Алану Рикману и Матвею Мишталю – лучшим в своей игре.

Отпуск – это функция, монотонная, ограниченная сверху и снизу, а потому, имеющая предел, стремящийся к последнему дню. Или: в отпуске всегда найдётся хотя бы один день, который окажется последним. Докажем от противного. Допустим, такого дня нет, но тогда последовательность дней расходится…Господи! Что за чушь! Только в кошмарном сне… И-ме-нно. Во сне. Будильник надорвался, охрип и теперь непонятно, икает он или тикает.

Последний день отпуска был вчера.

Не то, чтобы на службу идти было неприятно. Скорее как-то странно после почти двух месяцев относительной свободы от навязчиво привычного уклада жизни. Во всяком случае, хочется мне или нет ­– не вопрос. Возвращение из отпуска – есть осознанная необходимость, а, стало быть, свобода не отменяется, а приобретает свойства функции, ограниченной… О-о-о! Нет! Нет! Кофе, где мой кофе? Я еще сплю, я не человек. Точнее, человек, но какой-то другой.

Странно, но мерное урчание кофемолки действует более эффективно, чем истеричные вопли будильника. Уши проснулись это уже я! С добрым утром, Анна, прочь скорей с дивана, открывайся ванна, капает из крана. Да, опять капает, а все сантехники – двоечники. С краном я вечером сама разберусь. Может быть.

Чем хороша знакомая дорога? С одной стороны ты можешь думать о чём-то своём, ноги всё равно приведут к конечной цели, а с другой… С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ДОРОГИ. Всегда можно увидеть что-то удивительное, что не разглядел бы в стремительной смене впечатлений незнакомого пути. Воздушный шарик, зацепившийся за водосточную трубу, отчаянно борется со своей вынужденной привязанностью. Ему бы лететь в небесах, но порыв бросил его к этому дому, этому алюминиевому поясу на изящном изгибе водостока, и теперь ему осталось только медленно терять своё естество, пока… Ладно, не важно.

А ещё, это бывало, наверное, с каждым, когда в сумраке толпы вдруг неизвестно откуда взявшийся свет отметит одно единственное лицо, даже не само лицо, а его отражение в стекле затемнённой витрины. На миг. И ты понимаешь, что уже никогда не увидишь его снова, и, скорее всего, забудешь. Но сейчас у тебя есть шанс, хотя бы мысленно, развить какую-нибудь тему, прикоснуться к чужой, придуманной жизни, прожить её, как свою и вдруг протрезветь на пороге истинной цели, то есть перед дверью любимой школы. Возможно, грёзы и впрямь сродни алкогольному опьянению. Они невероятно притягательны, и мы возвращаемся к ним при каждом удобном случае, когда идем знакомой дорогой. И пусть пробуждение приносит страдание. Здравствуй, родная дверь, почти между мирами.

С чем можно сравнить работу школьного учителя? Представьте себя орнитологом на птичьем базаре. Нет, это тоже требует дополнительных комментариев. Тогда, быть может, вы смотритель Ниагарского водопада с обязанностью отслеживать весь попадающий в него мусор, и, по возможности, его, то есть мусор, устранять. А теперь вообразите, вы пришли на службу, а водопада нет, и вместо рёва воды на ваши уши обрушивается тишина. Она тут же даёт команду в мозг: «Что-то не так!». Однако паника сменяется чудной смесью облегчения с разочарованием. Просто до первого сентября ещё неделя, и Ниагарский водопад на каникулах.

– Здравствуйте. Анна Анатольевна, рада вас видеть.

– Добрый день, Наина Глебовна.

– Совещание, как вы, несомненно, знаете, уже через час, но мне хотелось бы кое-что прояснить заранее.

– Да, я вас слушаю.

– У нас опять проблема с классным руководством в одиннадцатом – первом. Зная ваше отношение к этому классу, я бы вам могла рекомендовать его в качестве курируемого.

Директор наш обычно ничего не просит и даже не рекомендует – она приказывает, и все возражения имеют силу не более жужжания назойливой мухи, – в лучшем случае вам удастся вовремя вылететь из поля действия убедительных её аргументов. Рекомендации, стало быть, да ещё в таком мягком обрамлении – вещь необычная, непредсказуемая, следовательно, опасная. Никаких компромиссов.

– Вы же знаете, у меня есть класс, и я не могу, при всей любви к единичке, оставить его.

– Не беспокойтесь. Я не ждала другого ответа. Мой вопрос был простой формальностью. Итак, через час в учительской.

Пустые кабинеты, дремлющие в ожидании начала уроков, содержат в себе нечто таинственное. Как будто следы прошлого и будущего переплелись, создав пустоту настоящего. Но эта пустота неустойчива, в ней гораздо больше напряжения, чем в заполненности. Потенциальная энергия пустоты побуждает к действию. Начнём с самого простого, тривиального и, скорее всего, ненужного. С разбора прошлогодних тетрадок с творческими работами. Иногда встречаются шедевры достойные отдельного издания «Тысяча самых невероятных сочинений». Физико-математический лицей навязывает свои порядки, создаёт особенные условия и приучает к своеобразным оборотам речи. Например, в сочинениях, скажем, о своеобразии поэтических приёмов Блока, каждая вторая работа начинается фразой: «Допустим, что…» или «Примем, что…». Оборот «Отсюда следует…» хорошо, если пишется словами, а не математическими символами. Самое замечательное – заключение «Что и требовалось доказать», встречается почти у каждого.

Надо же, у меня остались ещё с первой четверти прошлого года три листочка, вложенные один в другой: опусы неразлучной троицы из той самой единички, которую … нет, даже не думать, у меня свой класс.

Хотелось хоть как-то увлечь лицеистов Островским. Пьеса «Гроза» в матшколе, разумеется, не бестселлер, но писать монологи от лица персонажей им в принципе нравилось. Однако, в данном случае они, в некотором смысле, превзошли все мои ожидания. Половина работ имела один общий первоисточник, при желании вполне обнаруживаемый, были ещё монологи девочек, – в смысле Кабанихи. Но эти три, – просто психологические портреты авторов. Первая – сухая, логичная, – ни эмоций, ни чувств, ни единой орфографической ошибки. Десять строк компьютерной программы, имеющей некоторое отношение к Борису. Вторую можно было читать только между строк: «Не мучайте меня, поставьте «три» и больше не отвлекайте всякими глупостями от серьёзных и важных дел». Третье же. … Этот ребёнок умеет удивлять. Ещё перед выполнением работы он умудрился с моего соизволения, (сама не понимаю, как) чуть-чуть изменить задание, и писать монолог читателя,– ну да, один из наиболее второстепенных персонажей, по его же собственному высказыванию. Я не стала оценивать эту работу.

«Мне глубоко безразличны все эти вымышленные герои с их мелкими страстями и пустыми душами. Они не способны ни страдать, ни верить, ни быть смиренными, ни гордыми. Мир их ничтожен, разум мёртв, и мне нечего сказать от лица ни одного из них». Вот так. Что делать учителю литературы, который в глубине души иногда думает так же? Игра идёт не по правилам. Или наоборот: самое главное правило учителя – позволить ученику, не боясь, высказать любую мысль. Позволить себе не навязать своих идей, не придавить авторитетом или, хотя бы, не ограничить сверху оценкой.

О, возлюбленные нами, всемогущие оценки! Мы их получаем при рождении: тест на количество верно показанных рефлексов, – и ты уже потенциальный двоечник или отличник по жизни. И, чем ты становишься старше, тем тяжелее вырваться из окружения проставляемых баллов. Мир рабов, где мотивацией любой деятельности служит стимул – оценка. И мы – учителя, следующие после педиатров, выращиваем полноценных его жителей. Оценка – предмет бесконечных споров на педсоветах.

– Давайте их отменим вообще.

– Тогда кто же учиться будет?

– Ходили же за Аристотелем ученики без всяких оценок.

– Ну, мы тут не Аристотели!

А кто? Если не Аристотели, то, что мы здесь делаем? Пытаемся научить тому, чему нас учили? Теми же методами, только с учетом собственного опыта ученичества, не очень– то блестящего и, увы, всякое бывало, не всегда честного. Не давая права юному гению выбирать то, что ему действительно нужно, а посредственности оставаться честной посредственностью. Да и кто, опять же, оценит, кто гений, а кто нет.

О чём думаешь, учитель? Скажи правду, интересен тебе самому твой предмет? Считаешь ли ты его самым важным, красивым, веришь ли, что без науки, которую ты преподаёшь, не выжить? Если нет – уходи! Если да, – ученики сами придут к тебе, и между вами не будет ни стимулов, ни оценок, а только распахнутые двери бесконечных миров. И все эти мысли, разумеется, не вслух, а про себя. Именно, что про себя…

IV

Конец октября, начало ноября – время максимального погружения в осень. Кто уже не имеет сил ни на смирение, ни на деяние, начинает подводить итоги, которые, каковы бы ни были, являются неутешительными для самого подводящего, так как, что бы ни толкнуло нас к переоценке собственного жизненного опыта – это всего лишь попытка остановить время. Так проявляется кризис среднего возраста. Бывает иначе. Погружение в осень, как, впрочем, и в любое другое время года, всего лишь частное проявление бытия, и притом, весьма незначительное. Ибо, если жизнь воспринимается, как целая, не разбиваемая на этапы, точка многомерного пространства, то нет надобности в подведении итогов, ценности не имеют смысла, а значимо лишь целеположение, имеющее свойство изначально заданного параметра. Можно подумать, что подобное восприятие пути несколько механично и лишает идущего возможности видеть и впитывать всю многогранность окружающего, исключает развитие духа. Однако это лишь поверхностный взгляд на странную, редко встречаемую в человеческой расе, лишённую дискретности, форму самовыражения. Мы, конечно, говорим, что понимаем поэта позапрошлого века, чьи стихи могут быть восприняты только сегодня, учёного, потратившего всю свою жизнь на доказательство единственной теоремы, схимника, живущего молитвами обо всём мире. В глубине сознания считаем их, в лучшем случае, исключениями из общих правил, а образ их жизни неприемлемым для себя. Наша же, насыщенная событиями и многосторонней кипучей деятельностью, жизнь кажется им никчёмной суетой, если нам удаётся тем или иным способом обратить на себя их внимание. Между тем, их так мало среди нас, что они редко встречают себе подобных. Правда, это неверное утверждение – подобных среди них нет.

Павел поднимался из глубины подземки, как из недр собственного подсознания. Что извне могло привлечь его внимание и нарушить тщательно рассчитанное равновесие? Выходя из метро, он почти столкнулся с Богданом. С полминуты они стояли друг против друга, но подросток только приветливо улыбался, и Павел с удивлением для себя почувствовал досаду на не желающего первым заговорить мальчишку. Вопросов очевидно не предусматривалось, и, как это обычно делают при малоприятном знакомстве, Павел сухо кивнул и зашагал своей дорогой. Ему предстояла встреча с человеком, много лет считавшимся его другом. Так оно, вне всяких сомнений и было, так как Виктор единственный из всего их университетского выпуска не только не завидовал таланту Павла, а искренне восхищался им. И, видя, как ему казалось, некую уязвимость гения, счёл своим долгом всячески опекать его и оберегать. Ещё будучи студентами, они начали работу над совместным проектом. Павел генерировал идеи, находил оригинальные решения, руководил экспериментом, а Виктор делал точные расчёты, аккуратные замеры и занимался оформительско-пробивной рутиной. При этом Павла устраивала более чем компетентная помощь коллеги, к тому же общение с Виктором – человеком умным, тактичным и честным, ему было приятно. Это была мудрая дружба двух людей, уважающих самих себя. Они уже много лет бились над одной проблемой, решение которой могло бы полностью изменить представление людей об окружающем мире. Но на то она и была проблема. Каждый раз, когда им казалось, что решение найдено, менялось их собственное мнение о существе вопроса. Виктор, шутя, придумал абсурдное название данному явлению: синдром обратного фрактала.

В конце лета, когда один из них уединялся с ноутбуком в каком-нибудь глухом уголке парка, другой ездил в столицу для согласования административно-научных вопросов. Откуда вернулся с весьма заманчивыми предложениями, которые Павла, как того и следовало ожидать, нисколько не интересовали.

– Да пойми ты, наконец – говорил ему Виктор ещё в начале сентября – это же новые перспективы, новые возможности.

– Угу.

– Ну, извини, выразился банально. Зато по существу.

– Угу – усмешка получилась весьма красноречивой.

– Послушай, с чего ты взял, что проблема, с которой мы бьёмся уже более двадцати лет, вообще разрешима?

– Я это знаю.

– Да ну? Ты нашёл решение?

– Почти.

– Ах, прости, ты уже в который раз почти нашёл решение?

–Да.

Общение было чудным. Виктор нервно носился по комнате, за ним с любопытством и нахальным состраданием наблюдал рыжий огромный котище, а его хозяин, уютно развалясь в кресле, массировал ноутбук.

–Ты когда-нибудь оторвёшься от клавиатуры?

– Когда-нибудь.

– Сейчас!

– Ни за что.

– У твоего компа уже оргазм.

– А у меня ещё нет.

– У тебя его никогда не будет. Ты – монстр. Ладно.

Виктор сел к компьютеру, и через пару минут тишины, нарушаемой нестройным дуэтом клавиатур, у Павла на экране появилась улыбка Чеширского кота, которая томно произнесла:

– Вам пришло письмо.

– Удалить.

– Нет, ты прочтёшь, зараза.

И улыбка стала появляться перед Павлом с навязчивостью маньяка.

– Ну, что ты хочешь, чтобы я потратил всё своё время на ерунду?

– Это не ерунда. Это перспективная тема и, если хочешь, деньги.

– У меня уже есть перспективная тема, которая нас, по-моему неплохо кормит.

– Ага, только не в нашей стране. Статьи в иностранных журналах, лекции в Оксфорде… Может нам вообще уехать?

– Зачем?

– Даос хренов. Ты меня достал.

Павел, улыбаясь, поднял голову и первый раз за весь вечер посмотрел в глаза Виктору.

– Ага! – заорал тот – Всё-таки я тебя достал! Я удостоен взгляда его фрактально-ректального величества! Но я уже выдохся на сегодня. Всё пока.

В течение последующих двух месяцев Виктор мало преуспел в попытках заинтересовать Павла новыми идеями, но надежда или что-то другое его не оставляла. Вот и сейчас он собирался продолжить свой натиск, тем более, что столица торопила, и появились новые аргументы, говорящие о необходимости прислушаться к её мнению.

У Павла, однако, были иные планы.

Они встретились в кафе на углу, недалеко от дома Павла. Здесь варили замечательный, пожалуй самый лучший в городе, кофе, и негромко звучала приятная музыка, вполне удовлетворяющая вкусу двух друзей. Девушки, работающие в кафе, уже давно изучили все кулинарные предпочтения Павла, к тому же они его особо выделяли среди других посетителей: он был всегда вежлив, улыбчив, правда, мало общителен, но зато невероятно похож на одного английского актёра. Павел хорошо знал, о чём они перешёптывались, поглядывая на него из-за стойки, но, против обыкновения, его это не раздражало, а, напротив, он охотно использовал симпатии девушек в своих гастрономических интересах. Кофе был превосходным.

Несколько минут друзья молча наслаждались. Они уже так хорошо изучили друг друга, что простые жесты, – такие, как помешивание ложечкой в чашке, поворот головы и взгляд куда-то в сторону, говорили больше, чем ничего незначащие расспросы о делах и самочувствии

– Расслабься.

– Ага, сейчас. Ты же меня не слышишь!

– Слышу.

– Только не слушаешь!

– Скажи что-нибудь по делу.

– По делу? Я уже более двух месяцев не говорю, ору по делу. Ты же глухой, упёртый…

– Расслабься.

– К тому же расслабленный… Они не будут ждать вечно. Свято место пусто не бывает.

– Свято?

– А то, чем мы занимаемся – безгрешные игры младенцев?

– В сравнении с играми твоих взрослых мальчиков…

– А ты задумывался, что будет, если мы вообще найдём чёртово решение? Куда полетит весь наш мир?

– Приблизительно туда же, куда летит небоскрёб, когда в нём где-то открыли форточку.

– Слышал? Есть мнение, что фантасты – провидцы, а они придерживаются иной точки зрения.

– Все твои фантасты исповедуют мировую религию, куда более мощную, чем христианство – homo-центризм.

– То есть?

– Это, когда Бога находят в себе, а не себя в Боге.

– Так ты у нас религиозен. С каких пор?

– С самых ранних, но это никого не касается, надеюсь.

– Это? Не касается.

– Смотри – Павел достал ноутбук – даже, если целый народ, небольшая страна, найдёт этот выход, процесс мало отразиться на окружающих. Небольшой участок земли просто исчезнет. Без материальных следов.

– Атлантида?

– Возможно. Я уже знаю как. Но не знаю где, и что там.

– А если – гибель?

– Нет. Точно, нет. Не для сознания.

– Ха – ха. Оттуда ещё никто не возвращался…

– Сказал эмбрион эмбриону. Известный анекдот. Но я подозреваю…

– Что?

– Нет, пока рано. Нужны ещё более точные расчеты. Брось ты свой столичный флирт. Делом займись. Мне без тебя не справиться.

– Делом займусь и флирт не брошу. Там, между прочим все наши.

– Кто?

– Славка, Генка, Лёнька.

– Лёнька же уехал.

– А теперь он ТАМ. Подумай.

– Я уже подумал.

– Этот процесс должен быть перманентным.

– И тебе того же.

– Между прочим, мы там могли бы заниматься и этим.

Павел резко повернул голову и серьёзно, очень внимательно посмотрел в глаза Виктору. Вертикальная морщинка посредине между бровями стала глубокой, придав лицу и впрямь злодейское выражение.

– И этим? Или, просто этим? Но там?

– Нет, Паш, Их это, вообще мало интересует.

– Сомневаюсь.

– Им нужны вещи, имеющие быстрое практическое применение. Здесь и сейчас – основной принцип.

– А теперь прикинь, что им даст открытие…

– Вот и забей на него!

– Никогда!

Они уже шли по улице к дому Павла.

– Твоё рыжее чудовище в логове?

– Не знаю. По-моему, у него обо мне больше информации, чем у меня о нём. Тебе– то он зачем?

– Он мне незачем. У меня на него аллергия. На его наглую рожу. Как там его – Роки, Родя?

– Ронхул, его зовут Ронхул.

– Где ты-то это имя взял?

– Прочитал в электричке, у соседки через плечо.

– Лучше б ты весь роман прочитал. «Гнёзда Химер» называется. Как раз по теме.

– А я прочитал. Вполне подходящий роман для клички кота.

– Толстокожий монстр, чем тебя пронять-то можно?

– Точно и быстро сделанными расчетами.

– Бесчувственное животное. Моллюск головоногий.

– Ага – аммонит.

Кот был дома.

– Слушай, ты его, насколько я помню, кормил последний раз в конце августа. Чего он такой жирный?

– Он свободный.

– Тогда ты чего такой худой?

Павел шутя взял Виктора за лацканы пальто и прижал к стене.

– Мои интересы отличаются от интересов моего кота, как, возможно, и от твоих.

– Это ты шутил, да?

– Да. К работе! – Интонация в голосе Павла больше напоминала призыв к дуэли, нежели приглашение к плодотворной мирной деятельности, оттого и возымела ожидаемый эффект в виде проявленного энтузиазма. Они не заметили наступления утра, пропустили отчаянные вопли будильника и пару безнадёжных телефонных трелей. Виктор, подняв наконец глаза от монитора, увидел посветлевшие окна, что в ноябре символизировало приближение полдня. С воплем: «То – жаворонок был!» – он ринулся в прихожую. Павел, потягиваясь, вышел следом.

– Да, кстати, – Виктор заговорил слегка неуверенно – Катерина тоже будет работать там. С двадцать пятого декабря. Ей потребовались какие-то формальности с разводом. Ты чего?

Девочки в кафе были бы в восторге. Более зверского выражения не было даже на лице шерифа Ноттингемского, когда Робин Гуд вмешался в его личную жизнь.

– Женщины меня не интересуют.

Но эти ледяные слова Виктор услышал уже этажом ниже.