"С пером и автоматом" - читать интересную книгу автора (Семен Михайлович Борзунов)

Политработник

Часть, в которую прибыл Чапичев из госпиталя, стояла на Кубани. Командир батальона Головин — высокий, подтянутый майор с черным кустиком усов на белом, почти девичьем лице — встретил Якова сухо. Он уже знал, что Чапичев журналист, поэт. А батальону нужен был боевой комиссар. Но делать нечего.

— Собрать батальон, чтобы представить вас, сейчас невозможно, — как бы извиняясь, сказал Чапичеву комбат. — Каждый солдат на своем месте. А немцы не дают покоя. Жмут со всех сторон…

— А зачем собирать? — ответил Чапичев. — Сам всех обойду. Так даже лучше, и знакомство будет прочнее.

— Ну-ну. Вон там в перелеске стоят минометчики. Можете начать с них. Связной вас проводит.

…Возле миномета находился весь расчет: один солдат лежал в окопе, наблюдая за противником, остальные чистили мины, автоматы.

Младший сержант Пронин по всей форме представился Чапичеву и доложил, что после ночного боя расчет занимается чисткой оружия.

— Хотели утром, да немец помешал, — добавил Пронин.

— Хорошо, продолжайте, — поздоровавшись, сказал Чапичев. — А то как бы снова фашисты не помешали. Не дают они вам отдохнуть.

— И мы перед ними в долгу не остаемся, — с подчеркнутой гордостью ответил Пронин.

— Да уж пора бы научиться, — с нарочитой строгостью заметил Чапичев. — Нужно, чтобы они там не знали покоя ни днем ни ночью.

— Стараемся. А вы к нам надолго?

— Побуду. А что?

— Ну, значит, убедитесь сами, что мы недаром едим солдатский хлеб.

Постепенно завязался непринужденный разговор. И вдруг, посмотрев вдаль траншеи, Пронин таинственно прошептал:

— Ребята, подтянись! Главком идет!

Солдаты быстро начали отряхиваться, прихорашиваться.

Чапичев выжидал, стараясь понять, что все это значит. Потом почувствовал, что здесь кроется какая-то шутка.

Через минуту из-за поворота траншеи появилась ладная, улыбающаяся девушка-санинструктор. Увидев старшего по званию, она, как положено, доложила о себе и тут же обратилась к минометчикам:

— Ну, здравствуйте, мои замарашки, — певуче и нежно заговорила она звонким голосом. — Отчего же это вы сегодня опять такие черненькие?

— Зато он, — Пронин кивнул на миномет, — блестит как самовар!

— А вы не очень-то начищайте, — серьезно погрозила пальчиком девушка. — У немцев теперь бинокли вон какие мощные: заметят блеск вашего самовара — шарахнут изо всех орудий. — И вдруг сурово добавила: — Слышала, как вы тут всю ночь громыхали. И чего, думаю, людям не спится!

— Так тэ не мы ствол миномета драялы, — не спеша заговорил медлительный солдат-украинец с забинтованной от локтя до плеча левой рукой. — Заодно и окопы немцам почистыли, ось, на бинокль, подывись, дэ вона учорашня огневая точка. Нэма? То те ж!

— Нэ-ма! — передразнила девушка. — А ты, Грицко, чего не в госпитале?

— Мой фриц еще пасэться в табуни, — все так же не спеша отвечал солдат, — от знайду ему бугорок повеселите, та кол подлиныпе, тогда и пиду в госпиталь.

— Досидишься до гангрены! — уже начала сердиться девушка.

— Люба, так же нельзя! — с напускной серьезностью заметил пожилой угрюмоватый солдат с двумя нашивками за ранения на гимнастерке и медалью «За отвагу». — Парень целое утро готовил тебе нежные слова, а ты ему такое, что и не выговоришь! Гангрену какую-то выдумала.

Но Люба не приняла шутки.

— А котелки?! — воскликнула она с ужасом. — Неужели вы из них будете есть?

Каждый молча посмотрел на котелки, лежавшие как попало на дне окопа.

Солдат-украинец почесал затылок и, глядя девушке в глаза, совершенно серьезно ответил:

— Учору дюже жирный борщ був, жалко сало смывать.

— Ладно уж, вымою. А ты немедленно собирайся! — сказала Люба раненому. — Товарищ капитан, прикажите ему отправляться в санчасть! — обратилась она за помощью к Чапичеву.

В это время над самой головой завыла мина.

— Одурел фриц! — зло крикнул Пронин. — Сам себе могилу роет.

Вторая мина разорвалась метрах в десяти позади окопов. Третья еще ближе.

— Прицельно бьют! — кивнул солдатам, ухватившимся за миномет, Пронин.

Все быстро перебежали по траншее вправо. А на прежнем месте, там, где стоял миномет, разорвалась очередная вражеская мина. Когда взметнувшийся фонтан сухой земли опустился комьями и мелкой дымящейся пылью на землю, солдаты быстро вернули свой миномет на прежнее место. Люба, протащив за руку раненого, уселась на дне воронки и стала перевязывать его.

Теперь мина разорвалась справа, недалеко от того места, где только что прятался расчет.

«Молодцы, научились воевать», — с удовлетворением подумал Чапичев и стал помогать санинструктору делать перевязку.

— Вы разве медик? — видя, что капитан помогает ей довольно умело, спросила Люба.

— Завязывайте снова! — заметив посинение вокруг раны, строго сказал Чапичев. — И немедленно в санчасть! — Затем, перехватив правую руку растерявшегося бойца, Яков крепко пожал ее и уже по-дружески добавил: — Не бойтесь, через недельку-другую вернетесь к своему самовару. Мы еще вместе фрицев угощать будем.

Солдат благодарно козырнул и ушел.

— Товарищ капитан, а разве заражение у него еще не началось? — виновато спросила Люба.

— Не мог же я при нем об этом говорить. Зачем пугать парня. Нужно принимать срочные меры, — ответил Чапичев озабоченно. — Догоните и ведите прямо к хирургу.

— Есть, прямо к хирургу! Так вы все-таки врач, раз сразу определили?

— Нет, не врач, Люба. Просто я видел много всяких ран…

Девушка смотрела на капитана недоверчиво и ждала ответа на свой вопрос.

— Я — политработник. А это то же, что врач.

Минометчики хорошо знали своего «ротного врача», как они называли Любу, и относились к ней с глубокой симпатией. Знали ее нелегкое безотцовское детство, то, что мать ее находилась в блокированном Ленинграде и от нее не было никаких известий. Знали даже о неудачной любви ее. Но больше всего минометчики восхищались смелыми, прямо-таки не женскими поступками девушки на фронте.

Однажды гитлеровцы сильной атакой потеснили наш полк, и в том числе минометную роту. Целые сутки не стихал бой, без отдыха, сна и пищи. Люба находилась вместе с солдатами на переднем крае: выносила раненых, оказывала им первую медицинскую помощь, эвакуировала в санбат.

На нейтральной полосе, которую немцы держали под обстрелом, осталось много раненых. И вдруг солдаты, которые приводили себя в порядок, увидели Любу, по-пластунски подбиравшуюся к нейтральной полосе. Отважная санитарка оказывала помощь раненым и начала переносить их в расположение батальона. Это вдохновило солдат, и они дружной контратакой вернули потерянные накануне позиции.

Об этом и многих других эпизодах думали сейчас минометчики, глядя вслед убегающей Любе.

…Яков Чапичев уловил далекий выстрел и рванулся к миномету, вместе с Прониным они столкнули его на дно воронки. И тотчас раздался взрыв недалеко от того места, где стоял миномет.

Бойцы удивленно посмотрели на капитана, а Пронин робко спросил:

— Как вы узнали, что сюда ударит?

— Дело это простое, — отшутился Чапичев. — Повоюете с мое — научитесь.

Миномет перенесли в правую сторону, и Чапичев разрешил открыть ответный огонь. Сначала Яков прислушивался к вою мин, потом взялся сам корректировать огонь. После нескольких выстрелов немецкий миномет умолк. С полчаса ждали, думали, что обнаружит себя в другом месте, но он продолжал молчать.

Появился комбат и сообщил, что с КП видел, как точным попаданием был уничтожен весь вражеский расчет.

— Молодец, Пронин! — сказал он и добавил: — Представляю к награде.

— Это не меня, — краснея, проговорил Пронин, — а товарища капитана надо представлять. Он корректировал. Я только выполнял его команды.

— Вот как? — заинтересованно посмотрев на Чапичева, проговорил комбат и пожал руку капитану. — Спасибо, выручил. А то, проклятый, три дня не давал покоя.

Потом комбат кивнул в сторону пулеметчика. О нем он давно собирался поговорить с замполитом, но все не находил удобного времени.

— По-моему, он очень боится фашистов и стреляет не целясь.

— Бывает и такое, — ответил Чапичев.

— Побеседуйте с ним. Мне кажется, что он всегда очень торопится, боится подпустить гитлеровцев на расстояние прицельного огня. И если ему не помочь, то немцы, глядишь, самого уволокут. — И немного помолчав, добавил: — А на полигоне он стреляет метко, потому и не хочется передавать пулемет другому. Словом, займитесь этим пулеметчиком.

Чапичев обрадовался, что командир признал его.

Был первый по-летнему теплый день. Солнце припекало, и солдаты, несмотря на то что им то и дело приходилось отбивать атаки противника, находили время для того, чтобы понежится без рубашек в лучах солнца.

И вдруг по окопам прозвучала тревожная команда:

— Танки!

— Немецкие танки!

— А где же бронебойщики? — спросил Чапичев.

— Да у нас тут только один, — ответил рядом сидевший солдат. — Абакар Фрицелуп. Но что он может сделать…

— Абакар здесь?! — оживился Чапичев и, пригнувшись, побежал туда, где находился знаменитый бронебойщик. Слава о нем шла по всей армии. Фрицелупом Абакара Магомедова прозвали за то, что он не пропустил ни одного немецкого танка. Разговор о нем Чапичев слышал не раз, но познакомиться с этим воином ему еще не довелось.

Нашел он Абакара в глубоком окопе на небольшой возвышенности. Было ясно, что бронебойщик выбрал самую открытую местность, где в первую очередь могут пойти танки.

Подбираться к нему пришлось ползком, чтоб не привлечь внимание немецких снайперов. И все же чем-то Яков себя выдал — над ним одна за другой просвистело несколько вражеских пуль.

Спустившись в окоп к бронебойщику, Яков удивился необычайному занятию степняка. Сначала он подумал, что Абакар молится — обе ладони, сжатые вместе, подносил к лицу и какое-то время их так держал. Но это не мешало ему зорко следить за приближающимися танками, которые грохотали и ревели так, что дрожала окружавшая окоп сухая трава. Чапичев вспомнил, что многие степняки табак не курят, а нюхают.

— Что, Абакар, насвай нюхаешь?

Тот отрицательно покачал головой и пояснил, что насвай не нюхают, а за губу кладут и посасывают.

— Нашли о чем говорить! — зло пробубнил пожилой солдат Дацюк — второй номер бронебойщика. — Фриц за горло берет, а они о табаке…

Но Абакар словно и не слышал этих слов. Не прикасаясь к своему хорошо замаскированному противотанковому ружью, он невозмутимо продолжал:

— Родной трава нюхаю. В степи растет. Отец прислал. — И тут же пояснил Чапичеву;

— Мои отец, мой дед и прадед был спокойный, как скала. Я родной трава смотрю, нюхаю — тоже спокойный, как скала. Палец не дрожит.

— Абакар! — вдруг заорал напарник. — Стреляй!

Абакар звал, что его помощник, украинец Дацюк, человек пожилой, впервые на фронте, и потому волнуется, горячится. Тем более что перед ними танки — враг грозный и опасный. С ними шутки плохи. Упустил момент — клади голову на плаху. Все это Абакар знал, чувствовал, но выразить словами, чтобы успокоить друга, не умел. И все же он не спешил открывать огонь, а только посматривал на небо чаще обычного, и когда напарник уже потерял терпение, сказал как можно спокойнее.

— Ты, друг, не бойся этих чертей. Один твой брат-украинец гранатами и бутылками с горючей смесью несколько танков уничтожил. Сам читал. А у нас — грозный бронебоиха.

Дацюк и сам понимал, что нужна выдержка, смелость. Он ведь затем и в партию вступил, чтобы пример другим в этом показывать. Помнил свое обещание при получении партийного билета — драться с врагом, не жалея сил. Все помнил, но нервы… Страшно!.. Такая ведь махина прет на тебя. Хотя бы чуть в сторону, чтобы в бок его лупануть. Но нет, идут прямо на них…

Танки уже рядом. Они шли уверенно и быстро. И никто по ним почему-то не стрелял…

А степняк-бронебойщик, глядя в черные железные глазницы машин, изрыгающих смерть, опять поднес к лицу пучок сухой травы…

«Черт возьми! Надо же иметь такую выдержку! — думал Чапичев. — Сюда бы фотографа. А еще лучше кинооператора. И чтобы показать одновременно и эти надвигающиеся танки, и мужество советских воинов, и этого невозмутимо спокойного бронебойщика, нюхающего родную траву. Вот уж поистине — скала!»

И вдруг Абакар молниеносным движением засунул за пазуху траву и упал на землю. Не лег! А буквально плюхнулся к своему заждавшемуся оружию, и тотчас, кажется, раньше самого выстрела, закружился головной танк. Раздалось еще несколько выстрелов, и он загорелся. Абакар перенес огонь на второй. Не прошло и минуты, как, чадя и постреливая, уходил враг восвояси. Но вот грохнул еще один выстрел, и уползающий с поля боя танк замер на месте. Открылся башенный люк, и в облаке дыма оттуда вывалился грузный немец. С поднятыми вверх руками он направился в сторону советских солдат. На нем горела одежда, и он кричал изо всех сил. Минометчики набросили на него плащ-палатку и спасли от огня.

Чапичев глянул на Магомедова: бронебойщик нюхал родную траву.

«Теперь, видно, чтоб успокоиться», — подумал Яков. Но Абакар развеял это предположение своим замечанием:

— А побежал бы этот немец на свой сторона — совсем погиб! Или сгорел, или свой эсэс застрелил!

«Вот тебе и скала!» — подумал Чапичев и по старой привычке вынул блокнот, чтобы хоть кое-что записать о нем для наградного листа. — Сколько в нем человечности! Об этом мужественном воине, конечно же, надо бы написать стихи. Да времени нет. Может быть, когда-нибудь и напишу. А сейчас главное — по достоинству отметить солдата за подвиг».

Гитлеровцы успокоились, и Чапичев направился к пулеметчику, о котором говорил ему комбат. Пулеметчик, как и следовало ожидать, оказался на своем месте. Его звали Саша Киселев. Молодой солдат был невысокого роста, коренастый и сильный. Пухлое лицо его уже успело загореть до черноты. Сверкали только зубы, ровные и мелкие. Когда он улыбался, они как-то по-особому озаряли его лицо, и Саша казался совсем юным. Но глаза его не улыбались, потому что, даже разговаривая, он почти не отрывал взгляда от вражеской линии окопов.

Познакомившись и немного поговорив с пулеметчиком, Чапичев понял, что он боится прозевать врага. Надо посидеть с ним во время боя и действительно понять, в чем тут дело.

Вторым номером Киселева был юркий и тонкий казах Омар Темиров. С ним у Чапичева завязалась оживленная беседа о Голодной степи — родине Омара, по которой Чапичеву дважды в жизни приходилось проезжать.

Когда Чапичев бросил неосторожную фразу: «Как бы все же накормить Голодную степь», Омар так и вспыхнул:

— Голодный степь сам может целый государство прокормить! — и живо стал рассказывать о своих планах возрождения этой полупустыни.

Оказывается, Омар учился на агронома и с последнего курса убежал на фронт. Он так и сказал «убежал».

Он заговорил о фонтанах животворящей воды, которые могли бы ударить в степи, если добраться до ее подземных озер.

На бруствере вдруг взвились фонтанчики сухой земли, и по всей вражеской линии пошла винтовочная и пулеметная трескотня.

Киселев впился в рукоятки пулемета, весь превратясь в зрение. Омар держал наготове ленту.

Немцы с криком высыпали из окопов и пошли в атаку. На ходу они выстраивались в четкие «железные» звенья.

— Саша, — тихо и проникновенно обратился к пулеметчику Чапичев, — будешь стрелять, вспомни о моем автомате.

Киселев недоуменно взглянул на замполита, взявшего наизготовку свое оружие.

— Он ведь не достанет так далеко, как пулемет. Так ты, пожалуйста, подпусти их поближе, чтоб и я мог немножко почесать им пятки.

— Понятно, — улыбнулся Саша. — Может, вы и начнете, товарищ капитан? Это будет мне сигналом.

— Договорились, — ответил Чапичев, а про себя подумал: «Люблю догадливых людей».

Саша чуть не нажал на спусковой крючок, но вовремя удержался и виновато зыркнул на капитана.

— Соседи стреляют, потому что у них винтовки — прицельный огонь. А у нас — сенокосилка. Мы будем косить без особого прицела, зато подчистую, — и, чтобы еще хоть на какую-то минуту удержать палец пулеметчика на спусковом крючке, спросил: — На сенокосе бывать не приходилось?

Саша Киселев плотнее припал к пулемету. Одной рукой он смахнул со лба пот, заливавший глаза, а другую так и не отнимал от спускового крючка.

Немцы шли плотной стеной. По ним стреляли уже и справа и слева. Но они двигались прямо на молчавший пулемет.

— Еще немножко, — одним дыханием сказал Чапичев. — Потерпи еще чуточку. Сразу целимся в середину колонны… Потом ты поведешь направо, я — налево.

— Давайте, товарищ капитан! — чуть не плача, взмолился пулеметчик, — а то, видите, гранаты готовят.

— Саша! Прицел… — еще оттянул какие-то секунды Чапичев и вдруг одновременно с командой «Огонь» дал автоматную очередь.

Пулемет заработал грозно и четко. Саша удивился, как качнулась и стала рушиться «железная стена»: сначала как бы раскололась пополам, потом стала разваливаться по частям. В рядах гитлеровцев взорвалось несколько гранат: наверное, их приготовили, но не успели пустить в действие до того, как хлестнули по ним густым пулеметно-автоматным огнем.

Вскоре все поле было усеяно гитлеровцами, многие из которых еще стреляли и что-то кричали. А пулемет все строчил и строчил.

— Возьми правее, соседям помоги! — посоветовал Чапичев в ту единственную секунду, когда пулеметчик умолк, чтобы перевести дыхание и перезарядить ленту.

Саша повел пулеметом направо. Но теперь он открыл свое левое плечо, и на смуглом теле вдруг вспыхнул алый фонтанчик. Саша сгоряча не понял, что произошло. Чапичев рывком дернул пулеметчика за пояс. Тот испуганно оглянулся и только теперь почувствовал боль в плече. Выхватив из кармана гимнастерки перевязочный бинт, Яков наложил его на рану, придавив ее правой окровавленной рукой Саши, и крикнул;

— Прижми покрепче! Не пускай кровь. Я сейчас, — и он прильнул к пулемету, кивнув Омару, давай, мол, ленту.

Немного остывший пулемет снова застрочил. А гитлеровцы густой зеленой волной снова накатывались на наши окопы.

— Откуда же их столько набралось?! — в недоумении воскликнул Чапичев. — Обыкновенная хитрость? Да. Падают, отлеживаются и опять вперед!

Вдруг кто-то с силой дернул за руку Якова и оторвал его от пулемета. И тут же чем-то тупым ударило в голову. Хватаясь правой рукой за станину пулемета, Яков стал беспомощно сползать в окоп, еле различая слова Омара:

— Товарищ капитан! Товарищ капитан!

Потом снова заработал пулемет. Это, видно, Омар открыл огонь. Больше Яков ничего не слышал…

И снова госпиталь. Больничная койка. Вынужденное безделье, которое не терпел Чапичев. Советская Армия гнала врага на запад, и Якову хотелось воевать, чтобы приблизить то время, когда можно будет засесть за стол и спокойно писать стихи. Он был полон творческих планов. Он решил написать поэму, в которой восславит подвиги своих товарищей-однополчан. Он знал, что ему ничего не нужно придумывать: то, что он видел собственными глазами — сильнее всякой фантазии.

Когда врач разрешил ходить, Чапичев взял на себя обязанности агитатора и часто выступал с беседами перед ранеными солдатами и офицерами.

Однажды ему попала в руки газета, в которой была напечатана корреспонденция о подвиге летчика-крымчака Амет-Хана Султана, лично сбившего более тридцати фашистских самолетов и девятнадцать в групповых боях. В газете сообщалось, что отважному летчику присвоено звание Героя Советского Союза. Сердце Чапичева наполнилось гордостью за земляка-героя. В тот же день он посвятил ему стихотворение:

Тут же он прочитал стихи раненым.

— Я уверен, — сказал Чапичев, — Амет-Хан Султан еще не раз проявит себя. Имя его попадет в летопись нашей славной истории. И Чапичев не ошибся.

Амет-Хан одним из первых совершил воздушный таран, а в конце войны уничтожил над Берлином один из последних самолетов фашистской авиации. Советское правительство высоко оценило подвиги воздушного аса, присвоив ему дважды звание Героя Советского Союза. Долго потом еще Амет-Хан Султан не расставался с небом, передавая свой богатый боевой опыт молодому поколению летчиков-истребителей.

Но это было потом. Об этом Чапичев, разумеется, тогда не мог знать: он лишь догадывался, что его земляк совершит еще немало блистательных подвигов.