"Дважды войти в одну реку" - читать интересную книгу автора (Меретуков Вионор)

Глава 33

Старина Гарри услышал, как скрипнула дверь, он уловил отдельные слова, произнесенные сначала Титом, а потом и еще кем-то, похоже, женщиной.

Через минуту по коридору, решительно чеканя шаг, прошествовала высоченная мощная дама в белом халате, в руке она несла чемоданчик. За докторшей семенил Лёвин. Вид у него был встревоженный. Крупный, дородный Лёвин рядом с женщиной выглядел комично, поскольку был ниже ее на голову.

Проходя мимо кабинета, женщина мельком посмотрела на Зубрицкого.

У старины Гарри перехватило дыхание и по спине поползли мурашки. У женщины был настолько отталкивающий вид, что Зубрицкий засомневался, а врач ли она?

Будь я министром здравоохранения, подумал старина Гарри, специальным постановлением строго-настрого запретил бы принимать в медицинские институты баб со столь устрашающей внешностью.

"Ну и доктора нынче пошли, не доктора, а какие-то прямоходящие гиппопотамы, такую омерзительную тварь раз увидишь, навек пропадёт желание болеть, совершенное страшилище, — старине Гарри вдруг почему-то вспомнилась косоглазая "красотка" Рогнеда Урончик. — Тоже хороша, нечего сказать. Но Рогнеде позволительно, она как-никак будущая писательница, среди интеллектуалок такие страхопыдлы обычное дело, а тут все-таки врач…"

Старина Гарри услышал, как затворилась дверь в спальню.

Зубрицкий поплелся в гостиную.

Удобно расположившись перед телевизором, он, подрёмывая, просмотрел какой-то убогий американский фильм, закончившийся традиционным торжеством голливудского добра над голливудским же злом.

Вслед за фильмом, предварённый рекламой универсальной стиральной машины, на которой только что летать было нельзя, отправился в нескончаемый путь очень резвый сериал о каких-то коротко стриженных столичных суперменах, изъяснявшихся на языке магаданских лесорубов, и их подружках, откровенных биксах, "работавших" под светских львиц.

Незаметно прошел час. Потом — второй…

Старина Гарри смежил вежды.

И тотчас пред мысленным взором зароились далёкие воспоминания…

Зубрицкий, как и его друзья, женат был многократно. И все его жены умерли в самом цветущем женском возрасте. После смерти первой избранницы старину Гарри охватила такая ипохондрия, что он едва не повесился.

Он долго не мог прийти в себя.

Лишь по прошествии полутора лет женился второй раз.

В счастливом браке молодые прожили недолго: красавица умерла при родах. Сплавив младенца в приют, старина Гарри опять принялся страшно страдать.

Потянулись дни и ночи тоскливого одиночества, которое скрашивали бесчисленные случайные подруги.

Через полгода он нашел новую избранницу. Та умерла через год.

Дальше пошло лучше. Веселее. Старина Гарри приучил себя стойко переносить потери. Смирился, так сказать. Он понял, что от судьбы не уйдешь.

Очень важно, со значением говорил он Рафу, Титу и Герману, чтобы новая претендентка на роль жены не знала, сколько у нее было предшественниц, ибо это неизбежно наводило бы ее на мысль, что она априори обречена. И главное — не тянуть с женитьбой. Понравилась баба — безотлагательно делай предложение.

Поскольку его жены не задерживались на этом свете, он вынужден был непрестанно освежать супружеский корпус. Восстанавливать, так сказать, матримониальное статус-кво, тратя силы и время на кадровую ротацию спутниц жизни. В конце концов, он так запутался в женах, что потерял им счет.

Постоянная смена жен привела к тому, что старина Гарри стал более вдумчиво и рачительно относиться к домашнему хозяйству: он перестал вещи очередной супруги после ее смерти выбрасывать на помойку. Он передавал шмотки усопшей спутницы жизни как эстафету следующей жене — как бы по наследству, уверяя, что это фамильные вещи, принадлежавшие еще его прабабке.

Несменяемые вещи помогали старине Гарри привыкать к очередной пассии. С появлением новой жены почти ничего не менялось: декорации были те же, только роль главной героини исполняла другая актриса.

В течение многих лет старине Гарри всё это сходило с рук. Ни разу его стройная и четкая система ротации не дала сбоя. Кандидатки в жены ни о чем не догадывались и исправно выскакивали за него замуж. И столь же исправно спустя некое время устремлялись вслед за предшественницами.

Зубрицкий превратился в невольного фаталиста.

Семейная жизнь старины Гарри напоминала русскую рулетку. С тем отличием, что в смертельной забаве сохраняется надежда уцелеть, жены же Зубрицкого, в силу их роковой обреченности, такой надежды были лишены изначально: им было просто предначертано умирать в расцвете сил.

Старина Гарри, как много грешивший и потому богобоязненный человек, считал своим священным долгом систематически наведываться на могилы почивших спутниц жизни.

Но с годами это занятие стало обременять его, постаревшего Зубрицкого невероятно утомляли и расстраивали эти поездки по кладбищам.

В конце концов непрерывная чехарда жен и кладбищенские тяготы так надоели ему, что он послал все эти семейные заботы, радости и горести к чертовой бабушке.

После очередной, чуть ли не десятой, потери, он решил, что с него довольно, что он значительно перевыполнил план по женитьбам и пора бы ему утихомириться, целиком отдавшись тихим радостям вдовства. И сам себе поклялся никогда больше не вступать в законные отношения с женщинами.

Он предполагал, что жизнь его отныне наполнится новым содержанием.

Но вместо ожидаемого ликующего покоя, на многократного вдовца навалились одинаково скучные, бессодержательные будни.

Старина Гарри с удивлением стал замечать, что его дни рождения участились.

"Вот это да-а, — бормотал он, — вроде, ещё вчера мне было сорок, а позавчера — двадцать. И вот мне уже и за шестьдесят. Как же все-таки быстро пролетает жизнь! Мне всегда трудно было представить себя стариком. А сейчас стоит подойти к зеркалу…"

Он стал многое забывать.

Не мог припомнить, например, как звали его жён.

Имена некоторых любовниц он еще помнил, а вот с именами жён была полная неразбериха.

Была, кажется, Луиза, третья (?) по счёту жена. Да и её он запомнил только потому, что Луиза была единственная, кому посчастливилось избежать смерти.

Не успев ещё толком вкусить прелестей супружеской жизни, Луиза, в соответствии с заведенным порядком, начала чахнуть. Её спасло то, что старина Гарри вовремя распознал в жене скрытую лесбиянку. Он быстренько развелся с ней, и таким образом Луизе удалось обвести смерть вокруг пальца.

Всплывал в памяти затуманенный образ еще одной женщины, очень красивой брюнетки с огненным именем Герда. Но кто была эта загадочная Герда и была ли она его женой, старина Гарри вспомнить не мог.

Он даже допускал, что Герда была женой совсем другого человека, а к нему пристала от безнадёги, как пристаёт к берегу потрепанный штормом корабль, готовый пристать к чему угодно, только бы не затонуть в бушующем море. Но Герда затонула. В буквальном смысле. Во время купания с ней приключился эпилептический припадок, и она пошла ко дну.

В своей забывчивости старина Гарри дошёл до того, что не мог вспомнить достаточно длинные жизненные отрезки. Например, он затруднился бы сказать, что с ним происходило в период с 1968 по 1972 годы. Пять лет как-никак…

Одно время, думая об этих утраченных пяти годах, он пришёл к мысли, что и со всеми другими людьми, возможно, происходит то же самое. Только они в этом — из чувства ложно понимаемого стыда — ни за что не признаются.

Никакими усилиями воли, безумными напряжениями памяти не мог старина Гарри воскресить нарушенную хронологию. Как ни бился, пять лет ушли в вечность безымянными, не проясненными, изъятыми из прожитой жизни. Пробел, провал, белое пятно, или, вернее, пятно без цвета и запаха. Неведомая книга, которая, вместо того чтобы быть прочитанной, захлопнулась и сгорела на кострище из миллионов подобных книг.

Память, споткнувшись, скатилась в пропасть. А сознание перепрыгнуло через эти пять лет и заковыляло дальше, чтобы ухнуть в пропасть несколько позже, вместе с грезами о вечности.

С другой стороны, что такое, в конце концов, в жизни отдельно взятого индивидуума какие-то пять лет? Если вдуматься, то ничего особенного в этих пяти годах нет, так, ерунда, о которой и говорить-то не стоит: всего-то на всего одна тысяча восемьсот двадцать шесть дней. И примерно, как сказал бы Довлатов, столько же ночей…

Что значит эта хилая цифра в сравнении с теми могучими двадцатью пятью тысячами дней, которые, если верить статистике, проживает каждый из нас?

А тут жалкие пять лет…

Некоторые не могут вспомнить и десятилетий. И ничего, справляются как-то.

Короче, пока старина Гарри осматривался, размышлял, частично терял память и хоронил жён, жизнь неожиданно подкатила к обрыву.

"Ах, какие нехорошие мысли!", — подумал старина Гарри и тяжело вздохнул.

Он в очередной раз бросил взгляд на часы. Полпятого. "Ну и стервец же этот Тит", — пробормотал он.

Зубрицкий уже несколько раз порывался встать и заглянуть в спальню, но воспоминание о последней такой попытке и о том, чем эта попытка закончилась, каждый раз принуждало его не трогаться с места.

Примерно полгода назад чёрт дернул его сунуться в спальню, когда там находился Лёвин с какой-то пожилой теткой, которую Тит любовно называл "солнышко ты моё ненасытное".

В тот вечер, разозлившись на Тита за то, что тот отправился со своей дамой развлекаться в спальню, а его оставил наедине с телевизором и двумя литрами водки, Зубрицкий не вытерпел, покинул пост за пиршественным столом и на цыпочках подкрался к дверям спальни.

Примерно минуту он, открыв рот и высунув язык, прислушивался, потом тихонько приоткрыл дверь и заглянул внутрь.

Зрелище, которым довелось ему насладиться, было, как говорится, не для слабонервных.

Спальню заливала сумасшедшим огнём огромная десятиламповая люстра.

"Солнышко ты моё ненасытное", здоровенная баба с квадратным подбородком и руками тяжелоатлета, "гарцевала" над распростертым Лёвиным и каждый раз, когда обрушивалась на свою жертву чуть ли не с потолка, крякала, как мясник: "Йэ-э-эх!".

Лёвину, похоже, всё это страшно нравилось, потому что он урчал как кот и временами ухарски вскрикивал.

Бабища же, увидев изумленное лицо старины Гарри, подмигнула выпученным глазом и пригрозила: "Готовься, касатик, скоро придет и твоя очередь!" Старина Гарри захлопнул дверь и незамедлительно ретировался.

…На исходе третьего часа Зубрицкий затосковал. Чем они там могут так долго заниматься? Обыкновенный триппер, тоже еще мне проблема! Всадил шприц, и вся любовь. Ну, еще для верности можно промыть мотовило марганцовкой. Конечно, приятного мало, но и времени на это уходит с гулькин нос.

Старина Гарри опять бросил взгляд на часы.

Он приехал около двенадцати, сейчас почти пять… Черт бы побрал этого Тита! Проклиная всё на свете, Зубрицкий поднялся и, стараясь не шуметь, направился в спальню.

Около дверей постоял, прислушиваясь. Мертвая тишина. Тогда было иначе: всё ходуном ходило, свистело и хрипело, как в дымоходе во время сильного ветра.

Зубрицкий осторожно толкнул дверь. Опять постоял, слегка пригнувшись и повернув голову ухом к щели. Ни звука. Открыл дверь пошире. Протиснулся в нее, сделал по комнате пару шагов и замер.

Некоторое время он тупо озирался.

Спальня своим сверхскромным убранством напоминала ритуальную камеру с жертвенным алтарем в виде покрытого серым покрывалом примитивного лежака или операционную палату интенсивной терапии в начальный период реконструкции, то есть тогда, когда из нее вынесено всё, кроме больничной койки.

Столь нищенское, прямо-таки спартанское убранство спальни или гнездышка разврата, как называл этот суровый полигон любви сам Тит, объяснялось глубоко продуманной бесчеловечной идеологией Лёвина, большого любителя поэкспериментировать в области как стандартных, так и нестандартных разновидностей половых отношений.

Оригинал Лёвин, на основе богатого сексуального опыта, утверждал, что любая женщина, если её хотя бы на минуту заманить в его казематную спальню, безропотно и беззаветно даст кому угодно, хоть Минотавру, только бы ее выпустили оттуда живой.

Садистский талант Лёвина цвел мутным цветом уже несколько десятилетий и, по мнению Зубрицкого, должен был увянуть каким-то необычным образом. Что, по все видимости, и произошло, злорадно подумал старина Гарри, видя, что в спальне никаких следов не только Тита, но и его страшной визитёрши нет и в помине.

К чудесам привыкаешь с трудом, подумал старина Гарри. Но после того как Рогнеда превратила Лёвина в гнома величиной со стограммовую гирьку, а затем опять в шестипудового здоровилу, он уже ничему не удивлялся. И потом, Зубрицкий некоторым образом был человеком науки. Вспомнив об этом, он решил, по возможности спокойно и взвешенно, проанализировать ситуацию.

То, что в спальне никого нет, было ясно как день. Чтобы совсем уж окончательно в этом убедиться, старина Гарри на всякий случай заглянул под кровать и в стенной шкаф.

Кровать была низкая, и под ней могла уместиться зверюга не крупнее крысы, а стенной шкаф был под завязку забит грязным бельём.

Прошептав "с нами Крестная сила", Зубрицкий приблизился к окну. Заперто. Шпингалеты опущены. Если парочка эвакуировалась через окно, то кто в таком случае закрыл окно изнутри? Он встал на цыпочки — окна в спальне были расположены высоко — и глянул вниз. Узрел дно далекого двора, крыши легковушек и песочницу, возле которой вяло суетился микроскопический дворник с метлой в руках.

Мог ли Тит со своей врачихой, пока старина Гарри упивался сериальными страстями и вспоминал своих почивших жён, выйти из спальни, проскользнуть незаметно по коридору мимо гостиной и покинуть квартиру? Вряд ли. Да и куда бы он пошел, небритый, нечесаный, в засаленном халате и шлепанцах на босу ногу? Хотя, говорят, один ненормальный тип, срывая аплодисменты весёлых зевак, в таком виде недавно разгуливал по Садово-Каретной.

Стоя перед кроватью, старина Гарри, чтобы что-то сказать, потрясенно изрёк:

— Чистый сюр, мать его за ногу.

Когда Зубрицкий вернулся в гостиную, он первым делом решил позвонить Герману или Рафу, но, проклиная себя за разгильдяйство, вспомнил, что оставил мобильник дома.

Попытался припомнить хоть какой-нибудь телефон. Когда-то он помнил наизусть невероятное количество нужных и ненужных телефонных номеров. Но сейчас у него в мозгах вертелся только номер его автомашины. Причем не нынешней, а предыдущей.

От напряжения голова загудела. Зубрицкий принялся шарить по квартире в поисках какой-нибудь записной книжки. Не нашел.

Позвонить по обычному телефону в милицию?

Он набрал 02. И с удивлением услышал голос с сильным восточным акцентом.

— Дежурный по городу лейтенант Инакомыслишвили слушает.

Зубрицкий растерялся. Ну, как он будет сейчас объяснять этому лимитчику, что в центре Москвы из собственной квартиры бесследно исчез не только знаменитый писатель Тит Фомич Лёвин, с которым он, Зубрицкий, не далее как три часа назад вел дружескую беседу о триппере, Бенджамене Бриттене и краковской колбасе, но вместе с ним исчезла еще и какая-то мужеподобная тетка, выдававшая себя за врача-венеролога…

— Инакомыслишвили слушает, — повторил лейтенант. В его голосе слышалась усталость горца, только что преодолевшего трудный перевал.

— Говорит друг писателя Тита Лёвина, — сказал старина Гарри и, решив для солидности щегольнуть своим ученым званием, добавил: — профессор Гарри Анатольевич Зубрицкий.

— Продолжайте, — вздохнул кавказец.

— Хочу сделать заявление…

— Не возражаю, — согласился лейтенант.

— Дело в том, что Лёвин исчез.

Старина Гарри сделал паузу, он был уверен, что блюститель порядка набросится на него с расспросами. Но ожидаемой реакции не последовало, трубка безмолвствовала.

— Лёвин исчез! — отчаянно выкрикнул Зубрицкий.

— Да-да, слушаю вас, продолжайте, — безучастно произнес лейтенант.

— Я говорю, исчез при таинственных обстоятельствах великий писатель земли русской…

— Вах-вах! — расстроился милиционер. — Солженицын потерялся, да?

— Нет! — рассердился Зубрицкий. — Исчез не Солженицын, но тоже, понимаете…

— Как исчез, откуда исчез, когда исчез? И говори медленней, дорогой…

— Понимаете, дорогой, — проникновенно произнес старина Гарри, стараясь говорить по существу, — пришла, протопала, на мужика похожая, в белом халате… А у него триппер. И Лёвин тю-тю… Из своей квартиры…

— Давно?

— Примерно три часа назад.

— Такие заявления не принимаем, дорогой.

— Почему?

— Прошло слишком мало времени. Может, он у вас в очень длинной очереди за пивом стоит, этот ваш великий писатель, а мы тут напрасный тарарам, понимаешь, поднимем… Вот если бы он исчез неделю назад, или труп его нашли, тогда другое дело…

— Не вешайте трубку, лейтенант! — взревел старина Гарри. И тут же услышал короткие гудки.

Тогда упорный Зубрицкий позвонил в городскую справочную. Узнал номер правительственной приемной. Час убил на то, чтобы подобраться к референтам премьер-министра. Каким-то чудом ему удалось связаться с одним из его помощников и изложить суть дела.

— Пропал ближайший друг председателя правительства! — взывал старина Гарри.

— Спокойно, товарищ, спокойно, — было слышно, как помощник листает записную книжку, — как, вы говорите, ваша фамилия?

— Зубрицкий. Гарри Анатольевич Зубрицкий, профессор, ученый-физик.

— Откуда вы говорите?

— Из квартиры потерпевшего, то есть пропавшего…

Старина Гарри продиктовал адрес Тита.

— Вы хотите записаться на личный прием к председателю правительства Российской Федерации товарищу Герману Ивановичу Колосовскому, я правильно вас понял, товарищ профессор?

— Совершенно правильно. Пропал…

— Вот и чудненько, — деловито перебил его помощник. — Я готов, учитывая важность вашего дела, пойти вам навстречу, товарищ Зубрицкий, то есть нарушить установленный порядок. Таким образом, вы, минуя обязательную в таких случаях процедуру предварительной записи, будете записаны на прием сразу к заместителю начальника аппарат председателя правительства товарищу Сироткину Исидору Карловичу, а он уж и решит, что с вашей просьбой делать дальше. Как видите, мы действуем по-современному, демократично, без бюрократических проволочек! Записываю вас на 14 января следующего года. В четырнадцать тридцать вас устроит, товарищ Зубрицкий?

Старина Гарри опять набрал "02".

Почти сразу же на другом конце провода сняли трубку.

— Дежурный по городу…

— Тут один ваш лейтенант-грузин нахамил мне, — перебивая, наябедничал старина Гарри, он решил сразу взять быка за рога и поэтому орал во всё горло: — а тут средь бела дня пропал не какой-нибудь хер моржовый, а знаменитый писатель! Между прочим, соратник Шолохова! — зачем-то добавил он.

— Дежурный по городу подполковник Рыжемадзе слушает, — прорвался сквозь вопли старины Гарри интеллигентный баритон милиционера.

Зубрицкий едва не помешался. Опять грузин? Какая-то Имеретия с Кахетией, понимаешь…

— Товарищ подполковник! Пропал не хер моржовый, а…

— Слышал уже. Говорите спокойно и не волнуйтесь — деликатно посоветовал подполковник.

Зубрицкий не посмел ослушаться и поведал вежливому милиционеру всё, что у него наболело на душе относительно исчезновения друга.

Дежурный внимательно выслушал, на секунду задумался и сказал:

— Высылаю наряд, сообщите адрес.