"История советского государства и права. Кара-Мурза С.Г. Опять вопросы вождям. " - читать интересную книгу автора (Кара-Мурза Сергей Георгиевич)

Глава 8. Размышляя о советском строе

Когда человек живет в сильной независимой стране, он не замечает этого счастья, как обычно не замечает счастья дышать, видеть солнце, траву, близких людей. Осознание это счастья приходит лишь вместе с осознанием его утраты — когда его страну раздавят и обглодают. Когда из телецентра, построенного на его земле и на его деньги, предатели Родины будут ежечасно над ним глумиться, захлебываясь от радости при каждом новой ране России.

Октябрьские праздники окрашены сегодня печалью. Русские люди, как древние славяне, погрузились в болото и дышат через тростинку, надеясь, что беду пронесет. Русские студенты — "неподкупное сердце и светлые лица" — выходят на улицы с мычаньем некормленной скотины, под лозунгом "Хочу есть!".

С Великой войны, когда затянулась рана гражданского братоубийства, праздник Октября стал праздником страны. Люди моего поколения всю жизнь так его и праздновали — вплоть до 1990 г., когда "демократы" в первый раз организовали "альтернативную" демонстрацию, обнародовали свой план раскола народа. И с тех пор в этом празднике нарастает чувство противостояния и чувство утраты.

Я понимаю, что не всем это чувство понятно, а многим и смешно. Кому-то ближе идеологические блага — гражданские свободы, права человека. А счастье — это чувство чуть ли не животное. И кошка счастлива — на солнышке, с котятами, когда есть дом.

Что ж, быть может, Россию удастся свернуть на этот путь — понятие счастья будет заменено "уровнем жизни", а потом еще один шаг — "уровнем потребления". Честь заменит налоговая декларация, вместо ума и совести будет компетентность. Когда Сталина спросили, какое самое главное качество в руководителе страны, он ответил: "очень сильно любить свой народ". Такого не скажет сегодня ни один политик. Понятие любви и чести из политики уже устранили.

Но с переделкой нашей души процесс застопорился. Видать, архитекторы, прорабы и каменщики готовят какие-то новые инструменты. Готовясь к их следующему удару, мы наконец-то поднимаемся над идеологией, начинаем чувствовать Историю, прозревать будущее. Думать не о свободе выезда, а о свободе воли, об ответственности не перед мэрами и префектами, а перед внуками и правнуками. И на этом уровне счастье оказывается категорией вечной, категорией Бытия. И человек меряет прожитое именно этой, полной мерой, а не килограммами потребления и литрами "свобод".

Как же в канун праздника Октября люди оценивают свою советскую жизнь в категории счастья? "Демократы" наконец-то решились задать людям такой вопрос. 56 проц. считают, что до перестройки было "больше счастья", 22 проц. видят "больше счастья" в наши дни. Доля последних велика среди тех, кому уже трудно сравнивать — молодым людям в возрасте до 24 лет, и резко снижается среди зрелых людей — после сорока. Среди тех, кто уже думает прежде всего о детях и об их будущем. И это — после десяти лет промывания мозгов, когда каждая черточка советской жизни была очернена и осмеяна.

В чем же был главный источник счастья, который открыла (или расчистила) Октябрьская революция? Скажу о двух сторонах одного чувства: в том, что мы жили в ладах с исторической памятью и с верой в будущее. И то, и другое — огромная духовная роскошь, которая нечасто достается людям, как и большая любовь. А тут — почти весь огромный народ прожил в этой роскоши полвека.

Что значит — жить в ладах с исторической памятью народа? Для меня это значит чувствовать, что ты своим образом жизни не оскорбляешь души твоих предков, которые вроде бы все время смотрят на тебя. Конечно, здесь речь о главном, в мелочах каждое поколение живет по-новому. Успокоили ли мы, в нашей советской жизни, опасения и предчувствия наших отцов и дедов? Думаю, да — пока не попались, по нашей умственной и душевной лени, в паутину перестройки.

Сегодня становится понятной тоска и страх за будущее, которыми полны страницы Гоголя, Достоевского, Салтыкова-Щедрина. Они чувствовали, а потом и воочию видели, что на Россию надвигается сила, желающая ее сломать и растереть в пыль. И эта сила имеет мощную пятую колонну в самой русской жизни — в Смердякове и Ставрогине, в Головлеве и Колупаевых. Одна мысль о том, что русским предстоит стать народом "второго сорта", доводила героев Достоевского до самоубийства. Он описывал реальные случаи — но это была и его мысль.

Казалось, все эти предчувствия сбылись в феврале 1917 года. Либерально-демократические "бесы" разрушили армию и буквально разогнали империю — точь в точь как нынешние "межрегионалы и беловежцы". Октябрь был ответом. Думаю, потому народ и отшатнулся от белых, что почувствовал — не они соберут Россию, а красные. А за белыми — хотели того или нет идеалисты-прапорщики — вползали мародеры всего Запада с Японией в придачу.

Именно советская, а не капиталистическая индустриализация соединила народ и создала державу, которую никто не мог ни победить, ни обгладывать. В 1918 г. открыт ЦАГИ — колыбель нашей авиации, и Институт радия, из которого начал расти наш ядерный щит. В Т-34 и в "Катюше", в Жукове и Гагарине — именно советский дух. Соединение счастья со свободой и ответственностью за весь народ, за всех братьев-земляков нашей страны. Мы жили по правде и имели силу — и все страхи отступили. Эту жизнь мы и вспоминаем 7 ноября.

Напрасно сетуют на это и огорчаются те, кто придумал себе сегодня "белый" идеал — антисоветской пропаганде поверил, а к "демократам" не пристал, претит. Капитализм расколол и разложил Россию, довел ее до революции. И дело не в пудах чугуна и не в верстах железных дорог, а в оскорблении духа, в "столыпинских галстуках" и терроризме Азефа, тайных внешних долгах и грязных лапах Распутина с Симановичем. Этого не закроешь Саввой Морозовым. Если бы это продолжалось, то, как и предвидел В.Розанов, "Россию обглодали бы до косточки, и она лежала бы в грязи, всеми плюнутая и покинутая".

Почему же смогли в советское время расцвести и ум Королева, и воля Жукова, и красота Улановой — и вместе создать ту силу, которая нас оберегала? Думаю, потому, что каждая мать знала: ее ребенок всегда будет сыт и согрет, всегда о нем позаботится врач и учитель, и ему, если будет способным и прилежным, откроются все пути. Пусть это был идеал, но мы к нему продвинулись дальше всех. И каждый мог спокойно выйти из дому и не увидеть ночующего на улице старика. Это — счастье, которое все мы получили от советского строя.

Мы все больше и больше прикасались к искусству, в нашей жизни было все больше красоты — в наш дом вошли Пушкин и музыка. Наши песни были спокойны и мелодичны, наш смех был незлобив, а дети, насмотревшись наших мультфильмов, верили, что мир добр. Мы не боялись людей и доверчиво ставили свою палатку и над уральской рекой, и на литовском озере, и в горах Чечни. Никто не видел друг в друге мироеда и угнетателя, и труд каждого из нас чудесным образом увеличивал потребность страны в рабочих руках. А живя без страха, мы были восприимчивы — и к стихам, и к музыке. И все это было нам по карману.

Но, нежась в лучах улыбки Гагарина, под защитой Королева и Курчатова, все мы расслабились и не заметили, что та вековая, подспудная, горяче-холодная война, о которой нас предупреждали отцы и деды, вовсе не кончилась. Просто изменилось оружие и тактика — а обычным оружием бряцали для отвода глаз. В ухо нам вливали яд, и многие сошли с ума. Мы же, в розовых очках, готовились отпраздновать мир в холодной войне, обнявшись с добродушными янки. И не знали, что на Мальте тайком подписывают нашу капитуляцию. Мы сдали страну и сдали советскую власть. Каждому придется отвечать перед тенями своих предков, а пока что мы лишились благодати и принимаем кары земные.

В ЦАГИ, в уникальной Большой аэродинамической трубе, где "обдували" все советские самолеты, сегодня сушат на продажу пиломатериалы. Ученые, преемники Курчатова, от безысходности уходят из жизни. По городам и селам наносятся ракетно-бомбовые удары, а убийцы патрулируют русские города под командой иностранных наемников. На наших глазах политические клики решают, не поднять ли планку — от чеченской войны перейти к русско-украинской. Молодой предприниматель в истерике: старик, который копался в мусоре, обернулся, и он узнал в нем своего любимого преподавателя университета. Множество людей продали бы, а то и бесплатно отдали бы себя в рабство, обещай им хозяин кормить их и их детей.

Но те, кто до этого еще не дошел, в дни Октябрьских праздников имеют право лишь на минутное воспоминание об утраченном счастье. Уже немного времени осталось, чтобы решить: как предотвратить то столкновение, что уже маячит впереди. С кем он будет, если оно окажется неминуемым. И что он может сделать, чтобы пролилось как можно меньше невинной крови.

("Пpавда", "Советская Россия". Ноябрь 1996 г.)

Отстранить от власти возникший на волне патологической перестройки антисоветский режим "атакой сходу", на первых же выборах, не удалось. Велика еще инерция антикоммунизма, не исчерпаны иллюзии ("кредит доверия"), жизнь еще не приперла основную массу людей так, чтобы они задумались о главном и перестали верить паяцам с ТВ. Все это — реальность, которую не могла бы устранить никакая самая гениальная пропаганда.

Но надо признать, что и пропаганда левой оппозиции была далека не то что от уровня гениальности — от того минимума, который вполне был достижим при кадровом состоянии партий и движений. И дело не в мелких неудачах и упущениях, а в том, что ораторы оппозиции "плавали" именно при ответе на самые простые, фундаментальные вопросы. А значит, повисали в воздухе и все вторичные, политические и злободневные утверждения. Даже такие, казалось бы, безотказные, как критика нынешнего режима. Удивляться приходится: реальность страшна и античеловечна, она — явно дело рук режима Ельцина, уже никто из них и не кивает на советский строй, а для убедительной критики эту реальность использовать не смогли.

Думаю, это потому, что в погоне за "чужими" голосами (надеюсь, что не из-за более веских причин) левая оппозиция по сути пообещала в случае прихода к власти следовать тем же курсом, только "делать все лучше", чем Ельцин с Черномырдиным. То есть, свела причины кризиса к негодному исполнению, а не к сути всего проекта нашей неолиберальной мафии.

Что значит, что идеалом КПРФ является "смешанная экономика"? А разве Чубайс против? И он за такую же. А какая у нас сейчас? Смешанная с очень большим госсектором. Чего же еще надо? Менять шило на мыло? Тогда коммунисты говорят: будь мы у власти, мы наладили бы смешанную экономику гораздо лучше, чем Чубайс. Почему? Тут уж люди начинают сомневаться, и не без оснований.

А что значит "равноправие всех форм собственности"? Не говоря о том, что это трудно увязать с самой идеей коммунизма, это и понять трудно. Что это означает в реальной практике? Что если государство дает дотацию своему предприятию, оно обязано дать такую же дотацию и частному? Но это же чушь. Государство перераспределяет ресурсы внутри всего своего сектора, чего частник не делает. Вообще, государство регулирует экономику, контролируя конфликт между секторами с разной формой собственности, исходя из социально-политической стратегии, а вовсе не из идеи "равноправия". Пришла Тэтчер и устроила приватизацию, вот тебе и все равноправие.

В какой-то мере эти неувязки вызваны необъяснимым методологическим дефектом программных документов КПРФ — смешением идеалов (ориентиров, далекой цели, почти утопии) и реальных политических решений в конкретных исторических условиях. В идеале частная собственность и неразрывно связанная с ней эксплуатация человека не может же быть желанной для коммунистов. Но сегодня, когда существенная часть народа ее хочет и Запад, держа у нас когти на сонной артерии, щелкает зубами, коммунисты у власти вынуждены частную собственность признавать и охранять. Но ведь компромисс и идеал — вещи совершенно разные.

Говорю, что этот дефект необъясним потому, что уже с 1990 г., когда начал нарастать кризис, специалисты предупреждали руководителей КПСС, а потом КПРФ: надо перейти на совершенно новый тип программных документов. Идеалы и все то, что партия считает желательным в принципе, должны быть четко отделены от того, что достижимо на обозримую перспективу, что приемлемо и что неприемлемо. В реальных условиях порой приходится делать вещи, внешне противоречащие идеалам — идти зигзагом, а не напролом. Но названы-то идеалы должны быть обязательно. И дело в складе мышления всех кадров, а не только руководства.

В чем же корень этого смущения коммунистов, прежде всего, партийной интеллигенции? В том, что они в важнейших вопросах подпали под влияние, если выражаться вульгарно, буржуазной пропаганды. Были контужены в главной стратегической кампании холодной войны — создании искаженного образа советского проекта. Началось с того, что "КПРФ — партия Жукова и Гагарина". Стыдливо выбросив Ленина и Сталина, "сдали" и то, что они символизировали: Октябрь и индустриализацию. На этой траектории дошли до того, что Петр Романов стал идеализировать Столыпина. Приехали! О Столыпине и его культе в среде читающей "Огонек" интеллигенции надо говорить отдельно. Остановимся на индустриализации и советской промышленной политике.

Бесполезно пытаться бочком-бочком обойти этот вопрос. Советский социализм, видимо, убит, причем злодейски. Последняя возможность мирно восстановить его основные черты утрачена с этими выборами. Еще один срок ельцинской команды у власти создаст слишком много "необратимостей". Может быть, в идейном плане выгоднее "наплевать и забыть"? Нет, если честно не выплатить долги убитому, его тень схватит нас за горло. Тем более это важно для КПРФ, ведь пока что единственный ее капитал — образ советского прошлого. За нее голосуют потому, что она — его наследник и душеприказчик. Она пока что питается наследством ВКП(б) и КПСС.

В документах КПРФ и других движений дается такая схема: в 60-70-е годы плановая система показала свою неспособность ответить на вызов времени, оказалась менее эффективной, чем рыночная, и СССР проиграл состязание с развитыми капиталистическими странами. Разразился кризис, приведший к краху советского социализма. Предательство верхушки и т.д. — отягчающие болезнь обстоятельства. Но теперь, взяв все лучшее из советского проекта, мы пойдем к обновленному социализму, где будем жить богаче, чем в СССР.

Некоторые авторы, например, Б.Курашвили, пишут даже более резко: "Вторая половина истории советского социализма была процессом нарастающего маразма… Послесталинское развитие, завершившееся бюрократическим маразмом социализма и его крахом" и т.п. То есть, в этом вопросе многие авторитетные коммунисты приняли, как очевидный факт, выводы, сделанные Горбачевым, Яковлевым и более мелкими "демократами". Отсюда — все последующие неувязки, туманности и даже невозможность критиковать противника: он же демонтировал то, что и так потерпело крах — хозяйство, которое было в маразме. Ах, сделали это слишком грубо, кого-то зашибло? Извините, не было опыта. Но ведь кто-то должен был сделать эту грязную работу. Разве это не логичное оправдание Гайдару?

Сейчас, когда схлынул перестроечный угар и мы реально видим, что означает демонтаж "маразматического социализма", можно более разумно вернуться к вопросу.

Я лично думаю, что надо честно сказать людям: так хорошо жить, как во время послесталинского советского социализма, большинство наших граждан не будет очень долго и, возможно, никогда. Советский социализм в целом был уникальной, чудесным образом достигнутой точкой во всем пространстве социально-экономических ситуаций. Сейчас даже трудно объяснить, как нас занесло в эту точку — настолько маловероятно в нее было попасть. Сегодня, видя, насколько слаб, податлив и греховен человек, как легко его соблазнить бусами и побрякушками, мы должны преклониться перед русским народом первой половины ХХ века. Он самоотверженно, на своих костях построил доброе, спокойное, экономное и щедрое общество. Хозяйство в нем было, в меру своего развития, необычайно, необъяснимо эффективным. Множество сил объединилось, чтобы нас с этой точки столкнуть, и это удалось. Сойдя, мы сразу оказались в глубокой трясине, и нас засасывает все глубже и глубже — по всем показателям, и материальным, и духовным. И даже нет гарантии, что мы вообще выберемся на какую-либо твердую кочку. Ничего же иного, подобного советскому укладу нам не светит. Возможно, для нас другой такой точки и нет.

Это — мое утверждение, к которому я пришел от общего для нашей интеллигенции критического отношения вследствие интенсивного изучения, в течение девяти лет, множества фактических данных и их философского, экономического и даже богословского толкования — как в России, так и на Западе. Как ни странно, примерно тех же взглядов, что и я, придерживаются люди, которые ничего не читают — ни "Правды", ни "Московского комсомольца". Особенно люди из сел и малых городов России. Эти взгляды у них выработала обыденная трудовая, тяжелая жизнь.

Прошу прощения за занудливость, но опять вопрос методологии. Ко многим левым идеологам я обращался с вопросом: по каким критериям вы обнаружили кризис, а тем более крах советского социализма? Мне отвечали даже с возмущением: да ты что, слепой, сам не видишь? Я честно признавал, что не вижу и прошу объяснить внятно, нормальным языком. Мне говорили: но ведь крах налицо, Запад нас победил. Да, но ведь это разные вещи. Бывает, что красавцу-парню, здоровяку, какой-то хилый сифилитик воткнет под лопатку нож, и парень падает замертво. Можно ли сказать: его организм потерпел крах, видимо, был в маразме? Сказать-то можно, но это будет глупость. Из этого еще не следует, что наш строй был здоровяком, но следует, что факт убийства ничего не говорит о здоровье убитого.

Казалось бы, вопрос об эффективности советской экономики сейчас абсолютно ясен после того, как мы повидали в России экономику Гайдара-Черномырдина. Поначалу еще можно было подозревать их в каких-то злодейских замыслах, но сегодня-то видно, что лучше они в принципе сделать на могут. Дальше у них будет только хуже. Разрушение плановой системы, вопреки предсказаниям Аганбегяна, быстро и необратимо убивает науку и технологию. РФ утрачивает облик цивилизованной страны, а значит, понятие экономической эффективности вообще теряет смысл. Огромные массы людей уже просто заняты поиском пропитания — образно говоря, заняты собирательством съедобных кореньев.

Можно утверждать, что ликвидация плановой системы в СССР, кем бы она ни была проведена, привела бы именно к этому результату — немного хуже, немного лучше в мелочах. Поэтому когда КПРФ говорит: "плохо провели реформы, не было стратегии", это не убеждает. Тем более, что при этом не говорится, в чем же главная ошибка этих реформаторов-костоправов, какую артерию они перерезали экономике страны (предположим даже, что ненароком).

Что поражает (а людей педантичных даже возмущает) в документах КПРФ, так это упорное нежелание привести хотя бы простейший, обобщенный показатель эффективности экономики — темп роста валового национального продукта (ВНП). В конце концов, все остальное вытекает из этого показателя. Растет он — значит, растет материальное благосостояние, больше можно выделять средств на спорт, культуру, науку (духовные блага). А значит, растет и качество жизни и товаров. А у кого пышнее пироги или лучше видеомагнитофоны — это к эффективности экономической системы не имеет отношения абсолютно никакого. Это определяется конкретными климатически и исторически данными условиями. Ну можно же эту простую вещь усвоить и не поддакивать наивной даме Пияшевой.

Когда Горбачев призвал сломать плановую систему, а Рыжков начал это делать на практике, наш ВНП прирастал на 3,5 процента в год. Тогда кричали: это же недопустимо мало, какой кризис! И мы, 280 миллионов идиотов, аплодировали. Кстати, уже в 1990 г. в докладе об экономическом положении СССР ЦРУ подтвердило эти данные. Никакого кризиса в СССР не было. А главное, до Горбачева намного быстрее, чем на Западе, росли капиталовложения — залог будущего надежного благополучия. Благодаря тем вложениям мы еще и сегодня не протянули ноги.

Но дело не в этих процентах — они не отражают сути. Чтобы оценить эффективность, надо учесть изъятие ВНП — ту часть, которая теряется для воспроизводства хозяйственного организма. Иными словами, надо измерять прирост той части ВНП, которая возвращается в дело — в воссоздание и улучшение земли, заводов, человека. Той части, которая "работает". Главное ежегодное изъятие ВНП — расходы на оборону. И эффективность экономической системы определяется тем, каков ежегодный прирост ВНП, остающегося после этого изъятия.

Эту простую вещь я давно прочел в книге видного американского экономиста, советника президента Картера — он рассуждал о непонятно высокой эффективности советской экономики и предлагал в пропаганде вопрос экономики обходить, а раздувать проблему прав человека. А недавно мне прислал свою работу с четкими и наглядными расчетами читатель из г. Долгопрудный Н.И.Павлов. Полезно было бы в КПРФ ее внимательно изучить (а может, даже в Давосе изложить). Здесь я использую лишь пару цифр из этой работы.

Восстановив свое хозяйство после войны к 1951 г., СССР вышел на стабильный экономический режим вплоть до 1985 г. Эти 35 лет и возьмем для сравнения, хоть бы с США. Известно, что за эти годы ВНП США прирастал в среднем на 3,19 процента в год. Военные расходы составляли 5 процентов ВНП. Чтобы обеспечивать такой темп роста при данном уровне изъятия ВНП на военные нужды, оставляемая для хозяйства и потребления часть ВНП должна была прирастать на 8,62 процента в год. Вот реальный ежегодный рост экономики США за период 1951-1985 гг. (Этот показатель очень близок у двух других самых динамичных экономик Запада — ФРГ и Японии, где он составляет 8,71 и 8,57 процента. Видимо, это — потолок рыночной системы).

В СССР за это время изъятие ВНП на оборону составляло в среднем около 15 процентов. Это значит, что даже если бы общий прирост ВНП был бы нулевым, для покрытия такого изъятия "хозяйство" СССР должно было бы расти на 17,7 процента в год. Это нетрудно видеть, составив простейшее уравнение: чтобы к концу года наверстать изъятие, остающиеся 85 процентов должны напрячься очень сильно.

Реально же общий ВНП рос в СССР в темпе 5 процентов в год. Это значит, что прирост "хозяйства" поддерживался на уровне 23,5 процентов! Против 8,6 у США! Вот действительные возможности нашей плановой экономики. Где здесь следы кризиса и тем более маразма?

Стыдно нам не видеть и того, что именно когда прирост ВНП "упал" до 3,5 процента ("застой"), а военные расходы из-за афганской войны выросли, по словам самого Горбачева, до 18 процентов ВНП, хозяйство вынуждено было прибавить оборотов. При таких военных расходах прирост в 3,5 процента достигается лишь при росте хозяйства на 25,5 процентов в год.

Скажите, люди добрые, имею я право при наличии таких очевидных и общеизвестных данных потребовать у КПРФ объяснить, на каком основании она заявляет, будто плановая экономика завела хозяйство в тупик?

("Советская Россия". Август 1996 г.)

Комментарий сентября 1996 г.

Эта статья вызвала отклики, которые позволяют, по-моему, сделать печальные выводы.

Упрощенный расчет реального темпа роста хозяйства СССР я привел не от хорошей жизни. Последние десять лет показали нечувствительность нашей читающей публики к качественным рассуждениям и преувеличенное, как у новообращенных дикарей, доверие к цифре. Это — огромный шаг назад от культуры рассуждения начала и даже середины века. Цифрой, даже самой нелепой и ложной, отключают способность человека мыслить, и это прекрасно учли наши противники. Скажет Солженицын: Сталин расстрелял сорок миллионов человек. Все: ах, долой советскую власть! Бред абсолютный — но поди разуверь, когда "есть количественные данные". Скажет Аганбегян: в колхозы нагнали в три раза больше тракторов, чем нужно — и все аплодируют ликвидации тракторной промышленности. Что же делать в этом положении? Приходится использовать цифру, стараясь объяснить ее истинный смысл.

В связи со статьей открылась грустная вещь. Ко мне подошло несколько знакомых с высшим образованием и спрашивают: о каком ты там уравнении писал? Как его составить? И почему, даже если общий валовой продукт не увеличивается, "хозяйство" все равно должно расти? Грустно, потому что это — задача для пятого класса, а люди не могут к ней подойти, отучились думать. Смотрите: на 1 января мы имеем сумму ресурсов, равную ВНП. Из них мы сразу изымаем 15 проц. на оборону, остается 0,85 ВНП. Каков должен быть коэфициент роста х, чтобы к 31 декабря мы опять имели ту же сумму ресурсов ВНП? Составляем уравнение: 0,85 ВНП х = ВНП; х = 1: 0,85 = 1,18. Значит, хозяйство должно вырасти на 18 проц. — потому что каждый год мы его "сбрасываем" вниз изъятием большой доли ресурсов на оборону. Приходится быстро бежать, только чтобы оставаться на месте. При советской системе, разоружись мы так, как сейчас, мы бы за пять лет превратили всю страну в город-сад.

Но главное — утрата чувства "качественного" и поворот к простой цифре. Стремление сравнивать валовые, обобщенные показатели без учета принципиальной разницы их составляющих ведет к невозможности увидеть качественную несоизмеримость объектов и явлений. И тогда даже не надо быть Аганбегяном — и правдивая цифра лжет. Вот, мы сравниваем экономическую гонку без учета нагрузки оборонных расходов. СССР начал отставать на одном круге — значит, ломай всю его хозяйственную систему. Если же мы учтем нагрузку, то увидим как бы трех бегунов в несравнимых условиях: один (скажем, ФРГ или Япония) в легких тапочках, другой (США) в кроссовках, а СССР — в валенках, а поверх них кандалы. И если бегун в кандалах целую эпоху опережал своих соперников, значит, его сердце и мускулы работают великолепно. Это я и старался показать расчетом — цифрой, которая лжет меньше, чем просто показатель "секундомера".

Разумеется, было бы глупо утверждать, что бежать в кандалах и валенках хорошо. Почему мы в них бежали — совсем другой вопрос. Но когда Горбачев пообещал снять с нас вериги, нельзя было быть такими легковерными. Качественно, а если умно подойти, то и по некоторым цифрам было видно, что уже с начала 80-х годов "бригада перестройки" начала, под видом перепиливания кандалов, подрезать нам сухожилия. А уж после 1985 г. "друзья" навалились всей оравой, схватили за руки, зажали глотку и, целуя нас и лаская, просто зарезали.

Но вернемся к тому, как искажается наше сознание, когда мы оперируем валовыми цифрами, не учитывая "изъятия". (Кстати, помню, в 70-е годы эту проблему поднимали французские экономисты. Они говорили, что нельзя сравнивать показатели разных стран — делить их друг на друга — прежде чем из них будут вычтены некоторые "неделимости". Но мировые аганбегяны на этих авторов, видно, прикрикнули, и эта идея заглохла).

Кажется, простая вещь — мощность двигателя. Из физики знаем: это работа, произведенная в единицу времени. А на деле ничего эта величина не говорит, если мы не знаем, какую часть мощности двигатель вынужден тратить на себя — чтобы двигать себя самое, поршни, шестерни. Поэтому вводят иной показатель — мощность "на валу", то есть выданная двигателем для полезной работы (движения колес, винта и т.д.). Обычно мы этой проблемы не замечаем, т.к. сравниваем двигатели одного типа да и одного поколения: у "жигулей" 70 л.с., а у "вольво" 200 — ух ты! А если разные двигатели, то без учета "неделимости" никак не обойтись. До паровой машины Уатта было уже два поколения машин. Вторая, машина Ньюкомена, уже использовалась довольно широко, но почти всю мощность тратила сама на себя. Уатт произвел техническую революцию, потому что его машина при той же мощности давала "на вал" гораздо больше. Эти машины были несоизмеримы в этом отношении.

Возьмем простой пример из нашей жизни — уравниловку, которой нам в перестройку все мозги продолбили. Типичная жалоба инженера-демократа: "Бедный я, бедный. Получаю всего вдвое больше, чем неграмотная уборщица баба Маня. Когда кончится эта проклятая уравниловка!". Спросишь: а насколько же тебе надо больше? "Ну хоть втрое, как в Штатах". Да, у нас инженер получал 100 руб., а баба Маня 50 (округленно, условно). А "за бугром" их баба Мэри — 100 пиастров, а сэр инженер 300. Где же больше уравниловка? Инженер уверен, что у нас. А на деле из этих цифр без выявления "неделимостей" вообще ничего сказать нельзя. Вот одна "неделимость" — та "витальная корзина", тот физиологический минимум, который объективно необходим человеку в данном обществе, чтобы выжить и сохранить свой облик человека. Это — тот ноль, выше которого только и начинается благосостояние, а на уровне нуля есть лишь состояние, без "блага". И сравнивать доходы инженера и бабы Мани нужно после вычитания этой "неделимости".

Что же получается при таком расчете? Эта "неделимость" составляла в СССР около 40 руб. И благосостояние бабы Мани было 10 руб в месяц, а у инженера 100 - 40 = 60 руб, т.е. в шесть раз больше, чем у уборщицы. "За бугром" благосостояние уборщицы при физиологическом минимуме в 40 пиастров поднималось до 60 пиастров, а у инженера — до 260. Это в 4,3 раза больше. То есть, несмотря на больший разрыв в валовом доходе, распределение благосостояния было "за бугром" более уравнительным. (Кстати, суть нашей уравниловки вообще была в ином — в том, что каждый с гарантией имел скромный минимум).

Вот общий закон: если в сравниваемых величинах скрыты "неделимости", то при приближении одной из величин к размеру этой "неделимости" валовой показатель лжет совершенно неприемлемо. Если бы баба Маня у нас получала всего 41 руб, а инженер 100, то его благосостояние было бы уже в 60 раз выше, чем у нее. Вот тебе и уравниловка. В перестройке, да и сейчас, идеологическая машина реформаторов сознательно пичкает нас лживыми показателями, и большинство людей им верит, а оппозиция даже поддакивает.

Вот, стали широко использовать изобретенный в США "децильный показатель": соотношение доходов самых богатых 10 процентов населения к доходам самой бедной десятой доли. В США он составляет 6, а в России якобы уже 10. "Демократы" льют крокодиловы слезы: ах, как обеднели русские мужички! Оппозиция негодует: ввергли в бедность русский народ! И вроде все мы должны признать это соотношение как факт. Но ведь это — ложь, ибо у нас большинство населения вплотную подошло к нулю — физиологическому минимуму (а значительная часть населения опустилась ниже и быстро теряет здоровье).

Учтите "неделимость" — этот самый физиологический минимум, и вы увидите, что децильный показатель, лживый и для США (но не так безбожно), в ельцинской России совершенно непригоден. Как реально обстоит дело?

Разберем простой случай. Я остановился на шоссе спросить у старухи нужный поворот, а она мне говорит: "Сынок, купи, пожалуйста, яблоки. Кровопийцы пенсию не выплачивают, и я уже неделю хлеба купить не могу". Пенсия, которую положили этой труженице кровопийцы, поддержанные цветом русской интеллигенции, даже не покрывает официально объявленный физиологический минимум — 300 тыс. руб. в месяц. Допустим, продажей яблок она до этого минимума дотягивает. Купив из пяти тысяч руб., отданных мною за ведро яблок, хлеба и соли, она, возможно, выкроила себе что-то на "благосостояние", на каприз. Например, поставить свечку в церкви и помолиться за здоровье Ельцина ("Он обещал пенсию выплатить, да видишь, заболел, а тут Чубайс и уселся на его место"). Так и примем: сверх "неделимости" она имеет 1 тыс. руб. (предположим даже, что пенсию платят вовремя).

Рядом с домом пенсионерки — бывший сельмаг, при дележе собственности "приватизированный" инструктором РК ВЛКСМ. Он и сидит там, в изобилии брынцаловской водки и импортных продуктов. Это — мелкая сошка, с доходом 10 млн. руб. в месяц. Каков же децильный показатель при сравнении этих двух типичных, вовсе не крайних, фигур демократических реформ?

Формально, делим 10 млн. на 300 тыс. пенсии, получаем, округленно, 33. Ах, какие болезненные реформы! А в действительности надо делить то, что остается у обоих за вычетом "неделимости". Делим 10 млн. минус 300 тыс. на ту тысячу, что зашибла предприимчивая старуха на своем яблочном бизнесе. "Реальный децильный показатель" равен 9 700. Девять тысяч семьсот, а не 33! А если бы яблони померзли, и избытка над "неделимостью" у пенсионерки не было, то этот показатель был бы равен бесконечности. На деле, в России возникла несоизмеримость между частями общества — социальная аномалия, которая по сути своей преступна и добром кончиться в принципе не может. И те, кто использует лживый цифровой показатель — будь то прислужник кровопийц или сам Анпилов, маскируют эту аномалию.

Быть может, кто-то мне напишет, что и эти расчеты — упрощенные и примитивные. Упрощенные — да, но не примитивные. Суть как раз в том, что выявление неоднородности величин, их структуры сразу показывает качественные различия и затрудняет обман. А вот если сделать эти расчеты не для газеты, не такие упрощенные, то реальность оказывается еще более страшной. Но давайте сделаем хотя бы упрощенный шаг и оторвемся в нашем мышлении от аганбегянов с буничами.

В книге Б.П.Курашвили "Историческая логика сталинизма" дана трактовка советской истории. Под ней — пpекpасно выполненное, новатоpское изложение фактов и событий. Но я здесь хочу сказать именно о тpактовке — в логике истмата. Эта логика задана убеждением, что существуют "объективные законы общественного развития". И эти законы благодатны, "стрела времени" летит к лучшему, прогресс неумолим. Это — символ веры современного общества. Ее проповедовал Маркс, ее подтвердил Эйнштейн: "Бог не играет в кости" и "Бог не злонамерен".

Согласно этой вере, все, что соответствует закону, хорошо, а все, что не укладывается — это искривление, от этого все беды. Так видится Б.П.Куpашвили и советская история. Революция произошла "не вполне по объективным законам" — страна была крестьянская. Но что же это за закон, если все пролетарские революции происходят не в странах с развитым пролетариатом, а в крестьянских (Россия, Китай, Вьетнам, Куба)? Не только вся рота идет не в ногу, но даже ни одного прапорщика нет, что шел бы в ногу.

Наломали из-за неполного соответствия дров на первом этапе, а затем "в закономерное течение революционного процесса мощно вмешался внешний фактор. Общество было искусственно возвращено в подобие первой фазы революции, ибо других способов форсированного развития не было видно… Сложилась теоретически аномальная, противоестественная, но исторически оказавшаяся неизбежной модель нового общественного строя — авторитарно-мобилизационный социализм с тоталитарными извращениями". Это — формула сталинизма у Курашвили. С ее обоснованием я не согласен.

Как может быть противоестественным то, что исторически оказалось неизбежным? Кому все-таки надо верить: кабинетным умам, сделавшим 150 лет назад неверную теоpетическую догадку, или реальной жизни? Почему внешний фактор, тем более мощный, представлен досадной помехой "закономерному течению"? Выходит, "правильный закон" не учитывает внешние факторы? Но тогда цена ему грош. Почему выбор пути индустриализации, который единственный давал возможность спасения, назван "искусственным"? Любое решение, как плод переработки информации и выбора, есть нечто искусственное, а не природное. Значит, здесь это слово несет отрицательный смысл и означает, что Сталин своим выбоpом нарушил "объективный закон". Что же это за закон такой, который нам предписывает гибель? Чуть от гибели уклонился — нарушитель.

Что же до послесталинского периода, тут оценка Б.П.Курашвили уничтожающая: "Авторитарно-бюрократический социализм — это незакономерное, исторически случайное, "приблудное" дитя советского общества. Тягчайший грех этой уродливой модели…" и т.д. Ну как же можно было не убить этого ублюдка — вот на какую мысль наталкивает эта оценка читателя.

Вернемся к началу. Военный коммунизм — это "авторитарно-утопический социализм. В целом, увы, несостоятельный". Как же так? Это полностью переворачивает наше знание. Смысл военного коммунизма — насильственное изъятие излишков хлеба у крестьян и его уравнительное, внерыночное распределение среди горожан для спасения их от голодной смерти. Всем — жестокий минимум, а Тимирязеву — дополнительную селедку и три полена дров. Что здесь утопического? Это любовь и жестокость матери, которая делит кусок хлеба так, чтобы никто из способных выжить детей не умер — а безнадежному вообще не дает, только целует. Почему же он "увы, несостоятельный"? На каких весах взвешен смысл спасения миллионов горожан и похлебки для Красной армии? А в войну карточная система — тоже "увы, несостоятельна"?

НЭП — "запоздало гениальный". Здесь упрек: запоздали, копуши, на пару месяцев. А я думаю, надо поражаться скорости и гибкости ответа на изменение положения. Посмотрите сегодня: со всеми их компьютерами и экспертами годами не способны ни понять, ни изменить курс событий — ни правящий режим, ни оппозиция. А ведь и НЭП, и ГОЭЛРО разрабатывали в условиях тотальной войны, не освежаясь в Дагомысе и Давосе.

Особое место в этой схеме истории занимает проблема кровопролития. Истмат дает простой ответ: "революция — грандиозное кровопускание, которое классово-антагонистическое общество… учиняет над собой ради перехода на очередную ступень развития". Мне кажется, реальная история никак этого не подтверждает, даже напротив. Вспомним все кровопролития, связанные с революциями. Не будем вдаваться в Инквизицию и Реформацию. Они прямо относятся к делу, но нам мало известны. Вот Кромвель: из-за какого классового антагонизма его "железнобокие" пуритане пускали кровь в Англии и Ирландии? Вот террор якобинцев. Разве он вызван антагонизмом между буржуазией и аристократией, буржуазией и крестьянством? Ведь классы-антагонисты лишь буржуазия и пролетариат, но их-то конфликт никогда не приводил к большой крови. А Китай? Кровь в основном пускали друг другу два крыла революции — Гоминдан и коммунисты. Оба, разойдясь, обеспечили, по-разному, очень быстрое социальное и экономическое развитие. Какая здесь "очередная стадия"? Вся концепция гражданской войны, которую дает истмат, на мой взгляд, неверна в принципе и никогда не была подтверждена. Совершенно не подходит она и к России — вспомним хоть "Тихий Дон", хоть "Россию, кровью умытую" Артема Веселого.

Не место здесь развивать мои взгляды, скажу лишь, что гражданская война всегда связана с кризисом модернизации. Это — столкновение, спровоцированное агрессией гражданского общества в традиционное. Пpичем воевать-то могут и две pеставpационные силы тpадиционного общества, а "пpовокатоp" ускользает — как это и пpоизошло в России. Но этого через очки истмата не видно.

Вообще, в истмате стремление дать "объективную" трактовку истории обращается просто в добавление ложечки дегтя всюду, где раньше был один мед. Но это — не переход на новый уровень понимания, а просто уступка "веяниям", которая симметрична славословию. Отсечение "не-истматовского" знания искажает оценки даже простых явлений. Вот, по словам Б.П.Курашвили, в революции "энергия возмущения была роковой, демонической силой". Но почему же демонической, если "в белом венчике из роз впереди — Исус Христос"? Может быть, силой карающей, но праведной? В рамках истмата просто чуть отступил — и уже как бы стал объективным.

Между тем, ответ дали и мыслители-художники, и антропологи. Речь идет о мщении за обиды. Потому так потрясли Толстого "столыпинские галстуки", что он ясно видел: это — семена громадного насилия, ибо без мести крестьян такое пройти не может. Столыпинские казни — зло против Бога, и проповедью ненасилия ответа не предотвратить.

Потом антропологи изучали смысл мести в самых разных культурах. Оказалось, что в той или иной (хотя бы символической) форме месть необходима для сохранения общества. Месть "уничтожает преступление", успокаивает душу убитого и смывает вину убийцы. Потому-то вплоть до возникновения гражданского общества не существовало преступности как социального явления. Каждый разбойник лично восставал против Бога — проливал кровь того, кто был создан по его образу и подобию. И бросал вызов монарху — проливал кровь его подданного, его любимого сына. И монарх от своего имени и имени Бога мстил пойманному разбойнику. Его пытали, колесовали — а в конце казни целовали в уста.

В буржуазном обществе преступник лишь преступал право и наносил ущерб гражданскому обществу. Наказание нового типа (тюрьма) было бесстрастным, и его единственным смыслом было предупреждение новых преступлений. Никакой мести! Известна формула: если бы после преступления предполагалось исчезновение общества, преступление было бы ненаказуемым. Но у нас-то другое дело. Наша революция была движением глубоко религиозным, ее "зеркалом" был Лев Толстой. Как можно понять сталинизм и 37-й год, если даже месть крестьян за крепостничество считать "демонической"? И как можно предвидеть будущее?

Если принять, что есть "объективные законы", то историческое исследование сводится просто к расставлению новых оценок, когда в общественном мнении в закон вводятся поправки. Вот, диктатура пролетариата 1917-1920 гг. была бы хороша, но "увы, пренебрегала демократическими процедурами, правами человека". Как это "увы", если в этом — суть любой диктатуры? Нельзя же "губы Никанора Ивановича да приставить к носу Ивана Кузьмича", как мечтала одна невеста. Сам же Б.П.Курашвили признает: "Тогда иное было практически невозможно". Но если так, то именно о наивных попытках соблюсти пpава человека следовало бы сказать "увы".

Вера в какие-то "закономерные нормы" и лимиты создает иллюзию простоты различения объективно необходимого и избыточного (последнее объявляется плодом волюнтаризма, тоталитаризма, пороков и т.п.). Вот, бедствия гражданской войны Б.П.Курашвили объясняет, в частности, "чрезмерностью и неразумной разрушительностью натиска революционных сил". Даже если так, это вряд ли можно считать объяснением, ибо вопрос в том, чем вызвана "чрезмерность и неразумность", какова их природа. Но важны и сами понятия.

Какие основания говорить о чрезмерности? Во время противостояния обе стороны находились на пределе сил, и ни на какую чрезмерность просто не было ресурсов. Потому-то и было много жертв — сил хватало только на то, чтобы нажать на спусковой крючок. Когда Шкуро был под Тулой, красные и белые были как два дистрофика: ни один не имеет сил защититься, но противник не может и ударить. Так же, как немцы стояли под Москвой в декабре 1941-го: на некоторых направлениях между ними и Кремлем не было ни одного боеспособного батальона, а сделать шаг у них не было сил.

Вообще, говорить о мерах и чрезмерностях тотальной войны из благополучного далека — рискованное дело. Это все равно, что на сытый желудок рассуждать, стал бы ты есть человечье мясо, доведись до смертельного голода. Вопрос некорректный и запретный.

Ко мне на одной встрече с читателями подошел молодой человек и поделился тяжелыми мыслями. А с ним поделился его дед, они его мучили. Он был командир красных партизан в Сибири. Судьба им улыбнулась, и они сумели врасплох захватить в плен отряд белых офицеров, который их преследовал. Партизаны, оголодавшие и без боеприпасов, не могли гнать их с собой через тайгу. Отпустить — через несколько часов эти же офицеры их уничтожат. И офицеров утопили в Байкале. Это — крайний случай "чрезмерности и неразумности", но не деда-партизана, а самой социальной технологии, каковой является гражданская война. Затолкали Россию в этот коридор — глотайте.

В том же ключе и оценка всего советского социализма (после ликвидации многоукладности): "Да, социализм был примитивным, недемократичным, негуманным, общественная собственность приобрела форму государственно-бюрократической". Исходя из каких "объективных нормативов" даны эти оценки? Как мог примитивный проект породить Стаханова, Королева и Жукова? По каким меркам определена "негуманность"? Ведь нет же гуманности внеисторической. Гуманизм христианства на Западе был "снят" Реформацией, гуманизм Просвещения — империализмом, обесценившим человеческую жизнь. Россия, сопротивляясь, испытывала вестернизацию и в этом смысле. Но послевоенный советский период был именно периодом нового гуманизма, отрывом от Запада. Что, конкpетно, надо было сделать, чтобы советскому стpою заслужить оценку "гуманный"? Выпустить из тюpем всех пpеступников?

"Неуд" поставлен советскому строю фактически по всем критериям: "Вторая половина истории советского социализма была процессом нарастающего маразма". Иными словами, смерть его была закономерна: маpазм — состояние, вывести из котоpого медицина бессильна. Вот обоснование: "В 50-е годы страна… ликвидировала атомную монополию и военную недосягаемость США, обеспечила тем самым безопасность СССР и социалистической системы. Значит, авторитарно-мобилизационная модель социализма полностью исчерпала себя, утратила историческое оправдание. Но по инерции продолжала существовать. Необходимость ее глубокого преобразования, всесторонней демократизации общественной жизни упорно не осознавалась политическим руководством".

Не могу согласиться. Холодная война была именно войной на уничтожение и, как показала реальность, безопасность СССР вовсе еще не была обеспечена. В этих условиях проблема глубокой перестройки всей модели жизнеустройства настолько сложна, что даже сегодня никто не берется сказать, как бы это надо было сделать. Хрущев сделал шаг — явно навредил в большой степени. Косыгин начал реформы в экономике — сразу обнаружились опасности. Пришел Горбачев — угробил социализм. И в то же время никак нельзя сказать, что система не менялась. Менялась, и очень быстро. И именно в сторону "демобилизации" и демократизации — сравните, скажем, 1948 г. и 1978. Проблема как раз в том, что никаких ориентиров для надежной и безопасной демократизации нашего "мобилизационного социализма" истмат не дал и дать не мог.

СССР был сложнейшим и хрупким идеократическим обществом — одним из видов традиционного общества. Брежнев и Суслов не знали, как его "демократизовать", и это не удивительно. К их чести надо сказать, что они хотя бы понимали опасность и действовали очень осторожно. Они не верили истмату, для которого общество — разновидность машины, и в ней легко заменять целые блоки и агрегаты, надо только знать два-три "закона". "Матеpиалист", хотя бы и истоpический, поостеpежется даже pазобpать телевизоp, если не знает его устpойства, а общество пеpестpаивать — эка невидаль.

Истмат, выставив "неправильному" советскому строю те плохие оценки, которые подытожил Б.П.Курашвили, идейно подготовил перестройку, оправдал уничтожение "приблудного дитяти". Сегодня мы пожинаем первые плоды.

Давая свое понимание сталинизма, Б.П.Курашвили стремится непредвзято определить его роль в истории, его причины и степень неизбежности, его заслуги перед народом и травмы, которые он нанес. Автор тщательно вычистил из книги конъюнктурный антисталинизм. Он, однако, явно опасается обвинений в сталинизме и открещивается от того, что обозначил как "вульгарный сталинизм". Жаль, что он не раскрыл смысла этого ярлыка, потому что это обвинение очень распространенное, широкое и неопределимое — одно из важнейших в общественной мысли как в России, так и на Западе, особенно в среде левых.

Мне-то кажется, что это обвинение — идеологическая пустышка, вроде "русского фашизма" и антисемитизма. Чаще всего "вульгарные сталинисты" думают так же, как Б.П.Курашвили, но, вынужденные идти против течения не в академической среде, а "на улице", они просто вызывающе заостряют, огрубляют свои формулировки.

Толкование фактов, данное Б.П.Курашвили в свете истмата, логично. Именно в самой логике у меня с ним расхождения. Мы как бы видим одну и ту же историю в разном свете. И сталинизм — жгучий, прокаленный предмет истории — позволяет яснее понять, в чем же различие разных подходов. Различие, из-за которого столько копий ломается в среде оппозиции, столько непонимания и даже вражды возникает. Покажу расхождение на ряде "точек".

Истмат, предполагая существование неких "правильных" этапов развития, формаций, законов и соответствий, незаметно загоняет историка в евроцентризм. Запад подсознательно воспринимается почти как условность, как воображаемая Атлантида, где сбылись законы истмата. Все остальное (Восток) — более или менее "неправильно" и даже вряд ли имеет самостоятельную, не соотнесенную с Западом ценность.

Читаем: "Рождение социализма в России было в известном смысле одним из исторических зигзагов… Причем, бывает, зигзаги органично включаются в исторический процесс, получают свое оправдание в его широком контексте. Советский социализм стал решающей силой коалиции, сокрушившей фашизм и тем предотвратившей мрачный перелом в развитии человеческой цивилизации. Таким оказался высший смысл советского социализма". Здесь советский проект видится не как шаг в траектории России-цивилизации, он — зигзаг относительно "линейки Запада", и его "оправдание", его "высший смысл" выводится не из судьбы России, а из полезности для Запада (спас его от фашизма).

Именно в "неправильности" революции в России видит автор корни сталинизма: "Главные корни уходят в фундаментальные особенности Октября и мирового развития в первой половине ХХ века. Социалистическая революция в капиталистически недостаточно развитой стране была отягощена первородным грехом волюнтаризма". С таким видением "корней" сталинизма я не могу согласиться — они гораздо глубже. Продуктом ближнего предреволюционного времени я бы назвал именно "ленинскую гвардию" — модернизаторов России, отщепившихся от ее цивилизационного "тела". "Европейски образованные", они были, по выражению Горького, "мужикоборцами", не знавшими крестьянской России, чуждыми ей и даже враждебными. Совершенно иное дело — Сталин и "почвенные" большевики. Они представляли собой особое и глубинное течение в большевизме, порожденное буквально всей историей России. В сталинизме дышит именно тысячелетняя история, с космическим чувством Евразии, с имперским инстинктом Чингис-хана, со шрамами от хазар и тевтонов, с интригами Смуты, с Иваном Грозным и Петром, с Кутузовым и Скобелевым.

Все это как будто сжалось в три десятилетия, но это ни в коем случае не продукт этих коротких лет. А как отбросить духовную семинарию? Я думаю, роль этой подготовки Сталина еще совершенно не оценена. Б.П.Курашвили вскользь отмечает наличие у Сталина апокалиптического чувства и связывает это с изучением Евангелия. Думаю, Евангелие лишь оформило это чувство, вытекающее из мессианского восприятия времени у крестьянства. Но еще более важно, по-моему, глубокое проникновение в Ветхий Завет, которое просвечивает в политической практике Сталина. Он как будто насквозь видел своих противников — все их маневры описаны в Пятикнижии.

Вот мой главный тезис. Россия была цивилизацией, сохранившей основные черты т.н. традиционного общества, которое пережило все бури нескольких волн модернизации. Сталинизм явился выразителем огромной внутренней энергии этого общества. Причина необычной силы и успехов Сталина как руководителя в том, что он глубоко понимал и чувствовал сущность и мощь традиционного общества России — и дал им возможность претвориться в жизнь. Вместо того, чтобы подавлять и искоренять их, как поступали западники и до, и после него.

Но этого мало. Цивилизации, "атакуемые Западом", нередко порождают мощные охранительные движения и великих людей. Назову хоть такие разные явления, как Инквизиция и иезуиты в Испании, Лев Толстой и анархизм в России. Иное дело люди, которые, воплощая чувство принимающей удар цивилизации, понимают, что сохранить себя она может только через прорыв. Только обнявшись с врагом, хотя бы и в рукопашной схватке — так, чтобы перетекла в тебя его сила. Это — смертельный риск и требует огромного напряжения сил. До недавнего времени история знала два успешных прорыва такого рода: революция Мэйдзи в Японии и сталинизм. (Китай — иное дело, он может "впускать" Запад большими порциями, он защищен людской и временной несоизмеримостью, его не переварить).

Японии было легче: почти целый век она "высасывала" Запад в мирных объятьях, а после войны — как "побежденный друг", союзник против России. Сталинизм — это проект ускоренной модернизации разрушенной страны в условиях милитаризации и войны. То, что этот проект в целом был выполнен, с точки зрения "нормальных" законов невероятно. Только соотнося условия, цель и результат, можно оценивать все частные свойства сталинизма.

Б.П.Курашвили выводит природу сталинизма ("мобилизационный социализм") из жестких условий войны (подготовка — сама война — восстановление). Я же считаю, что это — лишь фон, внешние условия, в которых выявилась природа сталинизма. А природа эта задана — как задается набором генов вырастающий в конкретных внешних условиях организм — генетической матрицей российской цивилизации, которая сложилась к XV-XVI веку. Корни же еще глубже. Сталинизм порожден типом человека (и типом общества), который сформировался в Евразии за 2 тысячи лет, в том числе и всеми прошумевшими здесь войнами. Этот тип четко выявлен и описан уже Марко Поло в XIII веке ("неторговый народ").

Так по-разному видя природу, корни сталинизма, мы по-разному видим и его частные проявления. Б.П.Курашвили пишет о культе Сталина: "Культ первого руководителя — это средство управления. Да, "всего лишь" средство управления, притом довольно сильное, а временами решающее". То есть, культ Сталина представлен как чисто инструментальное средство, как бы "сконструированное" хитрым Сталиным и "принятое" доверчивым народом из-за его низкого культурного уровня. На мой взгляд, это неверно.

Культ Сталина невозможно было ни сконструировать, ни навязать. Его можно было понять и использовать как драгоценную жертву — а можно было испоганить и прожрать. Сталин был в основном на высоте, но даже не это главное, речь о самом явлении. Культ был порождением глубокого религиозного чувства, которое всегда было присуще нашей цивилизации (что прямо не связано с конфессиями). Это чувство — один из цементов, соединявших людей в народ через создание авторитетов, символов. Обычно уже в виде предания (как в фигуре Петра Великого). Но в моменты особого напряжения, при ощущении войны это чувство "работало" в режиме реального времени в виде "культа командира" — и оно буквально создавало этого командира, обязывало его соответствовать. В культе Сталина, как и Жукова, невозможно различить причину и следствие — самого командира и его культ. Разве это — всего лишь средство управления? Это все равно, что считать средством управления религию.

Взрыв энергии традиционного общества, вызванный революцией, сталинизм направил в русло развития, модернизации, прорыва — а мог уйти в махновщину. Но этот взрыв не мог быть лишь благостным, надеяться на это — детские иллюзии. Фанатизм и репрессии, самоистязание общества — оборотная сторона медали. Б.П.Курашвили с большим тактом говорит об "инструментальной стороне" репрессий, об их неотвратимости в том коридоре, по которому пошел весь проект, но сожалеет, что при этом возникла "сталинщина" — чрезмерность репрессий. Но в этом деле меру установить невозможно. Трагедией, волны которой мы переживаем и будем переживать еще неоднократно, было само это явление в целом. Если джинн выпущен из бутылки, трудно назвать "позволительное" число сшибленных голов. Лучше бы нам сегодня не меру искать, а природу явлений выяснять.

Б.П.Курашвили пишет, что фоном репрессий был "элемент массового психоза, патологического психоза". Но это — просто негодование из гражданского общества. То, что для него патология, для общества религиозного есть "страстное состояние", особый тип экстаза. Это и было одним из актов сталинизма, и отказаться от него, назвав "сталинщиной", невозможно. Такие стадии мы наблюдаем во всех мощных религиозных движениях. Вот, близкое по времени и самое рациональное — протестантизм, который по сути был новой религией, давшей основу современной западной цивилизации. Экстаз на заре этой религии вылился в сожжение в Западной Европе одного миллиона "ведьм". Можно это назвать "протестантщиной" и осудить как искажение, деформацию, преступление?

Неплодотворно "закрывать" вопрос — одни стороны сталинизма оправдывая, другие клеймя. Главное — не промотать жертвенную кровь, пролитую во спасение многих и многих поколений России. Наша историческая беда и вина в том, что кровь, уже пролитая, не была уважена и перестала служить скрепляющим общество символом. Она была именно опошлена политиканством — сначала Хрущева, потом перестройки, всеми ее Разгонами и "Мемориалами". Поэтому, кстати, и замаячила некоторая опасность повторения.

Я понимаю, что все это звучит странно для уха, привыкшего к истмату. Хотя главные черты современного (гражданского) и традиционного общества хорошо изучены, и я говорю прописные истины. Б.П.Курашвили исходит из веры в существование "правильных" норм. Он говорит, например: "смертная казнь в принципе недопустима", как будто двадцать тысяч лет люди были глупцами и просто не имели этого "верного понимания". Это очень затрудняет трактовку многих явлений сталинизма — приходится изощряться, додумывать за Сталина, спускаться в его подсознание. Я как-то писал о том, что депортация чеченцев в 1944 г. как тип солидарного наказания целого народа соответствовала мышлению и культуре того времени и места, а потому на уровне народа была более бережной репрессией, нежели демократический расстрел всех виновных индивидуумов (при этом спор шел не о вине или невиновности чеченцев, а именно лишь о типе репрессий). Б.П.Курашвили замечает, что эти соображения разумны, но они означают, что "Сталин возрождал дух варварства". То есть, опять — оценка из гражданского общества. Да, все, кто не Запад — варвары. Они уже перестали обижаться на это ругательство, но ругательства не прибавляют понимания.

Я думаю, что главная трагедия России, поднявшейся через сталинизм, была не столько в тех жертвах, которые повлек этот способ сплочения (хотя, повторяю, эти жертвы — трагедия), а в том, что из него очень трудно выйти. По самой своей природе сталинизм не указывает механизма "демобилизации". Сам Сталин об этом думал, в этом смысл его работ о языкознании и об экономических проблемах социализма. Но даже прямо поставить вопросы было в рамках сталинизма невозможно. Хрущев, не будучи на высоте задачи, не обладая мудростью, начал просто рвать, ломать всю конструкцию сталинизма. Но, учитывая сложность проблемы, я не могу согласиться с Б.П.Курашвили, который пишет: "Послесталинское развитие, завершившееся бюрократическим маразмом социализма и его крахом, не было закономерным, было исторически случайным". В том коридоре, который выбрала верхушка КПСС после смерти Сталина, наш печальный результат становился год от году вероятнее. Демобилизация сталинизма шла быстро, но при этом неизбежно временно ослабевала система, и в нужный момент нам нанесли удар. Но оба слова — и "закономерный", и "случайный" к этому результату, по-моему, неприложимы.

Насколько сложна проблема выхода из проекта, подобного сталинизму, показывает и опыт Китая, где из маоизма пришлось выходить через искусственное создание хаоса — культурную революцию. Но этот катастрофический переход успел начать сам Мао Цзедун. А продолжил Дэн Сяо Пин, оба патриоты с державным мышлением. У нас же хунвэйбинов организовали Горбачев и Ельцин — чтобы те под видом бюрократической надстройки ломали основание державы.

Очень важна сегодня для всего мирового левого движения и особенно для нашей оппозиции проблема "сталинизм и троцкизм". Ей посвящен большой раздел книги. Главные выводы я не разделяю, хотя в рамках истмата они, видимо, логичны.

Б.П.Курашвили не обнаруживает между сталинизмом и троцкизмом пропасти в главных, сущностных установках. Он видит, скорее, количественные различия. "Троцкизм — леворадикальное, временами ультралевое, экстремистское течение в коммунистическом движении; сталинизм — левоумеренное, лишь временами леворадикальное течение… В значительно большей степени, чем сталинизм, троцкизм подменяет теорию догматическим теоретизированием" и т.д. Думаю, дело совершенно не в этом. Между Сталиным и Троцким не просто пропасть, а конфликт абсолютно непримиримый, хотя в чем-то и могут быть похожи "технологии". Сталин от Троцкого дальше, чем от Корнилова, и это очень хорошо понимают троцкисты. В чем же пропасть?

Если Сталин, на мой взгляд, есть воплощение духа традиционного общества России, преодолевшего, с жертвами и потерями, все подводные камни марксизма, то Троцкий есть гений евроцентризма. Идеал Сталина — воссоздание Российской Империи в облике СССР как крепости нашей цивилизации ("строительство социализма в одной стране"). Идеал Троцкого — революция мирового пролетариата, один из вариантов "Нового мирового порядка", с непременным разрушением нашей цивилизации. Для Сталина Россия самоценна, для Троцкого — лишь плацдарм революции, горючий материал, сгораемая ступень ракеты. Переключение на "строительство России", отказ от предоставления ее как материала для мировой революции совершенно правильно рассматривалось Троцким как измена, как "сталинский термидор".

Скажу кстати, что сравнения русской революции с Великой французской, к которым так охотно прибегал Троцкий, а теперь Б.П.Курашвили и другие авторы, сильно хромают. А часто и порождают ложные ожидания. Мне не кажется, что Сталина можно уподоблять вождям контрреволюционного термидора или Наполеону, а Ельцина — Бурбону. Все у нас шло иначе. Уж если сравнивать, то Сталин — вождь победившей Вандеи, крестьянского восстания против феодалов и якобинцев одновременно. Но — с идеей прорыва в будущее, а не простого возвращения общинных земель.

Считая различия между сталинизмом и троцкизмом не слишком глубокими, Б.П.Курашвили делает оптимистический и очень важный для нас сегодня вывод о возможности союза коммунистов и троцкистов в нынешней борьбе. Даже больше, чем о возможности. Он считает, что сегодня сталинисты и троцкисты уже совместно выступают в борьбе за восстановление социализма. А "критическими ударами они обмениваются по инерции". И — поэтический образ: "Для "демократов" — могильщиков социализма и заодно убийц Отечества Троцкий не стал союзником… Будь Сталин, Троцкий и Бухарин живы, они определенно составили бы тройственный коммунистический блок".

Не могу согласиться. Поведение и "демократов", и троцкистов не подкрепляет этого оптимизма. Я считаю, что сознательные "демократы" типа А.Н.Яковлева, Ю.Афанасьева и Г.Попова генетически являются продолжением Троцкого. Неважно, что они ломают Россию под другим знаменем, что теперь Россия — не костер для революции ради Запада, а сырьевое пространство для Запада. Этот поворот менее существенен, чем отношение к самой российской цивилизации и Западу. Присущая троцкизму ненависть к "неправильной" России и уверенность, что "европейски просвещенный" авангард имеет право и обязан ее сломать — сохранились в "демократах".

Эти главные черты я вижу и в современных троцкистах, хотя флаг у них красный. Их мечта сегодня — чтобы скорее доломали остатки неправильного советского строя, после чего возникший наконец в России пролетариат начнет революцию, теперь уж в точности по законам истмата. Конечно, сам Троцкий за их губительные утопии не отвечает, но где гарантия, что сегодня он не был бы с троцкистами? Они ведь довольно верно следуют духу его учения. Поэтому если и можно надеяться на союз, он не будет более глубоким, чем союз между Сталиным и Троцким в 1917-1924 гг. А если учесть тяжесть его разрыва, то заключать такой союз сегодня надо было бы очень осторожно. Да вряд ли троцкисты его и ищут — они очень неплохо устроились в мировом левом движении и университетской элите.

("Советская Россия". Октябрь 1996 г.)

Наши интеллигенты-либералы, непривычные к долгим и "некультурным" дракам, поспешили заявить, что призрак коммунизма больше не бродит по Европе. Наполеон, хоть и плохо знал Россию, понял, что пропал, увидев "побежденную" Москву. Впрочем, не будем "говорить за всю Европу", пусть она наслаждается своей демократией и строит Великую Европейскую Стену, которая защитит ее от марокканцев, турок и румынов. Поговорим о своем, как теперь выражаются, "пространстве".

Очевидно, что "призраку коммунизма" здесь здорово накостыляли. Он как после попойки — проснулся в луже, глаз подбит, ноги не держат, кошелька нет. С кем пил, не помнит. Вроде, люди приличные, один даже юрист, диплом МГУ показывал. Но как ни сладко плакать пьяными слезами о том, как тебя надули, а надо и на себя оборотиться. Как говорят, подумать, как дошел до жизни такой. Еще вчера задавать этот вопрос было бестактно — когда судят или бьют брата, не время вспоминать его недостатки. Но если о них забыть вообще, то братца рано или поздно забьют до смерти.

Сегодня уже нельзя уклоняться от серьезного. Возникают новые партии под красным знаменем. Без понимания причин сокрушительного поражения коммунизма они в лучшем случае не устранят эти причины и позволят противнику после некоторой передышки нанести второй, уже смертельный удар. В худшем же случае они быстро превратятся в псевдокоммунистов, в марионеточные партии, которые будут выполнять очень важную роль по прикрытию антинационального режима. Ведь ясно, что уже сейчас идет лихорадочная работа по внедрению в эти партии новых горбачевых и яковлевых. Способ избежать этого указал Достоевский. В своих размышлениях и обращениях к людям надо доходить до конечных вопросов. Только так можно достичь той ясности мысли, при которой никакой "Огонек" не заморочит тебе голову.

Работа осложняется тем, что в сознание самих коммунистов была внедрена (не с подачи ли тех же яковлевых?) идея, что "было слишком много критики коммунизма". Хватит, мол, наслушались. На деле же действительной критики не было вообще — ведь ругань не в счет. Это само по себе столь удивительно, что следовало обратить на это внимание. Ведь не глупые же люди работали над разрушением СССР. Почему они так тщательно обходили фундаментальные причины нашего краха? Берегли для следующего раза — или боялись помочь нашему самоочищению?

Ведь все страшные обвинения, брошенные коммунизму — туфта, чуть ли не игра в поддавки. Ах, коррупция! Маршал-коммунист купил старый холодильник за 28 руб., какой ужас. Да что вы, — кричит другой критик — это идет еще от Ленина — уже Буденный в голодный год ел баранину, прямо шашкой отрубал. Ах, брежневские репрессии! Сажали в год по пять диссидентов, а иных даже в лечебницу. Плохо, конечно (хотя, думаю, честный психиатр и сегодня должен был бы помочь многим из тех борцов за правду). Но ведь ясно, что не из-за этой ерунды народ если и не поддержал свержение коммунистического режима, то во всяком случае проявил к его судьбе полное равнодушие. Народ ужаснулся сталинским репрессиям? Да ничего подобного. Вон сегодня самая сентиментальная часть народа, наша гуманитарная интеллигенция взахлеб требует расстреливать "нехорошие" демонстрации — можем ли мы продолжать верить, будто интеллигентам претят репрессии? И утешать себя тем, что "народ обманули" — значит вести себя именно так, как запланировали обманщики. Да уже тот факт, что можно обмануть народ, 70 лет живший в условиях "коммунистической" идеологии, говорит о глубинных дефектах этой идеологии. Одной хитрости ее врагов было бы мало — хотя был и обман, и хитрость, и многое чего еще.

Даже обвинение в неэффективности плановой экономики, в которое поверили почти все, подсунуто как приманка. Оно не выдерживает проверки, и надежд на то, что народ долго будет в него верить, умные идеологи не питают. В реальных условиях СССР (а не США или Англии) плановая экономика вплоть до 70-х годов была наиболее разумным способом ведения хозяйства, и ее демонтаж уже нанес нам такой ущерб, который никогда не перекроет гипотетическая эффективность рынка.

Разумеется, надо все эти идеологические пузыри прокалывать, добиваться ясности и в "промежуточных" вопросах, но это не устранит главных слабостей того проекта, который возник в кровавых травмах при Сталине и дегенерировал при Брежневе, породив ту самую номенклатурную элиту, которая и нанесла удар (заодно ограбив страну — в качестве гонорара за блестящую работу).

Наш анализ коммунизма и его будущей траектории важен для всех. Мир стал таков, что мы или будем жить вместе, или умрем вместе. Коммунисты должны найти свой язык для диалога с западной мыслью. Такого диалога и такого языка не было. Даже западные коммунисты говорили с нами на языке Суслова и глубоко заблуждались во всем, что касается СССР — хвалили то, чего не было или что не следовало бы хвалить, и не видели тех ценностей, которые мы действительно создали. Поэтому они оказались на мели. Но главное в том, что сейчас решается вопрос необратимого выбора пути всей человеческой цивилизации. Сильно огрубляя, я бы сказал, что перед миром два пути: или сосуществование разновидностей коммунизма — или тоталитарный и единообразный фашизм.

Так почему же рухнул брежневский коммунизм? Ведь не было ни репрессий, ни голода, ни жутких несправедливостей. Как говорится, "жизнь улучшалась" — въезжали в новые квартиры, имели телевизор, ездили отдыхать на юг, мечтали о машине, а то и имели ее. Почему же люди с энтузиазмом поверили Горбачеву и бросились ломать свой дом? Почему молодой инженер, бросив свое КБ, со счастливыми глазами продает у метро сигареты — то, чем в его вожделенной цивилизации занимается неграмотный беспризорник? Почему люди без тени сожаления отказались от системы бесплатного обеспечения жильем — ведь их ждет бездомность. Это явление в истории уникально. Мы же должны это понять.

Уже первые подходы к проблеме показывают, что анализ будет сложным. Для него не годится методология упрощенного истмата с его понятиями "объективных предпосылок" и "социальных интересов". Мы уже девять лет видим, как массы людей действуют против своих интересов, и нередко идут на смерть, ссылаясь на абсурдные причины. Явные и скрытые конфликты, приведшие к слому целой цивилизации, какой была Россия-СССР — это очень неравновесная, самоорганизующаяся система. Истмат не имел языка для описания таких систем. Но надо начать. Знаю, что многое из сказанного покажется странным. Но таковы и процессы. Слой простых причин изучен. Мы должны углубляться в область непривычного.

Я думаю, первая причина (из нескольких одинаково важных) нашего поражения в том, что в СССР все хуже удовлетворялась одна из основных потребностей не только человека, но и животных — потребность в неопределенности, в приключении. Как биологический вид, человек возник и развился в поиске и охоте. Даже крыса уходит от полной кормушки и лезет в неизвестный и опасный лабиринт. Это стремление заложено в нас биологически, как инстинкт, и было важным фактором эволюции человека. Поэтому любой социальный порядок, не позволяющий ответить на зов этого инстинкта, будет рано или поздно отвергнут. У старших поколений с этим не было проблем — и смертельного риска, и приключений судьба им предоставила сверх меры. А что оставалось, начиная с 60-х годов, всей массе молодежи, которая на своей шкуре не испытала ни войны, ни разрухи? БАМ, водка и преступность? Этого было мало. Риск и борьба были при трениях и столкновениях именно с бюрократией, с государством, что и создавало его образ врага.

Нас в перестройке увели от этого вопроса, предложив внешне похожую тему политической свободы. Но речь не о ней, эта свобода — та же кормушка. Ее сколько угодно на Западе — а дети из хороших семей идут в нарокоманы или кончают с собой. Кстати, и нехватка в СССР политических свобод — тоже ложная проблема, а значит, ложное обвинение. Были бы эти свободы — а принципиально лучше бы не стало. А если говорить начистоту, то для тех, кто нуждался в свободе, ее в СССР было гораздо больше, чем на Западе. Наш режим устанавливал вроде бы "жесткие" правила игры, но правила внешние. А в душу совершенно не лез, у него для этого и средств технических не было.

На Западе же человек бредет как в духовных кандалах. Будь ты хоть консерватор, хоть левый террорист (эти несущественные различия допускаются), твои мозги промыты до основания. Это прекрасно знают те, кому приходилось преподавать в советском и в западном университете. Я однажды в студенческом клубе рассказал то, что подслушал в Москве в очереди около винного магазина — шесть совершенно разных концептуальных объяснений вроде бы простого явления: ежегодного рытья канавы на одном и том же месте около магазина. Западные демократы не могли поверить, что где-то в мире существует такая раскованность мысли и столь развитые общественные дебаты. И это не шутка, ибо всем явлениям на Западе дается одно, разработанное на каких-то "фабриках мысли", толкование — а затем правые и левые начинают ругаться. Они расходятся по вопросу "кто виноват", но не подвергают сомнению саму модель объяснения.

А стабилен режим Запада потому, что все его жизнеустройство основано как "война всех против всех" — конкуренция. Всех людей столкнули между собой, как на ринге, и государство, как полицейский, лишь следит за соблюдением правил войны. Треть населения ввергнута в бедность и в буквальном смысле борется за существование — никаких иных приключений ей уже не надо. А остальным предложен рискованный лабиринт предпринимательства. Причем он доступен всем и поглощает страсть всех, кто в него входит, вовсе не только крупных дельцов. Старушка, имеющая десяток акций, потеет от возбуждения, когда узнает по телевизору о панике на бирже. Живущий в каморке и сдающий свою квартиру "домовладелец" волнуется, что жилец съедет, не заплатив за телефон. Разбитые в уличной толчее очки потрясают бюджет среднего человека.

А если ты сын слишком уж богатых родителей и все обычные проблемы решены — садишься после ночного клуба в свой мощный "форд" и проезжаешь при полностью выжатом акселераторе 1 км по левой стороне автострады. Тоже возникают трудности, особенно для неловких встречных водителей и их семей (профсоюзы на Западе хоронить не помогают). И при всем при этом Запад создал целую индустрию таких развлечений, в которых человек сопереживает приключение. Одно из таких захватывающих шоу — политика. Другое — виды спорта, возрождающие гладиаторство, от женских драк на ринге до автогонок с обязательными катастрофами. И побезобиднее — множество телеконкурсов с умопомрачительными выигрышами. Миллионы людей переживают: угадает парень букву или нет? Ведь выигрыш 200 тыс. долларов!

На фоне этих драм и постоянных побед и поражений жизнь советского человека с его гарантированным благосостоянием (даже если бы оно было велико!) превращается в бесцельное существование. Тошно жить, если очки стоят три рубля. Чтобы не было скучно, тебя уже нужно как минимум пырнуть ножом. Но в этой игре у нормального человека не бывает побед, одни поражения — и такая игра не привлекает и проблемы не решает. Среднему человеку жить при развитом советском социализме стало скучно. И никакого выхода из этой скуки наш проект не предлагал. Более того, он прямо утверждал, что дальше будет еще скучнее. И тут речь идет не об ошибке Суслова или даже Ленина. Тот социализм, что строили большевики, был эффективен как проект людей, испытавших беду. Это могла быть беда обездоленных и оскорбленных социальных слоев, беда нации, ощущающей угрозу колонизации, беда разрушенной войной страны. Но проект не отвечал запросам общества благополучного — общества, уже пережившего и забывшего беду.

Здесь — вечная проблема человеческого существования, и ответ найти на нее непросто. Но если ответ не найдем — регулярно будем создавать себе развлечения вроде перестройки, затем катастрофы, затем борьбы, а потом общенародного энтузиазма в "восстановлении и развитии народного хозяйства".

Чтобы разобраться в этой проблеме, полезно посмотреть, кто особенно огорчается и особенно радуется краху социализма (речь идет, разумеется, о группах, а не отдельных личностях). Огорчаются прежде всего те, кто в СССР ушел от скуки надежной жизни в какого-то рода творчество — но творчество, не нарушающее стабильности нашего традиционного общества и его режима.

Таких доступных видов творчества и связанных с ним переживаний и приключений — множество. И доступ к ним имело подавляющее большинство граждан, но только теоретически. Важнейшее творческое дело — воспитание своих детей. Вроде бы оно всем доступно, но это не так. Любое творчество — труд, и многие родители от него отказываются, сводят все к питанию. И все же, думаю, именно те, кто вложил большой труд в воспитание детей, особенно страдают сегодня. Им не было скучно, а для их творчества были предоставлены условия. Для него не были необходимы ни многопартийность, ни сорок сортов колбасы в магазине. Когда Евтушенко утверждал, что от вида западного гастронома кто-то упал в обморок, он имел в виду не нормальную советскую семью, а кого-то из своих знакомых.

Поощрял советский строй и рост личного внутреннего достояния. Вот кружки, курсы, бесплатные университеты, книги и пластинки по рублю — расти и твори (добавлялось: "на пользу обществу", но добавление это безобидное). Помню, в 1953 г. пошли мы целой группой приятелей и записались в клуб юных автомобилистов. Учили нас демобилизованные фронтовики, ездили мы на полуторках вплоть до Крыма, варили на кострах картошку и беседовали. А захотел бы, пошел в конно-спортивную школу. На Западе никто не верит, что такое бывает. Ты победи своих приятелей в конкурентной борьбе — и будешь ездить верхом в загородном клубе.

Так в чем же ошибка нашего социализма? Оставим для другого раза столкновение — сначала подспудное, а потом явное — с творческой интеллигенцией. Это — совершенно особое явление. Поговорим об основной массе населения — людях с естественным, обыденным мышлением. Ошибка социализма в том, что он принял как догму убеждение, будто все люди мечтают сделать творческое усилие и будут рады просто предоставлению такой возможности. Эта догма неверна дважды. Во-первых, не все мечтают о творчестве, у многих эти мечты подавлены в детстве — родителями, садиком, школой. Во-вторых, значительная часть тех, кто мечтал, испытали неудачу при первой попытке и не смогли преодолеть психологический барьер, чтобы продолжить.

Не далась заседлать себя лошадь, обругал конюх — и подросток плюнул и ушел, не использовал возможность, которая на Западе стоит огромных денег. Тут режим и не виноват, оказание помощи в преодолении таких барьеров — дело тонкое, а общей культуры еще не хватало. А стихийных стимулов (вроде конкуренции) не было. Так и получилось, что основная масса людей не воспользовалась тем, что реально давал социализм. Не то чтобы ее оттеснили — ее "не загнали" теми угрозами, которые на Западе заставляют человека напрягаться.

Я не верю, что стимулирование угрозой — единственный механизм, заставляющий делать усилия. Более того, этот механизм неизбежно травмирует душу и обедняет жизнь самого успешного человека. И я ни в коем случае не зову его внедрять или имитировать — это было бы полным крахом. Но надо признать как провал всего проекта советского социализма то, что он оказался неспособным создать иной, не разъединяющий людей механизм их вовлечения в напряженное творчество. А значит, сделал глубоко неудовлетворенными массу людей. Так в получившей достаток семье с низкой культурой молодые люди начинают много есть и спать до обеда — они теряют радость жизни, начинают мрачнеть и озлобляться.

Именно они и составили широкую "социальную базу" для разрушения СССР, поддержали небольшую озлобленную часть общества (которая страдала от своих неудач или от недополучения благ). Можно не считать их мотивы уважительными, но ведь речь идет также о страдающей части общества. О ней надо думать хотя бы для того, чтобы она не стала обществу мстить. Ведь действительно, советский строй не дал этой категории людей хотя бы того утешения, которое предусмотрительно дает Запад — потребительства. Как можно было запирать таких людей в стране, где нет сорока сортов колбасы! Ведь это же социально взрывоопасный материал. Или его специально у нас накапливали, чтобы взорвать СССР?

Другой крупный контингент, который радуется крушению режима — молодежь, и по вполне естественным причинам. Для нее скука губительна даже биологически. Если она длится слишком долго, то даже творчество воспитывать детей становится недоступным — детей нет. Возникает заколдованный круг. Парадоксально, но скоро мы будем наблюдать духовный рост и вспышку творческой активности молодежи, направленную на восстановление социализма, то есть, порожденную опять-таки крушением советского режима.

Конечно, наш социализм мог бы продлить свое существование, если бы более четко следовал рецептам Великого Инквизитора из легенды Достоевского. Если бы позволил людям в свободное от работы время грешить (под контролем и с регулярной исповедью) и облегчил распевание детских рок-песенок. Если бы резко увеличил производство кондитерских изделий, наладил выпуск баночного пива с надписью "завод им. Бадаева" не на русском, а на английском языке, и т.д. Ни Хрущев, ни Брежнев на это не решились, большого греха избежали. Но проблема-то осталась. Надо понять, что хотели сказать взбушевавшиеся толпы подростков (кажется, в Сыктывкаре), когда кричали: "Шоколада! Шоколада!". Ведь желание "немного праздника в будний день" — это тоже естественное желание человека, особенно молодого. Правом на образование его заменишь не для всех.

Пока что эту проблему решают "демократы". Они оставят страну в таком состоянии, что нескольким поколениям будет не до песенок и не до шоколада. Подтяни ремень и работай. Но проблема после предыдущего опыта стала фундаментальной. Если на нее не дать ответа, очень многие не захотят подтягивать ремень, а выйдут на большую дорогу. И ведь это — только первая проблема.

(Не опубликовано "Правдой" и "Советской Россией". Январь 1993 — май 1997 г.)

Одной из главных слабостей оппозиции режиму "демократов" является размытость образа будущего, к которому она поведет, придя к власти. Я даже не говорю об антисоветской части оппозиции, которая поддержала уничтожение социализма, но недовольна исполнением. Эта часть сегодня вообще помалкивает о своих идеалах — она мечтает о великой и единой капиталистической России, хотя всем очевидно, что таковой в природе существовать не может.

Поговорим о нас — тех, кто идет под красным флагом. Преодолеть режим Чубайса можно лишь в том случае, если ему будет противопоставлен иной социальный проект. Не в деталях, конечно, а в его главных чертах. Люди не могут бороться против чего-то, не имея положительного образа.

В феврале 1917 г. в России пришел к власти режим, который не предложил обществу никакого проекта. Большевики же выдвинули понятный и желанный людям проект — и образ жизнеустройства, и тип власти. И либералов просто смыло. Даже белые привлекли на свою сторону значительные силы потому, что в их планах была определенность: реставрация единой России, земля — помещикам, фабрики — буржуям. Проект для многих привлекательный, хотя в принципе недостижимый из-за его внутренних противоречий (Россию разорвал именно капитализм).

В СССР начиная с 60-х годов социализм начал утрачивать образ будущего и терять поддержку. Уже Хрущев стал перенимать критерии идеального жизнеустройства у Запада ("догнать и перегнать по потреблению…"), и среднего человека повлекло к выводу, что к этому идеалу путь Запада более надежен. Значит, надо на этот путь "вернуться". Проект Гайдара и Чубайса лег на подготовленную почву. Он ясен и осязаем, он имеет наглядную витрину. Людям предлагается конкурировать за жизненные призы. Все знают, что призы достанутся немногим, остальные потерпят крах. Но авось повезет — это так соблазнительно. Ведь каждый склонен преувеличивать свои личные возможности, особенно молодежь.

Сегодня оппозиция исходит из того, что люди, уже потерпевшие крах, откажутся от поддержки проекта Чубайса просто от возмущения. Но это не так. Да и сама критика Чубайса оппозицией непринципиальна, она направлена на дефекты и злоупотребления в исполнении программы, а не на ее суть. Попробуйте выбрать ключевые слова из экономической программы оппозиции — и из речей Ельцина, Черномырдина, Явлинского. По структуре эти наборы очень близки. "Равноправие всех форм собственности, смешанная социально ориентированная экономика и т.д.". В чем же непримиримость идеалов? Четко видна лишь разница в отношении к приватизации земли, но и здесь доводы туманны: "Если землю приватизировать, то ее у колхозов скупят". Ну и что? Купят и засеют, будем мы с хлебом. Надо же объяснить, что тут не так.

Многие уповают на магические слова "обновленный социализм". Таким будет строй жизни, когда победит КПРФ. Из документов КПРФ я лично выявить существенные черты этого строя не смог. Между советским строем и другими видами социализмов (шведский, австрийский и т.д.) существуют водоразделы и пропасти. Похоже, идеологи оппозиции их просто не видят. В чем обновление? В том, что будут частные банки и заводы? А все остальное так же, только лучше?

Вообще, равнодушие к сути советского строя (даже после его трагического краха) поражает. На съезде КПРФ были выступления, сопровождаемые аплодисментами: там-то восстановлен советский строй. В чем же это выразилось? Вот в чем: Городская Дума переименована в Городской Совет. Это не смешно, а трагично. Это не просто утрата знания об обществе, в котором мы живем (эту утрату осознал уже Андропов), а утрата даже минимума исторической памяти. Мы уже не помним, как возникали советы и в чем была суть двоевластия после февраля 1917 г., не помним смысл лозунга "Вся власть советам!", не говоря уж о смысле апрельских тезисов Ленина. Мы не помним даже смысла слова "ратуша". А ведь это и есть "Городской Совет". Что же, и в Германии XV века была советская власть? Разве в словах дело!

Понятие обновленного социализма мы должны строить. И надо низко поклониться "Советской России" за то, что она позволяет делать это на ее страницах. Задача стоит так: выявить дефекты советского социального проекта и найти способ заменить его "дефектные блоки", не повредив главную суть. Не сломав всю цивилизационную траекторию, по которой шел этот проект. Ибо в главных своих чертах она была найдена русским духовным чувством поразительно верно. Лучшей у нас не будет.

Продолжу мысль, которую начал в прошлой статье. Главные дефекты любого социального проекта в том, что он не удовлетворяет какие-то фундаментальные потребности значительных частей общества. Если обездоленных людей много и они сильны, проект под их давлением изменяется или, при достижении критического уровня, терпит крах. Давайте разберемся, кто и чем был обездолен в советском проекте. И не будем сразу расставлять оценки: мол, эта потребность разумна и достойна, а та — каприз, а вон та — порок. Сначала надо хладнокровно описать реальность.

Откуда вырос советский проект и какие потребности он считал фундаментальными? Он вырос прежде всего из мироощущения крестьянской России. Отсюда исходили представления о том, что необходимо человеку, что желательно, а что — лишнее, суета сует. В ходе революции и разрухи этот проект стал суровым и зауженным. Носители "ненужных" потребностей были перебиты, уехали за рубеж или перевоспитались самой реальностью. На какое-то время в обществе возникло "единство в потребностях".

По мере того как жизнь входила в мирную колею и становилась все более и более городской, узкий набор "признанных" потребностей стал ограничивать, а потом и угнетать все более и более разнообразные части общества. Для них Запад стал идеальной, сказочной землей, где именно их ущемленные потребности уважаются и даже ценятся. О тех потребностях, которые хорошо удовлетворял советский строй, в этот момент никто не думал. Когда ногу жмет ботинок, не думают о том, как хорошо греет пальто.

Чем же отличается крестьянская жизнь от "городской"? Тем, что она религиозна. А значит, земные потребности просты и естественны, зато они дополнены интенсивным "потреблением" духовных образов. Речь идет не о церкви, а о космическом чувстве, способности видеть высший смысл во всех проявлениях Природы и человеческих отношений. Пахота, сев, уборка урожая, строительство дома и принятие пищи, рождение и смерть — все имеет у крестьянина литургическое значение. Его жизнь полна этим смыслом. Его потребности велики, но они удовлетворяются внешне малыми средствами.

Жизнь в большом городе лишает человека множества естественных средств удовлетворения его потребностей. И в то же время создает постоянный стресс из-за того, что городская организация пространства и времени противоречит его природным ритмам. Этот стресс давит, компенсировать его — реальная жизненная потребность человека.

Вот пример. Транспортный стресс вызывает выделение нервных гормонов, порождающих особый, не связанный с голодом аппетит. Приехав с работы, человек хочет чего-то пожевать. Не нормально поесть, а именно пожевать чего-нибудь аппетитного (т.н. "синдром кафетерия"). Кажется, мелочь, а на деле — потребность, ее удовлетворение должно быть предусмотрено жизнеустройством. Если же это считается капризом, возникает масса реально обездоленных. Мать, которая говорит сыну, целый час пробывшему в городском транспорте: "Не жуй бутерброд, сядь и съешь тарелку щей", — просто не знает, что ему нужен именно бутерброд, красивый и без питательной ценности. Таких "бутербродов" (в широком смысле слова) советский строй не производил, он предлагал тарелку хороших щей.

И подобных явлений, неведомых крестьянину (и непонятных нашим старшим поколениям), в городе множество. Как мы их можем обобщить? Можно сказать, что кроме природных, биологических потребностей, для удовлетворения которых существуют вещи, человек нуждается в потреблении образов. Эти потребности не менее фундаментальны.

Сложность в том, что разделить их трудно. Многие вещи, вроде бы предназначенные для какой-то "полезной" цели, на самом деле дороги нам как образы, знаки, отражающие человеческие отношения. Старая чашка, модное платье, мотоцикл — все это образы, несводимые к материальным функциям, но они воплощены в вещах. В жизни крестьян потребность в образах в огромной степени удовлетворяется как бы сама собой — связью с природой и людьми, типом труда. В городе эта потребность покрывается производством огромного количества вещей-знаков, "ненужных" вещей.

В советское время престарелые идеологи клеймили вдруг вспыхнувший в нашем скромном человеке "вещизм". Стоявшую за ним потребность подавляли средствами государства — и она в конце концов вырвалась из-под гнета уже в уродливой форме. Наша оппозиция сегодня пошла тем же путем: Россию, мол, отличает высокая духовность, а Запад бездуховен. Это неверно, а на практике — тупик. Речь просто идет о том, что духовность может быть разной по сути и выражаться совершенно разными образами и знаками. Мы считаем, например, что любовь к деньгам — бездуховность. А для протестантов-пуритан деньги были знаком избранности, добывание их было бескорыстным и аскетическим служением Богу. Речь шла о духовности высокого накала. Обзывать их просто корыстолюбцами — значит не понять сути Запада, а значит, не суметь ему противостоять в его походе против нашего, иного типа духовности.

Огромную силу и устойчивость буржуазному обществу придало как раз то, что оно нашло универсальную (для его людей!) знаковую систему — деньги. Деньги стали таким знаком, который был способен заменить любой образ, представить любой тип отношений. Все — покупается! За деньги можно получить любую вещь-знак, удовлетворить любую потребность. В целом, общество стало безрелигиозным, но наполнилось огромным числом фетишей, (вещей-образов). Отношения людей приобрели форму отношений вещей и были ими замаскированы.

Поскольку речь шла прежде всего об образах, стало возможным наращивать их потребление с относительно малым увеличением материальной основы — пойти по пути создания "виртуальной (несуществующей) реальности". Важнейшей частью жизни стали витрины — вид вещей, которые потреблялись уже только как образы, без покупки их носителей. На Западе подавляющее большинство посетителей крупных универмагов просто ходит, разглядывая витрины, не собираясь ничего покупать. Кстати, пока Запад к этому не пришел, целых полтораста лет начальной индустриализации рабочие массы создавали себе "виртуальную реальность" сами — беспробудно пили.

Следующим шагом стала современная реклама: образ создавался прямо в пространстве, в эфире. Суть рекламы — вовсе не в информации о реальных товарах, которые человек должен купить. Главное — создание изобилия образов, они и есть "бутерброды". Только кажется, что это — отражение изобилия вещей и возможностей. Реклама — иллюзия, часть той вымышленной ("виртуальной") реальности, в которой живет человек Запада.

В перспективе этот путь ведет к опустошению человека, к утрате им связи с миром и другим человеком, к нарушению хода его естественной эволюции. Запад как "пространство фетишей" породил уже особого человека. Маркс сказал о нем: "животное хочет того, в чем нуждается, человек нуждается в том, чего хочет". На этом пути Запад зашел в тупик. Но временно он ответил на новые потребности человека и "погасил" их изобилием суррогатов. Та культура, которая была создана для производства дешевых и легко потребляемых образов, "овладела массами". Буржуазный порядок завоевал культурную гегемонию, которая и придала ему устойчивость.

Как же ответил на потребности нового, городского общества советский проект? На мой взгляд, самым неправильным образом. Большая часть потребности в образах была объявлена ненужной, а то и порочной. Это четко проявилось уже в 50-е годы, в кампании борьбы со "стилягами". Они возникли в самом зажиточном слое, что позволило объявить их просто исчадием номенклатурной касты. А речь шла о симптоме грядущего массового социального явления. Никак не ответив на жизненные, хотя и неосознанные, потребности целых поколений молодежи, родившейся и воспитанной в условиях крупного города, советский строй буквально создал своего могильщика — массы обездоленных.

В 1989 г. 74% опрошенных интеллигентов сказали, что их убедят в успехе перестройки "прилавки, полные продуктов" (так же ответили 52% опрошенных в среднем). Конечно, надо разоблачать эту подмену вещи миражом. Но ведь в том ответе выражена именно потребность в образе, в витрине. Это ответили люди, которые в целом благополучно питались, на столе у них было и мясо, и масло. Им нужны были "витамины". И сегодня многие из них, уже реально недоедая, не хотят возвращаться в прошлое с его голодом на образы.

Предпосылки для этой узости советского проекта кроются и в крестьянском мышлении партии большевиков, и в тяжелых четырех десятилетиях, когда человека питали духовные, почти религиозные образы — долга, Родины. Когда я пришел в университет, там даже некоторые преподаватели еще ходили в перешитых гимнастерках и сатиновых шароварах. У них не было потребности в джинсах, но через пять-то лет она возникла. Выход из этого состояния провели плохо. Не была определена сама проблема и ее критические состояния. В конце заговорили о "проблеме досуга", но это не совсем то, да и дальше разговоров дело не пошло. Важной отдушиной был спорт, что-то нащупывали интуитивно (стали делать первые сериалы; уже огромный успех "Семнадцати мгновений весны" должен был насторожить). Видимо, ошибочной была и ориентация на промышленное развитие в крупных городах (мегаполисах). Опора советского строя — село и малые города, их и надо было укреплять и развивать.

Но предпосылки предпосылками, а прямой причиной я считаю воздействие материализма, из которого все мысли Маркса о товарном фетишизме были, по сути, выкинуты. Остались только грубые выводы — об эксплуатации. Хотя, надо признать, Маркс не вполне разработал тему, понять его сложно. Но он хоть видел проблему, предупреждал о ней. Наша беда была не в том, что проблему плохо решали — ее игнорировали, а страдающих людей считали симулянтами и подвергали презрению. Так возникла и двойная мораль (сама-то номенклатура образы потребляла), и озлобление.

Но ведь на Марксе не кончилась мысль. Огромную работу проделал Антонио Грамши, создавший целую теорию культурной гегемонии, показал ее роль в укреплении или разрушении общества. С помощью полученного им знания разрушили СССР, а теперь укрепляют режим Ельцина-Чубайса — и работают квалифицированно. Мы же, не желая ничего слышать о том, что сделано в социальной философии после Маркса даже марксистами, беспомощны. Мы не можем ни объяснить крах советского проекта, ни защитить людей от "зомбирования", ни ясно выразить суть обновленного социализма.

Посмотрите, какая разница. Талантливый философ-коммунист в тюрьме, истратив последние силы, создает для своих единомышленников блестящую современную теорию, объясняя городское общество. Виднейшие философы и идеологи буржуазии по крупицам собрали все записки и тетради Грамши. Ежегодно ему посвящается больше десятка диссертаций в США, регулярно собираются научные конференции. Его теория положена в основу современной рекламы и, видимо, концепции телевидения. Но те, для кого он ее создавал — коммунисты — не желают о ней даже слышать. Печально.

В целом, проблема непроста. Нельзя скатываться на производство таких образов, что превращают человека в дебила, эксплуатировать секс, насилие, дешевый политический театр, как это делает Запад. Об этом предупреждал уже Достоевский. Но нельзя и экономить на этом. Ясно, что никакая страна не может создать изобилие и достаточное разнообразие образов. Но, понимая проблему, можно обеспечить их импорт так, чтобы он не разрушал нашу цивилизацию — мировой запас огромен.

В будущем, если мы выживем, задача резко облегчается тем, что старый советский проект — мобилизационный социализм — сломан. Не придется решать сложную проблему мягкого выхода из него — нас вырвали с кровью. Значит, придется не ломать, а воссоздавать советский строй в новом виде — зная уже о потребности людей не только в белках и углеводах, но и в витаминах.

(Не опубликовано. Апрель 1997 г.)