Глава Пятнадцатая

(Мария)

С трудом, пытками, но все же выкатилась в своем тарантасе на улицу.

"Прогулки на свежем воздухе"… Или глупая попытка сбежать от стен. Сбежать от себя. От мыслей.

Авось так быстрее пройдет час-два. И то легче. Легче…

Намерзнусь — и сон быстрее возьмет. И так пройдет день.

… неделя

И если повезет, вся жизнь…

Хотя, была бы моя воля, я бы всегда спала. День-ночь. Сутки сутками.

Но, увы, теперь даже сон редко меня радует. Почти всегда кошмары. Обрывки. Ужасы. Калейдоскоп вспышек воспоминаний и фантастических приключений.

Лишь пару раз за последнюю неделю тихий, мирный… без сновидений.

Идеальный вариант. Полное забытье… Полное…

Как всегда покатилась по аллейке, в самый край — поворот за здание, и в углу, где уже не дует, как раз под яблоней…. я и куняю, мерзну, по пару часов каждый день.

Укромное местечко. Спряталась ото всех, от чужих взглядов, от людей…. но они… передо мной, как на ладони… рассмотреть всех: те, кто приходит проведать хворых в больнице, гуляющие у входа пациенты, снующие бессмысленно туда-сюда. Медсестры, врачи в "курилке".

Мимо проплывающая жизнь…

Целый мир… возле,

но меня там… нет.

Одна…

Тяжелое одиночество.

Прошло уже два месяца, как я здесь. Как мой мир остановился… Пропали, исчезли из него все декорации. Я… одна… в пустом зале. Ни зрителя, ни актера. Один лишь режиссер с плохим сценарием. Никто не хочет играть в мою пьесу. Никто…

Обрывки чужих разговоров, чужих жизней, чужих судеб…

Вот и вся забава. Вот и вся музыка в этом, глухом, пустом мире…

Я узнала ее. Недалеко от меня, в "курилке", собралось несколько медсестер, а с ними и девица, хворая, судя по больничному халату, выглядывающему из-под куртки… Та самая Виктория, с которой я постоянно воевала еще в школе. Она была на год меня старше…. и даже не припомню сейчас, за что завязалась наша "война", неприязнь, ненависть…

Но постоянные состязания, стычки, ссоры, уколы и палки в колеса…

Моя гордыня, упертость, ох как вы тогда ярко зажигались, как взрывались, порождая гневное возмездие и неприступные, холодные атаки равнодушием.

Увидела. Конечно, конечно, узнала. Обернулись и медсестры на меня. Захихикали.

Что же, смейся. Смейся над моим горем. Победила? Победила ты?

Мечтай.

Не ты победила.

Я сама сдалась…

И снова короткие, косые взгляды, глупое хихиканье.

— Какой ужас.

— Да она такой дурой была…

Я насильно натянула маску равнодушия. Отвернулась.

Эй, стоп, Мария! Не сдавайся. Не сдавайся хоть в этом!

Резкий разворот головы — и гневный, презрительный, упертый взгляд на… врагов?

Заметили, пристыдились, резко, как от кипятка, отпрянули взглядом, отвернулись.

Смех стих.

СУКИ. Смешно? СМЕЙТЕСЬ. Чужая боль — всегда смешно. Неправда ли? Или смех попытка скрыть страх, страх перед тем, что такое может случиться и c вами? Что же, тогда смейтесь, уроды, СМЕЙТЕСЬ!

— Мария, у тебя куртка расстегнута. Хочешь заболеть?

Обернулась. Увидав милую улыбку девушки, чуть не подавилась своей злостью.

— Привет, Лили, — едва слышно прошептала я.

— Привет.

— Можешь, увезти меня отсюда?

— Без проблем, — улыбнулась и, как по команде, тут же схватилась за ручки кресла. — Чего хоть вечно прячешься сюда в угол?

— А чего на виду торчать? Памятник, что ли…

— Подожди, — нервно схватила ее за руку, тут же осекая, останавливая ход.

— Что?

Я не могла оторваться взглядом. Мой Луи-Батист. Короткие шаги от автостоянки к дверям.

В руках сжатая детская игрушка и цветы.

— Ох, заметила нашего Красавчика?

Словно гвоздем в черепушку.

— Чего?

— Матуа. Ах, какая он — прелесть… Согласна?

— Ты его знаешь?

— А кто его теперь не знает?… Все наши девочки сходят по нему с ума. Такой лапочка, душка, настоящая пуся, — пробила словами у меня мозгу болезненный ритм. Немного дернула коляску и продолжила путь, ведь мой "ужас" уже давно затерялся с виду. — Помнишь, нашу затею на Рождество? С детьми и чтением им сказок?

— Да.

— Так вот в тот вечер Мелисента на этого Красавца наткнулась. Да все со своими помутнениями насчет "волшебства в Рождество". Бедный, воспитанный, он не смог, видать, найти достойные оправдания, не смог этой навязчивой наглой курице отказать. Или просто такой добрый… не знаю… Так, в общем, так наш Матуа и познакомился с Мигелем. Мальчиком, из 207 палаты, в онкоотделении. И теперь почти каждый день к нему приезжает. Подарки, цветы, сказки на ночь… Все в шоке… Приятном шоке.

— Так может, это — его родственник?

— Нет, нет. Они не были знакомыми. Мать ребенка сначала даже скандал устроила, шокирована, сбита с толку, обескуражена такими поступками, такому вниманию чужого человека к больному ребенку, тем более, что осталось-то всего… ничего, лишний раз расстраивать, делать больно маленькому… — затихла. Нервно сглотнула. Глубокий вдох и вновь продолжила, — А потом, видя, что это хоть как-то отвлекает, успокаивает мальчика, приняла как есть.

— А отец?

— У Мигеля нет отца.

— Откуда хоть ты все это знаешь?

— Ух, девочки были так поражены всем этим. Такой красивый, статный, богатый, и такой заботливый… к чужому ребенку…

— Может, и не такой чужой…

— Да нет же, говорю! Девки все пронюхали. Наш Луи неженат, и детей нет. И с этой женщиной не был знаком! Представляешь? Джес и его адрес пробила. Сумасшедший дом! Вот так вот. Теперь у нас новая болезнь завелась. Матуанизм называется. Гиппократ в шоке.

Матуанизм. О да… видимо, воздушно-капельным передается…

… Почти каждый день, а ко мне так и ни разу не зашел. Хотя видел, видел. Узнал…