Куклин Евгений Служебный вход

Евгений Куклин

СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД

Лейтенант второй час бороздил, рассматривал улицы. Он шёл по центру большого незнакомого города. И праздное шатание доставляло ему истинное удовольствие. Приятно было купить молочный пломбир у толстой, едва вмещающейся в киоске мороженщицы; держать на весу хрустящий стаканчик, слизывать белую шапку, выплывшую словно маковка над стенами ветхозаветной церквушки. Постоять в фирменном, удивительно роскошном магазине посмотреть на суетных покупателей и в глазки-личики симпатичных продавщиц. Всю неделю лили дожди, соединяясь в один пасмурно-осенний, а сегодня день выдался замечательный и Андрей ощущал невесомую, неуловимую свободу каждым сантиметром своей кожи. Неспешно, он разглядывал деловой и праздный субботний люд. Прохожие в свою очередь не обделяли его вниманием, кто-то смотрел насмешливо, кто-то сочувственно, а офицеры (их так много в этом городе) хмурились и скользили не замечающими взглядами. На Беликове была форма, именуемая в армейских курилках - партизанской. Шинель солдатского сукна, весьма изношенная, с полевыми погонами лейтенанта, брезентовый ремень (на его внутренней стороне от предыдущих владельцев остался чернильный пацифистский значок). На ногах бились кирзовые сапоги, а купол головы с прозрачно-красными ушами венчала замызганная пилотка, на ней овальная кокарда.

Беликов был абсолютно штатским человеком, и мирная жизнь, вновь заполнившая окружающее пространство, радовала его, казалась ясной и умопомрачительно разнообразной. Две недели назад запасники начали изучать новый ракетный комплекс, значительно более точный, чем предшествующий, с разбросом попаданий не более ширины обычной улочки.

Ленивый прохладный ветер колыхал рваную полосу отклеившейся афишки, и казалось, будто собака длинным, розовым языком зализывает свою рану или обиду на весь белый свет. Осень - начало сезона, среди старых и покоробившихся от плохого клея афиш - листы репертуарных планов, но по настоящему привлекал глаз затейливый листок: "Поэты читают новые стихи", и несколько имен. В прошлое увольнение Беликов ходил в кино - холодный, рижский детектив, полный и скучающий зал. Поэзию лейтенант-инженер давно не читал, имена ничего не говорили: "...тем интересней, поэты в самый раз".

Дворец культуры упрятан в глуби квартала, каменные ступени вели к сумрачному фасаду, из него выпирали белые колонны, символизирующие уверенную поступь и радость труда. Касса размещалась слева от входа в низком полуподвальчике. "...прогнали менял из храма". В самом здании два зала: красный и синий, вечером, по обыкновению в одном из них крутили фильмы. Поэтическая заварушка готовится в красном, излишне торжественном зале. Впереди бум газет и жажда слова.

В гардеробе Беликов испытал неприятное замешательство. Сняв шинель, он принял арестантский вид - остался без ремня, перетягивал пряжку - после шинели она болталось на животе, как гирька от часов-ходиков. Прилетели нарядно прикинутые девицы, и лейтенант, торопясь, так затянулся, что не совсем плавно перешел в курсанта-первогодка с осиной талией. Позади засмеялись, и одна, как смешливая ученица. Андрей проклял свои звездочки, военкоматовского капитана и всех "Пиночетов", вместе взятых.

Тут же подскочил бледнолицый неврастеник, хватал за рукав и что-то горячо толковал. Беликов едва отстоял казенную шинель, буркнул: "Свою иметь надо", и с напрочь испорченным настроением вошел в зал.

Зал был плюшевым. Лейтенант по-партизански пристроился недалеко от прохода, чтобы тихо уйти, если будет заумно или слишком затянется.

Погас свет, лишь на сцене - два круга - рыжие, уснувшие на полу котята. Зал затих, а для Беликова сцена, все, что произойдет на ней, перевернулось, закатилось на дальний план. В легком сумраке скользнула женщина, с извинительной улыбкой присела рядом, а лицо ее - удивительно красиво. Лейтенант замер и как ожог: "До чего красива, чудо, откуда взялась? Как живет? Ходит по улицам, магазинам? Запечатлеть, запомнить, спрятать, пусть будет, хотя бы хранится, как сильное - радостное иль столь же постыдное".

А она - затаилась и вдруг, сбросив какую-то незримую паутинку, увидела пустую сцену, вспомнила зачем пришла и - карие кораблики отправились в кругосветку - увидела публику; вспомнила, зачем пришла, повела направо, взгляды столкнулись. У нее чуть удивленный, мягкий и отстраненно-дружелюбный. "Вот жаль - рассмотрела с первого захода."

Мелкая цепочка обтекала ее шейку, почти балетную, чтоб стать безделушкой, каплей золота в вырезе изумрудного костюмчика. Черный рисунок - выверенный вкус. Шапка волос накрывала глянцевый лоб и поле зреющей ржи с ненаписанной картины будет напоминать о их цвете и лунном блеске. Глаза, губы, нос полная, даже пугающая гармония. И все-таки губы - живые, гибкие, верхняя чуть вздернута, нижняя мягче, плавнее, и вертикальные черточки, слегка тронутые помадой без малейших бликов.

Она еще раз окинула лейтенанта взглядом, как бы говоря: хочешь рассмотреть - смотри, но будь добр - не мешай.

Началось действие, Андрей косил глаза, наблюдал украдкой, с истинной гордостью ценителя и еще не признанной ревностью. Когда кто-то из выступающих нарочито эпатировал публику - лицо ее без смущения, без презрительной улыбки - симпатичная мордочка глазеющей газели.

Ее естественность волновала, и дивная красота сделала Беликова пленником кресла и оправдывала сегодняшний вечер. В темноте зала он забыл свой нелепый вид, и допотопность формы, скучающей без винтовки времен русско-японской войны.

Незаметно пролетело время. Был маленький перерыв, собрание перетекало в фойе, потом опять в зал. Лейтенант Беликов не двигался, улыбался и готов был поклясться, что незнакомка так же, как он, принимает эту наигранную и немного грустную кутерьму.

В перерыве Валерия приметила множество знакомых лиц, но сегодня они утомляли ее, она хотела избежать легковесных фраз и все прислушивалась, искала в себе вчерашнюю решимость относительно предстоящего и столь важного для неё или для него разговора.

Лейтенант видел, как интересующая его фигурка появлялась в разных уголках зала, потом исчезла. "Зал на треть пустой, и, конечно же, не придет'. Но она вернулась, как верная и неясная комета.

А почему не заговорить, обменяться впечатлениями, первая фраза примерно такая - вам нравится? ...все это ерунда, что дальше? Вести умную речь, толковать о сцене, о ...ракетах вероятного противника? Напрячься и вспомнить серебряный век?! Я на левую руку одела перчатку с правой руки. Вздор полнейший, ты пропитался казармой,... боишься красивой женщины. Просто исчезнет, ее место не здесь. Кончится вечер и растает, как снежная бабочка, как дым поросячьих восторгов. Просто не хватит времени.

А ты выкуришь сигаретину и попилишь в казармы, сыграешь в осточертевшую "тысячу" и так далее в том же духе... для чьей-то галочки изучишь никому не нужный комплекс, вернешься в свой почти такой же город, и снова трудиться, пахать мирную и в общем-то любимую ниву. Итак год за годом, день за днем, за мизерную, просто смешную плату, а к сорока может станешь начальником отдела, заведешь сад, детей и будешь дорожить нажитым, обижаться на острые языки и зубоскальство бездельников. И вряд ли вспомнишь об этой встрече, об этих сборах, разве что шинель была очень холодной.

Слишком хорошо одета. В лучшем случае проводишь до дома, до подъезда. Пожелает удачи и при случае расскажет(?) друзьям, как ее провожал странный офицер партизанского вида.

И последнее, представилось Беликову особенно ярко.

Кончился вечер. Одним из первых Андрей вышел на улицу, курил и непонятно чего ждал. Возможно, хотел взглянуть, хотя бы издали, или даже подойти, заговорить, рассказать что-то необычайно веселое, чтобы услышать смех и запомнить его тоже. Он стоял уже полчаса, и ошибка исключена - просто не мог не узнать: "... верно, с кем-нибудь ушла через служебный вход". До окончания увольнения оставался час, и пора торопиться, успеть доехать до дальней окраины города.

Лера жалела, что оказалась на этом вечере. Она привыкла к своей надолго данной красоте, и прийти - только "посветиться" было не в ее правилах. Держать себя в форме, выбирать лучшую тональность, слегка играть ей не составляло особого труда, но сейчас ощущалась напряженность, может, усталость, и лучше бы сразу подняться наверх к Борису, сегодня он работает здесь, ставит звук, любит ее и уже год как предлагает руку. Замужество. Вчера она радовалась своему решению - дать согласие, и так было хорошо, разумно. Борис энергичен, не ловит звезд с неба, а кто их сейчас ловит? А работа и его студия все же обеспечат нормальную жизнь.

"С Борисом не скучно, неленивый. Лю-бит!! Немножко раздражает его беспокойное желание шагнуть на новую ступеньку, а она проста, как коробка от сигарет... И если уж сравнивать - мужчины, ау-у - то до него, о до него, Бореньке далековато, таких на тысячу - единица... Но за пультом он красив и спокоен, вот и сегодня, звук ни разу не сорвался".

Вечер кончился. Затихли последние аплодисменты. Настала суета.

"Забавный лейтенант куда-то исчез. Как он смотрел... Пора идти к Борису".

Валерия перекинулась словечками со своей давней, еще по музыкальной школе, знакомой и направилась к лестнице ведущей в загроможденный аппаратурой, тесный кабинетик, где командует Борис.

"Этот лейтенант, полевая форма..."- ладонь замерла на перилах - "зимой Дымшиц сделал пистолет и пустил единственную, специально сделанную пулю в висок". Она вспомнила пьяные поминки по их общему с Борисом приятелю, и тогда ее поразило в Борисе его небрежение, неуважение к смерти, его скоропалительный вздор. Это было давно, еще до их общей постели.

Лера вернулась в зал, присела в кресло и вскоре ушла через служебный вход.

1988, декабрь 93