исторического этапа, а их преемники". С первой частью вывода я согласен, со второй — не вполне.

Сталин и его соратники не только не наметили путей преобразования всего общества для жизни в "более мирных" условиях холодной войны. Они принципиально дезориентировали и разоружили нас выводом: "Социализм в нашей стране победил окончательно и бесповоротно". Этот вывод был стратегической ошибкой, которая оправдывала начавшийся распад идеологии, смертельный для СССР. Это — важнее, чем "грехи сталинщины, которые скомпрометировали социализм", отмеченные далее в выводе Б.П.Курашвили.

На мой взгляд, и остальные выводы в совокупности показывают ограниченность истмата в объяснении нашей истории и тем более сталинизма. Это не значит, что подход истмата вообще не плодотворен — он совершенно необходим, но, на мой взгляд, недостаточен. Содержательное знание и анализ фактов в рамках истмата позволили Б.П.Курашвили поднять наше понимание сталинизма на ступень выше, чем до сих пор. Краткую рецензию на этом можно было бы и закончить. Но книга стоит большего — она просто заставляет нас ощутить грани возможностей истмата, рождает желание преодолеть эти грани, хотя бы в виде разведки.

Попробую я это сделать, специально выискивая выводы, которые "повисают", отрываются от реальности. Выводы, в которых взвешенное и квалифицированное изложение Б.П.Курашвили фактов наталкивается, пpи их объяснении, на рамки истмата.

Уже самое близкое явление, которое мы переживаем — реформу Ельцина — в рамках истмата приходится трактовать как "политику реставрации капитализма" ("новая, советская буржуазия начиналась с расхитителей, спекулянтов, взяточников…"). Исчерпывает ли это определение суть происходящего? Не думаю. Мне даже представляется, что признаков реставрации капитализма, то есть социального порядка России до 1917 г., почти нет. Есть создание совершенно нового, генетически не связанного с дореволюционной Россией уклада, превращающего страну в безгосударственное пространство как объект для паразитического высасывания ресурсов. В схему экономических формаций это не укладывается, это даже колонией нельзя считать. Та социальная группа, которая формируется в России как господствующее меньшинство ("новые русские"), не является буржуазией. "А вору дай хоть миллион — он воровать не перестанет" (Крылов).

Это необычное, не предусмотренное классовой схемой социальное новообразование — сословие надсмотрщиков в огромной "зоне". Оно обязательно должно быть сословием отщепенцев, причем искусственно криминализованных, должно быть проникнуто преступным мышлением, чтобы быть способным контролировать — рублем, телевидением и дубинкой — полторы сотни миллионов человек, еще сохраняющих черты народа. Втиснуть происходящее в классовую схему истмата можно, но это сильно исказит реальность и затруднит ее понимание.

Б.П.Курашвили так отмечает ущербность нашего понимания советской истории: она освещалась односторонне — у нас апологетически, за рубежом клеветнически. Значит, если найти "золотую середину" — упоминать, для равновесия, отрицательные явления, мы бы понимали прошлое лучше. Кстати, сам автор замечает, что в перестройке прибавилось очень немного фактов, порочащих социализм, все они были давно известны — значит, история подавалась не апологетически. Я бы даже больше сказал: начиная с 60-х годов в широких кругах интеллигенции (и даже партработников) восприятие советской истории стало по преимуществу очернительным. Нас учили видеть прошлое через все более и более черные очки.

Но главное не в этом. Я считаю, что объяснение советского периода было не столько односторонним, сколько в принципе бьющим мимо цели, и никакими щепотками черноты дела было не поправить. Хотя правдоподобия было бы больше. Истмат, созданный для анализа "равновесных процессов" — плавных, стабильных состояний, просто не имел языка, чтобы описать происходящее в СССР. Он не проникал в суть явлений "на пределе возможного", а то и запредельных.

Вот сравнительно простой пример — Алексей Стаханов. Как это — нарубить за смену 14 дневных норм угля? Читаем хоть в наших, хоть в западных энциклопедиях — одно и то же. Только у нас это пример социалистического трудового героизма, а там — фанатизм коммуниста. Не раскрыта суть, а здесь как раз зерно советского социализма. Как обстоит дело, если выйти за рамки истмата, в более широкое знание?

Очень кратко, огрубляя, скажу так. Стаханову советский строй позволил вырваться из оков индустриализма с его отчуждением человека от предмета труда, от материала. Можно сказать, что Стаханов "прыгнул в постиндустриализм" или что "вернулся в Средневековье" — подошел к своему материалу, как Мастер. То есть, материал у него приобрел "душу", позволяющую мастеру "слиться с материалом", почувствовать его. Это особое отношение мастера и материала хорошо описано в уральских сказах Бажова. Что же мы знаем из воспоминаний шахтеров бригады Стаханова (в детстве я читал такую книжку)? Что Стаханов учил чувствовать уголь и искать в пласте невидимые равнодушному глазу наемного рабочего точки. Сегодня мы бы сказали "критические точки", "центры напряжения". А Стаханов говорил, что в них сосредоточена сила пласта. И умный шахтер не долбает уголь где попало: ударив в эту точку, он освобождает силу пласта, так что тот сам "выбрасывает" уголь, как взрывом. Стаханов научился "видеть" эти точки — и учил этому других. Разве явление Стаханова объяснить энтузиазмом или фанатизмом? Это же отговорки. Точно так же правильная наука индустриального общества не может объяснить способности йогов.

Чудесные результаты советского периода были "затерты" отговорками. А значит, никто не докапывался и до причин, не дал верного описания условий, в которых возник Стаханов. А ведь в нем — тайна сталинизма. Не вся, конечно, но важная часть.

("Советская Россия". Октябрь 1996 г.)

Тот спор об истмате, что возник по моей вине, все же пошел по ненужному пути. Один испанский историк, который прочел все эти статьи, сказал мне, что похожий спор был и на Западе, но там нашли разумный выход: расширить рамки истмата. Считать, что всякий материалистический подход к истории правомерен и нисколько истмат не подрывает. Так что книгу Л.Н.Гумилева "Этногенез и биосфера" о том, как возникают народы в связи с природной средой обитания, цензура истмата разрешила бы печатать. И даже цивилизационный подход можно было бы использовать вместо формационного. Думаю, можно было бы и нам договориться. Тем более, что, как показывает наша история, тот "жесткий" истмат, который слишком уж ограничивает взгляд на реальность, утвердился у нас лишь в 50-е годы. Это, как ни странно, продукт "послесталинской" эры.

Но встает и другой вопрос. В связи со статьями об истмате многие читатели упрекают: зачем нам сегодня эти оторванные от жизни темы? Газета должна рассказывать о бедах народа и помочь ему в борьбе за свои права. Я же думаю, что когда у советских людей исчезнет надежда на победу, тогда и отпадет нужда в осмыслении истории и возможного будущего. Останется лишь жажда выжить — через выгрызание у хозяев малых благ. Пока не все мы еще доведены до этого. Страдаем, но хотим понять, что парализовало волю народа, что свело с ума его интеллигенцию, почему 18 миллионов членов партии потеряли даже саму способность предвидеть опасность для дела, которому большинство их честно служило.

Сегодня мы кое-что знаем о ходе событий: как велась холодная война, как плохо провел Хрущев "десталинизацию", как возникло течение "шестидесятников", как готовилась перестройка, как с помощью всей идеологической машины, у рычагов которой встал А.Н.Яковлев, создали хаос в умах людей. Есть и более четкое изложение всей механики дезориентации советского народа. Это — теория революции Антонио Грамши, которую применяли для разрушения устоев СССР начиная с 70-х годов. Мы знаем сам факт использования этой теории, но не знаем и не можем освоить самой теории, ибо уже она сама выходит за рамки истмата (хотя Грамши — коммунист).

Это — фактическая сторона дела. Вопрос в другом: почему сознание советских людей оказалось таким беззащитным? Почему они (за исключением сельских жителей) под воздействием ТВ утратили, хотя бы временно, способность к рассуждениям исходя из здравого смысла?

Важная причина в том, что в головы нескольких поколений внедряли неверный, искажающий реальность способ понимать общество в его развитии — так называемый вульгарный истмат. С классиками марксизма, а тем более с Лениным этот истмат имеет мало общего. Он был слеплен искусственно, на потребу идеологии. Все успехи большевиков связаны как раз с учетом реальности России и с прозрением в будущее. Мы от Ленина и Сталина сильно отстали.

Фразу "Мы не знаем общества, в котором живем!" Андропов сказал не для красного словца. Но что изменилось с тех пор? Не говорю о губителях нашего общества, Горбачеве и Ельцине с их свитой. Мы-то, страдающая часть, далеко ли продвинулись в познании? Выявили мы хотя бы самые грубые ошибки в понимании советского общества? Думаю, пока что похвалиться нечем. Мы даже не вскрыли истоки антисоветизма.

C 1988 г. я бывал на Западе, подружился со многими коммунистами, говорил с ними о наших делах. Они излагали мне вульгарный истмат в чистом виде. И это были не отвлеченные слова — из них вытекала практика. Меня она потрясала отходом от здравого смысла. Получалась странная вещь: стойкие коммунисты, от которых мы могли бы ожидать поддержки, вдруг оборачивались врагами советского строя — или создавали в своем воображении ложный образ СССР как рая земного.

Подумайте, руководитель итальянской компартии, знаменем которой был самый настоящий советский флаг, Пьетро Инграо пишет: "Все мы приветствовали мирное вторжение демократического начала, которое нанесло удар по диктаторским режимам". Ради чего вы приветствовали разрушение основ жизни множества народов, страдания миллионов людей? Оказывается, вон что: мы жили не по законам истмата. Инграо разъясняет: "Не думаю, чтобы в моей стране имелись серьезные левые силы, которые считали бы, что в СССР делалась попытка построить социалистический строй. Думаю, что для наиболее продвинутых сил западного коммунизма было ясно, что режимы Востока были очень далеки от социализма, во всяком случае были чем-то другим".

Какая безответственность! Приветствовать грабеж, смерть и разрушение только потому, что слой партийных профессоров вдруг решил, что жизнь трехсот миллионов человек есть "что-то другое", нежели написано в их учебниках. И дело не в политике, ведь Инграо не продался мировому капиталу. Истоки — в философской системе.

Потом, когда СССР был уничтожен, радость профессоров-"марксистов" приняла прямо неприличные формы. Наконец-то теория подтверждена: нельзя строить социализм в крестьянской стране, нельзя строить социализм в отдельно взятой стране и т.д. Был я на съезде левых интеллектуалов чуть не со всей Европы. Эти люди удивительно похожи на Гайдара, только они — "на стороне пролетариата", и теория у них не монетаризм, а истмат. Но жизнь, хлеб, страдания и радости человека вообще исключены из их рассмотрения. Выходит на трибуну профессор-марксист из Испании: "Товарищи! СССР мертв и, слава богу, мертв надежно!". Я потом напечатал в левых журналах статью, где обращался к испанцам с просьбой объяснить эту радость. Я писал: "Представьте себе 1939 год. Последних республиканцев добивают в Пиренеях. И вот, в Москве, в Колонном зале собрание. В президиуме Долорес Ибарурри, командиры интербригад. Выходит на трибуну профессор МГУ и заявляет: "Испанская Республика наконец-то пала! Какая радость, товарищи!".

Кое-кто мне говорил потом, что когда он представил такую сцену, его начало трясти — в памяти живо горе падения Республики. Но почему же сегодня, когда такая сцена разыгрывается в Мадриде в отношении СССР, она их не возмущает? Потому, что за двадцать лет им вдолбили в голову, что социализм в СССР был "неправильный". Могут сказать, что нас не касаются западные левые. Но ведь абсолютно то же самое, что я в уродливой форме увидел на Западе, я потом встретил и у нас, только в нашей горячке это не так бросалось в глаза.

Началось с того, что вся горбачевская рать начала твердить то же самое о "неправильности" советского строя — "казарменного псевдосоциализма, опирающегося на тупиковую мобилизационную экономику". Этими мыслями полон левый журнал "Альтернативы", издаваемый в России при поддержке западных левых (гл. ред. А.Бузгалин). Тираж 5 тыс. экз., значит, им питается верхушка всех партий. В "Правде" советский период с позиций истмата клеймил Б.Славин. И вот уже в "Сов. России" сам "Неизвестный читатель" представляет советский социализм ошибкой цивилизации, одобряя лишь краткий миг НЭПа: Сталин "ликвидировал рынок, учинив кровавый режим государственного терроризма", а "брежневский застой был политикой и экономикой абсурда, с какой стороны ни посмотри". И — радостный результат: "Неудивительно, что этот гнилой строй рухнул. Но это не был крах социализма!". Мол, не огорчайтесь, русские люди. Вы, может, передохнете с голоду, но зато стерто пятно с образа социализма. А о гнилом строе, при котором "все дети учатся в школе и сыты всегда старики", нечего жалеть, он был неправильный.

Можно ли эту установку считать просто схоластикой, не отвлекать на нее внимания читателей? Никак нельзя — из нее рождается позиция, а из позиции политические решения. Скажу прямо: главным оружием холодной войны и ее "власовцев" — номенклатурной контрреволюции в КПСС — как раз и была теория о "неправильности" советского строя. Враг выступал не напролом, не от интересов буржуазии, а как бы от идеалов марксизма-ленинизма, от интересов рабочих. И тезисы о несоответствии советского строя истмату, начиная с 60-х годов, овладели умами большинства интеллигенции. Тогда был поставлен диагноз и сделан прогноз: этот строй должен умереть, и долг честного человека — помогать его смерти. Как известно, прогнозы, в которые верует больной, сбываются.

Я, размышляя с тех же 60-х годов, а теперь отдав десять лет изучению вопроса, абсолютно уверен: диагноз болезней советского строя ошибочен — не в частностях, а в главном. И не просто ошибочен, он несовместим со здравым смыслом, которому не имеет права противоречить никакая теория.

Смешно было бы утверждать, что советский строй не имел своих болезней и дефектов. Но это был самобытный строй жизни, обладавший такой духовной и материальной силой, мерилом которой были катастрофы типа страшной войны или реформы Ельцина. Быть может, именно умирая, советский строй обнаружил силу и величие, которого, думаю, и ждать нельзя от "правильного" социализма (например, шведского). Западные наблюдатели, в целом, сошлись в мнении, что поведение в условиях тяжелейшего кризиса нашего общества, созданного советским строем, абсолютно уникально. Нельзя представить, чтобы люди, воспитанные в индивидуализме, выполняли свой трудовой долг, по восемь месяцев не получая зарплаты. Сегодня мы живы лишь ресурсами, созданными советским строем. Вопреки тлену и распаду, мерзким пляскам на руинах Чечни и на кухнях власти, мы повсюду видим образцы благородства и достоинства советской чеканки.

Летом гостил у меня в деревне, где я строю дом, немецкий философ. Пытаясь понять, что у нас происходит, он выучил русский язык и приехал. Рядом с моим участком — вагончик с шабашниками, которых ловкий предприниматель собрал из бедствующих областей России и Украины. Платил он им четверть заработанного, работали они от зари и до зари. Немец с ними подружился, наблюдал — и за работой, и вечерами у костра, с бутылкой. Уехал он потрясенный, его представления перевернулись. Его поразила деликатность этих людей, их снисхождение к своему эксплуататору, широта мысли и высокая, даже возвышенная культура. Этот немец все сравнивал с тем, как подумал бы и поступил человек Запада, он заставил и меня посмотреть на привычные мне вещи его глазами (я в те дни был с ним, часто переводил ему непонятные фразы).

Как же нам вернуться к здравому смыслу, покуда ученые "ремонтируют" теорию? В Испании, на лекциях о России, я предлагал такой эксперимент: давайте на пару часов забудем термины философии и идеологии, опишем советский строй в обыденных понятиях жизни обычного человека. Посмотрим, сколько он пил молока, в какой квартире жил, что читал и сколько раз ходил в театр, чем болел и чего боялся. Посмотрим, как все это изменялось со временем, из каких средств обеспечивалось. Все это вместе мы и назовем советским жизнеустройством, не пытаясь определить, было ли это социализмом или еще каким-то "измом". А потом сравним это жизнеустройство с другими образцами, которые реально есть в мире — США и Испании, Бразилии и Бангладеш.

Как ни странно, эффект от такого простого приема бывал очень сильным. Все рассуждения о "правильном и неправильном" отпадали сами собой, даже тема тоталитаризма теряла смысл. Люди начинали сравнивать реальность в осязаемых понятиях. Например, у многих родителей на Западе так силен, до безумия, страх, что дети-подростки станут наркоманами, что отсутствие наркомании при советском жизнеустройстве сразу перевешивало большое количество иных благ. При таком подходе выглядят нелепыми и туманные лозунги вроде "Больше социализма, больше демократии!". Сама мысль, что ради таких призраков стоит сломать жизнеустройство, кажется чудовищной — любой шаг даже в осторожном изменении соотносится со здравым смыслом: что именно он улучшит и какой ценой? Например, при таком взгляде стал бы никчемным спор, который мне пришлось вести с К.Ковалевым, другими авторами, многими читателями: была ли в СССР эксплуатация рабочих номенклатурой? Ну, предположим, была. Вопрос-то в том, была ли она больше, чем при других типах жизнеустройства. И станет ли она меньше, если сломать советский строй и приватизировать промышленность?

К сожалению, разговора именно в таких понятиях нам вести не давали и не дают. Нам навязали разговор в чисто идеологических понятиях, даже о смысле которых непросто договориться: уравниловка, эксплуатация, тоталитаризм.

И еще один урок нам дает уже история. Все главные "обвинения" вульгарного истмата против русской революции и советского строя были выдвинуты уже Каутским, а потом развиты Троцким. Затем уже подключились югослав Джилас, еврокоммунисты и наши демократы. Поразительно как раз то, что и Ленину пришлось потратить много сил, чтобы отбить "обвинения от истмата". Но главная битва все же разыгралась между Троцким и Сталиным. И понять ее смысл для нас очень важно. Тут можно согласиться с профессором из Греции М.Матсасом: "Те, кто хочет, под влиянием перемен 1989-1991 годов, пройти мимо конфликта между Троцким и Сталиным, расценивая это как нечто принадлежащее музею большевистских древностей, смотрят не вперед, а назад".

Давайте же будем смотреть вперед. Для этого надо вернуться к здравому смыслу и говорить не о формациях, а именно о том обществе, в котором живем — о России.

("Советская Россия". Январь 1997 г.)

В левых газетах опубликовано много статей, где меня критикуют за "выпады против подлинно научной философии общества" — истмата. За подобные выпады Чубайс наградил орденом акад. Лихачева, "а Кара-Мурза вроде бы свой, вроде бы против капитализации, колонизации России". Мол, притворяется, хитрая бестия, и ордена от Чубайса берет тайком. Настойчиво напоминается, что я "профессор химии" и лучше бы писал "о тех проблемах, где у него есть несомненные знания" — то есть, по химии.

Профессора марксизма высекли меня, как князь Утятин мужика Агапа в "Кому на Руси жить хорошо". Помните: чтобы не огорчать старого князя, его сыновья уговорили крестьян устроить "камедь" — притвориться, будто крепостное право вернулось. Но Агапу, которого требовалось "выпороть" за грубость, хотя бы поставили столько водки, что он от нее помер. А мне даже пол-литра не поставили.

И где мне устроили порку — в газете КПРФ "Правда Москвы"! Как говорится, чья бы корова мычала. Разберитесь сначала с тем, что за марксизм исповедует ваше собственное начальство, а потом поучайте беспартийных.

Поразительное дело. Из-за этих самых профессоров у студентов сводило скулы от скуки при одном только слове "марксизм". Своей схоластикой они отвратили советский народ и от философии, и от политэкономии. Это во многом предопределило нашу беспомощность во время перестройки. И хоть бы в них шевельнулась тень сомнения или раскаяния. А где их живое слово сегодня? Я бы с радостью вернулся к любимой химии и не лез в их огород, если бы они были на высоте.

В "Советской России" критика приличнее, за это я благодарен газете. И все же стиль хромает. Ну к чему такие придирки: "пренебрежительное отношение к историческому материализму, полное название которого он постоянно заменяет жаргонным сокращением истмат". Невдомек профессору Е.Солопову, истратившему на такую мелкую мысль двадцать слов, что я экономлю место. У нас всего одна большая газета, а наши обществоведы пишут так, что две трети их текстов можно "отжать" без ущерба для смысла.

В целом тон критиков такой, что желания вести с ними спор нет. Но считаю, что обязан это делать. 20.2.97 в "Сов.России" большая статья В.Турченко. И здесь на каждом шагу подковырки и насмешки. Делу это не помогает, давит лишь на чувства. По существу же, на мой взгляд, качество критики невысокое. Мой оппонент как будто не читал моих статей и не помнит главных поставленных в них вопросов. Он критикует фразы и примеры. Допустим, мои примеры плохи. Но из этого же не вытекает, что и тезисы неверны. В.Турченко как минимум должен был бы высказать свое отношение к тезисам. Вспомним некоторые из них.

1. Я пишу: "В последние 30 лет происходит новая перестройка картины мира и возникли новые инструменты мышления. Основная масса тех, кто поддерживает оппозицию, этих инструментов не освоила". Согласен с этим В.Турченко? Понять невозможно. Он считает, что детерминизм истмата легко сочетается с "принципиальной непредсказуемостью неравновесных систем в точках бифуркации", и это известно сегодня всякому добросовестному студенту. Я же, дескать, один из немногих, кому это непонятно. Хорошо, если бы было так, но, думаю, В.Турченко неправ. Ибо иначе моя статья "Эффект бабочки" была бы воспринята просто как банальная и не вызвала бы не только бури возмущения, но вообще никакого интереса.

В.Турченко поднимает на смех мой краткий, из двух фраз, тезис о связи механики Ньютона с идеологией буржуазной революции в Англии, зачем-то поминает Аристотеля и Новгород (какая связь с Англией XVII века?). Что тут смешного? Я читал курс "Наука и идеология" в МГУ студентам, а затем три года — аспирантам в Испании. Знания по этому вопросу даже у образованных людей превратные. Сам В.Турченко также имеет знание очень неполное. Одно только идеологическое воздействие третьего закона Ньютона — предмет большого исследования в истории науки, а о связи механики с политэкономией Адама Смита написано несколько книг и множество статей. Конечно, связь механики и идеологии сложнее, чем я представил в двух газетных фразах. В.Турченко потратил целую страницу текста, чтобы высмеять меня, а лучше бы он дополнил и пояснил мой тезис. Полезнее было бы людям.

2. Я пишу: "К сожалению, все мои оппоненты обходят важнейший вопрос: можно ли считать законами утверждения, которые в реальной практике не обладают предсказательной силой?". В.Турченко прямо ничего не отвечает, но всей статьей в целом говорит, что да, предсказывать не могут, но все равно законы. Это у него называется "диалектический детерминизм". На мой взгляд, неубедительно. По мне, так это просто крючкотворство.

3. Я пишу уже в третий раз: "Материализм в истории (истмат) — важная для анализа модель, абстракция. Как любой абстракцией, ею надо пользоваться осторожно, только для анализа и только в пределах ее применимости". Иными словами, истмат расщепляет реальность, дает нам один срез жизни, один ее "спектр". Далее я объясняю, почему этот спектр малоинформативен именно в моменты слома, катастрофы, и особенно в России.

В.Турченко прямо ничего не говорит, отвергает этот тезис косвенно. Он утверждает, что истмат — не спектр, не срез, не модель, а всеобъемлющая картина, причем "по определению": "Исторический материализм есть материалистическое понимание общественной жизни во всех ее проявлениях ". Если так, то дело еще хуже, ибо в этой трактовке истмат теряет всякие черты научного подхода. Но это попросту неверно, на это никогда и не претендовали классики марксизма. Истмат видит историю через очень специфическую "призму": как движение производительных сил и производственных отношений и как борьбу классов. А, например, Л.Н.Гумилев видит историю через другую "призму" — как рождение, расцвет и угасание этносов и народов. Его понимание материалистично, но оно — вне истмата. Потому-то его главную книгу долго не издавали. Придание истмату всеобъемлющего характера превращает его из полезного научного метода (ограниченного, как все научные методы) в подобие религии. Это — большая вина наших истматовцев, они загубили метод.

Все мои оппоненты, а теперь и В.Турченко упрекают меня в том, что я говорю о "плохом" истмате, а надо говорить о правильном, который есть у классиков. А меня тот истмат мало волнует, ибо он по какой-то причине оказался недоступен массам. В.Турченко утверждает, что я знаю истмат гораздо худший, чем масса советских людей, я — аномально отсталый. Я не вижу для этого оснований. Думаю, что я читал классиков гораздо больше, чем 99 процентов населения СССР, посвятил много времени изучению вопроса, я не глупее среднего уровня. Почему бы я вдруг так отстал? Думаю, я не отстал, а говорю именно о том реальном истмате, потоки которого нас всех омывали со школы до могилы. Это — истмат, который был дан как официальная идеология мне и таким, как я. Считайте, что мы занимаемся самокритикой и самоанализом.

Этот реальный истмат даже хуже, чем я пишу. В нем уже почти ничего научного не осталось. Потому-то большинство специалистов по истмату легко перешло на сторону Горбачева и Ельцина — такого явления не бывало и не может быть в науке. Все эти "специалисты" знали, что они — шарлатаны, просто прислужники идеологии. У них не было никакой измены и никаких душевных мук.

В.Турченко не отвечает на вопрос, который я ставлю чуть не в каждой статье: если истмат — "ядро научной теории общества", если у нас было такое множество специалистов, владевших этой теорией, то как же мы пришли к положению, когда генсек вынужден был признать: "Мы не знаем общества, в котором живем"? Ведь это — тяжелое признание, знак беды. Не можем же мы предположить, что ученые нарочно искажали знание, а вся верхушка КПСС, включая Андропова, была беспросветно глупа. Нет, убедительнее предположение, что плоха была именно теория, метод познания нашего общества. Не имел права мой критик уходить от этого вопроса, так не делают в споре. Строго говоря, пока объяснений по этому вопросу истматовцы не дадут, вообще спорить не о чем.

4. Я упоминал вскользь, что движение идей — не менее важный срез истории, чем материальные интересы. И привел пример из М.Вебера о жнецах католиках и протестантах. В.Турченко пример отвергает: "Ведь можно предположить, что протестантство принимали в первую очередь те, для которых обогащение и труд занимали более высокий ранг в шкале ценностей, чем досуг и пивная" (а лодыри оставались католиками).

Выходит, люди изначально (биологически?) делятся на рачительных и лодырей, и первые выбрали протестантизм. А русские, как полные недотепы — православие. Тогда евреев, раз у них иудаизм, надо считать "генетически жадными"? Ничего себе истмат.

По мне, убедительнее как раз Вебер. Евреи в Европе занимались ростовщичеством не из-за "биологической жадности", а потому, что получили такую уникальную нишу благодаря Закону Моисея: "Не отдавай в рост брату твоему ни серебра, ни хлеба, ни чего-либо другого, что можно отдавать в рост, иноземцу отдавай в рост, а брату твоему не отдавай в рост" (Второзаконие, 23, 19-20). А христиане, для которых все люди были братья, давать деньги в рост не имели права (хотя жадных среди них не меньше, но они свою жадность удовлетворяли другими способами).

Реформация сняла запрет на ссудный процент. Пpизнание богоугодности pостовщичества, необходимое для финансового капитала, означало изменение в мышлении западного человека. Настолько pеволюционное, что пеpедовые в этом отношении пpотестантские секты называли себя "бpитанскими изpаильтянами".

Разве взгляд на историю общества через такую призму не дает нам важного "среза"? Я считаю, что дает, причем в моменты крутых перемен он важнее истмата. Но В.Турченко третирует труд М.Вебера как идеализм. Это, по-моему, не полезно (он, кстати, искажает тезисы Вебера). И сказать, что я "некритически усвоил" идеализм Вебера потому, что взял у него пример, — довод, пригодный в споре религиозных схоластов, а у меня диплом химического факультета.

Близко к жнецам примыкает и пример Японии. Для В.Турченко все ясно: "мощный рывок был совершен благодаря буржуазной революции Мэйдзи". Сотни ученых скрупулезно исследуют "японское чудо", а В.Турченко сказал магические слова "буржуазная революция", и вроде бы все объяснил. На деле эти слова пустые, ибо разновидностей капитализма много. Важные труды в духе М.Вебера написаны о влиянии конфуцианства и буддизма на развитие азиатского капитализма, но об этом нам тоже знать не следует. Кстати сами японцы говорят не "революция Мэйдзи", а "Реставрация Мэйдзи". Ведь не я придумал, что в Японии был найден вариант "сословного" капитализма с опорой на общинность и клановую солидарность, воспроизводящий тип межсословных договоров XI века. В.Турченко этих трудов, насколько я могу судить, не читал. Но главное, что и другим не советует.

То же происходит с моим замечанием об эффективности рабского труда в США. Огромное исследование этого вопроса, проведенное в США и отраженное в большой книге, стало событием в научной жизни. Оно подрывает множество мифов, по-новому освещает взаимодействие общины и капитализма. В.Турченко этого труда явно не знает, но и знать не хочет. Он пишет о "неграмотных, забитых неграх", выполняющих примитивную работу. Но этот образ неверен, его даже из "Хижины дяди Тома" нельзя почерпнуть. Ведь в рабство из Африки увозили самых сильных и ловких охотников и воинов. Почти на всех плантациях — крупных капиталистических предприятиях — управляющими были негры, и белые им в подметки не годились. Это — примитивная работа? Да и вообще, разве работа на земле примитивнее, чем на фабрике? Это очень странное утверждение.

По мнению В.Турченко, негры-рабы не могли успешно работать в промышленности. Это не так. Иногда хозяева отпускали артели рабов на оброк на фабрики (как и в России артели крестьян брали на подряд целые цеха на заводах). И там рабы оказывались очень успешными. Это не практиковалось широко только потому, что плантации были более рентабельными. Живя общинами, негры поддерживали высокий уровень морали (например, перепись проституток обнаружила почти полное отсутствие среди них негритянок). Разложение началось именно после отмены рабства, когда рынок рабочей силы разрушил общину. Надеюсь, В.Турченко не обвинит меня в том, что я апологет рабства, я говорю лишь об одной стороне дела.

Вообще, о рабстве надо говорить особо, ибо оно грядет в XXI веке, вопреки истмату. Но посмотрите, какие странные вещи говорит В.Турченко: труд наших рабочих с малой зарплатой и невыплатами — "не является ли новой формой рабства"? Как это понять? Ведь есть совершенно жесткий признак рабства: внеэкономическое принуждение к труду с помощью насилия. Где В.Турченко это видел в России? Пока что рабочим на убыточных производствах платят хоть низкую, но зарплату, и это — пережиток советского строя. Будь у нас уже полный рынок, всех бы просто уволили, ибо нет спроса на этот товар — рабочую силу. Я больше уважаю понятия истмата, нежели В.Турченко.

5. Оспорив какой-то мой пример, В.Турченко тут же делает жесткий вывод ("концептуальный вакуум, методологический беспредел" и пр.), все время поминая какую-то парадигму. При чем тут парадигма? Зачем пугать оппонента оккультными словечками? Особенно потешается В.Турченко упоминанию об империи инков. Так вот что сказал в своей "Структурной антропологии" К.Леви-Стросс, один из крупнейших ученых века: "Чтобы опpеделить, был ли политический pежим инков социалистическим или тоталитаpным, было исписано моpе чеpнил. В любом случае, этот pежим выpажался чеpез самые совpеменные фоpмулы и на несколько веков опеpедил евpопейские феномены того же типа". Исписано море чернил! Я только капельку из этого моря капнул в "Сов. Россию" — и уже такой отпор. Честно скажу, меня это просто поражает.

А ведь в истмат не втискиваются не только инки. Можно ли перенести на Китай понятие феодализма, если помещики не имели там крепостных крестьян? А в какой формации жили казаки в России — почти четверть всех крестьян? Все время приходится мудрить, чтобы подогнать реальность под понятия о формациях. Непросто увязать базис и надстройку в арабском мире. Разве не существенно другое замечание Леви-Стросса: "Уже тpи столетия назад Ислам сфоpмулиpовал теоpию солидаpности для всех фоpм человеческой жизни — технической, экономической, социальной и духовной — какой Запад не мог найти до недавнего вpемени и элементы котоpой появились лишь в некотоpых аспектах маpксистской мысли и в совpеменной этнологии"? Конечно, В.Турченко и тут может сказать, что все это знает из истмата любой средний студент и только "уважаемый профессор химии" отстал. Но что-то мне не верится.

6. Вот, пожалуй, самое мое "дерзкое" сомнение: "Рушится сам закон стоимости — ключевая абстракция Маркса". В.Турченко даже не считает нужным это обсуждать, настолько для него это кажется абсурдным (все мои аргументы он просто не замечает). Однако делает очень странную оговорку: "проблема в том, чтобы строго научно определить социально-исторические условия, в которых этот закон работает". Как же так? То говорили, что этот закон объективен и имеет всеобщий характер, что его не дано нарушать никому, и вдруг, оказывается, даже еще неизвестно, когда он "работает". Что же это тогда за закон?

Но давайте кратко повторим, о чем речь. Стоимость — овеществленный в товаре труд, выявляется она на рынке при обмене товарами. Обмен является эквивалентным (обмениваются равные стоимости). Для этого необходим свободный рынок капиталов, товаров и рабочей силы (она — один из товаров). Отклонение от эквивалентности бывает из-за колебаний спроса и предложения, но происходит переток капиталов, и равновесие восстанавливается.

Выполняется ли это на практике, и если нет, то так ли малы отклонения, чтобы ими можно было пренебречь и говорить о существовании закона?

Во времена колоний Запад получил колоссальные ресурсы на нерыночной основе, через грабеж. Эти ресурсы включались по баснословно низкой цене в товары, производимые западными фирмами, но на рынке эти товары ценились так, как если бы эти ресурсы представляли собой трудовую стоимость. Отклонение от эквивалентности при обмене было очень большим и систематическим. Производители, не имевшие доступа к ресурсам из колоний (например, торговцы из России) переплачивали. Сегодня этот фактор не только не устранен, он возрос многократно.

Каковы масштабы неэквивалентности? Протекционизм рынка труда индустриально развитых стран обходится "третьему миру", по данным ООН, 500 млрд долл. в год, то есть масштабы его колоссальны. Открыть рынок труда в соответствии с принципами свободного рынка означало бы экономию почти 6 млрд долл. в час! Мы видим, что разница в цене одного и того же компонента стоимости (рабочей силы) огромна. Пренебречь ею никак нельзя. "Закон", исходящий из презумпции эквивалентного обмена, просто не отвечает реальности. Отклонение от эквивалентности охраняется всеми политическими средствами. Сейчас США даже строят двойную стену на границе с Мексикой. Никакого свободного рынка нет и в помине, а значит, и стоимость выявлена быть в принципе не может. Почему же по этому главному вопросу В.Турченко ничего не сказал? Все о неграх да об ацтеках.

Рассмотрим второй компонент стоимости товара — сырье и энергию. Сегодня это в среднем две трети цены товара. Но они же не производятся, а извлекаются. Их стоимость — это лишь труд на извлечение. Разве можно сказать, что тонна нефти эквивалента часу работы нефтяника, хотя бы их цена в деньгах и была одинаковой? Это же фикция. Она скрывает принципиальную несоизмеримость. Трудовая теория стоимости искажает реальную ценность ресурсов для человечества. Цена энергоносителей — совершенно негодный суррогат ценности, потому и сказал философ: "Запад — цивилизация, знающая цену всего и не знающая ценности ничего". Ведь главная ценность нефти даже не в энергии, а в тех сложных структурах органических молекул, которые хранятся в виде углеводородов. Но ради извлечения энергии нефть подвергают крекингу, а потом сжигают, разрушая эти структуры. Потому и сказал Менделеев о сжигании нефти: "Можно топить и ассигнациями".

Учитывая только труд по извлечению богатств человечества из кладовой, трудовая теория стоимости маскирует ограбление будущих поколений. Закон стоимости обманывает нас, искажая все разумные критерии. В прошлом веке этого не было еще видно, но сегодня-то ложность всей модели налицо. Экологический критерий эта модель исключает полностью и совершенно сознательно. Я все это писал, но В.Турченко как будто не читал — об этом ни слова. Разве такая критика помогает понять суть?

Если сложить искажения, вносимые стоимостью при оценке труда, сырья и энергии в совокупности, отклонения от модели будут столь велики, что надо говорить о ее полной неадекватности. Ее можно использовать только как абстракцию для целей анализа, но никак не называть законом.

Эта модель не соответствует реальности еще по одной причине. Она идеализирует акт обмена, учитывая лишь движение потребительных стоимостей (товаров). А что происходит с "социальной ценой" или "антитоварами" (по выражению М.К.Берестенко)? С отрицательными стоимостями, которые всегда, как тень товара, образуются в ходе производства? Если бы действовал закон эквивалентного обмена стоимостями, то продавец "антитовара" должен был бы выплачивать покупателю эквивалент его "антистоимости". Но на деле-то этого нет! Антитовар или навязывается, без всякого возмещения ущерба, всему человечеству (например, "парниковый эффект", разрушение озонового слоя и пр.), или навязывается слабым — вроде захоронения отходов в Лесото или России. При таком "рынке наполовину" ни о какой эквивалентности обмена стоимостями и речи быть не может. Ведь товары, которые в денежном выражении искусственно соизмеримы, что и оправдано трудовой теорией стоимости, в действительности несоизмеримы (мы обычно даже не знаем, какая "тень" стоит за данным товаром). Килограмм яблок несоизмерим с книгой той же цены, ибо при производстве яблок энергетические запасы Земли возрастают, а при производстве книги — снижаются. Закон стоимости — полная мистификация реальных отношений. На нем основана самоубийственная экономика индустриальной цивилизации.

В.Турченко считает все эти рассуждения нелогичными, "методологическим беспределом"? Думаю, он не имел права, обругав меня за "ниспровержение закона стоимости", ни словом об этом не обмолвиться. Ведь разговор об этом идет с 1880 г., когда Сергей Подолинский послал свою замечательную книгу Марксу. Пусть скажет В.Турченко, правы ли были тогда Маркс и Энгельс, отвергнув идею вести расчет стоимости не в относительных единицах всеобщего эквивалента (деньгах), а в абсолютных — энергии? Я считаю, что Маркс тогда упустил великую возможность связать свое учение с экологией, что позволило бы сегодня марксизму дать ответ на вызов времени. Но уж сегодня-то, через сто с лишним лет такое упорство мне кажется просто необъяснимым.

Надеюсь, В.Турченко скажет важные и интересные вещи в своих позитивных статьях. Я буду рад. Буду читать и учиться. А мне уж позвольте писать то, что я сам знаю — если это читателям интересно. А не тратить время и бумагу на оправдания перед завучами по истмату.

("Советская Россия". Февраль 1997 г.)

У меня вышло две-три статьи, где я ставил под сомнение способность марксизма объяснить наш кризис и даже сами обозначения "правые" и "левые". Была вялая критика и масса писем. Критика в печати, на мой взгляд, бесполезная — для галочки. Критики не снизошли до разбора конкретных положений, не указали на ошибки в подборе фактов или изъяны в логике. Их раздражил "ревизионизм" пары статей, а ведь за ними — еще почти сотня статей, где с разных сторон говорится то же самое. На них-то никакого ответа! Само это молчание подобно крику.

Иное дело письма. Их так много (и всем спасибо), что можно сгруппировать по аргументации. Серьезные упреки, и разговор я разделю на две статьи.

Многие отвергают попытки поставить под сомнение правильность деления на "левых" и "правых" (а я вижу в этом делении ловушку). Насчет "левых" — каюсь. Хотя ответа по существу я не получил, но аргумент весомый: людям трудно на ходу менять слова и смыслы, не надо уж их путать. Раз даже лидерам некогда вникнуть, и они говорят "мы левые, а дело наше правое", давайте так и думать. По мне, так лучше бы использовать передышку для очистки языка, но раз трудно — молчу. Левые так левые.

Каюсь, ранил я ненароком и святые чувства к некоторым словам. Товарищ Н. пишет: "Не называйте события 1989-91 гг. революцией! Никакая это не революция. Контрреволюция! И не отождествляйте "демократов" с большевиками! Мол, и те революционеры, и эти… Я это воспринимаю как личное оскорбление. Чем Вы в таком случае лучше "демократов", утверждающих, что "коммунизм и фашизм — одно и то же"?". Упрек принимаю, газета — не научный журнал. Хотя, если говорить строго, а не эмоционально, то в 1991 г. произошла именно революция — глубокое изменение политического строя, передел собственности и смена официальной идеологии. Причем это был вовсе не возврат к старому, дореволюционному ("контрреволюция") — возник совсем иной порядок.

Но и тут спорить не хочу, если в подсознание вошло, что революция — Добро, а контрреволюция — зло, то пусть будет контрреволюция. Что же до коммунизма и фашизма, то как раз при строгом подходе видно, что это принципиально, по самой сути разные явления — а эмоционально их как раз можно ставить на одну доску. Мол, и там и там концлагеря. Потому-то "демократы" избегают строгих определений, а давят на эмоции.

По вопросу теории — сложнее. Иногда формулируют четко: я занимаюсь умышленной фальсификацией истории нашей Родины в целях укрепления ельцинизма. Предупреждают: "Не советую Вам заниматься ревизией марксизма. Учение Маркса всесильно, потому что оно верно". Иногда душевно просят "не ревизовать" — марксизм, мол, и так едва держится. С большим сожалением вынужден ответить этим товарищам: не обновлять идейного оснащения нельзя. Даже если люди с горя снова вызовут коммунистов к власти, тут же появится новый Горбачев и опять приведет к краху. А Маркса-то уже нет, надо самим думать.

Жаль, что в письмах, которые просто отвергают всякую возможность "ревизии марксизма", совсем нет самоанализа. Все они — рассказ о неприятном открытии. Мы, мол, с удовольствием читали статьи С.Кара-Мурзы, а теперь он "раскрылся". Ну а если бы я не "раскрылся", а так бы и писал "правильные" статьи? Так бы их и читали с удовольствием? И не замечали бы, как с каждой статьей я вливаю в их сознание яд ревизионизма? Ведь это значит, что эти мои оппоненты, верные учению, по какой-то причине не могут распознать вредные идеи, если они приятно упакованы. Значит, ими легко манипулировать, они беспомощны против горбачевых. Ну кому же нужна сегодня такая "руководящая сила"! Но этого противоречия авторы писем просто не замечают.

Тревожит меня в письмах, беседах и молчании "начальства" одна вещь, унаследованная от КПСС. Вместо того, чтобы разобраться в вопросах, которые я ставлю весьма четко, мне отвечают, отечески похлопывая по плечу: "Хороший ты парень, Серега, но сколько же у тебя мусора в голове!". Вот и весь ответ.

Не подумайте, что мне обидно — не тот уже возраст. Тут я вижу опасную уверенность, что принадлежность к партии (к "учению") дает, без всяких усилий, верное знание о сложных явлениях. Абсолютно так же уверены вышедшие из КПСС "демократы" — они только прилепились к другой сияющей партии, по имени "Запад".

Что имеют в моем лице оппоненты-марксисты такого, чем могли бы объяснить себе наличие в моей голове "мусора"? Я получил нормальное образование (химфак МГУ) и выдублен в строгой науке. Читал Маркса. Конечно, не могу, как талмудист, проткнуть том Маркса иглой и угадать, на каком изречении остановился ее кончик. Но, думаю, основные идеи от меня не ускользнули. Оставил в 1968 г. любимую химию, чтобы понять причины увядания нашего социализма. Учился двадцать лет, с каждым годом теряя иллюзии легкого понимания, с которыми начал. Многие мои друзья из АН СССР не могли себе этого позволить, так и вошли в перестройку с этими иллюзиями и абсолютным непониманием — стали "демократами". С 1988 г. стал бывать на Западе и там учиться уже лихорадочно: новые для нас работы марксистов, новые теории человека и общества вне марксизма, личный опыт социал-демократов и коммунистов, переживших кризис еврокоммунизма и крах своих компартий. Возврат к коммунизму видных философов — уже с опытом краха СССР. Возврат на новом уровне понимания и самого коммунизма, и мирового кризиса.

Уже с этим запасом стал писать в "Правде", чтобы донести просто крупицы огромного запаса знаний, от которых мы были отрезаны нашими "обществоведами". Знаю, что пишу слишком много, в ущерб качеству. Посчитал, что ликбез полезнее. Но ведь упреки — не за изъяны в качестве, не за грех упрощений, ради экономии строк. А как раз за крупицы якобы "ненужного" знания. Они и есть "мусор".

Я понимаю, если бы критики сказали: этот человек исходит из чуждых нам идеалов, поэтому все у него в голове перемешалось, вот и получился мусор. Но этого не говорят, да так и не думают. Значит, отрицают просто как догматики, даже не объяснив себе истоки моих ошибок. Вот это и беспокоит. Если это не изменить, то неизбежную тягу молодежи к социальной справедливости направят в свое русло социал-демократы. А коммунистическая идея не переживет ее нынешних носителей-ветеранов. Что и требуется Гайдару. А Россия распадется, социал-демократы ее удержать никак не смогут, да и не захотят, их идеал — государство-нация. Г.Попов и А.Сахаров это четко выразили.

Я спросил бы оппонентов: назовите мне современную книгу марксиста с анализом фундаментальных вопросов бытия, которую средний образованный юноша мог бы прочитать с интересом. Вряд ли назовут. А я бы назвал марксиста Томсона, "Формирование рабочего класса Англии" — страсти и блеск шекспировские. Но — крамола! По этой книге выходит, что у нас рабочего класса нет, даже революцию делали "фабричные крестьяне". А уж вне марксизма, но необходимых для понимания марксизма книг — масса. Хотя бы наш Л.Н.Гумилев. А М.Вебер, К.Леви-Стросс, К.Лоренц, Э.Фромм — они как будто заранее объясняют нам суть нашего кризиса. Если бы "директором КПРФ" был я, издал бы массовым тиражом маленькую книжку антрополога М.Сахлинса "Употребление и злоупотребление биологией". После нее вся рыночная пропаганда бессильна — на свое место встает и частная собственность, и смысл "свободного индивидуума". Разве эти авторы антимарксисты? Нет, они ученые. Они потому и уважают марксизм, что не делают из него религиозного учения, а видят ценную теорию с ограниченным полем приложения — как всякая теория.

А взять небольшую книгу французских социологов "Школа капиталистического общества". Ведь почему-то уже двадцать лет ее ежегодно переиздают в разных странах. Там нет ни слова об СССР, но через выявление сути западной школы она говорит о советском строе больше, чем вся наша прошлая пропаганда. Ведь наши отцы своим проектом школы совершили прорыв в будущее, в будущую цивилизацию. Почему этот проект выродился — иной вопрос, и его надо ставить. Я же здесь указываю на другое: почему наших левых не интересует сам смысл того проекта, сама великая советская утопия? Ведь шум поднимают лишь по вопросу платности образования. А если у нас создаваемую "западную" школу сделают бесплатной, то все о-кей? На это мы согласны? Разве кто-нибудь из "начальства" левых поднял вопрос о том, что без ведома народа меняют сам тип школы — через нее меняют сам тип народа (вернее, ликвидируют народ как единое культурное тело)? Вот о чем речь — о равнодушии к фундаментальным вещам и переключении всего внимания на проблемы конкретно-социальные. Для парламентской партии этого достаточно, но партией спасения она в России не станет.

И ведь для такого идейного самоограничения нет внешних причин. В целом, уже есть запас "глав" той еще не сложенной книги, которая объяснила бы нам суть кризиса и указала неразрушительные пути его преодоления. Но левая интеллигенция не только не складывает эту книгу, но даже не желает читать отдельные главы.

В то же время наш противник, не нуждаясь во всей книге, тщательно изучил те главы, в которых указаны уязвимые точки России. По ним он и ударил, очень квалифицированно. А мы четко защитить эти точки не можем, вслепую машем руками. И терпим поражения при том, что имеем поддержку подавляющего большинства народа и даже скрытую поддержку почти всего государственного аппарата — вот что значит не понимать оружия и тактики противника.

("Пpавда". Ноябрь 1995 г.)

В ряде статей я подводил к мысли, что истмат уходит своими корнями в представление о мире как машине (механицизм), которая находится в равновесии и действует согласно объективным законам (детерминизм, т.е. предопределенность). Поэтому истмат плохо описывает состояния краха, слома общественных систем — кризисы и революции. В ХХ веке наука стала уходить от механицизма и детерминизма, больше внимания уделять состояниям нестабильности и перестройки систем.

Это знание можно было бы включить в истмат, но мышление приверженных ему людей слишком консервативно. Поэтому это знание осваивается в приложении к обществу вне истмата, а часто даже, к большому сожалению, в конфликте с ним. Но полезно ли это знание? Помогает ли оно по-новому осмыслить прошлый опыт и нынешние дела, а тем более, способствует ли творческой мысли для улучшения жизни? Я считаю, что да, помогает, и рассмотрю это на примерах.

Сначала, однако, надо ввести пару-другую новых терминов, сделать усилие их понять (поневоле упрощенно — ученые простят). Система работает стабильно, когда ее структуры достаточно устойчивы. Всем частичкам системы в общем удобнее быть включенными в эти структуры, чем болтаться свободно, в состоянии хаоса. Это — поpядок. Вал мотора стабильно вращается, когда исправны подшипники, правильно затянуты муфты, подается смазка. Следовать порядку в этих стpуктуpах "выгодно" системе. Но вот треснул ролик, разболталась муфта или не поступает масло — начинается вибрация, задиры. Структуры не удерживают систему, где-то ее отклонения переходят порог нестабильности, система идет вразнос и после краткого периода хаоса возникает новый порядок: мотор превращается в груду металлолома. Это состояние покоя, без трения и ударов. Новый порядок. Стабилизация!

Говоpят, что новая стpуктуpа ("гpуда лома") — аттpактоp системы, к которому она тянется из состояния хаоса. Аттрактор — от слова привлекать, притягивать, казаться выгодным. Переход от прежнего порядка через состояние хаоса к новому порядку описывается в теории катастроф, и в нашем примере это слово можно понимать буквально. Но вообще-то перестройка системы через катастрофу может быть безобидной, мы говорим о типе процесса. Вот я перепиливаю ножовкой брус в неудобном месте. Сначала система нестабильна — не попаду по метке, срывается пила. Попал, углубил пилу, возник аттрактор — стенки надпила. Поpядок! Но я поспешил, пила перекосилась, пошла так-сяк, разрушила стенки. Хаос. Потом возник новый аттрактор, вкось, и вышел срез с изломом. На нем виден этап хаоса, когда пила ходила беспорядочно. Система перестроилась с катастрофой. Если брус был не из красного дерева, такая катастрофа меня не разорила.

Перестройка общества через революцию — это быстрое, радикальное уничтожение или ослабление достаточного числа важнейших структур старого режима и создание обширного хаоса. Из него люди загоняются (словом или штыком) в новые аттракторы, которые революционеры спешно создают исходя из своих идеалов или интересов. Если новые аттракторы жизнеспособны, а старые надежно блокированы или уничтожены, то революция удается, и жизнь после травмы течет по новому руслу, а новые, наспех созданные стpуктуpы понемногу улучшаются в ходе реформ. Так произошли буржуазные революции в Европе и Октябрьская в России.

Если новые аттракторы нежизнеспособны, то или происходит реставрация, или продолжается хаос с гибелью элементов системы, вплоть до ее полного превращения в груду обломков. Ясно, что образ будущих аттракторов играет важную роль и на этапе создания хаоса, слома прежнего порядка. Нередко эти образы — лишь привлекательные миражи, утопии. Так соблазнитель разрушает семью, а потом отказывается жениться. Новый порядок при этом печален — уpок легкомысленной женщине. А то бывает, что целому народу обещают принять его "в наш общий европейский дом" — только сначала сожги свой, нехороший.

Перестройка общества через реформы исключает создание хаоса, разрушение или порчу действующих стpуктуp. Вместо этого новые аттракторы создаются параллельно с действующими, так что система "имеет выбор". Потом старая стpуктуpа тихо отмирает или улучшается, а может и сосуществовать с новой — просто увеличивается разнообразие системы, повышающее ее эффективность.

Конечно, все эти понятия, как и теория в целом, не заменяют ума, знания реальности и творчества. Они лишь помогают упорядочить процесс мышления, но это немаловажно, а часто, когда речь идет о сложных системах, решает дело. Политиком, который видел общественные процессы в этих понятиях (пусть и не в таких терминах), был Ленин. Думаю, он много почерпнул из трудов близкого ему А.Богданова, создавшего первую теорию систем, — тектологию — так что его учение о равновесии одно время даже было включено в истмат. Но Ленин намного опередил время, применив новые представления в политической практике. Это хорошо видно в его апрельских тезисах 1917 г.

Порча образа главных стpуктуp общества царской России велась либеральной интеллигенцией более полувека (большевики к этому добавить почти ничего не успели). Дело завершили расстрелы 1905 и 1912 годов, "столыпинские галстуки", мерзости, вскрытые войной. К концу 1916 г. равновесие стало неустойчивым. Толчком к слому порядка послужила созданная (видимо, искусственно) нехватка хлеба в столицах. В феврале 1917 г. революция поpодила обширный хаос. Либералы, пришедшие к власти, продолжали разрушать старые стpуктуpы (прежде всего, армию), но совершенно не заботились о создании новых аттракторов, к которым могло бы тяготеть разрушенное общество. Они были поразительно глухи ко всем главным требованиям народа. Единственным новым и очень слабым аттрактором можно считать само Временное правительство с его криками о свободе.

Что же увидел Ленин? Возникновение новых и набирающих силу аттракторов с очень широким охватом — советов. Первый их состав даже не осознавал своей силы и видел свою роль в том, чтобы "добровольно передать власть буржуазии". Но получилось, что решения советов признавались все большим числом рабочих и солдат — власть падала в руки советов, вопреки их намерениям. Сила их, по мнению Ленина, была в том, что они были реально связаны с массами и действовали вне рамок старых норм и условностей ("как продукт самобытного народного творчества, как проявление самодеятельности народа"). Значит, они могли меняться под влиянием реальных потребностей народных масс и служить их выражением.

И в апреле 1917 г. Ленин выдвинул тезис о революции, которая не укладывалась в понимание истмата: в момент нестабильного равновесия власти между Временным правительством и советами подтолкнуть к новому аттрактору под лозунгом "Вся власть советам". Гениальность этого тезиса в том, что в тот момент большевики не только не были влиятельной силой в советах, но почти не были в них представлены.

Последующая советская мифология представила эту идею Ленина как очевидно разумную, вытекающую из марксизма. Это не так. Апрельские тезисы всех поразили. На собрании руководства большевиков Ленин был в полной изоляции. Потом выступил в Таврическом дворце перед всеми социал-демократами, членами Совета. Богданов прервал его, крикнув: "Ведь это бред, это бред сумасшедшего!". Примерно так же выступил большевик Гольденберг и редактор "Известий" Стеклов. Отпор был такой, что Ленин покинул зал, даже не использовав свое право на ответ.

Тезисы были опубликованы 7 апреля и были, по сути, перечнем новых аттракторов, которые могли быть созданы при переходе власти к советам и полностью лишили бы привлекательности рыхлую власть буржуазных либералов. В области политики: "Не парламентская республика — возвращение к ней от советов рабочих депутатов было бы шагом назад — а республика Советов рабочих, батрацких и крестьянских депутатов по всей стране, снизу доверху".

На другой день тезисы обсуждались на заседении Петроградского комитета большевиков и были отклонены: против них было 13 голосов, за 2, воздержался 1. Но за десять дней Ленин смог убедить товарищей, и Апрельская партконференция его поддержала. Потом само Временное правительство стало "портить" свои аттракторы, а в советах стала расти роль большевиков (работали "будущие декреты"). История прекрасно показывает этот процесс: власть совершенно бескровно и почти незаметно "перетекла" в руки Петроградского совета, который передал ее II Съезду Советов. Тот сразу принял Декреты о мире и о земле — главные предусмотренные Лениным аттракторы нового порядка.

Они полностью нейтрализовали аттрактор, созданный по инерции "из двоевластия" — Учредительное собрание. Оно отказалось признать советскую власть, проговорило впустую почти сутки и было закрыто матросом Железняковым ("караул устал"). Как вспоминает в эмиграции один нейтральный политик из правых, на улицах "Учредительное собрание бранили больше, чем большевиков, разогнавших его". А уж о том, что произошло с "учредиловцами" дальше, наши демократы, затопившие Москву своими крокодиловыми слезами, даже сегодня умалчивают. Учредиловцы отправились к белочехам, объявили себя правительством России (Директорией), потом эту "керенщину" переловил Колчак. Сидели в тюрьме в Омске, их вместе с другими заключенными освободили неудачно восставшие рабочие. Колчак приказал бежавшим вернуться в тюрьму, и "контрреволюционные демократы" послушно вернулись. Ночью их "отправили в республику Иртыш" — вывели на берег и расстреляли. (Примечательно, что шавки Горбачева брызгали слюной на матроса Железнякова и прославляли интеллигента Колчака). В общем, в тот момент антисоветский парламент в России ни для кого не смог стать аттрактором.

Прагматичные историки и у нас, и за рубежом оценили стратегию Ленина, позволившую осуществить практически бескровный переход, как блестящую. Меньшевики же считали ее окончательным отходом от марксизма — прыжком в бездну социалистической революции без прочного фундамента в виде развитого капитализма. Этот приговор истмата все время довлел над нами. Считая себя "объективно незаконными", большевики фантастически преувеличивали многие опасности и наносили своим противникам излишние травмы. Например, новая интеллигенция на окраинах почти неизбежно впадала в ересь национализма, и большая часть ее поплатилась головой. А реально она нового аттрактора, опасного для советского строя, в 20-30-е годы не создавала, и репрессии были не нужны.

Можно показать, какими важными аттpактоpами стали пеpвые национализиpованные пpедпpиятия в 1918 г., какую огpомную pоль как аттpактоp сыгpал СССР — и для "деpжавников", и для наpодов окpаин. Отдельной темой может быть "перестройка с катастрофой" в сельском хозяйстве — коллективизация 1929-1933 гг., когда старые стpуктуpы были насильственно разрушены, а новые аттракторы, созданные вопреки культурным и социальным условиям села, не работали. Им помогли удержаться до их укрепления насилием, и это было тяжелым ударом по России. Об этом опыте — особый разговор.

Поговорим о том, что мы воочию видим сегодня — о "реформе Гайдара-Сакса", которую верно продолжает правительство Черномырдина. Пожалуй, это — классическая иллюстрация для теории катастроф. В этом ключе излагает ход событий уже ряд экономистов (Ю.М.Осипов, И.Н.Шургалина и др.).

Реформаторы имели политическую сверхзадачу: необратимо уничтожить советский строй (эта цель, кстати, не скрывалась). Перестройка экономики была для этого средством, хозяйство было заложником политики. Правительству Гайдара поставили задачу: политическими средствами создать хаос и блокировать действие аттракторов советской хозяйственной системы (план, финансовая система, регулируемые цены и т.д.), а затем включить действие аттракторов рыночной экономики (коммерческие банки, биржи, свободные цены, частная собственность и т.д.). Элементы разрушенной системы — и предприятия, и люди — будут втянуты в новые аттракторы, хаос будет преодолен и возникнет новый порядок, капитализм западного типа. Так обещалось и, возможно, в это верил Гайдар (хотя я о его умственных способностях более высокого мнения).

Дестабилизация советской системы была проведена в ходе перестройки достаточно эффективно. Все ее основные стpуктуры были сначала опорочены в общественном сознании, а затем парализованы административными мерами. Началась инфляция, был разрушен потребительский рынок, ликвидирован план и ослаблена необходимая монополия внешней торговли. К 1991 г. равновесие стало неустойчивым, а хаос весьма обширным. Благодаря умелой провокации (путч ГКЧП) равновесие было сломано, систему толкнули в полный хаос, о восстановлении советского строя никто и не заикался.

План реформы был "спущен" из МВФ и повторял ее грубо механистическую программу "структурной стабилизации", которая до этого угробила экономику ряда стран "третьего мира" и Югославии. С помощью т.н. "шоковой терапии" достигалась катастрофическая потеря устойчивости старой системы, а дальше "рыночные" аттракторы должны были сами втянуть оставшуюся от советской экономики труху в зону своего притяжения. Мол, "невидимая рука" рынка слепит из нее светлое здание капитализма через механизмы самоорганизации. Надо только подвести людей, кнутом и пряником, близко к зоне притяжения нового аттрактора — и ликвидировать старый, чтобы некуда было вернуться. Подчеркну, что все это — декларации Гайдара и его американских советников. На деле же, весьма вероятно, целью было как раз создание хаоса и таких аттракторов, которые держали бы систему в режиме саморазрушения. Но мы здесь не следствие ведем, а решаем учебную задачу, так что условно "поверим" реформаторам — допустим, что "они хотели как лучше".

Как мы хорошо помним, с помощью "шока" хаос удалось создать, но это был "шок без терапии". Отмена контроля за ценами вызвала обвальную инфляцию, которая превзошла все ожидания — 1500 процентов в 1992 г. При этом рост цен не останавливался. Потом были отменены все ограничения внешней торговли, и рухнул рубль по отношению к доллару, капиталы хлынули за рубеж. Третьим ударом была приватизация. Хаос был создан, а новых структур не возникло. Деваться остаткам хозяйства было просто некуда. Стали "ограничивать" инфляцию методами монетаризма, взятыми из совсем иной системы. По расчетам самих реформаторов, "за каждый процент сокращения инфляции хозяйство должно расплачиваться тремя-пятью процентами спада производства".

Итак, в результате действий правительства экономическая система не получила набора новых структур-аттракторов, которые через "шок" вывели бы ее на путь к новому порядку с эволюционным развитием. Результатом была полная дестабилизация системы и такой тип хаоса, при котором возникают непредвиденные (т.н. "странные") аттракторы: преступный и теневой бизнес, массовые неплатежи (прямой грабеж населения государством), безумные налоги, дикие формы найма и расчетов, черный рынок с мелочной торговлей и т.д. Никакого импульса к развитию эти аттракторы не дают, но они укореняются, и уже их преодоление потребует огромных усилий. Даже та единственная из задуманных структур, которая активно действует — банки — превратилась в разрушительную силу, в паука, высасывающего последние соки из хозяйства и населения.

Не сработал главный аттрактор рыночной системы — частная собственность, он натолкнулся на мощное подспудное сопротивление всей культурной среды. Вот вопль рыночной мадам Пияшевой (сохраняю ее неповторимый стиль): "Я социализм рассматриваю просто как архаику, как недоразвитость общества, нецивилизованность общества, неразвитость, если в высших категориях там личности, человека. Неразвитый человек, несамостоятельный, неответственный — не берет и не хочет. Ему нужно коллективно… Это очень довлеет над сознанием людей, которые здесь живут. И поэтому он ищет как бы, все это называют "третьим" путем, на самом деле никаких третьих путей нет. И социалистического пути, как пути, тоже нет, и ХХ век это доказал… Какой вариант наиболее реален? На мой взгляд, самый реальный вариант — это попытка стабилизации, т.е. это возврат к принципам социалистического управления экономикой".

В чем смысл этого лепета "доктора экономических наук"? В том, что ввести людей в зону притяжения самого главного аттрактора не удалось. Русскому человеку, несмотря на все потуги Чубайса да Ясина, "нужно коллективно". И потому он не берет и не хочет их священной частной собственности. И потому, по разумению умницы Пияшевой, хотя "социализма нет", единственным реальным выходом из кризиса она видит "возврат к социализму". Но это уже очень трудно, ибо хотя привлекательность старых аттракторов растет, они подорваны. Да и созданное пропагандой недоверие к ним еще велико. Хаос и в хозяйстве, и в умах оплачивается страшной платой.

Как же в понятиях теории катастроф можно определить задачу оппозиции, которая принципиально отказывается от революции? Кстати сказать, пока что революция может быть совершенно мирной, поскольку хаос еще не преодолен, и сильных аттракторов, которые трудно сломать, еще нет (а "странные" аттракторы так и так придется демонтировать). Но не будем спорить, поговорим об "эволюционном" пути. Задача — создать из нынешнего хаоса некоторый порядок, какое-то приемлемое жизнеустройство, сокращающее бедствия народа и страны и позволяющее встать на путь восстановления и развития. Для этого надо собрать все силы и создать критический набор новых аттракторов, вокруг которых могла бы возникнуть ячейка такого жизнеустройства. Поскольку этому будет противодействовать политический режим, нечего надеяться на возможность наступления широким фронтом, речь может идти именно о ячейках. Но их демонстрационная роль исключительно велика, они должны стать "центрами кристаллизации", зародышами нового порядка.

Сегодня для такой программы есть все условия. В целом ряде областей и исполнительная, и представительная власть находится, пусть во многом условно, в руках оппозиции. Население же просто жаждет перемен к лучшему и внимательно приглядывается ко всем попыткам. Центральный режим не настолько силен, чтобы блокировать действия местных властей, тем более с использованием насилия. Учитывая, что экономический потенциал областей, которые могли бы участвовать в программе создания структур нового порядка, позволяет образовать целостные, самодостаточные системы, способные выдержать давление центра, набор частных акций может быть весьма широким. А значит, задавить их будет непросто. Специалисты уже сейчас могут назвать целый ряд проектов по локальному восстановлению хозяйства и быстрому улучшению жизни людей. Но это не для газеты.

КПРФ и весь блок оппозиции имеет редкую возможность выступить как конструктивная, но не соглашательская сила, реально создающая условия для спасения. Стоит только наглядно показать эту возможность в части страны, режим Чубайса быстро утратит остатки привлекательности.

Но можно быть уверенным — долго эта возможность не продлится. Режим подготовит и создаст новую катастрофу — монархию, войну, что угодно. Следует также отбросить иллюзии — самопроизвольно новые аттракторы не возникнут. Их надо создавать сознательно, собирая для этого силы и средства со всей страны. Если эта возможность будет упущена, перед русским народом останется один выбор: полная гибель или революция.

(Не опубликовано. Январь 1997 г.)