"Свинцовый ливень Восточного фронта" - читать интересную книгу автора (Кунов Карл фон)

Глава 14 Командир полка

Август 1944 года был пагубным для немецких вооруженных сил на западе. Мало того, что группа армий Г потеряла более чем треть своих сил и отступила на триста миль к Вогезам, но и группа армий Б, к северу и востоку, понесла потери в 10 000 убитыми и примерно 50 000 взятыми в плен и потеряла большинство своего тяжелого вооружения в Фалезском котле. Этот массивный разгром вынудил их уйти к водным преградам Нижних Стран на севере, Западному Валу (называемому Союзниками «Линией Зигфрида») в центре и Вогезам на юге. К сентябрю группа армий Г контролировала 1-ю армию, состоявшую в значительной степени из частей, которые были выведены из Нормандии, и девятнадцатую армию, состоявшую главным образом из восстановленных частей, отозванных с юга Франции.

В конце сентября 1944 года американские 7-я и 3-я армии соединились, сформировав непрерывный фронт от швейцарской границы к югу от Бельфора и до Ла-Манша. Седьмая армия приняла от 3-й армии XV корпус с тремя дивизиями, чтобы удвоить свою боевую мощь, ранее представленную только ее VI корпусом. Менее чем через два месяца после высадок операции «Драгун» американская 7-я и французская 1-я армии — теперь называемые в целом шестой группой армий — достигли предгорий Вогез, где немцы были настроены стоять, по крайней мере, до весны 1945 года.

Хотя различные элементы группы армий Г действительно сильно пострадали, они теперь имели преимущество на местности и в погоде. Коммуникации (то есть поставки) шестой группы армий шли лишь по единственной железнодорожной ветке до Марселя, и у нее начинали быстро заканчиваться все припасы. Немцы, с другой стороны, были на пороге Рейха, ближе, чем когда-либо, к немецкой промышленности — которая, несмотря на стратегическую бомбардировку Союзников, фактически увеличила свое производство за остаток 1944 года. Хотя Люфтваффе продолжали быть фактически беспомощными на поле боя, все более и более плохая погода также разбивала попытки XII тактического авиационного командования поддерживать маневр войск Союзников. С 15 октября 1944 года до 15 января 1945 года было только двадцать три дня с летной погодой, и небольшое количество доступных истребителей-бомбардировщиков Р-47 «Тандерболт» (никогда не превышавшее семидесяти) использовалось всецело против целей в глубоком тылу противника, а не на линии фронта.

Узкие, продуваемые, легко блокируемые горные дороги, уже неприветливые для танков, становились все более и более непрактичными для использования, по мере того как их заполняла грязь, а затем снежная слякоть. Преимущество Союзников в подвижности перестало бы существовать на крутых и скользких пиках, скалах и расщелинах Вогез.

Во вторую неделю августа 1944 года проходила разведка для строительства оборонительных сооружений, разработанных, чтобы увеличить уже высокие оборонительные возможности Вогез. Фактические строительные работы, выполняемые эльзасскими и немецкими членами Reichsarbeitsdienst, немецкими солдатами и пленными русскими, перешедшими на сторону немцев, начались 1 сентября. Хотя укрепления не были полностью закончены, были устроены многочисленные пояса из траншей, усиленных толстыми заграждениями из колючей проволоки, соединявшими опорные пункты с перекрытиями от навесного огня. Обширные минные поля, противотанковые препятствия и дорожные заграждения дополнили эти оборонительные сооружения. Пока американцы и французы становились жертвой самой суровой зимы в Вогезах в двадцатом веке на то время, многие из оборонявшихся немцев наслаждались относительным комфортом и защитой укрытых оборонительных бастионов.

В целом, Карл фон Кунов и его «земляки» из 308-го гренадерского полка могли рассчитывать на борьбу в намного более выгодной обстановке в Вогезах, чем где бы то ни было еще в течение многих лет. Ни один нападавший еще не преуспел в том, чтобы прорваться через эту плотно засаженную лесом горную цепь. Римляне, гунны, шведы, франки и германцы — все пробовали это за два тысячелетия известной истории, и никому это не удалось. Следующие несколько месяцев американцы и французы пытались пробить оборону немцев в немногих проходимых участках, а немецкие оборонявшиеся упорно пытались их удержать: потому, что за спиной группы армий Г лежала лишь легко пересекаемая эльзасская равнина, а за ней — река Рейн.

Здесь, в густых лесах казавшихся непроходимыми Вогез, превосходство Союзников в численности и материальной части исчезло бы и было бы заменено совсем другими факторами. Вот что пишет Герхард Грёзер, летописец 198-й пехотной дивизии:

В середине октября 1944 года ОКВ издал Приказ Фюрера, исходивший непосредственно от Гитлера, который предписывал оборонять Вогезы до последнего солдата.

Так как подполковнику Гюмбелю надо было принимать командование «дивизионной группой», или временной дивизией, которой мы были впоследствии переданы, командование полком было передано мне. Это было честью, которую я, вероятно, не удостоился бы, если бы мой старший и благородный коллега, д-р Майер, не пересекал Атлантику как раненый военнопленный.

Как командир полка, я все еще принимал прямое участие в сражении пехоты. Пока мы продвигались на северо-запад через лесистые холмы к северу от Рамоншампа, чтобы соединиться с другой частью, я заметил солдата, который стоял в кустарниках передо мной, нацеливая свое оружие на меня. Я немедленно выпустил весь магазин в его сторону. С еще одним прыжком я стоял рядом с ним. Он был очень молодым офицером, не алжирцем или марокканцем, а белокурым французом. Я попал ему в бедро, близко к его торсу, и я сразу понял, что любая помощь прибудет слишком поздно. Он все же сумел попросить у меня его шприц с морфием, который содержал каждый американский — и, соответственно, французский — комплект первой помощи. Я остался с ним на несколько мгновений, пытаясь подбодрить его, но затем мне нужно было идти дальше. За более чем четыре года войны наши души зачерствели, хотя без этой защиты мы, вероятно, не смогли бы столько перенести!

Чем больше мы углублялись в густой лес, тем более рассредоточенными становились наши порядки, потому что мы должны были хоть как-то охранять свой западный фланг. Все же в конце концов я сдался. У нас также было неприятное ощущение, что алжирцы или марокканцы уже обошли нас с севера и что мы сражались всего лишь с боковым охранением. К вечеру это чувство стало чрезвычайно неприятной действительностью.

Таким образом, оказалось невозможно продвигаться далее. Мне также казалось чрезвычайно опасным оставлять мою тонкую линию обороны в этом густом лесу на ночь.

Мой адъютант и я заметили на закате, насколько умным и опасным был наш противник. Некоторое время стояла гробовая тишина, и мы быстро обменялись мыслями, стоя на поляне. Внезапно прогремел выстрел, и посыльный, который шел с нами, замер на секунду и упал на землю. На мой довольно испуганный вопрос: «Фиеж, в чем дело?» он ответил четко и ясно: «Я мертв, герр майор». Несколько секунд спустя так и стало. Можно было продвигаться только с крайней осторожностью. Товарищи отнесли мертвого назад, как обычно, завернутым в его плащ-палатку. За время долгой войны я многое повидал, но посыльный, докладывающий о свой собственной смерти, был одним из наиболее жутких случаев.

Незадолго до наступления полной темноты я приказал отступить и держать только заставы на открытых холмах вне лесов, на севере и северо-западе.

Патруль подтвердил наши сомнения с конца дня. Противник фактически окружил нас. В Рамоншампе, приблизительно в пятистах-тысяче метров к югу от нас в долине, горело несколько домов. Можно было ясно слышать шум работы двигателей и голоса людей в ночи. Мы были окружены.

Вернувшись к своему командному пункту, я услышал скрежет лопат в темноте. Спросив, что они здесь делают, копавшие ответили: «Мы роем дыру для Фиежа!» Выжатый и подавленный, я более не мог себя контролировать, и я проорал: «Это не дыра, идиоты, это — могила!» Сразу же я пожалел о своей вспышке, так как бедные парни были, по крайней мере, столь же подавлены и выжаты, как и я. Их непочтительное выражение было только своего рода прикрытием для их напряжения.

Этот ночной эпизод всегда был одним из наиболее глубоких впечатлений, которые у меня остались от войны.

Несколько лет назад, когда я приезжал снова в Ле Тилло, я не смог точно найти, где был мой командный пункт над Рамоншампом. Мертвый, которого мы там похоронили, был повторно предан земле в другом месте в Эльзасе задолго до моего возвращения.

После моего возвращения мой тогдашний адъютант, обер-лейтенант Альберт, сообщил, что мы потеряли телефонную связь с оперативным соединением, но я ожидал этого так или иначе. Это — одна из проблем окружения.

К счастью, мы располагались высоко на холмах и были в состоянии поддерживать радиосвязь. Я попросил разрешения командующего 338-й пехотной дивизии, которой была придана группа Гюмбеля, вернуть полк в Ле Тилло. Мне разрешили так поступить, но с оговоркой, что я мог отвести левое крыло, но должен был оставить правое на его текущих позициях. В действительности это означало бы, что половина полка должна была остаться окруженной противником. После этого дивизия более не отвечала на радиосообщения. Здесь я хотел бы процитировать часто упоминаемого герра Грёзера, известного написанием истории нашей дивизии:

Так и было. Первым делом я устроил нечто вроде «военного совета» со своими офицерами. Единогласно мы решили, что только сейчас, в темноте, у нас остается последний шанс ускользнуть из этой западни, так что я приказал отступать вопреки приказу командующего дивизии. Позже я узнал, что я сделал именно то, на что они тайно надеялись и ожидали, что я сделаю.

Так как мы не могли использовать дороги, мы вынуждены были бросить часть машин, но мы взяли все оружие и лошадей и вернули их в сохранности в Ле Тилло. Мы избегали любого ненужного шума. Не было позволено никаких разговоров. Мы совершили марш в длинной колонне через кустарник, пока мы не достигли шоссе № 66, которое было свободным от противника, за исключением города. От входа в город мы вскоре услышали несколько робкий вопрос: «Стойте, кто там?» Мой ответ «Grossjohann, 308!» сопровождался громким и ясным «слава богу, Grandjean, что вы вернулись!».

Как выяснилось, подполковник Гюмбель не мог позволить мне прорываться. Он был в определенной степени связан директивами 338-й пехотной дивизии. Теперь его облегчение и радость были огромны. Это иллюстрирует специфическое явление, которое, как я считаю, было распространено в немецкой армии в это время.

Много раз до и после того я обнаруживал, что старшие офицеры — на уровне дивизии и выше — изменяли четкие приказы или были вынуждены широко их трактовать. Это происходило от того, что, в то время как хорошие новости — такие, как успех нашего наступления тем утром, — немедленно передавались с большими фанфарами в вышестоящий штаб, менее ободряющая информация — к примеру, запросы на отступление — встречались с чистой истерией. Следовательно, генералы обычно оставляли малозначительным офицерам низкого уровня, к примеру, командирам полков, необходимость принимать действительно важные решения на месте. Любой командующий, кто до сих пор этого не понял и кто буквально интерпретировал полученные приказы, был безнадежен.

Так, в этом случае, на брифинге утром, командующий 338-й пехотной дивизии узнает, что 308-й гренадерский полк отступил из Ле Тилло. Это был бы свершившийся факт. Он, в свою очередь, передал бы это в штаб IV полевого корпуса Люфтваффе, откуда сведения дойдут до девятнадцатой армии и, наконец, группы армий Г, все как часть обычной оперативной сводки… и они ничего не смогут с этим поделать. Но если бы командующий 338-й запросил разрешения на отступление, настал бы ад.

Таким образом, майор, который перед лицом тяжелого сопротивления противника вывел бы свою часть с их позиций, в худшем случае удостоился бы выговора. Но генералы подлежали понижению в должности и снятию с постов только за то, что просят отхода. Насколько я знаю, это никогда не случалось с тридцатитрехлетним майором!

Как ожидалось, ничто не случилось, и к лучшему. Мой полковник был счастлив, командующий 338-й пехотной дивизии был доволен, а так как начальник штаба IV полевого корпуса Люфтваффе был близким другом моего полковника, он также был удовлетворен.

Как позже стало очевидным, оборона Ле Тилло, подхода к тоннелю Бисан, была теперь обеспечена на многие недели. Сегодня тоннель больше не существует. В 1945 году он был взорван. Теперь там широкая дорога через перевал.

Вместе с несколькими другими частями, включая 40-й пулеметный батальон, мы сформировали легкий, но, как мы вскоре поняли, довольно сильный фронт против наших алжирских «друзей». Меня назвали командующим немецких сил, оборонявших Ле Тилло. Грёзер хорошо объясняет ситуацию:

Говоря об успешной обороне Ле Тилло, я считаю, что 308-й гренадерский полк внес значительный, возможно даже решающий, вклад в ее успех. Что касается возвращения перевала Менил, нужно отметить следующее: перевал Менил, на высоте 621 метр, расположен к северо-востоку от одноименного небольшого городка, на дороге Ле Тилло — Корнимон. В сражении была взята не эта, проходящая через перевал дорога, а высоты над ней. В общем контексте это было, конечно, не особо важное достижение, но оно было упомянуто в сообщении ежедневной газеты Вермахта, с упоминанием имен и так далее. Я был лично удостоен письма от командующего дивизии. Мы стали весьма скромными, как я сказал ранее, поскольку каждый, даже самый скромный, успех использовался, чтобы заставить сводку новостей Вермахта вызывать меньше беспокойства, избежать вспышки безумия верховного главнокомандующего.

Недавно я запрашивал копию соответствующего сообщения армейской газеты в Германском Федеральном Архиве в Корнелимюнстере, но оно оказалось там недоступным. Поэтому у меня есть только статья газеты нашей девятнадцатой армии об обороне перевала Менил, написанная в несколько претенциозном стиле роты пропаганды девятнадцатой армии. Единственное истинное утверждение в ней — то, что я и мой адъютант были ранены артиллерийским огнем. Из моей головы вытащили несколько маленьких осколков, несколько других были удалены годы спустя.

Дни в Ле Тилло были весьма приятными. Моя резиденция как командующего была в гостинице в центре города, но мой настоящий командный пункт был расположен в западном конце города, рядом с шоссе № 66. Оба здания на момент написания этих строк сохранились без всякого изменения. Маленькая стена, на которой застряло штурмовое орудие, бывшее временно под моим командованием, в 1976 году все еще несла следы попыток машины слезть с нее.

Основным оружием, обеспечившим успех нашей обороны, была спаренная 20-мм автоматическая пушка 40-го пулеметного батальона. Городок Ле Тилло располагается в долине. Для каждой попытки наступления к нему противник должен был спуститься вниз с высот напротив, которые, к счастью, были покрыты лишь низким кустарником. Когда две спаренные зенитные пушки открывали огонь своими разрывными снарядами против очевидного нападения, боевой дух нападавших быстро исчезал!

Мое присутствие на главной полосе обороны было почти всегда необходимо, потому что артиллерийский обстрел по обе стороны главной дороги часто вызывал панику у молодых солдат этого отдельного подразделения автоматического оружия. Они выпрыгивали из своих стрелковых ячеек и искали укрытия в дальних домах позади города. Каждый раз они несли особенно высокие потери, потому что французская артиллерия стреляла долго и по большим площадям. Прискорбно, унтер-офицеры этой части, которая обычно не принадлежала нашему полку, не были особыми героями. Сильное командование, необходимое в сражении, не было у них в достатке. Однако алжирцы сражались против нас без всякого успеха до того дня, когда нас сменили.

Кроме ответственности за оборону города, как командующий я также чувствовал определенную ответственность за французское гражданское население, у которого, понятно, не было более горячего желания, чем видеть, как мы исчезаем в восточном направлении позади гребня Вогез.

Мэр Ле Тилло, чье имя — Шарль Кунэ — случайно напоминало мое, был разумным партнером в любых переговорах об официальных вопросах. Не было никакого языкового барьера, тем более что мой адъютант, бывший главным дилером в Баден-Баденском казино, говорил на превосходном французском языке.

После войны издательством «Пабель» была выпущена небольшая книга, названная «Последняя битва в Вогезах». Автор, В. Борхер, упоминал усилия моих сменщиков в Ле Тилло в эвакуации гражданского населения. Наши сменщики были из 269-й пехотной дивизии под командованием генерал-лейтенанта Ганса Вагнера (Ia был майор Швутке). Неоднократно во время последующей борьбы в Эльзасе я служил под начальством Вагнера — непосредственно и как командующий приданной части. История, которую он мне рассказал, иллюстрирует климат командования во время сражений в Вогезах.

К тому времени, когда Вагнер решил эвакуировать город, наша девятнадцатая армия перешла под командование группы армий «Оберрейн»… которой лично командовал рейхсфюрер СС Генрих Гиммлер. В своих усилиях по спасению гражданского населения в окрестностях Ле Тилло и Вагнер, и Швутке следовали неофициальным правилам. Запросив у генерала авиации Эриха Петерсена, командующего IV полевого корпуса Люфтваффе, разрешения вступить в контакт с французскими войсками относительно эвакуации гражданского населения, Вагнер получил типичный ответ. «Я не могу и не должен дать свое одобрение, Вагнер», — кричал Петерсен. — «Мой Бог, разве вы не понимаете? Я должен буду представить письменный отчет Гиммлеру, если я сделаю это. Вы знаете, что это означает?»

В таких вопросах солдаты на линии фронта должны были действовать на свой страх и риск. Гиммлер сидел в своем штабе в Триберге. Почему нужно было подсовывать ему под нос то, что кто-то намеревался сделать на несколько сотен километров далее на запад, а именно выполнить простой гуманный поступок — защитить подвергаемых опасности гражданских лиц? История моей дивизии говорит, что немедленно после принятия мною моих обязанностей командующего, не спрашивая никого, я послал французскую медсестру на велосипеде, чтобы она обратилась к французскому командующему наших алжирских противников с просьбой прекратить огонь на определенное время так, чтобы можно было доставить бакалею. На это время мы предложили воздерживаться от любой враждебной деятельности. Я также предложил передать обитателей приюта и дома престарелых на главной улице. Добрая медсестра выполнила ее обязанности по своему обычаю и возвратилась с положительным ответом, как и ожидалось. Соблюдались интервалы прекращения огня, и все военные действия останавливались. Я уверен, что французы также придерживались соглашений по этому пункту, но мне отказали в транспорте для детей и пожилых, включая медперсонал. Я не мог допустить появления французов с колонной грузовиков, потому что слухи об этом могли добраться до Триберга.

После принятия командования в районе генерал-лейтенант Вагнер решил пойти еще дальше. Господин Grosjean, мэр, оказал ему полную поддержку, и все стороны согласились придерживаться максимальной секретности. Эвакуация населения Ле Тилло проходила туманной ночью, не в область позади немецких войск, как я предлагал, но более логично, в сторону французов.

Точно тридцать лет спустя, сначала в 1974 году, а во второй раз в 1976 году, я, вместе со своей семьей, навещал мэра Ле Тилло. Оба раза мы были приняты в очень дружественной манере. В 1980 году старый джентльмен умер на восемьдесят седьмом году жизни. Я посчитал больше чем жест чистой любезности то, что его семья отправила мне известие о его смерти.

Значительное большинство французов совершенно точно не могли жаловаться на поведение немецких солдат в их стране. Нельзя было обвинять Вермахт в действиях определенных партийных организаций — настоятельно поддержанных десятками тысяч коллаборационистов. Все же после 1945 года французы проигнорировали не только это, но также и тот факт, что это не мы объявили им войну в 1939 году, а они нам. Весной 1945 года и позднее жители определенных коммун в Баден-Вюртемберге были бы очень довольны, если бы они получали такое большое понимание и добрую волю от некоторых французских командующих, как, например, жители Ле Тилло получали от нас осенью 1944 года.

В Ле Тилло нам сообщили в новостях, что генерал-фельдмаршал Эрвин Роммель умер от серьезных ранений, которые он перенес, попав под штурмовку в Нормандии прошедшим летом. Реальные обстоятельства стали известны только после войны. Это газетное сообщение было под стать угнетающей обстановке тех дней и недель.

Роммель был необычайно храбрым командующим, полным неожиданностей и целеустремленности. Учитывая особые условия театра операций в Африке, он понял, как превзойти в маневрировании явно методичных и весьма неизобретательных британских генералов. В своих военных предприятиях, так же как и в своей личной жизни, он всегда был очень удачлив. Все же даже он был не в состоянии предотвратить вторжение Союзников на Атлантическом побережье.

У Роммеля тем не менее были свои недостатки, и многие из нас не разделяли тот культ, который возник вокруг него. Он был невнимателен не только к себе, будучи довольно опрометчивым на поле боя, но также и к своим подчиненным. Без всяких сомнений, он даже был известен за то, что приписывал себе успехи своих подчиненных — мало вещей вызывают еще меньшую симпатию подчиненных своему командиру, чем это. Во время кампании 1940 года во Франции его 7-я легкая дивизия понесла самые высокие потери из всех дивизий, участвовавших в западной кампании, включая пехотные дивизии! Ввиду некоторых из этих особенностей было трудно рассматривать его как человека, достойного симпатии.

Его реактивный взлет от полковника до генерал-фельдмаршала — менее чем за три года! — был результатом не только неустанного посвящения его войск и его самого, но также и мудро проработанной программы саморекламы. Совершенно точно не было случайным то, что он назначил нескольких видных членов Министерства пропаганды на должности офицеров (запаса) его дивизии во Франции и позже в Африканском корпусе.

Как человек, Роммель был во многом типичным швабцем, демонстрируя широкий спектр положительных и отрицательных культурных особенностей, который их отличает. Совершенно не без причины у Роммеля было больше врагов, чем друзей, и многие завидовали «любимому генералу Фюрера». Итак, когда для него встал вопрос жизни и смерти, рядом с ним не оказалось друзей. Пять генералов на суде чести высказались против него.

Несмотря на свои недостатки, Роммель был, однако, абсолютно исключительным полевым командиром. Новости о его смерти тогда были очень плохи для нас, так же как и многие другие дурные вести.

Начиная с ноября, почти через шесть недель, мой полк был выведен из Ле Тилло и переподчинен командованию 198-й пехотной дивизии. Мне сообщили, что командующий IV корпуса Люфтваффе, который был моим начальником за время обороны в Ле Тилло, хотел, чтобы я выписался лично, прежде чем покинуть его командование. До штаба корпуса я добрался уже за полночь, после нашей смены. Мне сказали, что генерал заснул, но он хотел, чтобы его разбудили, как только я приеду. Вскоре после того он показался полностью одетым в его форму Люфтваффе, а не в халате, как я ожидал. В течение почти пятнадцати минут генерал авиации Петерсен разговаривал со мной и выражал свою оценку нашей стойкой обороне в Ле Тилло. Он также распорядился, чтобы я получил несколько сотен комплектов фронтового сухого пайка, который очень ценился, для солдат моего полка.

Наш новый сектор был в Форе де Шамп, к юго-западу от Сен Ди. Наша задача состояла в том, чтобы не дать американцам доступ к узлу дорог в Корси. В районе соседнего маленького городка Ванемон были очень тяжелые сражения с японцами, которые упорно атаковали снова и снова. Наши ландсеры были весьма потрясены.

«Японцы — наши союзники, не так ли? — спрашивали они. — Они тоже теперь сражаются против нас?»

В узкой долине немецкие части окружили батальон, который прибыл из Техаса. Гавайским японцам 442-го пехотного полка приказали вытащить их оттуда любой ценой. Для американцев это был плохой бизнес! Чтобы вытащить примерно триста техасцев, приблизительно восемьсот японцев были убиты или ранены. Статья об этом сражении, в котором главным образом была задействована наша дивизия, была напечатана в «Ридерс Дайджесте» в 1960 году[39].