"Секретная тайна" - читать интересную книгу автора (Запольских Вячеслав Николаевич)

Глава четвертая

— Что с тобой? Сырого мяса, что ли, наелся?

А я не мог остановиться. Не пойму, отчего, но я не мог сказать и слова без какой-нибудь подковырки или просто откровенного хамства. Я разве что канцелярские кнопки под нее не подкладывал. «Остановись! — орал я себе. — Куда тебя гонит, дурак! Раскаиваться потом начнешь, да поздно будет».

— Мадам! — расшаркивался я. — Счастлив, что вы посетили мое скромное жилище. Как вам понравились наши тараканы? Не желаете ли чаю или вчерашнего борща?

— Спасибо, такого желания нет.

— Жаль. Кстати, не разменяете ли сто евро червонцами? Неудобно, знаете ли, покупать пломбир за валюту. Продавщицы шарахаются, милиционеры в свистки свистят.

— Слушай, Механошин! — я ее все-таки разозлил — Перестань выпендриваться, а то уйду.

— Осторожней через дорогу! (Дурак, ведь действительно уйдет сейчас!).

Но она не ушла.

— Я тебе подарок принесла, — Полина достала из сумки бумажный пакет, развернула, и я увидел игрушечный револьвер. Металлический «кольт» с длинным стволом. Полина нажала на спусковой крючок, и из ствола вылетел снопик искр.

— Пьезозажигалка, — сказала она. — Очень удобно газ на плите разжигать. Она практически вечная, только электроды в стволе надо раз в месяц спиртом протирать, а то разряда не будет. Ну, что, кончил выпендриваться?

— Еще и не начинал.

— И не надо. Тебе это не идет.

Она помолчала, потом сказала:

— Думаешь, я из любопытства пришла? Узнать, откуда у тебя полный бумажник евро?

— Попробуй, убеди меня, что тебе это неинтересно.

— Я пришла сказать, чтоб ты не обижался за вчерашнее. Ну, помнишь, в «калидоре ужаса»… Если ты способен воспринимать что-нибудь серьезно, то восприми: я прошу у тебя прощения. И Танька с Катькой тоже раскаиваются. У нас был заскок. Мы прекрасно видели, что это ты там у поилки булькаешь, и не сговариваясь разыграли спектакль. С тобой, между прочим, тоже случаются сдвиги по фазе, и довольно часто.

Я молчал. Я все простил.

— Полина, — у меня, как всегда, поползла горячая волна по шее и по щекам. — Ты меня тоже извини. Чаю хочешь? Спокойно, не дергайся. Иранский чай, очень хороший, в магазинах не продается, кто-то из родительских знакомых привез прямо из оттуда.

Раздался звонок. Это пришел Макаров. И вовремя, я уже был готов рассказать Полине про все: и про евро, и про инопланетянина, и про кванты вероятности.

— Лимонного не было, — с порога объявил Макаров, подавая мне тортовую коробку. В другой руке он держал какой-то плоский черный чемоданчик. — Взял «Прагу». Ого, у тебя дама! Мне кажется, мадемуазель, я с вами где-то уже встречался. Скажите, у вас «кольт» тридцать восьмого калибра?

— Он никакого не калибра, он пьезозажигалка, — сказала Полина. — А «Прагу» давай сюда, я ее разрежу.

Зазвонил телефон. Я бросился в прихожую и схватил трубку.

— Алло, Механошин слушает!

— Привет! Это самое… Как пишется винегрет, через два «н» или через одно?

Патласов опять удачно упал с неба.

— Через четыре, — неудачно сострил я и бросил трубку.

Вернулся в комнату. Там Макаров раскрывал на моем столе свой чемоданчик. Это был ноутбук.

— Последний писк, — объяснил он. — Тянет расчеты спутниковых орбит. Легко. Ну что, врежем по «Контре», как говорят первоклассники?

Мне, конечно, хотелось врезать. Но и повыкаблучиваться я тоже был не прочь.

— Оставим «Контру» первоклассникам, — пренебрежительно ответил я. — А стратегий у тебя нет? Мне пошаговые нравятся. Типа «Цивилизации».

Запросы капризного клиента ничуть не озаботили Димку.

— Скачаем демку какого-нибудь свеженького аддона, — предложил он. Наивный! Считает, что неподключенных к Интернету квартир не бывает.

Проводок с прозрачными прищепочками-разъемами на концах незамедлительно появился из макаровского кармана.

— Телефон сюда тащи, — скомандовал он. — Будем интегрировать нашего отсталого А Эн Механошина во всемирную сеть… Э, нет! (это он уже Полетаевой, принесшей на блюдце кусок «Праги»). Чавкать за компьютером — дурной тон.

На жидкокристаллическом мониторе зажглись буквы «ACER», потом появилась безмятежная картинка зеленеющих под лазурным небом полей. Макаров клацал беспроводной мышью, вписывал в открывавшиеся окошечки англо-цифровую премудрость и, наконец, перезагрузил свой волшебный чемоданчик.

Право совершить разведывательное плавание по интернетовским морям и архипелагам мы предоставили Полине. Макаров аккуратно взял меня под локоток и отвел в сторону. А именно — к месту священному и легендарному, к Главному Стеллажу, тянущемуся вдоль самой длинной стены в родительской комнате.

— Стало быть, книги — вот они, — светским тоном заметил он.

— Ну-у, — протянул я.

— Стало быть, «Поэтические воззрения славян на природу» где-то тут.

— Слушай, Димка, — я решил, наконец, выяснить, что же это за воззрения такие, из-за которых гордый и недоступный Макаров начал меня обхаживать. — Зачем тебе эта древность с «ятями»? Только не ври. Ни за что не поверю, будто ты собираешься все это изучать и конспектировать, что все это тебе для общего развития нужно. Ты просто попижонить захотел, а? Малышня «Контру» гоняет, воспитанные девицы в гламурных сайтах барахтаются, а ты, как истинный аристократ, предпочитаешь книги. Научные, особенные… Для редких ценителей.

Макаров с уважением посмотрел на меня.

— А ты проницательный индивидуум. Честно говоря, не ожидал. Хотя все-таки ты не угадал. Хочешь честно? Пожалуйста: эти книги нужны не мне. Их мой отец ищет. Причем не для себя. Он обещал их разыскать для своего канадского знакомого, профессора Дарко Сувина. Мистер Сувин, видишь ли, изучает славянскую филологию. Вообще-то книга Афанасьева у него есть, переведенная. Но он — библиофил. Вроде твоих родителей. Долгими канадскими вечерами он не может заснуть, потому что в его профессорской библиотеке нет первого издания Афанасьева. Выходившего с тысяча восемьсот шестьдесят пятого по тысяча восемьсот шестьдесят девятый год. Вот такого.

И Димка, пробежав взглядом по тесно стиснутым рядам книг, положил палец на один из томов. С небольшим усилием извлек из ряда одну за другой три пыльные книжечки в тусклом переплете.

— Погоди-ка, — я растерялся. — Ты же не говорил, что тебе Афанасьева навсегда надо. Я думал, ты просто почитать возьмешь. Ксерокопию сделать. Меня же родители сжуют без соли и лука, как только пропажу обнаружат! Так не пойдет. Клади «Воззрения» обратно.

— А ты уверен, что сжуют? — поинтересовался Димка, кладя книги на место.

— А что б твои родители сказали, если б ты сегодня домой без ноутбука вернулся? «Ах, извините, потерял…».

— Прекрасно! — воскликнул Макаров и даже зажмурился от удовольствия. Потом заложил руки за спину и обошел меня кругом.

— Нет, ты меня сегодня положительно восхищаешь. Значит, так и договоримся. Подвергаем себя равнозначному риску. Надеюсь, тебя родители не порют?

— Нет, конечно.

— Меня, представь себе, тоже. Прогресс в педагогике несомненный, младые поколения в бурном восторге…

— Погоди. Что ты там про равнозначный риск…

— Очень просто. Ты теряешь Афанасьева, а я теряю компьютер. Завтра утром встречаемся в школе, и обмениваемся впечатлениями: кто на какой минуте не выдержал родительского натиска, разнюнился, рассопливился, припал покаянной головой… Ну и так далее.

— Зачем? То есть… Ты меняться, что ли, предлагаешь? Ноутбук на Афанасьева?

Я высказал свою безумную догадку и испугался. Сейчас Макаров поднимет меня на смех. Ишь, чего захотел, какие-то книжонки, пусть и редкие, махнуть на компьютер!

Но Димка сказал:

— Совершенно верно. Заметано?

— Заметано, — прошевелились мои губы. А потом в голове будто взорвалось: дурак, зачем тебе какие-то обмены устраивать! Ведь ты себе хоть тысячу таких ноутбуков можешь сделать! Ведь у тебя — кабытрон!

Но другой внутренний голос, потише, тут же прошептал: нельзя! Нельзя кабытрон пускать в действие, вдруг что-нибудь случится.

«Что?» — мысленно воззвал я к этому второму внутреннему голосу.

«Что-нибудь, — ответил он. — Вероятность — штука сложная. Значит, опасная. Натворишь глупостей, одной родительской выволочкой не обойдешься. Это тебе не книжки без спросу разбазаривать».

Я взглянул Макарову в глаза. Вроде честные, хоть и насмешливые. Впрочем, они у него всегда такие.

— Согласен, — подтвердил я. — Баш на баш. Бери Афанасьева.

— О-о! «Слышу речь не мальчика, но мужа»!

— Чьего еще мужа? — я почувствовал, что краснею.

— Да так, цитата. Муж — в смысле, настоящий мужчина. Который знает, чего он хочет, и несет ответственность за средства, с помощью которых идет к цели.

— Ну-ну. Смотри, Макаров. Наверно, выпорют тебя сегодня первый раз в жизни.

— А я за свои поступки давно привык отвечать, — сообщил мне Макаров, и впервые я увидел его глаза серьезными, даже жесткими. Взрослыми какими-то. И почувствовал, что уважаю его. Не так, как раньше, нравится — не нравится, завидую — презираю. Подумал: «А что, если Макаров станет моим другом? Кажется, какая-то ниточка сейчас между нами протянулась. Наверное, мы оба себя сильнее почувствовали. Значит, дружба — это когда вместе становятся сильнее…».

«Да у тебя еще кабытрон!», — ликующе подбросил первый внутренний голос.

Кастрюльного вида каски арбалетчиков поблескивали за зубцами крепостной стены. Во рву плескалась зеленоватая вода, высовывались хищные морды аллигаторов. Я пришпорил коня и помчался к громадной каменной башне, на самом верху которой, за переплетениями кованой решетки виднелось бледное заплаканное лицо Полины Полетаевой. Запели стрелы, зазвенели их острые наконечники, осыпаясь по моим блестящим хромированным доспехам. Закрыв лицо забралом, я выставил вперед длинное копье и откинулся в седле.

Магистр ордена Кровавых Меченосцев ждал меня у подножья башни, где томилась Полетаева. Он прикрывался щитом с изображением отрубленной головы. Рот этой головы кривился в злобной усмешке. Удар! Копье врезалось в середину зловещего щита, и осколки дамасской брони со звоном разлетелись по траве. Сбитый с коня магистр опрокинулся на спину, смешно задрав обтянутые кольчужными чулками ноги. Арбалетчики на стене взвыли. Полина просунула сквозь решетку руку, и из складок зеленого гентского сукна ее рукава выпала алая роза. Цветок спланировал мне на грудь, как раз туда, где на походном плаще, прикрывавшем доспехи, был вышит серебряной нитью герб: крылатый гиппогриф, когтящий логотип компании «Майкрософт».

Заструилась по каменной кладке веревочная лестница. Вынув ноги из стремян, я прыгнул прямо с седла и уцепился за нижний ее конец. Придерживая локтем двуручный меч, стал карабкаться наверх…

— Сынуля, — сказала мама, стаскивая одеяло с моей головы. — Пора вставать, петушок пропел давно. Агусеньки! Кстати, ты не знаешь, куда делся трехтомник Афанасьева с четвертой полки?

— Доброе утро, мамуля! Афанасьева я отдал Димке Макарову. Его отец искал для своего знакомого канадского профессора первое издание «Поэтических воззваний»… То есть «Воззрений». Уы-а-а-у!

Я зевнул и сделал попытку натянуть одеяло себе на голову. Из последних сил подтянулся на руках и вышиб ногой решетку. Полина сидела в глубине своей темницы за столом, покрытым венецианской бархатной скатертью, и запивала торт «Прага» иранским чаем из чеканного кубка.

Мама некоторое время молчала в растерянности, соображая, как реагировать на мою ошеломляющую честность.

Я высунул голову из-под одеяла. Почему-то был уверен, что нахлобучки, поедания без лука не последует. Все-таки честность — выгоднейшая вещь. Особенно если воспользоваться ею неожиданно.

— Бемц, — сказала мама, все еще пребывала в растерянности. — А ведь Афанасьев — ценность не только духовная. У нас его Михаил Степанович просил, доцент университета, помнишь? Давал три тысячи. Можно было бы тебе складной велосипед купить, «Каму».

— Сейчас «Каму» уже не выпускают, — сообщил я, по-прежнему нежась в постели. — А новая модель стоит уже четыре пятьсот. Ползучая инфляция, вымывание дешевых товаров. Но ведь дело не в деньгах. (Я чувствовал, что веду разговор по верному пути). Подарить книгу человеку, который в ней нуждается, гораздо справедливее, чем продавать ее ради велосипеда.

— Правильно! — мама наконец-то решила, как ей следует относиться к моему поступку. — Люди должны помогать друг другу, бескорыстно! Какая хрестоматийная мысль, и как редко мы следуем ей в повседневной жизни! А если папа поначалу не поймет твоего благородного порыва, зови меня. Мы ему вместе напомним про доброту и бескорыстие.

Таким образом, мой поступок удачно улегся в педагогическую схему, с помощью которой родители меня воспитывали. «Кто знает, — думалось мне, — сумел бы я так ловко вывернуться, если б не вчерашнее близкое знакомство с Макаровым? Не будь наших серьезных разговоров, я бы всю ночь в постели ворочался, страшился утра, а потом сам побежал бы с мокрым носом и красными глазами к папе с мамой каяться… Значит, вырастаю из коротких штанишек. И все вокруг слышат речи не мальчика, но мужа».

— А чего это телефон не в прихожей? — поинтересовалась мама. — И что это за проводочек из него… Бемц!

Увидела ноутбук.

Донеслось журчанье воды. Это папа в ванной предпринял попытку освежиться душем. «Раз, два, три», — начал считать я. Мною была открыта фундаментальная закономерность: при счете «пятнадцать» бодрые душевые брызги начинали слабеть, а на «двадцать» лилась либо только очень холодная, либо очень горячая вода — если водопровод вообще не иссякал. А иссякать он любил, тоже соблюдая закономерность, но зависящую уже не от счета, а от того, успел ли ты намылить лицо и голову. Как только успел — пожалуйста, вместо журчанья раздается шипенье, ты начинаешь слепо тыкаться из стороны в сторону, шампунь дерет глаза, приходится на ощупь искать ковшик с водой, если позаботился припасти, чтобы ополоснуть лицо.

Папа громко заорал — значит, пошла только горячая. Послышалось шлепанье босых ног, и он выбрался в коридор, обмотавшись китайским махровым полотенцем, подарком бабушки.

— Иринка! — закричал он, свирепо играя мускулами. — Я похож на Лаокоона? Сейчас я свяжу в узел всю городскую водопроводную сеть! — и еще добавил что-то, чего я не понял.

— Тихо! — воскликнула мама. — Не при ребенке.

— Это же санскрит, — успокоил ее папа. — Древнеиндийские проклятия из «Атхарваведы».

— Кстати, — сказала мама. — Семеновы предлагают «Яджурведу». Тираж всего полторы тысячи. Будем брать?

— Будем, — папа смирился, схватил с подоконника бутылочку-опрыскиватель для горшечных растений, и отправился обратно в ванную. Оттуда спросил:

— А сколько просят?

— Ты же знаешь, они деньги не принимают. Хотят, представь себе, «Трех толстяков» в подарочном издании.

— Да ну? (Прысканье воды, кряхтенье папы). Отдадим?

— Надо у Андрюхи спросить, книга-то его.

— Берите, — сказал я, выходя в коридор. — Только, чур, с условием. Потом научите меня этим словам: ахтарва… ахварта… Проклятиям древним.

— «Атхарваведа». «Яджурведа». Давай, напишу тебе на бумажке и прикноплю над постелью, чтобы ты перед сном повторял.

Мама, как всегда, чрезмерно заботлива. Даже не поняла, что я шучу. Точнее, иронизирую. Перед кем я буду этими языколомными словами форсить, перед Катькой Вотиновой, что ли? У меня знакомых доцентов университета нет. Зато проблема есть: родительское внимание, удачно отвлеченное от появившегося на моем столе ноутбука, скоро и неизбежно сфокусируется на вопросе «Откуда?». И соотнесется с фактом благородного растранжиривания библиотечного фонда. Надо будет как-то не слишком отклониться от умиляюще прямолинейной честности, дабы безопасно пройти по канатику вранья.

— Тетя Кира вчера завернула для тебя творожное печенье. Такое вкусненькое, горяченькое, пышненькое… Возьми в холодильнике.

— Мама, — поморщившись, заметил я. — Какое же оно теперь горяченькое и пышненькое, если в холодильнике ночь пролежало?

— Действительно. Ну, ничего. Тетя Кира мне рецепт переписала. Завтра воскресенье, я сама испеку.

— Знаю я твои кулинарные таланты.

— А ты мне поможешь. На пару — как-нибудь, а?

Открыв «Бирюсу», я вытащил завернутое в бумажку тетикирино печенье. Мама насыпала мне в кружку какао-порошок, потом открыла шкафчик, где хранились, в основном, специи и пряности, достала оттуда что-то и спрятала за спиной, поглядывая на меня с гордостью.

— Ладно-ладно, — пробормотал я, откусывая холодное печенье. — Сгущенка. Бабушка из Липецка опять продуктовую посылку прислала. Не дает вам ребенка заморить. Мне в какао четыре ложки.

— Андрей! — голос папы донесся из моей комнаты. — А постель за тебя кто заправлять будет? Александр Пушкин или Артюр Рембо? А это у тебя что?.. Ого! Я подумал сначала, альбом художественный какой-то, только без суперобложки.

— Не урони! — осторожно, чтоб не засорить горло крошками, крикнул я. — Это компьютер! Уже подключен к Интернету.