Глава восьмая ОБИТАТЕЛИ КОНСПИРАТИВНОЙ КВАРТИРЫ

Денеш услышал, как кто-то вошел в подвал.

Разглядеть, конечно, ничего нельзя было, потому что коптилка — изобретение дяди Шефчика — отбрасывала лишь на стены большие черные тени, а свету давала мало. Эти тени молча покачивались, добирались до низкого потолка, заползали в мрачные углы и склонялись над спящими. Такой призрачный мир воцарился в подвале с той поры, как электрическая лампочка, несколько раз беспомощно мигнув, окончательно погасла. Вот с этого-то дня и жили они в полумраке.

В первые дни жизнь в подвале считали чем-то временным. Если же обстрел или бомбежка были очень уж сильны, то спускались вниз на полчаса или час, особенно жильцы первого этажа. Просидев на скамейках и переждав осадный шквал, они спешили обратно домой в привычную уютную постель. Так продолжалось до тех пор, пока какой-то солдат, которого загнал в подвал град бомб, не рассказал им, что в третьем доме от них произошло несчастье. Во дворе разорвалась мина и многих ранило, а двоих даже убило…

Случилось это на третий день рождества.

И тогда началось переселение.

Первыми прибыли Шефчики вместе со своим столом, а потом притащили кровати, принесли в ящиках белье, одежду, еду.

Кое-кто посмеивался над ними, но в тот же вечер ураганный огонь загнал в бомбоубежище всех остальных. Кто примостился на ящике, кто на старой раскладушке. Только Шефчики спали впятером на двух кроватях с полным комфортом.

На следующий день погас свет. Правда, позже он опять загорелся примерно на час, но после нескольких ослепительных вспышек погас окончательно. Переселение продолжалось уже при свечах. Нового старшего по дому — зеленорубашечника как раз не было, — зажав под мышкой автомат, он обычно в это время убегал из дому, якобы для того, чтобы героически сражаться с оружием в руках. Но благодаря счастливой случайности он всякий раз возвращался «с поля боя» с какой-нибудь ценной вещью: серебряным подносом, пишущей машинкой или меховой шубой. Дядя Шефчик не преминул заметить, что нынче подлинных героев награждают сразу же на поле брани, причем не серебряной медалью, а серебряным подносом…

В отсутствие старшего по дому переселение проходило, в общем-то, спокойно. Тащили кровати, столы, стулья, продукты. Рядом с мешками картошки, бобов и гороха стояли скромные кулечки с жиром, мукой и сахаром. Всю эту провизию складывали пока в одну кучу, а потом, усталые, рассаживались где придется, потому что разместить все свое добро и разместиться самим в таком беспорядке и суматохе было просто невозможно.

Когда первый приступ страха прошел, принялись спорить, сколько кому полагается отвести места. Теребеши, например, потребовали предоставить им вдвое больше места, чем другим, потому что у них большая квартира, да и платят они за нее немалые деньги. При тускло мерцающем свете свечей то и дело вспыхивали шумные споры. Они проспорили бы, пожалуй, до снятия осады Будапешта, если бы отец не попросил тишины и не предложил бы избрать вместо загулявшего зеленорубашечника другого старшего по дому, который бы и уладил наконец вопрос о размещении.

Начались новые споры: кому же быть старшим? В спорах этих не участвовал только доктор Шербан. Он спокойно сидел на пустом бидоне от жира и при свете приклеенной к стене свечи читал, не замечая, как капли воска падают ему на шляпу.

Разумеется, вопреки всем протестам Теребешей, он и стал старшим. Доктор Шербан сунул книгу в карман и согласился принять на себя этот пост. Но ему нужны были помощники. Кто же ему поможет разместить людей?

— Ребята, конечно, — предложил дядя Шефчик.

— Хорошо, пусть помогают ребята, — согласился доктор Шербан.

И размещение началось. Дело это оказалось не таким уж трудным, как думалось. С помощью ребят доктор обмерил все помещение в подвале. А между тем Шефчик-старший подошел к Габи и спросил, не сказать ли о конспиративной квартире: ведь если ее открыть, прибавится еще немного места. Габи, и сам не зная точно почему (может, только потому, чтобы не лишиться своего тайного убежища), не разрешил. По счастью, кладовка, из которой можно было попасть в конспиративную квартиру, была настолько крохотной, что доктор Шербан даже и не стал брать ее на учет как непригодную под жилье, а просто сказал, что в кладовке можно бы устроить продовольственный склад. Это было на руку ребятам, потому что мешки и ящики еще надежнее забаррикадируют вход в конспиративную квартиру.

Обмерив подвал, доктор начал размещать людей. Каждая семья получила свое место, причем не по количеству комнат, а по числу членов семьи. Такое решение крайне возмутило Теребешей, но им оставалось только ворчать.

Ребята ловко пробирались в полутьме среди громоздившихся баулов, вытянутых ног, перевернутых столов и прочих предметов, объясняли, где кому отведено место, и тут же помогали перебраться.

Тетя Чобан недолго думая пристроилась прямо па плите бывшей прачечной. Когда ей выделили место, она не пожелала слезть с плиты, заупрямилась и все твердила, что ею так не помыкали бы, если бы был дома ее муж. Доктор Шербан спокойно и терпеливо разъяснил, что на плите придется варить пищу. В конце концов тетя Чобан уступила, и теперь все уже заняли свои места, разложили вещи, поставили кровати, раскладушки или просто сдвинули два старых кресла. Словом, все устроились. На это ушло полдня. А тем временем наверху грохотали разрывы бомб, ухали орудия, строчили пулеметы.

— А теперь, пожалуй, обед пора готовить, — объявила тетя Шефчик.

Если бы она знала, какую бурю вызовет ее фраза, она скорее бы прикусила язык, чем промолвила хоть слово. Сразу всем понадобилось готовить обед, и именно сейчас, а не минутой позже. Страсти разгорелись до предела: ведь на одной плите, пусть даже большой, нельзя приготовить сразу тридцать обедов.

Спорили так громко, что заглушили даже канонаду и разрывы бомб. Тогда тетя Шефчик отыскала маму и сказала ей, что они могли бы приготовить что-нибудь сообща. Эта мысль маме понравилась. В полумраке она разыскала тетю Чобан, потом родителей Денеша, и они договорились приготовить общий обед. Мама Дюрики, услышав разговор, сказала, что и она не прочь примкнуть к ним. Ведь так гораздо легче, лучше и быстрее. Затем к коллективу присоединилась тетя Варьяш. И они, не откладывая этого дела в долгий ящик, собирались уже приступить к стряпне…

Смысл предложения тети Шефчик состоял в том, чтобы для всех обитателей подвала учредить общественную кухню: сдать все продукты в общий котел, и каждый поочередно будет готовить для всех.

— Как бы не так! — вполголоса возразила мама. — Я не стану есть стряпню Секулесне!

— Я тоже не согласна! — воспротивилась тетя Чобан. — Я одна, а вас, Шевчиков, пятеро.

— Еще чего! Готовить совместно! — ворчала тетя Варьяш. — Чтобы я сдала в общий котел свой натуральный мясной экстракт! Нет уж, спасибо!

Одним словом, у каждого нашелся повод для возражений. Одни только Теребеши сидели молча, насупившись, не обращая ни на кого внимания. Доктор Шербан, будто весь подвал единодушно одобрил идею тети Шевчик, обратился к Теребешам и спросил у них, не желают ли они принять участие в приготовлении общего обеда.

— Спасибо, мы не нуждаемся ни в чьей помощи, — пренебрежительно ответил господин Теребеш.

— Мы уж лучше отдельно от всех, — добавила Теребешне.

Эти слова не произвели бы столь сильного впечатления, если бы доктор Шербан, допустим, принялся доказывать преимущества коллективного приготовления пищи. Все споры и пререкания сразу же утихли, и все решили, что раз это плохо для Теребешей, значит хорошо для остальных. И вот уже со всех сторон жильцы подзывали ребят, просили их отнести на склад картошку, муку, жир, сухие бобы, сахар, горох. Доктор Шербан записывал каждый грамм полученных продуктов и назначил маму и тетю Шефчик главными поварихами. Потом, отделавшись, он как ни в чем не бывало вернулся на свое место, зажег свечу и углубился в чтение.

Так они обосновались в подвале, где сейчас слышалось лишь тихое посапывание спящих. Вдруг Денеш насторожился: ему показалось, будто снаружи кто-то робко и неуверенно шарит рукой, отыскивая дверь. Он приподнялся, осторожно подошел к двери, распахнул ее и выглянул в темноту.

— Кто здесь? — негромко спросил он.

Ответа не последовало, но он услышал в темноте чье-то прерывистое дыхание.

Сердце у Денеша так и ушло в пятки. «Тут что-то неладное», — решил он, невольно отступил назад и, чтобы побороть страх, еще раз переспросил:

— Здесь есть кто-нибудь?

— Тише, — прошептал хриплый, но показавшийся ему знакомым голос, — а то услышат.

— Кто там? Кто вы? — в страхе проговорил Денеш.

— Это я, — шепотом ответили из темноты. — Бела Комлош. А ты кто?

— Денеш. Здравствуйте, — разочарованно протянул Денеш: подумаешь, всего-навсего вернулся дядя Комлош, папа Дуци.

— Где тут дверь? Я страшно устал, — послышалось из темноты.

Денеш собрался было сказать, что дядя Комлош может пройти, но здесь не легко найти свободное местечко, потому что весь дом живет сейчас в подвале. Но в это мгновение с ужасом вспомнил, что в подвале бывает и зеленорубашечник Теофил Шлампетер, что дядя Комлош носит желтую звезду и пришел он сюда, наверно, тайком, сбежав от нилашистов. Вот и прячется теперь, а его ищут, и зеленорубашечник тоже ищет. Словом, захватывающие приключения рядом, их нет нужды искать: они сами идут к нему.

— Подождите, пожалуйста, дядя Комлош, — сказал он. — Входить сюда опасно… Теперь у нас старшим по дому стал зеленорубашечник, Шлампетер, и у него есть автомат.

— А я так надеялся, что смогу немного отдохнуть, — пробормотал дядя Комлош. — Но если нельзя, пойду дальше. Только скажи, как там Дуци?

— У Дуци все хорошо, не беспокойтесь. Но вы подождите, не уходите. Я сейчас вернусь.

Он незаметно юркнул в подвал и отыскал Габи, который после трудного дня крепко спал. Но Денеш уже не думал об этом, а встряхнул Габи и зашептал на ухо:

— Иди скорее. Важное дело. Очень важное.

Сон у Габи как рукой сняло. Денеш приложил палец к губам и потащил его к входной двери подвала. Там он остановился и сказал кому-то в темноту:

— Это Габи, председатель, он вам скажет.

— Здравствуй, Габи, — откликнулся невидимый в темноте незнакомец.

Габи сразу узнал голос. Он не стал спрашивать, как удалось дяде Комлошу попасть домой, и тут же понял, что у двери ему оставаться нельзя. В любую минуту может появиться зеленорубашечник с автоматом на плече и с ценным персидским ковром или бронзовой люстрой под мышкой. Если он увидит здесь дядю Комлоша, то непременно приведет сюда целую ораву своих братьев-зеленорубашечников. Габи задумался, пробормотал, что постарается что-нибудь придумать, и вдруг воскликнул:

— Есть!

— Хоть бы переждать где-нибудь час-другой, — отозвался дядя Комлош.

— Можете положиться на нас, — заверил его Габи. — «Ребята не подведут!»

И ему показалось, будто перед ним засверкала невидимая надпись: «Конспиративная квартира». Да, конспиративная квартира была словно предназначена как раз для дяди Комлоша: там у него будет прекрасный тайник, и он сможет прожить в нем сколько захочет.

Габи послал Денеша за свечкой. Достать свечу было не так- то просто, потому что свечи очень экономили. После восьми часов вечера разрешалось пользоваться изобретенной дядей Шефчиком коптилкой. Она хоть и не очень-то светила, но зато потребляла мало растительного масла. Итак, Денеш юркнул за дверь, а Габи остался с дядей Комлошем.

В непроглядной тьме дядя Комлош разговаривал с Габи, как со взрослым. Он рассказал ему, что не мог больше выносить издевательств и бежал сам не зная куда. Их охраняли немецкие часовые, заставляли рыть окопы, еды не давали, а ночью держали на морозе. Тот, кто осмеливался сказать хоть слово или косо посмотреть на часового, ночью бесследно исчезал. Он чувствовал, что если он останется там, то его ждет верная смерть: он или заболеет, или умрет, или получит пулю в затылок от немецкого часового. Поэтому он рискнул бежать, и это ему удалось. Двадцатого декабря он вернулся в Будапешт и с тех пор прячется среди развалин; есть там почти нечего, а спать тоже не пришлось, потому что он боялся, как бы его не схватили сонным. Сегодня вечером он тоже спрятался в разрушенном доме, но заявился нилашистский патруль, разыскивающий дезертиров, вот и пришлось оттуда уйти. Не зная, куда деться, он решил заглянуть домой, поспать хоть немного, а там будь что будет. Дядя Комлош долго бы еще рассказывал усталым, надтреснутым голосом, если бы не пришел Денеш со свечкой и тогда все трое вышли во двор.

Во дворе их взорам открылся грозно-величественный фейерверк. Прожекторы как громадные, обмакнутые в серебряную краску кисти, скользили по небу. Ввысь устремились трассирующие пули. А еще выше, как звезды, вспыхивали зеленые ракеты. И словно в преддверии какого-то праздника, когда зажигают гигантскую люстру, над городом вдруг засияла гроздь ослепительно-ярких шаров.

В подворотне послышался шум шагов. Габи схватил дядю Комлоша за руку и быстро затащил в дворницкую. Дядя Комлош так и стоял в темной комнате, прислонившись к холодной плите, а Габи и Денеш уткнулись носами в заклеенную цветной бумагой стеклянную дверь и зорко вглядывались в темный двор.

От ворот приближался зеленорубашечник с автоматом на плече и, согнувшись в три погибели под тяжестью рюкзака, толкал перед собой новенький, отливающий никелем дамский велосипед. Когда зеленорубашечник скрылся в подвале, Габи помахал рукой и они пошли дальше. Без всяких происшествий они добрались до поворота лестницы. Там Денеш зажег свечку, и только теперь при неровном желтом свете Габи увидел, как бледен и изнурен дядя Комлош. Лицо его, все изборожденное глубокими морщинами, заросло бородой, одежда превратилась в лохмотья. Когда они спускались по лестнице в конспиративную квартиру, он покачнулся и чуть было не упал, но в последний момент удержался. Очутившись в тайнике, он осмотрелся.

— Превосходно! — вырвалось у него.

Он сразу же растянулся на продавленном соломенном матраце, и не успел Габи сказать, что сейчас принесет ему чего-нибудь поесть, уже спал сном смертельно уставшего человека.

Габи второпях написал записку: «Дядя Комлош, рядом с вами свечка и спички. Если станет страшно в темноте, зажгите ее». Записку он положил на пол рядом с дядей Комлошем, свечку потушил, а под руку ему сунул спички. Потом в кромешной тьме они вдвоем с Денешем вылезли из тайника.

Бесшумно и незаметно они пробрались обратно в подвал и впервые порадовались, что дуговая лампа Шефчика так тускло светит. Если бы кто и заметил их появление в подвале, наверняка подумал бы, что это двигаются у входа тени, так как в полумраке нелегко было отличить человека от тени…

Этот нагонявший дремоту полумрак и доносившийся отовсюду храп всякий раз мешали зеленорубашечнику высказывать свои взгляды. Он уверял, например, что теперь опасность уже миновала. На улице, неподалеку от дома, выкопали ров, который и остановит танки. Если же, мол, русским, ценой больших потерь, все-таки и удастся добраться до рва, то на улицу уж ни один из них не ступит: это так же верно, как дважды два четыре. Чтобы жильцы дома чувствовали себя в полной безопасности, он, Теофил Шлампетер, лично станет защищать вверенное ему здание. Именно поэтому с сегодняшнего дня он будет постоянно находиться дома и надеется, что, за исключением нескольких отъявленных коммунистов, скрывающихся евреев и опасных дезертиров, все будут только рады этому.

Но шумного проявления восторга не последовало. Зеленорубашечнику пришлось удовольствоваться добрыми пожеланиями Теребешей и приглашением к ужину. «Вы, право, заслужили это скромное угощение, — говорили Теребеши. — Ведь вы целый день бескорыстно сражались за родину».

Габи, вспомнив новенький дамский велосипед и набитый доверху рюкзак, усмехнулся.

Рано утром, когда остальные еще спали или просто лежали, потому что не хотелось вылезать из-под теплого одеяла, председатель созвал заседание. Пригласили, конечно, и советника. Бомбежка и обстрел, которые на рассвете обычно утихали, снова усилились. Между прочим, в подвале сейчас было так же темно, как и ночью. Председатель открыл заседание и, взяв клятву, что все сохранят тайну, сообщил о жильце конспиративной квартиры, то есть о дяде Комлоше. Рассказывая об этом, он с тревогой поглядывал на доктора Шербана: а вдруг он перебьет и скажет, что это, мол, не детская забава. Но доктор Шербан не перебил его и ничего не сказал, а, наоборот, в знак одобрения согнул указательный палец.

Члены группы так и горели желанием действовать, хоть чем- то помочь беглецу. Дюрика заявил, что он отдаст свой завтрак дяде Комлошу. Шефчик-старший предложил свой обед, Денеш сказал, что отдаст свое одеяло, так как в конспиративной квартире очень холодно. И доктор Шербан — подумать только, сам доктор Шербан! — не только не возражал, но и одобрительно кивал головой. Он предложил от себя отнести дяде Комлошу чистую одежду, смену белья, в чем тот, очевидно, очень нуждается.

Потом доктор Шербан сказал, что вход в конспиративную квартиру — иначе говоря, окно под лестницей — необходимо заделать, чтобы никто не мог обнаружить тайника, а общаться с дядей Комлошем надо как-то иначе: ну хотя бы оторвать снизу одну из досок двери в каморку и через нее передавать продукты и одежду. Если члены группы не возражают, то он сделает это сам, ибо никто из жильцов не обратит внимания, что он возится в каморке: в конце концов, ему же доверен продовольственный склад.

Члены группы согласились, и доктор Шербан недолго думая отправился делать потайной лаз.

Остальные ребята тоже не сидели без дела: во главе с Шефчиком-старшим выбрались наружу и воздвигли из битого кирпича и черепицы целую гору перед потайным входом в конспиративную квартиру. Не успели они закончить работу, как во дворе по свежему снегу заскрипели чьи-то сапоги. Сапоги прогромыхали вниз по лестнице, потом ребята услышали глухой удар прикладом в дверь, и в подвал с винтовками наперевес ворвались три нилашиста с повязками на рукаве.

— А ну! — рявкнул вместо приветствия старший из них, и его крохотные, злые глазки скользнули по окутанному полумраком подвалу. — А ну, евреи, дезертиры и коммунисты, выходи!

Зеленорубашечник, не снимавший зеленую рубашку, черные бриджи и кованые сапоги даже на ночь, скинул с себя одеяло и вскочил.

— Баторшаг! — бойко выкрикнул он. — Кого ищете?

— Баторшаг! — последовал ответ. — Евреев, дезертиров и коммунистов. Велено вести прямо к Дунаю. Искупаем, а потом пустим несколько пуль в затылок.

— Здесь ищете? — добродушно захохотал зеленорубашечник. — Да окажись здесь хоть один из них, я бы собственноручно расправился с ним! Уж будьте уверены!

— Это твой долг, — сказал старший. — Если кого-нибудь поймаешь, дай знать. Остальное сделаем мы.

— Ну нет, я сам хочу потешиться над ними.

Старший патрульный еще раз окинул недобрым взглядом подвал и, не прощаясь, вышел во двор вместе с двумя нилашистами. Снег, словно испуганно повизгивая, заскрипел у них под сапогами.

Тем временем доктор Шербан приготовил лаз. Все необходимое ребята осторожно перетащили к дяде Комлошу, даже воды умыться ему дали. Дядя Комлош горячо поблагодарил ребят и сказал, что уже несколько месяцев не жил так по-человечески.

После ухода нилашистов жизнь в подвале вошла в свою обычную колею. В огромных, вычищенных до блеска котлах, в которых раньше кипятились рубашки и простыни, теперь варили кофе и суп. Теребеши с нетерпением ждали своей очереди у плиты — ведь они по-прежнему чурались всех и не желали общаться с простым людом. Дядя Шефчик сидел за столом л ладил коптилку. Ему хотелось усовершенствовать ее. Доктор Шербан подсел к свечке и углубился в чтение. Отец наблюдал за работой дяди Шевчика, дожидаясь, когда закипит вода. Дежурная повариха тетя Чобан обещала ему горячей воды для бритья. Вдруг отец хлопнул себя по лбу.

— Ах, черт, забыл ремень для правки бритвы! — воскликнул он. — Наверху оставил!

Габи вскочил и сказал, что сейчас же его принесет. Отец прислушался: снаружи было вроде тихо. И он разрешил. Габи вихрем взлетел по лестнице во двор, глотнул свежего воздуха, потоптался на снегу и побежал к двери своей квартиры. И вдруг в утренней тишине он услышал:

— Тсс! Тсс!

Габи осмотрелся.

Дверь у Розмайеров чуть была приоткрыта. В просвете появилась чья-то рука и поманила Габи. Не раздумывая, он подбежал к двери. Она открылась, и Габи увидел дядю Чобана. Он выглядел примерно так же, как и дядя Комлош, только на нем был не дождевик, а рваная шинель.

— Я увидел патруль и тут же выломал дверь, — сказал дядя Чобан. — Скажи-ка, братец, где моя старуха?

— Тетя Чобан жива и здорова, — успокоил его Габи, — а сейчас как раз готовит обед.

— Значит, не голодает, — обрадовался дядя Чобан, — а не скажешь, случаем, что она готовит? Уж очень я проголодался.

— Бобовую похлебку, — сообщил Габи. — Но в ней будет и немного сухой колбасы.

— Это я люблю, — прищелкнул языком дядя Чобан, а затем, уже серьезно, продолжил: — Что она скажет, если узнает, что я дезертировал? Я ведь и в самом деле сбежал. Нет никаких сил терпеть больше. Решил спрятаться, вроде бродячей собаки. Нилашистские офицеры глотают шампанское, а нам даже воды не дают. Питались дохлой кониной да еще болтовней, что выиграем войну, — тем и сыты были. А на самом же деле всем им крышка, как червям на дереве… Надеюсь, здесь никто не верит их россказням, потому что это сущая ерунда? Пропадет наш несчастный город ни за понюшку табаку. Из-за своего собственного безумства и злобы…

Дядя Чобан помолчал и после небольшой паузы добавил:

— Но не в том дело, главное, теперь уже скоро конец. И тогда я уже не буду прятаться. Останусь пока здесь. Что ты на это скажешь, Габи?

Габи рассказал, что произошло в подвале несколько минут назад и что зеленорубашечник обязательно доложит о любом дезертире.

— Да, дело дрянь, — почесал за ухом дядя Чобан. — Жалко, что все сорвалось… Н-да… Ведь пока патрули обшаривали подвал, я осмотрел корчму. Здесь можно великолепно прожить, недаром у этих Розмайеров есть и сало, и сахар, и мука… Здорово нажились на войне. Но что же мне теперь делать? Да и кто поможет?

— Ребята помогут, — уверил его Габи. — Не волнуйтесь, дядя Чобан.

Дядя Чобан взглянул на Габи и громко рассмеялся.

— У нас есть тайник, — обиженным тоном сказал Габи, — пойдемте со мной.

Потом он быстро осмотрелся и махнул рукой.

— Живей. Сейчас неопасно.

Они перебежали двор.

— Только вот… — заколебался Габи, когда они остановились под лестницей, — есть небольшая закавыка…

— Выкладывай, какая такая закавыка?

— В тайнике кое-кто уже есть.

— Вот и все? — удивился дядя Чобан. — Надеюсь, мы не станем доносить друг на друга.

Они быстро расчистили проход в конспиративную квартиру, старательно отбрасывая от подвального окна битые кирпичи, которые недавно с таким усердием таскали туда ребята.

Габи крикнул в окно дяде Комлошу, что он привел нового надежного жильца. Дядя Комлош ответил, что вдвоем-то им будет веселее. Покряхтывая и ворча, дядя Чобан спустился вниз, а Габи торопливо снова забросал окно кирпичами и со всех ног побежал за ремнем. Надо было действительно торопиться, так как опять начался обстрел и все вокруг зарокотало. Когда он вернулся в подвал, отец отругал его за задержку и, нахмурившись, заявил, что больше он никогда не разрешит ему выйти из подвала.

Габи нетерпеливо вертелся, выжидая, когда отец сменит гнев на милость. Наконец отец принялся намыливать лицо, а под мыльной пеной не очень-то рассердишься. Габи подобрался к тете Чобан и, вдыхая аромат супа, шепнул ей под большим секретом сногсшибательную новость. Тетя Чобан выпустила из рук половник, схватилась за сердце и чуть не упала. Габи не растерялся и тихо сказал ей, чтобы она никакого виду не подавала, а то вдруг зеленорубашечник догадается. В ответ на это тетя Чобан схватила половник и принялась яростно мешать суп. На радостях она так его пересолила, что во время обеда все шутили, что повариха не иначе как влюбилась.

После обеда доктор Шербан отозвал Габи в сторонку.

— Послушай, председатель, — сказал он ему, — ты очень подозрительно ведешь себя. Опять что-нибудь скрываешь?

Габи посмотрел на доктора Шербана с таким безразличным и независимым видом, какому позавидовал бы даже профессиональный разведчик. Он вскинул брови и удивленно спросил, почему его поведение кажется советнику подозрительным?

— Хм… — ухмыльнулся доктор Шербан, — может, ты объяснишь мне, почему дядя Комлош попросил две порции супа?

На лице Габи не дрогнул ни один мускул, когда он, как ни в чем не бывало ответил:

— Наверно, потому, что у него гость.

— Вот как! А ты, случаем, не знаешь, что это за гость?

— Конечно, знаю. Председатель обязан знать все. Это дядя Чобан. Он тоже сбежал. Теперь им вдвоем будет веселее… Кроме того, мы уже укрываем двух беглецов. Вот здорово!

— В конце концов мы можем стать солидным учреждением по оказанию помощи людям, — улыбнулся доктор Шербан. — Но поверь мне, Габи, даже сотни конспиративных квартир не хватило бы, если бы мы захотели спрятать всех, кого преследуют нилашисты. А теперь — живо позови сюда твоего отца и дядю Шефчика.

Так как дело принимало серьезный оборот и его нельзя было всецело предоставить группе, стали совещаться уже вчетвером. После непродолжительного разговора все четверо договорились о том, что с зеленорубашечника нельзя спускать глаз, ибо беды не миновать, если он что-нибудь заметит. Дядя Шефчик поначалу стоял на том, чтобы как можно быстрее расправиться с зеленорубашечником — иначе говоря, прикончить его. Габи очень понравилась эта мысль, но доктор Шербан убедил их, что время еще не пришло. Нилашисты будут искать своего дружка, а кроме того, придется тогда обезвредить и Теребешей.

С тех пор Габи с нетерпением ждал, когда же придет то самое время. На следующий день он созвал группу, чтобы вынести приговор зеленорубашечнику, который будет приведен в исполнение в нужное время. К сожалению, вынести приговор они не успели, потому что доктор Шербан позвал их на занятие. Видя, что осада будет продолжаться не один и не два дня, доктор решил открыть школу для членов группы. Все утро ребята провели вместе с советником, а наверху стрекотали пулеметы, гремели орудия. Самолеты на бреющем полете поливали свинцом наспех отрытые окопы. Со свистом падали вниз бомбы. Зеленорубашечники и немцы метались в бессильной ярости, собираясь уничтожить все и вся. А доктор Шербан в это время сидел возле лампы дяди Шефчика и объяснял, сколько будет трижды семь и почему «каменщик» пишется без мягкого знака.

— Да, кстати, — обернулся доктор Шербан к Габи, который был его заместителем по продовольственной части, — ты случайно не помнишь, сколько осталось на складе яиц?

— Двенадцать, — без запинки ответил Габи.

— Десять, — возразил доктор.

— Нет, двенадцать, — категорически утверждал Габи.

— Верно, — согласился доктор Шербан, — и в отчете столько же значится. Я просто хотел убедиться. Должно быть именно двенадцать, а на складе только десять. Кто-то ворует яйца.

— Это дело надо расследовать, — заявил Габи.

— Я тоже так считаю, — кивнул доктор Шербан. — С подобными вещами мириться нельзя. И без того продукты на исходе, и кто знает, сколько придется нам здесь сидеть.

— Группа готова приступить к действиям, — доложил Габи.

Договорились проследить, кто будет есть вечером яйца. Если это не даст никаких результатов, то расследование будет продолжено.

На общей кухне в тот день варили бобовую похлебку. Теребешне скривила нос при виде похлебки и, поставив на плиту сдобную лапшу, протянула елейным голоском:

— О, я готова сидеть здесь впроголодь хоть шесть лет подряд, только бы мы победили. Верно, господин Шлампетер?

— Конечно, конечно, — поддакнул зеленорубашечник, рассчитывая на лапшу.

Теребешне процедила лапшу.

— Откушайте, чем бог послал, не взыщите. — И она поставила на стол поднос. — Каждая лапшинка отдельно — это вам не какой-нибудь клейстер. Одно я вам скажу, дорогой господин Шлампетер: давно пора, чтоб пришло и наше время. Верно?

— Конечно. Как же иначе! Золотые ваши слова! — закивал зеленорубашечник и принялся за сдобную, золотисто-желтую лапшу.

Наблюдение не дало никаких результатов: в тот вечер никто не ел яйца. Поэтому решили выставить на ночь у склада охрану. Трое Шефчиков и Габи должны были через каждые два часа сменять друг друга. Доктор же заранее незаметно привязал изнутри к дверям каморки пустую банку из-под консервов. Свечи потушили, коптила лишь на столе незамысловатая лампа дяди Шефчика. Ее тусклый свет вел неравную борьбу с темнотой, которая непроницаемой пеленой окутывала стены и углы. Все спали, и только дежурный наблюдатель группы не спускал глаз с двери склада.

В полночь все обитатели подвала проснулись от громкого звяканья консервной банки и визга.

— Держите вора! Держите! — визжал Шефчик-средний.

Все вскочили на ноги. Чиркнула спичка, осветив в открытой двери каморки две фигуры: маленькую и большую. Маленькая мертвой хваткой ухватила большую за ночную рубашку, не переставая кричать:

— Вора поймал! Держите!

Кто-то зажег свечку. В колеблющемся свете стоял господин Теребеш в ночной рубашке и держал в руке кусок сала. Господин Теребеш заморгал и, злобно осклабясь, заявил:

— Этот воришка украл сало. Вот я его и поймал. Надо бы его взгреть хорошенько.

— Он не только вор, да еще и врун! — обиженно верещал Шефчик-средний, не выпуская из рук ночную рубашку господина Теребеша.

Ситуация в подвале складывалась явно не в пользу Шефчика-среднего. Но доктор Шербан поспешил рассказать, что Шефчик-средний охранял склад, а также добавил, по каким признакам они установили факт воровства.

— Эх, мужчины! — презрительно сказала мама. — Если бы вы спросили у меня, я сразу бы сказала, кто вор. Говорите, никто не ел яиц? Как бы не так! А у кого была на ужин лапша, замешанная на яйцах? У Теребешей! Лапша была желтой, как золото, а для этого надо разбить в нее не меньше двух яиц.

На следующее утро Теребешей изолировали от остальных и переселили в маленький закуток, рядом с входной дверью. И сделали это не в наказание, а по двум причинам: во-первых, никто не хотел жить рядом с этими подленькими людишками, ну, а во-вторых, все боялись очередной кражи, потому что запасы продуктов катастрофически таяли. Теребеши с высокомерным видом отправились в свой закуток, но немного погодя господин Теребеш вернулся обратно в подвал и униженно прошептал доктору Шербану на ухо:

— Прошу, пожалейте нас. Мы там с голоду помрем. У нас не осталось никакой еды.

Доктор Шербан, разумеется, не мог допустить, чтобы кто- нибудь умер с голоду. Он переговорил с поварихами, и они согласились поставить Теребешей на общее довольствие, но за это они должны рубить дрова и мыть посуду. О принятом решении сообщили Теребешам, но они надменно отвергли предложение. Однако в полдень, когда в подвале распространился аппетитный запах бобовой похлебки с салом, господин Теребеш прошмыгнул в подвал и попросил тарелку похлебки, пообещав после обеда нарубить дров на два дня. Только умолял не выдавать его жене, не говорить ей о его капитуляции, ибо она никогда не простит ему этой унизительной работы.

Господин Теребеш получил свою порцию похлебки и, отойдя в темный угол, принялся с жадностью есть.

Спустя несколько минут пришла из закутка Теребешне. Не заметив своего мужа, она заискивающе спросила у тети Чобан, не нужно ли помыть посуду: дело, мол, в том, что она очень любит мыть посуду. Только просила об одном: не выдавать ее мужу, не говорить о ее капитуляции, так как он происходит из древнего рода рыцарей Траутманн-Теребешей и никогда не простил бы ей эту унизительную работу.

Все молча наблюдали, как Теребеши уплетают бобовую похлебку с салом.

Вдруг где-то совсем рядом, во дворе, и, может, даже у самой двери подвала, резко застрочил пулемет. Затем с треском разорвалось несколько мин — и началось! Подвал гудел, сотрясаясь от взрывов, и крохотное пламя коптилки дяди Шефчика лихорадочно металось из стороны в сторону.

Заплакал Дюрика.

Побледнел зеленорубашечник.

Теребеш, сопя, осмотрелся и довольным тоном насытившегося человека изрек:

— Ну, право же, не надо пугаться. Главное — сохранять спокойствие. Берите пример с меня: я никогда и ни при каких обстоятельствах не теряю голову.

И чрезмерно довольный собой, выскреб со дна тарелки остатки бобовой похлебки.