"Трудная позиция" - читать интересную книгу автора (Рыбин Анатолий Гаврилович)

20

Генерал Забелин появился в дивизионе вскоре после утреннего осмотра курсантов и, нигде не задерживаясь, поднялся на четвертый этаж в кабинет командира.

— Ну что тут у вас произошло вчера вечером? — спросил он, желая узнать о заседании бюро подробно.

Вашенцев такого, вопроса не ждал. Он думал все эти дни, что генерал вызовет его к себе и скажет с упреком: «Эх, майор, майор, что же вы подвели меня с педсоветом-то?» Но почему-то не вызвал и не сказал. Он словно забыл и о рапорте Красикова, и о педсовете.

— Значит, подготовиться решили? — Забелин медленно и задумчиво постучал по столу своими тяжелыми пальцами. — Что же, правильно. Поговорить вам, товарищи, нужно серьезно.

— Очень серьезно, — торопливо вставил Вашенцев. — Только я сомневаюсь, товарищ генерал, будет ли толк из этого разговора.

— Поживем — увидим.

— А я уже вижу, товарищ генерал. Раньше Крупенин еще переживал как-то, пытался вроде понять ошибку, А теперь опять все пошло по-старому. Что бы я ни говорил — как горох об стенку. А тут еще орден подоспел.

— Ну, это вы зря. — Забелин строго посмотрел на Вашенцева. — Орден орденом, а служба службою. Орден — не охранная грамота.

— Да я-то знаю. А вот секретарь парткома вчера даже не упрекнул Крупенина ни разу, как будто не о нем речь шла.

Забелин и сам уже догадывался, зачем приходил на бюро полковник Осадчий, но заводить сейчас разговор о нем с майором Вашенцевым не стал, а внушительно посоветовал:

— Не забывайте только, что за дивизион в ответе прежде всего командир. И вы тут без оглядок, пожалуйста, Олег Викторович. Понимаете?

— Понимаю, товарищ генерал. У меня есть еще один вопрос к вам. Разрешите?

— Какой же?

— Нельзя ли Крупенина перевести на другую должность, куда-нибудь поближе к технике? Любит он ее и пусть занимается. Может, пользу даст.

Забелин поднял голову, неторопливо спросил:

— А как он сам на это смотрит?

— Не говорил я еще с ним, — ответил Вашенцев.

— Поговорите. Если будет желание, подумаем. А теперь вот что... — Забелин отвернул край шинельного рукава и посмотрел на часы. — Я сейчас уеду в штаб округа на учебные сборы, пробуду там, вероятно, дней пять-шесть. Смотрите тут, чтобы никакой самодеятельности. План есть план. А что касается Красикова... Я говорил с ним. Просит не отчислять.

— Это Крупенин его так настроил.

— Возможно. Но вы не выпускайте Красикова из виду, Олег Викторович. И, если что заметите, принимайте меры немедленно. А педсовет мы соберем, не беспокойтесь.

Вашенцев слушал генерала внимательно. Слушал и думал, что зря он, пожалуй, сентиментальничал вчера с Осадчим. Нужно было все-таки заставить Крупенина объясниться и дать почувствовать, что отвечать за собственную беспечность ему придется непременно. «Ну ничего, — успокоил себя Вашенцев. — Наперед умнее буду».

Вскоре после ухода генерала майор отправился в третью батарею. Курсанты в это время завтракали в столовой. Казарма с длинными, строгими рядами одинаковых коек показалась Вашенцеву настороженной, неуютной. В распахнутые форточки врывался свежий морозный воздух и настойчиво растекался по дощатому полу.

— Закройте! — приказал Вашенцев дневальному. Пока тот выполнял приказание, появился Крупенин, доложил, что в батарее спокойно, никаких происшествий не произошло.

— Очень спокойно, — проворчал Вашенцев. — Больше некуда.

Для начала он походил с Крупениным по казарме, придирчиво осмотрел, как заправлены койки. Из некоторых тумбочек вытащил лишние вещи, листы бумаги с какими-то замысловатыми фигурами. Возмущенно вздохнул:

— Опять ребусы?

Он вспомнил: когда-то Крупенин уверял его, что шарады и ребусы — хлеб ракетчиков, просил далее включить их в план самостоятельных курсантских занятий. Лотом курсанты его батареи стали приходить с ребусами в учебные классы. И Вашенцеву пришлось срочно наводить порядок. А теперь вот ребусы в тумбочках...

— Ох, Крупенин, Крупенин, и когда вы повзрослеете?

Войдя в канцелярию, Вашенцев прямо в шапке уселся за стол и, заметив конверт, на котором было написано: «Варваре Сергеевне Красиковой», сказал:

— Это правильно. Только почему вы пишете его матери? Отцу же надо.

Крупенин объяснил, что сын сейчас очень сердит на отца, и потому лучше написать матери.

— Бросьте вы... сердит, — загорелся Вашенцев. — Вот и будете разбираться: этот сердит, а этот строг. Мило-весело. Отец есть отец. Он глава семьи, хозяин в доме. Ему и пишите.

— И все-таки я написал бы матери, товарищ майор, — сказал Крупенин.

— Опять вы свое, — возмутился Вашенцев. — Эх вы, шарады-ребусы!.. Я же сказал, пишите отцу и вызывайте его сюда. Пишите сегодня же.

— Хорошо, напишу отцу, — ответил Крупенин.

— И еще вот что... Увольнительных Красикову не давать. На каникулы оставить при батарее. Ясно?

— А может, лучше не оставлять? — спросил Крупенин.

— Никаких «может». — Вашенцев поднял руку и резко опустил ее на стол, как бы сказав этим, что приказ есть приказ.

И целых полдня после этого не мог он успокоиться. Куда бы ни пошел, что бы ни делал, в голове было одно: «Ишь ведь, взял волю. «Может, не писать», «может, не оставлять». Нет уж, товарищ Крупенин, будете делать так, как прикажу я. Хватит играть в ребусы».

Повеселел Вашенцев только во второй половине дня, когда встретил возле учебного корпуса Екатерину Дмитриевну и услышал ее приятный грудной голос:

— А-а-а, Олег Викторович! Стойте, стойте! Вы это что же не заходите? Забыли нас?

— Что вы, как можно, — прижав обе ладони к груди, начал оправдываться Вашенцев. — Просто некогда. Навалились дела, неприятности. А как Надя? Не бегает еще?

— Еле удерживаю, — заговорщицки улыбнулась Екатерина Дмитриевна, но тут же согнала улыбку, сказала серьезно, как бы по секрету: — А у нас новость, Олег Викторович. Надя музыку сочинила. И похоже, приличную.

— О, это интересно! — будто ничего не зная, удивленно воскликнул Вашенцев. — Придется послушать.

— Ну вот и заходите, пожалуйста. А сейчас извините, бегу к своим «англичанам». У меня консультация. — Она кокетливо поджала ярко подкрашенные губы, слегка кивнула и скрылась в подъезде массивного каменного здания.

Надя нервничала. Ей казалось, что выдержанная в светлых лирических тонах «Степная фантазия» в конце звучала чрезмерно высоко и бравурно. Она пыталась найти что-нибудь другое, смягчающее, но всякий раз возвращалась к старому варианту.

В таком состоянии она была уже несколько часов, с того самого момента, когда обнаружила в почтовом ящике записку Бориса Крупенина. В записке было несколько слов: «Не знал я, что ты такая дерзкая. Извини». Надя чуть не задохнулась от возмущения. Выходит, не Крупенин виноват во всем, а она.

Надя сразу же вспомнила давнюю свою обиду, когда Борис заставил ее целый час проторчать на троллейбусной остановке, а сам забыл о свидании. Но тогда его задержали в управлении, приказав разбираться с Саввушкиным, и Надя не стала даже заводить разговор об этом с Борисом, когда они встретились. А в этот раз не было никаких происшествий. Просто решил человек уйти с новогоднего вечера — и ушел. И еще пишет: «Не знал я, что ты такая дерзкая», А какой же она должна быть?

Надя сунула записку в тумбочку под ноты. Ей хотелось заглушить свое беспокойство музыкой, но ничего не получалось. Как только пальцы отрывались от клавиш и звуки таяли, растекаясь по тихим комнатам, записка снова появлялась перед ее взором. И Надя никак не могла сосредоточиться на том, что играла.

Такой и застал ее Вашенцев. На этот раз он уже смелее вошел в квартиру Забелиных. Надя не удивилась его приходу. Она попросила гостя немного задержаться в прихожей:

— Одну минуточку, Олег Викторович. Я сейчас.

Торопливо поправив перед зеркалом волосы, она сменила домашнюю фланелевую кофту на белую шерстяную и только потом разрешила:

— Пожалуйста, Олег Викторович. Заходите!

Вашенцев был, как всегда, подтянут. Веселый и бодрый вид его словно говорил: «Ну вот мы и снова вдвоем, и вас это, кажется, не смущает».

— Может, снова махнем в горы? — улыбнулся он, кивнув на окно, залитое слепящей белизной степного простора.

— Если на лошадке и в тулупе, то с превеликой охотой, — в тон ему ответила Надя. Она была рада, что неожиданно и как-то сразу отрешилась от всех волнений, которые одолевали ее несколько минут назад. И теперь ей хотелось просто отдохнуть, посмеяться, побыть рядом с человеком, который не только вынес ее на руках из глухого горного ущелья, но и доверил ей тайну, не известную никому в училище. Правда, Наде было нелегко впервые в жизни скрытничать перед родителями, и она очень боялась, что не выполнит своего обещания.

— Я уже, видите, плясать могу, — похвалилась Надя, сделав что-то вроде реверанса. — А дня через два-три доктор обещает снять все запреты.

— Знаю, — сказал Вашенцев. — И про «Степную фантазию» знаю. Рад, что добились удачи. Оседлали, как говорится, Пегаса на скаку.

— Кто вам сказал? Мама?

— А вот этого я не открою, пока сам не услышу музыку, уважаемая Надежда Андреевна.

Он подошел к стулу и сел, приняв выжидательную позу.

Надя взяла несколько аккордов, но вдруг остановилась и снова повернулась к гостю.

— Только знаете что, Олег Викторович? — сказала она, неожиданно смутившись. — Не все еще у меня закончено, поэтому судите уж не очень строго. Ладно?

— Хорошо, Наденька, хорошо.

Первые, наполнившие квартиру фортепианные звуки были негромкие, но живые, бодрые, напоминающие бег лыж, легкие снежные вихри и яркий до звона блеск инея на кустарнике. Потом звуки стали громче, и в них уже словно засверкала на солнце вся необъятная степь с пологими куполами холмов и далекими силуэтами гор, до самых вершин затопленных щедрой морозной синью. И вот уже насколько хватает глаз бегут лыжники, бегут цепочкой, колоннами. И в такт, их бегу нарастает мелодия, громкая, возвышенная. Это гимн простору, зиме, солнцу, морозу...

Играла Надя с особым старанием, то склоняя над клавишами свою пышноволосую голову, то откидывая назад ее, будто перед крутыми прибоями степного ветра. Она так увлеклась исполнением, что не заметила, как Вашенцев поднялся со стула, сделал несколько шагов и остановился за ее спиной. А когда Надины руки, закончив играть, скользнули с клавиатуры на колени, он неожиданно взял ее за плечи.

— Ой, как вы меня напугали! — воскликнула Надя.

Вашенцев тихо, как бы извиняясь, сказал:

— Я же от полноты чувств. Заворожили вы меня. Понимаете?

— Да что вы, Олег Викторович? — удивилась Надя. — Так уж и заворожила?

Она хотела казаться строгой, но это у нее плохо получалось. Вероятно, потому, что после случая в горах Вашенцев стал для нее одновременно и отважным рыцарем-спасителем, и человеком, коварно обиженным какой-то очень несерьезной и, безусловно, плохой женщиной. Ей было жаль его, и она не скрывала этого.

— Вы, Наденька, настоящий Бетховен, — с серьезным видом сказал Вашенцев.

— Ох, куда вы замахнулись... — Надя недоуменно пожала плечами. — Вообще-то, Олег Викторович, я больше люблю Грига, его северные мотивы. Они мне ближе.

Но разбираться в музыкальных тонкостях Вашенцев сейчас не собирался, да и не очень понимал в них. Ему просто хотелось сказать Наде приятное, но теперь он уже чувствовал сам, что перестарался.

— Ну если не желаете быть Бетховеном, будьте Григом, а лучше всего — Надеждой Забелиной.

Надя добродушно рассмеялась.

Вашенцев подбросил Наде несколько приятных комплиментов, затем достал из кармана конверт и извлек из него фотографию дочери.

— Теперь полюбуйтесь вот этой фантазией, — не без гордости сказал Вашенцев.

Надя изумилась:

— Какая девочка, какой милый кукленок! — Она смотрела то на карточку, то на Вашенцева, примечая родственное сходство. — Это же вы, Олег Викторович. Ну как две капли воды. Надо же так...

Вашенцев тяжело вздохнул и опустил голову.

— Что с вами, Олег Викторович? — забеспокоилась Надя. — Зачем вы так? Может, еще все уладится.

— Эх, Наденька, Наденька! Ничего уже не уладится. Только вы никому об этом ни слова, — спохватившись, предупредил он. — Никому-никому...

Надя встревоженно вскинула голову. И без того крупные глаза ее увеличились, как у испуганной птицы.

— Опять тайна! Ну зачем это вам, Олег Викторович? Ну и пусть все знают. Не вы же виноваты!

— Все равно нельзя, чтобы знали. Нельзя! Люди не поймут. Они во всем обвинят меня. И тогда каждый будет показывать: вот он, который бросил жену и ребенка. А я не хочу этого. Вы понимаете, Наденька? Не хочу.

— Но вы же такой сильный, Олег Викторович, — сказала Надя. — И зачем вам гадать: кто и что о вас подумает. Да выбросьте вы все это из головы. Будьте, как всегда, жизнерадостным. Слышите?..

Он притянул ее к себе, обнял и поцеловал.

Надя попятилась к пианино и закрыла лицо ладонями.

— Уйдите, — почти шепотом сказала Надя. — Я прошу вас!..

— Извините меня. — Вашенцев виновато прижал к груди руку.

Надя, не ответив ему, подошла к окну. Близился вечер. Огромная степь с полукружьями холмов и частыми разводьями торчащей из-под снега чилиги тонула в морозном тумане.

В прихожей стукнула дверь. Пришла Екатерина Дмитриевна. Раздеваясь, она тихо позвала:

— Надюша!

— А у нас гость, — сообщила Надя, выйдя навстречу матери.

— Вижу, вижу, — сказала Екатерина Дмитриевна. — А ты, дочка, хоть чайник на плиту поставила?

— Нет, мама, забыла. Я сейчас поставлю.

— Ради бога — никаких чайников, — запротестовал Вашенцев. — К сожалению, через несколько минут я должен покинуть вас, дорогая Екатерина Дмитриевна.

— Что уж так спешно?

— Приходится. Служба. — Вашенцев вытянулся и слегка щелкнул каблуками, как перед начальством.

— Ничего, Олег Викторович, посидите, — махнула рукой хозяйка и, вынув из буфета вазу с конфетами, поставила ее на стол. — Должны же вы Надину «Фантазию» послушать.

— Уже послушал, — сказал Вашенцев.

— Так вы давно здесь?

— Н-не очень. Но...

Хозяйка укоряюще покачала головой:

— Ай! Ай! Почему же вы меня-то не предупредили? А я сижу себе, консультирую, не тороплюсь. Да, вот что, — вспомнила Екатерина Дмитриевна. — Этот самый Красиков, которого вы хотели отчислить, очень способный парнишка оказался, просто чудо.

— Ох и чудо! — с грустью вздохнул Вашенцев.

— Нет, нет, Олег Викторович, я вполне серьезно. Он показал мне сегодня тетрадь со своими песенками. Очень милые сочинения. И все в двух вариантах — на русском и на английском. И такой, знаете, перевод хороший.

— Не знаю, какой там перевод, — сказал Вашенцев, озадаченно хмурясь. — Только вы смотрите, Екатерина Дмитриевна, подведет он вас со своими сочинениями. Доверитесь, а потом только ахнете.

— Неужели? А я хотела похвалить его на педсовете. Не стоит, значит?

— Ни в коем случае. И вообще... будьте с ним построже.

— Ну хорошо, учту, — пообещала Екатерина Дмитриевна. — А все-таки жаль, очень жаль.

Надя в разговор не вмешивалась, старалась держать себя как можно непринужденнее. Но взгляды матери смущали ее. Они были слишком долгими и пристальными. Наде казалось, что матери не терпится спросить ее о чем-то, но при госте она не осмеливается. И Надя не ошиблась. Как только Вашенцев оделся и, извинившись, что задерживаться больше не может, исчез за дверью, Екатерина Дмитриевна сразу же повернулась к дочери с вопросом:

— Почему ты в шерстяной кофте? Тебе холодно?

— Нет, мама, не холодно, — сказала Надя.

— Но ты же никогда не надевала ее дома? А ну подойди ко мне!

— Ну что ты, мама?

— А почему ты нервничаешь?

— Я вовсе не нервничаю. Тебе просто кажется.

— Интересно, — покачала головой Екатерина Дмитриевна. Она, по-прежнему хмурая, взволнованная, стояла посредине комнаты и пристально следила за каждым движением дочери. — Не нравится мне, что Олег Викторович пришел в такой момент, когда ты одна. И долго он был у тебя?

Надя залилась румянцем. Ей стоило больших усилий не вспылить и не убежать от матери.

— Не у меня, а у нас.

— И долго он был... у нас?

— Не знаю, мама, к чему эти допросы. И вообще я не понимаю тебя: то Олег Викторович хороший, милый человек, совсем не похож на других, то вдруг какие-то улики. И на меня глядишь, как на преступницу. Ну в чем я виновата, если он пришел? Не могла же я не пустить его.

— А ты не обижайся, — сказала Екатерина Дмитриевна. — Олег Викторович действительно человек, благородный, культурный. Что есть, то есть — не отнимешь. Но ведь он семейный. У него ребенок, жена.

— А если бы не было жены?

— Но тогда бы... Нет, а почему ты так спрашиваешь? — Екатерина Дмитриевна снова уставилась на дочь, как будто не узнавала ее. — Ох, Надюша, Надюша!

— Все-все, не буду. Сядь и успокойся. — Надя взяла мать под, руку и потянула к столу. Екатерина Дмитриевна молча опустилась на стул.

Надя улыбнулась. Она была рада, что допрос кончился.

От Забелиных майор Вашенцев пошел обратно в дивизион. Над городком густели сумерки. Сильно морозило. В сухом, прозрачном воздухе кричали встревоженные галки. Силуэты метавшихся птиц были хорошо видны на фоне холодного, синего неба.

Проходя мимо клуба, Вашенцев услышал знакомый, негромкий, с хрипотцой голос:

— Олег Викторович! На минутку!

С крыльца библиотеки со стопкой журналов спускался полковник Осадчий. «Вот уж совсем некстати», — подумал Вашенцев.

— А я звонил вам, — сказал Осадчий. — Но в дивизионе — нет, дома — тоже нет. Хорошо, что поймал. Так это о вашей жене статья в журнале напечатана? Молодец, мужественная женщина. И дела у нее, как видно, неплохие. Хотя бы рассказали когда-нибудь. Нельзя же укрывать таланты.

Вашенцев смотрел на полковника, ничего не понимая: какая статья? В каком журнале?

— Да вы что, не читали?! — удивился Осадчий.

Вашенцев растерялся:

— Н-нет, н-не читал.

— Ну как же! Геолог Ирина Вашенцева. Она ведь?

— Да, конечно. Если геолог — она.

— А я полагал, что вы уже в курсе. Ну держите. — Осадчий протянул Вашенцеву тонкий зеленоватый журнал. — Идите читайте. Потом вернете.

— Спасибо, — машинально произнес Вашенцев и уже на ходу внимательно посмотрел на обложку журнала с изображением лесов и кранов какой-то новой большой стройки.

В своем кабинете, не раздеваясь, он торопливо отыскал статью с загадочным названием «Легенда о красивом камне», прочитал начало:

«На письменном столе лежит маленький темно-зеленый камень с множеством не тускнеющих от времени блесток. На прикрепленной к нему бумажной полоске написано: «Усть-Кин. Пойма Большой Тунгуски». Когда школьный учитель из Уссурийска нашел этот редкий образец природных отложений, Ирине было семь лет. Она по-детски радовалась волшебному цвету и блеску отцовской находки. Но шли годы, и красивый камень, подобно богатой сказочной шкатулке, все раскрывал и раскрывал перед любопытной девочкой свои драгоценные клады...»

Вашенцеву сделалось душно. Расстегнув шинель, он откинулся на спинку стула и так сидел минуту, другую с закрытыми глазами, точно дремал. У него было раздвоенное чувство: статья об Ирине радовала его и вызывала новое огорчение, от которого было неуютно и очень досадно. Вновь наклонившись над журналом, Вашенцев стал читать дальше. Статья заканчивалась словами Ирины:

«Сейчас у меня много дел. Нужно успеть за зиму исследовать все, что собрано прошедшим летом. И не только исследовать, но и сделать заключения, выводы, наметить маршруты новых поисков. А когда наступят весенние дни, я скажу, как всегда: «Здравствуйте, глухие таежные тропы!»

— Да, конечно, тайга, поиски, исследования... — Вашенцев размял папиросу, чиркнул спичкой и выдохнул большое облако синего дыма. В голову лезла терзающая мысль: «Может, все-таки нужно было разрешить Зинаиде Васильевне привезти Леночку? Должна же дочь знать своего отца. Да и скучает она, наверное: все с бабкой и с бабкой».

И Вашенцев с какой-то особенной остротой почувствовал свое одиночество.