Александр Цыганков Perpetuum mobile

Отражение плывущего облака, изломанные силуэты деревьев на быстрой воде и солнечные блики играли свежей масляной краской на холсте. Только подобие, условность, маленькое зеркальце, где мелькнуло и продлилось во времени то, что никогда не останавливается и длится вечно. Но как хорошо в этом стремительном движении! Крутящийся водоворот вешней воды! Прозрачный лес, первая зелень на берегу и пронзительная бирюза апрельских небес. В Сибири такой цвет неба бывает только в конце апреля и первую неделю мая. В эти яркие весенние дни Тростников не мог усидеть в городе и вырывался на пленэр. Обязательно туда, где лес, возвышенность над рекой и прострелы в простор, сливающийся на горизонте с огромным небом. Когда повсюду разливается лазурь, а холодный ветерок из тёмного бора говорит о том, что зима ещё рядом. И между красных сосновых стволов ещё лежат лиловые острова последнего снега, а на пригорках уже цветут подснежники, и река катит свои воды с такой силой и скоростью, что кажется, как будто этот могучий речной поток как раз и вращает Землю, как мельничное колесо. И кружится голова! И солнце, и свежесть, и нежность распустившейся вербы. И всё — как будто накануне, как в первые дни Творенья. Ну, разве в такие дни можно усидеть в городе и хотя бы на один только день не выехать на природу, чтобы сделать хотя бы один этюд! Чтобы не остановить, а продлить мгновение!

Александр ещё раз внимательно посмотрел на только что написанный пейзаж, больше не сравнивая с натурой, и закрыл этюдник. На шоссе он остановился у поворота в лес, откуда и вышел, и решил постоять ещё минут пятнадцать, чтобы вдоволь налюбоваться весенним лесом, насладиться, надышаться свежим воздухом и тогда уже отправиться в город с просветлённой душой и чистой совестью. Бывает у художника такое, когда чувствует, что вот это он должен сделать непременно, а потом уже всё остальное. Что надо ему выразиться, пролиться звонким цветом на холст, ответить по мере своих возможностей на громкий вызов внешних сил: всему, оттого возмутительному, потому как Прекрасному. Пейзаж с натуры написать, всё равно, что в церковь сходить, как говаривал один старый художник. Здесь тебе и причастие, и откровение, да и покаяние. Умиление ещё, конечно. А благодать-то какая! От Басандайки до космической станции «Мир» одна благодать. И вслух вырывается нечаянно прямо на весь лес: «Белка!!! Привет, белка!» Зверёк замирает на ветке. Одно мгновение смотрит на восторженного городского идиота и быстро бежит по высокому стволу, мелькая пушистым оранжевым хвостом. Но всё-таки общение какое-то. Диалог всё-таки!

И в этот раз Александр заметил белку и вспомнил того старого художника. Закурил и думал: крутимся, как белки в колесе, а он жил себе на Тайдоне и зимой, и летом. Творил и ни за чем не гнался. И вспомнил его знаменитую шубу, составленную неведомым портным из шкурок разных зверей. Когда Николая Ивановича спрашивали, он охотно показывал, где и кто пришит.

— Это лисичка, это зайчик, это колонок. А это кенгура!

— Ну, это вы бросьте заливать, Николай Иванович! Кенгуру на Тайдоне не водится!

— Был здесь один Кенгура. Повесился.

И Николай Иванович рассказывал про свою маленькую, но очень прыткую собачку, которая за свою прыгучесть и рыжую окраску получила такое экзотическое имя. Когда Кенгура приказал долго жить, запрыгнув зимой в заячью петлю, то оставил о себе память ярким меховым лоскутом на шубе знаменитого живописца.

Художник поправил на плече ремень этюдника и неторопливо пошёл в сторону остановки.

Под козырьком нелепой бетонной конструкции никого не было. Должно быть, автобус прошёл недавно. День будний. Да и горожане ещё не хлынули на дачи и в огороды. Скорее, по привычке странника, чем из желания остановить машину, Александр стоял и смотрел навстречу редкому транспорту. Тут-то и затормозила перед ним чёрная иномарка. Лысый пожилой человек, в тёмных зеркальных очках, открыл дверцу и крикнул: «Художник! Садись, подвезу!»

«С чего это вдруг?» — подумал Тростников и замешкался, не зная, что делать со своим багажом.

— Как лучше?

— А?! На заднее сиденье бросай! Свою живопись! Художник так и сделал. Сам сел впереди. И машина помчалась по шоссе.

Водитель показался ему знакомым. Очень уж характерная внешность. Но где и когда он встречался с этим человеком, Тростников не мог вспомнить. Тот в свою очередь бегло взглянул на него из-под тёмных очков.

— Ты, вижу, не узнал меня, художник!

— Извините, может быть, мы снова познакомимся, а то неудобно как-то перед вами.

— Да ладно! Я человек маленький! Смотрю, стоит маэстро на дороге, ну как не подвезти!

И всё. На этом разговор закончился. Почти до самого города они молчали. Александр смотрел в окно, разумеется, что во все глаза. До чего красиво становилось вокруг! И вдруг обратил внимание, что в салоне, над лобовым стеклом, вместо автомобильного чёртика, неизменного талисмана всякого садящегося за руль, крутился маленький, размером с теннисный мячик, блестящий глобус. Тростников немедленно вспомнил обо всём и едва не закричал.

— Так это вы, Пётр Иванович! Что же вы сразу мне не сказали! Не ожидал на этой дороге встретить, да и не узнал... Очки у вас, как у агента 006!

— Да ничего, ничего! Я человек маленький!

— Ну! Вы тоже скажете! Маленький! По делам в наш город?

— На часок!

— На часок? Ха-ха-ха! Ну, тогда и ко мне в гости на минуточку.

— Да нет, Саша! Не смогу и на минуточку.

— А жаль! Посидели бы, поговорили. Сколько лет прошло!

И в самом деле, немало уже лет прошло. Более двадцати по календарю и целая эпоха в истории.

Когда в прокуренную мастерскую вбежал Ваня Третьяк, рабочий из столярного цеха, Александр сидел напротив только что развешанных на стене пейзажей и разжигал себя неукротимым вдохновением, а именно: дождаться пятницы и вечером уехать либо в деревню, либо на комбинатовскую турбазу, где ещё нет ни души, но есть знакомая управляющая загородным хозяйством. И вторая половина апреля на берегу Томи, где уже светло и красиво без оговорок. Неповторимая лазурь в небесах. Прозрачный лес, речка, подснежники... И всё очень просто, потому что весна! Этюдник с красками был уже собран и, как тревожный чемоданчик у военного, ждал своего часа. Осталось только вырваться на волю и пойти-побежать знакомыми или незнакомыми, ещё неведомыми тропами, чтобы, как говорится, отвести душу. Смотреть и видеть! Дышать и творить! И кричать нечаянно на весь лес: «Эй! Белка!!!» А потом, когда она повернётся на ветке, зарычать серым волком, чтобы окрестные кусты затрепетали! Чтобы замелькали заячьи уши по перелеску!

Художник смотрел на свои прошлогодние этюды и всё более разжигался. В самый пик мечтательного творческого горения и вбежал в мастерскую Ванька Третьяк.

— Саня! Привет! Тебя Фулиган вызывает на профком!

— Зачем на профком? Я не комитетчик.

— Да я знаю, что ты не партейный! Там они насчёт первого мая суетятся.

— У меня к празднику и так всё уже готово. Что им ещё? Помочь шарики надувать?

— Да нет! Фулиган решил машину нарядить! Чтобы на демонстрации с трибуны увидели. Он же провинился перед начальством! Да и любит себя показать. Но это нам выгодно, Саня! Ты не отказывайся! Плата отдельная, по договору! Наш кабан утром на планёрке говорил.

— Вот со своим начальником и наряжайте! За отдельную плату!

— У этого кабана мозгов не хватит! А мы рисовать не умеем! Ты чё, Саня! Это же калым!

— Да понял-понял, что калым! Тростников понял, что до праздничных дней и в

самый праздник ему из города не вырваться. Судя по грандиозному замыслу начальства, о каковом поведал Третьяк, работать придётся даже в выходные дни. Времени оставалось мало.

У директора уже были все, кому и следовало быть. Председатель профкома, Василий Иванович Шульженко, не то ещё с глубокого похмелья, не то уже поддатый. Главный бухгалтер производства Елена Олеговна Настоящая, блондинка со смуглой кожей. Секретарь парткома А. Я. Всесвятский и два общественника. За большим столом, на удивление чистом, без каких-либо документов и прочих деталей, сидел сам директор, Пётр Иванович Соколов, прозванный подчинёнными нижнего звена Фулиганом. Уж очень необычной для начальника была его внешность. Быстрая походка, вразлёт. Характерная сутуловатость и бычья посадка головы. Цепкий взгляд прищуренных глаз и типичная улыбочка. Речь его была такой же бойкой и решительной. Рабочие после встречи с ним не могли удержаться от комментария: «Это не директор, а хулиган какой-то кемеровский!» Тем не менее, Петра Ивановича не презирали, как Всесвятского, и не боялись, как Шульженко.

На всяком совещании подобного рода Пётр Иванович вёл беседу исключительно с Еленой Олеговной. Остальные молчали, как свидетели в зале Народного Суда, пока их ни о чём не спрашивают. И в этот раз художник вошёл в тот момент, когда Соколов и Елена Олеговна говорили о чём-то своём, не обращая никакого внимания на присутствующих.

— Вот и Александр пришёл! Заходи, Саша! Тебя-то мы и ждём! Садись.

Тростников сел напротив директора и заметил на себе испытующий взор белокурой экономистки. «Так не флиртуют. Очень уж проникновенно смотрит. Что это она?» — подумал художник и внимательно посмотрел на директора, хотя уже знал, о чём пойдёт речь. Пётр Иванович на секунду наклонил голову, расправил плечи и заговорил чуть ли не с пафосом.

— Я к чему сегодня разговор веду, товарищи! С культурно-просветительной работой у нас некоторая отсталость наблюдается. Так вот! Деньги, о которых нам говорила Елена Олеговна, надо направить на культурно-просветительную работу! Даже, можно сказать, на идеологическую работу надо эти деньги направить! А в этом Александр может проявить себя как творческий человек!

А. Я. Всесвятский и два общественника закивали головами, глядя на Петра Ивановича. Председатель профкома и бухгалтерша посмотрели на Александра. Ничего не соображая, Шульженко смотрел мутными глазами, но зато очень строго. Елена Олеговна взглянула глазами ясными и уже совсем не строго. Чувствовалось, что всё давно решено, а теперь уже и сказано. Оставалось только провести культурно-просветительную работу, организовать исполнение и, если потребуется, принять меры. А вот и голубчик нашёлся! Попался этакий! И никуда уже не денется!

— Я предлагаю вот что, — продолжал Пётр Иванович. — К праздничному первомайскому шествию на площади Ленина оформить красочную машину с крутящимся глобусом! Чтобы шла впереди колонны нашего предприятия! Я, например, ещё ни у кого такого не видел.

— Глобус был, но не крутился, — вставил профсоюзный босс и, нахмурив густые брови, уставился на художника с немым упрёком.

— Зато у нас будет крутиться! — ещё увереннее заговорил директор. — Александр у нас талантливый парень! Ну, как, Саша, справишься? Придумай конструкцию, а наш главный инженер тебе поможет! И столярный цех в твоём распоряжении.

— Всё можно сделать, Пётр Иванович! Но времени очень мало остаётся. Ещё эскизы рисовать, да и макет надо склеить. Чертежи, расчёт материалов.

— Ничего-ничего! В выходные поработаешь. Это по отдельной статье будет оплачено. Договор заключим. А там ещё и зарплата плюс премиальные. Разве плохо? Вся надежда на тебя, Александр!

— Надо, значит, надо! Какой разговор?!

— Ну, вот и хорошо! Освоим эти деньги, товарищи! Тебе, Саша, сколько времени надо на макет и прочую подготовительную работу?

— Больше трёх-четырёх дней у меня уже не остаётся на это. Придётся ночами работать. Может быть.

— Нормально! Успеем! А рабочих я тебе дам, сколько потребуется. Начальнику столярного цеха сказал уже и в гараже, чтобы машину подобрали без проблем. Если заглохнет с крутящимся глобусом посреди площади, вот смеху-то будет!

— Я им потом головы откручу! — деликатно вставил Шульженко.

— А вот вы и проконтролируйте всё, Василий Иванович! Кого-кого, а уж вас-то на производстве уважают! Не подведут!

Шульженко самодовольно улыбнулся, но сразу же и задумался.

— Ну, всё, Саша! — Пётр Иванович встал, проводил Тростникова до двери и сказал негромко: — Как сделаешь макет, приходи. Остальное с тобой отдельно решим. Добро?

— Добро!

И Александр отправился в мастерскую, напевая знаменитый рефрен старого неувядающего шлягера про шар голубой. И пришёл уже с готовым решением.

Основой композиции было огромное красное знамя, составленное из трёх частей. В центральной, большей, части был задуман вырез по окружности, где на оси, смонтированного на кузове механизма должен вращаться большой голубой шар нашей планеты с тремя словами по экватору: «Мир! Труд! Май!» От кабины и по всему периметру грузовая машина закрывалась красочными транспарантами. На коньке капота — имитированная под золото эмблема «Серп и молот». Множество звёзд на фанерных тумбах красного знамени и цветы, рассыпанные по меридианам и параллелям земного шара. Тростников склеил макет и на каждую деталь композиции сделал чертежи. Посоветовался с главным инженером. Услышал от него: «Саня! Я над этой игрушкой не собираюсь голову ломать! Скажи механику в гараже: шестерёнка, мотор, провода в кабину, питание от аккумулятора. Всё!» И на четвёртый день пошёл к директору.

Пётр Иванович повертел макет. Выслушал соображения о том, как лучше и быстрее изготовить то и это. Похвалил Александра за изобретательность и находчивость. Наконец отодвинул в сторону картонную, ярко расписанную машину вместе с чертежами и заговорил о деле.

— Теперь вот что, Саша! Надо составить грамотную калькуляцию. По существующим расценкам и так, чтобы главный художник города подписал.

— Какие проблемы, Пётр Иванович! Да и Сергея Дмитриевича Лукьянова я прекрасно знаю!

— Сколько всё это может стоить? Начиная с первого твоего наброска и до выезда машины?

— Сразу не скажу. Надо считать. Хотя примерно можно.

И Александр стал перечислять, сколько стоит эскиз, макет, исполнение отдельных элементов и так далее. Даже при таком грубом подсчёте выходила довольно приличная сумма. Пётр Иванович выслушал и задумался на мгновение.

— Всё?

— Да и хватит, кажется. Приблизительно, конечно. За счёт своих материалов можно сэкономить, рабочих освободить от основной работы.

Пётр Иванович пристально посмотрел на Тростникова.

— Александр! Надо сделать так, чтобы калькуляция получилась вот на такую сумму.

И директор показал художнику бухгалтерскую ведомость, на которой были указаны цифры, перед коими бледнела любая его калькуляция. Это и были те деньги, об освоении которых с таким пафосом говорилось накануне.

— Надо подумать, Пётр Иванович.

— Хорошо! Подумай денька три. Здесь и твой интерес. Своё возьмёшь! Главное калькуляцию составь правильно. Остальное потом. Там уже детали. А сейчас приступай к исполнению. Иди сначала в столярку, потом вместе с ними в гараж. Пускай снимают размеры и начинают. Если какие-нибудь заминки или накладки начнутся, сразу иди к Шульженко. У них запой может случиться. А клин клином вышибают! Василию Ивановичу для того и позволено с красным носом на работу ходить, чтобы другим помогал трезвость соблюдать!

Из кабинета директора художник вышел в некоторой растерянности, но решил сначала запустить производство праздничной машины с этим чёртовым крутящимся глобусом, а потом уже крутиться самому.

Ночью он долго не мог уснуть, понимая, что становится невольным участником воровства государственных денег, которые это государство в немереном количестве направляло на просвещение и развитие культуры своих граждан. И почти все эти деньги осваивались, попросту умыкались, теми, кто и должен был разумно ими распорядиться на благо своих подчинённых. Размышляя таким образом, к трём часам ночи Александр столкнулся с дилеммой: кто в данном, отдельно взятом случае большая сволочь? Он сам, потому что не посмел и не захотел возразить начальнику, или Пётр Иванович, который и толкает его — как подчинённого — на подлог? Он думал о том, что в тридцать седьмом году именно за это и расстреливали, наверно, а теперь все так делают, все так живут! Все крутятся, чтобы жить становилось лучше и веселей! Человек-то, как известно, сам кузнец своего счастья. До начала перестройки оставалось каких-нибудь полтора года, и подобные угрызения совести всё-таки ещё мучили и не таких впечатлительных людей, как наш художник. И даже не такие мелочи многим ещё казались вопиющими от нескрываемой, откровенной наглости людей, такие мелочи творящих. Но к четырём часам утра Тростников всё-таки додумался до того, что таковым и является современный порядок вещей, а Пётр Иванович и он сам едва ли не смиренные заложники определённого свыше миропорядка, и уснул сном праведника.

Утром Александр зашёл сначала в гараж, где ему показали машину. Двое рабочих уже гнули стальные прутья и собирали из них каркас земного шара. Механик подвёл его к стальной трубе и покатал её ногой, объясняя не только наглядно, но и словами, что из этой трубы и будет изготовлена земная ось. Какие-то мужики крутили в руках шестерёнки. Кто-то ходил с дрелью возле машины и объяснял шофёру, что отверстие всё-таки придётся просверлить прямо в кабине, иначе дверка передавит провод, и мероприятие сорвётся. Тростников убедился, что в гараже работа кипит, и направился в столярный цех. Но там, как оказалось, ещё только изучали чертежи, которые Александр принёс вчера и объяснял целый час, как сколотить тумбы и выпилить прочее.

— Вы что? И не начинали даже?

— Не торопи, начальник! Всё сделаем, как Ленин учил!

Столярка была вспомогательным, подсобным внутренним производством, и контингент её тружеников был неординарным. Там собралась так называемая «отрицаловка». Одних никуда больше не брали, так как уже заработали тридцать третью статью в трудовой книжке. Других перевели с основного производства за нарушения. Большинство были горькими пьяницами и, несмотря на опасность травмироваться, употребляли прямо на работе. У некоторых имелось по нескольку судимостей. И как только художник зашёл в столярку, так сразу и почувствовал, что с неординарным коллективом придётся иметь дело. Доверие внушал один только Семён Фёдорович, пожилой мастер, с неизменными очками на лбу.

— Начнём теперь уже, Александер! Всё понятно вроде бы. Сейчас попьём чаю и начнём.

— Чифирку врежем и закрутимся! — подхватил Ваня Третьяк, уголовник среднего возраста. Бойкий, шустрый и необычайно вороватый мужик. — А нам, Саня, сколько причитается за всю твою канитель? Говорили, что отдельно заплотют!

— Отдельно.

Тростников подумал, что рабочих в этот процесс втягивать не надо, и сказал:

— Вы, Семён Фёдорович, на свою работу составьте калькуляцию или просто наряды напишите, и всё получите, как работу сдадите.

— Хорошо! Всё, ребята, приступаем!

Но и после этих слов никто работать не торопился. Одни играли в карты. Кто-то спал на широкой скамейке в углу. Заваривали чай, курили, рассказывали друг другу байки. Считали мелочь и скидывались, чтобы к обеду послать гонца. Ваня Третьяк подошёл к окну и отпрянул назад.

— Кабан идёт!

Как по команде немедленно были включены сразу все станки, завизжала пилорама, и во все стороны полетела стружка.

Видимость работы здесь научились создавать довольно ловко. Под визг и вой, отряхивая древесную пыль, Тростников вышел из цеха. Навстречу ему медленно шёл чернобровый Шульженко. Волна перегара двигалась впереди и набегала на встречного немного быстрее.

— Здравствуйте, товарищ художник! Как там эти архаровцы?! Всё как надо делают?

— Да, кажется, разобрались с чертежами. Начинают.

— Начинают?! Щас я им покажу, как чертежи разбирать! Начинают они опять!

Столярный цех был детищем и похмельным кошмаром Василия Ивановича. Когда-то он же и организовал его на производстве. И теперь ещё руководил, совмещая с профсоюзной деятельностью. И контингент оставался без присмотра большую часть рабочей недели.

«Вот и хорошо. Пускай он со своими сам управляется». После утреннего обхода Александр отправился сочинять грамотную калькуляцию.

На третьем этаже горисполкома в кабинете главного художника города за бутылкой коньяка сидели Тростников и Сергей Дмитриевич Лукьянов, хозяин этого кабинета. Рабочий день уже давно закончился, но они никуда не торопились. Лукьянов делился опытом.

— Любую работу надо правильно оценить. Я, конечно, не вникаю, что за монстра на колёсах вы решили изваять. Я не лезу! Это ваше дело. И ты, Саша, теперь знаешь, как под нужную сумму подогнать.   произведение.

— А под уголовную статью не подгонят после этого?

— Нет! Всё же правильно! Главное, чтобы работу увидели и приняли. Наглядный пример, так сказать. А кто там будет разбираться, что вместо «плакат» у тебя написано «батик». Они одно от другого всё равно отличить не смогут. Вот сколько есть в работе метража красной тряпки, на всё и пиши «Роспись по ткани анилиновыми красителями. Горячим способом». А механическая конструкция, знаешь, сколько стоит?

— Нет.

— Да это вообще можно как на ВДНХ расценить! Машина, крутящийся глобус, опять же роспись по сферической поверхности. Пиши по металлу.

— Он же тканью обтянут?

— А каркас из чего изготовлен? Выходит, что по металлу. Тем более, на оси.

— Если так считать, Сергей Дмитриевич, то перебор денежных средств получится!

— Да ладно тебе!

— Ну, давайте ещё выпьем за успех мероприятия!

— Как бы не перебрать сегодня! У меня к празднику, знаешь, сколько таких заморочек по всему городу?!

— Да, Сергей Дмитриевич! У всех людей праздник, как праздник, а художникам работа!

— Крутиться надо!

Вечером, после продуктивного общения с главным художником города, Тростников отправился к своей пассии, прихватив по дороге бутылку красного болгарского вина. Ольга, студентка последнего курса медицинского института, жила как раз недалеко от горисполкома. У них была какая-то стихийная любовь. То они не могли расстаться, и она следовала за ним через горы, реки и долины, восхищаясь молодым художником, то вдруг ссорились, прощались навеки и целую неделю даже не звонили друг другу. Потом всё начиналось сначала, вскоре кончалось тем же, но кончиться никак не могло. В этот раз между ними всё было хорошо, тем более что романтично настроенная Оля не могла дождаться, когда Саша опять позовёт её на турбазу, где он будет писать этюды, а она гулять по берегу, ловить первых бабочек и мечтать о том прекрасном времени, когда Александр станет знаменитым и очень богатым. И она, конечно же, станет его женой, пожизненной спутницей и соратницей. И они будут путешествовать не по окрестным сёлам, а по всему миру, перелетая по синему небу с одного континента на другой. Но в последнее время такие розовые картинки представлялись ей всё реже, они всё чаще ссорились и наиболее ожесточённо по поводу прочитанных книг или просмотренных кинофильмов.

Ольга жила у родителей, поэтому Александр предупредительно позвонил из телефонной будки.

— Свободна ли гетера этой ночью?

— Да-да! Заходи, Сашенька! Папа уехал в Новосибирск, а мама сегодня у бабушки. Можешь у меня остаться.

— Да?! Ну, тогда я тебе эпиталаму сочиню, пока по лестнице подымаюсь.

— Свадебную песню ещё рано петь, Александер! Молча входи!

Они выпили вина. И среди ночи, когда утихли страсти, Тростников решил исповедаться. Прямо так. Гладил её по тонкой атласной коже и каялся. Ольга внимательно его выслушала и начала причащать после исповеди.

— Тебе уже, сколько лет, Сашенька! А ты всё ещё наивный, как ребёнок. Все так зарабатывают!

Радоваться должен, что тебе такая работа подвернулась! Какой ты вор? И этот начальник твой не вор. Есть деньги, значит надо их реализовать! Если ты мимо пройдёшь, то другие заберут. Пропьют, да и всё! А тебе на краски, на кисточки, на вдохновение твоё беспробудное деньги нужны! И немало.

— Да мне всё ясно, Оленька! Но я хотел бы за своё, и получать своё, а не паразитам помогать народные деньги красть!

— Ребёнок ты, Саша! Я на скорой помощи подрабатывала. Знаешь, столько насмотрелась, что человеческая жизнь такой ничтожной показалась. Когда каждый день умирают на твоих глазах, и ничем помочь нельзя. Ничем! Вот только что был человек, и не стало. В этой жизни радоваться надо больше! Благодарить судьбу за случай! А ты сопли распускаешь!

— Да почему сразу так! Я, скорее, о самом явлении говорю, чем о частностях. Может быть, не понимаю чего-то.

— Всё ты понимаешь! — и вдруг задумалась, размечталась о чём-то на мгновение, опять прижалась к нему и зашептала. — А земной шар будет крутиться, Сашенька? Прямо так и закрутится? Да? Закрутится? Завертится земной шар?

Утром Тростников сидел у кабинета директора и дожидался Петра Ивановича, который, как ему сказали, ненадолго отъехал по делам и должен вот-вот вернуться.

Мимо него уже дважды прошла Елена Олеговна, а на третий раз остановилась и тихо спросила:

— Александр, вы уже решили вопрос с паспортами?

— С какими паспортами?

— Пётр Иванович ещё не говорил? Тогда вы дождитесь его обязательно.

— Жду, Елена Олеговна!

— Как ваша машина с глобусом? Ещё не крутится?

Тростников улыбнулся. Бухгалтерша тоже улыбнулась в ответ и пошла по своим ответственным подотчётным делам.

Вскоре подъехал Пётр Иванович. Директор почти вбежал в контору, открыл кабинет и увлёк за собой художника.

— Давай, докладывай, маэстро! Что там у тебя получается?

— Всё, как надо, так и получается.

Александр достал из папочки свеженькую калькуляцию на выполнение творческих работ, подписанную главным художником города. Над подписью красовалась круглая исполкомовская печать. В графе «Итого» была указана необходимая сумма, до последнего нолика соответствующая желаемой.

— О! Хорошее начало — половина дела! И об этой второй половине мы сейчас поговорим! Кстати, как там, в столярке? Работают? В гараже-то я был. Уже земную ось на кузов монтируют. Центральная тумба нужна.

— Как от вас выйду, сразу в столярку. Скажу, чтобы центральную в первую очередь собрали.

— Ладно! Теперь о деле. Давай разберём калькуляцию. Вот я на отдельном листе пишу: сколько рабочим выплатить, сколько за твой благодатный труд и сколько остаётся. Как договаривались, так и пишем. Так?

— Всё так, Пётр Иванович!

— Не обидел я тебя?

— Что вы! Я на более скромный гонорар рассчитывал.

— Ты не скромничай! Пётр Иванович никого не обидит! Когда мне навстречу идут, то и я навстречу! Но это ещё не всё. Слишком уж большая сумма. И так в каждые руки немало, да ещё остальные надо забрать, чтобы у Елены Олеговны проблем не возникло. Проверки там разные. В прошлом году еле отбились от воронья! Дышать уже невозможно!

То, что называлось «остальное», в несколько раз превышало прочее. Разумеется, это был «гонорар» самого Петра Ивановича и доля Елены Олеговны. И на эти деньги можно было довольно долго восстанавливать дыхание на любом черноморском курорте.

— Слушай, Александр, ты бы взял на себя ответственность бригаду организовать! Каждому по таксе за паспорт. Придут, распишутся в получении и всё. Будет, на что выпить в праздники! И тебе с этого проценты! Калым плюс калым получается!

Тростников задумался. С такими бархатными аферистами он ещё никогда не встречался, вернее, никогда ещё не имел дела с такими откровенными кабинетными жуликами. Впрочем, всё происходило так легко и просто, так непринуждённо и деловито, что никаким воровством это и не выглядело. Тем более, на уровне директора немаленького предприятия. И если Петра Ивановича посчитать за вора, то остальных, всё его окружение и всех подчинённых можно смело причислять к мелким жуликам и шестёркам. А это значило бы, совсем не уважать людей, как и себя самого. Поэтому Александр воздержался от определений.

— Хорошо, Пётр Иванович! Как получится.

— У тебя всё получится! Ты парень талантливый! И талантливый парень направился в столярный цех, чтобы проверить, как идут дела, сказать Семёну Фёдоровичу о центральной тумбе и поговорить с уголовником Ванькой Третьяком.

Всё пошло своим чередом. И после нескольких суетных дней Тростников наконец-то уединился в мастерской комбинатовского Дворца Культуры и стал готовить большие буквы, звёздочки, цветы и прочее, что было необходимо сделать для украшения праздничной машины. Нескольких своих друзей и знакомых он уговорил войти в состав липовой бригады. Ещё несколько человек к нему отправил Третьяк. В отдельную тетрадку он аккуратно переписывал из паспортов данные и говорил, когда и куда надо с этими паспортами явиться, подчёркивая, что вознаграждение будет выдано сразу. Некто из тёмных личностей попросил деньги вперёд по случаю внутреннего горения. Но Александр ссудил ему только половину, чего было вполне достаточно для поправки здоровья.

В мастерской было светло, уютно и тихо. Небосвод за окном пылал во весь накал классической лазури. У стены стоял приготовленный к пленэру этюдник. Он посмотрел на прошлогодние пейзажи и почувствовал лёгкое головокружение. Но взял себя в руки и занялся работой. К вечеру пришла Оля.

— И где же твой земной шар на металлической оси?

— Над ним ещё архангелы трудятся.

— Это ты алкашей всяких архангелами зовёшь? Нехорошо! Херувим...

— Кто же их ещё так назовёт?

— Кроме тебя, Саша, никто. И это точно! Пойдём, погуляем! Вечер такой изумительный!

— Посиди пока. Слово «Труд» вырежу, тогда пойдём.

Этим вечером они гуляли по Набережной. До самой темноты. Пока в небе не загорелись яркие весенние звёзды. Игриво настроенная Оля смотрела в небо и говорила.

— Вот сколько звёзд во Вселенной и галактик, туманностей разных? Не пересчитать! И все светят и летят куда-то перед нашими глазами. Красиво! А мы крутимся на Земле, как белки в колесе, и никто нас не видит в этой бесконечной Вселенной. И никто никогда не узнает о нашем существовании. Да? Никто же во Вселенной не узнает?

— Во Вселенной, может быть, и не узнают.

— А зачем, Сашенька, знать обо всём во Вселенной? О нас с тобой, зачем всё знать? Незачем! Недаром же на Земле ночь бывает.

— Недаром.

— Тогда пошли ко мне домой!

— У тебя опять никого?

— Кроме тебя, у меня опять ни-ко-го!

— Быстрее бы праздник прошёл. На турбазу поедем! Там звёзды ещё ярче! На турбазе.

— Там, Александр, Млечный Путь раскручивает Колесо Бесконечности!

— Оля! А ты пойдёшь на демонстрацию?

— Твою машину с крутящимся земным шаром посмотреть? Не хо-чу! Я не люблю первомайские гульбища. И я не труженица, а целительница! И ты, Саша, не труженик. Вы, Александр, творец! Да?!

— Да. Только я со всеми солидарный. Целительница расхохоталась и укусила его за ухо. Через несколько дней в большом гаражном боксе стояла уже почти готовая к выходу праздничная машина. Шульженко кричал благим матом, шатая деревянную конструкцию.

— Олухи! Тумбы правильно сбить не можете! Ещё перемычки надо в центральной! Земная ось выскочит на ходу, тогда узнаете.   Узнаете потом!

Василий Иванович и сам не знал, что произойдёт с его подчинёнными, да и с ним, если земная ось выскочит на ходу. Третьяк и ещё двое побежали в столярку за дополнительным крепежом. Тростников приклеил последние буквы лозунга на красном бортовом транспаранте и отошёл в сторону, полюбоваться оформлением. Шульженко приказал водителю запустить глобус. Оказалось, что скорость вращения была намного больше необходимой. «Мир! Труд! Май!» не прочитывались и сливались широкой белой полосой на экваторе. Пёстрый шар крутился, как юла. Слабо укреплённая центральная тумба, в верхней части которой был встроен подшипник, заходила ходуном.

— Выключай! — скомандовал Шульженко. — Это что?! Земля так вертится, да?! Всё сливается! И буквы, и материки! Даже Африку не видать! Сбавляй обороты!!!

Водитель побежал искать механика. Из диспетчерской выбежал автослесарь и порадовал Василия Ивановича.

— Фулиган звонил! Сейчас приехать должён! Из столярки, с брусьями на плечах, вернулись

плотники. За ними шёл Третьяк с пустыми руками. Прибежал механик с ременной передачей на шее. И следом за всеми на УАЗике подъехал Пётр Иванович.

— Издалека вижу, что красиво! Молодец, Александр! Корабль, а не зил тридцать один! Алый парус! Как настоящий! Ну, а с планетой что? Вертится?

— Вертется-то, она вертится! — начал было оправдываться Шульженко, но механик его опередил.

— Работает лучше, чем надо! Проверили! Сейчас обороты отрегулируем и полный порядок!

Пётр Иванович сразу же понял, что порядок ещё далеко не полный, и сменил тон.

— Кровь из носа, но завтра чтобы работу сдали! Будет представитель из обкома партии! А вы ещё ходите вокруг машины, как стадо баранов! Шульженко! Позвони мне вечером прямо домой! Что?! В любое время!!!

Директор уже давно уехал, но профсоюзный босс Василий Иванович Шульженко всё ещё орал до хрипоты на весь огромный гаражный бокс, собственноручно укрепляя центральную тумбу. Спрыгивал с машины при каждом проверочном включении глобуса и весь процесс комментировал крепкими русскими словами. Механик и водитель очень долго не могли правильно рассчитать длину ременной передачи и добиться оптимальной скорости вращения земного шара.

Тем не менее, Тростников уже успокоился. Своё дело он сделал. Походил вокруг машины и пошёл в мастерскую. Земные технические проблемы от него не зависели.

Утро, как и гласит добрая пословица, выдалось мудренее вечера. Конструкцию громадного красного знамени с голубой планетой на оси не мог расшатать даже Василий Иванович. Земля вращалась так, что радовала глаз. Слова читались хорошо, величаво двигались чёткие силуэты континентов, на океанском фоне проплывали цветы. Вся бригада выстроилась вдоль стены, напротив машины, словно кораблестроители при спуске на воду новенького ледокола, и внимала словам представителя обкома партии, смысл коих сводился к тому, что директора предприятия, Петра Ивановича Соколова, наконец-то, будет, за что похвалить и вернуть коллективу утраченный переходящий вымпел.

— Думаю, что у вас всё пройдёт хорошо, и ваша машина станет образцово-показательной! Ярким примером для всех! Молодцы, товарищи! У меня, Пётр Иванович, сердце радуется, какие вы молодцы! Обязательно попрошу сегодня, чтобы вашу колонну пропустили по первой линии, ближе к трибуне.

Пётр Иванович скромно сказал, что он здесь ни при чём, а только пошёл навстречу передовикам производства, которые проявили инициативу. И ласково посмотрел на Шульженко и его контингент. Плотники потупили взоры и опустили буйные головы, не зная, как справиться с нахлынувшими чувствами. Шульженко покраснел и сдвинул густые брови. Представитель обкома партии растрогался, сел в чёрную «Волгу» и поехал на соседнее предприятие принимать машину с крутящимися акробатами.

Директор отвёл в сторону Шульженко и водителя образцово-показательной праздничной машины и заговорил с ними очень вежливо.

— Теперь всё равнение на вас, товарищи! Не подведите, пожалуйста. Судьба предприятия в ваших руках теперь. Проверьте ещё раз, чтобы всё работало, как следует, и не стучит ли двигатель. Вас, дорогой Василий Иванович, хочу попросить самому проехать в машине и запустить земной шар на марше! Под крики «Ура!» Наши ребята постараются! Кричать умеют.

Пётр Иванович повернулся к рабочим и обратился совсем по-отечески.

— Ребята! Крикнем «Ура» на марше?! Контингент оскалил разноцветные зубы.

— Александр! Тебе персонально жму руку! И слов на ветер не бросаю. После четырёх в бухгалтерию!

К четырём часам все были в сборе: непосредственные исполнители и два звена теневой бригады. На улице возле управления прохаживались друзья художника. Контингент столярного цеха сгруппировался у самых дверей бухгалтерии. По длинному коридору шныряли друзья Третьяка, обращаясь к последнему с почтением, то есть по имени.

— Иван! Ну, скоро там нас разводить начнут?

— У их разборки ешо не кончились! Между собой разберутся, а там и нас разведут!

Через десять минут из бухгалтерии вышел Пётр Иванович и, не заходя к себе в кабинет, уехал домой. Елена Олеговна крикнула: «Вокруг меня не толпитесь! Заходите по одному!» И начала давать, как раньше говорили, кому сколько начислено. В этот предпраздничный день главный бухгалтер отпустила домой кассира и всех остальных сотрудниц и сама занялась не царским делом. После рабочих пошли расписываться и получать за свои услуги липовые труженики. Последним вошёл Тростников. Елена Олеговна отсчитала и выдала ему довольно крупную по тем временам сумму и улыбнулась.

— Будем с вами дружить, Александр! Пётр Иванович очень хорошо о вас отзывается. Обращайтесь к нам. По мере возможностей мы вам всегда поможем. Вы же всё прекрасно понимаете. Сейчас все так живут. А деньги на книжку положите.

— Конечно, на книжку! Куда же ещё.

— Придёте завтра на демонстрацию?

— Обязательно, Елена Олеговна! Переживаю даже, как машина пройдёт.

— Об этом уже не переживайте.

Переживать действительно было не о чем. Обыкновенная советская первомайская демонстрация прошла также слаженно и ярко, как машина с крутящимся глобусом по площади Ленина. Рядом с водителем сидел Шульженко. Чтобы застраховать себя от стресса в случае непредвиденного и для храбрости, Василий Иванович ещё на старте ополовинил бутылку «Столичной». При выезде на площадь включил тумблер, убедился, что земля вертится, и допил остальное. Следом за машиной шли рабочие предприятия. Впереди, с портретом генсека, шествовал Пётр Иванович. Когда машина уже приближалась к трибуне, из кабины высунулся ошалевший от водки Шульженко и грянул громкое «Ура!». Крик профсоюзного босса подхватили его сослуживцы и подчинённые. И грянули так, что с трибуны немедленно ответили: «Ура! Товарищи!» — и замахали руками наконец-то замеченному директору Соколову. Пётр Иванович ликовал.

Тростников в шествии не участвовал. Он приехал к управлению утром, убедился, что с машиной всё в порядке, и умчался домой — смотреть прямую трансляцию по телевизору. И очень разочаровался. На экране мелькнул только один крутящийся земной шар во время прохода по экватору слова «Мир!»

И опять запестрели знамёна и транспаранты, серпы и молоты, звёзды и генсеки. Гремела музыка, разрываемая громогласными призывами, стихами Маяковского и здравицами в честь КПСС, как авангарда трудящихся всего мира.

Александр вспомнил слова Елены Олеговны о том, что сейчас все так живут. И ему стало смешно. Он представил тысячи таких же предприятий и директоров с личными бухгалтерами, длинную вереницу таких же ряженых машин с вертящимися глобусами или акробатами, миллионы талантливых или вовсе бестолковых людей, равно одураченных, и ему стало грустно.

На следующие утро Тростников позвонил Ольге и назначил час свидания на автовокзале.

Земля повернулась на оси и полетела по весенней орбите к своему летнему апогею. И казалось, что само её движение произвело лёгкий свежий ветерок. Майское солнце горело в безоблачном небе и пронизывало светом поля и перелески. Новенький оранжевый «Икарус» мчался в сторону Берёзово. Ольга и Тростников сидели на первых креслах и любовались меняющимся пейзажем. Вдохновенный художник цитировал из классика:

Оля звонко засмеялась и проговорила в сторону: «Алёшенька Карамазов.»

Водитель «Икаруса», разделяя праздничное настроение пассажиров, включил радио на всю катушку. По «Маяку» передавали: «Широка-а страна моя родна-я!» Ольга откинулась в кресле. Тростников смотрел вдаль. Синяя лента шоссе разрезала простор до самого горизонта. Стаи грачей кружились над своими гнездовьями. Земля вертелась и летела в космическом пространстве, неведомо куда. Александр задумался и молчал всю дорогу. Когда они уже шли в сторону турбазы, неожиданно спросил.

— Оля! А Земля, в какую сторону крутится? Она захохотала в ответ. Потом подумала и сказала с улыбкой.

— Ночью проверим! По звёздам определим.

— Да? А звёзды, в какую сторону.

— Слушай, Сашенька, хватит! Ну, хватит... Ой! Смотри! Белка!!!

По стволу замелькал рыжий хвост. Белка запрыгнула на разлапистую сосновую ветку и обратила взоры на долгожданных городских гостей, каковые каждое лето пытаются накормить её своими дурацкими конфетами. Ольга полезла в сумку, зашуршала полиэтиленовыми пакетами, пытаясь достать что-нибудь съестное.

Но лесная красавица была такова. Юркнула с ветки и скрылась в густой кроне.

— Ну, вот! Я для неё приготовила, а она убежала!

— Другим отдадим. Здесь их много.

За воротами турбазы никого не было. Они прошли на территорию, поставили сумки и стали прохаживаться, наслаждаясь воздухом и тишиной.

Из главного корпуса выбежала заведующая туристической базой Виктория Георгиевна, одетая в нейлоновую финскую куртку и такие же симпатичные штаны. Огненный цвет её причёски не оставлял никаких сомнений в её темпераменте. Она узнала Александра и затараторила без остановки.

— Какие люди к нам приехали! Здравствуйте! Что же вы сразу ко мне не заходите? У меня там приготовлено всё, во втором корпусе. Можно отдыхать! Сегодня, правда, ещё гости должны подъехать, но вы не помешаете. Турбазу ко Дню Победы откроем только. Так что столовая не работает пока. Ну, пошлите. Пойдёмте! А вашу девушку как зовут? Оля? Очень приятно! Меня — Виктория! А ваш натюрморт с подснежниками я в холле главного корпуса повесила. Потом вы ещё «Рассвет на острове» дарили, так его начальник лодочной станции к себе забрал. Рыбак заядлый. Он на этом острове... акулу поймал. На заре! А я вот всё кручусь, кручусь, и ничего не ловится.

— В этом году, Виктория Георгиевна, я ваш портрет на воздухе напишу!

— Мой портрет?! Поздно, Александр, с меня портреты писать! Вы лучше натюрморт с огоньками напишите, они скоро уже появятся. Мои любимые цветы!

Заведующая открыла второй корпус, показала комнату и отдала ключ.

— Вот! Пожалуйста, устраивайтесь. Хорошо у нас, правда?!

И бывшая спортсменка исчезла так же стремительно, как и появилась.

Ольга подошла к окну и откинула шторы. Под зелёным берегом катила вешние воды быстрая сибирская река. Издалека, подёрнутые прозрачной дымкой, вырастали высокие горы. Когда она повернулась, художника уже не было. С этюдником на плече Александр бежал по заливному лугу.

Когда Тростников легко и неторопливо, с утолённой печалью в груди и жёлтым букетиком в руке, шествовал обратно, у главного корпуса он заметил чёрную «Волгу» Петра Ивановича. Ему подумалось: «И здесь эта чёртова молотилка! Не успели из города выбраться! Впрочем, как ни крути, а Земля всё равно круглая, и место встречи нам не изменить». И ничто в этот день не могло испортить хорошее настроение. Потому что весна! Потому что светло! И красиво без всяких оговорок! И прочь предательские тени!

— Оля! Посмотри, какие цветы я принёс тебе! Сколько в них солнца! — Восторженно закричал Тростников, когда вошёл, но увидел, что стол и подоконник были уставлены букетами разноцветных нежнейших подснежников. Ольга лежала на разобранной кровати и осыпала своё, ещё не тронутое загаром, белое тело жёлтенькими лепестками таких же цветов, какие он нарвал на берегу.

— Краску смой с себя, пожалуйста. Ну, что ты смотришь? Соскучился? Или так полюбоваться решил? Я тебе говорю, от краски отмойся! Солнце моё.

Античность, белая, как пена, хлынула из крана.

Синим-синим вечером с полоской алого заката они вышли на прогулку. Смотрели в глубокие небеса и мечтали, каждый о своём сокровенном. На третьем витке обхода территории сверху послышалось.

— Александр! Вы, оказывается, романтик?! На балконе второго этажа главного корпуса

стоял Пётр Иванович, рядом с ним дымила сигаретой Елена Олеговна. Она немного смутилась, но улыбнулась и заговорила непринуждённо.

— Саша! Заходите к нам! Познакомьте со своей девочкой! А то мы с Петром Ивановичем одни, как дикари, на острове. Я думала, здесь люди будут.

Они решили зайти. Никаких цветов в просторном номере Петра Ивановича не было. Зато стол был уставлен различными советскими дефицитами, импортными бутылками марочного вина, красной икрой и, совсем ещё экзотическими тогда, плодами киви, королевским лакомством папуасов.

Почти весь вечер говорил только Пётр Иванович. Про то, что машина с крутящимся земным шаром и в самом деле была его заветной мечтой. И что ему лично звонили из обкома. Хвалил Александра, но более всего хвастался сам. Предлагал выпить за новые золотые украшения на гладкой коже Елены Олеговны, намекая на то, что он любит и умеет делать дорогие подарки. Сбегал позвонить по единственному телефону в кабинете заведующей. Уже ближе к полуночи сел в чёрную «Волгу» и, как примерный семьянин, уехал домой, к жене. Елена Олеговна осталась одна. Отчего нисколько не смутилась. Она и так была одинокой. Давно с этим смирилась и нисколько не страдала. Потому что свою планету она сама привела в такой порядок. Ольга попробовала ей посочувствовать.

— А вы как же, Елена Олеговна?

— У меня всё прекрасно, Оленька! Я люблю одна побыть. А кавалеров нам с тобой ещё хватит! Особенно — тебе!

Наивному Тростникову показалось, что Пётр Иванович подлец, а Елена Олеговна святая. Он и ей пообещал натюрморт с огоньками.

— Они вот-вот появятся! И я напишу для вас! Вы не переживайте. До скорой встречи!

Простите меня, Елена Олеговна! И ты прости,

Оля!

Через полтора года началась перестройка. И всё завертелось с такой скоростью, что разорвало в клочья и разметало по всему белому свету даже сами воспоминания о тех игрушечных временах. И если бы не встреча на шоссе, Тростников, может быть, никогда не вспомнил бы ни тот благостный апрель, ни людей, ни события, творцами коих они стали. Проехал бы Пётр Иванович мимо, и всё! Не узнал, не заметил, не захотел. Да мало ли что! Но жизнь сама напоминает свои спектакли, чтобы мы не забывали собственные роли, какими бы ни были наши роли на её крутящейся сцене.

Иномарка проехала по мосту, поднялась в гору и помчалась по городу. Пётр Иванович сбавил скорость и разглядывал старинные дома и новые мостовые.

— Да, Александр! Красиво становится! Красиво. Тебе куда? Я в самый центр.

— И мне там удобнее на маршрутку пересесть! Машина притормозила рядом с офисом известной компании. Только что отстроенное здание сияло цветными тонированными стёклами. Александр поднял голову и увидел над крышей сверкающий земной шар.

— В вашем вкусе, Пётр Иванович! Но почему не вертится?

— В каждом городе до каждого филиала руки не доходят! Сейчас скажу управляющему! Молодец, Александр! Не забыл! У меня скоро такие земные шары по всему миру завертятся!

— Я вам напишу свой телефонный номер на всякий случай. Может быть, и мне на вашей планете работа найдётся?

— Может быть, Александр! Пиши! И мне уже пора бежать. Крутиться надо!

Тростников вручил Петру Ивановичу вдвое сложенный листок и на прощанье пожелал удачи. И сделал это, скорее, по привычке обмениваться со знакомыми номерами телефонов, нежели с расчётом получить от него заказ. Художник прекрасно понимал, что земные технические вопросы от него не зависят.

За окнами маршрутного автобуса промелькнула центральная ухоженная улица и началась обыкновенная апрельская грязь старинного провинциального города.

Похоже, что и водителю стало грустно от этого зрелища, и он включил радио на всю катушку. Как ни странно, на «Маяке» звучала песня тех лет: «Земля в иллюминаторе! Земля в иллюминаторе! Земля!» И дальше — про рокот космодрома и зелёную-зелёную траву.

Когда «Земляне» пропели, Александр не то от заводной мелодии этой песни, не то после всех воспоминаний, внезапно раскрученных, как пружина, после встречи на шоссе, опять разжигал в себе неукротимое пламя творческого вдохновения.

Он думал о том, что завтра утром опять возьмёт этюдник с красками, чтобы пойти-побежать знакомыми или совсем не знакомыми тропинками. Потому что в такие дни не усидеть ему в городе! И надо смотреть и видеть! Дышать и творить! И кричать нечаянно на весь лес: «Эй! Белка!!!» А потом, когда она повернётся на ветке, зарычать серым волком, чтобы окрестные кусты затрепетали! Чтобы замелькали заячьи уши по перелеску! Чтобы не остановить — продлить мгновение!