Глава девятая ДВОЕ В БЕЛОМ

На сей раз зловещий концерт войны продолжался несколько часов. Основной тон задавали то орудия, то минометы, то бомбардировщики. Разрывы с оглушительным грохотом сотрясали все вокруг. Казалось, будто огромные стальные кулаки дубасят по тупорылым каскам немцев и нилашистов, где притаились глупость и подлость. Все инструменты этого гигантского оркестра исторгали звуки доселе невиданного диапазона. Потом наконец все внезапно смолкло, словно по взмаху палочки невидимого дирижера. В этом царстве безмолвия стало настолько тихо, что у обитателей подвала зазвенело в ушах.

И вдруг тишину разорвал отчаянный, ни на что не похожий вопль.

Всех охватил ужас. В мрачном подвале, среди дыма и копоти, пронеслась тень неотвратимой трагедии. И вдруг в этом гнетущем, тупом безмолвии раздался веселый смех Габи. Все подумали, что он не в себе, но Габи воскликнул, смеясь:

— Да ведь это собака лает!

Лай перешел в вой.

Дядя Шефчик вскочил и пошел посмотреть, почему это собака так жалобно воет. Габи бросился за ним. Дверь подвала со скрипом отворилась, и Габи увидел у самой двери Пушка. Тот, задрав вверх морду, жалобно скулил. Но какой у него страшный и измученный вид! От маскировки, которую ему сделали Шефчики, осталось одно воспоминание. Он был весь грязный, к свалявшимся клочьям шерсти прилипли кусочки штукатурки, а на носу и передних лапах виднелась запекшаяся кровь.

Пушок, увидев дядю Шефчика и Габи, перестал выть, радостно завилял хвостом, потом ухватил Габи за ботинок, выпустил его и, вцепившись в штанину дяди Шефчика, стал тянуть его за собой.

— Странно! — недоумевал дядя Шефчик. — Чего хочет от нас эта уродливая бродяжка?

— Это не бродяжка, — обиделся Габи, — а Пушок, и он вовсе не уродливый.

Дядя Шефчик с удивлением уставился на грязного урода, с трудом узнавая в нем некогда веселого и красивого щенка.

А Пушок все не унимался. Он то хватал Габи за ботинок, то дергал дядю Шефчика за штанину. Но так ничего и не добившись, Пушок, оглядываясь, побежал к воротам, словно приглашая следовать за ним, а в подворотне остановился и трижды тявкнул: чего же вы, мол, не идете?

— Видать, где-то произошло несчастье, — решил дядя Шефчик. — Эта собачонка куда-то нас зовет. Прямо как человек… Знать бы только, куда и где она была…

— Я знаю, дядя Шефчик! — закричал Габи. — Пушок был у Шмыгала, на улице Реппентю. Он прятался там от зеленорубашечника…

— На улице Реппентю?! — поразился дядя Шефчик. — Кто его знает, что там случилось… Живее, а то и так много времени потеряли.

Они сбежали в подвал. Доктор Шербан мигом организовал спасательную команду, в которую просились все, даже дядя Варьяш. Только Теофил Шлампетер и господин Теребеш не сдвинулись со своих мест, сказав, что никуда не пойдут, потому что кому-то из мужчин нужно и дома остаться возле женщин и детей. Женщины дружно запротестовали, но тем не менее господин Теребеш и зеленорубашечник остались в подвале, заявив, что им, дескать, лучше знать, в чем нуждаются женщины.

Спасательная команда, вооружившись веревками, ведрами, лопатами и ломами, отправилась в путь. Доктор Шербан даже прихватил с собой на всякий случай медицинскую сумку. От труппы в команду вошли Габи и Шефчик-старший.

Когда они поднялись из подвала, Пушок радостно затявкал, устремился вперед, а в подворотне оглянулся, идут ли за ним. Убедившись, что идут, он выбежал на улицу и опять стал там ждать. Когда же люди подошли к нему, он снова бросился вперед, добежал до угла и залаял. Так он довел команду до улицы Реппентю и, сразу подскочив к домику, жалобно и отчаянно завыл.

Увидев бабушкин домик, люди оцепенели. Домик и раньше дышал на ладан, зажатый высокими домами, а теперь распластался на земле, словно окончательно обессилев. Фасад рухнул, черепица разлетелась во все стороны, земля вокруг сплошь была покрыта осколками и щебнем.

В вышине распустила свои сверкающие лепестки красная осветительная ракета, похожая на огромный мак, выросший в облаках. Огненно-красные лепестки цветка медленно опускались вниз, освещая всю округу, затем превратились в крохотные точки и совсем погасли.

Дядя Шефчик снял шляпу и вытер лоб.

— Кто знает, живы ли они? — спросил он неизвестно у кого.

— Не может быть, чтоб все погибли! — вскричал Габи.

Он подбежал к доктору Шербану, вцепился в его руку, поднял полные слез глаза и закричал:

— Ведь этого не может быть, правда? Прошу вас, ответьте мне, господин Шербан! Ой, я так боюсь! Ведь Дуци совсем еще маленькая. И Шмыгало, и Милка тоже. А бабушка? Она же старенькая и добрая… Мне надоело жить в постоянном страхе. Прогоните, господин Шербан, немцев и нилашистов, не поддавайтесь им!..

Пушок перестал выть, подскочил к развалинам и принялся быстро разрывать лапами землю.

— Смотри, Габи, — кивнул головой доктор Шербан в сторону собаки. — Пушок ответил вместо меня. Отчаиваться рано. Надо работать.

— Дыра! Дыра! — крикнул Шефчик-старший, глядя под ноги Пушка.

Дядя Шефчик опустился на колени и крикнул в темноту дыры:

— Ого-го-го! Есть там кто-нибудь?

— Помогите! Помогите! — глухо донеслось из-под земли.

— Живы, господин Шербан! Живы! — радостно воскликнул Габи.

Он схватил первую же попавшуюся лопату и принялся проворно ею орудовать, отбрасывая в сторону мерзлую землю и расширяя отверстие.

Вся спасательная команда принялась за дело. Со скрипом врезались в землю лопаты. Работали молча, ожесточенно, лишь изредка бросая ободряющее слово в темную глубину бреши. Яма все углублялась, все расширялась. Иногда, когда что-то со свистом проносилось над ними, все бросались на землю и, прижавшись, ждали взрыва, потом сразу же вскакивали на ноги, отряхивали снег и продолжали работу. Наконец из-под щебня показались контуры оконца рухнувшего подвала. Пушок не стал дожидаться, пока брешь расширят, и вскочил в оконце: видимо, хотел дать знать о подоспевшей помощи и ободрить заживо погребенных людей.

Габи крикнул в темноту:

— Бабушка! Мы сейчас придем!

Оттуда послышались сразу четыре ликующих голоса, даже пять, если считать за голос радостный лай Пушка.

Когда же спасатели сочли брешь достаточно широкой, то привязали Габи за пояс и спустили в подвал. Темнота там была такой густой, что казалась чуть ли не ощутимой. Вверху сквозь проделанную брешь видны были приветливо подмигивающие звезды.

Бабушка с тремя малышами сидела скорчившись в углу. Габи прижал к себе поочередно каждого из четверых и сказал дрогнувшим голосом:

— Ой, бабушка, вам, наверно, было так страшно!

— А я совсем не боялась, — послышался из темноты голос Дуци. — Я знала, что ты придешь за нами. Потому и не боялась.

— Давайте же скорее! — поторопил их сверху доктор Шербан.

Габи быстро отвязал веревку и собрался было обвязать ею бабушку, но та не согласилась, сказав, что первыми нужно поднять ребят.

— Бабушка! — воскликнул Габи. — Да вы прямо настоящий капитан! Ведь это он последний покидает тонущий корабль.

Ловким движением он обвязал веревкой Милку, дернул за конец веревки, и спасательная команда вызволила Милку из заточения.

За ней подняли Дуци. Пока Дуци покачивалась на веревке между небом и землей, Габи сказал Шмыгале:

— Послушай, Эмануэль, что я тебе скажу.

— Говори, — потянув носом, ответил Шмыгало.

— Не шмыгай носом. Ужасно противно…

— А я и не шмыгаю, — возразил Шмыгало и опять шмыгнул.

Спор пришлось прервать, потому что веревка опустилась вниз. Одного из спорщиков подняли наверх, и он скрылся в лазе. Четвертой освободили из подземелья бабушку, и, наконец, из темноты появился Габи.

— А теперь и в путь можно трогаться, — сказал доктор Шербан.

Дуци спрятала на память в карман кусочек кирпича. Милка прижимала к себе тряпичную куклу и тихонько хныкала. Шмыгало тоже готов был расплакаться, но все-таки сдержался: пусть, мол, Габи не думает, что он плакса. Бабушка своей морщинистой натруженной рукой ласково погладила рухнувшую стену домика.

И они двинулись вперед, прижимаясь к стенам домов.

Путь им освещали лучи прожекторов, обшаривавших небо, и далекие вспышки зарева. На вспоротом, изрытом тротуаре громоздились на почерневшем снегу обломки стен. Черные глазницы выбитых окон подслеповато поглядывали на следы разрушений. Наполовину сорванные с петель ворота жалобно поскрипывали. Оборванные на фонарях провода со звоном извивались у них под ногами. Вырванные из пазов железные жалюзи магазинов тоже валялись на улице. В магазинах царил мрак и запустение.

У витрины пекарни стоял, словно в очереди за хлебом, подбитый танк. На пороге парикмахерской торчала углом вывеска: «Красим одежду в черный цвет в течение суток». На занесенном снегом подоконнике одной из квартир на первом этаже блестели чьи-то горящие глаза, и, когда люди подошли ближе, серая кошка, мяукнув, прыгнула в пустоту комнаты, единственными жильцами которой были теперь зимняя стужа да гулкое эхо.

На Сегедском шоссе им преградила путь какая-то темная масса. Дядя Шефчик прошел вперед посмотреть, что там такое, и замахал руками: дескать, можно идти смело. Поперек тротуара лежала убитая лошадь. В ее больших, мутных глазах блекло отражался мерцающий свет звезд и прожекторов. Едва прошли еще несколько шагов, как перед ними с тихим ржанием метнулась огромная тень. Это была, видимо, подруга убитой лошади. Еще совсем недавно они вместе тащили груженую подводу. Теперь она одиноко и беспомощно брела куда-то в лютую стужу, не понимая, что произошло с ее подругой и почему это она лежит безмолвная и неподвижная на тротуаре.

В подворотне Габи неожиданно остановился и с тревогой воскликнул:

— Зеленорубашечник! А вдруг он распознает, что Тамаш — это Дуци?

Посовещавшись, они сделали так: бабушка сняла платок и перевязала Дуци щеку, будто она ранена. Когда они спустились в подвал, все бросились обнимать спасенных, стали ощупывать их и засыпали бездной вопросов: нет ли у них травм, хотят ли они есть, пить или, может, полежать после такого кошмара?

И только господин Теребеш брюзгливо ворчал, что, мол, для четырех человек потребуется немало еды, а у них и без того продукты на исходе.

Зеленорубашечник недоверчиво и подозрительно приглядывался к пришельцам, словно о чем-то догадываясь.

Тетя Чобан и мама тут же взялись устроить поудобнее измученных людей. Те рассказали, как произошла катастрофа. Сначала они услышали из подвала страшный треск, стены рухнули, и все погрузилось во мрак. Очнулись они только тогда, когда почувствовали, как лица им лижет какая-то собака, теребит за одежду и жалобно скулит. В подвале было ужасно темно: хоть глаз выколи, но больше всего они боялись задохнуться. Однако собака начала рыть лапами обрушившуюся на них землю, проделала небольшую дыру, кое-как вылезла через нее наружу, потом тявкнула и убежала. Хоть они и сидели в темноте, зато, по крайней мере, хорошо знали, что уже не задохнутся, так как в проделанную собакой щель поступал свежий воздух и даже изредка виден был свет вспыхивавших ракет.

Слушая рассказ, зеленорубашечник недоверчиво кивал головой, многозначительно подмигивал господину Теребешу и наконец сказал:

— Заладили одно и то же: собака, собака! Разве у нее клички нет?

— Как же нет! — вспылила бабушка. — Ее зовут Пушком.

Услышав, что речь идет о нем, Пушок поднял голову.

Габи посмотрел вокруг: что делать, чем помочь Пушку?

Доктор Шербан и дядя Шефчик, как по команде, поднялись и, заложив руки в карманы, с независимым видом подошли к зеленорубашечнику, который таращил глаза на Пушка и нащупывал спусковой крючок своего автомата. Мама тоже появилась из полумрака и через плечо зеленорубашечника взглянула на Пушка.

Пушок с наслаждением потянулся и ткнулся мордой в ноги бабушки.

— Так! — произнес зеленорубашечник. — Значит, Пушок. Я так и думал.

Пушок зарычал. Зеленорубашечник пнул его ногой.

— Прочь, подлая тварь! — взревел он.

Потом он отвернулся от Пушка, скрипнул зубами и спросил невинным тоном:

— А что это за маленький мальчик, по имени Тамаш, у которого личико так закутано, что ничего не видать? Ну-ка, посмотрим!

И он вдруг сорвал с мальчика бабушкин платок.

Когда из-под платка показалось узенькое личико, мама, тетя Шефчик и дядя Варьяш в один голос радостно воскликнули:

— Глядите-ка, да это ведь Дуци! Дуци Комлош! Значит, ты жива, девочка?

Лицо зеленорубашечника исказилось в злобной гримасе, которая казалась еще злее и отвратительнее из-за падавшей на лицо мрачной тени.

— Та-ак… — довольно протянул он. — Та-ак… Значит, этот мальчик — мадмуазель Дуци. Беглянка, скрывающаяся от властей! Ну что ж, я разделаюсь с ней. Как разделаюсь со всеми, кто посмел покровительствовать этому маленькому врагу, подрывая тем самым тыл нашей страны. Ну, паршивая девчонка, собирайся! Пойдем в участок. В нилашистский дом. Там мы тебя проучим. Марш!

Он грубо схватил Дуци за руку и подтолкнул к двери.

Доктор Шербан преградил ему дорогу.

— Извините, уважаемый господин Шлампетер, — очень вежливо сказал он, — здесь произошла какая-то ошибка.

— Никакой ошибки! — завопил зеленорубашечник. — Эта девчонка обязана носить желтую звезду! Это дочь Комлоша! Вот так!

— В этом смысле здесь действительно нет никакой ошибки, — почтительно кивнул доктор Шербан и даже при этом слегка поклонился. — Это и в самом деле девочка по имени Дуци Комлош. Вы заблуждаетесь в другом. А именно в том, что будто эта девочка Дуци Комлош куда-то пойдет. И, разумеется, вы тоже никуда не пойдете.

— Еще как пойду! — вскипел зеленорубашечник. — И не вздумайте заступаться за нее! Никакой пощады! Марш, марш!

— Теофил, — сдержанно вмешался в разговор дядя Шефчик, — не кипятись. Рано или поздно, а все равно поймешь, что тебе разумнее остаться. Так не лучше ли понять это сейчас?

— Так! — вращая налитыми кровью глазами, взревел зеленорубашечник и взмахнул автоматом. — Хотел бы я знать, кто меня остановит? А? Кто?

— Мы, — очень спокойно сказал доктор Шербан.

И в это мгновение отец и дядя Шефчик схватили с двух сторон зеленорубашечника и вывернули ему руки. Глаза зеленорубашечника вылезли из орбит, но он все еще сжимал в руке автомат. Габи подскочил к нему сзади и впился зубами в руку. Зеленорубашечник взвыл от боли и выпустил автомат, который и грохнулся на бетонный пол.

— Вот так-то оно лучше, — произнес доктор Шербан. — Я же сказал, что вы никуда не пойдете, а вы мне не верили. Эх, вы! Ну что ж, давайте веревку.

Веревка, еще недавно служившая спасательным средством, появилась тотчас же, а через несколько минут зеленорубашечник, связанный по рукам и ногам, лежал на полу. Доктор Шербан взглянул на него и заметил:

— Так надо было бы поступить еще 15 октября со всей вашей нилашистской бандой.

Он повернулся, вошел в склад и, ни слова не говоря, стал выносить ящики, мешки, кульки, корзины. Все с недоумением наблюдали за ним. Только Габи и Шефчик-старший подскочили к нему и стали помогать. Вскоре каморка опустела. Доктор Шербан осветил ее карманным фонарем, открыл заднюю дверь и сказал в темноту:

— Вы вне опасности, можете выходить.

Все повернулись к открытой двери. Доктор Шербан направил свет карманного фонарика на дверь. И вот в его ярком луче, щуря глаза, появились дядя Чобан и дядя Комлош.

— Андраш! Наконец-то! — обрадованно воскликнула тетя Чобан и бросилась мужу на шею.

— Папа! — не то плача, не то смеясь, взвизгнула Дуци и кинулась к дяде Комлошу.

— Старушка моя! — проворчал дядя Чобан и стиснул в объятиях жену.

— Доченька! — закричал дядя Комлош и, подхватив Дуци, поднял ее до самого потолка.

Многие радовались вместе с ними. Кое-кто растроганно крякал, кое-кто смахивал набежавшую слезу. Зеленорубашечник не проронил ни звука. Лежа на бетонном полу, он с ненавистью смотрел на ликующих людей. Доктор Шербан подошел к нему:

— А вам на некоторое время придется занять их место. Надеюсь, возражений не будет?

Зеленорубашечник молчал. Подождав с минуту, доктор Шербан изрек:

— Молчание — знак согласия. Прошу вас следовать за мной.

Габи подхватил зеленорубашечника за одну ногу, Денеш за другую, Шефчик-старший за голову, Дюрика за ухо. И они потащили волоком Теофила Шлампетера в бывший тайник, где и бросили его на соломенный матрац.

— Здесь вам никто не будет мешать, — сказал доктор Шербан зеленорубашечнику. — У вас будет достаточно времени подумать о тех подлостях, которые вы совершили. Ну, пошли, ребята!

Дверь за ними закрылась. Зеленорубашечник остался один.

Возвратившись, ребята и доктор увидели, что на столе горят настоящие свечи, а коптилка дяди Шефчика как бы теряется в этом ослепительном свете. Все, кроме Теребешей, столпились вокруг стола, слушая дядю Чобана, Дуци и дядю Комлоша, поочередно рассказывавших о своих приключениях. Дядя Комлош тяжело вздохнул, поглаживая остриженные волосы дочери.

— Узнать бы только что-нибудь о нашей маме…

Дуци посмотрела на него и уверенно заявила:

— Не горюй, папа, ребята ее разыщут.

И странно, эти слова Дуци ни у кого не вызвали улыбки. Наоборот, все только поддакивали. Так они и сидели при непривычно ярком свете свечей и, прислушиваясь к далекому глухому гулу, наверно, думали: «Что ж тут особенного, ребята и в самом деле ее найдут, если нужно…»

Вскоре свечи потушили, и только коптилка дяди Шефчика тускло освещала стены подвала. Покой и умиротворение вошли сюда через узкую дверцу, которую открыл доктор Шербан. Гул разрывов и орудийных выстрелов тоже стал мягче и глуше. Где-то наверху послышались громкие, отрывистые команды, но и те вскоре стихли: даже война и та перестала быть суровой в эту ночь.

На следующее утро все проснулись в хорошем настроении. Всюду слышались шутки, звонкий детский смех, добродушное ворчание дяди Чобана… Дядя Комлош, громко смеясь, возился с Дуци. И только Теребеши сидели с кислой миной, но это ничуть не омрачало радости других. Больше того, глядя на них, люди смеялись еще веселее.

За завтраком доктор Шербан сказал между прочим, что пора подумать о пополнении запасов продовольствия. Ведь не известно, сколько продлится осада и долго ли ждать освобождения. Отец предложил воспользоваться той самой лошадью, которую они видели вчера, и все расхваливал конское мясо, уверяя всех, что к обеду можно будет сварить великолепный суп. Дядя Чобан тоже доказывал, что конина замечательная штука и в Пеште уже съели уйму лошадей за время осады…

В результате утром, вооружившись топором, большими кухонными ножами и корзиной, они отправились за кониной. Во дворе их что-то поразило. Но что? Они стали осторожно озираться, подолгу прислушиваться.

— Какая необычная тишина, — вполголоса заметил дядя Шефчик.

Вот оно что! Тишина! Да, стояла действительно необыкновенная тишина. Правда, откуда-то издалека доносились отзвуки канонады, трескотня пулеметов, но все вокруг словно застыло.

Они неторопливо подошли к воротам, оставляя на свежевыпавшем снегу отчетливые следы, и выглянули на улицу. Но и там, на улице, тоже царила первозданная тишина: ничто не шелохнется. Иногда с крыши слетали снежинки и, покружившись в воздухе, мягко и так же бесшумно ложились рядом с другими. Траншея в конце улицы разверзла свою немую пасть, глядя в серое небо. Над бруствером торчал мрачный ствол брошенной пушки. Над всей округой нависла грозная, пугающая тишина. Казалось, что за этой тишиной что-то назревает, а что именно — страшное или радостное — никто не знал.

Они довольно долго стояли и, будто чего-то ожидая, прислушивались. Наконец все-таки решились идти дальше и торопливо зашагали вдоль улицы. У самой траншеи, словно специально предназначенной для них, лежала на снегу убитая лошадь. Может быть, это была та самая гнедая, которую они ночью отпугнули от ее подруги?

Времени для рассуждений не было. Дядя Шефчик сноровисто, как заправский мясник, взмахнул топором, и на снегу открылась «уличная мясная лавка».

Работали, как говорится, в поте лица: очень уж хотелось заготовить свежего мяса для всех. Вскоре разделка туши была закончена. Наполнили корзину мясом и направились домой.

— Теперь мяса нам надолго хватит, — радовался дядя Шефчик. — Но мука, жир и все остальное на исходе. Да и соли маловато…

— У Розмайеров ее сколько угодно, — не удержался Габи.

— Заявляю протест! — Господин Теребеш так и затрясся от негодования. — Все, что там есть, принадлежит не нам, а предприимчивому коммерсанту…

— Предателю, сбежавшему в Германию, — закончил дядя Шефчик. — Если это вас устроит, мы можем оставить ему расписку.

— Прошу учесть, что я ни к чему не прикасался, — произнес господин Теребеш.

— Учтем, — заверил его дядя Чобан, — и если господин Розмайер когда-либо вздумает вернуться, мы рассчитаемся с ним за все. Идемте.

Они вошли в квартиру Розмайеров. Габи было как-то странно и неприятно ходить по пустынным, хорошо знакомым комнатам. Расстрелянная пианола молчаливо стояла в углу, па полу под обвалившейся штукатуркой валялись картины и фотографии с разбитыми стеклами, открытые шкафы зияли пустотой. Все было покрыто пылью, штукатуркой, изморозью.

В кладовке нашли жир в синем большом бидоне, ящики с сахаром и муку в мешках. Взяв, сколько могли унести, они осторожно спустились с драгоценным грузом по скрипящей лестнице.

В тот самый момент, когда они вошли в подвал, в дальней его стене кто-то вышиб кирпичи, и в проломе появились темные, мрачные фигуры. Грохоча сапогами, они гортанными криками заторопили друг друга, пересекли подвал и в противоположном углу, там, где в красной рамке висела надпись: «Запасный выход», стали бить прикладами в стену. Кирпичная кладка рухнула, и темные фигуры с автоматами в руках, окутанные клубами пыли, скрылись в глубине, нервно выкрикивая: «Быстро! Быстро!» Через минуту незваные гости исчезли и в подвале воцарилась тишина.

Но обитатели подвала не шевелились, словно ожидая еще чего-то нового, еще не изведанного. И вдруг услышали на лестнице чьи-то шаги.

Дверь подвала широко распахнулась, и вошли двое в белых маскировочных халатах. На плечах у них висели автоматы, однако вид у них был такой, будто они вышли погулять. Обменявшись несколькими словами на непонятном языке, они осветили карманным фонариком подвал. Когда медленно передвигавшийся луч света упал на господина Теребеша, он вскочил и рывком поднял руки вверх. Господин Теребеш сдался! Луч фонарика, подрагивая, остановился на поднятых руках господина Теребеша. Люди в белом уставились на него, громко захохотали и повалились на стоящие рядом стулья:

— Ха-ха-ха, хо-хо-хо, ха-ха-ха!

Это было понятно каждому, на каком бы языке он ни говорил. Первым не выдержал Дюрика и осторожно захихикал. Затем прыснула от смеха Дуци. Спустя мгновение засмеялись и тетя Чобан, и Габи, и дядя Шефчик. Доктор Шербан широко улыбался, дядя Комлош хохотал до слез, Варьяши тоже хватались за бока — словом, смеялись все, смеялись весело, громко, самозабвенно, наслаждаясь давно забытым настоящим смехом. И только господин Теребеш, хмурый и недоумевающий, продолжал стоять, вскинув руки к потолку даже тогда, когда оба весельчака в белом давно исчезли в темноте «запасного выхода».

После обеда члены группы собрались на важное совещание в бывшем тайнике.

— Вот какое дело… — начал председатель. — Нам надо принять в группу новых членов.

— Кого? — послышались удивленные вопросы.

— Предлагаю… — торжественно произнес Габи, — предлагаю принять в члены группы тех двоих, в белых халатах.

— Ура! — радостно завопили ребята. — Ура! Ура!

— Погоди, Габи, — сказал Шефчик-старший. — Я, как главный секретарь, обязан сообщить новым членам о том, что их приняли в группу. А как я смогу сообщить? Я не знаю даже их имен, а адресов и подавно.

— Все равно они будут членами группы. Потому что они не простые члены, а почетные, — объяснил Габи.

— Ура! — закричали ребята.

Габи и Шефчик-старший сразу же принялись за дело и на последней странице тетради для домашних заданий написали протокол о принятии в группу двух новых почетных членов в белых маскировочных халатах.

Протокол вывесили на воротах и прикрепили ржавой кнопкой. Едва они успели закончить эту важную работу, как в воротах появились доктор Шербан, дядя Комлош, дядя Чобан, отец и дядя Шефчик.

Они прочитали протокол и тоже подписали его: пусть, мол, все знают, что двое в белом и у них пользуются почетом и уважением.

Все залюбовались закатом, вдыхая свежий, морозный воздух. Откуда-то со стороны Дуная взметнулись ввысь громадные столбы огня.

— Ужас! — тяжело вздохнул дядя Шефчик. — Какие чудовищные разрушения. Все уничтожили, звери.

— Пятьдесят, сто лет, если не больше, понадобится для того, чтобы все отстроить заново, — проворчал дядя Чобан. — Кто заставит фашистов ответить за все злодеяния? Кто поднимет из руин этот город, всю страну?

Доктор Шербан обнял Габи правой рукой, левую положил на плечо Шефчику-старшему и задумчиво поглядел на далекие сполохи пожара, отбрасывающие на его лицо красноватые тени.

— Ну что ж, если больше некому, — сказал он, согнув незаметно указательный палец правой руки и заговорщицки посмотрев на Габи, — если уж действительно, некому, то… думаю, что ребята не подведут!