"Забытые города майя" - читать интересную книгу автора (В. Гуляев)

Глава 4 ЛЮДИ И БОГИ ДРЕВНИХ МАЙЯ

Вопрос о характере государственной власти в городах майя I тысячелетия н. э. — один из наиболее спорных и трудных в древней истории Мексики и Центральной Америки. Большинство зарубежных исследователей считает, что в городах-государствах майя существовала теократическая форма правления. Отсюда и все антропоморфные изображения на резных стелах и алтарях в городах майя стали рассматриваться как портреты верховных жрецов и богов.

Анализ монументальной скульптуры майя I тысячелетия н. э. на стелах, рельефах и притолоках выявил наличие нескольких явно повторяющихся канонических сюжетов. Обычно на лицевой стороне стелы изображен один человек в богатой одежде и вычурном головном уборе с различными предметами в руках. Иногда его сопровождают второстепенные фигуры, что подчеркнуто меньшими их размерами и бедностью костюма. Причем в каждом случае, если судить по деталям одежды, украшениям и инсигниям, речь идет о персонажах, облеченных властью: они сражаются с врагами, участвуют в сценах триумфа, восседают в торжественных позах на тронах или стоят с символами власти в руках, общаются с богами и т. д. Сопоставление этих канонических мотивов с богатым изобразительным искусством Древнего Востока и с данными письменных источников о царских династиях майя постклассического периода позволяет с уверенностью говорить, что почти во всех названных случаях речь идет о светских правителях и царях, а не жрецах и теократах.

Среди наиболее типичных и часто повторяющихся изображений на скульптурных монументах майя можно выделить для классического периода следующие три группы мотивов:

Группа I — военная: изображает правителя города-государства либо в батальных сценах, либо вооруженным в сценах триумфа, на фоне связанных пленников и т. д.

Группа II — династическая: в ней представлен правитель с атрибутами и символами своей власти — стоящий со скипетром и щитком или ритуальной полосой, сидящий на троне и т. д.

Группа III — ритуальная: правитель, участвующий в разного рода обрядах и общающийся с богами.

Изображение царя в образе воина-победителя — один из наиболее распространенных мотивов классического искусства майя. Эта группа имеет несколько разновидностей: «царь на поле брани», принимающий непосредственное участие в военных действиях (как правило, он показан берущим в плен поверженных врагов), и «царь в сценах триумфа», когда победоносный правитель с оружием или символами власти в руках показан рядом со связанными пленниками у его ног. Иногда царь топчет тело пленника ногами или же стоит на нем, как на пьедестале.

Обе разновидности этой группы мотивов стали в течение I тысячелетия н. э. у майя почти каноничными и многократно повторены в монументальной скульптуре (стелы, притолоки, рельефы и алтари), в живописи (фрески и росписи на керамике) и мелкой пластике.

«Царь на поле брани» особенно часто встречается на каменных рельефах города Йашчилана (в долине реки Усумасинты). Часто в сценах триумфа стоящие на коленях возле правителя пленники имеют на бедре или плече несколько иероглифов — видимо, это их личные имена. Как правило, «имя», вырезанное на теле пленного, встречается также и в иероглифической надписи, сопровождающей данную триумфальную сцену. Т. Проскурякова определила в этих текстах иероглиф, означающий «захватывать», «брать в плен». Таким образом, мы имеем здесь двойное повторение смысла сцены: и в надписи и в изображении. Видимо, речь идет об изображении действительных исторических лиц, взятых правителем в плен в результате победоносного сражения.

На стеле 1 из Мораля (штат Кампече, Мексика) правитель майя в пышном костюме и вычурном головном уборе хватает за волосы лежащего на земле врага и заносит над ним непонятное оружие — острая раковина? кремневый нож? — для последнего Удара.

Вторая разновидность этого мотива — «царь в сценах триумфа» — представлена уже на одном из самых ранних датированных предметов с территории майя — стеле 29 из Тикаля, 292 г. На лицевой стороне этого сильно поврежденного монумента изображена фигура правителя в пышной одежде. Поперек груди, наискось, он держит обеими руками ритуальную «змеиную» полосу. Обилие орнаментальных деталей и некоторый налет зооморфности несколько затрудняют анализ всего изображения. Однако при детальном рассмотрении мы видим обутые в затейливо украшенные сандалии ноги правителя, попирающие маленькую фигурку распростертого на земле врага.

Близкий сюжет запечатлен и на стеле 8 из Наранхо (Петен), календарная дата которой соответствует 800 г. Величаво-торжественная фигура царя-победителя в высоком головном уборе из перьев стоит прямо на спине лежащего ниц пленника, руки которого связаны за спиной. Интересно, что размер фигуры царя в несколько раз превышает размеры пленника. Общий триумфальный характер этой сцены не подлежит никакому сомнению.

Особенно показательна в этом отношении стела 12 из Пьедрас-Неграса (795 г.). В верхней части монумента изображен сидящий на троне правитель в пышном костюме и сложном головном уборе. Правой рукой он сжимает копье, а левой упирается в бедро. У подножия трона стоят сановники или военачальники, а еще ниже помещена большая группа из восьми фигур: скорченные, обнаженные пленники со связанными за спиной руками. Их головы подняты вверх, они с ужасом ожидают своей участи.

Очевидно, этот монумент был воздвигнут в честь какой-то крупной победы правителя Пьед-рас-Неграса над войсками другого города.

Аналогичная по характеру сцепа представлена и на стеле 4 из Ба-ланкан-Моралеса (штат Табаско, Мексика). В центре изображена фигура царя в богатых одеждах, восседающего на троне с копьем в руке. По обеим сторонам от триумфатора стоят на коленях два нагих пленника со связанными за спиной руками. Календарная дата свидетельствует о том, что он был воздвигнут в 650 г.

Один из вариантов мотива царя-победителя — со скипетром и круглым щитком с маской солнечного божества, в сопровождении полуголых связанных пленников — обнаружен в Ишкуне (стела 5).

Приведенная выше группа изображений показывает, что на них запечатлены персонажи, восседающие на тронах, но с оружием в руках. Они же принимают участие в военных действиях и в последующих сценах триумфа. Следовательно, мы имеем здесь дело с представителями светской власти — царями, или правителями, а не со жрецами. В пользу подобного вывода свидетельствуют и многочисленные аналоги, которые мы встречаем в искусстве Древнего Востока. Там подобные сцены часто сопровождаются надписями и текстами, не оставляющими сомнений в триумфальном характере этих произведений и прямой связи их с правящими царскими династиями. Например, на «Стеле Коршунов» — одном из наиболее ранних памятников монументальной скульптуры Шумера (III тысячелетие до н. э.) — мы находим изображение царя на поле брани и победную надпись: «Эанатума (правитель Лагаша. — В.Г.) поразил Адамдун, поразил Су-сннну, Арун он разрушил, Ур поразил...»[42]. На палетке египетского фараона Нармера вырезана такая сцена: победоносный правитель занес над головой поверженного врага тяжелую булаву; помещенная ниже надпись гласит: «Царь победил страну «Озеро Гарпуны» и взял там 6000 пленных»[43]. И таких изображений встречается в древневосточном искусстве необычайно много. Постоянное соперничество шумерских городов-государств, завоевательные походы египетских фараонов и ассирийских царей давали богатую пищу для подобных произведений.

Таким образом, тесное родство классических монументов майя с победными памятниками правителей Древнего Востока выступает довольно отчетливо. В обоих случаях речь идет о произведениях искусства, призванных возвеличивать личность царя и его триумфальные победы над врагами.

Главная тема скульптурных монументов майя в I тысячелетии н. э. — изображение конкретных правителей, сопровождаемое коротким иероглифическим текстом, который содержит обычно и историческую информацию: когда родился данный властитель, когда он вступил на престол, его военные успехи, завоевания и т. д.

Лицо правителя обычно трактовано в весьма условной манере. И хотя степень такой условности в разных городах была неодинаковой, типичный образ властителя в майяском классическом искусстве отличается в большинстве случаев идеализацией и формализмом. Это находится в разительном контрасте с изображениями пленников, которые часто демонстрируют живые человеческие чувства: страх, горе, боль от ран и т. д. «Таким образом, — пишет археолог Дж. Маркус (США), — мы не знаем индивидуальных черт царей майя. Только после того как мы свяжем изображение каждого правителя с определенным иероглифическим «именем» и выделим его характерный головной убор, детали костюма и украшений, мы сможем узнать его и в другом контексте»[44].

В подавляющем большинстве случаев резные стелы встречаются группами по нескольку штук и, как правило, в той или иной связи с храмами. Именно этот факт и послужил отправным моментом для исследований Т. Проскуряковой в городе Пье-драс-Неграс. Она установила, что все монументы (35) располагались семью отдельно стоящими группами. Причем в пределах каждой такой группы отрезок времени, отраженный на всех календарных датах имеющихся там стел, никогда не превышал средней продолжительности одной, человеческой жизни. Это навело исследователя на мысль, что каждая группа таких памятников служит своеобразной каменной «летописью» жизни и деяний одного конкретного правителя. Первый монумент каждой группы сопровождался изображением юноши, сидящего в нише, на платформе или на троне. Здесь же были высечены две важные даты. Одна из них, дополненная иероглифом в виде «человеческой головы с подвязанной щекой», отмечала, по мнению Т. Проскуряковой, время прихода этого персонажа к власти, а другая — с иероглифом в виде «лягушки, задравшей кверху лапки» — указывала на время рождения того же человека. Более поздние монументы той же группы посвящены освещению таких событий, как браки, рождение наследников, военные победы. Следовательно, заключает исследователь, фигуры, изображенные на рельефах и стелах классического периода, — не боги и не жрецы, а представители правящих династий.

Пример жизни одного правителя поможет проиллюстрировать ту многостороннюю деятельность, которой посвящали себя цари маня. Т. Проскурякова показала на фактах историю человека, которого мы знаем под условным именем «Птица-Ягуар» и который царствовал в городе Йашчилане в VIII в. Он родился в 709 г. и находился в близком родстве с человеком по имени «Щит-Ягуар», бывшим в тот момент правителем Йашчилана. Родство со «Щитом-Ягуаром» стало предметом особой гордости или заботы «Птицы-Ягуара», поскольку он вновь и вновь указывал на это в своих надписях. «Птица-Ягуар» слишком много говорит о славе своих предков, и это вместе с фактом значительного перерыва между датой смерти «Щита-Ягуара» и датой восшествия на престол «Птицы-Ягуара» позволяет предполагать, что путь последнего к трону был весьма извилистым и долгим. Борьба за власть внутри разных дворцовых кругов — характерная черта в обществах, где управление сосредоточено в руках небольшой наследственной группы, и есть намеки на то, что такая борьба за власть имела место и после смерти «Щита-Ягуара». Прошло около десяти лет, в течение которых ни в одной надписи не говорилось о правителе Йашчилаиа. Затем, в 752 г., «Птица-Ягуар» захватывает власть в городе — событие, много раз отмеченное в позднейших текстах. Первые шаги «Птицы-Ягуара» в качестве правителя имели явный военный характер. Йашчиланская стела 11 изображает его год спустя после восшествия на престол принимающим почести от трех стоящих на коленях пленников. Три года спустя после получения трона «Птица-Ягуар» добился нового успеха, память о котором была сохранена на протяжении всего его царствования. Притолока 8 из Йашчилана изображает победу и говорит о ней в иероглифическом тексте. На этой притолоке «Птица-Ягуар» показан вместе с помощником в сцене захвата двух других майяских правителей. Жертва «Птицы-Ягуара» имеет именной иероглиф,, состоящий из черепа, обрамленного точками, что позволяет называть нам его «Драгоценный Череп». Это событие имело столь большое значение, что было включено в качестве составной части в титул «Птицы-Ягуара», поскольку последний часто упоминается в более поздних надписях как «Человек, пленивший врага по имени «Драгоценный Череп».

Эти сцены и надписи помогают понять политику властителей майя. Руководство армией было, несомненно, важной обязанностью царя. То, что людей брали в плен именно во время военных кампаний, тоже очевидно Мы не знаем, однако, кто бы ли эти пленники, хотя неко торые из них — явно люди высокого ранга. И их имена и их лица свидетельствуют, что они были майя по крови, но означает ли сцена пленения аллегорию разгрома какого-либо соседнего крупного центра или это просто небольшое сражение внутри данного государства — не ясно. Сомнительно, однако, чтобы правители гордились своими победами над мелкими местными вождями и изображали столь ничтожных врагов возле себя.

Даже если мы заключим, что и другие крупные центры подвергались разгрому, мы все еще не знаем, вело ли это к оккупации и управлению одного центра другим или же мир восстанавливался без покушения на автономию потерпевшего поражение областного центра.

Возвращаясь к карьере правителя «Птицы-Ягуара», можно отметить, что его царствование, видимо, стало мирным после некоторых воинственных вспышек в начале правления. Ряд скульптурных изображений и надписей с сообщениями о его дальнейшей жизни говорит о проведении им различных священных обрядов. Отмечены ритуалы с участием змей и сцены, показывающие самоистязание с выделением крови. «Птица-Ягуар» только дважды изображался лично участвующим в церемониях, но несколько женщин, связанных с его царствованием, показаны в качестве таких участниц. Эти сцены свидетельствуют о важности религиозных церемоний в жизни древних майя и о высоком статусе женщин в вопросах ритуала и религии.

Другая серия скульптур показывает «Птицу-Ягуара» во взаимосвязи с другими знатными персонажами. В сцене, которая встречается на нескольких памятниках, «Птица-Ягуар» стоит лицом к лицу с женщиной, держащей загадочный сверток. Возможны различные интерпретации этой сцены, но Т. Проскурякова предполагает, что она изображает заключение брачного союза и что сверток символизирует приданое невесты. На одной притолоке «Птица-Ягуар» показан обменивающимся царскими жезлами с молодым человеком.

Династическая группа изображений содержит более единообразные но содержанию мотивы. В нее входят изображения правителей, сидящих на тронах, но без оружия, и обнаженных связанных пленников, а в обычной дворцовой обстановке — в сценах аудиенций и приемов, с атрибутами власти в руках, в окружении слуг и сановников, а также членов семьи. Сюда же следует отнести фигуры правителей, стоящих и горделиво демонстрирующих священные символы своей власти и высокого социального положения.

В эпосе майя-киче «Пополь-Вух», созданном, вероятно, еще в донспанский период, но дошедшем до нас в записи XVI в., говорится: «Он дал им знаки правления и все отличительные символы. Полностью Накшит дал им знаки отличия владык, и вот все они, перечисленные но их названиям: балдахин, трон, флейты, барабаны, желтые бусы, когти пумы, голова ягуара, ноги оленей, ожерелья из раковин, перья попугая, перья белой цапли для головных уборов»[45]. Трудно сказать, насколько достоверны все перечисленные атрибуты, но некоторые из них бесспорно служили отличительными признаками царской власти: например, троны и балдахины. Интересно упоминание среди царских регалий когтей и головы ягуара — животного, которое, безусловно, играло большую роль в религиозных верованиях древних майя. И совсем не случайно шкура, клыки и когти этого грозного владыки джунглей стали широко использоваться владыками земными в качестве атрибутов своей власти. Более того, ягуар считался божественным покровителем многих правящих династий майяских городов-государств I тысячелетия н. э. На каменных рельефах и фресках классической эпохи часто изображаются персонажи, облаченные в плащи или набедренные повязки из шкуры ягуара. При этом высокое общественное положение персонажей всегда подчеркнуто художником. В качестве примера можно сослаться на сцену, запечатленную на деревянной притолоке из Храма III в Ти-кале. Там изображен царь пли правитель, стоящий во весь рост возле низкого трона. Он облачен в одежду из шкуры ягуара, причем голова животного с открытой пастью образует «шлем» или головной убор. В правой руке повелитель держит «штандарт» — палку со шкурой ягуара, на которой изображены две маски.

Судя по сообщениям испанских и индейских летописцев, важнейшим символом царской власти у майя считалась также циновка (майяск. «поп», отсюда название правителя — «ах поп», что означает «владыка циновки»). Циновкой покрывали скамью или деревянный трон, на котором восседал правитель. И очень часто в качестве прямого эквивалента циновке служила шкура ягуара. Можно отчетливо видеть эту деталь на росписи одного полихромного сосуда из погребения 196 в Тикале (700 г.). Иногда правители майя вообще предпочитали иметь трон в виде ягуара (изображение на стеле 20 из Тикаля, знаменитый рельеф из дворца в Паленке и наиболее поздний вариант такого трона, найденный в Чичен-Ице). В исторических источниках кануна конкисты трон правителя просто называют «циновкой ягуара».

Наконец, весьма примечательно, что почти во всех наиболее богатых и пышных погребениях майя встречаются клыки и когти либо шкуры ягуара, хотя последние удается проследить далеко не всегда ввиду плохой их сохранности в условиях влажного тропического климата.

При анализе скульптурных изображений правителей на рельефах, стелах, притолоках и алтарях бросается в глаза частая повторяемость как элементов костюма и украшений, так и самих атрибутов власти. К числу последних относятся ритуальные (змеиные) полосы, скипетры и щиты.

Ритуальные полосы образуют более раннюю группу царских инсигний майя, существовавшую по меньшей мере с конца III в. (стела 29 в Тикале) до конца VII в. Внешне полоса представляет собой змею с изогнутым пли прямым туловищем, к обоим концам которого присоединены змеиные головы. В их широко открытых пастях помещены обычно лики различных богов из пантеона древних майя. Как правило, в пасти одной из голов полосы находится маска бога солнца в различных его ипостасях и воплощениях, а в другой обычно изображали бога воды и дождя (стелы Тикаля, Копана, Наранхо).

С конца VII в. во многих городах Центральной области майя получает широкое распространение новая разновидность инсигний правителя — скипетр, встречающийся обычно в сочетании с маленьким круглым щитом, украшенным посредине маской бога солнца. Оба этих предмета имеют поразительно устойчивую форму. Скипетр — это короткий жезл с антропоморфной фигуркой божества-карлика на верхнем конце и изогнутой ручкой, украшенной головой змеи, на нижнем. II где бы мы ни встретили подобные инсигнии, будь то в Тикале (притолока 3 в Храме I), в Ишкуне (стела 5), в Паленке (рельеф из гробницы в Храме Надписей) или в Йашчилане, — они везде поразительно походят друг на друга.

В целом скипетр со щитком и ритуальная полоса выражают, видимо, довольно близкие концепции и идеи, поскольку и те и другая имеют совершенно одинаковый набор божеств. На ритуальной полосе мы видим змеиную, рептильную, подоснову и два бога в пастях змеиных голов — бога солнца и бога дождя. Судя по дошедшим до нас изображениям классического периода, карликовый божок, украшающий верхушки скипетров, несмотря на свой более или менее антропоморфный облик, также имел ярко выраженные змеиные черты. «Лицо карлика, — пишет известный американский археолог Г. Спинден, — сильно изменяется от памятника к памятнику, но в целом для него характерны длинный загнутый вверх нос и широко открытый рот, который имеет в верхней челюсти далеко выступающий пламевидный зуб. Нижняя челюсть обычно заметно короче верхней. Эти гротескные черты явно напоминают пресмыкающихся... Тело маленькой фигурки (карликового божества. — В.Г.) не имеет одежды, если не считать пояса с передником и украшений в виде браслетов и ожерелья. На ногах, спине и руках обычно заметны какие-то овальные знаки, изображающие, возможно, чешую змеи...»[46]. Если продолжить этот перечень дальше, то у карликового божка только одна нога похожа на человеческую, тогда как вместо другой — рукоять в виде изогнутого туловища змеи с открытой частью на конце. Из лобной части головы карлика почти всегда выступает либо факел, либо двойной завиток (знак «огонь», по Ю. В. Кнорозову), нередко стилизованные под растительные побеги, либо каменный топор-кельт. Хорошо известно, что факел и каменный топор-кельт — постоянные атрибуты богов грозы и дождя во многих древних земледельческих религиях мира (Чак у юкатанских майя XVI в., Тла-лок у ацтеков, Виракоча у перуанцев и т. д.). Каменный топор всегда рассматривался нашими далекими предками как оружие бога грозы и дождя, выступавшего одновременно и как божество плодородия.

Этим тяжелым и острым оружием небесные громовержцы разгоняли злых духов и наказывали виновных в преступлениях. Грозное явление «небесного огня» — молнии — представлялось древнему человеку полетом смертоносного оружия, разящего и убивающею. В качестве такого оружия могли выступать не только каменные топоры, но и кремневые наконечники стрел и копии, палицы, молоты и т. д. Тесно связаны с понятиями «дождь» и «вода» и всевозможные змеиные, рептильные аксессуары, — так, широко известна в древности ассоциация «змея — вода».

Следовательно, божок со скипетров I тысячелетия н. э. будет не кем иным, как богом-громовннком, повелителем грозы и дождя, а тем самым и плодородия. Солнечное божество всегда выступает в паре с ним, будучи изображенным на круглом щитке правителей. Почему же именно эти и близкие им боги изображались со столь завидным постоянством на атрибутах царской власти у древних майя?

История многих древних народов земного шара содержит достаточно ярких примеров, доказывающих, что на определенной ступени развития было широко распространено обожествление царя, правителя, фараона. Как известно, впервые в глобальном масштабе успешно решил данную проблему английский этнограф Джеймс Фрэзер. «Вера в то, что цари обладают сверхъестественными или магическими способностями, позволяющими им оплодотворять землю и оказывать подданным всякие иные благодеяния, разделялась, по-видимому, предками всех арийских народов от Индии до Ирландии...»[47], — писал он.

Последующие исследовании на новых, более широких материалах подтвердили правильность основного тезиса английского ученого о наличии в древности царского культа у многих земледельческих народов Европы, Азии, Африки и Америки. Мы знаем, что очень часто цари и их предшественники — вожди для усиления и магического санкционирования своей реальной власти брали на себя отправление различных религиозных функций. И вполне естественно, что одной из главных обязанностей вождя или царя у земледельческих племен было вызывание дождя, а следовательно, и создание условий для выращивания хорошего урожая. Неудивительно, что майя с глубокой древности почитали богов грозы и дождя, обеспечивающих плодородие маисовых полей, и своих владык, выступавших как бы в качестве посредников между царством небесных сил и простыми смертными. Именно с этой целью их обожествляемые правители самолично совершали весьма важные, с точки зрения земледельца, обряды, связанные с аграрным культом и прежде всего — с обеспечением хорошего урожая маиса. Столь же важную роль играло в жизни древних земледельцев майя и солнце.

Третья группа изображений в монументальной скульптуре майя I тысячелетия н. э. — ритуальная — самая разнообразная и многочисленная из всех, хотя и здесь четко выделяются свои канонические разновидности. Так, довольно значительную по количеству группу составляют изображения правителя в сцене ритуального «сева» (стела 40 из Пьедрас-Неграса, стела 9 из Ла-Флориды, стела 21 из Тикаля и т. д.). На последней из них богато одетый персонаж в сложном головном уборе в левой руке держит длинную и узкую сумку пли мешок (возможно, для семян?), а правой бросает вниз горсть зерен маиса. Примечательно, что среди ножных украшений этого человека мы видим голову длинноносого бога дождя (?). На стеле 40 из Пьедрас-Неграса изображена еще более интересная сцена: в верхней части монумента показан какой-то персонаж в пышном костюме и с короной из листьев маиса на голове. Стоя на коленях на низкой платформе (возможно, это трон), он горстями бросает вниз зерна маиса. Внизу древний скульптор маня изобразил стилизованную фигуру божества земли. Всю эту картину обрамляют маисовые побеги. Видимо, здесь также показано участие правителя города в ритуальном севе.

В других случаях мы видим правителей в сценах ритуального самоистязания, — например, протыкание языка и продергивание через него веревки и жертвоприношений (притолоки Йашчнлаиа).

Наконец, встречаются и такие сюжеты, где правитель показан под защитой и покровительством божества, возможно, обожествленного предка (резные изображения правителя на троне и бога-ягуара в позе протектора на деревянных притолоках Храмов I и III Тикаля и на обломке рельефа из Пьедрас-Неграса).

Описанные выше произведения монументального майяского искусства имеют большое значение как по тематике, так и по своей художественной форме. Тематика их отражает довольно развитый общественный строй во главе со священной особой паря. В образе царя, торжественно восседающего на троне в окружении сановников и слуг или же поражающего врага на поле брани, мы видим изображение монарха, ставшее типичным для всего классического периода. На этих монументах величие и мощь царя подчеркиваются тем, что его фигура изображена в большем масштабе, чем остальные.

Идеология была мощным орудием, служившим для порабощения сознания народных масс и подчинения их интересам господствующего класса. В классический период у майя, как и на Древнем Востоке, правящий класс аристократии и жрецов, жестоко эксплуатировавший рядовых земледельцев-общинников, разного рода зависимых людей и рабов, нуждался для охраны своих классовых интересов в централизованном государственном аппарате деспотического типа. Эту свою социальную функцию деспот, или царь, выполнял двояко: с одной стороны, с помощью жестоких форм принуждения, с другой — идеологическим воздействием на сознание масс, пропагандируя в искусстве и религии идеи божественного происхождения царской власти и беспрекословного подчинения ей.

Та же самая тематика, отражающая различные стороны жизни и деятельности правителей городов-государств майя I тысячелетия н. э., была представлена и на другом археологическом материале — на нефритовых украшениях и пластинках резной кости, терракотовых статуэтках и т. д. Но особенно ярко представлена она в настенных росписях и в сюжетах, запечатленных на иолихромной керамике из наиболее богатых погребений классического периода.

Полихромная керамика майя I тысячелетия н. э.

В апреле 1971 года в Нью-Йорке, в клубе Гролье,при активном содействии известного американского археолога М.-Д. Ко была открыта выставка «Письменность древних майя».

В музеях и частных коллекциях удалось собрать большое число изделий майя I тысячелетия н. э. из глины, камня и кости с изображениями и короткими иероглифическими надписями. Большинство предметов происходило из грабительских раскопок и, естественно, не попадало до сих пор в поле зрения ученых. Особое место на выставке занимала значительная коллекция изящных глиняных сосудов с многоцветной росписью. На каждом из сосудов рядом с короткой надписью имелось обычно изображение. Таким образом, эта древняя керамика в значительной мере была похожа на рукописи майя XII—XV вв., где также изображения богов и мифологи ческнх персонажей сопровождались пояснительным текстом. К тому же форма многих иероглифов на глиняных вазах почти не отличалась от знаков рукописей, что облег чало их сопоставление.

Издав после завершения выставки три больших альбома древнемайяской керамики, М.-Д. Ко ввел в научный оборот совершенно новый вид источников для I тысячелетия н. э., одновременно и письменных и изобразительных. Это дало ученым возможность приступить к исследованию громадного по объему и совершенно нового материала по искусству, религии, философии и письменности древних майя, который находился до сих пор почти в полном забвении.

М.-Д. Ко впервые осуществил общий анализ майяской керамики и поставил вопрос о ее назначении, тематике росписей и содержании имеющихся там иероглифических текстов. По мнению этого исследователя, все росписи на полихромной глиняной посуде I тысячелетия н. э. ограничены приблизительно четырьмя основными мотивами: правитель, сидящий на троне в окружении слуг и сановников; божество со старческим лицом, выглядывающее из раковины, — бог «N» (с раковиной улитки на спине); два юных персонажа в богатых одеждах, внешне похожие друг на друга; божество в виде летучей мыши с символами смерти на крыльях.

Эти сцены, как правило, сопровождаются короткими, стандартными по форме иероглифическими надписями. Середину их образуют иероглифы, передающие понятия дороги и смерти, тогда как завершает надпись не совсем понятный пока эпитет, относящийся, видимо, к правителю. Между этими более или менее понятными иероглифами стоят знаки в виде голов различных богов, большинство из которых ассоциируется со смертью и подземным миром.

Показательно и то, что все найденные до сих пор в ходе археологических раскопок целые сосуды подобного рода происходят только из самых богатых и пышных гробниц и погребений, принадлежавших, по-видимому, царям и высшей аристократии майя. И сцены и тексты, запечатленные на этих изящных вазах, относятся к подземному царству смерти.

Но М.-Д. Ко пошел еще дальше и заявил, что в полихромной майяской керамике мы имеем все, что осталось от очень большой и сложной иконографии царства смерти и его богов и что эти сведения каждый древний гончар получал из иероглифической книги, которая описывала путешествие души в подземное царство.

Представления майя и нахуа из Центральной Мексики о вселенной и смерти во многом были общими. Над плоской поверхностью прямоугольной земли находилось тринадцать слоев небес, каждый из которых имел свое божество. Под землей располагалось подземное царство, которое, согласно некоторым источникам, состояло из девяти ярусов. Души воинов, погибших на поле битвы или от жертвенного ножа, и души женщин, которые умерли при родах, направлялись прямо на небо, в рай бога солнца, тогда как утонувшие и умершие от болезней, связанных с водой и молнией, шли в рай бога дождя.

Однако для большинства людей финалом служил подземный мир — ужасное, холодное и темное царство, где бродила до момента своей окончательной гибели душа умершего. Maim из низменных лесных областей считали, что вход в преисподнюю, которую они называли «Метналь» или «Шибальба», — это отверстие в земле в районе Альта-Верапаса в горной Гватемале. Оттуда бьет ужасный фонтан из крови и сгнивших тел. Во время своего страшного путешествия по владениям богов смерти душа человека подвергается различным трудным испытаниям, ярко описанным в ацтекских и майяских мифах. Например, она должна пересечь реку из крови — для этого при похоронах приносится в жертву собака-поводырь, помогающая преодолеть этот местный Стикс. Наиболее красочное описание преисподней дано в «Пополь-Вух» — священной книге майя-киче, занимавших господствующее положение в горной Гватемале накануне испанского завоевания в XVI в.

Одна часть этого великого народного эпоса посвящена подвигам божественных близнецов и их конечной победе над владыками Шибальбы. В начале этого древнего предания рассказывается, как первую пару близнецов заманили в Шибальбу двенадцать страшных владык царства смерти. Они устроили близнецам ряд испытаний и ловушек и в конце концов принесли их в жертву после неудачной для близнецов ритуальной игры в мяч.

Дочь одного из правителей Шибальбы волшебным образом забеременела от слюны подвешенной к дереву головы близнеца. Когда скрывать беременность стало невозможно, девушка бежала на поверхность земли, где родила Хунахпу и Шбаланке — вторую пару героев-близнецов. Подобно своим отцу и дяде, они также очень любили играть в мяч. Их шумная возня привлекла внимание владык подземного царства, и те позвали близнецов вниз, чтобы расправиться с ними, как это случилось с их предшественниками. Однако Хунахпу и Шбаланке обманули властителей Шнбальбы. Юноши послали впереди себя москита, который, кусая поочередно каждого из двенадцати правителей, заставил их назвать свое имя. в результате чего те потеряли свою магическую силу. Правда, близнецам пришлось пройти через разного рода суровые испытания, которые выпадали, вероятно, на долю души каждого умершего человека, — Дом Летучих Мышей-Убийц, Дом Обсидиановых Ножей, Дом Мрака[48]. В Доме Мрака они должны были провести ночь, куря, но не искурив сигар и не использовав лучин, предоставленных им правителями преисподней. Близнецы вышли из положения, посадив на кончики своих сигар светлячков и привязав к лучинам пучки красных птичьих перьев, имитируя тем самым и курение и огонь.

В конце концов герои-близнецы превратились в пару акробатов (или шутов), совершающих всевозможные волшебства и чудеса перед владыками Шнбальбы. Особенно заинтересовал последних один фокус, когда близнецы рубили друг друга на кусочки кремневыми ножами и затем оживляли вновь. Два главных правителя преисподней, названных Хун-Каме и Вукуб-Каме, попросили проделать с ними то же самое. Близнецы выполнили первую часть их просьбы — изрубили их на куски, но не воскресили. Правители Шнбальбы вынуждены были признать свое поражение, а герои-близнецы поднялись на небо, где превратились в Солнце и Луну.

Самое поразительное в открытии М.-Д. Ко состоит в том, что он впервые установил для ряда полихромных сосудов майя I тысячелетия н. э. прямые совпадения с мифом о приключениях героев-близнецов в подземном царстве из эпоса майя-киче «Пополь-Вух».

Чаще всего на этих вазах появляется изображение пары юношей с метками богов на теле. Их богатые одежды и украшения свидетельствуют о статусе правителей. М.-Д. Ко назвал их «юными правителями», но это и есть почти наверняка герои-близнецы майяского мифа — Хунахпу и Шбаланке. Иногда они показаны в противоборстве с парой старых богов, которые определенно являются верховными владыками Шибальбы. Один из этих старых богов — бог «N» в рукописях майя — изображен с раковиной улитки на спине. Другой — бог «L» — имеет головной убор из перьев, увенчанный волшебной совой, и обычно курит сигару. На уникальной вазе из коллекции Принстонского университета (США) один из близнецов изображен вытаскивающим бога «N» из раковины. Одновременно близнец-победитель занес за спиной руку с кремневым ножом для решающего удара. Наверняка перед нами — финальный акт повествования «Пополь-Вух» о гибели верховных правителей Шибальбы.

Ужасные боги — Летучие Мыши — еще одна тема, встречающаяся в росписи классической керамики майя. Перекрещенные кости и «глаза смерти» на крыльях связывают этих чудовищ с обитателями Дома Летучих Мышей в «Пополь-Вух».

Менее очевидна связь с этой тематикой загробного цикла сосудов с дворцовыми сценами. На них правитель, сидящий на троне, очевидно, занят разговором со своими подданными, которые демонстрируют ему знаки покорности. Иногда здесь присутствуют и женщины. Но действительно ли это сцены из реальной жизни? М.-Д. Ко считает, что более тщательное изучение обнаруживает и там явные указания на смерть — черные точки на телах некоторых персонажей, страшный облик одного из старых богов-ягуаров подземного царства на колонне дворца и другие символы смерти. Поскольку майя иногда представляли себе подземный мир как залитое водой место, где плавает крокоди-лообразное чудовище, окруженное лилиями, то присутствие их в ряде сцен говорит о загробной тематике.

В других областях Мексики — это мы знаем по сообщениям индейских хроник — во время похорон великих правителей вместе с ними приносились в жертву десятки, а иногда и сотни придворных и слуг, включая шутов, знахарей, дворецких, оруженосцев и женщин-виночерпиев. Это делалось для того, чтобы воссоздать во всей полноте жизнь царского дворца в подземном мире. М.-Д. Ко считает, что таково было назначение и сосудов с дворцовыми сценами майя.

Наиболее интересны вазы, на которых изображено более двух богов, поскольку они дают нам некоторое представление о сложности пантеона подземного царства майя. На одном сосуде, например, изображен курящий сигару бог «N», сидящий на своем троне в виде ягуара и глядящий на иерархически расположенную группу из шести второстепенных божеств, каждое из которых имеет в иероглифическом тексте особое имя. Здесь, как и в ряде других случаев, боги имеют некоторые черты ягуара — ухо и т. д. Этот зверь является ночным животным, которое хорошо плавает и охотится близ водоемов. Не исключено, что именно поэтому в глазах майя ягуар был связан с подземным миром.

На другом сосуде представлено одиннадцать богов; некоторые из них сочетают в себе черты человека и ягуара, тогда как другие имеют старческий облик и курят сигары. Но самый удивительный сосуд расписан фигурами тридцати одного божества! Часть из них нам известна — бог Летучая Мышь, например, — но большинство представлено впервые. Боги распределены по четырем горизонтальным полосам, которые должны иметь иерархическое значение.

Что касается иероглифических текстов на расписной керамике майя, то М.-Д. Ко установил, что ниже венчика сосуда идет всегда одна и та же стандартная надпись, первичная стандартная формула. Точное ее содержание неизвестно, но есть основания предполагать, что в ней речь идет о путешествии души умершего в Метналь или Ши-бальбу — подземное царство — и описываются встреченные там божества. Если это так, то тогда майя должны были иметь длинные погребальные песнопения, вероятно, над умирающим или умершим человеком, чтобы подготовить его к страшному путешествию в преисподнюю.

Тексты, иногда встречающиеся на таких сосудах, относятся к богам или людям и содержат их титулы и имена.

В расписной керамике майя мы имеем, таким образом, совершенно новый мир майяской философии, который до сих пор игнорировался археологами и историками искусства. Этот мир — царство смерти, «населенное» большим числом ужасных существ, многие из которых редко или вообще не появляются на монументах или в уцелевших рукописях майя. Этот обширный набор керамики, предназначенной исключительно для того, чтобы сопровождать умерших царей и аристократов в подземное царство, должен был быть прямым эквивалентом «Книги Мертвых» у древних египтян. В конечном счете изображение и надпись на каждом таком сосуде описывают смерть майяского правителя, длительное путешествие его души по страшным лабиринтам подземного царства и последующее воскрешение правителя, превращающегося в одного из небесных богов. Наблюдается также поразительное совпадение некоторых мотивов полихромной керамики I тысячелетия н. э. с описаниями подземного царства и подвигов божественных близнецов Хунахпу и Шбаланке, вступивших в неравную борьбу с богами преисподней в эпосе майя-киче «Пополь-Вух» XVI в. Исследования М.-Д. Ко представляют собой новый, значительный шаг на пути к пониманию мифологических воззрений, религии и социально-политических институтов майя классического периода. Однако некоторые его выводы выглядят излишне категоричными. Особенно это касается утверждения того, что вся полихромная керамика 1 тысячелетия н. э., будучи погребальной по своему назначению, отражает лишь мифологические и потусторонние темы, не связанные с реальной жизнью. Даже мотив правителя, сидящего на троне в окружении слуг и придворных, связывается М.-Д. Ко только с загробным царством.

Действительно, многие расписные сосуды из богатых гробниц классического периода содержат изображения богов подземного мира, чудовищ, мифологических существ и т. д. Но вместе с тем есть там и немало чисто земных, светских мотивов: правитель на троне, батальная сцена и др. Даже если считать всю эту керамику чисто погребальной, иллюстрирующей блуждания души умершего среди ужасов царства мрака и смерти, то и в таком случае иерархия местных богов, восседающих на тронах и с атрибутами земных владык, способна дать известное представление о социальных порядках древних майя. «Всякая религия, — писал Ф. Энгельс, — является не чем иным, как фантастическим отражением в головах людей тех внешних сил, которые господствуют над ними в их повседневной жизни...»[49].

Сюжеты, связанные с дворцовыми или военными мотивами, хотя они и помещены на погребальной керамике, могли отражать какие-то реальные события из жизни умершего правителя или аристократа. Здесь в каждом случае необходим строго индивидуальный подход.

О каком мифологическом содержании может, например, идти речь в случае с полихромным сосудом 600—900 гг., изображающим явно батальную сцену: одиннадцать персонажей, разделенных на два отряда, из пяти и шести человек, столкнулись в ожесточенной схватке. Более многочисленный отряд (слева), судя по всему, уже проиграл битву и отступает. Три воина из его состава попали в плен, и их уводят торжествующие победители. Надпись, сопровождающая эту сцену, в переводе Ю. В. Кнорозова, гласит следующее:

«В день VII Ах'ав Проложил дорогу.

Ка Ак'-бал, Под ударами.

стал Славный,

пленником проложивший дорогу,

славного копьем

Вихря Дротиков. опаляющий

Ястреб, Бросающийся Ястреб, Бросающийся

Вдаль, Вдаль»[50].

Поскольку в этой сцене и в надписи нет абсолютно ничего мифологического, то и сам М.-Д. Ко вынужден был признать ее «светский» характер, увековечивающий, по его словам, одно из значительнейших событий в жизни лица, погребенного вместе с этим сосудом.

В отряде побежденных по имени назван лишь один персонаж «Ка Ак'-бал», лазутчик, это персонаж 5, которого берет в плен «воин Кан Ек». У победителей мы встречаем еще два имени: персонаж 4 — видимо, главное лицо во всей этой сцене — назван «Ястребом, Бросающимся Вдаль» и наделен другими лестными эпитетами; персонаж 11 — «славный... владыка (правитель. — В.Г.) Вихрь Дротиков».

Обычно в искусстве майя классического периода во всех батальных сценах с участием правителя он показан сражающимся с врагами или во главе своих войск (каменные рельефы и стелы Йашчилана и Пьедрас-Неграса, фрески Бонампака и др.). Здесь же мы видим правителя в довольно пассивном положении, без оружия, доспехов и регалий, соответствующих столь драматическому моменту, какой изображен на сосуде.

Таким образом, видимо, прав в своем предположении М.-Д. Ко, считающий главным лицом всей батальной сцены персонажа 4, сражающегося впереди победоносного отряда воинов. Этот персонаж, названный «Ястребом, Бросающимся Вдаль», облачен в куртку из шкуры ягуара и вооружен длинным, украшенным перьями копьем. Видимо, это военачальник (након), причем достаточно знатного происхождения, судя по богатству его костюма и украшений. На сосуде же изображены его подвиги, совершенные на полях сражения; этот сосуд после смерти героя был положен в гробницу, чтобы напомнить о каком-то конкретном особо важном в его биографии эпизоде.

Учитывая значительное стилистическое и сюжетное сходство росписи на сосуде с фресками Бонампака (800 г.), можно полагать, что он относится к VIII в.

Издавая в 1978 г. свой третий альбом расписных майяских ваз, М.-Д. Ко обнаружил, что персонаж с сосуда 19 из Небаха (горная Гватемала) — правитель, сидящий на платформе, накрытой циновкой, — и фигура правителя «Вихрь Дротиков» на сосуде 26 из первого альбома 1973 г. с батальной сценой — одно и то же лицо. Больше того, военачальник-након «Ястреб, Бросающийся Вдаль» с вазы с изображением батальной сцены представлен и на этом новом сосуде. Он стоит на коленях перед троном правителя, выражая ему знаки смирения и покорности. На поясе накона отчетливо видны подвешенные человеческие головы, которые были отрублены, вероятно, у поверженных врагов в ходе сражения. Таким образом, не подлежит сомнению, что в обоих случаях на керамике изображены вполне реальные исторические лица и конкретные примечательные события из их жизни.

В 1978 г. археолог Персис Кларксон (США) выпустила в свет новую большую работу о полихромной керамике майя I тысячелетия н. э. Она изучила в музейных и частных коллекциях Мексики, Гватемалы, Канады, США и Западной Европы свыше 230 неизвестных ранее сосудов с изображениями и иероглифическими надписями. Согласно ее наблюдениям, большинство исследованных поли-хромных ваз происходит из горных и низменных областей Гватемалы, но есть отдельные образцы из Чьяпаса (Мексика), Белиза и Гондураса. Среди наиболее распространенных мотивов данной керамики П. Кларксон называет человеческие жертвоприношения, дворцовые сцены, очистительные обряды, ритуальную игру в мяч и т. д.

«Многие из представленных здесь сцен, — подчеркивает она, — действительно описывают события, происходившие в подземном царстве смерти с душами умерших... Однако я предполагаю, что в ряде случаев росписи на сосудах майя изображали и реальные исторические события и факты»[51].

Парные отверстия для починки, наряду со следами сильной изношенности и потертости днища сосуда, обнаружены ею только на самых изящных образцах полихромных ваз, причем наиболее часто — на сосудах с богами и сценами наземной жизни. Ясно, что они были сделаны не только для немедленного помещения в гробницы в качестве погребальных даров, а вполне могли служить и для повседневного обихода высших слоев майяского общества. Во всяком случае, именно такие сосуды показаны на некоторых росписях вблизи фигуры правителя и даже на его троне.

В ряде случаев удалось связать исторических персонажей, упомянутых на керамике в сценах и в надписях, с персонажами, запечатленными на каменных рельефах. В качестве примера можно сослаться на женщину из царской фамилии города Тикаля, которая вышла замуж за представителя правящей династии города Наранхо. Она изображена на стелах 3, 24, 29 и 31 в Наранхо, а ее именной иероглиф есть на одной вазе из первого альбома М.-Д. Ко.

Многие расписные сосуды изображают правителей, сидящих на тронах, похожих на каменные скамейки из дворцовых построек классических городов майя. В этих дворцовых сценах с крыш свисают занавески и слуги выглядывают из-за спинки трона и из-за колонн, чтобы быть свидетелями каких-то важных событий. Внутри дворца можно заметить блюда и чаши с цветами, едой и питьем, вазы для очистительного обряда. Правителю подносят птиц, пищу и т. п. Здесь представлены сановники, слуги, женщины, пленники, приносимые в жертву, шуты, музыканты и танцоры. Для передвижения за пределами дворца правитель использовал паланкин или носилки.

Свыше пятидесяти сосудов изображают человеческие жертвоприношения через обезглавливание и последующие ритуальные празднества с танцами и музыкой.

Наличие уникальной полихромной керамики, найденной при научных раскопках в Тикале и в Алтар-де-Сакрифисьосе, предполагает, что эти изящные и оригинальные расписные вазы приносились из одних городов в другие в качестве погребальных даров. Видимо, каждый правитель имел свою «личную» вазу, сделанную либо при его жизни, либо родственниками после смерти, чтобы увековечить его победоносные битвы и другие важные события его царствования. В то время как расписная керамика часто посвящена мифологическим событиям, там есть и явные фигуры людей в костюмах и масках, изображающих богов и зверей. Эта керамика использовалась, очевидно, длительное время, возможно, в качестве фамильных вещей, на что указывают парные отверстия для починки и заметно выщербленные от употребления основания сосудов.

К более осторожной интерпретации мотивов, запечатленных на полихромных вазах майя I тысячелетия н. э., призывает и другой известный исследователь — Дж. Джиффорд (США). «Мне представляется, — пишет он, — что изображения на цилиндрических расписных сосудах варьируются от портретов живых персон, одетых в обычные костюмы, до лиц, облаченных в ритуальные одежды и прикрытых масками различного назначения... Они часто касаются и ряда моментов майяской истории, связанных с реальными людьми»[52].

В городе Алтар-де-Сакрифнсьос археологи обнаружили в одном из храмов погребение женщины из знатного, возможно, из царского, рода. Среди погребальных даров, сопровождавших умершую, особенно выделяется изящная полихромная ваза цилиндрической формы, на которой изображена сложная сцена ритуала, связанного с похоронами. Тщательное изучение керамики из этой гробницы выявило наличие там помимо местных типов трех привозных сосудов из разных областей майя: Йашчилана, Тикаля и Альта-Верапаса (горная Гватемала). Примечательно, что два персонажа, которые и привезли с собой, по-видимому, эту великолепную керамику, изображены и на упоминавшейся выше вазе. Один из них — правитель Йашчилана, уже известный нам под условным именем «Птица-Ягуар». Другой — посланец правителя Тикаля, судя по эмблеме-иероглифу этого города. Все эти лица были, вероятно, приглашены в Алтар-де-Сакрифисьос на похороны своей знатной родственницы — женщины средних лет. Это событие, согласно календарной дате по эре майя, запечатленной на вазе из Алтар-де-Сакрифисьоса, произошло в 754 г. Посланцы трех городов привезли с собой в качестве даров умершей характерную для своих мест парадную посуду. Вероятно, в конце I тысячелетия н. э. у знати майя Центральной области существовал обычай взаимных визитов во время похорон представителей высшей элиты — визитов, которые сопровождались приношением ценных подарков знатному покойнику. Однако лишь немногие, главным образом царские, погребения имеют в составе своей утвари такие привозные полихром-ные вазы. Так, например, в Тикале в описанной выше богатейшей гробнице под Храмом I (ок. 700 г.) среди других вещей находилось девять глиняных расписных сосудов с изображением дворцовых сцен — правитель на троне в окружении слуг и придворных.

Следовательно, помимо большого числа керамики с мифологическими и религиозными сюжетами на тему подземного царства смерти и его ужасных обитателей художники майя изготовляли в I тысячелетии н. э. полихромные вазы с описаниями реальных, наиболее выдающихся событий из жизни конкретных правителей городов-государств.

Живопись.

Искусство настенной росписи древних майя получило самую широкую известность после открытия фресок в одном из храмов города Бонампак на реке Лаканхе в Мексике в 1946 г. Руины Бонампака находятся в 30 км от Йашчилана и в 55 км к юго-востоку от Пьедрас-Неграса.

Вокруг большой прямоугольной площади, вымощенной камнем, расположено несколько платформ, несущих на себе на разных уровнях каменные храмы. Храмы невелики по размерам, все они имеют сводчатое перекрытие. Храм Росписей, или Храм I, представляет собой небольшое здание из трех отдельных комнат, каждая из которых имеет свою наружную дверь. Фресковые росписи покрывают все стены помещений, от пола до потолка. Первоначально на поверхность стен был положен слой белой штукатурки толщиной от трех до пяти сантиметров. Затем, когда он еще был влажным, на него нанесли росписи оранжевого, желтого, зеленого, темно-красного и бирюзово-голубого цветов.

По мнению известного историка искусства Дж. Кубле-ра (США), сцены у входа изображают более ранние по времени события, чем сцены на задних стенах. Ниже дается его интерпретация содержания росписей.

Главное событие, запечатленное в помещении 1, — представление инфанта-наследника членам государственного совета в присутствии царской семьи и придворных. Сцена облачения в пышные костюмы трех важных сановников многочисленными слугами занимает входную стену. Ниже и на противоположной стене — шествие придворных вместе с музыкантами, танцорами, ряжеными в костюмах животных и т. д. Возможно, эта праздничная процессия и отмечает как раз «явление» инфанта народу.

В помещении 2 — центральной комнате — изображена на трех стенах битва, причины которой даны на стене у входа, где правитель и его военачальники слушают жалобы покалеченных общинников по поводу насилий и притеснений врагов.

Комната 3 — росписи начинаются здесь с входной стены, где изображены спящие и сидящие люди, разговаривающие друг с другом. На одном конце стены — семья правителя и сам он, восседающий на троне. Несколько человек совершают жертвоприношения, пуская кровь из своих языков. Напротив них — носилки, в которых слуги несут важную персону, одетую в шкуры ягуара. Таким образом, по мнению Дж. Кублера, фрески Бонампака представляют собой как бы динамичный рассказ о главных темах династической иконографии древних майя: представление инфанта придворным — это разновидность мотива инаугурации, впервые выделенного Т. Проскуряковой по стелам Пьедрас-Неграса; прославление царя-победителя показано в комнате 2, где он, «словно карающий меч справедливости», обрушивается на дерзкого врага, осмелившегося обидеть его подданных. Всевозможные обряды и ритуалы отражают и сакральный аспект власти майяского правителя[53].

Вновь открытые фрески конца I тысячелетия н. э. в Муль-Чик вблизи Ушмаля на Юкатане изображают различные сцены войны. На земле валяются тела убитых: один труп висит на дереве, а три грозных майяских воина, украсивших себя ожерельями из человеческих черепов, идут по полю битвы с трофеями — головами убитых врагов.

Тела людей окрашены в охристый цвет, их набедренные повязки — в белый, волосы — в черный. Изображенное на фреске дерево имеет темно-зеленую окраску. А у человека в маске обезьяны — прическа голубого и желтого цветов. Вся роспись сделана по серому фону.

Дворцовая сцена начала I тысячелетия н. э. изображена на фресковых росписях одного из дворцовых зданий Вашактуна (B-XIII).

К сожалению, влажный тропический климат, господствующий на большей части территории майя, уничтожил многие произведения живописи майяских художников и мастеров. До наших дней сохранились лишь жалкие остатки росписей, но которым мы можем судить о навсегда утраченных сокровищах древнего искусства.

Резьба по камню.

Майя были также необычайно искусными мастерами по обработке нефрита, кремня, раковин и кости. Нефрит особенно ценился майяской аристократией. В погребениях, кладах и ритуальных приношениях из различных городов майя найдены бусы, украшения для ушей, кольца, браслеты, мозаичные маски и статуэтки, сделанные из этого голубовато-зеленого минерала.

В качестве основного мотива на резных изделиях из нефрита, как и на монументальной скульптуре, изображалась фигура правителя. Однако здесь он чаще показан сидящим на троне, чем стоящим. Среди наиболее ярких образчиков резных нефритовых предметов майя I тысячелетия н. э. особенно выделяются находки из колодца в Чнчен-Ице и из Небаха в горной области Гватемалы.

А в двух случаях — на нефритовых предметах из Альтун-Ха в Белизе и на «Лейденской пластинке», происходящей, вероятно, из мастерских Тикаля, — мы видим прямое копирование форм и сюжетов монументальной каменной скульптуры. В первом случае изображен сидящий на троне, украшенном антропоморфной маской, правитель майя в пышном костюме и в головном уборе в виде головы птицы или какого-то божества. Трон же, в свою очередь, покоится на маске «чудовища земли» — точной копии рельефа на крышке саркофага в Храме Надписей (Паленке). На обороте этой прямоугольной пластинки, точно копирующей по форме стелу, вырезана иероглифическая надпись. Предмет был найден вместе с другими драгоценными изделиями в богатой гробнице одного из храмов Альтун-Ха VIII в. н. э.

На «Лейденской пластинке» (320 г.), опять-таки точно воспроизводящей по форме стелу, вырезана фигура правителя с ритуальной полосой в руках. Правитель попирает ногами фигурку распростертого на земле пленника. Этот небольшой нефритовый прямоугольник, за исключением незначительных деталей, целиком совпадает по стилю и характеру своего изображения с древнейшей стелой Тикаля — стелой 29 (292 г.).

Изделия из раковин.

Значительное место среди продукции мастеров майя занимали также изделия из раковин и кремня. При раскопках в Тикале найдено множество морских раковин, как целых (свыше тридцати), так и в виде готовых изделий (сотни предметов) : бусы, подвески, нашивные пластинки, фигурки богов, людей и животных, инкрустации. Изготовление великолепных и необычайно сложных по композиции мозаичных культовых масок (см. Тикаль, Паленке и др.) было по плечу только профессиональным мастерам самого высокого класса. В конце классического периода важный центр по обработке раковин находился на острове Хайна, близ побережья Кампече (Мексика), что было связано как с обилием моллюсков в водах Мексиканского залива, так и с необходимостью изготовлять множество погребальных украшений для знатных умерших, которых свозили на этот священный остров для окончательного погребения почти со всего побережья Юкатана.

Кремневые предметы.

Высокого совершенства достигла у древних майя и обработка кремневых изделий с помощью техники «отжимной ретуши». Таким образом изготовлялись прежде всего предметы ритуального назначения: жертвенные кинжалы и ножи, наконечники копий и так называемые фигурные кремни. Последние часто имеют форму стрел и ножевидных пластин («громовые стрелы») либо трактованы в виде фигур различных животных: черепаха, олень, скорпион, змея, ящерица и др. Они составляют важную часть многих ритуальных приношений, спрятанных под основаниями стел, и, безусловно, носят сугубо культовый характер. Самыми изящными образцами этого вида майяского ремесла являются, вероятно, тонко сделанные фигурные кремни в виде человеческих голов с пышными прическами из Эль-Пальмар, Кинтана-Роо и Ки-ригуа (Гватемала).

Резная кость.

Тонкостью линий и изяществом рисунка отличается и резьба древних майя по кости. При этом резными изображениями различного содержания покрывались как кости животных, так и человеческие. Наиболее ярким примером майяской резьбы по кости I тысячелетия н. э. может служить набор гравированных костяных предметов из гробницы правителя под пирамидой Храма I в Тика-ле (гробница 116). На некоторых из них изображены рукой большого мастера удивительно тонкие рисунки со сценой рыбной ловли, в которой участвуют боги, плывущие на лодках каноэ. Иероглифические надписи, вырезанные вместе с этими сценами, посвящены частично правителю, погребенному в данной гробнице. По мнению западногерманского исследователя Дитера Дюттинга, по крайней мере часть этого иероглифического текста посвящена «возрождению или воскрешению из мертвых» покоящегося в глубинах пирамиды Храма I царя (ловля «рыб» — это ловля человеческих эмбрионов в мифическом море или озере).

Интересная сцена представлена и на оленьей кости, найденной на острове Хайна близ побережья Кампече (Юкатан). Резной рисунок состоит здесь из двух частей. В верхней — показан сидящий на троне человек и несколько иероглифов, а в нижней — текст, который состоял из двадцати иероглифов майяского календаря.

Трон накрыт циновкой, считавшейся у майя символом высшей власти. Таким образом, перед нами, несомненно, правитель. На нем сложный головной убор, большая пектораль на груди. Правой рукой правитель жестом «сеятеля» бросает вниз горсть каких-то полукруглых с выемками предметов, непохожих на зерна маиса. Как известно, аналогичный мотив правителя, участвующего в акте ритуального «сева», широко применялся в монументальной скульптуре майя (стела 40 в Пьедрас-Неграсе, стела 5 из Тикаля, стела из Ла-Флорнды).

Терракота.

В позднеклассическое время (600—900 гг.) особенно часто встречаются в городах майя и различные изделия из терракоты. Всемирную известность получили, например, реалистичные глиняные статуэтки с острова Хайна у побережья Юкатана. В отличие от монументального искусства, где целиком господствовали строгий канон и символика, в мелкой пластике художники майя чувствовали себя гораздо свободнее. Это позволило им создать живые и реалистические портреты окружающего их мира. Здесь есть статуэтки почти всех социальных групп майяского общества того времени: воины в хлопчатобумажных стеганых доспехах, правители, сидящие на тронах, жрецы, рабы и земледельцы. Часто встречаются фигуры богов и богинь, птиц и животных. Особенно интересны тонко подмеченные мастером бытовые сцены: мать с ребенком, привязанным к спине, растирает на зернотерке каменным валиком зерна кукурузы; старик, ласкающий полуобнаженную молодую женщину; придворный, подобострастно склонившийся в сторону сидящего на троне правителя; танцор, закружившийся в стремительном танце, и т. д. Представлены и чисто культовые вещи.

Точное назначение этих терракотовых статуэток пока не известно. Однако показательно, что все они сделаны либо в виде свистулек, либо в виде погремушек. Все они найдены в древних погребениях небольшого островка Хайна, который служил как бы гигантским некрополем для жителей довольно обширного района, прилегающего к западному побережью Юкатана. Вряд ли подлежит сомнению, что эти предметы использовались в качестве музыкальных инструментов во время погребальных церемоний. Что касается общего характера тех персонажей, которые представлены на терракоте майя I тысячелетия н. э., то это, по-видимому, изображение предков умершего, отмечающих его принадлежность к определенному сословию древнемайяского общества. В могилу воина клали статуэтку воина-предка, в могилу жреца — статуэтку жреца и т. д. Не исключено также, что глиняные фигурки с острова Хайна изображали различные сцены из жизни тех людей, в могилы которых они были положены.

Среди фигур правителей, сидящих в каких-то зданиях на вычурных резных тронах, также, видимо, есть и реальные самодержцы и их обожествленные предки. В одном случае, когда и дом и сидящий в нем персонаж обильно украшены человеческими черепами, возможно, речь идет о правителе царства смерти — то есть подземного мира.

«Таким образом, — подчеркивает известный специалист по культуре древних майя Ричард Адаме (США), — мы видим всю цивилизацию майя, с ее гордыми и заносчивыми властителями во главе. Они ревниво следили за своими столицами, повсюду устанавливая и возводя там символы своей власти, силы и престижа. Ярко раскрашенные храмы, посвященные их предкам, высоко поднимались над гладью белоснежных, выстланных слоем известкового раствора площадей и дворов. Сами они жили за счет общества в удобных и надежных каменных дворцах. Слуги ожидали их приказов, а чиновники осуществляли все дела управления... И в то же время равновесие во вселенной поддерживалось лишь постоянными и прочными связями с предками, которые давно покинули этот мир, но продолжали общаться с уцелевшими родственниками и даже «помогать» им»[54].

Обзор материалов, освещающих особенности института царской власти у майя в I тысячелетии н. э., позволяет говорить о большом его сходстве с системой правления шумерских городов-государств древней Месопотамии. Для обоих регионов характерно наличие независимых династий правителей, стоящих во главе небольших территориально-политических единиц — городов-государств. Между этими центрами преобладают враждебные отношения — столкновения, войны, политические интриги, стремление возвыситься за счет соседей. Судя по имеющимся источникам, в классический период, как и в канун конкисты, основными функциями верховного правителя у маня были военная, ритуальная и дипломатическая — переговоры, браки.

Налицо прижизненный и заупокойный культ правителя, четко отраженный в археологических находках I тысячелетия н. э. и в письменных источниках X—XVI вв.

Можно отметить такие стороны царской власти у древних майя, как ее сакральный и военный характер. В целом наши сведения о ранних формах царской власти в доколумбовой Мезоамерике остаются еще неполными. Однако, даже по имеющимся данным, можно сделать вывод о большом сходстве форм и конкретных проявлений царской власти у майя с первыми раннеклассовыми обществами Древнего Востока (Шумер и Египет).

Вопреки мнению многих зарубежных авторов, классическое общество майя состояло не только из массы земледельцев и могущественных правителей, но имело более сложную структуру. Рассмотрение тех скудных сведений, которые имеются сейчас по ремеслу и торговле городов майя I тысячелетия н. э., позволяет предполагать наличие в городах в качестве составной части городского населения определенной торгово-ремесленной прослойки. В городах жили также чиновники разных степеней и рангов — писцы, сборщики налогов, судьи и т. д., жрецы и профессиональные воины. Наличие вышеназванных групп городского населения уже в классическое время доказывается хотя бы изображениями соответствующего рода на расписной полихромной керамике, фресках и каменных рельефах (например, группа воинов в стандартных доспехах и вооружении на притолоке 2 из Пьедрас-Неграса; богатый торговец на вазе из Ратинлиншуля; торговцы на фресках Бонампака и др.). К сожалению, специфическая направленность искусства майя — прославление власти правителя и величия богов — почти не оставляла для древних мастеров возможности показать жизнь рядового населения города и деревни. Косвенным свидетельством о наличии у майя рабов в I тысячелетии н. э. могут служить многочисленные изображения на рельефах и стелах связанных полуобнаженных пленников, хотя они могли символизировать собой и аллегорический образ — разгромленный и подчиненный победоносным властителем соседний город. Более определенно можно говорить о наличии рабства у древних майя на примере терракотовой статуэтки позднеклассического периода с острова Хайна. Она изображает почти обнаженного худого мужчину с деформированной головой и татуированным лицом, который привязан веревкой за кисти вытянутых рук к столбу.

Общество майя в I тысячелетии н. э. представляло собой сложный социальный организм, напоминающий по форме пирамиду. На ее вершине стояли обожествленный царь-деспот и группа аристократов, духовных и светских. Середину занимали чиновники, ремесленники, торговцы, воины и другие. Внизу находились массы земледельцев-общинников, разного рода зависимых людей и рабов.