"«Консервный» завод. Рассказ." - читать интересную книгу автора (Колбасьев Сергей Адамович, Рисунки...)

говорят книжные герои в подобных случаях, и этой мысли я невольно улыбнулся.
Мне ответили на плохом шведском языке с твердым русским акцентом: "Все
в порядке".
Комната была низкая и туго набитая табачным дымом. Из четырех человек я
узнал одного. Красное треугольное лицо в очках. И сразу вспомнил, как попал
в эту комнату. Теперь обе двери были плотно закрыты.
- Что со мной случилось? - спрашиваю я. - И куда я попал?
- Кто вы такой? - вместо ответа в упор говорит очкастый.
- Из Рикссвенска, - отвечаю я, внезапно решив врать. - Швед, художник.
Зовут Бертиль Лунд. Забыл дома визитные карточки. Что с автомобилем?
- Иванов, - с запинкой отвечает молодой человек в очках. - Ваш
автомобиль разбит. Вы пробили наш дом.
Ему трудно говорить по-шведски. Однако хорошо, что я не заговорил с ним
по-русски. Его фамилия не Иванов. Это очевидно.
- Василий Иванович, - говорит Иванов желтому молодому человеку с
редкими волосами, - достань трианолу из моей аптечки.
Нога тянет и жжет, к ней привязана огромная тяжесть. По рассмотрении
тяжесть оказывается ножкой от стула и плотным бинтом. Наискось через лицо
тоже бинт, и правая половина головы ничего не чувствует.
Мне поднимают голову, и я глотаю соленый порошок. Вплотную к моим
глазам черный засаленный жилет Иванова. На нем маленькие золотые пуговицы с
двуглавым орлом и якорями. Форменные пуговицы старого флота.
- Лучше подождать, пока заснет, - говорит Иванов.
Значит, лучше не засыпать, но я не могу сопротивляться. Боль немеет, и
молочный свет становится дымным. Я слышу глухие голоса и улавливаю только
одну фразу: "Ветчина с горошком". Она повторяется. Потом кто-то сухо
смеется. Совсем как курица. Свет тухнет...
Опять та же лампа на длинном грязно-белом шнуре и тот же постоянный
дым, но комната пуста. На некрашеном деревянном столе грязная посуда. На
блюде толстый ломоть консервированной ветчины. Конечно, с горошком.
И я чувствую, что она имеет какое-то особое значение.
Дверь открывается, и я сразу закрываю глаза.
- Спит, - слышу голос Иванова.
Звенят тарелками. На столе знакомый свист самовара. Это, несомненно,
русские эмигранты.
- Хороший моральный эффект, - говорит один. - Но хватит ли силы у
вещества?
- Оно совсем недавно изобретено, - отвечает другой голос, низкий и
дребезжащий. - Осборн говорит, что в лаборатории их министерства... - И
голос обрывается.
Я слышу мягкие шаги, и вдруг прямо в ноздри и рот лезет удушливый дым
плохого табака.
Чихать во сне нельзя. Я издаю довольно естественный стон, мотаю
головой, со страшным усилием сдерживаюсь и, уже проснувшись, чихаю.
Надо мной внимательные очки Иванова: он ласково спрашивает по-русски:
- Как почивали?
Отвечаю голосом попугая:
- Как пошиваете, карошо.
И, подумав, добавляю:
- Водки.