"Рациональное объяснение действия" - читать интересную книгу автора (Девятко)

Понять политическую культуру советского общества - значит понять, как функционировал в политическом плане этот сложный организм, каким закономерностям подчинялась его политическая жизнь на тех или иных уровнях. А для этого необходимо исследовать не только провозглашенные идеалы и нормативные установки, но и реальные формы сознания и поведения людей и функционирования государственных и негосударственных институтов - в центре и на местах, "вверху" и "внизу".
Попробуем теперь, опираясь на доступную информацию27, очертить общие контуры феномена, именуемого "советской политической культурой". Возьмем ее в том виде, какой она приобрела на рубеже 20-30-х годов и сохраняла в главных чертах на протяжении десятилетий.
При всех отличиях от дореволюционной российской культуры советская политическая культура была ее естественной (пусть и невольной) преемницей. Больше того, некоторые ее элементы были не чем иным, как превращенной формой существования традиционной культуры в условиях XX века - подобно тому, как сам Советский Союз был адекватной условиям нынешнего столетия формой существования Российской империи. Как резонно замечает Р. Такер, "сколь бы ни была революция новаторской в культурном отношении - в смысле создания новых институтов, убеждений, ритуалов, идеалов и символов, - национальный культурный этос продолжает свое существование многими путями, причем в одних сферах жизни более устойчиво, чем в других. Со временем происходит процесс адаптации, посредством которого элементы дореволюционного культурного прошлого нации ассимилируются в новую революционную культуру, которая таким образом принимает форму амальгамы старого и нового"28.
При этом не надо упускать из виду, что советская культура 30-х годов и более позднего времени по ряду параметров существенно отличалась от культуры, начавшей было формироваться в России в первые послереволюционные годы, когда еще сохранялись надежды на продолжение мировой революции на Западе, и российский социализм рассматривался лишь как первое звено в цепи глобальных коммунистических преобразований. Конечно, некоторые существенные элементы ленинской традиции продолжали жить и в сталинской политической культуре, однако последняя воплощала собой отрицание ряда фундаментальных принципов ленинизма как революционного учения, ориентированного на интернационализм и радикальный разрыв с прошлым.
Любая национальная политическая культура включает в себя как идеальные (императивно-нормативные) модели сознания и поведения, которые нередко закрепляются официальной идеологией, так и модели, реально действующие, вступающие порой в противоречие с официальными догмами. Представим себе, цитирует Такер политолога Р. Феджина, что в стране "X" большинство граждан убеждено, что правительственные чиновники, берущие взятки, поступают дурно, а между тем взятки чиновники все-таки берут. Что считать политической культурой данного общества: убеждения граждан или поведение чиновников? "И то и другое", - отвечают Р. Феджин с Р. Такером29, а вместе с ними и большинство политологов. И они правы, ибо и убеждения граждан, и реальное поведение чиновников, если они приняли устойчивый массовый характер, служат воспроизводству сложившейся системы политических отношений. Поэтому исследователь культуры держит в поле внимания как идеалы, так и реальность - даже если они противоречат друг другу. Тем более, когда дело касается советского общества, где разрыв между официальными установками и живой политической жизнью приобрел со временем колоссальные масштабы.
А теперь обратимся непосредственно к исследуемому феномену и посмотрим, как советская политическая культура проявлялась в сферах политического сознания и поведения массового субъекта, а также в сфере функционирования политической системы и ее институтов. И начнем с культуры политического сознания30, включающей в себя культуру ориентации субъекта в отношении политической системы и политического процесса, культуру межличностных ориентации и культуру политического самосознания.
Следует сразу уточнить, что массовое политическое сознание, господствовавшее в СССР, - не просто массовидное сознание, точно так же, как массовый субъект - не просто наиболее распространенный тип субъекта. "... Массы, с одной стороны, и группы, в том числе классы, - с другой, объективно представляют собой качественно различные типы социальных общностей, которые, не заменяя друг друга и не совпадая друг с другом, существуют в современных обществах наряду друг с другом"31. Иначе говоря, помимо общностей групповых (классовых) имеют место общности трансгрупповые (массовые), которые, как показала история XX века, могут не только существовать бок о бок с первыми, но и вытеснять их32. Так и произошло сначала в Советском Союзе, а затем в других социалистических странах.
В горячке революции, в ходе гражданской войны, коллективизации, индустриализации, урбанизации, массовых репрессий были разрушены "перегородки" между традиционными социальными и профессиональными группами, подрублены корни, связывающие людей с родными гнездами. Миллионы мужчин и женщин были сбиты в однородную массу и разбросаны по социальным и профессиональным "ячейкам". И что существенно: принципиальных, качественных различий в сознании этих массовых общностей не существовало вовсе.
Железнодорожник и писатель, учитель и чернорабочий, слесарь и пограничник...- все они были солдатами партии и служащими государства, все сидели на стандартной идеологической пайке, все были носителями советского массового политического сознания. Что оно собой представляло?
В основе ориентации субъекта политического процесса лежит его отношение к политике как к специфической сфере общественной жизни и специфической форме деятельности. Анализ таких переменных, как уровень политической информированности населения, его предрасположенность рассматривать все сквозь призму политики, реальная вовлеченность людей в политический процесс и уровень их политической активности опровергают расхожее представление о высокой степени политизированности советского общества и его граждан.
В самом деле, вся информация о внутренней и внешней политике строго дозировалась и ограничивалась в СССР. Советский человек знал о политике только то, что, по разумению властей, обязан был знать, чтобы функционировать в качестве стандартного, легко заменяемого "винтика" Системы. Уровень реальной вовлеченности людей в политический процесс, особенно на его верхних этажах, тоже не был высоким. Если исходить из модели, проводящей различие между ориентациями граждан на процессы, происходящие на "входе" Системы и имеющие политический характер (поскольку именно здесь принимаются властные решения), и процессы, идущие на "выходе" и имеющие административный характер (так как они связаны с реализацией уже принятых решений), то советская политическая культура может быть описана как ориентирующая массового субъекта именно на "выход", на практические результаты функционирования политической системы, проявляющиеся в обыденной жизни.33
Таким образом, характерной чертой культуры политического сознания советских людей были индифферентное отношение к политике и низкий уровень ориентации на участие в политическом процессе, что составляло важнейшую предпосылку воспроизводства тоталитарного режима в стране.
Одна из базовых переменных культуры политического сознания - отношение граждан к политической системе (политическому режиму), степень ее поддержки и доверия к ней. В СССР абсолютное большинство людей поддерживало существующую политическую систему или занимало по отношению к ней позицию лояльного нейтралитета. Причина этого кроется в том, что даже люди, осознававшие пороки советского строя, прошедшие через тюрьмы и лагеря (не говоря об остальных), не видели реальной альтернативы советской системе.
Особо следует остановиться на отношении советского человека к государству. В первые послереволюционные годы, когда в России начала было складываться революционная политическая культура, основанная на марксистском представлении об отмирании государства, антиэтатистские настроения были сильны не только среди ленинской гвардии, но и в народе. Они отвечали глубоко укорененному в российском сознании стремлению к "воле", к жизни, основанной на безгосударственном начале34. Но во второй половине 20-х годов стало очевидным, что до коммунизма в России - не рукой подать, а на Западе революция захлебнулась.
Теперь преемникам Ленина приходилось думать о закреплении победы революции "в одной отдельно взятой стране", а значит, и об укреплении государства. Большевики делали все возможное (добиваясь в этом успеха), чтобы этатистская ориентация стала одним из фундаментальных устоев советского политического сознания и поведения. При этом государство воспринималось массовым сознанием как патерналистская сила, а этатистская ориентация воспитывала в массах выгодный для Системы гражданско-политический инфантилизм, который до сих пор сковывает многих россиян по рукам и ногам.
Органическим дополнением этатизма становится устойчивая ориентация на вождя. Перефразируя известные слова о "богоискательстве" и "богостроительстве", можно сказать, что с конца 20-х годов партия взяла твердый курс на вождеискательство и вождестроительство. И тут ей было на что опереться. Монархистское сознание, пусть изрядно расшатанное революциями и большевистской пропагандой, все еще сохранялось у части россиян. Работала в этом направлении и традиция. "Известно, что в России исстари были склонны к византийской сакрализации самодержца, и петровская "вестернизация" любопытнейшим образом это не отменила, а продолжила и переиначила"35.
Но византийская традиция была, пожалуй, не главной. Советское общество строилось как региональный интернационал с очень сильным азиатским элементом - в плане не только этническом, но и политическом. Существовавшая в азиатских регионах Российской империи традиционная политическая культура - по сути феодальная - оказала большое влияние на формирование советской политической культуры, что и проявилось наглядно в вождизме, хотя и не только в нем.
В ходе политического общения индивид вырабатывает культуру ориентации в отношении не только институтов власти, но и других индивидов, участвующих в политическом процессе. Это фиксируется соответствующей системой ценностей, первой из которых для советского человека всегда было равенство. При этом в отличие от граждан либерально-демократических обществ для советского человека характерна ориентация на равенство не только условий, но и возможностей и результатов, и не только в политической, но и в экономической и социальной областях.
Это не значит, что в советском обществе все были равны и все с энтузиазмом стремились к поддержанию равенства. Были в СССР и миллионеры, и нищие, и привилегированные группы. Но первые скрывали свое богатство, а существование миллионов нищих скрывало государство. В итоге складывалась парадоксальная политико-культурная ситуация, когда при скрытом неравенстве массы устойчиво ориентировались на тотальное равенство, а власти провоцировали и поддерживали эту ориентацию на идеологическом уровне, игнорируя на практике.
Одним из центральных организующих принципов межличностных отношений в Советском Союзе был коллективизм. Эта ориентация, внедрявшаяся в массовое сознание сверху, усваивалась с тем большей легкостью, что коллективистские (общинные) традиции всегда были сильны в России, особенно среди крестьянства, т.е. в той самой среде, из которой в 20-30-е годы рекрутировалась большая часть населения крупных городов и которая служила основным поставщиком кадров для большевистской партии.
В основе советского понимания коллективизма лежит не просто отрицание индивидуализма, который клеймится пропагандой как "буржуазный принцип", и не просто признание приоритета общества по отношению к индивиду. Коллективизм в советском официальном понимании предполагает растворение индивида в коллективе, подчинение личных интересов общественным36, самоотречение вплоть до самопожертвования, превращение в безличный, бесполый элемент гигантского организма, в стандартную частицу "массы". "Мы" полностью заменяет "Я".
Советский коллективизм культивирует в человеке противоречивые качества. С одной стороны, готовность прийти на помощь другому, дух солидарности и товарищества, ощущение причастности к судьбам страны и чувство ответственности за общее дело. Но он же и подавляет инициативу ("делай, как все!"), стимулирует уравниловку и иждивенческие настроения, атрофирует способность к самоорганизации. В годы "большого террора" проявились отвратительные черты "коллективиста", о которых жестко, но справедливо говорил И. Ильин: "Политическое доносительство (часто заведомо ложное), притворство и ложь, утрата чувства собственного достоинства и почвенного патриотизма, мышление чужими мыслями, льстивое раболепство, вечный страх"37.
Зависимость советского человека от государства, партии и коллектива; страх перед властями, стоящими над законом; осознание своей неспособности существенно повлиять на ход политических событий не то что в стране, "но даже в округе - все это способствовало формированию такой черты советской политической культуры, как конформизм, логическим и психологическим продолжением и дополнением которого в условиях тоталитарного общества выступает нетерпимость к инакомыслию.
В политическом плане нетерпимость выливалась в отказ признать конструктивную оппозицию в качестве легитимной силы, в плане идеологическом - в отрицание любой идеи, не согласующейся с официальным кредо. А все вместе предопределяло идейно-политическую, морально-психологическую и организационную ригидность, неготовность обществ к радикальным переменам, что и проявилось в полной мере в перестроечные и постперестроечные годы.
Одна из наиболее характерных черт советской политической культуры - всеобщее неуважение к закону, ориентация на неправовые методы решения политических проблем. Это, в общем, и неудивительно: суд в его современном понимании появился в России лишь во второй половине XIX века и просуществовал как независимое учреждение всего несколько десятилетий, не успев закрепить свой авторитет. Антилегалистская традиция была поддержана и усилена большевиками с их подозрительно-нигилистическим отношением к закону и праву как ограничителям насилия и произвола.
Правовой нигилизм и низкий уровень законопослушания "подготавливали" сознание советского человека к манихейски-конфликтному восприятию политической жизни и ориентации на использование силовых методов решения проблем. Ему постоянно внушали, что он живет в осажденной крепости, а враги внутри страны и за рубежом беспрерывно плетут заговоры против СССР. При этом, согласно известному сталинскому тезису, чем больше успехи социализма, тем отчаяннее их сопротивление.
Подобная установка, доводившая реальные факты до крайности, формировала параноидальное сознание, ориентированное на беспрерывную борьбу и войну - с империализмом, с "врагами народа", с "временными трудностями", с "отщепенцами" и т.д. Советского человека приучили смотреть на мир сквозь черно-белые очки, скрывавшие другие краски и полутона: только белое и черное, только "свои" и "чужие".
Установка на конфликтное восприятие политического мира сделала советское политическое сознание негибким. Нам плохо давалось умение разговаривать с оппонентами и идти при необходимости на компромисс, разрешать конфликтные ситуации мирными средствами. Людей ориентировали на жесткость, бескомпромиссность, а то и насилие.
Уместно в этой связи напомнить, что в основе всей философии большевизма и питавшей ее марксистской традиции лежало представление о глубинной взаимосвязи социально-политического прогресса и насилия. Как утверждал Ф. Энгельс, "насилие является тем орудием, посредством которого общественное движение пролагает себе дорогу и ломает окаменевшие, омертвевшие политические формы"38.
Неотъемлемый элемент политической культуры - культура политического самосознания. В каждом обществе существуют модели политической самоидентификации его членов, в соответствии с которыми, последние соотносят себя с определенными ролями, идейно-политическими течениями, организациями. Отсутствие идеологического и политического плюрализма в Советском Союзе предопределило и отсутствие дифференцированной партийно-политической и идеологической самоидентификации ее граждан. У нас не было ни "либералов", ни "консерваторов", ни "социал-демократов", ни "левых", ни "правых". Все были "коммунистами" - партийными и беспартийными.
Другая особенность советского политического самосознания - приоритетное соотнесение себя не с той или иной нацией или народностью, живущей в СССР, а с "советским народом" как единой нерасчленимой массой, в которой национальные признаки хотя и не исчезают вовсе, но существенно нивелируются, а в идеале должны быть практически сведены на нет.
Неразвитость индивидуалистической культуры, ориентация на коллективизм предопределили низкий уровень субъективной компетентности39 советского человека, с чем в немалой степени связаны и его политическая пассивность, нежелание брать на себя инициативу, пытаться изменить статус-кво и т.п.
Завершая краткий обзор культуры советского политического сознания, невозможно умолчать о такой ее черте, как двоемыслие и разрыв между словом и делом. Советские люди жили по двойному стандарту: говорили одно, а думали и делали другое.
Забегая вперед, скажу, что партия-государство, прекрасно зная о двойном стандарте массового сознания, платило гражданам той же фальшивой монетой. Классический пример - Сталинская конституция, имевшая весьма слабое, соприкосновение с реальной жизнью общества.
Политическая культура артикулируется посредством знаковых систем ("языков"), устойчивое ядро которых само входит органической частью в эту культуру. Первая и главная из таких систем - национальный политический язык, этот естественный код культуры. В отличие от демократических обществ, где существует, как правило, несколько политических языков, отличающихся друг от друга по терминологии, стилистике, эмоциональной окраске и другим параметрам, в советском обществе все граждане говорили на едином политическом языке, являвшем собой образец идеологизированности - не только в том смысле, что он был перенасыщен понятиями, заимствованными из марксистско-ленинско-сталинского лексикона, но и в том плане, что реальная политическая жизнь интерпретировалась исключительно в духе официальной идеологии, а политические процессы и явления описывались в идеологических категориях.
Политическая культура как часть общей культуры - это, говоря словами Ю. Лотмана, "область символизма". Она имеет, "во-первых, коммуникационную и, во-вторых, символическую природу"40. Под политическими символами понимаются знаковые выражения, имеющие вещественно-конкретную или абстрактную форму и репрезентирующие различные аспекты политического мира - от политической системы и ее институтов до позиций отдельных групп.
В СССР политическая символика формировалась как путем создания оригинальных образований (советский герб, флаг, гимн и т. п.), так и путем заимствования и переосмысления символов, связанных с историей дореволюционной России (Кремль, Красная площадь, военная атрибутика и др.). Особенно отчетливо тяготение к возрождению символов прошлого проявилось в годы Великой Отечественной войны, когда были, например, возвращены в армию погоны и некоторые прежние воинские звания и учреждены ордена имени Суворова, Кутузова, Нахимова и других российских полководцев.
Особое место в ряду политических символов занимали такие интегральные по смысловой насыщенности акты, как военные парады и праздничные демонстрации. Сложную символическую нагрузку несли и разного рода политические обряды - партийные собрания и съезды, смотры, декады, другие массовые мероприятия, призванные продемонстрировать державность, силовую мощь, трудовой энтузиазм, "единство рабочего класса и крестьянства", дружбу народов, "единство народа и партии", мудрость советских руководителей - словом, базовые социалистические ценности.
Хотя в политическом поведении массового субъекта имеется много такого, что уже присутствует в его политическом сознании, в нем есть и такие стереотипы, которые не "запрограммированы" сознанием, а становятся результатом взаимодействия субъекта и среды и/или проявления бессознательного психического в поведении. Вот почему культура политического поведения составляет автономную область политической культуры и требует самостоятельного рассмотрения.
Из наиболее типичных массовых форм конвенционального (легитимного и отвечающего принятым нормам) участия в политике в советском обществе можно выделить следующие. Это прежде всего электоральное участие, отличающееся беспрецедентно высоким уровнем. Согласно официальным данным, в сталинские времена в выборах принимали участие около 99% зарегистрированных избирателей. После смерти вождя показатель стал ниже - но не намного. Далее, поразительное единодушие в поддержке кандидата, занесенного в избирательный бюллетень, что было связано и с нежеланием людей иметь неприятности, и с отношением к выборам (точнее, к голосованию) как к чисто формальному мероприятию.
Из других форм политического участия, допускавшихся или даже поощрявшихся властями, отметим работу в "общественных" организациях; контакты с правительственными (партийными) чиновниками; обращения (письма) в партийные комитеты и правительственные учреждения, а также в газеты и журналы.
Хотя совокупная численность членов КПСС и ВЛКСМ выражалась внушительной цифрой, деятельность большинства граждан в этих организациях ограничивалась уплатой членских взносов и в лучшем случае посещением собраний, которые мало что решали. Да и само пребывание в партии и комсомоле очень часто обусловливалось чисто карьерными мотивами. Что касается контактов с партийно-государственными чиновниками, писем в газеты, на радио и телевидение, лишь небольшая их часть была связана с политикой. Даже в 1988 году, когда социологи заговорили о "взрыве массовой активности", 49,7% граждан Советского Союза определили свою позицию как "неучастие" в общественно-политической жизни страны. Участвовали в ней, "отстаивая свою точку зрения на профсоюзных, партийных собраниях", 20,6%, а в "газеты, советские или партийные органы" обращались 9,3% граждан41.
Все это дает основание говорить о низком уровне конвенционального участия советских людей в политике или, если следовать формуле Г. Алмонда - С. Вербы, о "пассивной политической позиции подданного". Логическим продолжением этой позиции было практически полное отсутствие в политическом поведении неконвенциональных форм - ситуация, разительно отличающаяся от практики массовых действий наших дней, нередко принимающих не просто экстремистский, но уголовный характер. Конечно, и в странах с демократическими традициями неконвенциональное поведение в обычных условиях значительно уступает по масштабам и популярности поведению конвенциональному42.
Однако в Советском Союзе число лиц, готовых выступить с акциями протеста против действий властей, измерялось буквально единицами. Система ориентировала на массовые, коллективные формы деятельности, которые стали, в конце концов, не только доминирующими, но и, по сути дела, единственно легитимными, разумеется, при условии, чтобы они не выходили за конвенциональные рамки.
Массовый советский человек - политически безынициативный субъект, лишенный навыков к политической самоорганизации и самодеятельности. Его поведение во многом построено по военному образцу, предполагающему строгое подчинение нижестоящего вышестоящему, отсутствие обратной связи, действие по команде.
Некоторые стереотипы сознания и поведения, присущие советскому человеку, начинают проявляться в массовом масштабе только теперь, когда открывается пространство для свободного самовыражения личности, а политическая борьба приобретает (хотя бы отчасти) публичный характер. Причем некоторые из этих стереотипов, как обнаруживается при внимательном рассмотрении, имеют глубокие исторические корни. К их числу относится и поведенческий экстремизм, или, говоря словами Д. Лихачева, стремление "во всем доходить до крайностей, до пределов возможного". "Эту черту доведения всего до границ возможного и при этом в кратчайшие сроки можно заметить в России во всем... Хорошо это или плохо? Не берусь судить; но что Россия, благодаря этой своей черте, всегда находилась на грани чрезвычайной опасности - это, вне всякого сомнения, как и то, что в России не было счастливого настоящего, а только заменяющая его мечта о счастливом будущем"43.
И не только мечта, но и деятельные попытки приблизить это будущее, доходя опять-таки до края: сначала - построить социализм "в одной отдельно взятой стране", затем - коммунизм за двадцать лет, позднее - совершить за десяток лет скачок из царства тоталитаризма в царство демократии. И везде все те же устойчивая неспособность, неумение, да и внутреннее нежелание русского человека обуздать себя, удержаться в политическом "центре", соблюсти меру.
Если при рассмотрении политической культуры индивида и группы исследователь ограничивается сферами сознания и поведения, то при анализе политической культуры общества как целого он обязан подняться на новую ступень и исследовать культуру функционирования политической системы. Эта культура находит проявление в способах организации властных отношений, принятия политических решений и их последующей реализации, регулирования социально-политических противоречий и конфликтов, взаимодействия с другими нациями и международными общностями.
Пожалуй, наиболее полное и последовательное воплощение культура функционирования политической системы, какой она сложилась в СССР к 30-м годам, нашла в двух взаимосвязанных явлениях. Во-первых, в слиянии воедино партии и государства, вернее, в присвоении партией важнейших государственных функций и превращении ее руководящего ядра (номенклатуры) в особый отряд государственных чиновников-управленцев, построенный по иерархическому принципу. Во-вторых, в концентрации законодательной, исполнительной и судебной властей в одних руках с выдвижением на первый план исполнительных структур и подчиненной ролью суда.
Одним из важнейших принципов организации и осуществления политической власти в СССР был централизм. В Конституцию СССР 1977 года ввели даже специальную статью, провозглашавшую централизм в качестве принципа "организации и деятельности Советского государства".