"LOVEЦ" - читать интересную книгу автора (Кулешова Сюзанна)

Алану Рикману и Матвею Мишталю – лучшим в своей игре.


Отпуск – это функция, монотонная, ограниченная сверху и снизу, а потому, имеющая предел, стремящийся к последнему дню. Или: в отпуске всегда найдётся хотя бы один день, который окажется последним. Докажем от противного. Допустим, такого дня нет, но тогда последовательность дней расходится…Господи! Что за чушь! Только в кошмарном сне… И-ме-нно. Во сне. Будильник надорвался, охрип и теперь непонятно, икает он или тикает.

Последний день отпуска был вчера.

Не то, чтобы на службу идти было неприятно. Скорее как-то странно после почти двух месяцев относительной свободы от навязчиво привычного уклада жизни. Во всяком случае, хочется мне или нет ­– не вопрос. Возвращение из отпуска – есть осознанная необходимость, а, стало быть, свобода не отменяется, а приобретает свойства функции, ограниченной… О-о-о! Нет! Нет! Кофе, где мой кофе? Я еще сплю, я не человек. Точнее, человек, но какой-то другой.

Странно, но мерное урчание кофемолки действует более эффективно, чем истеричные вопли будильника. Уши проснулись это уже я! С добрым утром, Анна, прочь скорей с дивана, открывайся ванна, капает из крана. Да, опять капает, а все сантехники – двоечники. С краном я вечером сама разберусь. Может быть.

Чем хороша знакомая дорога? С одной стороны ты можешь думать о чём-то своём, ноги всё равно приведут к конечной цели, а с другой… С ДРУГОЙ СТОРОНЫ ДОРОГИ. Всегда можно увидеть что-то удивительное, что не разглядел бы в стремительной смене впечатлений незнакомого пути. Воздушный шарик, зацепившийся за водосточную трубу, отчаянно борется со своей вынужденной привязанностью. Ему бы лететь в небесах, но порыв бросил его к этому дому, этому алюминиевому поясу на изящном изгибе водостока, и теперь ему осталось только медленно терять своё естество, пока… Ладно, не важно.

А ещё, это бывало, наверное, с каждым, когда в сумраке толпы вдруг неизвестно откуда взявшийся свет отметит одно единственное лицо, даже не само лицо, а его отражение в стекле затемнённой витрины. На миг. И ты понимаешь, что уже никогда не увидишь его снова, и, скорее всего, забудешь. Но сейчас у тебя есть шанс, хотя бы мысленно, развить какую-нибудь тему, прикоснуться к чужой, придуманной жизни, прожить её, как свою и вдруг протрезветь на пороге истинной цели, то есть перед дверью любимой школы. Возможно, грёзы и впрямь сродни алкогольному опьянению. Они невероятно притягательны, и мы возвращаемся к ним при каждом удобном случае, когда идем знакомой дорогой. И пусть пробуждение приносит страдание. Здравствуй, родная дверь, почти между мирами.

С чем можно сравнить работу школьного учителя? Представьте себя орнитологом на птичьем базаре. Нет, это тоже требует дополнительных комментариев. Тогда, быть может, вы смотритель Ниагарского водопада с обязанностью отслеживать весь попадающий в него мусор, и, по возможности, его, то есть мусор, устранять. А теперь вообразите, вы пришли на службу, а водопада нет, и вместо рёва воды на ваши уши обрушивается тишина. Она тут же даёт команду в мозг: «Что-то не так!». Однако паника сменяется чудной смесью облегчения с разочарованием. Просто до первого сентября ещё неделя, и Ниагарский водопад на каникулах.

– Здравствуйте. Анна Анатольевна, рада вас видеть.

– Добрый день, Наина Глебовна.

– Совещание, как вы, несомненно, знаете, уже через час, но мне хотелось бы кое-что прояснить заранее.

– Да, я вас слушаю.

– У нас опять проблема с классным руководством в одиннадцатом – первом. Зная ваше отношение к этому классу, я бы вам могла рекомендовать его в качестве курируемого.

Директор наш обычно ничего не просит и даже не рекомендует – она приказывает, и все возражения имеют силу не более жужжания назойливой мухи, – в лучшем случае вам удастся вовремя вылететь из поля действия убедительных её аргументов. Рекомендации, стало быть, да ещё в таком мягком обрамлении – вещь необычная, непредсказуемая, следовательно, опасная. Никаких компромиссов.

– Вы же знаете, у меня есть класс, и я не могу, при всей любви к единичке, оставить его.

– Не беспокойтесь. Я не ждала другого ответа. Мой вопрос был простой формальностью. Итак, через час в учительской.

Пустые кабинеты, дремлющие в ожидании начала уроков, содержат в себе нечто таинственное. Как будто следы прошлого и будущего переплелись, создав пустоту настоящего. Но эта пустота неустойчива, в ней гораздо больше напряжения, чем в заполненности. Потенциальная энергия пустоты побуждает к действию. Начнём с самого простого, тривиального и, скорее всего, ненужного. С разбора прошлогодних тетрадок с творческими работами. Иногда встречаются шедевры достойные отдельного издания «Тысяча самых невероятных сочинений». Физико-математический лицей навязывает свои порядки, создаёт особенные условия и приучает к своеобразным оборотам речи. Например, в сочинениях, скажем, о своеобразии поэтических приёмов Блока, каждая вторая работа начинается фразой: «Допустим, что…» или «Примем, что…». Оборот «Отсюда следует…» хорошо, если пишется словами, а не математическими символами. Самое замечательное – заключение «Что и требовалось доказать», встречается почти у каждого.

Надо же, у меня остались ещё с первой четверти прошлого года три листочка, вложенные один в другой: опусы неразлучной троицы из той самой единички, которую … нет, даже не думать, у меня свой класс.

Хотелось хоть как-то увлечь лицеистов Островским. Пьеса «Гроза» в матшколе, разумеется, не бестселлер, но писать монологи от лица персонажей им в принципе нравилось. Однако, в данном случае они, в некотором смысле, превзошли все мои ожидания. Половина работ имела один общий первоисточник, при желании вполне обнаруживаемый, были ещё монологи девочек, – в смысле Кабанихи. Но эти три, – просто психологические портреты авторов. Первая – сухая, логичная, – ни эмоций, ни чувств, ни единой орфографической ошибки. Десять строк компьютерной программы, имеющей некоторое отношение к Борису. Вторую можно было читать только между строк: «Не мучайте меня, поставьте «три» и больше не отвлекайте всякими глупостями от серьёзных и важных дел». Третье же. … Этот ребёнок умеет удивлять. Ещё перед выполнением работы он умудрился с моего соизволения, (сама не понимаю, как) чуть-чуть изменить задание, и писать монолог читателя,– ну да, один из наиболее второстепенных персонажей, по его же собственному высказыванию. Я не стала оценивать эту работу.

«Мне глубоко безразличны все эти вымышленные герои с их мелкими страстями и пустыми душами. Они не способны ни страдать, ни верить, ни быть смиренными, ни гордыми. Мир их ничтожен, разум мёртв, и мне нечего сказать от лица ни одного из них». Вот так. Что делать учителю литературы, который в глубине души иногда думает так же? Игра идёт не по правилам. Или наоборот: самое главное правило учителя – позволить ученику, не боясь, высказать любую мысль. Позволить себе не навязать своих идей, не придавить авторитетом или, хотя бы, не ограничить сверху оценкой.

О, возлюбленные нами, всемогущие оценки! Мы их получаем при рождении: тест на количество верно показанных рефлексов, – и ты уже потенциальный двоечник или отличник по жизни. И, чем ты становишься старше, тем тяжелее вырваться из окружения проставляемых баллов. Мир рабов, где мотивацией любой деятельности служит стимул – оценка. И мы – учителя, следующие после педиатров, выращиваем полноценных его жителей. Оценка – предмет бесконечных споров на педсоветах.

– Давайте их отменим вообще.

– Тогда кто же учиться будет?

– Ходили же за Аристотелем ученики без всяких оценок.

– Ну, мы тут не Аристотели!

А кто? Если не Аристотели, то, что мы здесь делаем? Пытаемся научить тому, чему нас учили? Теми же методами, только с учетом собственного опыта ученичества, не очень– то блестящего и, увы, всякое бывало, не всегда честного. Не давая права юному гению выбирать то, что ему действительно нужно, а посредственности оставаться честной посредственностью. Да и кто, опять же, оценит, кто гений, а кто нет.

О чём думаешь, учитель? Скажи правду, интересен тебе самому твой предмет? Считаешь ли ты его самым важным, красивым, веришь ли, что без науки, которую ты преподаёшь, не выжить? Если нет – уходи! Если да, – ученики сами придут к тебе, и между вами не будет ни стимулов, ни оценок, а только распахнутые двери бесконечных миров. И все эти мысли, разумеется, не вслух, а про себя. Именно, что про себя…


III

Балует солнце редко в октябре,

Но этот год какой-то очень странный.

Не заживая, клёнов рдеют раны,

Берёзы в злате, ивы в серебре.

Душа не по-осеннему шалит,

А сердце, несомненно, просит встряски.

И города гранитный монолит

Похож на замок, выросший из сказки.


Октябрь, однако, незаметно сменился ноябрём, и появилось ощущение, что природа этой осенью за календарём не успевает. Думать с возрастом, что время, простите, ускорило свой бег, слишком банально, а потому не будем. Мы живём в соответствии с природой, и нам до зимы ещё, Бог даст, далеко. Каникулы после первой четверти я всегда проводила с учениками, разъезжая по стране и даже за рубежом, но в этот раз захотелось остаться дома со своими книгами, мыслями, стихами, вечной клепсидрой в ванной, всегда готовым к еде, игре и ласкам котом и самой собой, если получится, или захочется. Если я вообще готова общаться сама с собой. Может быть, имело смысл уехать.

Итак, озвучим и одвижем пространство. Телевизор не вдохновляет. Ладно, я хорошо знаю, чего хочу. Мне нужно посмотреть второй раз фильм, так удачно забытый дома до каникул. Не второй. Не важно. Ну и что меня так привлекает? С точки зрения кинематографа он, безусловно очень хорош, но это же не совсем твой любимый жанр. Почему, очень философский, затрагивает… Да не это тебя затрагивает. Ты хочешь снова увидеть знакомое лицо актёра, как там его? Стоп! Во-первых, ты уже хорошо выучила, как его там, а во-вторых, кто привлекает тебя: герой – вряд ли – он весьма малосимпатичный тип. Но, как ни странно, не лишён обаяния. Нет, это исполнитель не лишён обаяния! То есть получается, что я, по образу и подобию пресловутой Светки, влюбилась в актёра, только очень удобно и безопасно. Ничего не нужно делать, поскольку эта любовь обречена изначально. По всем пунктам. Пункт первый – мы живём в разных странах, пункт второй – встреча практически невозможна, пункт третий – даже в случае встречи, всё равно никаких шансов. И так далее. Хватит. Дело не в актёре. Дело в отражении в тёмной витрине. И чужой жизни, выдуманной тобой, когда ты шла своей знакомой дорогой. Лучше было уехать. О, телефон, спаситель душ, мой спор внутри меня нарушь . Как вовремя он зазвонил!

– Алло!

– Ты чего, дома сидишь? – гениальный вопрос.

– А ты звонишь в надежде, что меня нет?

– Да ладно тебе, блюстительница слова. Пора привыкнуть к современным идиомам.

Ну да, речевой идиотизм облагораживаем и называем идиомами.

– Я просто хотела, если ты никуда не уезжаешь, позвать тебя в гости. Будут в основном наши, лицейские, ну еще пара-тройка интересных людей.

– Пара – я понимаю, а тройка – это как?

– Заткнись! Ты придёшь? Чего молчишь? Ладно, не затыкайся, отвечай.

– Я просто думала, идти ли.

– Идти!

– Хорошо.

– Умница. Завтра в девятнадцать у нашего метро.

Пойду. Только сначала встречусь с Богданом и верну диск.

– Алло, здравствуй, это Анна Анатольевна, я бы хотела отдать тебе фильм.

– Вам понравилось?

– Очень неоднозначно, ты был прав.

Я рассказала всё, что думала об этом фильме и тенденциях современного искусства.

– Давайте, вы нам урок проведёте на эту тему. А я подготовлю доклад про средневековую легенду о Носферату. Между прочим, один из наиболее сексуально привлекательных персонажей того времени.

– Ладно. Заодно поговорим о долге художника и уровне произведения.

– Хорошо, у меня есть еще один фильм с участием … и тут прозвучало имя, которое за два последних месяца стало для меня почти родным. Так просто. Чужое имя из чужого мира. Мне было приятно услышать его из уст ребёнка, ибо ничего внутри меня не дрогнуло. В этот момент. И я с радостью согласилась посмотреть хорошее кино.

К походу в гости следовало подготовиться. Я знала, чего от меня ждали. Там непременно окажется кем-то принесённая гитара, и все, умеющие ею пользоваться без видимых повреждений, будут востребованы. В узких кругах считается, что я хорошо пою замечательные песни, или наоборот. Дело в том, что это всё мои собственные творения, а потому отсутствие музыкального слуха не обнаруживается, а некоторый диссонанс между звучанием гитары и голоса выдаётся за оригинальность исполнения. То есть, мне необходимо взять инструмент, и напомнить пальцам и мозгам, как следует синхронизировать свои действия. На это имеется почти сутки. И еще пару часов, чтобы создать приемлемый таинственно-романтический образ, соответствующий встрече ностальгирующих и рефлексирующих интеллектуалов.

Ну-с, что имеем в зеркале? Обычно я не трачу много времени на создание автопортретов на лице: чуть-чуть оттенить глаза, слегка подчеркнуть губы, особо не всматриваясь в неизбежные возрастные изменения и оставаясь в счастливом неведении о таковых. Иногда имеет смысл отнестись к себе повнимательнее, и я включила яркий свет, чтобы всё разглядеть с пристрастием. Из зеркала на меня смотрели глаза. Естественно мои. Но, в то же время, не мои: удлиненный разрез, внутренние уголки чуть опущены к переносице и цвет радужки – прозрачный зеленоватый янтарь или… нет, показалось, просто очень похоже.


Богдан, умница, дисциплинированный мальчик, уже стоял около метро. За три года я ни разу не замечала, чтобы он куда-нибудь опаздывал.

– Здравствуйте, Анна Анатольевна, какая вы сегодня! – Он протянул мне футляр с диском.

– Какая? – Я машинально взяла фильм, и отдала ему другой.

– Вы сегодня просто очаровательны, особенно глаза.

– Так, Богдан, пожалуйста, не забывайся.

– Простите.

– Ничего, как, когда и кому делать комплименты, – не врождённые знания.

– Этот фильм тоже можете немного подержать.

– До Нового Года?

– Запросто.

– Спасибо, помни о здании на каникулы.

Ну вот. Учительница. Ну что плохого в том, что мальчик отреагировал на твой макияж. Вместо «спасибо» – помни об уроках. Внутри занозой засело чувство какой-то досадной недосказанности и потери.

На вечеринку мы предусмотрительно опоздали. Тем самым избежали кухонной повинности. Не то, чтобы я не умела или не любила готовить, я просто этого не делала, не имело смысла. Для Роки культ еды заключался не в качестве, а в количестве, а мне хватало магазина кулинарии. Итак, все уже были в сборе и радостно приветствовали последних ожидаемых гостей, то есть нас, ибо это означало возможность наконец-то откупорить напитки и налечь на закуски, источающие предательский аромат для всех наших «фотомоделей». Народу было достаточно. Человек двадцать – двадцать пять, при этом половина из них мне абсолютно незнакома. Но чувства неловкости не возникало – всеобщая расслабленность и доброжелательность весьма бодрили. Вот уже шампанское призывно заиграло в бокалах, зашептало: «Ус-смири с-с-воою жажду». И я усмирила и оглядела гостей. Боже, какие все замечательные люди. Говорят умно, шутят тонко, но корректно, кавалеры галантны, дамы обаятельны, при этом ни чопорности, ни напыщенности, ни снобизма. Интересно, так ли это на самом деле, и как долго продлится? Видимо долго, поскольку седоволосый красавец уже настраивает гитару. И вот он запел глубоким низким голосом. Но главное даже не голос. Звучали Окуджава, Егоров, Мирзоян. Ну просто весь необходимый набор, чтобы сделать меня счастливой. Вот чего не хватало мне так давно: этих песен, этого единения. Действительно «Поднявший меч на наш союз, достоин будет худшей кары». Красавец, кажется его имя Андрей или Антон, спел «Письма римскому другу» и передал гитару весёлому усатому дядьке, на лице которого читалась его принадлежность к особому виду вечно неунывающих, молодецки задорных людей. Турист запел «Иваси». Я думала приуныть, но шампанское шипело: «Слуш-ш-шай, Слуш-ш-шай, не страш-шно, рас-с-слабся». И я расслабилась. И слушала песни с чувством приятного превосходства. А потом, как-то само собой, гитара оказалась в моих руках.

Я спела пару песен. Гитара снова пошла по кругу. В конце концов мы с красавцем, как там его, Альберт или Арнольд, пели дуэтом, и меня, как, впрочем, и всех остальных, нисколько не заботило отсутствие связи слуха и голоса.

А потом я себя обнаружила на холодной ночной улице.

– Анна, подождите! Вы так незаметно скрылись. Честное слово, как Золушка бежали. Вот, даже туфельки оставили, правда обе, но не отпирайтесь, они ваши, я видел.

Я обернулась. Сейчас он был необыкновенно хорош – этот седой красавец, протягивающий мне мои выходные туфли. Я подумала, что моя забывчивость последнее время стала весьма предусмотрительной. Мне нравился этот мужчина. Чуть выше среднего роста, довольно плотный, но не толстый, рано поседевшие густые волосы аккуратно и модно подстрижены, яркие голубые глаза, тонкий прямой нос, губы могли бы быть повыразительнее, но ямочки на щеках и на подбородке полностью компенсировали мелкий недостаток. И взгляд его, заинтересованно-доброжелательный, открытый, – ни намёков, ни подтекстов, весьма располагал к общению. Особенно осенней ночью на пустой улице.

– Я иду домой.

– Домой? Вы должно быть живёте где-то рядом?

– Пять остановок на метро.

– Вы знаете, который час?

Я поняла, метро давно закрыто. Это было, конечно, смешно, и мы, конечно, смеялись.

– Я не очень хочу возвращаться. Если вы не возражаете, я бы проводил вас.

– Пешком?

– Можем на машине.

– Нет, пешком.

– Собственно, я так и хотел. Мне очень понравились ваши песни.

– Ну да, я в одном ряду с Окуджавой и Мирзояном.

– Не ухмыляйтесь. Я даже не сразу понял, что вы не профессионал.

– Вообще-то я учитель словесности.

– Учить слову и владеть словом – это разные вещи. Вам, мне кажется, доступно и то и другое.

– По первому пункту я с вами согласна.

– Почитайте, пожалуйста, свои стихи.

– А вы? Вы тоже пишете?

– Лучше я прочту Бродского.

– Или Соснору.

– Или Тарковского с Левитанским.

– Точно.

– Если вы ещё скажете, что вам нравится Гийом Аполлинер…

– Он мне нравится.

И, конечно, это тоже показалось смешным. Причём настолько, что позволило взяться за руки, так невинно… Мы шли посреди пустого тротуара и читали любимые стихи любимых поэтов, шутили, смеялись. И только изредка, встречаясь взглядами, скорее ощущали, чем понимали, что происходит нечто большее, чем просто общение двух влюблённых в поэзию людей, нечто интимное, недозволенное, а оттого притягательное.

Нет, я не пригласила его на чашечку кофе. Это могло бы показаться проявлением дурного вкуса. Мы не обменялись телефонами, и я не спросила его имени. Но более долгий, чем того требует этикет, взгляд, глубокий, серьёзный, с оттенком грусти, без слов говорили о необходимости скорой встречи.

Я ждала, и ожидание было приятным. Ещё не совершено никаких ошибок, никаких промахов. Нет ни лжи, ни лукавства, только ни к чему не обязывающая заинтересованность.

Я ждала. Что сильнее: надежда или осуществление мечты, предчувствие или само чувство? Почему у всех народов сказки рассказывают о стремлении к счастью, пути трудном, полном препятствий, усилий и преодолений и заканчиваются свадьбой, то есть воплощением надежд. А дальше только: жили-были король с королевой, мужик да баба, старик со старухой – и новый цикл, но уже с другими героями. И почти никогда не имеет значение полная страстей жизнь в осуществлённой мечте, или это только видимость. Чего боимся? Обыденности, рутины постоянного, как мелкий северный дождь счастья? Или ошибки? Не так важен результат, он может вообще не иметь смысла или быть даже вреден, но значимо стремление к нему. А если нет даже видимого стремления, только ожидание, только невероятное напряжение зажатой пружины, только тишина и сумрачное спокойствие поля перед грозой, берега, с которого стремительно ушло море. Остановись мгновение, ибо то, что будет дальше, неподвластно ничьему контролю: мощная, в той или степени малопродолжительная кульминация, ошарашивающая, и почти не запоминающаяся в деталях. И всё, – длительная разрядка, и сколь ни велик объём полученного, неизбежно разочарование.

Я ждала и желала, сама не зная чего.

Он стоял во дворе лицея, в сером пальто, как будто даже не приходил сюда, а материализовался здесь, собрав всё, по возможности лучшее, из этой ноябрьской смеси мелкого дождя, смога и чьих-то рухнувших надежд. Он просто сказал: «Пойдёмте» и я не стала спрашивать, куда – это не имело значения.

Мы шли сквозь взвесь сумрака и тумана не торопясь, не касаясь друг друга и не разговаривая, и в этом молчании было не меньше взаимопонимания и гораздо больше единения, чем могла бы дать любая беседа. Но и это состояние, как бы не было приятно, отыграв свою короткую, но для нас обоих значимую, роль, уступила место следующему действию.

– Я хочу сегодня пригласить вас в театр. Я уже видел эту вещь однажды. Вам, должно быть, тоже понравится.

– Несомненно, судя по общности наших вкусов.


– Да, я так и решил. Думал сначала пойти вместе на премьеру, но потом… Я очень хочу, чтобы вам сегодня было хорошо.

– Сегодня?

– Ну да, ведь это, в некотором смысле, наша первая встреча.

– Вторая.

– Тогда было просто знакомства, даже не само знакомства, а как бы предтеча его. А сегодня. Понимаете. Это не вынужденное общение, пусть даже очень приятное, двух людей, оказавшихся в одной компании, а осознанное, желаемое свидание.

– Вы ждали?

– Да, своего решения.

– А моего?

– Я не хотел с самого начала даже в мелочи обмануть вас.

– А моего?

– Да, я несколько… Нет, очень сильно, боялся отказа.

– Почему?

– Потому, что не хочу его.

Несколько секунд мы смотрели друг другу в глаза.

– Я не отказываю, пойдёмте.

Спектакль мне в самом деле понравился: и пьеса хороша, и постановка, и игра актёров выше всяких похвал. Даже скабрезности, соответствующие сюжету, и с удовольствием разрешённые веянием времени, не казались ни пошлыми, ни навязчивыми, они были остроумными.

Всю дорогу до моего дома мы отчаянно шутили, много смеялись, мне было действительно очень хорошо. Я узнала, что имя моего нового замечательного знакомого Андрей, и оно мне наконец-то понравилось. Прощались мы так же, как в первый раз, может быть несколько дольше. Я не пригласила его на чашечку кофе.

В успокаивающей тишине квартиры под мерное тиканье крана в ванной и урчание довольного Роки я осталась, наконец, наедине с собой. Зеркало в комнате отражало часть моего внутреннего мира, интерьер, состоящий из книг, компьютера и самого необходимого прочего. Пытаясь увидеть себя и свой быт глазами другого человека, я подошла к зеркалу. Неплохо, очень даже, для сорока с небольшим. Быть может, одиночество хорошо сохраняет внешность, но что оно делает с душой? Компьютер в режиме ожидания. Ну нет! Глаза уже заиграли, ожили, засветился тёмный янтарь, можно было сказать просто карие, но это не совсем точно. Звучит, как обозначение масти, а не цвета зеркала души. Я состроила сама себе глазки, томно опустила веки, и увидела коробочку с диском на туалетном столике. Фильм, который я до сих пор не посмотрела. Почему-то дрожали руки и щемило в груди. Не сейчас. Не могу или не хочу сейчас. Слишком много впечатлений. Спектакль чудный. И этот странный разговор вначале. Немного напряжённый, даже неловкий. Что хотел сказать Андрей? Не о своей влюблённости же в самом деле. Я не очень-то верила, что могла, вот так сразу, стать предметом воздыхания такого симпатичного, и, как я поняла, весьма успешного, во многих отношениях, мужчины, хотя и одинокого. Просто внимательный, галантный человек, думающий о других и стремящийся иногда кому-нибудь доставить удовольствие. Он так воспитан. Что же тогда значат его слова об отказе? Почему для него важно общение со мной? Или это просто кокетство?

Телефон заверещал, как будто ожил, оттого, что ему наступили на провод.

– Алло, Анька, ну как прошёл вечер?

– Ты о чём?

– Ну, конечно, ты встречаешься с мужиком во дворе школы и считаешь, что никто ничего не видит.

– Всё хорошо.

– Колись, давай. Я заметила, как он за тобой ещё с вечеринки удрал. Вы встречаетесь?

– Ну, не знаю, сегодня вот были в театре.

– А потом?

– Потом он проводил меня домой.

– Ну и?..

– Что и?.. Чего ты от меня хочешь? Мы просто разговаривали о литературе, о стихах.

– Ага, о стихах. Ты знаешь, кто он?

– В каком смысле?

– Ну, чем занимается, как живёт и тому подобное.

– Мы не особо расспрашивали друг друга.

– Ну, ты в своём репертуаре. Я еще тогда всё узнала. Он бизнесмен, причём не мелкий. У него какая-то строительная фирма. А, между прочим, нашу матшколу закончил. И даже учителем поработать успел, но вовремя сориентировался. Слушаешь?

– Вроде того. Но, может, он сам всё расскажет, если захочет?

– Как же, ты же не спросишь, а он не из таких, кто о своих делах распространяется. Слушай, он был женат лет десять назад, но жена от него сбежала к какому-то их партнёру, кажется в Лондон. Он с тех пор…

– Хватит. Не скажу, что мне безразлично то, что ты говоришь, но вдруг это всё неправда, а я буду думать о человеке с учётом того, что ты сказала.

– Ладно. Но ты смотри, если я узнаю, что ты и этого мужика послала подальше…

– Что будет?

– Лучше тогда на работу не приходи.

–        А если он меня пошлёт?

–        Уж постарайся. Пока, как мне показалось, у него другие планы.

–        Ну, ты молодец! Я сама ещё ничего не знаю, а ты уже всё увидела и рассчитала.

–        Ага, и на несколько лет вперёд, с учётом твоего предыдущего опыта. Пока, дорогая, до завтра.

–        До завтра, надеюсь.

Каков мой опыт, Ольга знает. Мы с ней с девятого класса вмешиваемся, по мере возможности, в личную жизнь друг друга. Мы никогда не учились вместе, а стали подругами, посещая одно литературное объединение. Мы обе много читали, писали стихи и одновременно влюбились. Она в нашего общего приятеля – студента, потенциального драматурга, а я в руководителя кружка, который был вдвое меня старше и женат, правда неудачно. Через три года Ольга вышла замуж за своего возлюбленного, родила ему двоих сыновей и дочь и счастлива по сей день.

– Слушай, – сказала она однажды, – у моего мужа куча недостатков, но они все из той категории, с которой я спокойно мирюсь, ничего другого я бы просто не вынесла. Но самое главное знаешь что? Он обо мне думает то же самое.

Вероятно это и есть, говоря языком моих учеников, условие необходимое и достаточное для семейного счастья.

Что же я? Я несколько лет сходила с ума от неразделённой любви, сгорая внутри себя, и продуктами этого горения были стихи:

В проклятом парке все не тает снег

Грач не садится на пустые ветви

Я бесполезно вглядываюсь: нет ли

В пространстве стылом признаков весны

И ухожу, я позабыла всех…

Моих следов подтаявшие петли

Ведут в твои несбывшиеся сны.

И так далее. Неужели мне и в самом деле казалось, что он ничего не видит, а стихи мои, как будто и не для него. Как я узнала те же три года спустя, он всё понял сразу, но вначале не хотел иметь никаких отношений с юной ученицей, сочтя её влюблённость блажью подросткового периода. А потом, потом уже даже неожидаемо, без предупреждения, когда я перестала посещать всякие ЛИТО, наши пути не пересеклись, а врезались друг в друга. Я действительно случайно споткнулась, выходя из вагона метро, и оказалась в его объятиях. Вот так, банально, но весьма действенно. Ещё три года длилось трудное, болезненное, изматывающее нас обоих всеми типами страсти, счастье. Когда мы расставались, он сказал, что никогда не испытывал чувств такой силы, и потому не в состоянии их более выносить, они сжигают его естество. И тогда я решила, если не сумела выдержать любовь этого человека и свою к нему, то никакая другая для меня невозможна. Конечно, через несколько лет я возобновила попытки обрести неземное женское счастье, но либо я не могла ответить, или не хотела, на чьи-то зарождающиеся чувства, либо не отвечали мне. Что ждало меня теперь, точнее, чего ждала я? И честна ли я с Андреем так же, как он со мной? Похоже, да. По крайней мере, сейчас. Разве не приятны мне будут прогулки, беседы, лёгкий, ни к чему не обязывающий флирт. Ничего не обещать, не строить планы, жить мгновением, которое прекрасно. Тогда к чему все эти рассуждения, этот доморощенный психоанализ, более похожий на аутотренинг. Если мне действительно что-то нужно, стану ли сомневаться и задавать вопросы?

К счастью, где-то рядом со мной со скоростью гоголевской брички неслась вторая четверть, станцией назначения наметилось Католическое Рождество, к которому должны быть проверены все работы, проведены зачёты и выставлены, презираемые мною, «объективные» оценки. Я оставалась в школе допоздна, окружённая должниками, тетрадями, журналами, и, слава Богу, поток неотложных дел не иссякал. В конце ноября в моём кабинете меняли светильники, и на пару дней пришлось переместиться в относительно свободный в тот момент класс информатики.

После уроков они втроём ввалились в аудиторию, как всегда не стучась.

– Простите, мы увидели, что здесь открыто.

– А вообще Наина Глебовна разрешила. Нам нужно готовиться к конференции по программированию.

– Конечно, проходите, надеюсь мы друг другу не помешаем.

Они переглянулись, слегка растерянно, но Богдан быстро, как всегда, принял решение.

– Нет проблем, ребята, всё нормально. Более чем. Так даже лучше.

Я могла только догадываться, что он имел ввиду, но уточнять не стала. На лишние разговоры ни у них, ни у меня не было времени. Я занялась своими делами, а они выбрали компьютер и вскоре забыли, вероятно, о моём присутствии.

Разумеется, я не прислушивалась к их общению, но потом, уже дома, ночью, на самой границе бодрствования и сна, в моей памяти всплыл обрывок разговора.

– Ты уже говорил ему, что нам нужно?

– Он ещё не готов.

– Да он может в тысячу раз больше, чем мы.

– Я не о программировании.

– Думаешь, ты сильнее его?

– Дело не в этом. Как вы не понимаете, нас нельзя соизмерять. Это всё равно, что сравнивать ноутбук с холодильником.

– Ну да, и тот и тот открывается.

– Вот именно!

– Он тебя посылает?

– Пока, да.

– Сколько ещё ждать, игрушка почти готова.

– Это для тебя игрушка.

– Для него тоже, по крайней мере он должен так думать.

– Почему?

– Он уже не ученик.

– Но он – другой.

– Видишь эту функцию? Изначально переменная только одна. Но программа должна быть таковой, что, какими бы не были заданные параметры, при каждом шаге идёт разбиение данной переменной, Чем больше шагов, тем больше новых переменных.

Или это уже был сон? Мой любимый кошмар про функции.