"По лезвию ножа, или В погоне за истиной. Книга 2" - читать интересную книгу автора (Окулов Максим)

Назад из бездны

За прошедший месяц Калиока окончательно забыла не только свое прежнее имя, но и привычки. Общинный дом для новичков располагался на окраине поселения, называемого Раград — город солнца. Жизнь здесь была строго регламентирована: сон не более 3 часов в сутки, трапеза два раза в день — в девять утра и в девять вечера. Помимо абсолютного запрета на любую пищу животного происхождения, рыбу, морепродукты и алкоголь, не допускались к употреблению сахар, чай и кофе, манка, овсяные хлопья, постное масло и почти все мучное. Рацион питания состоял большей частью из сухофруктов, хлеба и воды. Сектанты постоянно хотели есть, голод не давал нормально мыслить, суживая жизненное пространство до уровня животных инстинктов. Иногда обеденный стол украшала дымящаяся кастрюлька с кашей, сваренной на воде из дозволенных круп. Это был праздник! Основное занятие сестер заключалось в сборе милостыни в Красноярске. Им выдали для этого специальную одежду и каждый день развозили на микроавтобусах по точкам, где женщины проводили иногда по 10 часов. Если община выполняла норму, то вечером всех ждало утешение в виде «благодатного напитка» — кипяток с лимонным соком и мед вприкуску. Меда дозволялось есть не более того количества, которое остается на кончике шила. Правда количество омовений шила в мед не было регламентировано. Перед сестрами ставили кружки с напитком, а в центре стола располагалось пластиковое корытце с медом, в которое сестры и окунали свои шила. При этом любой, вошедший в комнату, мог подумать, что здесь работает несколько швейных машин.

24 часа в сутки сестры слушали «проповеди» Великого Радоша: они транслировались через динамики, установленные повсюду, даже в туалете, а во время собирания милостыни у каждой сестры работал плеер. Спать они ложились в наушниках, чтобы и ночью, сквозь сон, их слух ласкал голос неземного учителя!

Светлану мучил один вопрос, который она мечтала задать учителю. В поезде Калиока познакомилась с сестрой, которая рассказала, что тоже сподобилась высшей похвалы от Великого Радоша. Светлане стало очень интересно, за какой срок сестра постигла зоилогию, но та выдала неожиданный ответ: ей не пришлось постигать эту науку, поскольку она обладала врожденным высшим знанием. Сестра сразу была посвящена в избранные из избранных и регулярно участвовала в «богослужениях „церкви“». Это известие больно резануло Калиоку, она испытала приступ самой настоящей ревности и зависти к новой знакомой. Светлана была настолько поражена, что даже попыталась поговорить на эту тему с наставницей Гайдой. Но та заявила, что в данный момент в Калиоке говорит бес, и лишила ее ужина.

Проблема разрешилась сама собой. Это случилось через неделю после прибытия в Раград. Калиока вдруг ощутила, что не может сосредоточиться на конкретных мыслях. Ее разум словно состоял из летучего полупрозрачного газа. Он расплывался сам собой, и ничто было не в силах собрать его во что-то оформленное, имеющее конкретные очертания. Калиока обратилась со своим наблюдением к Гайде.

— О! Как быстро в тебе действует «дух»! Сестры! Калиока начала исполняться «духом»! Слава Великому Радошу!

— Слава Великому Радошу! — вторили хором полтора десятка женщин.

— Калиока, ты исполняешься «духа» Господа нашего! Все прежнее — греховное, мрачное и ненужное — уходит из тебя, забывается. И это милость Бога. Очистившись, ты сможешь в полную силу служить Господу и пророку Его — Великому Радошу! Сестры! Сегодня у нас праздник. Вас ждет праздничная трапеза и «благодатный напиток»!

— Слава! Слава! Слава! Хвала Господу нашему и пророку Его — Великому Радошу! — вторили сестры, глядя на Калиоку оловянными глазами…

Неделю назад Калиока удостоилась аудиенции у Святославского. Пророк в праздничном одеянии торжественно восседал на троне в зале для «богослужений».

— Подойди ко мне Калиока, — раздался властный голос, как только женщина пересекла порог. Светлана, низко склонив голову, подошла к Радошу и опустилась на колени. — Ты видишь, все сказанное мною исполняется. Ты моя великая ученица. Раньше других ты закончила испытательный курс для избранных из избранных. Теперь ты готова к великим делам ради нашей «церкви».

— Да, господин!

— Ты поедешь в Новосибирск.

— Но как…

— Ничего не бойся! Пока ты будешь жить в местном общинном доме, а вскоре приеду я, и мы обсудим твое новое задание. Ты готова?

— Да, господин!

В Новосибирск Радош прибыл вчера поздно вечером в сопровождении Гили и двух охранников. Они основательно «заправились» виски еще в самолете, а в местной резиденции «церкви» их ждал роскошный ужин. «Великого Радоша» ожидали две молоденькие девушки, «жаждавшие очищения». Жажда их была столь велика, что они не поделили своего наставника, и утром их лица украшали внушительные царапины.

Проводив «сестер» в их «кельи», Святославский вышел в гостиную, где уже отдыхал Гиля с гаванской сигарой в зубах. Часы на стене показывали 12.10.

— А вот и он! Великий Радош! — Гиля пребывал в благодушном расположении духа. — Ну как тебе сестры?

— Хороши, мерзавки! Только в какой-то момент мне показалось, что меня натурально сожрут, стремясь получить как можно больше «очищающей благодати». Ты, кстати, распорядись, пусть их ко мне сегодня тоже пришлют. А сейчас я бы позавтракал, и нам надо ехать на «богослужение».

— Завтрак господину! — распорядился Гиля по телефону, когда, за Радошем закрылась дверь в ванную комнату.

Сегодня для Новосибирской общины «Церкви Сына Царствующей» был великий день: к ним приехал Великий Радош. В девять утра все собрались в молитвенном зале для совершения праздничного «богослужения». Пророка пока не было, братья и сестры ожидали его, читая молитвы и исполняя песнопения.

Около двух часов дня новенькая BMW подъехала к общинному дому, располагавшемуся в старинном двухэтажном особняке, На заднем сиденье автомобиля вальяжно развалились Родион и Гиля. Открылись автоматические ворота, и машина плавно въехала на охраняемую территорию.

Женщина лет сорока пяти пряталась в кустах неподалеку от ворот. Как только железные створки начали закрываться, она бросилась бегом и оказалась внутри, прежде чем ворота захлопнулись. Непрошеная гостья уже подбегала к выходящему из машины Радошу, когда ее крепко схватили за руки два охранника.

— Отпустите сестру, — важно распорядился Радош. — Она пришла с миром, я вижу это, — «пророк» уже был в образе. — Слушаю тебя, сестра.

— Отдай мне мою дочь!

— Твоя дочь — свободный человек. Она сама выбрала меня, ибо я и есть истина и жизнь!

— Ты вор! Ты украл мою дочь! Ты запудрил ей мозги!

— Твоими устами говорит диавол! — Радош начал заметно раздражаться. — Твоя дочь избранная! Не мешай же ей идти ко Господу! Не стой на пути к Богу!

— К какому Господу?! К Богу идут в Церкви, а не у тебя, самозванца!

— О какой же Церкви ты говоришь, несчастная?

— О настоящей! О Православной Церкви!

— Ты лжешь! — «пророк» окончательно вышел из себя. — Твоя Церковь — сборище педофилов и сотрудников КГБ! Они, слышишь?! Они ведут вас всех в ад! И только моя «церковь» православная! Слышишь?! Ты не православная! Я православный! Я, слышишь, я православный! — Радош высоко поднял голову и, потряхивая седеющими кудряшками, начал скандировать: — Мы Россия великая! С нами Бог! Мы Россия великая! С нами Бог!

— Мы Россия великая! С нами Бог! — подхватили речовку окружающие.

С гордо поднятой головой Радош вошел в здание в сопровождении свиты. Оказавшись в холле, Родион резко замолчал, сделав знак всем остальным.

— Хватит! — раздраженно крикнул он. — Гиля! Тьфу! Епископ Павел, где ты?!

— Я здесь, о Великий Радош!

— Вломите этой суке по полной! Ты понял меня? — Радош сказал это шепотом так, что слышал только начальник службы безопасности.

— Будет сделано, господин! — Гиля быстрым шагом вышел на улицу.

Калиока ожидала Радоша вместе со всеми с самого утра. Ей уже давно нестерпимо хотелось в туалет, но она боялась выйти, боялась пропустить момент явления великого «пророка». Светлана все же не выдержала. Стремглав она взлетела на второй этаж и уже через пять минут бежала обратно. Бросив взгляд в окно, Калиока остановилась. Двое охранников волокли незнакомую женщину. Неожиданно из-за угла появился епископ Павел, его лицо было перекошено от злобы. Во дворе было тихо, и Калиока слышала каждое слово, долетавшее с улицы сквозь приоткрытую форточку.

— Так, стойте здесь! Разверните ее ко мне лицом, — командовал «епископ». — Значит, говоришь, ты у нас православная? — кулак Гили с размаха въехал в живот женщины. Та только охнула и повисла на руках у двух церберов. — Православная, да? — шипел «епископ». Он сорвал с головы незнакомки платок и за волосы поднял ее голову лицом вверх. Незнакомка сжала губы и посмотрела прямо в лицо своему мучителю. Гиля запрокинул голову непрошеной гостьи назад, а потом резко опустил ее, нанося снизу удар коленом.

Калиока охнула и инстинктивно закрыла лицо руками.

В это время «епископ» снова запрокинул голову непрошенной гостью. Все ее лицо было в крови.

— Говоришь, за дочерью пришла?! Забудь! Забудь о ней, слышишь?! — Гиля громко загоготал. — Она наша добыча, и будет батрачить на нас до скончания своих дней! Она будет делать это с радостью, как тысячи других никчемных людишек.

— Мерзавцы! — Незнакомка плюнула в широко улыбающееся лицо «епископа». Тот молча утерся и продолжил наносить удар за ударом, пока женщина не потеряла сознание.

Светлана на цыпочках прокралась в молитвенный зал и пробралась в дальний угол. Инстинктивно она чувствовала, что никто не должен был узнать о том, что ей довелось увидеть. Фраза «епископа»: «Она наша добыча, и будет батрачить на нас до скончания своих дней! Она будет делать это с радостью, как тысячи других никчемных людишек» навсегда отпечаталась в ее памяти.

Тем временем в зале все оживились. Из динамиков полилась музыка, и на сцену вышел Радош. Все упали на колени.

— Мир вам, братья и сестры! Дух Господень да пребудет с вами! Это говорю я, пророк Господа нашего Великий Радош! Господь с нами, он слышит нас! — Родион, одетый в праздничное одеяние, состоящее из синего подрясника, ярко зеленой мантии, короткой красной накидки и желтого куколя на голове, театрально воздел руки к потолку. — Я слышу тебя, Господи! Слышу! — голос «пророка» стал прерываться рыданиями. — Слышу! Он здесь! Как велика его любовь! Велика! Она… Она наполняет мне сердце, она не умещается здесь, в груди, — Радош наложил обе ладони на область сердца, — вот здесь, здесь она выходит наружу, к вам! — Родион резко вытянул руки в сторону зала, из его глаз ручьем текли слезы.

Собравшиеся пришли в исступление. Они махали руками, ловя «любовь господа», изливающуюся из Радоша, и пили ее, обливались, умывались. Нередко сосед невзначай бил соседа локтем в челюсть, но никто не замечал таких мелочей, когда обильным потоком «изливалась благодать».

Затем началась «служба». Под предводительством Радоша на сцену вышли с десяток «епископов», «апостолов» и «священников». Все были в синих подрясниках и красных или зеленых накидках. Под быструю ритмическую музыку началось исполнение «песнопений», автором которых был сам Святославский. Все быстрее становился темп музыки. Люди на сцене двигались ей в такт с притопами и прихлопами.

самозабвенно пел Радош.

вторил ему зал.

Наибольшее же воодушевление вызывал припев:

сдвигали брови и сжимали кулаки собравшиеся:

Эта строчка была наиболее любима, столь сильна была ненависть к Русской Православной Церкви. Даже на дверях в туалеты в общинном доме были повешены таблички с присущими «истинным православным» юмором и иронией: «МП» и «ЖП».

Здесь Святославский делал соответствующий жест, который за ним повторяли все присутствующие…

«Молитвы» сменялись песнопениями, а песнопения — «молитвами». Раз за разом, все ускоряясь, люди исполняли речитативом:

Накал страстей нарастал. Все присутствующие на сцене выстроились в ряд и, наклонившись вперед, широко расставили ноги в стороны и оперлись ладонями о колени. Потом каждый из них начал вращать верхней частью корпуса так, что увесистые кресты на толстых цепях, висящие поверх одежды, стали раскручиваться вокруг шеи подобно пропеллерам. Половина собравшихся в зале повалились на пол в истерике. Другие в изнеможении сидели в креслах и либо тряслись всем телом, либо безостановочно вращали головами.

Великий Радош и «епископ Павел» по прозвищу Гиля, гарцуя покинули сцену и направились в комнату отдыха.

— А классная сегодня дискотека получилась, — Радош, часто дыша, снимал с себя разноцветные одежды.

— Да уж… Все эти новомодные диджеи просто мальчишки по сравнению с тобой, Родя!

— Ох, Гиля! Что такого особенного ты нашел в этих наших плясках?! Ты посмотри, вокруг одни идиоты! Думаешь мне это надо? Гиля, Гиля… Ты пойми, я избранный, я слышу голос бога, а на деле мне доверяют только этих идиотов! — Святославский грохнул кулаком по столу.

— Родя, да ты чего!? Брось! Ты посмотри, любая баба к твоим услугам!

— Где любая?! Где, я тебя спрашиваю!? Мне надоели эти оловянные глаза, эти безжизненные выражения лица! Они же не спят со мной, а, блин, очищаются! За редким исключением ни оргазма, ни крика, ни стона — лежит как бревно и молится!

— Родя, ну у тебя же есть бабки! Иди в город, сними проститутку, и все.

— Ага, а там что будет? Гиля, ты пойми, мне любви хочется! Понимаешь?! ЛЮБВИ! Сострадания, тепла, сопереживания. Пойми, я творческий талантливый человек! Я достоин совершенно иной жизни! Я эти рожи уже видеть не могу! И все эти наши братья и сестры любят только себя! И ради себя любимых они пришли ко мне.

— Да брось, Родя! Вот в это я не поверю! Они же ради тебя на смерть готовы идти!

— Это не ради меня, Гиля, не ради меня, поверь! Ладно, оставим эту тему. Я вот что хотел тебя спросить. Не рановато ли мы решили Светлану перевести из общины в отдельную квартиру?

— Я сам об этом думал. Еще я подумал вот о чем: не слишком ли расточительно мы будем использовать труд опытного менеджера? Все же организация розницы — вещь банальная. При хорошей крыше с этим вполне справятся наши братья и сестры из местной общины, а руководить всем сможет неоднократно проверенный Зоря. Кроме того, для меня очевидно, что, живя в общине, Калиока не сможет нормально заниматься этим делом, а присмотреть за ней здесь толком не кому.

— Да, ты прав. И какие же у тебя на нее виды?

— Давай используем ее на нашем заводе? Мы в последнее время увеличили объем производства еще на 20 %. Дима старается. Бурно растет сеть сбыта, увеличивается количество контрагентов. Я уже запарился управляться со всей этой махиной, а она грамотный руководитель. Кроме того, на нашем предприятии она будет под постоянным присмотром. Что скажешь?

— Это ты хорошо придумал — свою работу свалить на плечи Калиоки. А сам что будешь делать?

— Ну-у-у-у-у… — Гиля сально ухмыльнулся, — я бы вплотную занялся Зодиаком. Это же в высшей степени важный участок работ!

— Вот кобель!

— Родя, ну я же и о тебе не забуду. У тебя всегда всё будет вовремя и самого высшего качества.

— Хорошо. Давай попробуем, — Радош снял трубку телефона. — Пригласите ко мне Калиоку. Да, немедленно!

— Лицом к стене! — скомандовал конвойный. Зазвенела связка ключей, и дверь в камеру с лязгом отворилась. Нет, страха у меня уже почти не было. После Крещения Тихони внутри что-то изменилось. Было ощущение, что в жизни сделано нечто очень важное. Важное настолько, что все ужасы тюрьмы с лихвой компенсировались одним этим делом. «Господи, помоги! Святителю отче Николае, моли Бога о мне! Пресвятая Богородица, спаси и сохрани», — практически непрерывно мысленно молился я.

По сравнению с моим прошлым визитом в камере что-то незримо изменилось. Нары, с которых спрыгнули те двое, что издевались надо мной, были пусты.

— Здравствуйте, — спокойно сказал я. — Где мои нары?

— Рядом со мной, проходи, — отозвался зэк лет тридцати, показывая рукой на соседние с ним нары, на которых стояла моя сумка, и лежал скатанный в рулон матрас.

Расстелив постель, я исследовал содержимое сумки. Ее основательно перерыли, но почти все было на месте. Отсутствовал мобильный телефон. Достав пакет с туалетными принадлежностями и полотенце, я разделся по пояс и отправился к раковине. Водные процедуры слегка подняли настроение. Одевшись, я услышал голос за спиной.

— Оклемался? Ну давай ко мне, сиделец, — это был пожилой зэк лет шестидесяти. Он сидел на нарах, отдернув наполовину занавеску. Я понял, что передо мной смотрящий хаты. — Садись рядышком, не стесняйся, — я повиновался. — Как кличут тебя?

— Денис. Денис Заречин.

— А погоняло есть?

— Пока нет.

— А друзья как зовут?

— Дэн или Дэнис.

— Нет, это не годится. Ну да ладно, не будем сгоряча тебя «крестить», сначала посмотрим, что ты за фрукт. Меня кличут Барином. Не слыхал?

— Нет, — я отрицательно махнул головой.

— Еще услышишь. Тут с тобой давеча беспредел хотели сотворить, ну так я с отморозками разобрался. Теперь здесь у нас правильная хата, а ты честный сиделец… Пока, — на меня смотрели холодные глаза. — Маляву от Милорда насчет тебя я получил, но ты нос не поднимай, не считай, что судьбу за хвост поймал. Понял?

— Барин, у тебя ко мне есть предъява? — я прямо посмотрел в серые, как сталь, глаза.

— Пока нет. Пока… С нашими правилами знаком?

— Знаком.

— Ну смотри, косяков не руби. Будут вопросы, обращайся. А теперь расскажи, что по жизни делать умеешь? Чем полезен можешь быть для сидельцев?

— Я готовить люблю, — сказал я после секундного раздумья, — но здесь, насколько я понимаю, с этим проблема.

— Да уж… О хорошей кухне в камере администрация как-то не подумала.

— А еще я рисую неплохо.

— А вот это интересно. Чем рисуешь?

— Лучше всего у меня акварелью получается, но могу и пастелью. Ну это типа карандашей таких, — ответил я, увидев недоуменный взгляд собеседника.

— Так ты и меня нарисовать сможешь?

— Вообще у меня лучше всего пейзажи получаются. Последний раз я рисовал море, пальмы… — я невольно ушел в воспоминания своего бегства на Кипр.

— Заметано! Нарисуешь меня на фоне пальм и моря?! — зэк явно воодушевился.

— Легко, только нужна бумага и карандаши.

— Напиши на бумажке, что тебе нужно, я закажу. Если получится, завтра и начнем! Иди.

Я молча встал и, сев за стол, написал небольшой список самого необходимого. Барин молча принял у меня листок и передал его зэку, который подскочил к смотрящему, стоило тому лишь бровью повести.

Я же достал из сумки маленькую иконку святителя Николая и, встав в угол, пристроил ее в небольшой нише в стене. Страницы молитвослова, на которых был напечатан акафист Николаю Чудотворцу, к счастью, не пострадали, и я начал молиться, тихо шепча слова себе под нос. Закончив, я искренне поблагодарил святителя за его помощь и защиту. Для меня было очевидно, что лишь чудом я до сих пор жив и здоров. Спрятав молитвослов и икону в карман, я лег на свои нары. Но отдохнуть мне не дали.

— Слушай, Дэнис, нам бы побазарить, а? — это был мой сосед. Я поднялся, забравшись на лежак по-турецки, и пригласил соседа сесть рядом.

— Меня зовут Евгений, — начал он, пристроившись рядом со мной. — Ты извини, если я чего не то спрошу, но… Я понял, что ты верующий?

— Да, слава Богу!

— Слушай, вот ответь мне на такой вопрос. Насколько я понял, любому священнику можно исповедоваться?

— Да, любому православному.

— В смысле?

— Есть же и другие церкви — католическая, протестантские конфессии, куча всяких сектантов. Ты крещен в какой церкви?

— Так в обычной, в нашей.

— Вот, стало быть, ты православный. И исповедоваться у ксендза-католика тебе нельзя. Толку от такой Исповеди не будет — один вред.

— Ну к нам сюда в тюрьму ходят же наши?

— Насколько я понял, кто только сюда не ходит.

— И как быть?

— Очень просто! Взять да спросить. Вы, мол, священник православный? Русской Православной Церкви?

— Понятно. Благодарю. Ну вот… Я о чем подумал. Ну решу я покаяться, так я ему должен обо всех своих делах рассказать, а вдруг он на администрацию работает?

— В смысле?

— Ну возьмет он потом, и куму все наши исповеди передаст — кто, значит, чего сделал в своей жизни.

— Это вряд ли. Даже если мы забудем о том, что священник в первую очередь человек верующий, для которого разглашение тайны Исповеди — преступление, то во-первых, за такое деяние он лишается сана без разговоров. Это конец всей его карьере. А во-вторых, от тебя на Исповеди никто не будет требовать имен, фамилий, адресов и прочего.

— Да? — в глазах собеседника было откровенное недоверие. — Это как же? Значит, украл я, скажем, что-то, и могу в этом покаяться и не говорить у кого и что?

— В принципе, да. Богу и так все известно, а священнику конкретные обстоятельства и фамилии не нужны и не важны. Может быть важным с точки зрения тяжести греха, например, воровство последних денег у неимущего человека, воровство у многодетной семьи, у детского дома, воровство церковного имущества и т. д. Но, опять же, никто конкретных адресов спрашивать не будет.

— Ты уверен?!

— Абсолютно.

— Слушай, Дэнис, ну ты просто у меня камень с души снял. Я уже два месяца все хожу и мучаюсь.

— Помоги тебе, Господи, Женя!

До вечера я обжился на новом месте, познакомившись с большинством сокамерников. Удивительно, но почти все очень серьезно восприняли тот факт, что я верующий человек. Ночь прошла спокойно. После карцера было ощущение, что я сплю в очень комфортных условиях. Удивительное создание человек! Ко всему привыкает и обо всем судит в сравнении!

На следующий день после обеда меня вызвали к адвокату. Дмитрий Петрович был озабочен и хмур. Меня, беззаботно улыбающегося, он встретил с искренним удивлением.

— Денис, как ты?

— Нормально все, Дмитрий Петрович.

— В камере как? Сильно достается? Ты не падай духом, я хлопочу, чтобы тебя перевели в твою прежнюю камеру, так что…

— Не надо, не хлопочите, — перебил я адвоката. — У меня все в порядке. В новой камере я на своем месте. Мне кажется, что я там нужен.

— Что?! Но твое лицо? И мне намекал следователь, что тебя будут прессовать…

— Да, они пытались, но… Короче, ничего у них не вышло. В камере теперь порядок, да и вступился кое-кто за меня.

— И кто, если не секрет?

— Милорд.

— МИЛОРД?! Сам смотрящий тюрьмы?! Да ты шутишь? Разве такое возможно?

— Возможно, Дмитрий Петрович, Богу все возможно. Вы не расскажете мне, что случилось с Соколовым? Голопупенко не обманул, он на самом деле погиб?

Вероника Сергеевна бесшумно оделась за пару минут. Соколов уже успел собрать все документы, засунув их в небольшую поясную сумку. Как можно тише он передернул затвор табельного «Макарова», поставил пистолет на предохранитель и засунул его за пояс брюк сзади. Сильно запахло бензином, и через мгновение снаружи с шумом заполыхал огонь. Внутрь повалил едкий дым. Соколов подергал ставни и двери — все было основательно заперто снаружи. Дым разъедал глаза, стало невыносимо першить в горле. Жена сильно закашлялась. Александр Иванович схватил со стола чайник, намочил висящее на стене вафельное полотенце и дал Вике.

— Прижми плотнее к лицу и закрой глаза. Ника, молись и ничего не бойся, мы выберемся!

Соколов бросился в прихожую и откинул лежащий на полу половик. Под ним располагался деревянный люк. Он дернул за кольцо. Безрезультатно. Люк был заперт на ключ. Александр Иванович, сильно кашляя, бросился в гостиную и первым делом вооружился карманным фонариком. Затем он подскочил к комоду и стал судорожно вытаскивать маленькие ящики, опрокидывая их содержимое на стол: «Святителю отче Николае, помоги, спаси! Матерь Божия спаси нас!» — мысленно произносил он. Похожий ключ нашелся в последнем ящике. Соколов бросился обратно в прихожую, открыл замок и откинул люк. Высунув голову вниз — к водной глади — он сделал несколько глубоких вдохов свежего воздуха и, задержав дыхание, побежал в спальню. Жена лежала на полу, она была без сознания. Муж подхватил ее на руки и понес к спасительному люку.

Оказавшись по пояс в воде, Вероника Сергеевна пришла в себя.

— Саша, что с нами? — прошептала она.

— Тихо, тихо, любимая. Все нормально. Мы под домом. Наверное, они караулят нас на мостках, ведущих к берегу. Так, нам надо ко второму выходу, — поддерживая жену, Соколов как можно тише поплыл к привязанной к мосткам лодке. Степан был хорошим хозяином: уключины оказались хорошо смазанными, и лодка бесшумно поплыла к противоположному берегу.

— Ну что, все тип-топ, Джокер? — бандиты стояли на берегу и смотрели на полыхающий дом.

— Ага, похоже на то. Ни писка, ни визга. Люблю такую работу.

— Ну, давайте-ка на всякий случай сделаем вокруг дома круг почета и пора сматываться отсюда, — трое мужчин забрались в небольшой катер и, заведя мотор, медленно стали огибать горящее строение.

— Ника! Пригнись! Это они! У них катер, нам не уйти! Господи, помилуй! — Соколов налег на весла.

— Вон они! Уходят! — крикнул главарь. — Твою мать, тип-топ не получилось! Ну что же будем мочить! — бандит вскинул автомат, и, встав в полный рост, выпустил по лодке очередь. Пули прошли мимо. Соколов выглянул из-за деревянного борта, выхватил пистолет и, взяв его двумя руками, основательно прицелился. Раздались три выстрела, и главарь, намерившийся снова нажать на курок, молча свалился за борт вместе с автоматом.

— Сука! Он Ваху замочил! Джокер, дави их корпусом! — второй бандит был на грани истерики.

Невозмутимый Джокер заложил вираж и направил катер прямо на лодку. Раздался хруст дерева, и Соколовы оказались в воде. Александр Иванович выпустил из рук пистолет. Ощущая полную обреченность, он поддерживал жену на плаву, глядя на вновь надвигающуюся железную махину. Сквозь рев двигателя раздался глухой удар, и винт неожиданно сбросил обороты, словно уткнувшись в дно. Через мгновение мотор опять заработал ровно, а сзади лодки расплывалось кровавое пятно. Изуродованное тело Вероники Сергеевны медленно всплыло на поверхность.

— Есть! Баба готова! — рулевой Джокер был весь во власти азарта охоты.

— А мужик где?

— Сейчас и мужика увидим. Наверняка тоже труп.

Лодка сделала еще один круг. Неожиданно вдалеке раздался звук мотора. К месту трагедии приближался вертолет.

— Джокер, сматываемся!

— Надо найти мужика!

— Да чего его искать?! Ты же на них корпусом наехал. Сматываемся! Если нас здесь повяжут, не отмажемся!

— Ладно, фиг с ним!

Лодка прибавила ходу и уплыла вниз по течению.

Военный вертолет пролетел в полукилометре. Пилота не заинтересовали всполохи огня вдалеке…

— Тело Соколова так и не нашли? — смог выдавить я после длинной паузы. Рассудок отказывался верить в смерть близкого друга. Слезы предательски вырывались наружу.

— Так и не нашли. Там довольно сильное течение у дна. Тело могло отнести далеко. Водолазы работали пару дней, но все без толку. Похоронили только Веронику Сергеевну.

— Это было убийство?

— Однозначно. Нашли еще тело одного из убийц и автомат Калашникова. Скорее всего, бандита подстрелил Соколов.

— Это же реальная ниточка.

— Да уж, ниточка, — скептически заметил адвокат. — Есть у меня большие сомнения в том, что это дело будет нормально расследовано…

— А что так?

— Э-э-э-э… — Дмитрий Петрович выразительно обвел взглядом помещение. Затем он вытащил из кейса лист бумаги, написал на нем несколько строк и передал мне.

Сдается мне, что начальник Соколова — Генпрокурор — крыса. А.И., насколько я понял, шантажировал своего шефа… Сегодня дело Соколова находится под контролем у Генпрокурора — возможного заказчика убийства. Вот так!

— Подлый враг оборвал жизнь замечательной женщины, настоящего друга и соратника нашего коллеги Александра Ивановича Соколова! Боль утраты не дает мне говорить спокойно, — Генпрокурор России Семен Аркадьевич Хайкин театрально сглотнул слюну, — с этими замечательными людьми меня связывали не только служебные отношения, но и теплая дружба. Для меня нет никакого сомнения в том, что это заказное убийство. Саша в последнее время вел несколько громких и опасных дел. Что поделаешь, такова наша работа. Но пусть враг не думает, что останется безнаказанным. К расследованию этого подлого нападения подключены лучшие силы Генеральной Прокуратуры.

Несколько присутствовавших следователей переглянулись, метнув гневные взгляды в сторону Голопупенко.

— Это вот этот козел и есть лучшие силы Генпрокуратуры? — шепнул один из них своему соседу.

— Спи спокойно, Вика, пусть земля тебе будет пухом, — пафосно продолжал Хайкин, — а мы будем делать свою работу. Я обещаю тебе, что не пройдет и года, когда я приду сюда и положу на твою могилу самый суровый приговор организатору этого убийства!

Генеральный не стал дожидаться окончания похорон. Быстро перебирая короткими ножками, он добрался до служебного автомобиля и водрузил 120 килограммов живого веса на заднее сиденье.

— В Прокуратуру! — распорядился Хайкин, вытирая вспотевшую лысину. — И побыстрее!

Нельзя сказать, что у него было много дел, просто со времени убийства Соколовых он потерял всякий покой. По ночам его одолевали жуткие сны, а наяву в голову лезли тревожные мысли. Все в этом деле пошло наперекосяк: дело не удалось представить несчастным случаем, а главное, не найден труп Соколова. Если этот урод выжил! Семен Аркадьевич инстинктивно поежился, несмотря на жару в салоне машины.

Тревожные ожидания не заставили себя долго ждать. На следующее утро, взяв в руки одну из центральных газет и взглянув на передовицу, Семен Аркадьевич потерял дар речи.

«ПРОКУРОР ДЛЯ ПРОКУРОРА, Или сколько стоит подпись г-на Хайкина?»

Заголовок был набран крупно, почти в треть страницы, а ниже красовалось фото Семена Аркадьевича, сделанное на одном из фуршетов: Хайкин с благодушной улыбкой подписывал золотым паркером грамоту для одного из сотрудников Прокуратуры. Далее шел тщательно подобранный и задокументированный материал, касавшийся нескольких дел, к которым Хайкин реально приложил руку, получив солидный «гонорар». Также в статье была опубликована озвученная Соколовым информация, касающаяся его недвижимости и банковских счетов. Последнее не так сильно волновало Генерального Прокурора, поскольку он постарался убрать все «хвосты», способные указать на него и его близких, но вот сведения об уголовных делах были просто убийственными. Это была самая настоящая бомба!

— Надо действовать, и действовать немедленно! — сказал Хайкин вслух и вызвал секретаршу. — Люсенька, распорядись пожалуйста, пусть мне подготовят материалы по этим делам, — Семен Аркадьевич протянул список дел, фигурировавших в статье. — Это мне надо срочно!

— Будет сделано! — Стрельнула глазами молоденькая Люда.

— Эх, хороша девка… — пробормотал Хайкин, когда за секретаршей закрылась дверь. — Но при таких раскладах все одно ничего не выйдет.

— Яша? Здравствуй, дорогой, — Семен Аркадьевич решил позвонить своему давнему приятелю лично с мобильного телефона. — Как твои дела?

— Мои-то, Сема, хорошо, а вот что за задница накрыла тебя?

— Ты уже в курсе…

— А ты как думал?

— Нужна твоя помощь как лучшего юриста России.

— Ох и льстец! Весь к твоим услугам. Подъезжай хоть сейчас. Адрес не забыл?

— Не забыл. Но сейчас, сам понимаешь, какая у меня свистопляска начнется. Давай лучше я тебе сначала передам кое-какие бумаги, ты их просмотришь, а потом и я подъеду, чтобы выслушать твой вердикт.

— Хорошо, присылай. Когда ждать гонца?

— Думаю, к вечеру управлюсь. А ты, как только все просмотришь, дай знать. Договорились?

— Ага.

Яков Альбертович Волочь в свое время был одним из лучших адвокатов. За несколько последних лет своей карьеры он не проиграл ни одного дела. Понятно, что это обстоятельство было обусловлено не только его талантом, но и крепкой дружбой с Семеном Аркадьевичем Хайкиным, уже тогда занимавшем пост заместителя Генпрокурора России. Адвокат позвонил на следующий день ближе к вечеру.

— Здравствуй, Сема.

— Здравствуй, Яша. Ну как?

— Готов дать тебе свои рекомендации.

— Оперативно!

— Фирма веников не вяжет. Когда подъедешь?

— Через часок.

— Жду. Ты коньячку захватишь?

— Твоего любимого Remy Martin X.O.?

— Да, знаешь ли, поздно вкусы менять на старости лет.

— Да уж… Хорошо, когда такие вкусы человек может не менять на пенсии.

— Так друзья, Сема, друзья на что? — Яков Альбертович в голос рассмеялся.

— Урод, блин, — бросил Хайкин, в сердцах шмякнув трубкой телефона об стол, — ему смешно, а мне хоть в петлю лезь!

Семен Аркадьевич был несправедлив. Если бы Яков Альбертович услышал этот его пассаж, то без труда припомнил бы порядок цифр тех сумм, которые он в свое время передавал Хайкину. Кроме того, ценилась не только консультация Волоча, но и его обширнейшие связи в высших эшелонах власти.

Через полтора часа Хайкин входил в солидную адвокатскую квартиру на Старом Арбате.

— Заходи, заходи! — Пробасил Волоч. Весь его вид внушал уверенность и уважение. Яков Альбертович, несмотря на свои семьдесят лет, еще пользовался успехом у женщин. Он был строен и подтянут, а голову украшала копна седых слегка волнистых волос. Мужчины расположились в глубоких кожаных креслах гостиной. Рядом на журнальном столике стояли две чашечки кофе, пара больших коньячных бокалов и принесенная Хайкиным бутылка Remy Martin.

— Вот с коньячком угодил! Спасибо тебе, Сема, — Волоч аккуратно разливал коньяк по бокалам. — За встречу!

Они выпили и принялись за кофе. Первым не выдержал Хайкин.

— Яша, не томи!

— Что, нервишки шалят? Ты по утрам-то бегаешь, или по-прежнему самым любимым видом спорта остался литробол? — В голосе Волоча сквозила неприкрытая ирония.

— Яша! Какой, на фиг, спорт?! Я с этой проклятой работой уже импотентом стал! Даже Люська меня не заводит, не говоря уже о жене.

— Сочувствую, Сема, сочувствую. Может, тебе клинику порекомендовать в Швейцарии? Знаешь, там творят настоящие чудеса!

— Потом, Яша, все потом. А то мне любимое государство найдет бесплатные апартаменты с лечением, — Генеральный криво ухмыльнулся.

— Да брось! Не так все и страшно. Это я тебе говорю. Конечно, история паскудная, и выплывать тебе придется долго и нудно. Но все решаемо, ты уж мне поверь.

— Ох, Яша! Да знаю я, что все решаемо, но во что все это мне обойдется?! И дело не только в деньгах, — Семен Аркадьевич вытер обильно вспотевшую лысину и одним махом допил содержимое своего бокала.

— Да уж… Сейчас под тебя будут здорово копать, но не мне тебя учить что делать и к кому обращаться.

— Да, Яша, я понимаю. Но твой совет не помешает. Кроме того, у тебя тоже определенные связи есть, не прибедняйся.

— Хорошо. Тогда начну с информации про твою недвижимость и банковские счета. Мне она очень не понравилась, Сема.

— Здесь уже все в порядке. Я все переоформил, так что ни на мне, ни на моих родственниках ничего нет.

— Переоформил — и что? Думаешь, тебя проверять идиоты будут? А реестры, в которых остались имена предыдущих собственников? Кроме того, этот журналюшка наверняка писал не из головы и не по рассказам «знающих мужиков»! Если у него есть заверенные копии документов, которые он сможет предъявить, то…

— А откуда у него могут быть такие документы?

— Сема! Не смеши меня! От добрых людей, понимаешь? От добрых людей, которые против тебя хорошо копнули и вооружились. Вот этот твой Соколов вполне мог таким образом подстраховаться, а ты его заказал.

— Яша! Да ты чего?! Я…

— Сема! Молчи! Адвокату если что-то и говоришь, то только правду. Так что молчи. А твой интерес в убийстве Соколова очевиден. Так вот. Ты бы поработал с этим журналюшкой. Надо поискать, чем его можно прижать, чтобы он опроверг хотя бы факты, связанные с недвижимостью и счетами. Это бы тебе сильно облегчило жизнь.

— Понимаю. Я попробую.

— Вот и хорошо. Что же касается тех твоих делишек, то здесь, думается мне, все проще. Ты же не вел их сам. Ими занимался твой верный пес Голопупенко, — Волоч брезгливо поморщился, — ну и говенный мужик, скажу я тебе! Я в жизни больше таких не встречал. Мне кажется, от него за версту воняет.

— Ну, а кто бы стал такими делами заниматься, которые я на него возлагал? И что делать с Голопупенко?

— Ты сваливаешь всю вину на него. Тебя можно винить только в недосмотре. Придется «найти» у него какие-нибудь деньги, подключить свидетелей, которые подтвердят факты дачи взяток. И все дела.

— Опять деньги… Но он, думаешь, молчать будет?

— Конечно, не будет. Мне тебя учить, как такие дела делаются?

— Понятно, — Хайкин опять вытер вспотевшую лысину, — где я потом такого исполнителя еще найду…

— Тебе надо сейчас о своей заднице думать, а этих голожопенковых хоть пруд пруди, только свистни. Это порядочного сотрудника найти — большая проблема.

— Все понятно. Думаю, у меня все получится.

— У нас, Сема, у нас. Сейчас я налью нам еще кофейку, и мы вместе подробно обсудим дальнейшие шаги, — хозяин квартиры вышел в кухню, а Хайкин украдкой долил в свой бокал коньяк и жадно выпил.

По возвращении в камеру меня ждал сюрприз: на моих нарах лежал внушительного размера сверток. Я обернулся и спросил у Барина:

— Это для меня?

— Для тебя, конечно. Разворачивай, — проскрипел старый зэк.

Внутри оказался этюдник, сносного качества акварель, набор кистей и бумага. Даже не могу выразить то чувство, которое обуяло меня, когда в руках оказались предметы из той — свободной — жизни! Сидевший в груди ледяной комок стал медленно таять, уступая место простой человеческой радости.

— Все в порядке? — нетерпеливо спросил Барин.

— Да, спас… благодарю. Это все, что нужно.

— Когда начнем?

— Лучше работать при дневном свете. Может, завтра с утра?

— Договорились! — в глазах авторитета зажглись веселые искорки. — А ведь меня еще никто и никогда не рисовал, все больше фотографировали, падлы, в фас и в профиль! — камера содрогнулась от дружного смеха.

Я с трудом дождался следующего утра, так хотелось заняться любимым делом. Барин, похоже, тоже пребывал в непривычном для него нетерпении, да и вся камера воодушевилась, ожидая нового незнакомого развлечения.

— Ну, Барин, как будем тебя писать?

— Писать? Прокурор пишет! — его возмущение было шутливым. — Ты, художник, нарисуй меня на фоне моря и пальм, ну чтобы все было как положено — там пиво, вобла, девочка голая… — я внутренне напрягся. Мне и в голову не приходило, что может возникнуть такая проблема. Рисовать голых женщин я не собирался.

— Барин, — сказал я серьезно, но как можно более миролюбиво, — я тебя не предупредил сразу. Голых баб и вообще всякую похабщину я рисовать не буду. Можешь сразу резать меня, но это противоречит моей вере, и делать этого я не стану.

— Да ладно тебе! Ну для меня!

— Нет, Барин, это мое последнее слово.

Зэк напрягся, сверля меня тяжелым взглядом водянистых стальных глаз. Я выдержал этот взгляд. Вся камера замерла.

— Ладно, — наконец прервал паузу авторитет, — будь по-твоему. Обойдемся без голых баб, но чтобы все остальное было как надо!

— Будет сделано! — у меня камень упал с души.

Барин полностью отдернул занавеску, разделся до трусов и лег на свои нары. Работа спорилась. В центре композиции я изобразил авторитета на пляжном лежаке. Время до обеда пролетело незаметно. Портретная часть композиции была в общих чертах закончена. В камере стояла непривычная тишина. Сидельцы на цыпочках заходили мне за спину и увлеченно наблюдали за процессом. Барин периодически интересовался, мол, как там, в ответ ему показывали большой палец правой руки и он удовлетворенно затихал. Ближе к вечеру я закончил портретную часть. Барин все рвался посмотреть, но я уговорил его дождаться окончания работы. На следующий день я продолжил, изобразив все компоненты натуры. К моему удивлению картина получилась очень живой и романтичной. Барин полулежал на боку, опершись на локоть. Он задумчиво смотрел в морскую даль, казалось что легкий морской бриз слегка покачивает остатки седых волос на его голове. Я остался очень доволен своей работой и с замиранием сердца развернул этюдник на 180 градусов: еще ни разу мое художество не оценивала столь авторитетная и необычная комиссия. Барин долго вглядывался в полотно, периодически щурясь. Его лицо не выражало никаких эмоций. Камера замерла. Наконец авторитет закурил, выпустил в потолок облачко сизого дыма и изрек:

— Вот это вещь! Мне даже показалось, что здесь морем запахло! Блин, как будто снова в Сочи оказался пять лет назад, когда меня там брали в последний раз. Ну, благодарю тебя, ты настоящий художник! О! — Барин поднял указательный палец вверх, — с этого момента погоняло твое и будет Художник!

В камере все загалдели, поздравляя меня и высказывая свое искреннее восхищение. Я сразу понял, что теперь у меня будет совсем немного свободного времени, и это очень радовало. Нет ничего хуже, чем вынужденное безделье. Жизнь начинала входить в нормальную колею, как ни парадоксально это может прозвучать, учитывая место моего пребывания.

Смиренно приняв новую волю наставника, Калиока ехала в Красноярск. Ее сопровождала наставница их группы Гайда, которой выпала большая честь стать одной из ближайших помощниц Великого Радоша. Кратко помолившись в тамбуре, сестры устроились на своих боковых полках плацкартного вагона и погрузились в прослушивание сладостных речей Великого Радоша.

«Она наша добыча, и будет батрачить на нас до скончания своих дней! Она будет делать это с радостью, как тысячи других никчемных людишек» — эта мысль усиленно пробивалась через проповедь Великого Радоша. Калиока устала сопротивляться и выключила плеер. Впервые за долгое время она оказалась наедине со своими мыслями. Мерный стук колес располагал к спокойному размышлению. «Что со мной? Куда я еду? Где мой дом? Где моя работа? — спрашивала Калиока сама себя. — Ты избранная. Избранная из избранных, ты едешь к своему господину для выполнения его воли. — Отвечал внутренний голос. — Волю? Почему я должна исполнять его волю? Где моя квартира, работа? Где мой ДОМ?!» Внутри начала нарастать паника, и Светлана отправилась в тамбур. Поток свежего воздуха из разбитого окна немного освежил ее. «Это бесовские мысли, надо гнать их от себя, Великий Радош все знает, ему виднее, как спастись, как послужить миру и человечеству!» Немного успокоившись, Калиока отправилась обратно. По пути назад ее снова накрыла волна новых мыслей: «нас используют, мы и есть эти никчемные людишки»!

Светлана села на свое место и, сделав вид, что включила плеер, обхватила голову руками. Ей стало жалко себя: одинокая женщина, нищая, никому не нужная, всеми оставленная, вечно голодная.

Кто-то задел Калиоку, и она невольно подняла глаза: мужчина в длинном черном одеянии, развернувшись в пол-оборота и прижав руку к груди, склонился в полупоклоне.

— Простите великодушно, я нечаянно вас задел! — видимо, это был православный священник: на его груди на массивной цепочке висел металлический золоченый крест.

— Иди вон, слуга дьявола! — в неистовой злобе прошипела Гайда.

Священник недоуменно вскинул брови, но, ничего не сказав, удалился. Его место располагалось двумя «купе» далее. Калиока заметила, что, заходя в свой отсек, он обернулся и бросил на нее мимолетный взгляд.

— Жирная скотина! Мерзкий эрпэцэшный ублюдок! Гнусная поповская тварь! — не унималась Гайда, шипя сквозь зубы. Калиока немного растерялась.

— Гайда, сестра, ты знаешь этого человека?!

— Хвала Великому Радошу! У меня не было и нет знакомых среди эрпэцешного сброда вообще, и тем более среди их гнусных попов! Опасайся их! Они обманом могут завлечь человека в погибель!

— Да, Гайда, я прекрасно помню все, что говорил Великий Радош про эту ужасную организацию.

Калиока не стала более поддерживать этот разговор, а сделала вид, что углубилась в прослушивание записи на кассете… Этот священник не был жирным, как сказала о нем Гайда. Перед глазами Калиоки так и стояла его радушная извиняющаяся улыбка и рука, прижатая к позолоченному кресту. От этого человека словно повеяло теплом, о котором так скучала Калиока. Она не чувствовала этого тепла в течение долгих десятков лет роскошной жизни в Москве, не обрела она его и в своей общине. Раньше — в прошлой жизни — Светлана никогда не сталкивалась со священниками вот так, лицом к лицу, фактически заочно отрицая всю организацию под названием Православная Церковь. Калиока вспомнила перекошенное от злобы лицо «епископа» Павла, избивающего беззащитную женщину. На этом фоне незнакомый священник был чуть ли не олицетворением добра.

— Что-то мне нехорошо, пойду в туалет! — Гайда неожиданно побледнела и быстрым шагом отправилась в дальний конец вагона, прижав руку к животу.

Калиока молча смотрела на отсек, в котором скрылся священник. Неожиданно оттуда выскочила девочка лет семи. На ней было надето скромное платьице, а льняного цвета волосы собраны в два забавных хвостика. Девчушка медленно шла по проходу, словно осваивая новую территорию. Она внимательно рассматривала пассажиров, пока не поравнялась с Калиокой. Девочка остановилась и молча посмотрела Светлане в глаза. Калиока словно завороженная не могла оторваться от этого чистого, бесхитростного взгляда двух огромных голубых глаз. Светлане почудилось, что неуютная заскорузлая оболочка, ограждающая ее жизнь, закачалась и потрескалась, пропуская свет, исходивший от ребенка.

«Катя, Катюшенька, девочка моя, — перед мысленным взором Калиоки возникло личико дочери. Ей тогда было столько же, сколько этой незнакомой девочке, такие же хвостики, такие же огромные широко открытые глаза. — Маленькая, завтра утром бабушка встретит нас на перроне, ты соскучилась?» В похожем плацкартном вагоне они возвращались в Москву, две недели проведя на черноморском курорте. Вот тогда, да, именно тогда в жизни Светланы и было счастье! Она поняла это со всей отчетливостью! У нее была семья, дочь, мама, работа, у нее был смысл жизни, от которого она сама отказалась. Отказалась постепенно: сначала от дочери, а потом и от всего остального.

— Тетя, вы меня слышите?! — Девочка нежно трясла Светлану за рукав. — Что с вами?

— А, да-да слышу, маленькая. Прости, я просто немного задумалась.

Девочка по-прежнему смотрела широко открытыми голубыми глазами. Казалось, что ребенок понимает очень многое из жизни Светланы. Калиока смутилась, отвела взгляд в сторону и полезла с сумку, достав горсть сухофруктов.

— Хочешь пожевать?

— Спасибо, — девочка взяла двумя пальчиками кусочек кураги.

— Как тебя зовут?

— Ксюшка, Ксения, — поправилась девочка. — А вас?

— Свет…, - Калиока запнулась и прикрыла рот рукой. Она вдруг вспомнила свое прежнее имя! По правилам «церкви», в которой она жила, это было совершенно недопустимо, но ей не хотелось говорить девочке свое новое имя. — Светлана, — с трудом повторила она.

— Ой! А нашу маму тоже зовут Светлана! Как здорово! — захлопала в ладошки девочка. — Светлана, а вы тоже поститесь?

— С чего ты взяла?

— Ну сегодня же пятница. Люди в поезде курицу кушают, яйца, колбасу. А у вас ничего нет — только сушеные фрукты.

— Я, Ксюшенька, вообще мяса не ем. А тебе очень хочется курочки?

— Ой, что вы! — девочка смешно по-взрослому махнула худенькой ручкой. — Я привыкшая!

— Это твой папа священник, он недавно проходил здесь мимо нас?

— Да, мой, — девочка явно гордилась своим отцом.

— Он, наверное строгий?

— Ой, что вы! — опять махнула девочка ручкой, — он очень добрый!

— Что она здесь делает?! Калиока, ты почему не слушаешь голос Великого Радоша?! — Светлана вздрогнула от злобного шипения Гайды, раздавшегося за спиной.

— Ой, простите, мы со Светланой всего две минутки разговариваем, мы…, - девочка попыталась оправдаться, но закончить фразы так и не смогла.

— Что?! Как она тебя назвала, Калиока?! Откуда она знает твое прежнее имя?! Вы знакомы?

— Нет, Гайда, так получилось, не кричи, сядь, я все объясню…

— Чей это ребенок?! — Гайда грубо схватила девочку за руку.

В проходе появился священник и в один миг оказался рядом.

— Отпусти ребенка! — Крикнула Светлана и грубо дернула Гайду за руку. Та опешила, но девочку отпустила.

— Простите, моя дочь вас утомила, простите великодушно, — священник взял девочку за руку и потянул в сторону своего «купе». По обескураженному лицу Ксюши катились крупные слезы.

— О чем она тебя спрашивала?! — Гайда, взяв себя в руки, злобно шипела. — И как ты смеешь так себя вести?!

— Да ни о чем, Гайда! Ну просто ребенок, просто остановился рядом, а я ее угостила сухофруктами. Чего ты на нее накинулась?

— Эти эрпэцэшные выродки ничего просто так не делают! Они собирают информацию! Неужели ты не понимаешь, что этот разговор может иметь самые серьезные последствия для Господа нашего?! Я буду вынуждена доложить об этом случае, Калиока!

— Хорошо, сестра, делай так, как тебе угодно, — Светлана всеми силами старалась взять себя в руки. Она больше не могла слышать гнусных оскорблений в адрес очаровательного ребенка.

«Господи, что же я наделала, Господи! Где я?! Что со мной?! Где моя дочь?!» — тяжелые мысли не покидали Светлану. Она сидела, уставившись в точку на стене и делая вид, что внимательно слушает плеер.

Через пару минут Гайда снова схватилась рукой за живот.

— Ой, опять! Да что же это?! Не иначе эти эрпэцэшные сволочи наколдовали! О! Великий Радош помоги, защити и помилуй! — Гайда бегом побежала в сторону туалета.

Из своего «купе» вышел священник и тоже направился в туалет. На полдороге он остановился, увидев свирепый взгляд на бледном лице Гайды, ожидавшей своей очереди, и пошел обратно. Батюшка остановился рядом со Светланой.

— Светлана, еще раз простите мою дочь, она не хотела вам докучать.

— Нет, это вы простите мою спутницу, она вела себя недостойно, — Светлана сама не могла понять, почему она так расположилась к этому человеку. Если Гайда быстро освободится, то очередного скандала не избежать. — Присаживайтесь, — пригласила она священника.

— Ой нет! Если ваша спутница увидит меня здесь, будет буря! — батюшка заговорщицки подмигнул. — Лучше я рядышком постою. Простите, я не представился. Священник Василий.

— У вас замечательная дочка.

— Да уж… Пострел еще тот — глаз да глаз нужен! — лицо священника оставалось серьезным. — Светлана, простите за этот, быть может, личный вопрос. Вы человек крещеный?

— Да. Я крещена в церкви Великого Радоша.

— А-а-а-а-а… Вы состоите в организации, возглавляемой господином Святославским?

— Вы знаете нашего Господа?

— Да, мы с ним как-то встречались. Скажите, Светлана, а в православной Церкви вас крестили? Ну может быть, в детстве?

— Да, бабушка крестила меня во младенчестве, но… — Светлана замялась. Она уже не была так уверена в истинности того, о чем ей говорили последние месяцы, усиленно промывая мозги. — Здесь говорят, что это ложное крещение, и только Великий Радош может действительно дать жизнь вечную.

— Да-да… Мне известно учение Родиона Святославского. Светлана, я не хочу более утомлять вас, тем более, что может вернуться ваша спутница. Вот, — он протянул глянцевый прямоугольник, — это моя визитная карточка. Я служу в Красноярске в храме при первой градской больнице. Здесь есть мои телефоны. Если вам вдруг понадобиться моя помощь, обращайтесь в любое время. Храни вас Господь! — батюшка удалился, а Светлана в глубокой задумчивости достала из-под сиденья свою дорожную сумку и спрятала карточку за подкладку.

Гайда вернулась через пару минут, подозрительно оглядываясь вокруг.

— Никто не приходил?

Калиока лишь отрицательно мотнула головой, делая вид, что внимательно слушает запись на кассете в своем плеере. Минут через десять наставница Светланы опять схватилась за живот и убежала, шепотом сыпля проклятия в адрес мерзкого попа и вообще всей Русской Православной Церкви. Воспользовавшись отсутствием Гайды, снова подошла Ксюша.

— Тетя Светлана, а можно вам подарок сделать?

— Какой же? — рука Калиоки легла на макушку девочки. Светлана вдруг неожиданно ощутила, казалось, навсегда забытое тепло материнского чувства.

— Вот здесь икона, — девочка протянула маленькую картонку с наклеенной литографией. — Это икона святителя Николая. Я всегда ему молюсь, когда мне плохо, и не было ни одного раза, чтобы он не помог! — последнюю фразу девочка сказала серьезно и очень уверенно. Калиока решительно не понимала, что с ней происходит. Ей бы следовало бежать от этих людей, несущих в мир зло и разрушение, но она так соскучилась по простому человеческому теплу. То, что она приняла за искреннюю заботу и участие «церкви» Святославского, оказалось лишь навязчивой опекой, замешанной на ненависти к многочисленным врагам и тотальной подозрительности. Переворот же в ее душе произошел в тот момент, когда она увидела, как «епископ Павел» зверски избил беззащитную женщину во дворе новосибирской общины.

— Спасибо, солнышко, — ласково сказала Светлана, бережно принимая икону.

— Я смотрю, вы слушаете плеер? Вот, может, возьмете кассету? — достала девочка из кармана пластиковую коробочку. — Здесь на одной стороне акафист святителю Николаю, а на другой — рассказ о его жизни.

Коробка была сильно потерта, видно кассету слушали регулярно.

— Не жалко расставаться?

— Ой, — важно махнула девочка рукой, — мне папа другую даст, а вам она может пригодиться.

Светлана открыла коробку и вынула кассету. На ней не было никаких надписей и наклеек, она была точь-в-точь как те кассеты, что слушали братья и сестры Калиоки.

— Спасибо тебе, Ксюшенька, огромное спасибо! Я возьму только кассету, а коробочку оставь себе.

— Во славу Божию! — важно ответила девочка и побежала на свое место.

Светлана глубоко задумалась. Да, скорее всего она оказалась не там, где нужно, но вдруг это все козни дьявола? Вдруг она ошибается и через свое слабоволие лишится даров Господа? И где есть Истина, если она не у Великого Господина? Разве может она быть в РПЦ?

Катя Заречина, облокотившись о дверь вагона метро, покачивалась в такт движения поезда, уйдя в свои невеселые мысли.

С началом трагических событий вокруг Кати словно образовался вакуум. Кроме духовника отца Кирилла и отца Николая, к которому Катя иногда приезжала в Подмосковный Одинцово, общаться было не с кем. Денис в тюрьме, мама пропала, на работе было практически не с кем поговорить по душам. Возникало ощущение, что ты оторвался от прежнего мира и живешь в ином измерении. Прежние знакомые сейчас кажутся другими людьми, они просто не в состоянии тебя понять. Неожиданно возникли проблемы во взаимоотношениях со свекром. Григорий Александрович сильно сдал за последнее время. К несчастью, случившемуся с сыном, добавились проблемы на работе. Заречин старший словно опустил руки. Он редко приезжал в Москву, ограничиваясь телефонными беседами с адвокатом. Кате он ежемесячно перечислял на банковский счет небольшую сумму денег, в остальном в общении был официально вежлив и сух. Девушка пыталась поговорить с ним по душам, как-то объясниться, растопить лед, но Григорий Александрович старательно увиливал от разговора. Складывалось впечатление, что он отчасти винил невестку в том, что произошло с Денисом.

Адвокат Дмитрий Петрович также не горел желанием общаться с Катей. Каждый раз, когда она пыталась справиться у него о ходе дела, он отделывался дежурными фразами или ссылался на то, что лучше по телефону подобные вопросы не обсуждать. Времени же на личные встречи у него никогда не оказывалось. Катя пыталась договориться с ним о помощи в передаче посылки для Дениса, но адвокат заверил ее, что в этом нет необходимости. Они с Григорием Александровичем обо всем позаботились, и Денис ни в чем не нуждается.

Катя понимала, что никак не может оставить мужа без своего внимания. Пусть хоть все вокруг будут твердить ей, что он живет как на курорте, она знала, что это не так. Важно не содержание посылок, но сам факт заботы и внимания, простого человеческого участия близкого человека. Вот так Катя и поехала первый раз на Новослободскую, 45[12]… После этой поездки она словно выпала из обычного мира свободных людей. Тот день она не забудет никогда. Катя накупила Денису всевозможных деликатесов — мясной нарезки, итальянских колбас, любимых сыров мужа, положила несколько комплектов постельного белья, добротную пластиковую многоразовую посуду, кипятильник, туалетные принадлежности и еще много всевозможных мелочей. Она аккуратно упаковала все в отдельные пакеты и заботливо сложила в объемную спортивную сумку. Передачи в тюрьме представлялись Кате чем-то похожим на аналогичный процесс, скажем, в московских больницах. Она не подумала о том, что неплохо бы встать пораньше, решив, что целого дня достаточно для передачи посылки мужу. Розовые очки с Катиных глаз не просто сняли, но грубо растоптали о грязный вонючий пол…

— Ну, чего у тебя?! — грубо спросила приемщица у Катерины, еле стоящей на ногах: в тесном помещении было несколько десятков людей — в основном, хмурых озлобленных женщин. Стремительно приближалось время окончания приема передач.

— Вот здесь все, — с трудом подняла Катя сумку.

— Да ты офигела совсем! Ты бы еще рюкзак принесла! Буду я еще твои баулы таскать!

— Разве нельзя в сумке? Я не знала…

— Ищи коробку и перекладывай все!

— Но где я здесь найду…

— Слышь ты, лярва, ты не одна здесь! — зло закричала тетка сзади. От обладательницы пропитого одутловатого лица за версту несло перегаром и дешевыми папиросами. — Чего вылупилась! Время кончается, а она тут сопли жует! Шевелись!

— Э! Хватит там орать, не то быстро утихомирю! — подала голос приемщица. — Держи! — Смилостивилась страж порядка и брезгливо кинула на стол грязную картонную коробку. — Ну! Я что ли буду твое барахло перекладывать?!

— Эй, ты, чмошница интеллигентная, давай шевелись! — раздался еще один возмущенный голос из очереди.

— Вот ублюдочная лярва! Притащилась с баулом! — создавалось ощущение, что ругаться начали стены, Кате показалось, что весь мир вокруг готов ее сожрать с потрохами. На глаза усиленно наворачивались слезы, которые девушка сдерживала из последних сил.

— Не кричите на меня, — еле слышно пробормотала Катя дрожащим голосом и начала выкладывать содержимое сумки.

— Мясные изделия запрещены, все скоропортящееся нельзя, постельное белье к передаче запрещено, сигареты в пачках запрещены, — приемщица деловито отбрасывала свертки в сторону. — Стеклянная тара запрещена, нижнее белье — только одна пара. А это что?! — женщина извлекла из сумки тщательно упакованное приспособление для заварки чая — Денис очень любил пить чай, заваренный именно в нем.

— Это чай заваривать… Ну такой пресс специальный, — Катя была на грани обморока.

— Нет, чувиха, ты совсем офанарела?! Вы только посмотрите! — рука, держащая стеклянную колбу, высунулась в окошко, — у нас что на тюрьме принц поселился? Его бодя[13] уже не устраивает, чтобы чай заварить? Ты куда пришла — вообще знаешь?

Почти все в очереди загоготали. Катя не смогла это вынести. Нервно запихав то, что успела, обратно, она схватила тяжелую сумку и кинулась к выходу. Слезы ручьем катились по щекам. Не помня себя, Катерина бежала по улице, пока кто-то грубо не схватил ее за руку.

— Да остановись ты, сумасшедшая!

Катя резко обернулась. Перед ней стояла женщина лет пятидесяти, среднего роста, слегка полноватая, скромно одетая. Темные с проседью волосы забраны в пучок. Незнакомка протянула несколько свертков.

— На, держи, это все денег стоит, нечего добром разбрасываться. Пойдем в сторонку, поговорим.

Они присели на одиноко стоящую скамейку.

— Меня Люда зовут, — представилась незнакомка.

— А меня — Катя.

— У твоего, видать, первая ходка?

— Первая что?

— Мужика твоего первый раз посадили?

— А, да, первый…

— Понятно. Ты, девочка, давай соберись. Здесь никому спуску давать нельзя. А мужику твоему, кроме тебя, мало кто поможет. Ему твое внимание в первую очередь надо, а ты вон нюни распустила. А ну пойдем, я тебе покажу, как нужно с ними разговаривать.

— Нет! — решительно замотала головой Катя. — Я сейчас не смогу, мне надо в себя прийти, да и принесла я, наверное, совсем не то.

— Что есть, то есть. Значит так, слушай меня внимательно. Здесь без проблем принимают то, что куплено в местном магазине. Еще можно положить деньги на личный счет мужа — сидит-то муж? — Катя кивнула. — Ну вот, а он, значит, на эти деньги может что-то купить сам. Нижнее белье — там трусы, носки, майки, тапочки и прочее лучше всего отправляй бандеролью — до двух килограммов веса. И отправь из отделения вон там, — показала Людмила рукой, — оттуда быстрее доходит. Постельное белье не клади, все одно не примут. Продукты лучше всего без упаковок — печенье россыпью в пакете, конфеты тоже без фантиков в пакете, пастилу передай, мармелад, может колбаса сырокопченая пройдет, можешь рискнуть сало передать, но это вряд ли.

— Да он сала у меня не ест, — Катя, немного успокоившись, медленно растирала по лицу потекшую тушь.

— Не ест… Слушай, твой мужик попал совсем в другой мир, где все другое, в том числе и еда. Так что передавай и сало, и чеснок, и лук — все сгодится. Сухофрукты хорошо идут. Чай обязательно, но его лучше в местном магазине брать. Уяснила?

— Угу. А когда лучше сюда приходить, чтобы передать посылку?

— Здесь принимают передачи не более 30 килограмм. Приходить лучше утром пораньше — к 7–7.30, записывайся сразу в очередь и жди, пройдешь обязательно, и никого не бойся!

— Люда, а вы когда сюда в следующий раз придете?

— Через недельку, а что?

— Мне бы с вами было спокойнее…

— Ох, бедолага! Запиши мой телефон да позвони в конце недели, договоримся.

— Ой спасибо вам! Спасибо огромное!

— Благодарю надо говорить, — задумчиво произнесла Людмила.

— Почему? — опешила Катя.

— По кочану! Так, все, давай пока, а то я тут с тобой свиданку пропущу. Звони!

Вспомнив эту поездку, Катя невольно улыбнулась. Прошло всего полтора месяца, но ее уже не тяготили поездки в СИЗО. Девушка научилась просто не обращать внимания на колкости в свой адрес, а в крайних случаях могла ответить — жестко, хлестко и обидно: Людмила, чей супруг попал в тюрьму уже в четвертый раз, научила ее правилам поведения в этом особом мире неволи и страданий. Эта внешняя грубость, казалось никак не отразилась на внутреннем мире Катерины. Напротив, ей казалось, что она стала гораздо чувствительнее к человеческой боли, научилась лучше понимать страдающего человека.

Катя приехала в СИЗО к половине восьмого, записалась в список пятой. В ставшие уже привычными часы ожидания Катя думала о Денисе, о той жизни, которую они прожили за истекшие годы. Рана постепенно затягивалась. Вспоминалось много хорошего, что было в их семье. Пока супруги избегали свиданий — они все равно не смогли бы сказать друг другу главное, когда вокруг столько людей, крик, сутолока, слезы… Они общались при помощи писем. Первую весточку отправила Катя. На стандартном белом листе формата А4 было написано всего два слова: «Как ты?» В ответ она получила две строчки: «Очень плохо… Потому что БЕЗ ТЕБЯ! А так не волнуйся, здесь жить можно. Котенок, ПРОСТИ МЕНЯ! Я тебя очень сильно люблю!»

Над этим письмом Катя проревела целый день. Лед постепенно начал таять. Письма становились все более объемными и живыми… Денис постоянно корил жену в том, что она изводит себя стояниями в очередях с передачами, но Катя чувствовала, что для мужа ее участие очень важно.

— Следующий! — очередь подвинулась на одного человека. Приемщица ворошила передачу женщины, стоящей впереди. «Уже скоро», — подумала Катерина.

— Дочки, не подскажете, как бы здесь посылочку внуку передать? — раздался сбоку трескучий старческий голос. Катя машинально повернула голову. Старику было лет под восемьдесят. Несчастная сгорбленная фигура, старый, сильно потертый костюм, орденская планка в полгруди. По щеке скатилась непрошенная слеза, которую дедушка стыдливо смахнул.

— Вот, тут немного совсем, — взял старик в руку сверток, который до того держал подмышкой. — Куда тут встать, кто последний?

— Дедушка, да вы становитесь передо мной. Сейчас вот эта женщина уйдет, и вы давайте свою посылочку, — Катя радушно улыбнулась незнакомцу.

— Ой спасибо тебе доч…, - старику договорить не дали. Раздался вопль сразу нескольких женщин из очереди:

— Это чего это?! Умная какая! Сама-то пройдет, а мы как? Тут всем надо, тут все по записи! А ну дед, отваливай и приходи завтра. — Рука с облупившимся маникюром и обкусанными ногтями потянулась схватить деда за руку.

— Грабли убери! — Катя со шлепком ударила тянущуюся руку. — Да утихомирьтесь вы! — Девушка вышла на середину комнаты: — Милые мои, ну нельзя же так! Вы посмотрите сколько этому деду лет, вы посмотрите на его награды! Где же ваша совесть?! Ну как так можно? — Катя говорила твердо, но не унижая окружающих, искренне стараясь объяснить им мотив своего поступка. — Посмотрите на его крохотную посылку, неужели ему завтра специально сюда еще раз ехать?

В помещении повисла тишина, лишь изредка нарушаемая тихим недовольным бурчанием.

— Да ладно, бабы, жалко что ли! Пусть дед отдаст свою посылку, — нарушила паузу молодая девушка, стоящая почти в самом конце очереди. Возражений не последовало.

— Спасибо тебе внучка, огромное спасибо! — по щекам старика катились слезы.

— Так, дедушка, что тут у тебя? — деловито выпотрошила приемщица содержимое пакета. — Ну, блин, вот опять! Ну ни фига народ не знает! Сигареты в пачках! Ну сколько можно повторять?! А это что? Конфеты в упаковках, печенье в пачках! Так, давай, все распаковывай!

— Нет, что же это делается! — опять заорала одна из ожидавших своей очереди. Отвисшие щеки на толстом, лоснящемся потом лице нервно тряслись в такт широко открывающемуся рту. Обрюзгшую физиономию с вызывающе ярким макияжем обрамляли сосульки давно не мытых волос. — Теперь мы все будем ждать, пока этот гандон все из упаковок вытряхнет!

— Пасть заткни! — резко крикнула Катя. Женщина опешила, словно подавившись очередным ругательством, готовым сорваться с языка. — Ты! Месторождение целлюлита! Быстро извинилась перед стариком! Мешок с дерьмом! Ты слышала, что я тебе сказала?! — Катя медленно приближалась к женщине, не мигая глядя ей в глаза. Та явно не ожидала такой реакции и опешила, отведя взгляд в сторону, что-то тихо бормоча сквозь зубы.

— Ну вы мне тут еще подеритесь, блин! — закричала приемщица. — Сейчас вообще уйду, выясняйте тут отношения без меня!

Катя мигом подскочила к окошку и заученным движением сунула под регистрационный журнал несколько сотенных купюр.

— Людмила Захаровна, не волнуйтесь, я вас прошу. У вас и так нервная работа.

— Ух, Заречина! — быстро оттаяла приемщица. — Ну ладно, давай, твою передачу быстренько приму, и деда оформлю, вы только вот здесь в уголке все сделайте как надо и пакетик мне отдайте, я тебе верю.

— Людмила Захаровна, благодетель вы наш! И… Вы этот мешок с жиром, которая деда оскорбила, видели?

— Видела, Катенька, видела. Не волнуйся, такие хабалки у нас не в почете, вразумлю как следует.

— Ну и спасибочки!

Катя помогла старику привести передачу в соответствие с правилами СИЗО и сунула пакет приемщице. Та, мельком заглянув внутрь, заговорщицки улыбнулась и кивнула на прощание. По дороге к метро Катя объяснила дедушке правила посещения заключенных и передачи посылок. Старик важно кивал, периодически вытирая покрасневшие глаза.

— Дедушка, может вас подвезти домой на такси? Сейчас в метро давка такая, — спохватилась Катя.

— Не надо, дочка, мне тут всего несколько остановок на троллейбусе. Как хоть звать-то тебя, спасительница?

— Катерина.

— Катенька, — повторил старик имя, словно пробуя его на вкус. — замечательное русское имя. Храни тебя Господь, Катюша!

Мой авторитет рос не по дням, а по часам. Я был занят буквально с утра и до вечера, рисуя сокамерников и разнообразные пейзажи. Это было просто великолепно! В эти минуты я словно вырывался из окружающей действительности, переносясь на берег моря, или на осеннюю лесную поляну. Наша камера преобразилась, стены украсились моими акварелями, стало как-то теплее, уютнее. Некоторые сидельцы меняли порнографические открытки и постеры на акварели, написанные мной, и меня это не могло не радовать. Меня стали «приглашать» в другие камеры, где я рисовал главным образом смотрящих, но, если оставалось время, не отказывался изобразить на бумаге и других сидельцев. Тюрьма — удивительное место: информация здесь распространяется быстрее скорости света. Уже всем было известно, что со мной можно поговорить на духовные темы, и люди спрашивали. Пока я рисовал, удавалось выслушать несколько человек, задававших как правило совершенно наивные, но чрезвычайно важные и основополагающие вопросы о вере и спасении. Я, как мог, отвечал, иногда оставляя вопросы без ответа, переадресуя их к священнику.

Однажды днем, когда время близилось к обеду, охранник впустил в камеру двух мужчин. Их лица походили на включенные двухсотваттные лампочки, а весь внешний облик был каким-то прилизанным, нарочито аккуратным. Я сразу заподозрил неладное.

Гости тем временем поздоровались и сели за стол в центре камеры. Началась стандартная беседа о нуждах заключенных, о требующейся помощи и т. п. Постепенно разговор перешел на религиозную тему: у меня не осталось никаких сомнений — в хату пожаловали сектанты. Один из посетителей так увлекся беседой, что оставил свою папку с бумагами без внимания. Я незаметно стянул ее и заглянул внутрь. Среди прочих документов в папке лежало несколько листовок, озаглавленных так: «Конец ложной религии близок!» Я аккуратно положил папку на место и отошел к двери так, чтобы всем меня было видно и слышно.

— Так, может хватит вешать лапшу на уши! — сказал я громко и резко. Все в камере замолчали, уставившись на меня. — Это два сектанта, которые пришли за вами, вашими деньгами и деньгами ваших близких.

— Брат, ты ошибаешься, мы из благотворительной организации, мы…

— Хватит, дядя! И не брат ты мне, понял?! Папочку свою открой! Открой, открой! Что там за листовочка такая лежит? Это последняя акция тоталитарной секты «Свидетели Иеговы». Или вы будете отрицать свою принадлежность к обществу «Сторожевой Башни»?

Парни сильно смутились, их глаза забегали. Барин поднялся со своего места и подошел к столу.

— Так, мальчики, что за байда? Что за разводилово вы тут устроили?

— Мы… Вы… Вы нас неправильно поняли, мы на самом деле из благотворительной организации, но мы и верующие, веруем в Бога Иегову. Мы пришли помочь вам…

— Ага, помочь! Они пришли вас захомутать, чтобы потом втюхивать свои тухлые журнальчики за бешеные бабки! — я старался не потерять инициативы.

— Ну зачем вы так, пожертвования — дело добровольное. В конце концов Бог един, все мы верим, все мы…

— Что?! Бог един, говоришь? А что там у тебя в листовочке написано? «Конец ложной религии близок»? А знаете, какую религию они называют ложной? Религию наших дедов и отцов — христианство! Христа они не признают Богом, а Церковь нашу ненавидят!

— Мы уважаем Христа, мы…

— Вы Богом его не считаете, говорю! И главное! Вот мы здесь сидим, лямку тянем, а наши близкие — матери, сестры, дочери на воле горбатятся, чтобы нам помочь. А вот такие козлы втираются к ним в доверие, начиная вытягивать деньги, а главное, пудрят им мозги и запрещают делать переливание крови. Сколько людей вот из-за них, — я ткнул в гостей пальцем, — погибло, не получив элементарной медицинской помощи!

— Это ложь! — выкрикнул один из них.

— Что ложь?! — сказал я зловещим шепотом. — Что ложь, я тебя спрашиваю?! Или ты хочешь сказать, что переливание крови разрешается членам вашей организации?!

— Нет, ну дело в том, что согласно Библии кровь нельзя употреблять внутрь, это ведет к смерти души, и те, кто переливает кровь…

— Я еще раз повторяю свой вопрос! — рявкнул я. — Членам вашей организации разрешается переливать кровь или нет?!

— Ну вообще-то нет, но это…

— Все понятно, — проскрипел Барин. — Парни, вы не туда завернули, сегодня у вас неудачный день, — зэки начали медленно подниматься со своих мест.

— Помогите, помогите! Кинулись гости к двери в камеру. Все заключенные в этот момент чинно расселись обратно по своим местам. Дверь немедленно открылась, охранник заскочил внутрь.

— Что случилось?!

— На нас напали! — один из «проповедников» сильно испортил воздух, так что сидевшие за столом заключенные переместились поближе к окну.

— Барин, что за дела? — обратился охранник к смотрящему.

— Не знаю, померещилось им. Никто и пальцем их не трогал. Ты бы гнал их с тюрьмы — это гнилые людишки.

Гости покинули камеру, дверь с лязгом захлопнулась. Повисла тишина.

— Ну ты, Художник, дал. Ты их знаешь что ли? — нарушил тишину Барин.

— Я знаю их организацию и немного осведомлен о том, какое зло они приносят людям.

— Понятно. Отпишу сегодня маляву Милорду, чтобы это дерьмо больше не пускали на тюрьму.

— Вот это дело, благодарю, Барин.

Визит горе-проповедников снова напомнил мне о деле, которое уже давно необходимо было сделать: исповедоваться в совершенном тяжком грехе. Интересно, если так просто шастают сюда эти проходимцы, то почему не видно ни одного православного священника? Позже адвокат объяснил мне, что сектанты находят рычаги давления в министерстве, не гнушаясь прямым подкупом. Дмитрий Петрович пообещал связаться с отцом Николаем и похлопотать, чтобы его пустили в тюрьму именно в качестве священника, а не посетителя, пришедшего лично ко мне.

Чудо произошло недели через две. Это случилось в обычный день, очень буднично и просто. Открылась дверь нашей «хаты» и вошел отец Николай. Он представился и радушно поприветствовал всех присутствующих. Я же не выдержал и стремглав кинулся ему на шею. Батюшка ласково обнял меня, глядя по спине широкой ладонью.

— Ну как, сиделец?

— Хорошо, отче, правда хорошо.

— Наслышан о твоих подвигах. Рад за тебя, Денис, ты проявил себя настоящим мужчиной, — священник улыбнулся, — я имею в виду конечно все то, что произошло после печальных событий!

— Ох! Я понимаю. О том и вспоминать тошно!

— Ну что, времени у нас мало. Братья, — обратился батюшка к присутствующим, — тут я свое неразумное духовное чадо встретил. Мы уж с него начнем. Нет возражений? — сидельцы одобрительно загудели. Для священника освободили крайние нары, а также двое соседних с ними — получился уютный уголок, где можно было присесть и пошептаться тет-а-тет.

Исповедь моя в принципе была готова и практически зазубрена наизусть, так часто я мысленно возвращался к случившейся трагедии. Я тщательно сопоставил все события нескольких прошедших лет, вывел причинно-следственные связи, и у меня не осталось сомнений в том, что, как и почему произошло. Все эти выстраданные и многократно пережитые мысли я и выпалил священнику в горячем монологе. Он лишь кивал, не останавливая и не перебивая меня.

— Да, Денис, ты совершенно прав. Я вижу, что покаяние твое совершенно искренне — ты, похоже, уже не один раз все это продумал и пережил. Мне даже и добавить нечего к тому, что ты мне сказал. Я очень рад, что Господь послал тебе ТАКУЮ жену. Это в большей мере ее заслуга, что ваша семья не развалилась до сих пор. Она нашла в себе силы понять и простить. Береги ее, Денис, береги, как зеницу ока! Такие женщины встречаются одна на тысячу, поверь мне!

— Да, отче, здесь вы правы! И я хотел спросить вот о чем. Для меня сейчас очевидно, что я люблю свою жену, просто жить без нее не могу, но в тот момент. Ну, когда я встретил ту девушку, будто пелена какая-то накрыла. И еще… Знаете, это было такое невероятное сексуальное возбуждение… Откуда это?

— Денис, ты же сам знаешь ответ, — карие глаза смотрели на меня внимательно и серьезно. Я опустил голову.

— Это бес.

— Да, Денис. Бес может воздействовать на тело человека, возбуждая те или иные чувства. Представь себе, сколько людей принимают такие вот ложные, искусственно созданные ощущения как свидетельство чуть ли не неземной любви, нежданно свалившейся с неба. Можешь представить себе, сколь горьким потом оказывается разочарование.

— Еще как могу! И поделом мне! За все в жизни надо платить!

— Да, по этому поводу одно маленькое замечание. Ты, конечно, прав, расценивая все происходящее с тобой как наказание, но не нужно зацикливаться на этом моменте. Понимаешь, это неверное представление о Боге, как о некой машине судопроизводства. Бог наш — Господь Иисус Христос — есть Любовь. Да, любовь без строгости невозможна, равно как и строгость без любви, но… — священник задумался, — да, конечно, за каждое преступление заповедей, за каждый грех мы испытываем какие-то скорби, но эти скорби не только следствие этого греха. Не стоит думать, что вот только за грех нам попущено то-то и то-то. Понимаешь, с точки зрения тяжести греха, например, совершенного тобой, тебя надо было просто убить. В тот самый миг должна была сверкнуть молния и поразить тебя в темя. Насмерть! Но Господь любит нас, и Он послал тебе искушение, которое должно не просто исполнить функцию тупого наказания, но укрепить тебя в вере, возвести тебя на новую ступень духовного, эмоционального, да даже физического развития! И, кстати, не только тебя, но и всю вашу семью. Так что принимай это испытание не как автоматически посланное наказание, но как школу, школу жизни, школу духовного самосовершенствования и служения людям.

— Батюшка! Это как раз то, о чем я с вами хотел поговорить в конце! Это очень важно!

— Да, Денис, слушаю тебя.

Я рассказал отцу Николаю историю Георгия — Тихони. Вся его исповедь до мелочей отпечаталась в моей памяти. Рассказывая, я не смог сдержаться от слез. Священник сидел, словно громом пораженный. Он закрыл лицо руками на несколько секунд, потом посмотрел на меня.

— Денис, если бы это не ты мне рассказал, не поверил бы. Не поверил бы, что в наши дни случается ТАКОЕ! Велик Господь и дела Его! — батюшка перекрестился. — Да… О таком я только в книгах и читал. Это просто чудо, Денис, просто чудо. Как у тебя хватило решимости?

— Батюшка, я все правильно сделал?

— Да, Денис, да, все правильно. С твоей помощью Господь просто спас этого человека. Наверное, было за что. Видимо настолько глубоко было его внутреннее раскаяние.

Батюшка накрыл меня епитрахилью и прочитал разрешительную молитву, после чего занялся другими сидельцами.

Когда священник уходил, не все, но многие, подходили под благословение. Посмотрев на меня, батюшка улыбнулся и сказал:

— Кажется, Дионисий, с твоей легкой руки я обрел для себя новое служение — окормление заключенных.

На следующий день после обеда за открывшейся в камеру дверью появилась фигура надзирателя.

— Художник, на выход.

— Куда меня?

— Краски захвати, работа есть.

Я собрал все принадлежности и отправился за охранником. Дверь незнакомой камеры. Довольно опрятная «хата». Здороваюсь как положено, меня проводят к смотрящему.

— Ну, садись, Художник. Слухами о тебе тюрьма полнится. Нарисуешь меня?

— Отчего же не нарисовать уважаемого человека?

— Это дело. Меня Гариком кличут, слыхал? — вору было на вид около 60, абсолютно лысый череп и крутые надбровные дуги придавали его лицу устрашающий вид. Я был наслышан о Гарике — Крутом: обычно, произнося его имя, люди переходили на шепот.

— Наслышан, — в горле у меня неожиданно перехватило.

— Да ты не дрейфь! — засмеялся удовлетворенный произведенной реакцией авторитет. — Ну, значит, давай побазарим, как меня правильно нарисовать. Значит, смотри сюда. Рисуешь все на фоне моря-шморя, пальм-шмальм и прочей такой байды, ну это ты сам знаешь. А вот самое главное — как меня нарисовать… Значит, сижу я на этой, как ее, ну на пляжной шконке, посередине, как король на троне, а слева и справа, значит, две голые бабы раком. Ну задницами к тебе, понимаешь? А я на их спины, как на трон облокачиваюсь. В одной руке у меня кружка с пивом, а в другой, значит, сигара!

— Гы-гы-гы-гы! — заржали в голос сокамерники делового. — Круто ты, Гарик, придумал! Ништяк картина будет!

— Всю ночь сегодня мозговал, придумал наконец! Ну, Художник, давай, приступай, приступай!

Я отдавал себе отчет в том, что принимаю решение, которое, возможно, изменит всю мою жизнь. «Господи помоги, святителю отче Николае, спаси и сохрани, Матерь Божия спаси!» — начал я мысленно молиться. Словно прыгая в ледяную воду, медленно произнося слова, я наконец сказал:

— Гарик, ты вор авторитетный, я тебя уважаю, но прошу уважать и мои принципы. Я голых баб и всякую похабщину не рисую. Дело не в моей придури, а в том, что я православный христианин, и для меня это грех. Я готов нарисовать все, как ты сказал, но без голых баб.

— Значит так, юноша, будем считать, что я этих слов не слышал, бери краски и рисуй, — в глазах авторитета полыхнула нешуточная злоба.

— Это было мое последнее слово, Гарик. — я встал со скамьи и вышел на середину камеры. Гарик сделал знак одному из сокамерников. Накачанный зэк с гнусной ухмылочкой вразвалку подошел ко мне и молча заехал кулаком в живот. Дыхание перехватило, в глазах потемнело, и я в один миг оказался на полу. Больше меня не били. Отдышавшись, я поднялся на ноги и посмотрел на авторитета.

— Ну что, образумился, падла? Рисуй, а то сейчас сами распишем тебя так, что родные не узнают.

— Хоть убей, но рисовать похабщину не буду, — прерывающимся голосом ответил я.

К прежнему экзекутору присоединились еще два. Меня свалили на пол и начали избивать. Сколько это продолжалось, я не помню. Было очень больно. Каждый новый удар отзывался во всем теле, боль нарастала. Наконец, все стихло. Меня окатили водой. Я с трудом поднялся и протер глаза. Правый глаз, по-видимому, заплыл, левый немного видел. Я опять посмотрел на Гарика.

— Ну что, рисовать будем? — Зэк явно не шутил, он был очень зол.

— Нет, — еле слышно прошептал я разбитыми губами.

— Вот, падла! Какую картину испортил! Ну что же, ты сам все решил, — трое зэков опять стали надвигаться на меня.

— Гарик, остановись! — в разговор вмешался сиделец, который до сих пор лежал на нарах за задернутой занавеской. — Ты смотрящий, я в твои дела не лезу, но сейчас ты творишь беспредел. За Художника Милорд вписался, забыл? Как бы не пришлось тебе ответ держать!

— Вот ведь гадское погоняло у тебя, Гвоздь! Ты вечно как гвоздь в заднице!

— Гарик, ты забываешься, — заключенный лет сорока пяти поднялся со своих нар. Трое зэков, избивавших меня, быстро его окружили. — Мальчики, а кишка не тонка? Вы на кого пасть раскрыли, суки! — в руке Гвоздя сверкнула заточка.

— Ша! — крикнул Гарик. — Еще нам в хате этих разборок не хватало! Гвоздь, угомонись! Уберите отсюда это дерьмо! — авторитет кивнул в мою сторону.

Через минуту открылась дверь камеры, и охранник, увидев меня, грязно выругался. Он позвал второго надзирателя, и они вдвоем оттащили меня в мою «хату».

В камере собратья по несчастью не стали ни о чем расспрашивать. Двое соседей по нарам помогли мне умыться и бережно уложили в постель, дав мокрое полотенце. Через некоторое время подошел Барин.

— Художник, говорить можешь? — я кивнул. — Чего стряслось?

Я рассказал о том, что произошло в камере Гарика.

— Беспредельничает Гарик, факт. А Гвоздь — молоток, он вор правильный! Ты не менжуйся, я Милорду маляву отпишу, пусть он рассудит.

— Благодарю, Барин. С меня простава.

— А вот это дело! Смотри не забудь!

«Мне очень жаль, что, расследуя это дело, я досконально не проверил источники информации. В результате я невольно бросил тень на уважаемого сотрудника государственных правоохранительных органов — Генерального Прокурора России Семена Аркадьевича Хайкина. От себя лично и от имени редакции, в которой имею честь трудиться, приношу свои глубочайшие извинения. Спешу заверить, что…»

— Бла-бла-бла, бла-бла-бла…, - Хайкин удовлетворенно отшвырнул в сторону свежий номер газеты. — Прижали мы тебя, щелкопер поганый! Эх, Голопупыч, это было твое последнее задание, где я такого теперь найду?

Следователь Голопупенко в очередной раз не подвел своего шефа. Он «достал» не в меру прыткого журналиста через его дочь. Девочка училась на втором курсе Журфака МГУ и очень любила ночную клубную жизнь. Так случилось, что она оказалась не в том месте и не в то время. Внеплановый рейд борцов с незаконным оборотом наркотиков застал ее в клубе с несколькими граммами героина в сумочке. Пока приехал папа, девочке уже вкололи изрядную дозу порошка, а в приватной беседе отцу объяснили, что, если он и докажет что-то, что уже само по себе представляется фантастикой, то дочку получит обратно законченной наркоманкой. Журналист все понял. Опровержение вышло через день…

Голопупенко сидел на прикрученной к полу табуретке и медленно раскачивался из стороны в сторону.

— Я прошу связаться с Семеном Аркадьевичем Хайкиным, он даст все необходимые разъяснения, — уже в который раз твердили разбитые вкровь губы.

— Эх, Голопупыч, ты так ничего и не понял? Как же тебя, такого тупого, держали на такой работе?! — следователь был искренне изумлен. — Неужели ты правда не соображаешь, что с тобой произошло?

— А ч-что с-со мной п-п-произ-з-зошло? — глупо хлопали глаза с затравленным, прямо-таки коровьим выражением.

— Ладно, давай по-хорошему. Вот здесь, — следователь показал несколько страниц, исписанных от руки, — текст твоего допроса. Ты все подписываешь и отправляешься в камеру.

— М-можно м-мне п-почитать?

— Пожалуйста!

Голопупенко углубился в чтение. Через пять минут он отбросил листки.

— П-получается, ч-что это я во в-с-сем виноват? Но это Хайкин давал мне расп-п-оряжения в-вести эти д-дела! Х-хотите все на м-меня с-свалить?

— Ну наконец-то! Дошло!

— Нет, я не буду это подписывать, — казалось, что Голопупенко неожиданно пришел в себя.

— Это твое окончательное решение?

— Да!

— Не буду тебя уговаривать. Встретимся через, — следователь посмотрел на наручные часы, — через два часа, этого будет достаточно, — он вышел из-за стола и открыл входную дверь, тихо шепнув конвойному несколько слов. Тот утвердительно кивнул и скомандовал:

— Руки за спину, лицом к стене!

Бывшего следователя долго вели по гулким коридорам следственного изолятора.

— Лицом к стене! — Голопупенко остановился перед незнакомой камерой.

— Куда меня?! Это не моя хата!

— Теперь это твоя хата! — конвойный криво ухмыльнулся. — Здесь тебя заждались, ты даже не представляешь как!

— Нет! Не хочу! Не имеете права! — Голопупенко завизжал и уперся руками в дверной проем. Охранник отошел на пару шагов и с разбега отвесил бывшему следователю смачный пинок по пятой точке. Голопупенко влетел внутрь, дверь камеры за ним с лязгом захлопнулась.

Это была камера, где сидели уголовники. Смотрящий хаты еще утром получил маляву о том, какой новый сиделец будет к ним доставлен, но он не стал обнародовать эту новость, по секрету сообщив ее только трем зэкам. Ему хотелось посмотреть на реакцию, которую произведет появление в этой камере следователя Генпрокуратуры Голопупенко. Слишком известен был этот человек в воровских кругах, слишком много невинных людей прогнал он через «пресс-хаты», слишком многих сломал самым зверским бесчеловечным образом.

Трое молодых парней, которые были осведомлены о том, кто сегодня пожалует к ним в камеру, тут же спрыгнули с нар и выстроились в шеренгу. Они театрально выровнялись, как на параде, и громко запели:

— Оле-оле-оле! Прокуратура вперед! Величайшему из следователей всех времен и народов Голопупенко наше гип-гип-ура! Гип-гип-ура! Гип-гип-ура!

Бывший следователь так и стоял посреди камеры на коленях: ноги отказывались повиноваться. Все обитатели камеры зашевелились. Здесь не было ни одного сидельца, который бы не слышал о Голопупенко.

— Крест, это чё правда?

— Правда, братаны, чистая правда! Вот такая великая честь выпала нашей хате, — смотрящий поднялся со своих нар и подошел к Голопупенко. — В натуре, я даже не представляю с чего начать, мне даже трогать его страшно — боюсь задушу сразу, не дав насладиться всем вам.

— Э, Крест, ты давай потише! Братва, осторожно! — Пожилой зэк подошел к бывшему следователю с другой стороны. — Ну, что скажешь, ментяра поганый?

Голопупенко наконец очнулся. Он стал хватать руками зэков за штанины и жалобно лепетать:

— Умоляю, только не убивайте, я же не сам все это делал, меня Хайкин, сволочь, просил, он мне приказывал, а я хороший, я, я… У меня деньги есть, я камеру озолочу, все в шоколаде жить будете, у меня связи есть, я могу по поводу УДО похлопотать, я все сделаю, все, только не убивайте, не убивайте…

Все присутствовавшие явно наслаждались происходившим. Словоизлияния бывшего следователя прервал смотрящий.

— Так, закрыл пасть! Голожопенко, а почему ты одет не по форме?

— В с-с-мысле?

— Ну, несоответственно фамилии, — камера чуть не рухнула от дружного хохота.

Конвойный, ожидавший в коридоре, услышал дикий душераздирающий вопль, эхом пронесшийся по длинному коридору. Он ухмыльнулся и в очередной раз посмотрел на часы, засекая время.

Следователь, занимающийся делом Голопупенко, успел пообедать и теперь наслаждался крепко заваренным кофе с первой за сегодняшний день сигаретой — в очередной раз он пытался бросить курить. В дверь постучали.

— Войдите!

— Голопупенко привел, заводить?

— Подожди в коридоре, — скривился следователь, — сейчас кофе допью.

— Я-то подожду, а вот клиент доходит.

— Так плохо?

— А вы как думали? — осклабился конвойный.

— И правда, я не учел, кто наш сегодняшний герой. Ладно, заводи, — обреченно вздохнул следователь.

Голопупенко, покачиваясь, пересек порог. Как только закрылась дверь, он рухнул на пол, свернувшись калачиком. Следователь взял бумаги, ручку и подошел к подследственному. Он инстинктивно закрыл лицо рукой от ударившего в нос запаха.

— Голопупенко, слышите меня? Вы слышите меня? — тихое подвывание прекратилось. Следователь с трудом расслышал:

— Да, слышу.

— Ты в свою, «красную» камеру хочешь?

— Хочу.

— Подписывай.

Голопупенко встал на колени и, покачиваясь из стороны в сторону, подписал «свои» показания. Следователь вызвал конвойного.

— Увести!

— Куда его?

— Туда, откуда сейчас привел, — шепнул следователь.

На следующее утро тюремный врач снял обрывок петли с шеи повесившегося в камере Голопупенко, а в деле подследственного появилась запись: «Покончил с собой через повешение, не выдержав тяжести совершенных преступлений».

Солидный мужчина и молодая очаровательная девушка ужинали в модном ресторане «Ваниль», что на Остоженке. Их столик стоял у окна, идущего почти от земли так, что гостям открывалась замечательная панорама на кусочек старой Москвы. Вид портила лишь станция метро «Кропоткинская».

— Дашенька, вы очаровательны! Не часто встретишь столь умную и одновременно юную и исключительно очаровательную особу! — Родион Святославский, в некоторых кругах известный как Великий Радош, был совершенно искренен. Даша Зарубина очаровала его с первого взгляда. «Сектовод» со стажем сразу понял, что обработать эту девушку никогда не удастся — она слишком прагматична, умна и самоуверенна. Что же, это обстоятельство его ничуть не смущало, он привык подчинять себе разных людей, и чем сложнее задача, тем было интереснее.

— Родион, я никак не могу определить ваш возраст. Иногда вы мне кажетесь очень солидным и властным господином, эдаким царем, привыкшим повелевать и приказывать. А иногда передо мной озорной юнец, который, того и гляди, залезет шаловливой ручонкой под юбку.

— А вам, Дашенька, какой я из описанных двух больше нравлюсь?

— А мне и нравится один, совмещающий в себе двоих! — Даша лукаво улыбнулась.

— Что же, — резко посерьезнел Святославский, — уверяю вас, что стоит мне дать только один шанс, и вы не разочаруетесь!

— А вы и вправду озорник! Мерзкий старикашка! — Даша шутливо надула губки и махнула по лбу Святославскому накрахмаленной до хруста салфеткой. Родион искренне расхохотался. Его утомляли эти многочисленные «сестры», с которыми можно было лишь банально удовлетворять сексуальные потребности, но вот поговорить по душам, нормально, без этих дебильных «очищающих благодатей», «господинов» и прочей чепухи, было невозможно. Он так соскучился по нормальным людям, смотрящим на тебя не оловянными, а живыми, с лукавыми искорками глазами. Тем более, что в данном случае личный интерес в полной мере пересекался с бизнесом.

— Дашенька, при всем нежелании переводить разговор на другую тему, мне все же придется это сделать, поскольку время моего пребывания в Москве ограничено.

— Да, внимательно слушаю вас, Родион.

— Дело в том, что мы вели активные переговоры с вашей матушкой как раз незадолго до ее трагической гибели. Кстати, примите мои искренние соболезнования, — Даша молча кивнула. — Да, так вот, мы уже достигли определенных договоренностей, но, увы… Дело осложняется тем, что круг обсуждаемых вопросов был весьма… э-э-э-э… специфичным, так сказать. И поскольку это касается вашей мамы, то я и не знаю как к этому вопросу подступиться…

— Кажется, я понимаю, о чем идет речь, — насторожилась Даша, — впрочем, поймите меня правильно, разговор переходит в небезопасное русло, а я не знаю, могу ли я вам доверять.

— Понимаю, вас, Дашенька, прекрасно понимаю! Я лишь хотел выяснить, были ли вы в курсе всех маминых дел, и…

— Была, Родион, была. Вы никак не сможете очернить ее память в моих глазах. Так что жду от вас информации, а уж я сама решу, буду вам доверять или нет.

Святославский изложил свою версию взаимоотношений с Еленой Зарубиной, достаточно близкую к действительности, но исключив разногласия, которые возникли у него с неуступчивой бизнес-леди.

— Более того, Дашенька, я к вам не с улицы пришел. Разве человек, который рекомендовал меня, не пользуется вашим доверием? — закончил Радош свой монолог.

— Эх, Родион, если бы не эта рекомендация, я бы не то что разговаривать с вами — на порог бы вас не пустила. Уж простите за прямоту.

За столом повисла пауза. Даша сделала вид, что заинтересовалась недавно принесенным основным блюдом, сама же обдумывала ситуацию. Родион терпеливо ждал.

— Ну что же, — наконец отвлеклась от тарелки девушка, — допустим, что я вам поверила. Почему вы обратились именно ко мне? Вы же прекрасно понимаете, что мое положение в банке после смерти мамы весьма шаткое. Никто из серьезных дядей не хочет разговаривать со вчерашней школьницей всерьез, правда, и на открытый конфликт не идет, прощупывая все мои возможности.

— Зрите в корень, Даша! Вот я и предлагаю стать для вас этой самой «скрытой возможностью». Поверьте, сил у меня хватит.

— Ну понятно, вам гораздо дешевле договориться с неуверенной в себе молоденькой дурочкой, сунув ей — то есть мне — три копейки, чем делиться по-настоящему с матерыми зубрами. Я же вам нужна для ширмы. Всегда должен быть человек, который в случае чего за все ответит. Так?

Святославский смутился. Такого с ним не было уже давно. Он никак не ожидал от сопливой девчонки такого ума и проницательности. Однако быстро взял себя в руки.

— Дашенька, искренне склоняю голову перед вашей проницательностью, но вы все же сгущаете краски. Да, действительно, с вами мне гораздо удобнее и, что скрывать, выгоднее иметь дело. Но я обратился к вам не только по этой причине. Все же формально вы хозяйка организации, с которой я собираюсь иметь дело, и не в моих правилах нарушать субординацию, а тем более устраивать революции. Более того, с вами — такой очаровательно молодой леди — мне просто приятно иметь дело. Приятно как мужчине! — Родион приподнялся из своего кресла и галантно поцеловал руку Даши. — Что до вашего личного участия, то, действительно, мне нужен партнер — действующий партнер, поскольку я бываю в Москве нечасто, но вот подставлять вас… Поверьте, мы найдем, кого подставить, человеческий ресурс не проблема для меня.

— Ну что же, — Даша была предельно серьезна, — можем считать, что первый раунд переговоров прошел успешно. Конечно, здесь не место и сейчас уже не время обсуждать подробности наших взаимоотношений — сделаем это позже. Пока же я хотела обозначить одну проблему. Проблему реальную, которую нам с вами придется решать в первую очередь.

— Слушаю внимательно, Дашенька.

— Речь идет о человеке. Это главный мамин компаньон Юрий Колобов.

— А что с ним?

— Да мужик сбрендил в последнее время. Вернее, это началось значительно раньше. Много лет назад произошла какая-то темная история, в подробности которой я не посвящена. Тогда убили мамашиного муженька, который и владел банком. Она сама оказалась в СИЗО по обвинению в его убийстве. Выйти оттуда ей помогли показания Юры Колобова, бывшего в то время компаньоном убитого. Эти показания, насколько я поняла, он дал не бесплатно, а за солидный дополнительный процент акций банка. Без его одобрения мама не могла провести ни одного важного решения, и это ее просто бесило. Однажды она даже пыталась организовать на него покушение, но он чудом спасся. Маман тогда сильно тряслась, как бы он не вывел ее на чистую воду. Он, думаю, понял, откуда ветер дул, но ничего доказать не смог. Так вот, этот самый Колобов вроде как в религию ударился и стал всячески сопротивляться той самой маминой деятельности, которую мы тут с вами обсуждаем. Правда, здесь уже вмешались люди, заинтересованные в развитии этого направления. Юра стих, но по мелочам гадить продолжал. Теперь же, после смерти мамы, он всерьез решил прикрыть это направление. Насколько я поняла, он уже вел переговоры с заинтересованными людьми, чтобы просто отдать им все. Бесплатно! Представляете, какой козел! — Дашины глаза сверкнули злобным огнем. Святославский непроизвольно поежился. — Я с ним разговаривала по этому поводу и слегка пригрозила. Он пообещал подождать месяц. Видимо, хочет проверить, насколько реальны мои угрозы. Вот такие дела.

— Ну что же, Дашенька. Думаю, эту проблему мы решим.

— Договорились. Тогда это и будет вашим входным билетом в наш тихий семейный бизнес.

— А вы девушка не промах! — Родион слегка опешил. — Подметки на ходу рвете!

— Совершенно верно. И в том, что я действительно не промах, предлагаю вам убедиться лично. Приглашаю вас к себе домой на чашечку кофе, — на Святославского смотрели игривые глаза молодой, но явно опытной женщины.

Радош был вынужден провести в Москве лишних три дня, пропустив даже один из главных праздников своей «церкви» «День благожеланий». Раз в году в этот день перед началом традиционного «богослужения» со сцены зачитывались длинные списки «добрых» пожеланий братьев и сестер в адрес главного врага — Русской Православной Церкви. Там было все — от стандартных и традиционных «молний, которые разрушат все „сатанинские“ храмы», до весьма экзотичных — типа «кактуса в промежность каждого архиерея-изменника».

Катя Заречина опаздывала в церковь. Она договорилась с отцом Кириллом встретиться до начала вечернего богослужения, чтобы поговорить о наболевшем. Катерина закрутилась за домашними делами и теперь, одевшись впопыхах, выбегала из дома. Если ехать на метро, то определенно не успеть к назначенному часу. Возможно, в субботу к концу дня не будет пробок, и можно попробовать успеть на такси. Только Катя вышла на Комсомольский проспект с поднятой рукой, как к тротуару прижалась давно не мытая «шестерка».

— Куда едем, красавица? — весело спросил молодой водитель.

— В Данилов монастырь, — парень задумался. — Это рядом со станцией метро Тульская, — пояснила Катя.

— А! Даниловский рынок там рядом, — сообразил водитель, — садись.

Катя устроилась на переднем сиденье и погрузилась в свои мысли относительно предстоящей беседы со священником.

— А чего сразу в монастырь-то? — последовал «стандартный» вопрос.

— Простите, но мне сейчас не до разговоров, — с улыбкой, как можно радушнее произнесла Катя, стараясь уйти от неприятной беседы.

— Да ладно, чего ты! Мне же любопытно, отчего такая симпатичная молодая девушка решила уйти в монастырь.

Катя сжала губы, сделав каменное лицо.

— Ну чего ты?! Давай поболтаем! Слушай! — осенила водителя догадка. — А может, монастырь-то мужской?! Угадал! — Раздался громкий раскатистый гогот. — Ну тогда все понятно! Тогда вопросов больше не имею.

— А ты откуда такой грамотный взялся, что не знаешь даже, где находится Данилов монастырь и какой он — мужской или женский? Гость столицы? — в Катином голосе сквозила неприкрытая ирония. — Собственно, могла бы и не спрашивать! — парня окатил холодный насмешливо-презрительный взгляд.

— Ну конечно! Где уж нам, приезжим! Вы тут все такие супер-пупер крутые, а мы так — быдло необразованное, чмошники немытые.

— Угу… И не только вы сами, но и ваши чухонские машины! Останови, я выйду!

— Бабки гони, сука! Пятьсот рублей гони! Потом остановлю.

— А морда не треснет?! — Катя буквально кипела от ярости. — Ты таким тоном с путанами с Тверской разговаривать будешь. Останови быстро!

— А для меня все вы — расфуфыренные москвички — и есть путаны! Не заплатишь — завезу в тихий уголок и возьму оплату натурой!

— Смотри штык не сломай, — Катя уже злобно шипела. — Последний раз прошу по-хорошему — останови, не то плохо будет.

— Ой-ой-ой! Испугала, сучка интеллигентная! Готовься пока, расслабляйся, сейчас я тебе покажу, что такое настоящий секс. Ваши-то мужики слабые все, экология плохая, нервная работа, а у нас воздух свежий…

Парень заткнулся на полуслове от резкого удара. В этот момент «шестерка» сбавила ход, проезжая между тронувшимся с остановки трамваем и припаркованными справа автомобилями — новеньким «Тойота Лэнд Крузером» и «Мерседесом» представительского класса. Как только машина миновала джип, Катя резко открыла свою дверь, впечатав ее край в бок Мерседеса. «Шестерка» остановилась, проехав несколько метров. На черном лакированном боку элегантного «баварца» остались глубокие царапины. Пострадали переднее и заднее крылья и обе двери.

— А-а-а-а-а! — Водитель инстинктивно обхватил голову руками. — Ты что сделала, сука?! — постепенно он приходил в себя. — У меня же ОСАГО не оплачена, это же «Мерин» новый! Блин, оттуда уже идут! Сука! Да я тебя порву как грелку!

— Упираться замучаешься, — Катя была на удивление спокойна. — Теперь твоя очередь расслабляться, мальчик. Выходи, к тебе идут.

К машине подошли двое молодых мужчин крепкого телосложения в одинаковых костюмах черного цвета. Один заглянул в окно передней пассажирской двери, другой, не церемонясь, вытащил наружу водителя.

— Я не виноват! Ребята, не бейте, я ни при чем, — визжал горе-таксист, — это все она — сучка! — тыкал он пальцем в сторону пассажирского сиденья. — Я попутчицу посадил, а она ненормальная, взяла, да подрихтовала ваш «Мерин», а я ни при чем, не виноват, поверьте…

— Девушка, можно попросить вас выйти, — это приглашение было вежливым только по форме. Тон и взгляд второго верзилы не предвещали ничего хорошего.

Катя спокойно вышла из машины и посмотрела прямо в глаза незнакомцу. Этот взгляд слегка его охладил.

— Что у вас произошло? — спросил он более мягким тоном.

— Я поймала извозчика, а он решил меня изнасиловать. Защищалась как могла, уж простите.

— Да она врет, сучка, ну брешет же! Да как же это, я ее только прип…

— Так, что здесь происходит?! — все обернулись. К машине приближался пассажир Мерседеса. Мужчине было около 35 лет: подтянутый, с короткой стрижкой, одет в солидный светло-серый летний костюм.

— Юрий Олегович, по всему похоже, что бомбила решил понравившуюся пассажирку изнасиловать, а девушка оборонялась, вот и…

— Да врет она, врет, эта су…

— Заткнись! — рявкнул незнакомец. Водитель подчинился. — Понимаю, понимаю, такая красивая молодая девушка… — мужчина улыбнулся, а Катя невольно покраснела. — Как вас зовут, прекрасная незнакомка?

— Катя, — ответила девушка тихо, опустив взгляд в землю.

— Очаровательно, просто очаровательно, Катюша. Юрий. Очень приятно познакомиться. Катенька, это правда, что этот тип пытался вас изнасиловать?

— Он не успел приступить к решительным действиям, но угроза такая прозвучала. Извините, я уж не стала ждать, чем все на самом деле кончится.

— Да за что извиняться-то?! Я просто восхищен вашей смелостью и находчивостью. Ну что, Василий, звоним Петровичу? Пусть оформляет попытку изнасилования. Надо таких козлов учить!

— Нет, только не это! Она же мне отомстить хотела! Нет, у меня жена, ребенок! Не надо!

— Юрий, можно вас попросить не афишировать это дело, — вмешалась Катя, — думаю, он и так попал по полной.

— Ну, воля ваша.

— Юрий Олегович, мы отвезем его к нам, ладно? Побеседуем, договоримся об оплате…

— Вася, ну что за замашки? У тебя машина по КАСКО застрахована?

— Ну.

— Не ну, а застрахована. Так чего ты лезешь?

— У меня двоюродную сестренку год назад такой вот бомбила изнасиловал… Да я бы их, сволочей!

— О! Борец с мировым злом? А в СИЗО оказаться — как?

— Да ладно, шеф! С нашей-то крышей?!

— Ой, Вася, не зарекайся! — Юрий нахмурился. — Крыша здесь совершенно ни при чем. ТАМ может оказаться каждый, а за все свои поступки приходится давать ответ — это я тебе серьезно говорю. Так что оставь его. Нам деньги страховая заплатит, а вот они уже пусть сами с этим бедолагой занимаются. ОСАГО у него, думаю, не хватит, но каждый сам отвечает за свои поступки.

— Нет у меня ОСАГО, — водитель «шестерки», насупившись, смотрел на носки своих ботинок.

— Очень сочувствую. В этом случае будет суд, выпишут тебе, парень, исполнительный лист и будешь выплачивать ежемесячно, каждый раз вспоминая ту глупость, которую хотел совершить. Ребята, все поняли?

— Так чего, теперь гаишников ждать будем? — скривился один из верзил.

— Ты, Вася, оставайся, а мы с Олегом поедем в вашем «Крузере». И Катюшу довезем до места. Хорошо? — теплый ласковый взгляд словно обжег Катю, она снова покраснела.

— Очень любезно с вашей стороны…

Громкий взрыв сотряс окрестности. Поцарапанный недавно Мерседес, словно игрушечный, оторвался от земли, объятый ярким пламенем, и рухнул вниз грудой горящего металлолома.

Юрий Колобов во второй раз избежал смерти.

Калиока ехала в небольшом микроавтобусе в компании руководящих сотрудников производственного предприятия, принадлежащего «Церкви Сына Царствующей». Ей было по-настоящему плохо. Надев наушники, она сделала вид, что сосредоточилась на прослушивании проповедей Великого Радоша. На самом же деле она впервые включила ту сторону кассеты, подаренной девочкой в поезде, на которой было записано нечто, называющееся странным словом «акафист».

Она попробовала это слушать еще тогда, в поезде. В целом это была в высшей степени успокаивающая вещь. Женские голоса без музыкального сопровождения исполняли некое песнопение. Светлана различала лишь отдельные слова, не понимая общий смысл. Но она явно ощущала тепло, которое проникало внутрь, в ее душу, растапливая ледяной шар, образовавшийся в сердце. Тогда — в поезде — за этим занятием ее чуть не поймала Гайда. Наставница, подозрительно посмотрев на Калиоку, потребовала дать послушать, что звучит из наушников на ее голове. Но в этот момент Гайду скрутил очередной сильнейший приступ диареи, и о Светланином плеере благополучно забыла. В дальнейшем Светлана тайно слушала вторую сторону кассеты, где было записано житие человека по имени святитель Николай Мирликийский. С каждым разом Калиоке казалось, что этот человек, живший более 17 веков назад, становится все ближе и ближе. Ее поражало все в этом святом. Обладая неимоверной властью и могуществом, он был смиренен и кроток. Каждое дыхание его жизни было посвящено Богу, Которому он искренне служил. И все — буквально все — он делал ради Него. Там, в мире чудесного старца, все было по-настоящему, все делалось во имя любви, а не в силу ненависти к кому-либо. Калиоке так не хватало этой любви. Вспоминая прошедшую жизнь, она вдруг поняла, что искреннее любила ее только дочь Катя. Да… И вот теперь этот дивный святой. Светлана не могла вполне объяснить себе это чувство, но ей на самом деле казалось, что иногда он стоит рядом и смотрит на нее все понимающими глазами мудрого старца. Светлана даже начала мысленно с ним разговаривать, спрашивая как лучше поступить в той или иной ситуации. Ответ в виде как бы собственной достаточно ясной и отчетливой мысли поступал ей тут же или спустя некоторое время. Она уже научилась распознавать мысли такого рода, приходящие очень тихо. По началу Калиока несколько раз пыталась спорить сама с собой, и мысли тут же улетучивались. Но, поступив иначе, она потом раскаивалась, понимая, что сделала ошибку.

Две недели после приезда в Красноярск Калиока жила в Раграде. Первые дни она чувствовала себя отвратительно. В ее голове словно поселились два человека. Иногда рассудок затуманивался, и власть брала в свои руки Калиока, преданная делу «церкви» и великому господину. Это была непримиримая фанатичка, способная сделать буквально все ради своего господина. Но неожиданно пелена могла спасть, и женщина вспоминала свое настоящее имя Светлана. Это уже был спокойный уравновешенный человек, способный критично оценивать окружающую действительность. Светлане стало легче, когда она окончательно прекратила слушать кассеты с проповедями Радоша. Помрачения рассудка происходили все реже, все чаще женщина украдкой доставала иконку, подаренную дочерью священника, и, глядя в глаза мудрому старцу в богатом одеянии, мысленно изливала свою душу.

То, что произошло сегодня, выходило за рамки представления Светланы о возможной жестокости окружающего мира. Вчера после обеда Великий Радош, напутствовав ее торжественной речью, «благословил» занять должность коммерческого директора завода. Калиоку привезли в небольшой добротный дом на окраине деревни, где жили руководители предприятия, а утром микроавтобус доставил обитателей жилища на завод, внешне представлявший собой заброшенные склады. Собственно, так и обстояло дело по бумагам. Полуразрушенный склад принадлежал крохотной фирме «Атос», оформленной на подставное лицо. Снаружи даже опытный специалист не смог бы разглядеть тщательнейшим образом организованный периметр охраны, через который могла проскочить разве только мышь.

Микроавтобус въехал в ангар, и тяжелая стальная дверь бесшумно закрылась. Только после этого пассажиры покинули машину и направились к неприметному проему в обшарпанной стене. Открылась массивная бронированная дверь, совершенно неприметная снаружи, и Светлана вместе со спутниками вошла в отремонтированное помещение со спертым кондиционированным воздухом. Создавалось впечатление, что это изолированный бункер. Так оно и было на самом деле. Виной всему были ядовитые химические испарения, которые наполняли не только внутренние производственные помещения, но и присутствовали в немалой концентрации в воздухе на территории завода. После краткого ознакомления со своим отдельным рабочим кабинетом, Калиоку повели на территорию завода, выдав персональный респиратор.

То, что Светлана увидела в производственных цехах, заставило ее сердце сжаться от боли. Практически во всех помещениях стоял едва заметный туман, но его специфический запах пробирался даже сквозь респиратор. Рабочие, среди которых были и мужчины, и женщины, были похожи на узников концлагеря: в крайней степени истощения, практически лысые, с болезненно желтой сморщенной кожей. Их движения были замедленны. Из динамиков на пределе громкости раздавались «проповеди» Великого Радоша. Один из рабочих шел вдоль центрального прохода, толкая перед собой тележку, груженую мешками с каким-то сыпучим веществом. Вдруг он споткнулся и упал. Его тело затряслось в конвульсиях, глаза закатились, а изо рта выступила пена. Светлана бросилась к нему, но в последний момент шедший рядом руководитель завода брат Каспи схватил ее за руку.

— Не прикасайтесь к нему, Калиока, это небезопасно. Здесь есть люди, которые позаботятся о несчастном. Он не выдержал испытания, поскольку не покаялся искренне в своих грехах.

Светлана не стала спорить. Вернувшись в прохладу заводоуправления, она попросила аудиенции у директора.

— Конечно, сестра, заходи, — брат Каспи был сама любезность.

— Брат, я хотела спросить, почему здесь, на территории заводоуправления, мы не слышим речей Великого Радоша? Это, на мой взгляд, несомненно должно облегчать нашу работу и направлять ее в верное русло! — Светлана уже поняла, что ей придется играть определенную роль, если она не хочет закончить свои дни насильственной смертью.

— О, сестра! Это одно из тяжелых послушаний, которые возложил на нас Великий Радош. Такова его воля! Работники в цехах наслаждаются медом его речей, но испытывают на себе воздействие ядовитых испарений, и только искренне раскаявшийся верный слуга господина нашего может выжить в этих условиях. Это проверка, великая проверка. Но еще большее испытание возложено на нас! Мы дышим чистым воздухом, но абсолютно изолированы от чистого источника, целебного родника проповедей любимого господина. Вот увидишь, Калиока, насколько это тяжело, и мы обязаны выжить, обязаны сохранить верность и исполнить то, что возложено на нас!

Светлана сдерживалась всеми силами. Смех — гомерический хохот — рвался наружу с непреодолимой силой. Она сделала вид, что закашлялась.

— О, Каспи, да разве можно это вынести?!

— Можно сестра! И не только можно, но и должно! Великий Радош молится за нас и ждет от нас успешной работы.

— Я поняла. Брат Каспи, скажи, а что производят здесь? Господин сказал мне, что эту тайну я узнаю только в стенах завода.

— Да, Калиока, такова воля Великого Радоша. Мы производим здесь «порошок счастья» для заблудших. Дело в том, что приблизились последние времена. Настает время истины! В живых останутся только те, кто признает своим господином Великого Радоша, остальные же должны уйти в вечное небытие. Но господин наш не знает пределов милосердия и любви! Он заботится даже о неверных! О тех, кто отверг его! И для них мы готовим этот «порошок счастья». Приняв его раз, они уже не в силах прекратить этот процесс. Они сразу забывают о боли, страданиях и несчастьях. И… Умирают, будучи абсолютно счастливыми, максимум через год. Ты видишь, сестра, насколько гуманный наш господин! Это просто чудо! — на глазах «брата» выступили слезы. — Эти эрпецешные ублюдки говорят всем, что Бог будет судить людей, будет их наказывать и бросит в огонь! Глупцы и невежи! Бог добр, он любит всех и не хочет никому причинять страдания, легко и гуманно избавляя от бремени бестолковой земной жизни, лишенной служения истинному господину.

— О, да! — театрально прослезилась Светлана. — Велик господь наш Радош! Велики дела его!

— Да, Калиока, да! Мы счастливые, мы избранные. Иди, начинай работать во славу человечества!

Светлана все прекрасно поняла. Здесь было организовано производство какого-то синтетического наркотика, а она — Светлана Озерова, ныне Калиока — теперь принимает активное участие в его распространении. Смириться с таким положением дел было категорически невозможно. Она, наконец, приняла окончательное решение бежать! Но она не была столь наивной, чтобы не понимать — ее не отпустят. Слишком много она знает. Так что попытка у нее может быть только одна. В случае неудачи в лучшем случае Светлана попадет в штат работников предприятия, где будет наслаждаться проповедями Великого Радоша, вдыхая ядовитые испарения. И она начала внимательно приглядываться к своему ближайшему окружению…

Следствие по моему делу шло весьма успешно. После ареста и смерти Голопупенко мне назначили вполне вменяемого следователя, который в свое время очень уважительно относился к покойному Соколову. Адвокат знал свое дело, да и коллеги убиенного депутата уже успокоились, перестав проявлять особую активность в стремлении повесить на меня «всех собак». Несмотря на это, вероятность, что я отделаюсь условным сроком, была очень мала. Дмитрий Петрович откровенно пообещал, что дадут мне не более полутора, максимум — двух лет. Не могу сказать, что это известие сильно выбило меня из колеи. Да, конечно, Бутырка уже стала для меня родным домом, где все было привычно и знакомо. В случае же получения срока, меня ждал этап, новая зона — полная неизвестность. С другой стороны, у меня будут в высшей степени положительные рекомендации, да и дело, которым я занимаюсь здесь, уверен, будет востребовано и на новом месте.

Больше всего меня страшил суд… Нет, я боялся не строгого взгляда судьи и томительного ожидания окончательного приговора. Я понимал, что Катя скорее всего не сможет не приходить на судебные заседания, где, совершенно очевидно, должна присутствовать в качестве свидетеля Даша… О! Мне становилось плохо от одной мысли, что эта встреча произойдет! В письмах я попытался намекнуть жене, что быть может ей не стоит приходить в здание суда, но она отвергла эту мысль напрочь, упрямо заявив, что должна быть в суде, поскольку там будет решаться моя судьба.

На деле же все получилось не так страшно, как я это себе представлял. Судья, женщина лет около 60, казалось, понимала всю пикантность ситуации и насколько возможно не заостряла внимание на скользких вопросах. Даша появилась на одном из заседаний, дала свидетельские показания и по окончании покинула здание суда. Катя же приходила регулярно, садилась подальше в уголке и тихо сидела большей частью уткнувшись в какую-то книгу. Я сразу понял, что она молилась: ее губы едва заметно шевелились. Удивительно, но Катино присутствие очень поддерживало меня. Я по-прежнему боялся прямо смотреть ей в глаза, бросая взгляды украдкой. Каждый раз я искренне удивлялся. Нет, ну правда! Надо же быть ТАКИМ идиотом?! И чего мне не хватало?! От жены на самом деле было трудно оторвать взгляд, даже несмотря на строгий деловой костюм, полное отсутствие косметики и немного усталый скорбный вид.

Наконец настал решающий момент вынесения приговора.

— Именем Российской Федерации, — торжественно начала судья. Я с трудом оторвал взгляд от мысков своих ботинок и посмотрел на Катю. Она, будто что-то почувствовав, перевела взгляд с судьи на меня. Наши глаза встретились… Я невольно вспомнил ту нашу чудесную встречу в кабинете Соколова, когда я утонул во взгляде этих волшебных голубых глаз. Вот и сейчас. Я ничего не желал так сильно, как заключить жену в объятия и никогда более с ней не разлучаться, — назначить наказание в виде лишения свободы сроком полтора года с отбыванием наказания в исправительно-трудовой колонии общего режима. Приговор может быть обжалован…, - это было уже не важно, главное я услышал. Надежда на освобождение в зале суда рухнула. Из глаз Кати потекли слезы.

В камере сидельцы все поняли по моему кислому выражению лица.

— Ну что, Художник, на этап?

— Угу.

— Сколько дали?

— Полтора общего.

— Ерунда! Это меньше, чем в армии служат! — Барон зашелся сухим старческим смехом. — Отвальная будет?

— А как же!

Составление списка продуктов для праздничной трапезы несколько подняло настроение. Я решил организовать трапезу в кавказском стиле. Из мясных закусок — бастурма и суджук, традиционные сыры — сулугуни и чечил, разнообразная зелень, включая тархун, базилик и мяту, лаваш, соленья и непременный кизиловый «Арцах» — замечательный крепкий армянский напиток. На горячее же я решил выбрать люля-кебаб из баранины. Эти замечательные мясные колбаски, обжаренные на гриле с дымком, необходимо сложить вместе и завернуть сначала в фольгу, потом в несколько слоев бумажных полотенец, а потом опять в фольгу. Так они остаются горячими долгое время. Такую передачу, естественно, не примут официально, но Дмитрий Петрович знал пути, по которым за отдельную плату без труда передавались подобные посылки.

Список я передал адвокату на следующий день. Дмитрий Петрович пришел ко мне за подписью под кассацией. Я отказался. Адвокат долго меня уговаривал, потом по-настоящему рассердился и даже повысил голос. Я был непреклонен, это было окончательное решение: пусть все будет так, как Господь решил. Я не хочу больше хитрить и изворачиваться. Также я взял с Дмитрия Петровича слово, что он не станет хлопотать насчет устройства меня в какую-нибудь специальную «блатную» колонию. Если уж суждено мне испить горькую чашу до дна, то пусть это будет по-настоящему.

Этап не заставил себя долго ждать. Через десять дней я уже пытался заснуть на жесткой шконке спецвагона, увозящего меня на восток под романтический стук колес.