Отравление в Камберуэлле

Из всех расследований за годы нашей многолетней дружбы с Шерлоком Холмсом далеко не многие начинались с такой драматической внезапностью, как то, которое впоследствии мы упоминали как дело об отравлении в Камберуэлле.

Я припоминаю, что началось оно в начале двенадцатого вечера весной 1887 года[48]. Поскольку моя жена уехала в Суссекс проведать свою родственницу[49], я зашел навестить Холмса, которого не видел уже несколько недель.

Мы сидели у камина и вспоминали расследования, в частности кражу наград мэра Боурнмауса и таинственное появление достопочтенной миссис Стакли Вудхаус. Время летело незаметно. Наша беседа была прервана донесшимся с улицы шумом остановившегося у дома экипажа, и сразу же раздался настойчивый звонок в дверь.

— Клиент? — спросил Холмс, вскинув кверху брови. — Просто не могу представить себе другой причины, по которой кто-нибудь мог навестить меня в столь поздний час.

Не желая доставлять беспокойство миссис Хадсон или служанке, Холмс сам спустился открыть дверь и вскоре вернулся вместе с белокурым курносым молодым человеком лет двадцати трех, прилично одетым, но приехавшим без плаща, несмотря на то что вечера еще стояли прохладные. Он был чрезвычайно взволнован, черты его приятного, хотя и не броского лица были искажены отчаянием.

Холмс предложил гостю присесть у камина, и молодой человек с горестным стоном упал в кресло, закрыв лицо руками. Обменявшись со мной взглядом поверх его склоненной головы, Холмс начал беседу.

— Я полагаю, — сказал он, положив ногу на ногу и удобно откинувшись в кресле, — что вы работаете в конторе и весьма недурно на любительском уровне играете в крикет. Дом вы оставили в большой спешке, и, хотя сюда приехали в кебе, первую часть своего путешествия прошли пешком.

Слова моего друга возымели желанный эффект. Молодой человек резко выпрямился на стуле и взглянул на собеседника с величайшим удивлением.

— Вы совершенно правы, мистер Холмс, хотя, черт возьми, как вы все это узнали — выше моего понимания! Мне известна ваша репутация, и именно поэтому я сейчас здесь. Однако никто не ставил меня в известность о том, что вы обладаете даром ясновидения.

— Это не ясновидение, уважаемый, а элементарная наблюдательность. Так, например, к лацкану пиджака у вас приколот значок Камберуэллского крикетного клуба. В свое время я изучал такого рода эмблемы, поэтому узнать буквы ККК на синем поле мне не составило большого труда. Что касается спешки, с которой вы сюда добирались, и того обстоятельства, что первую часть пути вы прошли пешком, то об этом свидетельствует отсутствие на вас плаща и состояние ваших ботинок. На их подошвы налипла свежая грязь.

— А как вам удалось узнать о том, что я работаю в конторе? — спросил молодой человек, выглядевший теперь немного бодрее. — Уж об этом-то никак нельзя догадаться, взглянув на мой значок или ботинки.

Холмс громко рассмеялся.

— Что правда, то правда! Однако на среднем пальце вашей правой руки, чуть выше первой фаланги, как раз там, где перо при письме слегка натирает палец, я заметил небольшую мозоль. Вместе с тем ваш внешний вид отнюдь не указывает на вашу принадлежность к богеме. Ну вот, сэр, я раскрыл вам некоторые из моих профессиональных «секретов». Теперь будьте так любезны назвать ваше имя и изложить мне, какого рода проблема привела вас сюда в столь поздний час. Очевидно, дело ваше весьма срочное, если вы никак не могли подождать до утра.

Молодой человек вновь погрузился в бездну отчаяния.

— Срочное! Да, мистер Холмс, это вы совершенно правильно сказали. Меня обвинили в убийстве, хотя, клянусь вам, я совершенно ни в чем не виноват!..

— Прошу вас, сэр, расскажите мне о вашем деле с самого начала, — довольно резко перебил его Холмс. — Сначала будьте любезны изложить факты. Эмоциональную его сторону мы обсудим потом. Как вас зовут?

Сконфузившись, наш молодой посетитель попытался взять себя в руки.

— Мое имя — Чарльз Перрот, хотя друзья называют меня просто Чарли. Я работаю клерком в брокерской фирме «Снеллингс и Броадбент» в Корнхилле. Поскольку мои родители умерли, когда я был еще ребенком, меня воспитал дядя по материнской линии — Альберт Раштон и его покойная жена, моя тетя Вера. Они были очень добры ко мне, взяли к себе в Камберуэлл и растили как родного сына.

Сегодня днем, когда я вернулся из конторы домой, меня ждала записка от дяди. Он просил меня вечером заехать домой в Камберуэлл, поскольку ему было необходимо обсудить со мной одно срочное дело. Я прибыл туда около шести, и в кабинете за стаканчиком хереса дядя рассказал мне, что утром получил известие из Австралии о смерти своего младшего брата, у которого не было семьи. В связи с этим дядя изменил завещание и сделал своим единственным наследником меня. По условиям старого завещания основную долю состояния дядя оставлял своему брату.

Надо вам сказать, мистер Холмс, что до того, как уйти на покой, дядя имел процветающее дело по оптовой торговле овощами и фруктами в Ковент-Гардене и был весьма состоятельным человеком. Должен признаться, что хотя мне и было жаль дядюшку, опечаленного кончиной брата, который был и моим дядей, но которого я никогда не видел, поскольку он эмигрировал еще до моего рождения, я, конечно, был очень обрадован этой новостью. Ведь я унаследовал основную часть состояния дяди Берта, составлявшего около пятнадцати тысяч фунтов, не считая дома и его обстановки. Дядя мой никогда не делал из этого секрета и часто обсуждал содержание своего завещания даже в присутствии слуг.

Дядя Берт пригласил меня отобедать, но принять его предложение я не мог, потому что уже пообещал друзьям поужинать с ними и сыграть партию-другую на бильярде.

Вскоре после половины одиннадцатого я вернулся к себе в квартиру и уже готовился лечь спать, как в дверь громко постучали. Квартирная хозяйка привела ко мне в комнату двух полицейских, которые пришли сообщить, что мой дядя скоропостижно скончался и они прибыли арестовать меня по подозрению в убийстве!

— Кто были эти полицейские?

— Инспектор Нидхэм и сержант Баллифонт из участка в Камберуэлл-Грин.

— Они сообщили, от чего умер ваш дядя и какие у них имеются против вас улики?

— Нет, мистер Холмс, об этом не было сказано ни слова. После того как сержант обыскал карманы моей куртки, инспектор Нидхэм передал мне ее и велел надеть. Я был в таком шоке, узнав о кончине дяди Берта, не говоря уже об обвинении в убийстве, что с трудом отдавал себе отчет в своих действиях. В тот момент, когда я застегивал куртку, сержант что-то нашел в кармане моего плаща. Насколько я мог разглядеть, это был всего лишь смятый клочок бумаги, но полицейские при виде его почему-то очень разволновались. Инспектор Нидхэм сказал: «Ну, что ж, это и есть решающая улика, если я что-нибудь в этом понимаю», а сержант стал вынимать из кармана наручники. И тут я решил немедленно от них удрать.

Вернувшись домой, я выкурил сигару, а моя квартирная хозяйка не переносит в доме запаха табачного дыма, поэтому окно было распахнуто. Прямо под ним находилась крыша дровяного сарая, на который я спрыгнул, а затем на землю и убежал через сад. В его задней части есть калитка, выходящая в узкий переулок. Я побежал по нему, миновал какие-то пустоши и в конце концов оказался на Колдхарбор-лейн, где нанял кеб. Мне доводилось слышать о вашей работе, сэр. Главный бухгалтер в «Снеллингс и Броадбент» упоминал ваше имя в связи с делом о мошенничестве Тисби. Вот почему я решил обратиться именно к вам. Если кто-то и может доказать мою невиновность, мистер Холмс, так это — вы!

Мой друг, внимательно выслушав этот рассказ, резко поднялся с кресла и, погрузившись в глубокую задумчивость, несколько раз прошелся по гостиной, а Чарли Перрот возбужденно следил за ним.

— Вы возьметесь за расследование этого дела? — в конце концов отважился спросить молодой человек.

— Да, конечно, вопрос об этом даже не стоит! Сейчас я озабочен лишь тем, чтобы как можно скорее приступить к работе. — Видимо, мой старый друг пришел к какому-то решению, потому что внезапно воскликнул: — Ватсон, надевайте шляпу и пальто! Мы отправляемся в Камберуэлл. Вы, мистер Перрот, тоже поедете с нами. Нет, нет! Пожалуйста, никаких возражений, сэр. Если хотите быть моим клиентом, вы должны позволить мне вести это расследование, как я сочту необходимым. Или вы собираетесь провести остаток своей жизни, скрываясь от правосудия? Конечно же нет! Поэтому вы вернетесь с нами в дом вашего дяди, то есть в руки инспектора Нидхэма. А по дороге туда я еще немного порасспрашиваю вас о событиях сегодняшнего вечера.

Хотя в этот поздний час Бейкер-стрит была почти пустынной, нам без труда удалось найти кеб. Перрот дал кучеру адрес — Лаурел-Лодж, Вудсайд-драйв, Камберуэлл, — и, как только наш экипаж тронулся, Холмс сразу продолжил беседу с молодым человеком, задав ему совершенно неожиданный вопрос:

— Что вам известно о ядах, мистер Перрот?

— О ядах? — Молодой человек, казалось, был совершенно сбит с толку. — Совершенно ничего! А почему вы спросили меня об атом?

— Да, Холмс, чем вызван ваш вопрос? — вмешался я в разговор, заинтригованный не меньше молодого Перрота.

— Неужели это не очевидно? Тогда позвольте мне нам кое-что разъяснить. По всей видимости, мистер Перрот, ваш дядя был убит у себя дома после вашего визита. Вас подозревают в его убийстве. Однако вы провели это время с друзьями, и поэтому у вас имеется неопровержимое алиби на вторую часть вечера. Таким образом, у меня есть основание предположить, что убийство совершено способом, который не предполагает прямых действий, например, когда человека душат или убивают ножом. Инспектор Нидхэм очень большое внимание придал клочку бумаги, который был найден в кармане вашего плаща. Из этого можно сделать вывод о том, что данная улика, по его мнению, имеет самое непосредственное отношение к смерти вашего дяди. Отсюда и мой интерес к яду. Иначе каким еще образом мятый кусочек бумаги может иметь отношение к убийству, если в него не был завернут яд? Когда вы сегодня навещали дядю, на вас был тот же плащ?

— Да.

— И что же вы с ним сделали после того, как вошли в дом?

— Повесил его на вешалку в прихожей.

— Затем вы прошли в кабинет дяди, где вместе с ним выпили по стаканчику хереса. Кто разливал вино по бокалам?

— Однако мне непонятно…

— Будьте так любезны, мистер Перрот, позвольте мне продолжить. Поскольку очень скоро мы приедем в Камберуэлл, мне необходимо предварительно ознакомиться со всеми фактами. Из ваших слов я понял, что вы были знакомы с содержанием завещания вашего дядюшки. Кто еще был там упомянут в качестве наследников?

— Небольшие суммы он оставлял нескольким дальним родственникам, нескольким благотворительным организациям и каждому из слуг.

— Ага! — сказал Холмс с таким выражением, будто в этой информации было закодировано имя убийцы. — А кому именно?

— Кухарке, миссис Уильямс, двум горничным и кучеру. Каждому дядя завещал по триста фунтов. Мисс Батлер — дядюшкина экономка — должна была получить пятьсот фунтов, хотя она работала в доме значительно меньше, чем остальные слуги. Дядя оставил такое распоряжение в благодарность за то, что она ухаживала за моей тетей Верой, тяжело болевшей и скончавшейся полтора года назад. После этого экономка осталась в доме вести хозяйство и ухаживать за дядей. Он не очень хорошо себя чувствовал — страдал аневризмой, ему нельзя было допускать больших нагрузок на сердце. Кроме того, мисс Батлер должна унаследовать все, что останется от состояния дяди после уплаты налогов и исполнения его воли в отношении всех упомянутых в завещании лиц.

— Неужели? — заметил Холмс как бы между прочим перед тем, как перейти к следующему вопросу. — В котором часу, мистер Перрот, вы покинули дом дяди?

— Точно не помню, но думаю, что сразу после семи. Оттуда я направился в «Красный бык», где на десять минут восьмого был назначен ужин, а идти туда было минут пять.

— И там вы встретились с друзьями? Очень хорошо. Теперь я точно представляю все ваши действия. Чем в это время мог быть занят ваш дядя? Он придерживался по вечерам какого-нибудь строго заведенного распорядка? Престарелые джентльмены нередко стараются неукоснительно его соблюдать.

— Каждый вечер ровно в половине восьмого он выходил к обеду.

— Один?

— Нет, как правило, вместе с мисс Батлер.

— Как подавались блюда?

— Я не очень понял, что вы имеете в виду, — сказал мистер Перрот, слегка оторопевший от такого количества самых разных вопросов.

С восхитительным хладнокровием Холмс пояснил ему свою мысль.

— Я хочу знать, принято ли было приносить с кухни посуду, в которой готовятся блюда, и уже в столовой раскладывать их по тарелкам или же наполненные тарелки приносят прямо из кухни?

— Ах, теперь до меня дошло! — воскликнул Перрот, и озадаченное выражение исчезло с лица молодого человека. — Нет, блюда всегда раскладывает в столовой по тарелкам Летти, одна из служанок, которая там же ждет окончания трапезы, чтобы убрать со стола.

— А мисс Батлер имеет какое-нибудь отношение к этой процедуре?

— Она разливает вино и следит за тем, чтобы все было в порядке.

— Расскажите мне, пожалуйста, поподробнее о мисс Батлер, — сказал Холмс, откинувшись в кресле и скрестив на груди руки.

— Мне известно о ней немного. Экономка стала работать в доме около двух лет назад, незадолго до смерти моей тетушки. В обязанности ее входило ухаживать за тетей и вести хозяйство. Перед этим мисс Батлер служила у овдовевшего врача из Лимингтон-Спа, но ушла, когда тот женился вторично. У нее были отличные рекомендации, и справлялась экономка со твоими обязанностями прекрасно.

— Понятно. Теперь давайте вернемся к вечернему распорядку вашего дядюшки. В котором часу он имеет обыкновение отходить ко сну?

— Обычно в десять часов.

— Это — один из элементов его ежедневного распорядка?

— О, да! Как только били часы, он обычно говаривал: «Пришло время отправляться в кровать, потому что надо спать». По этому поводу тетя моя любила над ним подшучивать, — ответил Перрот, и при воспоминании о любимой тетушке его нижняя губа стала подрагивать, как у опечаленного школьника.

Холмс выглянул в окно кеба и сказал:

— Мне кажется, мы уже приехали в Камберуэлл, скоро будем у дома вашего покойного дядюшки. Больше, мистер Перрот, мне не о чем вас расспрашивать. Можете быть совершенно уверены в том, что дело ваше в надежных руках, и, какие бы улики против вас ни выдвигала полиция, я сделаю все, что в моих силах, и докажу вашу невиновность.

Я тоже посмотрел в окно на знакомые улицы, и мне вспомнился приезд в этот район, когда я впервые познакомился с молодой дамой, которая вскоре стала моей женой[50]. Хотя, надо признаться, я сделал это еще и потому, что мне больно было смотреть на Перрота, которого в самом скором времени ждал арест. Молодой человек пребывал в состоянии шока, наивные черты его почти детского лица были искажены отчаянием.

Вскоре мы подъехали к большому серому особняку, который показался мне зловещим и вполне соответствовал своему названию — Лаурел-Лодж[51], — поскольку перед домом росли густые заросли кустарника с плотными, мясистыми листьями, придававшие мрачный вид не только всему участку, но и самому дому. В нескольких окнах на первом и втором этажах горел свет, а перед входной дверью стоял констебль в форме. Значит, инспектор и сержант все еще заняты расследованием.

Констебль собрался было преградить нам путь, однако Холмс протянул ему свою карточку и разъяснил суть дела, которое нас сюда привело. Тогда констебль постучал в дверь. Ее тут же распахнул могучего телосложения сержант, который в полном недоумении взглянул на Перрота, а затем, быстро придя в себя, пригласил нас в прихожую, где просил подождать, и позвал инспектора.

Эти несколько минут, пока сержант был наверху, Холмс использовал, чтобы задать Перроту последний вопрос, обусловленный, как мне показалось, не столько необходимостью получения информации, сколько желанием отвлечь внимание молодого человека от обуревавших его переживаний. Перрот с видом невменяемого оглядывался по сторонам, как будто снова хотел удрать.

— Я полагаю, — спросил Холмс, указав на большую вешалку, стоявшую сразу же за входной дверью, — что свой плащ вы повесили здесь?

— Да, так оно и было, — заикаясь, пробормотал срывающимся голосом Перрот.

Именно в этот момент на лестничной площадке раздались тяжелые шаги, и в сопровождении сержанта спустился инспектор Нидхэм. Это был высокий, слегка сутуловатый мужчина с обвисшими усами, которые придавали его чертам угрюмое выражение, несмотря на то что он явно был рад столь неожиданному возвращению Перрота.

— Прекрасно, прекрасно! — воскликнул инспектор. — Какой приятный сюрприз, мистер Перрот! Вы, видимо, решили вернуться и принять вызов судьбы, не так ли? Весьма мудрый поступок с вашей стороны, должен вам заметить. Бьюсь об заклад, что вы сделали это по совету мистера Холмса. О вас, сэр, я достаточно наслышан. Среди полицейских, даже в таком медвежьем углу, как Камберуэлл-Грин, у вас очень высокая репутация. Я полагаю, вы привели сюда мистера Перрота в качестве своего клиента? Увы, особой пользы это ему не принесет, потому что я прямо здесь и прямо сейчас намерен взять его под стражу и препроводить в полицейский участок. Вот только, черт побери, ума не приложу, где сержант так поздно сможет найти кеб?

— Вы можете воспользоваться нашим, инспектор, — небрежно сказал Холмс. — Будучи уверен в том, что вы захотите арестовать моего клиента, я попросил кучера подождать у ворот.

Я заметил, как инспектор Нидхэм удивленно переглянулся с сержантом, также слегка обескураженным вежливой бесстрастностью моего друга, который под их подозрительными взглядами обменялся с Перротом рукопожатием и сказал ему на прощанье несколько ободряющих слов.

— Мужайтесь, мистер Перрот, — успокаивающе проговорил он. — У меня есть все основания полагать, что это абсурдное обвинение будет с вас снято в самом скором времени.

Эти слова утешения, по всей видимости, не убедили несчастного Перрота, поскольку, когда сержант Баллифонт защелкнул у него на запястьях наручники и повел беднягу к кебу, он обернулся и бросил последний, отчаянный, взгляд на Холмса.

Входная дверь за ними закрылась, и инспектор Нидхэм шутливо произнес:

— «Абсурдное обвинение» вы сказали, мистер Холмс? Боюсь, вы не полностью осведомлены обо всех уликах, свидетельствующих против вашего клиента.

— Да, инспектор, в этом вы совершенно правы, — согласился Холмс. — Вам не составит большого труда изложить мне факты этого дела? Я полагаю, собраны определенные сведения, и дело, возбужденное против мистера Перрота, основывается не только на предположениях и косвенных уликах?

— Если вас интересуют факты, я могу привести вам их в изобилии, — ответил Нидхэм и принялся перечислять, разгибая сжатые пальцы один за другим. — Факт номер один: стаканы, из которых пили херес обвиняемый и его дядя, по счастливой случайности не были вымыты вместе с остальной посудой после обеда. На дне одного из них мне удалось обнаружить белесый осадок. Что это за вещество, будет точно известно только после экспертизы, однако я нисколько не сомневаюсь в том, что это окажется яд, скорее всего — мышьяк.

— Здесь я тоже склонен с вами согласиться, — вставил Холмс. — Мышьяк часто используется в аналогичных делах, касающихся завещаний и наследования денег. В восемнадцатом веке во Франции мышьяк настолько часто использовался для того, чтобы избавиться от нежелательных наследников и завещателей, что его там называли «порошок наследства». Как бы то ни было, анализ Райнша[52] даст на этот вопрос совершенно точный ответ.

— По всей видимости, мистер Холмс, вы неплохо разбираетесь в ядах.

Если раньше Нидхэм воспринимал Холмса как некую забавную помеху в своей работе, то теперь стал проявлять к нему настороженное уважение.

— Ну, что вы! Правда, я занимался этими вопросами, но разбираюсь в них лишь как дилетант[53], — рассеянно сказал Холмс. — Однако расскажите мне, инспектор, как могло случиться, что стаканы из-под хереса «по счастливой случайности» не были вымыты?

— Служанка не могла забрать их из кабинета, так как он был заперт.

— Кто отдал об этом распоряжение?

— Видимо, покойный мистер Раштон. Он оставил на столе какие-то важные документы, а все знали, что ему очень не нравилось, когда кто-нибудь из слуг — даже экономка мисс Батлер — заходил в кабинет в его отсутствие. Теперь, мистер Холмс, перейдем к факту номер два.

Второй узловатый палец инспектора выразительно поднялся вверх.

— Единственная возможность, при которой отравить мистера Раштона мог кто-нибудь другой, могла представиться только во время вечерней трапезы. Однако никто из находившихся в доме людей — ни мисс Батлер, обедавшая вместе с мистером Раштоном, ни его кухарка, ни другие слуги, которые отобедали остатками его трапезы, — не испытали никаких признаков отравления. Таким образом, если вы полагаете, что кто-то, кроме мистера Перрота, мог подсыпать яд в графин с вином, то сильно заблуждаетесь! — Голос инспектора Нидхэма зазвучал поистине победоносно, когда он выложил Холмсу эту свою козырную карту.

— Мисс Батлер за обедом выпила стакан вина, и кухарка призналась, что пригубила из графина глоток-другой. Более того, в вино, оставшееся в графине, вообще ничего не было подсыпано. Если же вам, мистер Холмс, всего этого недостаточно, должен вам сообщить, что когда сержант обыскал плащ мистера Перрота, то обнаружил в его кармане небольшую квадратную бумажку. Она была сильно смята, но на линиях сгибов налипли частицы какого-то белого порошка. Я совершенно уверен в том, что экспертиза покажет — это вещество не что иное, как мышьяк.

— Скорее всего, — негромко произнес Холмс. — Однако, инспектор, перечислив все имеющиеся у вас сведения, вы упустили из виду еще одно далеко не маловажное обстоятельство.

— Какое?

— Самое важное из всех. Мистер Перрот сам признался в том, что после смерти дядюшки должен унаследовать значительную сумму денег.

Вид у Нидхэма был совершенно ошарашенный.

Должен сказать, что от такого заявления Холмса мне чуть не стало дурно. И без этого обстоятельства, о котором упомянул Холмс, против Перрота свидетельствовало слишком много улик; замечание же моего друга еще более усугубляло положение нашего клиента.

— Ну вот, вы сами видите! — воскликнул Нидхэм. — Это дело уже можно считать закрытым.

— На первый взгляд именно так и может показаться, — ответил Холмс. — Тем не менее, инспектор, с вашего позволения, я хотел бы сам осмотреть некоторые из имеющихся улик. Уверен, что вы не станете препятствовать попытке защитить моего клиента.

— Если вы хотите взглянуть на стаканы из-под хереса, так их уже убрали на место… — начал было Нидхэм.

Холмс небрежно махнул рукой:

— Нет, они меня совершенно не интересуют. Я нисколько не сомневаюсь в том, что наличие в стакане осадка с мышьяком подтвердится. Нет, мне хотелось бы теперь же подняться в спальню жертвы. Тело уже увезли?

— Его отправили в морг около четверти часа назад.

Это обстоятельство, по всей вероятности, тоже не обескуражило моего друга, поскольку он произнес:

— Это не имеет значения. Нам с доктором Ватсоном вполне достаточно осмотреть место, где он скончался. Вы ведь, инспектор, не будете против этого возражать?

— Конечно, нет, мистер Холмс! Если вы с доктором Ватсоном соблаговолите последовать за мной, я провожу вас в спальню. Тем не менее должен поставить вас в известность о том, — добавил Нидхэм, когда мы поднимались по лестнице, — что хотя все симптомы указывают на отравление, покойный скончался от сердечного приступа, вызванного острым приступом рвоты. Хотя это, естественно, никоим образом не исключает факта убийства.

— Конечно, — согласился Холмс.

Просторная спальня была обставлена тяжеловесной, дорогой мебелью из красного дерева, модной лет тридцать—сорок назад. В числе предметов обстановки был и умывальник, хотя таз отсутствовал. Сразу же за дверью стояла большая высокая кровать, с нее уже убрали испачканное белье, чтобы избавить посетителей от неприглядного свидетельства тех страданий, которые в агонии испытывал мистер Раштон.

Мы с Холмсом оставались в дверях, в то время как Нидхэм пересек комнату, чтобы сделать поярче свет двух газовых рожков, расположенных над каминной полкой. Пока он был ими занят, Холмс, внимательно оглядевший комнату, еле слышно прошептал мне:

— Попытайтесь ненадолго отвлечь внимание Нидхэма.

Инспектор справился со своей задачей, и когда в комнате стало светлее, мы прошли вперед, причем Холмс сразу же направился к стоявшей подле кровати тумбочке, бросив взгляд на лежавшую там книгу, золотые карманные часы на цепочке и небольшую керосиновую лампу. Подняв книгу, чтобы прочесть ее название, он незаметно кивнул мне, что я воспринял как руководство к действию.

— Как практикующего врача, — сказал я, обратившись к Нидхэму, — меня интересуют последствия отравления мышьяком. Насколько мне известно, симптомы отравления начинают проявляться примерно через час после того, как яд попал в организм. Если мистер Раштон был отравлен хересом, который выпил между шестью и семью часами, значит, он должен был чувствовать себя плохо уже во время обеда. Я полагаю, обильный прием пищи несколько замедлил действие яда?

— Да, я тоже так думаю, — ответил Нидхэм. — По заключению доктора Ливси лечащего врача мистера Раштона, которого вызвала мисс Батлер, именно так в данном случае все и обстояло. Мистер Раштон съел плотный обед из трех блюд, и, поскольку желудок его был полон, признаки отравления проявились значительно позднее.

Инспектор прервался, чтобы взглянуть, чем был занят Холмс, который уже отошел от тумбочки и теперь был поглощен созерцанием большого нелепого гардероба.

— Ну, что там у вас, мистер Холмс? Вам удалось увидеть то, что вас интересовало?

— Да, инспектор, благодарю вас. Теперь мне хотелось бы поговорить с мисс Батлер. Если можно так устроить, чтобы наша беседа состоялась в столовой, я был бы вам чрезвычайно благодарен.

Нидхэм пожал плечами, однако отнесся к этой просьбе скорее с интересом и снисходительно, нежели с раздражением.

— Если вы полагаете, что из этого может получиться какой-нибудь толк, — ответил он, спускаясь перед нами по ступенькам. — Мисс Батлер уже подробно рассказала мне обо всем, что случилось этим вечером, и я вполне удовлетворен ее заявлением. Тем не менее вынужден настаивать на том, чтобы ваша беседа проходила в моем присутствии.

— У меня нет никаких возражений, кроме одного условия, — сказал Холмс. — Оно состоит в том, чтобы вы позволили мне вести беседу так, как я сочту нужным.

— Как вам будет угодно, мистер Холмс, — согласился Нидхэм, распахивая перед нами дверь.

Столовая, как и спальня, была обставлена массивной старомодной мебелью — на этот раз из мореного дуба. Там стоял большой стол, за которым без проблем можно было рассадить десять человек, и украшенный искусной резьбой сервант.

— Холмс, а что, собственно говоря, это сможет нам дать? — спросил я после того, как инспектор зажег газовые лампы и вышел, чтобы пригласить мисс Батлер. — Все улики до единой лишь подтверждают виновность Перрота. Как говорил Нидхэм, это дело можно считать закрытым. Продолжая его раскручивать, вы только зря потратите время, вам так не кажется?

— Единственное, что во всей этой истории можно считать закрытым, так это разум инспектора, — возразил Холмс. — И ваш, кстати, тоже. Это меня особенно удивляет, друг мой, тем более что у нас уже есть иные улики, проливающие свет на истинное положение вещей.

— Да неужели? — Я был просто поражен. — Какие же? Прошу вас, скажите, не держите меня в неизвестности!

Однако Холмс уже повернулся ко мне спиной и подошел к серванту. Сначала он выдвигал ящики, бегло осматривал их содержимое и задвигал обратно, а затем наклонился, чтобы внимательнее разглядеть какую-то вещь.

— Холмс, какие же все-таки улики вам удалось обнаружить? — повторил я свой вопрос, начиная нервничать, ведь жизнь нашего клиента, казалось, была в опасности, а у меня создалось впечатление, что Холмс подходит к этому делу спустя рукава.

— Как какие? Умышленного убийства с отягчающими обстоятельствами, естественно, — ответил он, закрывая дверцы серванта и выпрямляясь. Одну руку при этом он небрежно засунул в карман.

— Умышленного убийства?

От продолжения беседы, неожиданным поворотом которой я был просто потрясен, меня удержал легкий стук в дверь.

— Войдите! — громко сказал Холмс, и в столовой в сопровождении инспектора Нидхэма появилась мисс Батлер.

Она вошла почти бесшумно, лишь длинные черные юбки шуршали, задевая ворс ковра, но и этот мягкий шелест стих, когда она остановилась посреди комнаты.

— Вы хотели задать мне какие-то вопросы, джентльмены? — спросила мисс Батлер.

Говоря о том, что она была одной из самых удивительных женщин, каких мне доводилось видеть, я высказываю лишь собственное мнение. Хотя по выражению лица моего старого друга можно было понять, что мисс Батлер и на него произвела неизгладимое впечатление. Красивой ее назвать было бы неправильно — слишком уж расхожим стало это определение. Поэтому я вынужден описать внешность этой женщины несколькими банальными фразами: выглядела она лет на двадцать восемь, ее фигуру я бы назвал изящной, даже точеной, держалась экономка с подчеркнутым достоинством.

Если бы меня попросили подробнее остановиться на каких-то деталях, я мог бы добавить, что был особенно поражен ее мертвенной бледностью. Именно это определило мое первое наиболее сильное и продолжительное впечатление о мисс Батлер.

Одета она была в черное платье простого покроя с длинными рукавами и высоким воротничком, без каких бы то ни было украшений. Особенно контрастно на фоне этого темного одеяния выглядели ее переплетенные и сжатые пальцы и бледный овал лица. Эта женщина была похожа на камею из какого-то просвечивающего материала, очертания которой были просты и вместе с тем изящны.

Единственными цветными пятнами выделялись на ее лице прическа и глаза, которые тоже почему-то казались бледными. Прямые светло-золотистые волосы были разделены на прямой пробор и зачесаны назад, так что создавали впечатление двух изогнутых крыльев; очень ясные глаза были почти прозрачного серого цвета. Ее глаза и волосы как бы изнутри были озарены каким-то странным, неестественным сиянием. В жестах мисс Батлер проскальзывала сдержанная властность и проницательный, незаурядный ум. Все это меня очень обеспокоило и насторожило.

Холмс быстро пришел в себя, отодвинул стул, стоявший у стола, и предложил ей сесть.

Должен признаться, что в полной мере сосредоточиться на тех вопросах, которые задавал Холмс, я смог лишь через несколько минут. Сама мисс Батлер привлекала мое внимание в большей степени, чем ее ответы.

Она сидела почти неподвижно, сложив руки перед собой на столе, ее бледное, спокойное лицо было обращено к Холмсу. Ни на меня, ни на сидевшего рядом со мной инспектора Нидхэма, следившего за беседой с улыбкой человека, который все это уже слышал и не ожидает узнать для себя ничего нового, молодая женщина не обращала ровно никакого внимания.

Сначала Холмс задал ей вопрос о вечернем визите Перрота к дяде. Она подтвердила точное время прихода и ухода молодого человека, упомянув, что дверь кабинета, где происходила беседа, была заперта на ключ по распоряжению мистера Раштона. Затем Холмс попросил рассказать о том, как проходила вечерняя трапеза. С этого момента я стал прислушиваться к ответам мисс Батлер более внимательно.

— Мы, как обычно, сели за стол в половине восьмого. Прислуживала нам Летти, которая служит здесь горничной. Когда обед был закончен, мистер Раштон вернулся в гостиную, а я какое-то время оставалась в столовой, чтобы проследить за уборкой со стола. После этого я пошла на кухню обсудить с кухаркой, миссис Уильямс, меню на завтрашний день. Закончив, я взяла шитье и села в гостиную, где находился мистер Раштон.

— В котором часу это было? — спросил Холмс, пристально наблюдая за экономкой.

— Незадолго до половины девятого. Часы пробили полчаса вскоре после того, как я пришла в гостиную. Примерно минут через десять мистер Раштон пожаловался мне на неважное самочувствие.

— Неважное самочувствие? В чем именно это выражалось?

— Мистер Раштон говорил, что его поташнивает. Кроме того, жаловался на боли в желудке и на то, что в горле такое ощущение, будто съел что-то острое. Я предложила ему обратиться к доктору Ливси, живущему совсем недалеко, однако мистер Раштон отказался. Он сказал мне, что, скорее всего, у него немного расстроился желудок от пирога с кислым ревенем, который нам подали на десерт, и скоро все должно пройти. Однако через некоторое время хозяин выразил желание прилечь, потому что ему становилось все хуже.

— Когда это было? — спросил Холмс и вынул из кармана небольшой блокнот и карандаш, чтобы записать ответ.

Мисс Батлер смотрела на моего друга спокойно, ни тени волнения или беспокойства не промелькнуло в ее поведении.

— Кажется, где-то без десяти девять, хотя тогда я не обратила на это внимания. Я проводила мистера Раштона наверх, подождала в своей комнате, пока он подготовится к отходу ко сну, а потом постучала к нему в дверь, чтобы узнать, не нужно ли ему еще что-нибудь. Поскольку он продолжал жаловаться на тошноту и судороги в ногах, я спустилась на кухню и велела кухарке сделать грелку и налить стакан теплой воды с содой. Это произошло около четверти десятого.

Грелка и вода с содой, казалось, на некоторое время облегчили его страдания, хотя он попросил меня остаться в спальне, потому что продолжал чувствовать сильное недомогание. Около четверти одиннадцатого я принесла ему таз от умывальника, потому что мистер Раштон ощутил сильный позыв к рвоте.

— И его вырвало? — спросил Холмс.

— Да, — спокойно ответила она. — Причем приступ был очень сильным. Когда боли в желудке и в ногах у мистера Раштона стали усиливаться, я поняла, что дело это более серьезное, чем простое расстройство желудка. Позвонив в колокольчик, я вызвала Летти и велела ей немедленно позвать доктора Ливси.

Он пришел буквально пять минут спустя. Во время осмотра у мистера Раштона случился второй приступ рвоты, после которого он почувствовал себя совершенно изможденным. Вскоре раздался предсмертный хрип, и голова его безжизненно застыла на подушках. Доктор Ливси попытался прощупать пульс, но безрезультатно и сказал, что мистер Раштон скончался, по его мнению, от сердечного приступа, вызванного сильным приступом рвоты. Поскольку доктор Ливси настоял на немедленном извещении о случившемся полиции, я послала Барнса, нашего кучера, чтобы он привез полицейских сюда. Вернулся он спустя десять минут.

— Ваш рассказ звучит вполне убедительно, — заметил Холмс. — Вас можно было бы назвать прекрасным свидетелем, мисс Батлер. И действительно, мне осталось прояснить в этом деле всего несколько моментов.

— Постараюсь дать вам исчерпывающие разъяснения, — ответила мисс Батлер.

— Тогда скажите мне, пожалуйста, я правильно понимаю, что часы в доме показывают точное время? На ком лежит обязанность регулярно их заводить?

— На мистере Раштоне. Он был в этом вопросе необычайно щепетильным и никому другому не позволял к ним притрагиваться.

— Даже вам?

— Да. Я к ним никогда не подходила.

— Это же правило относилось и к его карманным часам?

Мисс Батлер взглянула на Холмса широко раскрытыми блестящими глазами.

— Конечно, мистер Холмс! Мне и в голову не приходило к ним прикасаться. Они ведь принадлежали еще отцу мистера Раштона.

— Это часы мистера Раштона? — спросил Холмс, вынув из кармана золотые карманные часы и положив их на стол циферблатом вверх.

Инспектор Нидхэм напряженно вытянулся на стуле.

— Где вы взяли их, мистер Холмс? — не скрывая недовольства, спросил он.

— На тумбочке у кровати в спальне мистера Раштона, — невозмутимо ответил Холмс.

— Но вы же нарушили правила обращения с вещественными доказательствами!

Проигнорировав замечание Нидхэма и не сводя пристального взгляда с лица миссис Батлер, Холмс нарочито медленно вынул из кармана какой-то другой предмет, но какой именно, определить было нельзя, поскольку он был зажат у него в ладони. Лишь поднеся руку к столу, где лежали часы, он резко раскрыл ладонь.

В ней была серебряная солонка.

Мы с Нидхэмом в недоумении уставились на этот обычный предмет сервировки стола, который произвел на мисс Батлер совершенно неожиданное, я бы даже сказал, драматическое впечатление. Она так резко поднялась со стула, что он опрокинулся назад и с грохотом упал.

— Вы позволили себе без разрешения обыскивать мою комнату! — гневно вскрикнула она.

Холмс тоже поднялся из-за стола и ни на секунду не сводил с женщины глаз, так что казалось, взгляды их скрестились в смертельном поединке.

Мы с Нидхэмом молча наблюдали за этой сценой, вглядываясь в лица обоих: ее — настолько бледное, что оно казалось освещенным изнутри каким-то ярким, холодным, неземным сиянием, и его — суровое, зорко вглядывающееся в добычу, как у ястреба.

— Нет, — спокойно ответил он. — Я не обыскивал вашу комнату, мисс Батлер, но, полагаю, инспектор Нидхэм сделает это без промедления, поскольку не сомневаюсь и том, что он обнаружит припрятанную там другую солонку, парную этой. Да, и у меня есть к вам еще один вопрос: сколь длительное время вы сами употребляете мышьяк?

В течение какого-то времени мы наблюдали за тем, как экономка молча стояла, еле сдерживая охватившую ее ярость.

В итоге снова заговорил Холмс.

— Инспектор, я полагаю, — сказал он невозмутимо-безразличным тоном, — услышанного вами вполне достаточно, чтобы возбудить против мисс Батлер дело по обвинению в умышленном убийстве Альберта Раштона.

На событиях, происшедших в последующие полчаса, мне не хотелось бы останавливаться подробно. Я никогда не испытывал удовольствия от полного морального падения другого человека, свидетелем которого мне доводилось быть, тем более если этим человеком стала женщина, обладавшая красотой и умом мисс Батлер.

Достаточно будет сказать, что первые несколько минут были для нее очень мучительными. Однако когда был произведен формальный арест, к ней вернулось прежнее самообладание, а к тому времени, как из полицейского участка Камберуэлл-Грин прибыла надзирательница, мисс Батлер обрела свою прежнюю уверенность в себе.

Тем временем Нидхэм произвел в ее комнате обыск и в ящике стола нашел солонку, точно такую же, как та, которую Холмс с таким драматическим эффектом вынул из кармана.

В сопровождении надзирательницы мисс Батлер, в длинном, черном плаще, капюшон которого скрывал светло-золотистые волосы и тонкие, бледные черты ее лица, арестованная спустилась с лестницы, вышла на улицу и исчезла в ночи. Мы с Холмсом стояли в дверях столовой и молча смотрели, как она уходила, словно отдавали последний долг — по крайней мере, так чувствовал себя я, хотя, думаю, у Холмса было такое же ощущение, — этой поразительной женщине.

Ни он, ни я никогда больше ее не видели. К тому времени, как наш кеб доставил нас в полицейское отделение Камберуэлл-Грин, мисс Батлер уже предъявили обвинение, и она была уведена в камеру.

Зато мы присутствовали при освобождении Перрота. Широко улыбаясь, он вошел в небольшую комнату, где мы ждали инспектора Нидхэма, и стал так крепко пожимать нам руки, заверяя нас в своей вечной благодарности, что мы с Холмсом почувствовали себя очень неловко и ощутили некоторое облегчение, когда он наконец ушел.

Вскоре к нам присоединился инспектор Нидхэм. По выражению его лица можно было сделать вывод о том, что он смертельно устал.

— Тяжелое оказалось дело, мистер Холмс, — сказал он, покачивая головой. — Мне впервые в жизни довелось арестовывать женщину по обвинению в умышленном убийстве.

— Она во всем созналась? — быстро спросил Холмс.

— О да. С этим проблем не было. Однако, поскольку я еще не снял с нее показания в полном объеме, все детали мне неизвестны. Может быть, вы, сэр, поможете мне прояснить некоторые моменты? Ведь если бы не ваше участие в этом деле, мог оказаться осужденным невинный человек. Что же натолкнуло вас на мысль о том, что Перрот невиновен, а преступление совершила экономка?

— Когда Чарли Перрот обратился ко мне за помощью, — начал Холмс, — у меня не было практически никаких улик, свидетельствовавших бы о его невиновности. Наоборот, большинство доказательств, имевшихся в распоряжении следствия, указывали на его вину. Мотивом для совершения убийства вполне могло служить то обстоятельство, что после смерти дяди юноша должен получить значительное состояние. Кроме того, у него была возможность подмешать в бокал дяди яд. Ведь Перрот сказал мне, что сам разливал херес.

Но как и где молодой человек раздобыл мышьяк? Весь день он провел на службе и не знал, что дядя сделал его своим основным наследником, пока, предварительно получив послание, не пришел к нему в дом, где тот его об этом просил. К тому же приятный юноша произвел на меня впечатление слишком наивного человека, чтобы претворить в жизнь столь сложный замысел, как убийство с применением яда. Ведь такого рода преступления всегда бывают тщательно и заблаговременно продуманы.

Тогда-то я впервые и подумал о том, что его подставили. Кто-то из живших в доме дяди мог сознательно навлечь на Перрота подозрение и подтасовать улики. Мое подозрение сразу же пало на экономку мисс Батлер, хоть раньше я никогда ее не видел.

Всех других слуг я не мог всерьез принимать в расчет. По условиям завещания мистера Раштона они наследовали слишком мало, чтобы риск такого тяжелого преступления был оправдан. Более того, обычная кухарка или горничная спланировать такого рода преступление способны не более чем сам Перрот. Что же касается мисс Батлер, с ней дело обстояло совершенно по-другому.

— Подождите минутку! — прервал его Нидхэм. — Ведь завещанная ей сумма также была очень незначительной — всего пятьсот фунтов! Вряд ли такие деньги можно считать убедительным мотивом для совершения столь серьезного преступления.

— Вы забыли, инспектор, об одной очень важной оговорке, содержащейся в завещании мистера Раштона. Помимо этих пятисот фунтов она должна была унаследовать все имущество, которое оставалось после исполнения воли покойного и уплаты всех налогов. Нет никакого сомнения в том, что мистер Раштон имел в виду совсем небольшую сумму, которая могла остаться после всех выплат. Однако в том случае, если его племянник скончался бы или по каким-то другим причинам не мог бы получить свою долю наследства, его часть имущества автоматически переходила бы к мисс Батлер. Причем эта часть включала бы не только значительную сумму денег — пятнадцать тысяч фунтов, но также дом со всей обстановкой. А как вам известно, по закону осужденный преступник не может получить никакой выгоды от результатов своего преступления. Поэтому если бы Чарли Перрот был признан виновным по обвинению в убийстве своего дяди, мисс Батлер автоматически заняла бы его место в качестве главной наследницы.

Что же касается того, как навлечь на моего клиента подозрения в убийстве своего дяди, то плащ мистера Перрота висел на вешалке в прихожей на виду у всех. Не было ничего проще, чем подложить в карман маленький квадратик измятой бумаги, в которую раньше был завернут мышьяк. Кроме того, мистер Раштон мог сказать своей экономке, что племянник отклонил предложение остаться на обед. Это могло послужить для мисс Батлер сигналом к началу осуществления ее замысла.

Далее, после ухода мистера Перрота, когда мистер Раштон покинул кабинет, ей оставалось лишь незаметно зайти туда и добавить в остатки вина яд. После этого она заперла дверь, чтобы прислуга не убрала грязные бокалы и не вымыла их. В качестве экономки мисс Батлер, несомненно, имела ключи от всех комнат в доме. А позже она сообщила вам, что дверь кабинета была заперта по распоряжению мистера Раштона. Так как сам мистер Раштон был к тому времени уже мертв, опровергнуть ее утверждение он не мог. Таким образом, к моменту, как обед был подан, доказательства вины моего клиента были уже сфабрикованы.

Где мисс Батлер могла раздобыть мышьяк, вполне понятно. Работая в качестве экономки у врача из Лимингтон-Спа до того, как перейти на аналогичную службу в Лаурел-Лодж, она имела доступ к мышьяку — вполне обычному компоненту некоторых лекарств, применяемому многими фармацевтами для изготовления микстуры Фаулера в качестве тонизирующего средства[54]. Так вот, доступ ее к этому яду на прошлой работе объясняет тот факт, что она и сама пристрастилась к этому препарату, правда в умеренных дозах.

— Да, она мне в этом призналась, — сказал Нидхэм. — Но как вам удалось об этом узнать?

— Разве вы сами, инспектор, не заметили признаков того, что она принимает мышьяк? Эта бледность кожи, блеск глаз и волос? Если принимать его в ограниченных дозах, он действует на организм как общестимулирующее средство. Именно поэтому его в небольших количествах часто употребляют, скажем, австрийские крестьяне, хотя в нашей стране такая привычка распространена гораздо реже. У тех, кто принимает мышьяк в небольших количествах, вырабатывается иммунитет к нему, и доза, достаточная, чтобы убить обычного человека, не может принести им существенного вреда. Насколько мне известно, некоторые легкомысленные девушки и женщины применяют его и как косметическое средство, улучшающее цвет лица[55].

Одним из основных был вопрос о том, как мисс Батлер удалось подсыпать яд. Совершенно очевидно, что добавить его в блюда или напитки, подаваемые к столу, она не могла. Служанка раскладывала еду по тарелкам за столом, и ни она, ни кто-то еще из прислуги не испытали никаких признаков отравления после того, как поделили на кухне между собой остатки этих блюд.

Единственно возможный ответ на этот вопрос напрашивался сам собой. Яд должен был находиться в том, чем могла воспользоваться жертва, но что было недоступно слугам. Более того, дабы не вызвать у мистера Раштона подозрений, содержимое напитка или еды должно было быть белого цвета и по составу походить на мышьяк. Решение здесь ясно — яд она добавила в солонку. Вот почему я так настаивал на разговоре с мисс Батлер именно в столовой.

Мне хотелось предварительно осмотреть сервант, в котором обычно хранится столовое серебро. Все сомнения в виновности мисс Батлер у меня рассеялись, когда я заметил, что в серванте стояли две серебряные перечницы, но одна солонка. Как мы теперь знаем, вторая была спрятана в комнате мисс Батлер, собиравшейся высыпать яд и наполнить ее солью, как только предоставилась бы такая возможность.

Тем не менее внезапная и неожиданная смерть мистера Раштона от сердечного приступа помешала ей осуществить это намерение. Обычно жертвы отравления мышьяком в течение нескольких часов мучаются перед тем, как скончаться. Поскольку почти сразу же после этого приехала полиция, мисс Батлер так и не представилась возможность опустошить солонку и поставить ее на место. Последнее обстоятельство подводит нас к следующему важному вопросу — о продолжительности и последовательности событий.

Для осуществления замысла мисс Батлер, то есть подтасовки улик, благодаря которым должны обвинить в убийстве племянника, было очень важно, чтобы мистер Раштон ощутил первые признаки отравления мышьяком вскоре после того, как выпил херес. Точно так же, как мы должны были полагаться лишь на утверждение мисс Батлер о том, что дверь в кабинет была заперта по распоряжению мистера Раштона, нам не оставалось ничего другого, как поверить ей, что впервые он плохо себя почувствовал без десяти девять. Слуги, находившиеся на кухне в задней части дома, понятия не имели о том, в котором часу мистер Раштон на самом деле поднялся к себе.

— Но, Холмс, — возразил я, начиная улавливать ход его мысли, — уже в четверть десятого мистеру Раштону стало так плохо, что мисс Батлер спустилась на кухню за горячей грелкой и стаканом теплой воды с содой.

Холмс вскинул брови и в недоумении взглянул на меня.

— Конечно, мой дорогой друг, она это сделала! Однако здесь тоже нам не на что опереться, кроме как на ее собственные слова о том, что мистеру Раштону потребовались такие услуги именно в это время.

— Да, Холмс, теперь мне понятно, — ответил я, изрядно смутившись.

— Позвольте мне теперь продолжить, — с ноткой раздражения сказал Холмс. — Как я узнал от племянника, мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну ровно в десять часов. Когда мы зашли в его спальню, я заметил лежавшие на тумбочке карманные часы, причем они были весьма необычными. Это карманные часы с боем, сделанные в знаменитой французской часовой мастерской «Бреге и сын»[56]. У них были еще некоторые отличительные особенности, типичные только для часов, созданных в этой мастерской, в частности календарь на циферблате, устройство для фиксирования определенного часа, а также приводимую в движение золотым механизмом стрелку, указывающую фазы луны, с оборотной стороны корпуса.

Однако для нашего расследования гораздо важнее, что у часов конструкции Бреге в центре пружинного цилиндра имеется специальное предохранительное устройство, позволяющее при заводе повернуть пружину лишь на четыре полных оборота, после чего их механизм работает в течение тридцати часов. Это сделано специально, чтобы не повредить пружину. Поскольку для одного полного оборота ключа его нужно повернуть два раза, получается, что для полного завода часов нужно сделать восемь вращательных движений. Когда часы заведены полностью, автоматически включается предохранительный механизм, и дальше ключ уже повернуть невозможно.

Должен признаться, инспектор, что я попросил моего коллегу доктора Ватсона ненадолго отвлечь ваше внимание, чтобы осмотреть карманные часы мистера Раштона. Тогда было уже около полуночи, однако ключ механизма провернулся лишь на пол-оборота и был заблокирован предохранительным механизмом. Это свидетельствовало о том, что в последний раз их заводили около двух часов назад или — если хотите узнать это с большей степенью точности — за один час и пятьдесят две с половиной минуты. Иначе говоря, ровно в десять часов, то есть именно тогда, когда мистер Раштон имел обыкновение отходить ко сну. Поскольку мисс Батлер утверждала, что к часам не притрагивалась, значит, мистер Раштон заводил их сам.

Однако, если верить утверждению мисс Батлер, в четверть десятого мистер Раштон уже лежал в кровати, страдая от тошноты и судорог в ногах до такой степени, что она была вынуждена спуститься на кухню за грелкой и стаканом теплой воды с содой, чтобы облегчить его страдания. Если так оно и было, вряд ли спустя три четверти часа больной был в состоянии завести свои часы. Учитывая это обстоятельство, я полагаю, мы можем теперь пересмотреть последовательность событий, происшедших в Лаурел-Лодж, которые привели к трагической кончине мистера Раштона.

Яд, высыпанный с солью из солонки в пищу, он принял за обедом — вскоре после половины восьмого. Но поскольку поел он достаточно плотно, первые симптомы отравления мышьяком начали проявляться позже, чем если бы он проглотил яд на пустой желудок. Как правильно сказал мой коллега доктор Ватсон, и вы, инспектор, с этим согласились, до десяти часов мистер Раштон чувствовал себя нормально и ощутил первые признаки недомогания лишь после десяти, когда уже, как обычно, перед сном завел свои часы. Следовательно, первые симптомы отравления он почувствовал в четверть одиннадцатого, а к половине одиннадцатого ему было уже так плохо, что мисс Батлер послала за врачом. Вскоре после этого, как мы знаем, от сердечного приступа наступила смерть.

— Я нисколько не сомневаюсь, что мисс Батлер подтвердит эти факты, когда вы снимете с нее официальные показания, — произнес в заключение Холмс, вставая и протягивая руку Нидхэму. — До свидания, инспектор. Как вы правильно сказали, дело это действительно было тяжелым, однако теперь его и в самом деле можно считать закрытым.

Мы вышли из полицейского участка на улицу. Стояла ясная ночь, над крышами домов вился дымок, выходивший из топившихся каминов, на небе ярко горели звезды каплями холодного, ясного света, напомнившего мне о странном, неестественном сиянии, которое, казалось, исходило от мисс Батлер. Обернувшись к Холмсу, я задал ему вопрос, который до той поры как-то не решался задавать:

— Как вы считаете, ее повесят?

Он бросил на меня мрачный взгляд. Мне редко раньше доводилось видеть его в таком подавленном состоянии.

— Боюсь, что да, Ватсон. Она призналась не только в убийстве Раштона, но и в попытке обвинить в этом преступлении его племянника, которому могла грозить виселица. При таких отягчающих обстоятельствах вряд ли можно рассчитывать на смягчение приговора. Да эта женщина и не заслуживает снисхождения. У меня сложилось впечатление, что сама мисс Батлер о помиловании просить не станет. И тем не менее я не могу отделаться от мысли о том, что не всю вину надо возлагать целиком на нее и подниматься на эшафот она должна была бы не в одиночестве.

— Кого еще вы имеете в виду, Холмс? — спросил я, почувствовав себя в некотором замешательстве после этого последнего замечания, так как мне показалось, что он имел в виду какого-то сообщника, помогавшего в совершении этого преступления.

— Конечно же общество! — резко бросил он. — Попробуйте войти в ее положение. Мы ведь имели дело с женщиной, несомненно обладающей острым умом и блестящими способностями, но не располагающей ни средствами, ни возможностями пробить себе достойное место в жизни. Так что же все мы — я имею в виду, Ватсон, то общество, к которому мы с вами принадлежим, — можем ждать от такого человека, как она?

Ну, естественно, она могла выйти замуж. А если семейная жизнь ее не прельщает и она не хочет зарывать в землю свои способности? Ей никто не помешает работать экономкой, гувернанткой или, наконец, компаньонкой какого-нибудь богатого человека, не обладающего ее способностями. Если бы общество позволило такому человеку в полной мере реализовать свой потенциал, ей и в голову никогда не пришло бы решиться на такое преступление.

Я просил бы вас, Ватсон, пообещать мне никогда не публиковать отчет об этом деле. Бульварная пресса и без того раздует немалый скандал, как только дело будет передано в суд. Мне бы совсем не хотелось, чтобы в связи с этим расследованием ваше или мое имя трепали дешевые борзописцы. Да и мисс Батлер надо бы дать возможность перейти в мир иной с тем достоинством, которое еще можно сохранить.

Я без тени сомнения дал Холмсу такое обещание, поскольку целиком разделял испытываемые им чувства. Вот почему, за исключением беглого упоминания об этом расследовании в рассказе «Пять апельсиновых зернышек»[57], я нигде больше не писал о подробностях этого дела и не называл ее имени.

Это дело закончилось весьма печально.

После суда Мадлен Батлер была признана виновной в совершении убийства и казнена в праздник Вознесения Христова.

На нас с Холмсом это известие подействовало в высшей степени удручающе.

Не в обычаях Шерлока Холмса было вспоминать о действующих лицах успешно завершенных расследований. Но несколько лет после этого события, в дни годовщины казни мисс Мадлен Батлер, мой друг пребывал в печальном состоянии духа, скорбя о том, что эта удивительная женщина так трагически закончила свой жизненный путь.