"Юнгианский анализ волшебных сказок. Сказание и иносказание" - читать интересную книгу автора (Дикманн Ханс)

Глава 3 ЧАСТОТА СЕССИЙ

В соответствии с предварительным интервью аналитик должен принять три решения: годится или нет пациент для аналитической работы с ним; второе, не лучше ли было бы посоветовать пациенту какую-либо иную форму терапии; и третье, не отослать ли пациента к другому коллеге в виду проблемы переноса-контрпереноса. Мы сегодня знаем, что не все пациенты, страдающие от психогенных расстройств, подходят для полного анализа, как в случае, например, хронических компульсивных неврозов, большинства психозов, некоторых перверзий и дегенеративных состояний и т. д., и что в тех случаях, где анализ не подходит, возможно, тем не менее, помочь другими психотерапевтическими средствами, такими, как аутогенная тренировка, гипноз, гештальт, поведенческая и диалогическая терапии.

Я бы хотел указать на проблемы, которые возникают из специфических трансферентных и контртрансферентных констелляций в аналитическом лечении. На основе сегодняшнего знания кажется не совсем подходящим составлять кажущийся объективным каталог тех пациентов, которые являются подходящими или не подходящими для аналитической терапии, так как успех или неудача такой терапии всегда в большой степени зависит от отношения перенос-контрперенос. В случае благоприятной ситуации такого отношения, зачастую можно лечить те случаи, которые некоторые полагают неизлечимыми или рассматривают — как следствие, скажем, заболевания шизофренией со многими психотическими эпизодами, — как неподходящие для анализа. Конечно, во всех случаях крайности опасны в одинаковой степени, и неблагоприятная трансферентно-контр-трансферентная констелляция может привести к неоправданно длительному лечению относительно слабого невротического расстройства, да еще и с весьма посредственным успехом. Вне зависимости от того, насколько неприятно это может быть для рационально ориентированной науки наших дней, решение относительно качества и продуктивности трансферентно-контртрансферентной констелляции и соответственно показаний для осуществления анализа являются предметами далеко не бесспорными, далеко не всегда объективными или рациональными по своему критерию, и поэтому, скорее, должны быть интуитивно прочувствованными аналитиком, так как только две функции — ощущение и интуиция — предлагают возможность суждения и понимания трансферентно-контртрансферентной констелляции качественно, с включением, конечно, всей другой информации, которая была собрана в предварительном интервью.

Я бы хотел проиллюстрировать это примером (Dieck-n-iann 1962). Случай пациента с относительно невысокой способностью к дифференцировке, который работал почтальоном и страдал от психогенного гастрита, от навязчивых размышлений, ощущений удушья, нарушений сна и утраты энергии. До того, как он появился у меня на лечении, он провел шесть недель на стационарном психотерапевтическом лечении и был выписан со следующим заключением. Физическое обследование не выявило сколько-нибудь значимых патологических изменений. На органическом уровне, клиническая картина дает основания для диагноза вегетативной дистонии. Психиатрическая оценка выделяет наличие конституционально обусловленной психопатологии с тяжелым, экзогенно подтверждаемым нарушением эмоционального развития, проявившегося на ранней стадии. Торможение почти во всех активных сферах деятельности было весьма впечатляющим, но существенно то, что пациент испытывал главные трудности в связи с вопросами владения и собственности. Он с необычайным трудом распознавал свое болезненно-адаптивное поведение и практически не осознавал тех сфер, в которых эта болезнь проявлялась. Соответственно, первоначальные шаги к исправлению его болезненно-адаптивного поведения были невероятно трудными. Пациент явно не подходил для анализа.

Но так или иначе, пройдя ряд госпитализаций и услышав от своих сотоварищей по клинике о существовании анализа, оказался у меня.

В предварительном интервью между нами образовалась положительная чувственно окрашенная трансферентно-контртрансферентная констелляция, которая ничуть не ослабила динамическое напряжение. Более того, поскольку он сильно страдал, я решил принять пациента для терапии, хотя и не имел четкой убежденности в своей правоте относительно его конституциональной компоненты. На удивление лечение пошло быстро и успешно и стало очень динамичным, так что пациент достаточно быстро получил доступ к своему бессознательному. Поскольку, благодаря своей типологии, ему удавалось избегать всяческих рационализации и актуализировать ожидаемые возможности, непосредственно предлагаемые его бессознательным, обсуждать которые в деталях у нас не было нужды, то он освободился от всех симптомов уже после сорока двух часов аналитической работы и пережил значимую трансформацию в своем опыте и поведении. Я имел возможность наблюдать этого пациента в течение девятнадцати лет после лечения, и за все это время никакие невротические симптомы не проявились.

Я верю, что этот случай дает очень ясный пример масштаба тех значимых изменений, которые могут быть достигнуты через благотворную трансферентно-контртрансферентную констелляцию, даже в случаях, которые изначально и казались некурабельными. Этот пример также показывает, сколь сомнительной оказывается попытка так называемого объективного прогноза в области аналитического лечения.

Если пациент принят для анализа, то следующим встает вопрос относительно частоты посещений пациентом аналитика.

После того, как впечатления друг о друге во время предварительного интервью получены, оба — пациент и аналитик — должны обдумать и решить, хотят ли они работать вместе. По крайней мере одна ночь должна пройти между интервью и соглашением начать терапию, что особенно важно для аналитика, так как иногда спонтанно появившееся предупреждение или тревожащий сон могут возникать, привлекая внимание к тому, что ускользнуло из сознательного восприятия в предварительном интервью. Доброе старое правило о том, что надо выспаться перед тем, как принять решение, определенно истинно по отношению к принятию пациента на лечение, так как мы знаем, что, согласившись работать с пациентом, аналитик часто оказывается связанным с ним на многие годы, и успех сотрудничества покоится на внутренней способности аналитика воспринимать пациента. Пациент также должен знать, что он имеет время для решения по поводу того, выбрать ли именно этого аналитика или пойти к другому.

Проблема частоты сессий, необходимой для успешного анализа ведет к изначальному спору между юнговской аналитической психологией и фрейдовским психоанализом, особенно в ранние годы их становления, и, следовательно, — к разным точкам зрения. В 1935 году Юнг в своей статье «Принципы практической психотерапии» писал:

«Методы влияния, к которым среди прочих относится и аналитический, требуют того, чтобы пациент, по возможности, находился под постоянным наблюдением врача. Я все же ограничиваюсь тремя-четырьмя консультациями в неделю. При переходе к синтетическому лечению полезно растянуть консультацию во времени. Как правило, я довожу их до двух часов в неделю, чтобы научить пациента находить свой, собственный путы»[118].

Юнговская установка на то, чтобы повести пациента за собой, заключается в стремлении как можно быстрее подойти к синтетическому анализу и сотрудничеству относительно эмоциональных проблем последнего; она выражена также в ритме частоты аналитических посещений и является весьма отличной от требований классического психоанализа, согласно которому от четырех до пяти посещений в неделю необходимо в течение всего анализа, для того, чтобы пациент проработал свой трансферентный невроз. Сотрудничество пациента, т. е. его самоанализ в промежутке между индивидуальными встречами, есть, конечно же, центральная проблема любого аналитического лечения. В противоположность другим обычным формам медицинского лечения, в которых пациент остается в большей степени пассивным и получает предписания для соответствующих приемов лекарств или краткой госпитализации после описания своих жалоб и осмотра доктором, аналитическая терапия требует большой степени сотрудничества со стороны пациента. Любая аналитическая терапия зависит от такого сотрудничества не только во время сессии, но также и между аналитическими часами, и необходимо вести каждого пациента по этой дороге, вне зависимости от того, насколько он беспомощен или зависим, как это кажется с самого начала. С другой стороны, один только самоанализ невозможен и ведет к нежелательным результатам, о чем детально говорила Карен Хорни (Homey 1942). Соответственно, искусство аналитической терапии, особенно юнгианской, зависит от своевременного нахождения правильной точки, на которой пациент мог бы достичь достаточной эго-стабильности, чтобы сформулировать и осуществить независимую сотрудническую продуктивную работу между сессий и — как следствие — по сокращению частоты сессий.

Далее, нельзя игнорировать специфические проблемы пациента, с которыми приходится иметь дело в повседневной жизни. Как правило, аналитическая терапия развивается на условии, что пациент не прерывает и не меняет свою профессиональною деятельность, свое привычное рабочее расписание. Следовательно, широкие требования профессии, от которых пациенту не уйти, в добавление к анализу могут в «свободное время» привести к ситуациям, в которых стресс от разнообразных назначений, встреч и крайних сроков поставит под удар весь успех анализа. Подобное возможно, если пытаться жестко и перфекционистски соблюдать слишком частый режим посещений. Немаловажно и то, что порой пациенты живут весьма далеко от места встречи, и им требуется много времени на дорогу.

Такая ситуация не изменится в ближайшие десятилетия, несмотря на увеличивающееся число аналитиков. Фактор занятости и расстояния ведет к отклонениям, и во многих случаях необходимо сокращение числа визитов, которое совсем нежелательно в начале лечения.

Мой опыт свидетельствует о том, что анализ по два часа в неделю и даже по два часа в выходные дни в любом случае хуже, чем три или четыре раза в неделю. Те пациенты, которые предпринимают значительные усилия и тратят больше времени для того, чтобы быть в анализе, обычно оказываются более мотивированными и соответственно работают гораздо интенсивней над самоанализом, сотрудничая в этом отношении и между сессиями. Более того, часто обнаруживается, что такие пациенты развивают необходимую автономию, так как между очередными сессиями они оказываются — из практических соображений — не в состоянии попасть к аналитику, за исключением ситуации крайней нужды. Несомненно, Юнг правильно увидел проблему, которая лежит в проведении длительного анализа с такой частотой посещений, что сам анализ может укрепить зависимость пациента и препятствовать восстановлению или, скорее, обнаружению его или ее собственной автономии.

Собственная ситуация аналитика есть третий реальный фактор. Пока собственный невроз навязчивости у аналитика не достиг внушительного размера, нет практически никого, кто мог бы гарантировать пациентам, что они смогут получать длительный прием по четыре или пять раз в неделю, за исключением каникул, отпусков, которые тоже оговариваются заранее. Аналитики, в свою очередь, перерабатывая, попадают в профессиональную «пробку», — в результате получают личные проблемы, которые и приводят их к тому, что они пропускают сессии, да к тому же они, как и все смертные, могут болеть. Так называемая «заочная терапия» Кахена как раз есть следствие подобных запросов (Cahen 1976). Она исходит из идеи наличия периода, в котором осуществляется только самоанализ, и аналитические сессии не планируются; самоанализ следует за периодом интенсивной аналитической терапии. Кахен практиковал «заочную терапию» с промежутком в месяц и докладывал о совершенно удивительных результатах, полученным им с помощью подобного метода.

Принимая в расчет все эти рассуждения, я должен, тем не менее, сказать, что сам, как правило, веду анализ, в три, максимум, четыре посещения в неделю и поддерживаю эту частоту относительно строго в течение всей первой фазы лечения. Только после того, как пациент получит достаточно устойчивое эго, я сокращаю число посещений в неделю до двух. В исключительных случаях, я могу работать и один раз в неделю, так как непрерывность аналитического процесса не является, как мне кажется, строго регламентированной даже лицами, которые привыкли работать относительно независимо. Более того, внешних событий и изменений в жизни пациента в течение недели настолько много и они становятся предметом анализа так внезапно, что продолжающаяся работа с бессознательным не может быть гарантированной в той форме, которая кажется необходимой.

В своей хорошо известной работе о ритуалах Эрих Нойманн (Neumann 1953a, 1976) указывал на большую важность ритуала и ритма в тех ситуациях, в которых эго представлено бессознательным содержаниям, имеющим отчасти нуминозные свойства. Уже среди первобытных людей с самого начала развития культуры абсолютно необходимыми были ритуальные формы сохранения (протекции) для того, чтобы инициируемые могли подойти к изначальному переживанию, либидинальная энергия которого очень часто превосходила либидинальную энергию сознательного эго-комплекса. Соответственно, эти виды ритуалов являются наиболее скрупулезно соблюдаемыми не только в области религиозных церемоний и празднований, которые обсуждал Нойманн, но также, как описывал Юнг в своих африканских опытах, в обычных переговорах и деловых сделках. Скрупулезное соблюдение является жизненно необходимым, и, как часто описывалось, обиды против нарушения ритуала имеют очень суровую цену, при определенных обстоятельствах составляющих цену жизни самого обидчика. Понимание здесь необходимо в той степени, в какой внутренние аффективные и эмоциональные энергии, мобилизованные в личности в изначальном переживании, могут подвергнуть опасности всю общину или племя, если им не придать форму через ритуал. Ритуал позволяет индивиду испытать то или иное переживание, а также оберегает его участника от того, чтобы оказаться переполненным аффектами, впадая в приступы безумия и подвергая тем самым опасности других. В достаточно устойчивых компонентах цивилизации, которые мы интроецировали еще в раннем детстве, мы редко переживаем такие приступы сумасшествия, но даже и у нас мобилизация бессознательных комплексов в отсутствие аналитического сосуда (vas hermeticum) ведет к грубым ошибкам, к аффективному и эмоциональному разрушению окружающего мира (Umwelt) втянутого в него индивида, а зачастую к непоправимому его разрушению. По этим причинам необходимые защитные меры включают, помимо фиксации времени сессий, также и рекомендации пациенту относительно того, что тот не принимает жизненно важных решений на протяжении всего анализа без предварительного их обсуждения (в соответствующей главе о базовых правилах я коснусь необходимых защитных мер более детально).

Поддерживание стабильного режима посещений также образует часть необходимого ритуала, смысл которого заключается в защите и сохранении пациента и аналитика от опасности для их психического быть наводненным бессознательными содержаниями. Мне кажется очень важным уяснить, что мы относимся к проблеме частоты посещений не только как к примете для опознания зависимости или автономии пациента, но и как к ясному указанию на сопровождающий архетипический — ритмический — фон. Только когда мы осознаем присутствие архетипического ритмического фона и через практическое переживание ощущаем мощную энергию, с которой нам приходится иметь дело, когда мобилизовано бессознательное архетипическое ядро комплекса, мы понимаем, как при определенных условиях необходимо, скажем, справиться с дрожью или поддержать защитный ритм. Я хотел бы проиллюстрировать это положение случаем, который закончился плохо.

К концу первой трети курса анализа пациентка, которая до него уже пыталась несколько раз совершить самоубийство, оказалась в ситуации, привычной для нее в смысле провокации суицидной попытки. Так как она уже достигла определенной степени стабилизации, то не должна была увидеть меня немедленно, как это случалось раньше, а имела возможность дожить до следующей, согласно расписанию, встречи. Однако, когда она увидела меня, то де-компенсировалась до такой степени, что я почувствовал угрожающие нотки в ее голосе и решил не завершать разговор в обычное время, а продержать беседу с ней больше и отменил двух следующих клиентов. В результате, я проговорил с ней более трех часов, и за это время преуспел до такой степени, что окончательно успокоил ее и отпустил домой. И тем не менее, этой же ночью она совершила весьма серьезную попытку суицида, что и привело к четырехнедельной госпитализации.

Хотя сам анализ после случившейся развязки развивался весьма хорошо, этот случай накрепко застрял у меня в памяти. Сегодня я думаю, что было бы лучше тогда дать пациентке закончить аналитическое время назначенной встречи и не менять ритуал. Следует также упомянуть, что и на следующий день я назначил ей дополнительную встречу. Думаю, что в этом случае верх взяло мое собственное беспокойство, — я подумал, что кредитовал пациента слишком малой устойчивостью, и сверх того, преумножил ее чувство вины, которое всегда играет главную роль в депрессивной психике. Ведь ради нее я пренебрег другими пациентами, да к тому же затратил слишком много и своего времени, хотя она и нуждалась в нем остро. Конечно, я совершенно не знаю, как можно было помешать ей совершить суицидную попытку, но могу точно заявить, что был за это вознагражден, так как приобрел опыт, и более четко пронаблюдал ритмические границы, необходимые в анализе. Раньше я, следуя принципу гибкости и вариабельности, был склонен переназначать посещения, давать дополнительные встречи или даже отменять их, что уже совершенно недопустимо.

Совершенно необходимо, на что также указывает Джуди Хаббак (Hubback 1974), быть достаточно гибким в плане назначений числа посещений в тот период, когда пациент регрессирует до превербальной стадии развития, где существует мало возможностей сознательного регулирования. В этот период пациент физически ощущает себя, по крайней мере, на протяжении самого сеанса, в фазе детского развития — ребенком, еще не способным ждать, для которого положительная мать реагирует на его мир настоятельных импульсов краткосрочным вниманием. Если на основе теоретического представления об автономии можно ожидать, что пациент окажется слишком терпеливым к большому напряжению в эти моменты и будет убедительно настаивать на том, что он так и делает, то могут возникнуть ситуации, в которых негативная сторона архетипа матери — которая уже доминирует у такого пациента — будет и в дальнейшем фиксироваться жесткой аналитической установкой. Однако я полностью убежден, что три-четыре аналитических сессии еженедельно совершенно достаточны для овладения этими проблемами и дополнительные посещения будут необходимы лишь в исключительных случаях. Мне кажется, что еще большие опасности часто лежат в наводнении энергией довербального аспекта архетипа ребенка, в отсрочке развития фрустрационной терпимости (порой такое развитие вообще становится невозможным). Сюда же можно отнести и пробуждение требовательной установки, зачастую невыносимой для обеих сторон. Прохождение между Сциллой и Харибдой этих противоположностей и стремление при этом избежать опасности сесть на мель принадлежит к наиболее трудным аналитическим ситуациям. Более того, пытаясь этого достичь, необходимо всегда сохранять ясность в уме и стремиться реально понять ту степень агрессии, до которой подобный трудный пациент может дойти. Здесь опять-таки необходим диалектический процесс, о котором так настойчиво говорил Юнг (см.:

«Практика психотерапии»), — процесс, приводящий психотерапевта к осознанию того, что любое сложное лечение индивида есть диалектический процесс с участием доктора как личности в той же степени, что и пациента.

Мы должны, однако, своевременно решить, до какого числа сессий в неделю сократить посещения и определить момент для начала более синтетического или конструктивного аналитического процесса. Ранее я указывал, что необходимо достижение определенной устойчивости эго-структуры прежде чем такое может произойти. Вообще говоря, понятие устойчивого эго используется аналитиками весьма слабо, и его следует определить более точно, так как выявление специфической точки в самой стабилизации эго-комплекса кажется мне значительным при определении возможности начала синтетической фазы анализа. Следует также упомянуть здесь, что различение между регрессивной аналитической фазой и синтетической фазой в терапии, по существу, теоретично. На практике подобной остроты в различении нет, так как, прежде всего, с самого начала анализа синтетические тенденции возникают из бессознательного наряду с регрессивными и дезинтегративными элементами и имеют место в сознании, как и в эго-комплексе. Второй момент, который необходимо подчеркнуть заключается в том, что в терапии не существует другой чисто синтетической фазы, в которой регрессивные аналитические процессы больше не представлены. Наоборот, они обязательно должны иметь место, так как сами по себе образуют предпосылку для возможности синтетических процессов. Если мы вообще проведем подобное различение, то практически это приведет к тому, что следуя за явно регрессивной фазой значительной зависимости, большинство пациентов сможет получить определенную степень автономии. В зависимости от клинической картины, сам момент появления ее во времени имеет значительный разброс, и возможность большего акцентирования на «самоанализе» возникает наряду со стабилизацией эго.

Вопрос, который в этой связи предшествует всем остальным, заключается в том, существует или нет некий момент во времени, когда мы можем сказать, что пациент достиг достаточной стабильности эго-комплекса, так что можно сократить число посещений. В 1921 году Юнг определил эго как комплекс идей, представлений, образующий центр поля сознания индивида и возникающий, чтобы пережить себя в качестве непрерывной целостности и тождественности (идентичности) с индивидом. Как писал Юнг: «Поэтому я говорю об эго-комплексе. Этот комплекс есть настолько же содержание сознания, насколько и условие сознания, ибо психический элемент осознается мной только в той степени, в какой он связан с моим эго-комплексом. Но поскольку само эго есть всего лишь центр моего поля сознания, то оно не идентично с целостностью моего психического, а является просто одним из комплексов среди других комплексов („Психологические типы", пар. 840)». (В скобках я хотел бы отметить, что Юнг уже использовал понятие эго-комплекса в 1907 году в своей работе «Психология раннего слабоумия (dementia praecox)».) Процитированное выше определение из «Психологических типов», однако, не включает саму оценку бессознательных и предсознательных компонентов эго-комплекса, равно как и эго в сновидении и эго-автоматизмы. Ясно, что это определение не отделяет четко сам эго-комплекс от тех содержаний сознания, которые не являются частью эго. Позже Юнг сформулировал более подробное ревизованное определение эго-комплекса, которое гласит, что эго-комплекс мыслится как фактор, которому должны быть представлены все содержания, входящие в сознание[119]. Но до 1955 года Юнг не включал в эго-комплекс бессознательные и предсознательные компоненты[120]. Определение в AION'е, согласно которому, все содержания, способные войти в сознание, должны быть связаны с эго-комплексом для того, чтобы войти в сознание, также имплицитно включает и эго-функции, причем в той степени, в которой они оказываются (или являются) предпосылками для непринятия психических содержаний из эго-комплекса или для объединения их через восприятие, память, организацию, язык, защитные механизмы и для управления и организации функций сознания. Хартман и другие (Hartmann et al. 1946) уже предлагал это определение эго в терминах его функций, и Фордхам (Fordham 1969) принял его, собрав под одну крышу все восемь различных эго-функций.

Восьмая и последняя эго-функция, упоминаемая Фордхамом, а именно, способность эго уступать (передавать кому-либо) свои управляющие и организующие функции, кажется мне наиболее важной, когда выносится решение о том, продвигать ли анализ в сторону более синтетического направления. Юнг также уделил много внимания этой способности, поскольку она играет особую роль в его теории индивидуации. Сознательное эго должно учиться позволять другим энергиям (силам) возникать в его «поле зрения» и по необходимости принимать их, — энергиям или силам, возникающим в Самости и представленным архетипическими образами. В своей ранней работе (Dieckmann 1965) я указал пути, по которым интегративные процессы эго-комплекса действуют в сновидениях, и продемонстрировал, как необходимо, чтобы порог сознания снижался или становился более проницаемым, если имеет место интеграционный процесс. Нормально функционирующий эго-комплекс способен осуществлять временной контроль над постоянной границей между сознанием и бессознательным, вовлекать бессознательные содержания путем ослабления жестко структурированной организации эго в пользу открытия сознания новым возможностям и другим формам и способам переживания и поведения, что само по себе является предпосылкой для автономного и конструктивного сотрудничества пациента в аналитическом процессе. Здесь акцент лежит, конечно, на слове «временной», так как стабильное эго должно быть всегда способно брать на себя вновь или осуществлять свои управляющие и организующие функции. Когда речь вдет не о медицине, мы наталкиваемся на хорошо известное явление инфляционных наводнений, на простой обмен позиций или на некритическое принятие и объединение бессознательного материала. В моей практической работе создание достаточно здорового уровня, на котором действует эта способность эго-комплекса, всегда представлялось важным и решающим показателем для сокращения частоты посещений, чтобы подтвердить и усилить автономию пациента. Существует ряд указаний на то, что это условие выполнено или начинает осуществляться. Упомяну лишь о некоторых из них. В аналитической психологии обычно принято поощрять пациентов к тому, чтобы вести запись их снов и вести своего рода дневник сновидений. Обычно я предлагаю это большинству своих пациентов самом начале анализа. В других случаях детально обсуждаю, почему подобная процедура значима и ценна в аналитическом отношении (Dieckmann 1978). Конечно, я оставляю это пожелание в случаях сильного расстройства у пациентов, от которых трудно было бы ожидать обязательств их собственной работы над своим бессознательным, или в тех случаях, в которых подобное предложение может расстроить или блокировать воспроизводство снов. Как правило, пациенты, которым я делаю такое предложение в начале анализа, записывают свои сновидения в виде «домашнего задания» в течение достаточно долгого периода. Поскольку они все еще не в состоянии установить значимое и плодотворное взаимоотношение со своим бессознательным, то такие пациенты переживают записывание своих сновидений как некий досадный долг. За этим часто следует фаза оппозиции или «бунта», т. е. протеста, за которой кроется начало некоторой автономии, которую пациенты выражают либо в форме нерегулярной записи сновидений, либо не записывая их вовсе. Только после того, как эта третья фаза, или стадия, пройдена, наступают условия, в которых пациент может развить живой интерес к содержанию своего собственного бессознательного и осознать, что активное вовлечение этих содержаний является ценным и значимым для самой личности. Здесь и лежит точка перехода к началу подлинной автономии эго-комплекса, и с помощью упомянутых выше эго-функций пациент оказывается способным иметь дело со снижением порога сознания и воссозданием границы между сознанием и бессознательным. Естественно, это только один из примеров. Нечто похожее можно сказать и о других формах, в которых пациент работает с содержаниями фантазии. В этой фазе анализа существует также похожий вид перехода, где пациент более активно задействует образы пассивно переживаемой фантазии и начинает работать с ними в плане активного воображения. То же самое верно и в отношении приобретения способности амплифицировать элементы или символы своих собственных снов, разбираться в развитии процессов, совершающихся в сериях последовательных снов, и многих других навыков.

Если говорить в общем, то можно сказать, что сокращение частоты посещений и переход к более синтетической или конструктивной форме аналитического лечения может быть сделан, если сам пациент научился иметь дело со своими бессознательными содержаниями независимым образом и не является более беспомощным объектом, доставляемым к этим содержаниям, когда он вынужден обороняться против них, подавлять их, пресекать, сдерживать или вытеснять, что зачастую и происходит в начале анализа.

В этом месте я хотел бы кратко упомянуть о так называемой проблеме «пробного анализа» (trial analysis), который ряд коллег рекомендует в случаях с сомнительным прогнозом. Сам термин «пробный анализ» подразумевает работу пациента и аналитика, обусловленную договором на определенное число аналитических посещений (обычно от двадцати до тридцати) в начале лечения для того чтобы решить, может ли быть предпринята продуктивная аналитическая терапия, и складывается или нет адекватная транс-ферентно-контртрансферентная констелляция во время этого периода таким образом, что анализ может быть продолжен. Предполагается, что этот период также служит и более точному прояснению степени клинической картины.

Я не оцениваю подобный подход достаточно высоко, и в тех случаях, когда я его выбирал, я постоянно имел плохие результаты. Сначала пациент маневрирует в ситуации «трудного положения», от которой защищается либо хорошо мобилизованными оборонительными системами и бессознательным отрицанием, через которое очень часто трудно проникнуть, либо с избыточной степенью усердия, — в обоих случаях это оказывается просто вредным и обманчивым.

Более того, во всем этом мероприятии есть что-то не совсем честное. Когда я проработал с пациентом аналитически двадцать-тридцать часов и вошел в аналитический процесс, то, благодаря трансферентно-контртрансферентной констелляции, уже не в состоянии вдруг оставить его «в беде» — в тяжелом положении — и сказать после 20—30-го часа, что смысла в продолжении лечения больше нет и нам следует закончить. Право такого выбора — продолжать анализ или нет — после 20–30 часов «пробного анализа» должно всецело принадлежать пациенту, равно как и право закончить анализ. В сомнительных случаях, когда встает вопрос, показан или нет анализ для данного пациента, имеет больше смысла расширить первоначальное интервью на большее число часов, до тех пор пока не станет окончательно ясно, подходит ли для анализа тот или иной случай. В этом отношении время для проведения первоначального интервью нельзя рабски ограничивать одним или двумя посещениями.

Хотя и замечательно — и модно — использовать метафоры из других областей медицины, но психоанализ не является хирургической операцией на брюшной полости, для которой можно сделать биопсию, с тем, чтобы решить, операбелен или нет данный случай, так что подобная метафора просто не работает в данном контексте. Это не исключает возможности того, что в интересах пациента, аналитик может закончить анализ и даже должен это сделать, если ему кажется, что анализ больше не имеет смысла. Но для этого нет нужды и в «пробном анализе».