"Трудная позиция" - читать интересную книгу автора (Рыбин Анатолий Гаврилович)

19

Прошло три дня после разговора в кабинете начальника училища, и все это время Вашенцев думал об одном: удастся ли ему пресечь безобразия в своем дивизионе или нет. Он надеялся, что генерал Забелин не будет ему препятствовать. Наоборот, скажет спасибо за восстановленный порядок. Да и с педсоветом, наверное, было бы все иначе, не вмешайся в это дело капитан Корзун. Не знал он раньше, что любезный сосед его таким чистоплюем оказаться может.

Сегодня в дивизионе на шесть часов вечера было назначено заседание партийного бюро. И на этом заседании Вашенцев решил проработать Крупенина, дать понять ему, что терпеть беспорядки он все-таки не намерен. Майора не смущало то, что вышла неприятность с рапортом Красикова. У него был другой рапорт — крупенинский, не менее, как ему казалось, легкомысленный и безответственный.

Чтобы получше присмотреться к жизни батареи, узнать перед заседанием бюро настроение курсантов, Вашенцев прямо с утра отправился в первый взвод, который занимался физической подготовкой. В новом, недавно построенном спортивном зале курсанты отрабатывали упражнения на турнике, брусьях и на других снарядах. Занятия проводил преподаватель физкультуры капитан Сазонов. Лейтенант Беленький помогал ему, показывал курсантам, как нужно выполнять наиболее сложные упражнения. У Беленького все получалось очень расчетливо и ловко. И Вашенцев, остановившись в стороне, следил за ним внимательно, с удовольствием.

«Что хорошо, то хорошо, — отмечал про себя Вашенцев. — И дело человек знает и выполняет его добросовестно. Да и с курсантами у него отношения понятные, не то что у Крупенина».

Следом за Беленьким к снарядам подошли Яхонтов, Иващенко и Винокуров. И хотя выполняли они упражнения далеко не с таким умением, как Беленький, Вашенцеву их усердие понравилось. Он вспомнил, как в этом же зале на первом занятии длинный Яхонтов долго и смешно болтал ногами, пока вскинул свое непослушное тело на скользкие непокорные брусья. А маленький Винокуров, для того чтобы дотянуться до перекладины турника, хватался прежде за стойки, прочно прикованные к дощатому полу. Сейчас, глядя на курсантов, Вашенцев подумал, что вообще третья батарея могла вполне стать лучшей в дивизионе, если бы не подпортил дело Крупенин.

— А где Красиков? — спросил он у Беленького. — Позовите его сюда.

Прибежал Красиков в распоясанной гимнастерке и второпях не мог сообразить, как ему держаться перед майором в таком виде. Вашенцев строгим, начальственным тоном приказал:

— Вот что, Красиков. Покажите-ка, чему вы научились на спортивных занятиях!

Они ушли в глубь зала, где были свободными висячая трапеция, канат и «конь», обтянутый новым блестящим дерматином. У Красикова лучше всего выходило на канате. Он мог взбираться до верху два раза подряд без передышки.

— Ну что же, — сказал Вашенцев подобревшим голосом. — Неплохо. Кое-что умеете. — И тут же спросил: — А как с настроением? Разговорчики об уходе прекратили?

Красиков молчал, опустив голову.

— Стыдно, что ли? — продолжал допытываться Вашенцев. — А может, все еще не отказались от своих намерений?

— Не знаю, товарищ майор, — тихо, с неохотой ответил Красиков.

— Как это не знаете? Вы что, смеетесь?

— Никак нет, товарищ майор, не смеюсь.

У Вашенцева кровь ударила в лицо. Он спросил раздраженно:

— Это как же понять, товарищ Красиков? Выходит, вы так и остались при своем мнении, а?

Курсант не ответил, только неловко пожал плечами. Вашенцев подозвал Беленького, спросил:

— Где командир батареи?

— Ушел в учебный корпус, — ответил Беленький.

— Зачем?

— Не знаю, товарищ майор. Сказал, что будет там. Разрешите позвать?

— Не надо. Я сам найду, — сердито бросил Вашенцев и, резко повернувшись, быстро зашагал к выходу. Он знал точно, что сейчас в учебном корпусе нет ни одного курсанта из третьей батареи, и поэтому был уверен, что Крупенину делать там совершенно нечего. «Это он не иначе, как с капитаном Корзуном какие-нибудь новые проблемы обсуждает, — размышлял по дороге Вашенцев. — Вот же нашел работу. Уж просился бы тогда на другую должность, что ли, поближе к технике». И тут же его осенила заманчивая мысль: а что, если поговорить об этом с генералом Забелиным. Может, что и получится. Ведь есть же в училище такие должности. «Да, да, поговорю обязательно», — решил он, пожалев, что не додумался до этого раньше.

Крупенин и в самом деле оказался в электротехнической лаборатории, где специалисты-электрики устанавливали новое оборудование, меняли проводку, делали каждое учебное место пригодным для практической работы курсантов. Крупенин и Корзун стояли в глубине лаборатории и беседовали, водя пальцами по разложенным на столе схемам. Вашенцев вызвал Крупенина в коридор и, опалив его недобрым взглядом, спросил:

— Вы чем тут занимаетесь? В лаборанты, что ли, подрядились?

— Да вот капитан пригласил посоветоваться, — спокойно ответил Крупенин, стараясь не замечать раздражения Вашенцева. — А у меня как раз время свободное.

— У лейтенанта Беленького тоже время свободное, а он в спортзале с курсантами. Ясно?

— Ясно, товарищ майор. Но ведь лаборатория тоже для курсантов.

— У нас все для курсантов, — бесцеремонно отрезал Вашенцев. — Но при каждом деле есть ответственные люди. А вы в чужой огород забрались, товарищ Крупенин. Зачем? Вы в своем должного порядка навести не можете. Опять ваш Красиков воду мутит. Вы одно говорите, он — другое. Кому верить прикажете?

...Заседание бюро началось в точно назначенное время в кабинете Вашенцева. До сих пор здесь проводились только служебные совещания, а все другие — в ленинских комнатах или в батарейных канцеляриях. На этот раз майор сделал исключение, чтобы подчеркнуть важность поставленного на обсуждение вопроса.

На заседание, кроме членов бюро, были вызваны только двое — Крупенин и Беленький. Но едва начал Вашенцев излагать суть дела, как распахнулась дверь и торопливо вошел полковник Осадчий, хмурый и очень недовольный.

— Что же вы не сообщили, товарищи? — с упреком спросил он. — Узнал ведь совершенно случайно.

— Да мы так, на скорую руку, — объяснил Вашенцев.

— Тем более, — сказал Осадчий.

Вашенцев старался держать себя независимо, не выказывать никакого волнения, и все же нервозность пробивалась и мешала докладывать. Он смотрел в свой блокнот на заранее приготовленные резкие слова, но был вынужден смягчать их или отбрасывать вовсе. Он излагал теперь сами факты: уход Красикова с занятий, его прошлые и сегодняшние разговоры о нежелании учиться и стремление Крупенина представить все это как невинные шалости незрелого мальчика.

— Ну что это, товарищи? — оглядывая членов бюро, опрашивал Вашенцев. — Разве это серьезно?

Вашенцев знал наперед, что заставить Крупенина каяться — дело весьма нелегкое. Но майору хотелось добиться своего во что бы то ни стало.

— Послушайте, Крупенин, неужели и теперь вы не видите, что Красиков разгильдяй? И вообще, зачем вам нужно раздувать этот костер, когда можно без труда затушить его?

— Это вы раздуваете, товарищ майор, — возразил Крупенин..

— Я?.. Мило-весело! Может, расшифруете эту свою реплику?

— Позвольте, позвольте, — вмешался вдруг Осадчий. — А вы сами-то уверены, что Красиков разгильдяй?

Вашенцев недоуменно развел руками:

— Странный вопрос, товарищ полковник.

— Вот как? Зачем же вы задали его Крупенину?

— Крупенин защищает Красикова, товарищ полковник.

— А вы, значит, обвиняете? Интересно. У вас как в суде. Ну что ж, тогда и мне кое-что выяснить позвольте... Скажите, известно ли вам, что произошло дома у Красикова? Почему его мать лежит сейчас в больнице? Почему, наконец, он скрывает это все от друзей и от вас лично, товарищ майор?

Глаза Осадчего, как острые буравчики, впивались в Вашенцева.

— Вы хотите сказать, что нам не следует разговаривать о своих делах на бюро? — спросил Вашенцев.

— Наоборот, — возразил Осадчий. — Это очень хорошо, что вы собрали бюро. Но вы старательно уходите от главного.

— А именно? — Вашенцеву не хотелось терять своей независимости.

— Людей вы своих не знаете, — продолжал Осадчий.. — И узнать не стараетесь. По внешним признакам судите: написал курсант рапорт — плохой, сказал что-то необдуманно — тоже плохой. А почему плохой? По какой причине? В чем, так сказать, соль? Ключ в чем?

Глаза-буравчики не отступали от Вашенцева, так и кололи его. Нужны были усилия, чтобы выдержать этот взгляд. А тут еще члены бюро, будто сговорившись, поддакивать Осадчему стали: верно, дескать, есть грех такой в дивизионе.

— Разрешите мне? — попросил слова Крупенин и встал, упершись, ладонями в спинку стула. — Я вот что скажу, товарищи. Нас волнуют сейчас неприятности, связанные с Саввушкиным и Красиковым. Это понятно. Конечно, жить спокойно куда лучше, нежели в тревоге и неприятностях. Но ведь речь-то идет о людях, о наших младших товарищах. Так почему же мы не спросим себя: а что каждый из нас сделал, чтобы помочь, например, Красикову?

Вашенцев заметил с иронией:

— Кто хочет учиться, тот учится без помощи.

— А я не убежден, что у Красикова нет желания учиться, — сказал Крупенин. — Я убежден в другом. Мало у нас чуткости, товарищи. Не всегда мы серьезно задумываемся над судьбой того, кто нетвердо идет или оступается.

— Верно, — согласился Осадчий.

— Так то же другой вопрос, товарищ полковник, — сказал озабоченно Вашенцев. — К нему и подготовка нужна иная. Нельзя же так: начали о дисциплине, а теперь...

— Это один вопрос — дисциплина и чуткость, — возразил Осадчий. — Но подготовить, бюро для его обсуждения действительно надо. А вы собрались, я вижу, так, налегке.

Кто-то подсказал:

— Может, отложить тогда заседание?

— Конечно. Зачем же обсуждать с ходу...

Вашенцев подумал: «Может, и в самом деле отложить? А то ведь Осадчий теперь так и будет стоять на своем. Да и Крупенин при нем уж чересчур храбрым сделался».

— Ну что же, отложить — так отложить, другого ничего не придумаешь, — сказал Вашенцев. — Только записать нужно, чтобы в следующий раз Крупенин пришел на бюро не с этим своим «убежден» или «не убежден», а пусть объяснит серьезно, почему ушел Саввушкин и почему продолжается возня с Красиковым?

— И бюро чтобы знало, — вставил Осадчий.

— Так это само собой, — ответил Вашенцев.

— Нет, не само собой, — настойчиво поправил его Осадчий. — Это главное, это нужно понять каждому...

После заседания, когда кабинет опустел, Вашенцев оделся, потушил свет и, задумавшись, остановился у окна. Ему было хорошо видно, как вышел из подъезда полковник Осадчий и заторопился вслед ушедшим вперед офицерам. Вот он поймал за руку Крупенина и, задержал его под ближним фонарем, наверное, для того, чтобы поговорить наедине. «Странно, — подумал Вашенцев. — Неужели не наговорились».

Осадчий и Крупенин, постояв немного, ушли. Но Вашенцев уже не мог успокоиться. Пока запирал дверь и спускался по каменной лестнице вниз, потом брел, не торопясь, через двор училища к проходной, все время думал, что теперь, конечно, Осадчий от дивизиона не отцепится, что ему, Вашенцеву, нужно будет ухо держать востро, чтобы снова не влипнуть в какую-нибудь неприятность.

Над городком плыли тяжелые облака. Звезды словно играли в прятки: то появлялись, то исчезали. Ветер дул где-то поверх крыш, но его леденящее дыхание распространялось всюду, и Вашенцев время от времени подергивал плечами, чтобы согреться. Ему не нравилась такая погода. Кто знает, что этот ветер нагонит к утру: тепло, мороз, пургу? А то еще ни с того ни с сего сыпанет, пожалуй, мокрая ледяная крупка. Тут, на степных азиатских перевалах, возможно и такое. Однажды Вашенцев видел даже, молнию во время бурана. Было это год назад, в конце декабря, возле проходной училища. Ему показалось тогда, что произошло замыкание электрических проводов. Но это ударил гром, самый настоящий гром, какой бывает во время летней грозы. А на другой день в местной газете он прочитал заметку «Редкое явление природы». Сейчас, вспомнив об этом, подумал с досадой: «Тут что ни день — явление».

У двери в свою квартиру Вашенцев остановился и долго вытирал ботинки, стараясь как можно громче шаркать подошвами по скользкому плиточному полу. Делал он это теперь каждый раз, чтобы предотвратить возможную встречу с Корзуном. И тот, услышав старания соседа, уходил к себе в комнату плотно закрывая дверь. Они почти не ссорились в тот день, когда объяснились у генерала. Одну лишь фразу бросил тогда обозленный Вашенцев: «Очень сожалею, что считал вас до сих пор товарищем». Но Корзун так разволновался, что на первом же слове запнулся и уронил очки на пол. А пока поднимал их, неловко сломав свою длинную сухую фигуру, Вашенцев повернулся и ушел.

Испортились потом отношения и со Светланой Ивановной. Правда, Вашенцев делал вид, что ничего этого не замечает. Был к ней по-прежнему уважителен и внимателен. Точно так же поступил он и сейчас, когда открыл дверь и увидел ее в прихожей.

— Добрый вечер, Светлана Ивановна, — сказал он нарочно громко. Пусть Корзун знает, что он, Вашенцев, с хорошими людьми не ссорится.

— Вечер добрый, — сухо ответила Светлана Ивановна и показала рукой на тумбочку, где лежало письмо. — Это вам, Олег Викторович, из Горска.

— Наконец-то, — обрадовался Вашенцев и, забыв про все на свете, не раздеваясь, ушел в свою комнату. Письмо было от Зинаиды Васильевны, в нем фотокарточка Леночки с неожиданной надписью: «Папочка, посмотри, какая, я большая».

Головку девочки обрамляли густые пушистые волосы с широким бантом. В руках у нее, как у старательной школьницы, была зажата книжка с бородатым Айболитом на обложке. А взгляд почти взрослых материнских глаз... Ох, этот взгляд... Он словно проколол Вашенцева насквозь. К горлу подступила тугая, давящая спазма.

Зинаида Васильевна писала, как всегда, много и старательно. Ей хотелось обрисовать чуть ли не каждый шаг, каждое движение Леночки. Вашенцеву это нравилось. Он читал и словно видел свою дочь то заботливо хлопотавшей над игрушечным зверинцем, то спешившей на поиски доброго доктора, чтобы срочно оказать помощь потерявшей ногу старой мартышке. Вашенцев, не замечая того сам, улыбался, качал головой и вслух приговаривал:

— Ох, Ленка, Ленка! И какая же ты дотошная!

Но, прочитав то место, где Зинаида Васильевна намекала, что может привезти Леночку в гости к отцу и пожить с ней у него недели две, а то и больше, Вашенцев почувствовал, как его обдало вдруг жаром. В одно мгновение он испытал и радость, и тревогу. Радость оттого, что представил, как было бы замечательно приходить со службы домой, где звенел бы родной детский голосок: «Папа мой пришел, папа!» А тревогу — от предчувствия, что Зинаида Васильевна может открыть семейную тайну и тогда начнется: «Ах, вот он какой, этот Вашенцев! А сидит ведь на курсантском дивизионе, воспитывает». «Нет-нет, приезжать ей нельзя, — сразу же решил Вашенцев. — Лучше я сам поеду в Горск, когда будет отпуск. Да, да. Только сам».

И он в тот же вечер написал ответное письмо, в котором настойчиво просил Зинаиду Васильевну о поездке пока не помышлять, потому что время сейчас для этого самое неподходящее Он очень занят важными служебными делами, поэтому желаемого свидания может не получиться.

Потом Вашенцев долго сидел и раздумывал о своем незадачливом семейном положении. Вообще после всех приключений с Надей на лыжной прогулке на душе у него стало томительно и тревожно. Произошло это, вероятно, потому, что Вашенцев открыл Наде тайну своего разрыва с Ириной. Правда, открыл он ее не до конца, умолчав о том, что Ирина была согласна приезжать к нему всякий раз, как только появится свободное время, что об этом она писала ему и в последних своих письмах, на которые он так и не ответил.

«А вообще-то слабак я, слабак, — ругал самого себя Вашенцев, вспоминая далекую тайгу и ту последнюю ночь, когда он окончательно рассорился с Ириной. — Взять бы мне ее на руки, как Надю, и унести без всякого разговора. Подумаешь, добытчик вольфрама. Разве без нее геологов мало? Нет-нет, не мужчина я, слабак».

От наплыва чувств Вашенцев шумно двинул стулом, включил на полную мощность транзистор и размашисто заходил по комнате.