"Мистерия регионализма" - читать интересную книгу автора (Магомедов)
В периоды идеологических и цивилизационных поисков неизбежно проявляется статус элиты как носителя идеоцивилизационных потенциалов. Возводимые ею идеологические конструкции служат "программами", которые обеспечивают шаблонами весь ход политической жизни. Здесь в полной мере подтверждается наша мысль о том, что идеология есть шаблонизированная реакция на шаблонизированное отчаяние кризисного сознания, что в периоды социопсихологических стрессов процветает поиск систематизированных идеологических формулировок. Их цель - сделать возможной автономную политику путем обеспечения авторитетными понятиями (придают ей смысл), убедительными образами, посредством которых она может быть вразумительно постигнута.
При всей разности культурного содержания изложенных идеологем по регионам, их объединяет устойчивое антимосковское начало (с обязательным упором на антигайдаризм как либеральную антигосударственную практику). Антимосковское начало составляет смысл и направленность идеологической консолидации и публичных претензий локальных элит как республика, так и областей.
В отличие от российских либерал-реформаторов, ориентированных на очередное "великое учение" (теорию "Чикагской школы"), татарстанские и калмыцкие реформаторы мобилизовали собственные культурные ресурсы и поставили их себе на службу. Они сумели это сделать за счет обращения к своему наследию (историческому, этническому, религиозному).
В свете данных усилий элиты считают весьма рискованными попытки слепого подражания и копирования западных моделей, грозящих утерей собственных основ и собственной инициативы. Отсюда - резкая критика как готовых чужих моделей, так и российских политиков, копирующих эти модели39. Результатом регионального синдрома является то, что сама "региональная идея", "региональная модель" определяется и обеспечивается в соответствии с неким перечнем вызовов своей региональной идее. От региональных политиков можно часто слышать, будто для пришедших к власти демократов монетаристская реформа важнее национально-государственного суверенитета. Кремлевских правителей большинство из них оценивает как силу, готовую согласиться с ущербной для России ролью объекта чужой политики. На их взгляд, рыночные реформы, проводимые с 1992 г. сменяющими друг друга российскими правительствами и некоторыми областями (со ссылкой на Нижегородскую область), лишь крайне надменная и вульгарная форма вестернизации. Она игнорирует и государственные интересы страны, и местные особенности регионов, в том числе культурно-исторические. Именно на этом фоне политические лидеры (в первую очередь, республик), усилили поиск не дискредитированных в массовом сознании политических терминов, отражающих национально-региональную идентичность.
Все это говорит о том, что "новая" Россия для некоторых ее регионов выступает как дефектный политический субъект. Субъект, у которого нет реально проводимого устойчивого стратегического курса, нет единой государственной линии национальных интересов. Такой взгляд региональных элит ведет к активизации действий в направлении к собственному политическому самоутверждению, а также к расширению сферы этого самоутверждения. Следовательно, современная модернизация своих регионов мыслится их идеологами вне и поверх разрабатываемых в последнее время Москвой идеологических конструкций "новой России". Примечателен в этом отношении пример из идеологической практики казанских политиков: противопоставление татарского "евроислама" российскому "евразийству". Евразийство рассматривается в Казани как теория, развиваемая с точки зрения сугубо русских интересов и ограничивающая геополитическую свободу Татарстана.
Суть евразийской концепции заключается в том, чтобы объявить Россию (иногда и большую территорию) особым православно-славянским цивилизационным пространством, где произошел синтез различных, культур (в основном тюрко-славянских)40. При таком подходе, как считают в Казани, татары оказываются "запертыми" в "евразийской мышеловке". В данной ситуации евроислам становится фундаментальным фактором, который "выводит" Татарстан за пределы русско-православной Евразии. Далее. Согласно местной трактовке, в евразийской идеологии, сердцем которой является православие, нет места человеку или народам. Идея евразийского государства является самодовлеющей и требующей жертв со стороны человека. Напротив, евроислам, возникший в результате реформаторского движения в исламе в конце XVIII - начале XIX в. ("джадидизм"), соединяет идеи либерализма с исламом, выдвинув на первое место личностное начало и свободомыслие. Таким образом, индивидуализм у татар получил свою идеологическую базу в лице реформированного ислама41.
Из такого обоснования проистекают два вывода, подчеркивающие несовместимые перспективы России и Татарстана:
??российская культура, остающаяся прямой наследницей советской культуры и сегодня ориентированная на православие, крайне плохо приспособлена к потребностям модернизации;
??динамичное развитие реформаторства в исламе сделало культуру татар весьма современной и хорошо приспособленной к новым веяниям. Это обстоятельство усиливает стремление татарского общества к прямому контакту с носителями европейской культуры и цивилизации.
Легко заметить, что доктрина реформированного (джадидистского) ислама выступает не только как лекарство от социального кризиса (согласно "теории напряжения"), но и как носитель далеко идущих политических интересов местной власти. Прежде всего евроислам отражает модернистские притензии татарстанской элиты. Евро-исламская идентичность служит хорошим подспорьем татарстанскому локальному реформаторству, ибо призвана питать региональную "энергию самовозвышения". На этом фоне изображение православия как антидемократической, антиличностной и, в принципе, антимодернистской силы есть вызов официальной российской власти. Как выразился один из казанских политиков: "...строительство храма Христа Спасителя лишь усиливает впечатление омертвелости русского православия и карикатурности центральной власти" (Т-27).
В терминах данной претензии культурологический синтез евроисламского толка является важной подпоркой внешнеполитической стратегии реализации "Модели Татарстана".
В частности, он призван оградить имидж республики от исламского фундаментализма и других пугающих Запад символов. Об этом четко было сказано Президентом Татарстана Шаймиевым на официальном уровне. Стенограмма фиксирует следующее заявление: "Наш ориентир, безусловно, - Западная Европа. Это для нас особенно важно, этим самым нас не затронет исламский фундаментализм. Нам в данном случае в стратегическом плане выгодно подальше держаться от фундаментализма"42.
Исходя из данной стратегии, государственным органам республики предписано усилить внимание к джадидистскому исламу, главным условием развития которого названо свободное развитие татарами своей этнической культуры.
Значение, которое придается в Казани евроисламу, позволяет здешним идеологам утверждать, что "геополитические приоритеты Татарстана никак не могут выстраиваться в узких рамках русско-православной Евразии". Такая стратегия рассматривается ее разработчиками как вызов России, которую последняя вынуждена будет принять.
Таким образом, этот отдельный пример с евроисламом показывает, как в политической практике происходит неизбежное соединение "теории напряжения" и "теории интересов" в единую идеологическую сущность. Так что идеологические символы локализма не абстрактны. Они имеют ощутимую корреляцию с понятием "интересы региона". Совместно они порождают локальный политический синтез, о чем подробно будет сказано далее.
При рассмотрении стилистических характеристик, составляющих региональную идеологию, возникает вопрос: существует ли фактор, который кладет предел ее крайним параметрам? Ибо отнюдь не полное торжество радикальных взглядов определило современные политические реалии регионов при всей выраженности доктринального локализма. Даже такие идеологически ориентированные республики, как Татарстан и Калмыкия не стали проповедовать безоговорочный сепаратизм и абсолютный партикуляризм, созданные фантазией наиболее радикальной части местной элиты. В качестве такого ограничителя выделена стилистическая характеристика - стоимость как критерий для оценки политики. Имеется в виду оценка стоимости (определение выгоды или убытка) той или иной политики для региона со стороны правящей группы. Данный признак отражает прагматизм в мышлении и действиях ее представителей. Говорит бывший министр финансов Татарстана Д. Нагуманов: "Многие думают, что Татарстан просит себе особых условий, что суверенитет - способ самоутверждения. Это абсолютно не так. Договорный процесс с Россией сопровождался колоссальной аналитической работой. Мы ведь дошли до осознания, мы созрели для этого. Сначала и в самом деле были такие нотки: мол, Москва нас обдирает. Хотя основания для таких упреков были: ведь выкачали из республики 2 млрд. 600 млн. тонн нефти за 15-20 лет при Брежневе. Почти весь валютный запас СССР формировался на татарской нефти...
Мы провели колоссальный анализ всех денежных потоков, идущих в республику и из республики, всей экономической ситуации. Не так все просто. Вот националисты начали кричать: "Все наше!". А раз наше все, то за все это надо платить. И за оборонку, и за другие бюджетные общероссийские сферы. Так что все подсчитывалось, взвешивалось и оценивалось. И вот в результате всей этой работы пришло понимание, что не все то, что зарабатывается в республике, является нашим. Надо делиться с центром. Он выполняет определенные функции. Например, финансирует высшие учебные заведения, оборонные предприятия. Мы же берем те программы для финансирования, которые можем проглотить. Понимание есть в этой части, ряд федеральных программ берем на себя. И разработали такой пакет документов, чтобы прекратить движение денег "туда-обратно". Так что суверенитет я понимаю очень серьезно: "берёшь - плати" (Т-40).
Весьма показательна логика одного из депутатов Госсовета Татарстана: "Еще важный вопрос: проблема рубля и инфляции. Если мы находимся в одном рублевом пространстве с Россией, то все должны принимать одинаковую антиинфляционную политику, которую проводит центр. Иначе инфляцию не победить. Рубль не обманешь" (Т-23) .
Логика "рубль не обманешь" обеспечивает надёжную защиту от иррациональных мутаций регионального и этнического интереса, как это произошло в Чечне43. В отличие от способных основываться на рациональном интересе элит Татарстана и Калмыкии, чеченские лидеры действовали, руководствуясь идеей судьбы или миссии. Императив судьбы и миссии вполне вписывается в термины тех притязаний, которые выдвигало дудаевское руководство: полная независимость, установление "нового кавказского порядка" в виде создания "Кавказского общего дома"44 и т. д. Этим требованиям вполне соответствовали и заявляемые методы их достижения: "война до последнего чеченца", угроза развязать новую кавказскую войну ("Пусть Кавказ горит синим пламенем", - выражение Дудаева), насыщенные фольклорно-мифологическими представлениями. В отличие от революционаристского мессианизма "чеченской революции" татарстанская и калмыцкая элиты, при всем проявляющемся в их среде радикализме по многим вопросам, стараются укладывать ценности и символы локализма в схему взаимодействия интересов как рационально калькулируемых и направляемых устремлений. Последние именно вследствие этого своего качества допускают и даже предполагают компромиссы и смягчения.
В периоды идеологических и цивилизационных поисков двойной статус элиты (как носителя идео-цивилизационных потенциалов и текущих региональных интересов) часто ослабляет именно первые, связывая их реализацию отвлечением энергии на утоление прагматических аппетитов. Как оказалось, идеологические проекты, становясь "формулами правления" локальных правящих групп, образуют поле региональных интересов. Эти интересы и стимулы подводят борьбу за соответствующие идеалы непосредственно под прагматические цели умножения авторитета, безопасности и богатства. Обе характеристики - идеалистическое мессианство культурно-символического вызова и статусного образа, с одной стороны, и прагматический рациональный эгоизм, с другой, -вошли в политическую действительность Татарстана и Калмыкии. Этим обусловлено неопрометчивое (в массе своей) политическое самоопределение элит данных республик и разумные пределы идеологических обоснований.
Реалистически и прагматически мыслящие политики кладут предел непомерным притязаниям радикалов, направляя их в более рациональное русло. Как показывает наш анализ, индекс прагматизма среди политиков выбранных мной регионов выражен довольно значительно (табл. 2). И наоборот, эгоистическое преследование интересов под узко-националистическими лозунгами, а также рецессивно-рецидивное следование императивам миссии (судьбы), как это было в Чечне, ведет к эскалации притязаний и к войне как средству решения проблемы.
Любопытно сравнить взгляды представителей высшего руководства провинций с результатами изучения общественного мнения на местах по актуальным проблемам регионализма. Изучение данного мнения, проведенное исследовательской группой Л. Дробижевой в ряде российских республик, дает нам такую возможность. Так, оказалось, что идеи национализма не в крайней форме сецессии, а в виде реального федерализма или с элементами конфедеративного устройства разделяются более чем половиной татар. Примерно 30% татар готовы пойти на какие-либо жертвы во имя суверенитета, но кроме войны, на которую готовы идти не более 1-2%46. То есть психологию "волков"47 готово разделить ничтожное меньшинство народа. Куда более охотно население республики (64% татар и свыше 40% русских) поддерживает идеологию экономического регионализма в виде идеи распоряжения ресурсами. У политической элиты Татарстана по данному вопросу48 есть реальная и довольно массовая база.
В случае с Татарстаном проявилась последовательность руководства республики, которая реализовала целый ряд суверенных идей при сохранении разумных границ регулирования конфликта внутри Федерации. Например, Договор между Татарстаном и Россией оценивается и российской, и татарстанской, и мировой общественностью как пример мирного решения конфликта. В самой республике руководство взяло курс на реализацию тех прав, которые получены в результате подписания Договора. Наконец, в отличие от откровенно заявляемого чеченского этно-эгоизма, в Татарстане пропагандируется идеологема "татарстанцы-нация" ("многонациональный народ Татарстана, составляющий гражданское общество"), имеется в виду общность как согражданство. Политика, которую декларируют в Татарстане, - это политика культурного плюрализма, подтвержденная в законодательных документах. Она определяется идеологами как разновидность национализма, которая строится не на принципе исключительности, а на способности признать ценности не только своей, но и других этнических культур. Это одно из оснований нормального самочувствия русских в республике: 73% русских в городах оценили в ходе социологических опросов национальные отношения в республике как спокойные и благоприятные. Можно обратить внимание на то, что до 1% совпала у русских и татар оценка жизненной ситуации49.
Любопытно рассмотреть в этой связи политическое содержание идеологемы "татарстанцы-нация". Что может скрываться за такой риторической формулировкой? Достаточно точный ответ на этот вопрос дал французский политолог Жан-Робер Равио. По его мнению, правящая элита Татарстана выбрала путь конструирования искусственной "нации", базирующейся на общности экономических и социальных интересов. На основе этих интересов, видимо, предполагается создать местную "высокую культуру", которая станет фундаментом этой "нации". Молчаливо считается, что последняя, в свою очередь, послужит базой для формирования государства. Диагноз Равио таков: законная политическая власть в республике старается избежать обсуждения по существу вопроса об этническом разнообразии (хотя и называет его главной ценностью), тем самым мало затрагивая "непременные исторические корни любой национальной культуры"50.
Теоретическое обоснование такому прагматическому курсу правящей элиты Татарстана было дано Р. Хакимовым в книге "Сумерки империи. К вопросу о нации и государстве". В этом труде говорится о том, что "нация - это граждане, объединившиеся в государственную общность независимо от этнического происхождения". Как полагает автор книги, именно государство "превращает какую-либо общность людей в нацию".
Схема формирования нации по Р. Хакимову следующая: самоопределяющийся этнос (коренной народ), который "затягивает в свой водоворот всех, кто живет с ним на одной территории, и далее, в рамках новообразующегося государства сначала формируется "народ, а затем и нация с новой системой ценностей, во многом не совпадающей с прежней"51.
Это пример того, как правящая элита Татарстана уходит от вопросов, которые могут расколоть республику и увести ее от решения задач, выдвинутых властью. Впрочем, данная логика неплохо сочетается с уже знакомым тезисом о том, что нация и соответствующее государство могут возникнуть только на базе определенной этнической культуры. Что лишенный своего этнокультурного измерения Татарстан вряд ли способен породить "татарстанскую нацию", отличную от россиян, ибо "мы практически не выделяемся из российского культурного пространства"52.
Несмотря на наличие значительного идеологического прессинга со стороны радикалов в вопросах о языке53, властям Татарстана приходилось проявлять гибкость и мудрость, чтобы находить согласованные решения. Школы и гимназии на татарском открывали, преподавателей вузов начали готовить, но для открытия университета готовили силы постепенно, а двуязычие для специалистов, руководителей откладывали, учитывая опыт Молдовы, Эстонии и Латвии, где реализация Законов о языке расколола общины.
Стратегия состоит в том, чтобы последовательно реализовать интересы татар, но не в ущерб другим нациям. Ближе всего эта стратегия была к позитивной этнической идентичности. Как сообщает Л. Дробижева, в отличие от политиков в других республиках, в Татарстане не говорят, что у них "нет национализма". Здесь элита знает значение этого слова. Национализм такого типа в мировой науке называют либеральным54.
В этой связи позволю себе некоторое уточнение. Сказанное вовсе не означает, что в перспективе Татарстан застрахован от политического радикализма. Последний обладает в республике определенным потенциалом, о чем президента Шаймиева предупреждали местные политические активисты. Один из них даже сравнил Шаймиева с Акелой - литературным персонажем сказки "Маугли". "Если Акела промахнется, - заявил он, - то весь механизм крайней оппозиции с его огромной собственностью, финансами, СМИ закрутится и полностью сметет партию власти"55.
Как и в Татарстане, формула правления политической элиты Калмыкии представляет собой соединение ярко выраженного регионального комплекса и умеренного морализаторства по отношению к федеральным властям. Высокий уровень региональной самоидентификации не сопровождается значительными проявлениями местнического экстремизма и национализма. В Калмыкии не происходит резкого формирования националистического комплекса, который бы вырвался вперед, опережая становление экономической общности (в виде создания общереспубликанской корпорации "Калмыкия"). Поэтому путь абсолютизации национального самосознания, превращения его в некую сверхценность оказался для калмыцкой элиты исключенным. Такой взвешенный подход к проблеме со стороны калмыцких политиков позволил избежать опасной тенденции - редукции ценностно-смысловых компонентов сознания до узких рамок националистических взглядов, отрицания ценностей, принадлежащих другим сообществам. Подавляющее большинство калмыцкого политического истеблишмента склоняется к утверждению в России государства, базирующегося на этнотерриториальном критерии как единственном факторе, поддерживающем этнический компонент Федерации.
Любопытно сравнить данные тенденции опять же с чеченским примером. "Национальная идея" в интерпретации идеологов "чеченской революции" приобрела невротический характер, дополняясь экстатическими срывами в моменты внешней угрозы. Она имела откровенно антироссийскую направленность с изрядной долей вайнахского мессианства. Согласно этой идее, историческое предназначение чеченского народа усматривалось в том, что он призван зажечь "огонь свободы" и воодушевить своим примером народы Кавказа. Конечной своей целью идеологи национал-радикализма полагали создание "Великого Кавказа" под эгидой Чечни56. Постоянное обращение к теме кавказской войны и навязчивое политическое присутствие как в зоне военных конфликтов (грузино-абхазском), так и в зоне торжественных празднеств (юбилей аула Анди в Дагестане) представляли собой лишь часть общекавказской активности генерала Дудаева. Крайний вариант этноцентризма, который стал основой идеологии "чеченской революции", в конечном итоге привел республику к катастрофе.
Завершая разговор об указанной стилистической характеристике ("стоимость" как критерий), необходимо сказать, что она во всех изучаемых нами регионах стимулирует рациональную работу по выработке того идеологического содержания, на котором вырастает региональный политический синтез. Даже риторическая стратегия сецессионистов во многих эпизодах отражает стремление к получению максимальных экономических преимуществ57.
Это показывает, что онтологическое вдохновение в элитной среде дополняется сдержанным анализом и рациональными подсчетами. За счет совокупного действия данных компонентов создается та политическая основа, которая формирует современную реальность в российских провинциях. Показательно в этом отношении принятие "Государственной программы экономического и социального прогресса Республики Татарстан". На совещании у М. Шаймиева было заявлено, что программу "нужно принимать как некую идеологию дальнейшего развития республики"58. Таким образом, логика "Рубль не обманешь" способна формировать политику, уравновешивая наиболее радикальные элементы локализма. Именно такое ядро, включающее в себя как философское, так и организационно-инновационное начало, становится точкой опоры для региональной идеологической интеграции, для идейного прорыва, собирающего "начала" и "концы" того или иного сообщества в новых условиях. Через такое осмысление и самоопределение лежит путь к региональному политическому синтезу, к осуществлению различных "моделей" регионального развития.
Умеренная тенденция в развитии региональной идеологии объясняется также эволюцией данного феномена. Особенно отчётливо она начала проявляться с конца 1995 г. К тому времени региональные идеологии, бросавшие вызов в начале 90-х гг., нашли самоуспокоение от самореализации. Полученные выгоды и завоёванные в результате политического самоутверждения привилегии и санкции усредняют требования и нейтрализуют первоначальный порыв. Особенно ярко подобная эволюция проявилась в поведении татарстанской элиты. На этапе политического насыщения она стала глушить социальное эхо ранних лет борьбы за суверенитет, умело раздуваемое ею же. Получив вожделенные права по распоряжению собственностью, ресурсами, политическими и экономическими институтами, правящая элита заземляет романтический экстремизм до бюрократической умеренности. Происходит рутинизация харизмы региональных лидеров, символов и смыслов регионализма, а полученная власть начинает выступать для локальных элит как самоцель, а не средство. Ещё одной причиной подобной эволюции региональных идеологий стали определённые гарантии несменяемости региональных руководителей, подгонка правовых актов под конкретные персоны (в данном случае под М. Шаймиева, К. Илюмжинова, Д. Аяцкова).
Выводы по главе
1. Развертывание политических идеологий локальных элит в наиболее существенных их аспектах показало, что данные идеологии есть полное выражение природы представителей властвующих элит как homo politicus. Проведенный анализ подтвердил версию о том, что наряду с функцией отправления власти выработка идеологий является областью политического призвания элиты. Он подтвердил также выдвинутое нами допущение, которое поставило под сомнение подход к РФ как к сообществу "X+1", где "Х" - субъекты Федерации, а "1" - национальное правительство. Рассмотрение российского общества как некой суммы политических субъектов "x+1" ограничивает его подлинное понимание. Оказалось, что рождение новых региональных траекторий развития - это органика, а не механика.
2. Структура и стиль элитных систем взглядов сильно различаются по кросс-региональному признаку. Каждая из рассмотренных региональных элит отличается индивидуальным характером. Последний определяется разнообразными обстоятельствами: историческим наследием, природой региональных и эгоистических интересов, постановкой конкретных целей, представлениями о друзьях и врагах. Все эти обстоятельства концентрируются и проявляются в идеологии. В итоге российские локальные реалии оказываются настолько неоднородными, что не укладываются в надуманные "несколько основных тенденций".
3. Высокую конъюнктуру идеологий (эквивалент идеологического синдрома) отличает выраженный культурологический подход. Ее также отличает поиск и мобилизация соответствующих типов национального культурного наследия. Концепции "естественных путей" и "региональных интересов", подчеркивающие уникальность "национальных организмов", уходят корнями в собственное культурное и локальное содержание. Отсюда и черпается элитой своя "правда", свой "великий текст" против безликости официально проводимой в России политики. Через такую концептуально осмысленную мобилизацию формируется и бросается региональный политический вызов центру. Каждый рассмотренный нами регион воплощает одно из проявлений современного российского развития. В свою очередь центр не смог обозначить явственного интеллектуального противовеса идеологически "оснащённым" региональным элитам.
4. Экспрессивное политическое поведение, которое, по мнению С. Вербы, Э. Шилза и др.59 подчеркивает идеологичность, не является безоговорочным признаком идеологического в политике. Наш анализ показал, что те люди, которые в излишне воинственной форме отстаивают принципы регионализма, часто упрощают эти принципы, осмысленные и изложенные идеологами-теоретиками. Поэтому вряд ли стоит однозначно сводить идеологию к догматизму, экстремизму, враждебности и в целом к политической патологии. Такой взгляд оказывается особенно несостоятельным в качестве эмпирического обобщения, как описание современных политиков Татарстана, Калмыкии, Нижнего Новгорода и Саратова. Может иметь место случай, когда определенные идеологии в специфических исторических ситуациях склонны к нетерпимости и враждебности. Это значит, что мы не получили однозначного подтверждения гипотезы "2" Шилза-Патнэма о том, что "те политики, которые имеют характеристику "А", также имеют характеристики "В2-Вn" (согласно таблице 1). Экстремизм, враждебность, догматизм не являются фундаментом идеологического в политике. Наиболее полно соотносится с идеологией теоретическое и дедуктивное мышление. В основании каждого существующего регионализма как идеологии мы увидели Мыслителя. Именно концептуальные и дедуктивно организованные идеологические концепции поставляют материал для регионального политического синтеза.
5. Абсолютно бесперспективно выявлять строгие границы между идеологом и неидеологом на том основании, что первый - теоретик и эксцентрик, а второй - прагматик. Вряд ли стоит с точки зрения идеологии оценивать повседневность однозначно негативно и, соответственно, предлагать трансцендентальный исход из неё. Складывающееся в процессе повседневной жизни практическое мировоззрение может представлять собой связь знания и убеждения, а не просто голый прагматизм. Тем самым я вновь вынужден подтвердить функцию правящей элиты как носителя идео-цивилизационных потенциалов и текущих политических интересов.
6. Обнаруживая наиболее глубокие, предельные объяснения политики, идеология обозначает идеалы, интересы, фундаментальные цели и другие формирующие политику принципы. Это подтвердил в своем интервью бывший губернатор Нижегородской области: "Идеологические воззрения поволжского начальства, которые Вас интересуют, по-настоящему являются сутью экономических приоритетов" (Н-34).
| © 2024 Библиотека RealLib.org (support [a t] reallib.org) |