"Мантикора" - читать интересную книгу автора (Дэвис Робертсон)

4

До моего следующего сеанса было два дня, в течение которых я несколько раз менял свое решение, но когда время пришло, я был у нее. Я бессчетное число раз пережевывал то, что было сказано между нами, и придумал несколько неплохих аргументов, которые высказал бы, приди они мне в голову в надлежащее время. Тот факт, что врач оказался женщиной, выбил меня из колеи в гораздо большей степени, чем мне хотелось в этом признаваться. У меня были свои причины не любить, когда мне читают наставления женщины, и отнюдь не все эти причины связаны с невыносимым старым афритом[5] Нетти Куэлч, которая, сколько я себя помню, постоянно понукала меня. Не понравилась мне и игра в интерпретацию сна, которая противоречила всем юридическим канонам. Одной из важнейших целей правосудия является установление истины, и этому я посвятил то лучшее, что во мне есть. Какую истину можно найти в тумане снов? Не понравилась мне и бесцеремонная манера, с которой она распоряжалась: я должен принять решение, я не должен попусту тратить время, я должен быть пунктуальным. Она поставила меня в положение, в котором я чувствовал себя глуповатым свидетелем, а такая оценка моих качеств — вершина нелепости. Но я не отступлю перед доктором Иоганной фон Галлер, не сделав по крайней мере еще одной попытки, а может быть и не одной.

По справочнику я узнал, что ее зовут Иоганна. Кроме ее имени, а также того, что она Prof. Dr. Med. und spezialarzt f#252;r Psychiatrie,[6] мне ничего не удалось выяснить.

Ах да, еще была дрожь в руках. Не стоит придавать этому такое уж большое значение. Нервы — ничего удивительного. Но разве не из-за нервов я приехал в Цюрих?

На сей раз мы встретились не в гостиной, а в кабинете доктора фон Галлер; кабинет был темноват и набит книгами; стояло там и несколько современных скульптур, на вид очень неплохих, хотя разглядеть их повнимательнее у меня не было возможности. И еще в оконную раму было вставлено старое витражное стекло, вполне симпатичное, но мне оно не понравилось, потому что смотрелось несколько нарочитым. На столе на видном месте стояла фотография самого доктора Юнга, с автографом. Доктор фон Галлер села не за стол, а на стул рядом со мной; мне был знаком этот прием, предназначенный для того, чтобы вызвать доверие, поскольку таким образом устраняется естественный разделительный барьер — рабочий стол. На этот раз я не сводил глаз с доктора и был настроен не давать ей спуску.

Она была сплошная любезность.

— Я надеюсь, на этот раз у нас не будет никаких рукопашных, мистер Стонтон?

— Надеюсь. Но это будет зависеть только от вас.

— Только? Ну, хорошо. Прежде чем мы начнем — из клиники прибыли результаты обследования. Вы, судя по всему, довольно истощены, и у вас небольшое… нервное расстройство, если вам угодно. Раньше это называлось неврастенией. Еще невралгия. Худоба. Иногда явно выраженный тремор.

— Да, это началось недавно. Я был в стрессовом состоянии.

— А раньше руки никогда не дрожали?

— Изредка, когда приходилось много работать.

— Сколько вы выпили сегодня утром?

— Рюмочку на завтрак и еще одну, перед тем как отправиться сюда.

— Это для вас нормально?

— Обычно я именно столько и выпиваю, когда мне нужно появляться в суде.

— Вы рассматриваете визит ко мне как появление в суде?

— Конечно нет. Но, как я вам уже несколько раз говорил, я был в стрессовом состоянии, а таким способом я снимаю напряжение. Вы, несомненно, считаете, что это плохой способ. Я придерживаюсь иного мнения.

— Я уверена, что вам известны все аргументы против чрезмерного употребления алкоголя.

— Я мог бы, не сходя вот с этого места, прочесть вам превосходную лекцию о пользе трезвости. Я твердо убежден, что трезвость хороша для тех людей, которым она полезна. Я не из их числа. Трезвость — это добродетель среднего класса, а мне принадлежать к среднему классу не судьба. Напротив, я богат, а в наши времена богатство выводит человека из среднего класса, если только он не сам заработал свои деньги. Моя семья богата уже в третьем поколении. Быть богатым означает быть человеком особого рода. Вы богаты?

— Нет, ни в коем случае.

— Вы слишком быстро сказали «нет», по моему мнению. Впрочем, особой нужды вы явно не испытываете, и большинство, несомненно, отнесло бы вас к богатеям. Вот я, например, богат, но не так, как думают. Если вы богаты, вам приходится открывать собственные истины и устанавливать множество собственных правил. Этика среднего класса не годится для вас, а если вы будете ее придерживаться, она вас подведет и выставит на посмешище.

— Что вы имеете в виду, говоря «богатый»?

— Деньги и только деньги. Я не имею в виду богатство ума, или духа, или любую другую напыщенную ерунду. Я говорю о деньгах. Еще конкретнее: я считаю человека богатым, если он имеет годовой доход более ста тысяч долларов, до вычета налогов. А тогда у него есть и масса других свидетельств богатства. У меня значительно больше ста тысяч в год, и большую часть этих денег я зарабатываю благодаря тому, что являюсь одним из лучших в своей профессии — юриспруденции. Я, как говорили раньше, «знаменитый адвокат». А если богатство и знаменитость требуют, чтобы я выпил до завтрака, то я готов заплатить эту цену. Но не сомневайтесь, я чту память предков, которые ненавидели алкоголь, считая его дьявольским наущением, поэтому в первую утреннюю рюмку я добавляю сырое яйцо. Это мой завтрак.

— И сколько вы выпиваете в день?

— Ну, скажем, бутылку — чуть больше или чуть меньше. Сейчас — больше, потому что, как я вам все время повторяю, у меня стрессовое состояние.

— С чего вы взяли, что вам нужен психоанализ, а не лечение от алкогольной зависимости?

— Потому что я не считаю себя алкоголиком. Алкоголизм — это крест среднего класса. У меня в моей стране такая репутация, что, окажись я в обществе анонимных алкоголиков, нелепей фигуры не было бы; а заявись кто-нибудь из них мне помогать, они бы просто испугались. Как бы то ни было, я не буйствую, не падаю мордой в салат и не выставляю себя на посмешище — я просто много пью и предпочитаю быть откровенным. А если бы мне на пару с каким-нибудь анонимным алкоголиком нужно было отправиться к третьему выводить его из запоя, один только мой вид нагнал бы на него страху. Он бы решил, что по пьянке натворил что-то ужасное, а я — его адвокат и что следом явится полиция упрятать его в каталажку. Да и групповая психотерапия не для меня — побывал я как-то раз на одном сеансе… Я не интеллектуальный сноб, доктор, — так мне, по крайней мере, казалось до настоящего времени, — но запанибратство групповой психотерапии не для меня. Исповедоваться не в моем характере — я предпочитаю вдохновлять на исповедь других, желательно когда они дают показания под присягой. Нет, я не алкоголик, потому что алкоголизм — не моя болезнь, а мой симптом.

— Что же вы тогда называете своей болезнью?

— Знал бы — сказал. Но вообще-то я наделся что это вы мне скажете.

— Такое определение на настоящем этапе вряд ли нам поможет. Давайте назовем ваше состояние стрессом, который последовал за смертью вашего отца. Хотите, поговорим об этом?

— А разве начинают обычно не с детства? Не хотите услышать, как меня приучали к горшку?

— Я хочу услышать о ваших сегодняшних проблемах. Давайте начнем с того момента, когда вы узнали о смерти отца.

— Это случилось около трех часов ночи в прошлом ноябре, четвертого числа. Меня разбудила моя экономка — сказала, что звонят из полиции. Это был один мой знакомый инспектор, он сказал, что я должен немедленно приехать в порт, мол, там произошел несчастный случай с машиной моего отца. Он не хотел подробно распространяться, а я не хотел говорить ничего такого, что дало бы пищу для любопытства экономке, которая вертелась поблизости, ушки на макушке, поэтому я вызвал такси и поехал в гавань. У причалов, казалось, царила полная неразбериха, на самом же деле там был порядок, какой только допускала ситуация. Там был ныряльщик с аквалангом, который первым добрался до автомобиля, пожарная служба пригнала грузовик с краном, который как раз поднимал из воды машину, плюс еще стояли полицейские машины и грузовик с прожекторами. Я нашел инспектора, и он сказал мне, что это определенно автомобиль моего отца, а на месте водителя обнаружено тело. Насколько они могли судить, машина съехала с пирса в воду на скорости около сорока миль в час — она еще преодолела некоторое расстояние, прежде чем затонуть. Сторож поднял тревогу сразу же, как только услыхал всплеск, но к тому времени, когда прибыла полиция, точно определить, где находится машина, было затруднительно, а потом около двух часов ушло на водолазные работы, на вызов крана, на то, чтобы зацепить тросом переднюю часть рамы, а потому номерной знак они увидели всего за несколько минут до того, как позвонили мне. В полиции хорошо знали эту машину: у отца был короткий, хорошо запоминающийся номер.

Это была одна из тех кошмарных ситуаций, когда надеешься… ну, на чудо, а здравый смысл говорит, что чудес не бывает. Никто, кроме моего отца, не водил эту машину. Наконец они вытащили ее на причал — грязную, с нее струями стекала вода. Двое пожарных медленно открыли дверь, сдерживая напор воды изнутри, потому что полицейские не хотели, чтобы оттуда вымыло какие-нибудь важные улики. Но вода быстро схлынула, и я увидел его за рулем.

Я думаю, больше всего меня поразила эта жуткая грязь. Отец всегда отличался элегантностью. А теперь он с ног до головы был облеплен тиной, мазутом и всякой портовой дрянью, но глаза у него были широко распахнуты, а руки держали баранку. Пожарные попытались вытащить его, но тут-то и обнаружилось, что он вцепился в руль просто мертвой хваткой и никаким обычным способом ее не разомкнуть. Вы, вероятно, знаете, что такое чрезвычайные происшествия — в подобных ситуациях делают вещи, до которых в обычной жизни ни за что не додумаешься. Наконец они отцепили его руки от баранки — потом, правда, выяснилось, что при этом ему поломали чуть ли не все пальцы. Я не виню пожарных — они сделали то, что нужно было сделать. Его положили на брезент, а потом все расступились, и я понял: они ждут, как я поступлю. Я встал рядом с ним на колени, отер платком его лицо и тут увидел, что у него что-то не так со ртом. Помочь мне подошел полицейский врач, и когда челюсти отца наконец разомкнули, там обнаружился камень, который я вам показывал. Тот самый камень, который вы сами себе положили в рот, потому что усомнились в моих словах.

— Извините, если вас это шокировало. Но пациенты иногда рассказывают такие невероятные истории… Продолжайте, пожалуйста.

— Я знаю полицейские правила. Полиция проявила ко мне максимум сочувствия, но они должны были увезти тело в морг, составить отчет и проделать всю рутинную работу, которая положена даже после самых странных происшествий. Они нарушили правила, позволив мне взять камень, хотя он и был вещественной уликой. Наверное, они не сомневались, что если возникнет необходимость, то я им этот камень верну. Но при этом какой-то репортер заметил, что я взял камень, или выудил эту информацию у доктора, а потому в новостях из этого камня раздули бог весть что. Но они, как и я, просто делали свою работу, вот только у меня помощников совсем не было.

А потому я сделал то, что должен был сделать. Я немедленно отправился в дом отца, разбудил Денизу (это моя мачеха) и сказал ей, что случилось. Не знаю, чего я ожидал. Наверное, истерики. Но она восприняла это известие с ледяным самообладанием, за что я был ей благодарен, потому что если бы она не сдержалась, то и я бы так или иначе потерял контроль над собой. «Мое место там», — сказала она. Но я знал, что полиция должна сейчас проводить экспертизу, и попытался убедить ее дождаться утра. Ни малейшего шанса. Она поедет туда, и немедленно. Я не хотел, чтобы она садилась за руль, а сам я уже несколько лет не водил машину, это означало, что нужно будить шофера и что-то ему объяснять. Ах, эти добрые старые времена, — вот только были ли они? — когда можно было сказать слуге, что нужно сделать то-то и то-то, не вдаваясь в объяснения! Но вот наконец мы оказались в центральном полицейском участке и в морге, а там произошла еще одна задержка, потому что полиция, щадя чувства вдовы, не допускала ее к телу, пока доктор не закончил свою работу и отца худо-бедно не привели в порядок. Потому, когда мы его увидели, он был похож на какого-то пьянчужку, угодившего под ливень, промокшего до нитки. Вот тут-то самообладание изменило ей, а для меня это было хуже некуда, потому что, если хотите знать, я терпеть не могу эту женщину, и как-то поддерживать ее, утешать, говорить всякие слова было для меня сущей пыткой. Тогда-то я в полной мере и осознал весь ужас случившегося. Полицейский доктор и все остальные, кто мог бы протянуть мне руку помощи, были чересчур тактичны и не решались вмешаться. Все дело, доктор фон Галлер, опять же в богатстве: даже ваше горе воспринимается совершенно иначе и никому не приходит в голову осушить ваши золотые слезы. Спустя какое-то время я отвез ее домой и вызвал Нетти, чтобы присматривала за ней.

Нетти — это моя экономка. Вообще-то она — моя старая нянька, и она хозяйничает у меня в доме со времени второй женитьбы отца. Нетти тоже не любит мою мачеху, но она казалась как раз тем человеком, который нужен, — у нее сильный и властный характер.

По крайней мере, так я думал. Но, когда Нетти приехала в дом моего отца и я сказал ей, что произошло, она сорвалась с ручки. Это ее собственное выражение для описания полной потери самообладания — «сорваться с ручки». Она стенала, рыдала взахлеб, жутко, по-бабьи выла и напугала меня до крайности. Пришлось мне ободрять ее и утешать. Я так до сих пор и не знаю, что это с ней стряслось. Конечно, мой отец играл в ее жизни очень важную роль — как и в жизни любого, кто знал его хорошо, — но вы же понимаете, она все-таки не родня. В итоге вскоре моя мачеха принялась приводить Нетти в чувство, а не наоборот; к тому же шофер перебудил всех других слуг, и в гостиной столпилась куча сонного полуодетого народу, а Нетти все голосила и голосила — совершенно дикое было зрелище. Я попросил кого-то позвонить моей сестре Каролине, и вскоре она появилась вместе с Бисти Бастаблом, и я никогда в жизни не был так рад их видеть.

Каролина была ужасно потрясена, но держалась хорошо. Довольно холодная женщина, но не дура. А Бисти Бастабл — ее муж — один из этих толстых одышливых пучеглазых типов, от которых вроде никакой пользы, но у них иногда обнаруживается удивительный подход к людям. В конечном счете именно он отправил слуг готовить горячее питье, именно он успокоил Нетти и предотвратил готовую возникнуть на пустом месте стычку между Каролиной и моей мачехой… Вернее, не на пустом месте, а из-за того, что Каролина слишком рано стала демонстрировать эдакий собственнический подход, ну, как это делают по отношению к тем, кто недавно лишился близких, а моей мачехе не понравилось, что ей в ее собственном доме заявляют, чтобы она, мол, пошла и полежала.

Я был благодарен Бисти, потому что, когда неразбериха улеглась, он сказал: «А теперь по рюмочке, но потом уже больше ни глотка, пока не поспим, как?» Бисти часто добавляет «как?» — это привычка многих богатых людей из Старого Онтарио. Явный реликт эпохи короля Эдварда, только они еще так и не поняли, что это вышло из моды. Но Бисти тогда не дал мне пить слишком много — прицепился, как репей, и не отходил от меня, наверное по той же причине, несколько часов. Наконец я поехал к себе домой, где, к счастью, не было Нетти, и хотя я не спал, а Бисти очень тактичным образом не подпускал меня к бутылкам, я принял ванну и два часа провел в тиши, а потом, в восемь часов, Бисти просунул голову в дверь моей комнаты и сказал, что сделал яичницу. Мне казалось, что я не хочу яичницу. Я хотел взбитое яйцо в бренди, но выяснилось, что яичница на удивление вкусна. Вы не считаете, что есть что-то унизительное в том, как горе пробуждает в нас чувство голода?

Пока мы ели, Бисти объяснил мне, что нужно делать. Даже странно — ведь он всего лишь биржевой брокер, и мы с отцом всегда держали его за дурачка, хотя и вполне порядочного. Но его семья широко известна, и он не раз уже организовывал похороны и хорошо в этом разбирался. Он даже порекомендовал хорошую похоронную контору. А я бы и не знал, к кому обратиться. Я хочу сказать, кто когда-нибудь встречал гробовщика? Это все равно как люди говорят про дохлого осла: вы вот видели когда-нибудь дохлого осла? Бисти сел на телефон и договорился в своей любимой похоронной конторе, чтобы они забрали тело, когда разрешит полиция. Потом он сказал, что мы должны обговорить с Денизой подробности церемонии. Он, казалось, полагал, что она не захочет нас видеть утром, но когда он позвонил, она сразу же сняла трубку и сказала, чтобы мы подъезжали к девяти, и желательно без опоздания, потому что у нее много дел.

Это было очень в духе Денизы — такая деловитость мне всегда в ней и не нравилась. Дело для нее превыше всего, и никто не может ей помочь или сделать для нее что-нибудь, не почувствовав при этом своего подчиненного положения: она всегда должна быть начальником. И конечно, она командовала моим отцом значительно чаще, чем он догадывался, а он был не из тех людей, которые подчиняются. Но таковы уж женщины. Правда?

— Некоторые женщины — определенно.

— Мой опыт говорит мне, что женщины либо стремятся командовать, либо ищут опору.

— А не говорит ли вам ваш опыт то же самое и о мужчинах?

— Возможно. Но с мужчинами я могу разговаривать. А с мачехой не могу. С девяти до десяти Дениза говорила с нами, а возможно, проговорила бы и еще больше, если бы не приход парикмахера. Она знала, что ей предстоят встречи со многими людьми и ей необходимо сделать прическу, потому что позднее у нее такой возможности не будет.

И она такого наговорила!.. У меня чуть волосы дыбом не встали. Дениза тоже не спала — она строила планы. Надеюсь, доктор, хоть сейчас вы признаете, что у меня были причины беспокоиться. Я вам уже говорил, что мой отец был очень важным человеком. Не просто богатым. Не просто филантропом. Он был еще и политиком — большую часть Второй мировой войны занимал пост министра продовольствия и добился немалых успехов. А потом он ушел из большой политики. Эта история стара как мир; примерно так же было с Черчиллем. Масса ненавидит истинно способных людей и призывает их только тогда, когда не может без них обойтись. Прямота и решительность, которые делали моего отца нужным во время войны, стали причиной его неприятностей с мелочными людишками, как только война закончилась, и его попросту затравили. Все же он был слишком заметной личностью, его служба на благо общества давала ему право на признание, и ему предложили стать следующим губернатором нашей провинции. Вы знаете, кто такой губернатор?

— Какая-то парадная фигура, кажется.

— Да, представитель короны в провинции.

— Это высокая честь?

— Да, но таких представителей десять. Мой отец вполне мог бы стать генерал-губернатором, который стоит над всеми ними.

— Очень важная персона.

— Глупцы посмеиваются над парадными должностями, потому что не понимают их. Парламентская система невозможна без этих официальных фигур, представляющих государство, корону, все правительство, а также выборных деятелей, которые, в свою очередь, представляют избирателей.

Он не занял этой должности. Но он получил от госсекретаря официальное извещение о назначении, а в свое время прибыл бы и указ королевы — примерно через месяц. Однако Дениза хотела организовать ему государственные похороны, словно бы он уже был в должности.

Бог мой! Как юрист, я понимал, что это нелепица. В то время когда мы обсуждали этот сумасшедший план, существовал вполне законный губернатор. Никаким образом невозможно было организовать для моего отца похороны по официальному разряду. Но она хотела именно этого: солдаты в парадной форме, подушечка с его орденом «За безупречную службу» и еще одна — с орденом Британской империи, салют над могилой, укрытый флагом гроб и столько политиков и официальных лиц, сколько удастся собрать. Я был ошеломлен. Но что бы я ни говорил, она отвечала: «Может быть, ты и не знаешь, чего Бой достоин, а я знаю».

Мы сильно поскандалили. Наговорили друг другу таких вещей, что бедняга Бисти весь побледнел и все бормотал: «Ну, пожалуйста, Дениза, пожалуйста, Дейви, давайте попробуем мирно…» — что, конечно, звучало совершенно по-идиотски, но он просто не владел лексиконом, уместным в подобных ситуациях. Дениза даже не делала вида, что питает ко мне какие-то добрые чувства, и в выражениях не стеснялась: я был дешевым адвокатишкой для самых низкопробных негодяев, я был горьким пьяницей, я всегда завидовал отцу и, если только мог, непременно перечил ему, я говорил непозволительные вещи про нее и шпионил за ней, но уж на сей раз я должен буду подчиниться, иначе, Господь свидетель, она подвергнет меня невообразимым унижениям, опозорит так, что я никогда не отмоюсь. Я сказал, что она морочила моему отцу голову с первого дня их знакомства, выставляла его своими нелепыми, невежественными претензиями и глупостями на посмешище, а теперь хочет превратить его похороны в цирк, рассчитывая восседать на самом большом слоне. Какое-то время мы говорили друг другу нелицеприятные вещи, можете мне поверить. И только когда Бисти был готов расплакаться — я не преувеличиваю: он шумно втягивал воздух и тер глаза — и появилась Каролина, мы немного успокоились. У Каролины есть такая презрительная манера, которая заставляет простых смертных, даже Денизу, вести себя примерно.

В конце концов мы с Бисти получили приказание отправляться в похоронную контору и выбрать наилучший гроб. Она решила, что более всего подойдет бронзовый, поскольку гравировку можно будет сделать прямо на нем.

«Какую гравировку?» — спросил я. Должен сказать в ее оправдание, что у нее хватило стыда немного покраснеть, и даже искусный макияж не мог это скрыть. «Герба Стонтонов», — сказала она. «Да нет никакого…» — начал было я, но Бисти потащил меня оттуда. «Чем бы ни тешилась…» — шепнул мне он. «Но это мошенничество! — выкрикнул я. — Это претенциозно и нелепо, и это мошенничество». Каролина помогла ему вытащить меня из комнаты. «Дэйви, делай, что тебе сказано, и заткнись», — проговорила она, а когда я возмутился: «Карол, ты не хуже меня знаешь, что это незаконно», то с этим ужасным женским презрением ответила: «Подумаешь!»