"Рациональное объяснение действия" - читать интересную книгу автора (Девятко)
С исторической точки зрения нет оснований отрицать прогресс, который в конечном счете принесла модернизация, несмотря на все издержки на этом пути, - грандиозный рост научного знания, новых технологий, информационных и социальных служб. Для большинства населения в развитых странах материальные проблемы практически решены. Но все эти достижения имеют свою оборотную сторону, особенно в сфере духовной. Культ потребительства приобрел гипертрофированный характер. Даже имея немалый доход, большая масса людей в модернизированных обществах обречена на каждодневный изматывающий нетворческий труд, на жизнь в "городах-спальнях" (куда приезжают только переночевать), на доступ лишь к эрзац-культуре (примитивные фильмы, детективы и пр.). Но о такой судьбе мечтают многие миллионы бедняков из стран мировой "периферии", которые далеко отстали от развитых обществ.
Несколько веков мировой модернизации показали, что материальный, научно-технический прогресс намного обгоняет прогресс нравственный. А сейчас и экономический рост действительно начинает упираться в экологический тупик.
Однако модернизация создает открытое общество, где растут контакты между людьми, обратные связи между теми, кто принимает решения, и теми, кто выражает общественное мнение. Безусловно, решая одни проблемы, модернизация порождает другие, но одновременно вырабатывается механизм решения последних. Например, столкнувшись с проблемой окружающей среды, научно-техническая революция переориентируется, переходит к созданию новых, более чистых технологий.
Конечно, можно вообще отвергнуть прогресс науки и техники на том основании, что он поощряет ненужное потребление, приводит к появлению колоссальных средств разрушения и т.п. Но поступать так - значит отказать человеку в праве на поиск, на развитие знания.
Таким образом, ни прогресс, ни модернизация не есть нечто линейно восходящее. Приобретения неизбежно сопровождаются здесь потерями, движения вперед - откатами назад. Что ж, человек в своей эволюции бредет на ощупь. Таков естественный путь Истории.
А.Ю. Мельвиль
ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ТРАНЗИТЫ,
ТРАНЗИТОЛОГИЧЕСКИЕ ТЕОРИИ
И ПОСТКОММУНИСТИЧЕСКАЯ РОССИЯ
В адрес современной социальной теории в последнее время нередко звучат два обвинения: одно - что едва ли не самое масштабное и драматическое событие современности - крах коммунизма - застало ее врасплох; второе - что важнейший для понимания современной общественной динамики феномен посткоммунизма все еще не получил достаточного теоретического осмысления. Если первое обвинение по крайней мере отчасти справедливо, то второе в меньшей степени и в силу разных причин может считаться окончательным обвинительным вердиктом.
Действительно, на сегодняшний день в методологическом арсенале исследователей нет интегративной теории, которая могла бы описать и объяснить все многообразие новых и разнородных социальных, экономических, политических, идеологических и психологических явлений, возникших на руинах коммунизма. Вместе с тем, в последнее десятилетие в социальной и политической литературе проявились различные исследовательские подходы к посткоммунизму, вскрывающие его различные и вполне реальные сущностные черты и стороны.
С одной стороны, это попытки концептуализации посткоммунизма в общем русле различных так называемых транзитологических теорий, авторы которых занимаются выявлением общей логики переходов от авторитаризма к демократии, происходивших в разных странах мира в последние два десятилетия1. С этой точки зрения, горбачевская перестройка, распад СССР и крах коммунизма, последующие преобразования в посткоммунистической России и бывших социалистических странах могут быть поняты как звенья одного глобального процесса - "всемирной демократической революции"2.
С другой стороны, в последние годы получило распространение и другое понимание посткоммунизма - как настолько специфического (по исходным условиям, стоящим задачам, действующим политическим акторам и др.) явления, что нет никаких оснований сравнивать его с поставторитарными демократизациями, характерными для Южной Европы и Латинской Америки3. В русле этого подхода - и понимание посткоммунизма как "мирной революции"4, по своей глубине и по масштабности не только политических, но и социоэкономических задач несравнимой с изменениями лишь преимущественно политических режимов при переходах от правого авторитаризма к демократии.
Современный посткоммунизм и в самом деле многомерен - и именно поэтому разные его стороны и измерения могут быть описаны в рамках разных теоретических моделей. Это и демократизация политической системы, и ее трансформация с сохранением многих традиционных черт, и переход от командной экономики к рыночной, и составной элемент глобальной демократической волны, и распад империи, и национальное самоопределение, и становление новых государственностей и национальных идентичностей, и многое другое. В этих своих аспектах посткоммунизм одновременно принадлежит разным, хотя и взаимно пересекающимся типам и разновидностям явлений и процессов. И именно в этом смысле он может быть концептуализирован в разных теоретических моделях. Что же касается общей интегративной теории посткоммунизма, то по всей видимости, время для нее еще не пришло - в том числе и потому, что само становление посткоммунизма еще не завершилось, посткоммунистическое развитие еще продолжается и не получило сколько-нибудь завершенных, откристаллизованных форм выражения (по сути дела эта содержательная неопределенность и отражена в самом термине "посткоммунизм").
В этой связи, как представляется, возникает ряд вопросов, имеющих теоретико-методологическое значение и особенно важных для той отрасли сравнительной политологии, которая занимается посткоммунизмом:
Во-первых, есть ли достаточные основания для того, чтобы конкретные и каждый раз индивидуальные случаи переходов от недемократического правления в направлении к относительно большей демократии в разных странах и регионах (в том числе и в России), растянувшиеся на более чем два десятилетия и включающие в себя также много неудачных попыток, причислять к одной демократической волне?
Во-вторых, какие факторы оказывают наибольшее влияние на исход демократизации - структурные, т. е. социально-экономические и культурно-ценностные предпосылки и условия, способствующие или препятствующие становлению и закреплению демократических институтов и норм, или же процедурные, т.е. особенности и последовательности конкретных решений и действий, осуществляемых достаточно ограниченным кругом инициаторов и непосредственных участников процесса демократизации?
В-третьих, можно ли рассматривать процессы посткоммунистической трансформации (в России и в других новых независимых государствах) в общем теоретико-методологическом контексте поставторитарной демократизации нынешней волны или же феномен посткоммунизма и в самом деле настолько специфичен, что проведение каких-либо параллелей здесь просто неуместно?
В-четвертых, возможен ли хотя бы предварительный теоретический синтез существующих сегодня различных исследовательских подходов к феномену посткоммунизма?
ГЛОБАЛЬНАЯ ДЕМОКРАТИЧЕСКАЯ ВОЛНА
И ДЕМОКРАТИЧЕСКИЕ ТРАНЗИТЫ
При всей своей условности понятие глобальной демократической волны охватывает многообразные процессы, происходящие в разных регионах современного мира и так или иначе объединенные как самими попытками перехода от различных недемократических форм правления, так и некоторыми общими факторами и обстоятельствами. Начало этой демократической волны, третьей по счету за последние два столетия, датируется 1974 г., когда в Португалии пала авторитарная диктатура. Затем эта волна распространилась на другие диктатуры в Южной Европе - Испанию и Грецию - и далее перекинулась на Латинскую Америку. К середине 80-х гг. она достигла некоторых стран Азии. Со второй половины 80-х гг. демократическая волна захватила и коммунистический мир - СССР и страны Центральной и Восточной Европы. В 1991 г. начатая за пять лет до этого горбачевская перестройка завершилась крушением советской системы в самом СССР и появлением России среди других новых независимых государств, заявивших о себе как о новых демократиях. Отголоски этой глобальной демократической волны прозвучали и в ряде африканских стран.
По сравнению с предшествующими демократическими волнами, нынешняя имеет ряд специфических особенностей. Она, прежде всего, имеет гораздо более широкие, практически глобальные масштабы - вне ее влияния по сути дела остались лишь мусульманские страны и Китай. Именно этот глобальный охват нынешней демократической волны столь масштабен, что заставляет поставить в принципе правомерный вопрос о том, не имеем ли мы дело с различными демократическими потоками, возникающими примерно в одно и то же время, однако в совершенно разных и трудно сравнимых между собой условиях, обстоятельствах и контекстах, а потому и подверженными разным закономерностям.
Действительно, нынешние переходы от авторитаризма к демократии, в отличие от демократизации, начавшихся после второй мировой войны и длившихся вплоть до второй половины 60-х гг., возникли не в связи и не в результате военного поражения каких-либо авторитарных режимов. Они возникли и в таком специфически благоприятном международном контексте, который трудно сравним с международной средой предшествующих волн демократизации. Наконец, они распространились на группы стран, имеющих самые различные общественные системы и политические режимы - от классического правого авторитаризма и военных хунт в Латинской Америке и Южной Европе до посттоталитарного авторитаризма в СССР и европейских социалистических странах (и вплоть до таких осколков традиционного тоталитаризма сталинского типа, как Румыния или Албания). Так что же это - разрозненные явления, порожденные разными причинами и подчиняющиеся разным закономерностям, или звенья одного глобального процесса?
Сравнительная методология в социальной и политической науке как раз и предполагает выявление элементов сходства и различия - в том числе между разными вариантами поставторитарной трансформации. Вопрос лишь в том, какие постоянные и какие переменные факторы выделяются в ходе этого сравнения и какие для этого есть основания. В данном случае, как представляется, мы можем выделить как минимум следующие постоянные факторы (субъективные и объективные), действие которых в той или иной степени может быть прослежено практически во всех сравниваемых и пусть во многом разнородных явлениях (некоторые из этих факторов выделены у Маркоффа5):
- во-первых, нормативное отношение к демократии как к декларируемому (пусть даже практически и редко реализуемому) идеалу и цели предполагаемых общественных преобразований;
- во-вторых, связанная с этим растущая массовая притягательность демократических моделей и образцов как результат широких культурных влияний прежде всего под воздействием западной массовой культуры;
- в-третьих, реальное расширение (пусть непоследовательное и прерываемое) демократических прав и свобод и не проходящее без важных общественных последствий экспериментирование с демократическими институтами и процедурами;
- в-четвертых, четко проявившаяся в 80-90-х гг. экономическая неэффективность авторитаризма, особенно как инструмента общественной модернизации, опровергающая распространенное представление об эффективности авторитарной модернизации экономики6;
- в-пятых, практически всеобщая (за несколькими исключениями - в основном в мусульманском мире и в Китае) утрата привлекательности и вытекающая из этого делегитимизация авторитаризма как модели национального развития;
- в-шестых, возникновение такого международного контекста (в том числе институционального), который оказывается специфически благоприятным для стимулирования перехода от авторитаризма к более демократическим формам правления.
Уже эти обстоятельства позволяют ставить вопрос по крайней мере об элементах частичного сходства между различными феноменами современной демократизации, пусть и проистекающими из разных источников, но в конечном счете сливающимися в одну демократическую волну. Эти элементы сходства относятся как к генезису, так и к внутренней динамике современных переходов от авторитаризма - при том, что их результаты не только ничем не предопределены, но и практически весьма различны.
Вне всякого сомнения, реальные переходы от недемократических форм правления, имевшие место в последние десятилетия в Южной Европе, Латинской Америке, Азии, Африке, Восточной и Центральной Европе и на территории бывшего СССР, настолько разнообразны, что их невозможно свести к какой-либо одной модели.
Однако в тех случаях, когда демократизация была более или менее успешной, она следовала определенной логике, подчинялась определенной последовательности действий и событий (частично эта логика воспроизведена в работах Р. Бова и О. Харитоновой7).
Так, в большинстве успешных южноевропейских и латиноамериканских (и некоторых восточноевропейских) демократизациях авторитарных режимов инициатива шла "сверху" как результат раскола в рядах правящей элиты на реформаторов-сторонников преобразований и консерваторов-противников перемен. Реформы начинались, строго говоря, не с демократизации как таковой, а с предварительной либерализации режима, его своеобразной "декомпрессии" и "расслабления". В отличие от демократизации, изначальная либерализация не только инициировалась, но практически полностью контролировалась сверху и могла быть прервана в любой момент.
Пытаясь более эффективно противостоять консервативным силам режима, реформаторы внутри системы, занимая в целом центристские позиции, шли, тем не менее, на поиск поддержки их действий извне - обращались к силам гражданского общества, оппозиционным движениям и др. Балансируя между Сциллой консервативных охранителей режима и Харибдой радикальных оппозиционеров-демократов, реформаторы-центристы на протяжении какого-то времени оказывались в состоянии осуществлять политику дозированных реформ. Однако санкционированная ими легализация радикальной оппозиции в качестве нового участника политического процесса, а также вызванная этим контрконсолидация консерваторов неизбежно вели к новому росту напряженности и трений и обострению конфликтов.
В большинстве случаев успешных демократических переходов, выход бывал найден не в результате победы одной из противоборствующих сил над другой, а в форме своего рода соглашения, пакта между участвующими в конфликте сторонами, итогом которого становилось определенное соглашение о "правилах игры" в условиях последующих этапов демократизации и гарантиях для проигравших. За этим следовали первые свободные так называемые "учредительные" выборы, которые, как правило, приводили к власти не центристское крыло реформаторов, начинавших реформы, а лидеров и представителей радикальной оппозиции. Торжество их, однако, обычно не бывало долгим.
Весьма часто, в тех особенно случаях, когда новая демократически избранная власть оказывалась вынужденной осуществлять болезненные экономические реформы, негативная массовая общественная реакция на них приводила к власти в ходе последующих демократических выборов ("выборов разочарования") уже не радикалов, а выходцев из старых правящих сил, которые, однако, вовсе не стремились к реакционной реставрации. Напротив, они, как подлинные термидорианцы, посредством лишь некоторого отката назад, фактически стабилизировали и балансировали новую политическую систему. Институционализация демократических процедур, и, прежде всего, смены политической власти, в случае успешных демократизации закладывала необходимые основы для возможной в последующем консолидации демократии (которая отнюдь не является обязательным результатом начатых процессов демократических преобразований).
Еще раз повторим, что обрисованная выше схема - вовсе не универсальная модель демократизации. Она всего лишь эмпирически фиксирует последовательность некоторых фаз в ряде конкретных случаев успешных демократизации в странах Южной Европы, Латинской Америки и Центральной и Восточной Европы.
Как раз здесь - исток одного распространенного недоразумения, часто встречающегося у тех авторов, которые отвергают правомерность каких бы то ни было аналогий между посткоммунизмом и считающимися классическими поставторитарными демократизациями в Южной Европе и Латинской Америке. Нет спору, они совершенно правы, когда фиксируют очевидные отличия и особенности посткоммунистических трансформаций - двойную задачу политической демократизации и перехода к рыночной экономике, необходимость демонтажа значительной части производственных мощностей ради модернизации и реструктуризации других, в большинстве случаев отсутствие изначального пакта между реформаторами и консерваторами, возникновение националистической (т.е. в конечном счете, недемократической) реакции на коммунистический коллапс, отсутствие гражданского общества не как отдельных и изолированных социальных элементов, а как системы полноценных связей между ними самими и между ними и государством и др. Более того, этот реестр посткоммунистических отличий от традиционного поставторитаризма легко может быть продолжен.
Но отсюда вовсе не следует, что основывающиеся на анализе поставторитарных демократизации транзитологические теории предлагают лишь одну описанную выше модель перехода к демократии - через пакт между реформаторами и консерваторами в политической элите (наподобие хрестоматийного "пакта Монклоа"). В действительности, это лишь один из возможных и на практике редко встречающийся вариант, хотя и вариант во многих отношениях наиболее оптимальный с точки зрения эффективности демократического перехода. Другие, также проанализированные в транзитологических теориях варианты включают, например, переход к демократии через постепенные реформы, осуществляемые группой реформаторов в элите; через прямое навязывание демократических реформ силовым усилием "сверху" или через революционное действие "снизу"8. Однако на практике шансов на стабилизацию, а затем и консолидацию демократии в этих случаях оказывается гораздо меньше.
Заметим, что и эти, описанные в рамках транзитологических теорий модели общественных трансформаций не раскрывают всего реального многообразия сложных и многомерных процессов, которые относятся к современной демократической волне. Однако сравнение различных вариантов переходов от авторитаризма вовсе и не претендует на конструирование одной общеприменимой парадигмы демократизации. Цель в другом - в выявлении связей и последовательностей некоторых фаз в определенной группе реальных общественных процессов. Именно такой подход позволяет выявить некоторые характерные закономерности в логике наиболее эффективных и успешных переходов к демократии. Причем, по определению, эти закономерности применимы отнюдь не ко всем вариантам переходов от недемократических форм правления, но лишь к наиболее успешным.
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |