"Po tu stornu" - читать интересную книгу автора (Semen Samsonov Nikolaevich)

ОТ АВТОРА

В июле 1943 года мне довелось побывать на станции Шахово, освобождённой нашими танковыми частями.

Немецкие автомашины с заведёнными моторами, повозки, на которых вместе с военным имуществом лежали одеяла, самовары, посуда, ковры и прочее награбленное добро, красноречиво говорили и о панике, и о моральных качествах противника.

Как только наши войска ворвались на станцию, мгновенно, точно из-под земли, стали появляться советские люди: женщины с детьми, старики, девушки и подростки. Они, радуясь освобождению, обнимали бойцов, смеялись и плакали от счастья.

Внимание наше привлёк подросток необычного вида. Худой, измождённый, с кудрявыми, но совершенно седыми волосами, он был похож на старика. Однако в овале изрезанного морщинами веснушчатого лица с болезненным румянцем, в больших зелёных глазах было что-то детское.

Сколько тебе лет? — спросили мы.

Пятнадцать,— ответил он надтреснутым, но юношеским голосом.

Ты болен?

Нет...— пожал он плечами. Лицо его чуть скривилось в горькой улыбке. Он потупился и, как бы оправдываясь, с трудом проговорил:

Я был в фашистском концлагере.

Мальчика звали Костей. Он рассказал нам страшную историю.

В Германии, до своего побега, он жил и работал у помещицы, недалеко от города Заган. Вместе с ним находились ещё несколько подростков — мальчики и девочки. Я записал имена Костиных друзей и название города. Костя, прощаясь, настойчиво просил и меня и бойцов:

Запишите, товарищ лейтенант! И вы, товарищи бойцы, запишите. Может быть, встретитесь с ними там...

В марте 1945 года, когда наше соединение шло на Берлин, в числе многих немецких городов, взятых нашими частями, оказался и город Заган.

Наступление наше развивалось стремительно, времени было мало, но всё же я пытался найти кого-нибудь из Костиных друзей. Поиски мои успехом не увенчались. Зато я встретил других советских ребят, освобождённых нашей армией из фашистского рабства, и многое узнал от них о том, как они жили и боролись, находясь в неволе.

Позднее, когда группа наших танков с боями вышла в район Тейплица и до Берлина оставалось сто шестьдесят семь километров, я случайно встретил одного из друзей Кости.

Он подробно рассказал о себе, о судьбе своих товарищей — пленников фашистской каторги. Там, в Тейплице, и родилась у меня мысль написать повесть о советских подростках, угнанных в фашистскую Германию.

Посвящаю эту книгу юным советским патриотам, которые на далёкой, ненавистной чужбине сохранили честь и достоинство советских людей, боролись и умирали с гордой верой в милую Родину, в свой народ, в неминуемую победу.

СМЕРТЬ АНИ

Вова знал, что завтра ему предстоит поездка на строительство, и потому решил сейчас же написать письмо Павлову. Письмо получилось несвязное и длинное. Под впечатлением только что пережитого Вова спрашивал, правда ли, что немцы взяли Москву, что известно об этом Павлову? Кроме того, он писал, что, к сожалению, передать в этот раз табак и ножницы они не смогут. Закончил Вова письмо длинным описанием случившегося с Люсей и другими его товарищами. Только теперь, описывая Павлову злые вести Эльзы Карловны о Москве, Вова почувствовал, что, если бы действительно случилось такое несчастье, они погибли бы. Но внутренне он всё же верил, что фашисты лгут. Так думает он, так думает его лучший друг Жора, так думают все, кроме, пожалуй, Ани.

Написав письмо, Вова прилёг, но сон не приходил до утра.

Юра, задремав перед рассветом, кричал во сне, несколько раз вскакивая, растерянно озирался и снова ложился. Костя ворочался и вздыхал.

Рано утром, когда лошадь была запряжена, Вова перед отъездом заглянул к девочкам и, узнав, что Ани всё ещё нет, побежал к Эльзе Карловне. Хозяйка была в ярости. Она решила, что «негодная девчонка» сбежала.

Начинался обычный рабочий день. Юра и Костя не придали исчезновению Ани особого значения. Они были уверены, что она поплачет где-нибудь в укромном уголке и вернётся к подругам. Куда же ей деваться! Но Жора, узнав, что Аня ночью не вернулась, насторожился.

Часам к двенадцати в усадьбу прибыли два немца: один в форме гестаповца, другой в штатском — переводчик. Начались поиски. Искали всюду, даже в стогах соломы гестаповец шарил железными вилами. После безрезультатных поисков начался допрос. Первой вызвали Люсю. Её трясло, как в лихорадке. Эльза Карловна успела рассказать, как вчера Люся разбила дорогое блюдо в присутствии гостей, собравшихся по случаю «славной победы» немецкой армии. Гестаповец спросил у Люси, куда убежала её подруга и с какими намерениями.

— Я ничего не знаю,— решительно ответила Люся.

За такой ответ последовал удар по голове резиновой дубинкой, от которого Люся грохнулась на пол. Гестаповец оттащил её на порог, но не позволил унести в каморку.

Шура на допросе держалась свободно, с достоинством. Она без страха отвечала на все вопросы, как думала, и об Ане говорила правду: она несчастная девочка, слабая, и печальная весть о Москве могла толкнуть её на любую неожиданность.

Неизвестно, чем бы это кончилось, если бы в комнату во время допроса не ворвался Жора.

Пока допрашивали девочек, у него мелькнула мысль поискать Аню на чердаке. Это было единственное место, где ребята не побывали вчера ночью. Заглянув на чердак, Жора в ужасе отшатнулся.

На перекладине, подпиравшей крышу, на белом жгуте, скрученном из марлевой занавески, висела Аня. Глаза её были широко открыты усмотрели прямо на Жору. Жора кубарем скатился с лестницы и побежал к гестаповцу. Девочек оставили в покое.

У Ани не нашли ничего. Только небольшой кусочек фанеры лежал у её ног, и на нём было коряво написано углём: «Не вините меня, дорогие друзья. Если когда-нибудь попадёте домой, скажите маме всю правду. Прощайте».

Макс, вызванный на допрос, прямо глядя в глаза гестаповцу, уверял, что все ребята очень скромные, живут замкнуто и, наверное, ничего не знали о замысле Ани. Гестаповец посоветовал Максу держать ухо остро, следить за поведением ребят и, если удастся, добиться их расположения. Макс покорно выслушал гестаповца, но твёрдо заявил:

— Я немец, и они ко мне относятся так же, как и к хозяйке.— Говоря это, он думал о другом: «Я не стану губить этих несчастных малышей».

Допрос Жоры, отвечавшего уверенно и спокойно, прошёл без осложнений — его не тронули. Зато запутавшихся Юру и Костю избили резиновой дубинкой.

Допрос и жестокое избиение тяжело отразились на впечатлительном Косте. Он осунулся, стал похож на маленького старичка. Это так потрясло его товарищей, что все они, даже Жора, не любивший Костю, стали относиться к нему с особой нежностью и вниманием.

Жора изменил также своё отношение и к Максу, которого Вова и раньше считал «неплохим немцем».

Проходя мимо Жоры, ожидавшего товарищей у крыльца, Макс тихо сказал:

Немцы под Москвой, но Москвы не взяли. Я это знаю точно...

Избитых мальчиков вытолкнули во двор. Жора подхватил Юру и повёл его на чердак, бережно гьдддерживая. Макс молча шёл сзади. Когда они завернули за,угол дома, он незаметно поманил рукой Жору:

Я дам тебе банку вазелина, и ты помажь товарищам раны.

Жора не умел плакать, но тут почему-то на глаза у него навернулись слёзы. Взглянув на Макса, мадвчик увидел, что и тот как-то странно сморщился и поспешно заковылял к сараям, где работал в этот день на ремонте соломорезки.

Гестаповец и переводчик уехали, распорядившись следом за ними отправить в город труп Ани.

Ужас и горе овладели ребятами. Люсе про Аню пока ничего не говорили.

Костя и Юра ничком лежали на голубятне. Распухшие спины так болели, что нельзя было ни ходить, ни сидеть.

Шура целый день, выбиваясь из последних сил, работала за троих.

Жора, стараясь забыться, яростно вертел ручку соломорезки, подвигая к её прожорливой пасти всё новые и новые пучки соломы. Он то и дело поглядывал на дорогу, с нетерпением дожидаясь появления Вовы, чтобы сказать о том, что узнал от Макса.

Не подозревая о случившемся, Вова возвращался в имение почти спокойный. Ему удалось перекинуться несколькими словами с Павловым. От него Вова узнал, что утром немцы объявили, будто их войска не в Москве, а под Москвой, и вовсю ругали русскую зиму, большевиков и Красную Армию.

Если бы немцы взяли Москву,— сказал Павлов,— то в лагере обязательно раструбили бы об этом, чтобы морально добить тех, кто послабее духом, обессилел от голода и побоев. Не верьте фашистской провокации!

«Москва советская! Москва наша!» — твердил про себя Вова. Он спешил поделиться новостью с друзьями. Особенно ему хотелось порадовать Жору, который вчера так уверенно утверждал, что фашисты врут.

Вспомнилось Вове и неожиданно повзрослевшее, бледное лицо Люси. Со вчерашнего вечера Люся стала для него особенно дорогим, верным товарищем, другом. Правильно говорят: общие испытания сближают. А Люся — молодец, она хорошо держится. Пережив горькую тревогу за Москву, Вова и себя почувствовал старше, сильнее, он понял, что ответственность за судьбу товарищей лежит на нём.

Дорога тянулась мучительно долго. Вова думал о своих товарищах, взвешивая и оценивая их отдельные недостатки и хорошие качества. Начал с Жоры. Он смелый, бесстрашный, крепкий товарищ и друг, только много в нём озорства и чудачества. Это иногда может навредить, испортить дело. Значит, надо с ним ещё работать, помогать ему, сдерживать от ненужного ухарства...

Костя — неплохой товарищ, но, кажется, он всё-таки слишком осторожничает и невольно этим отгораживается от коллектива. Он слабее других. Юра прямой, смелый, но он самый маленький, и потому к нему меньше претензий. Его просто надо беречь.

Характеры девочек Вова представлял себе не так ясно. Шура решительная, бесстрашная. Люся тихая, мягкая, но и она никогда не подведёт. А вот у Ани что-то непонятное на душе. Может быть, она потеряла веру в то, что они вернутся на родину, или она всегда была такой...

Вот и вчера — сорвалась, убежала. Надо и её расшевелить, помочь стать сильнее. «Приеду,— думал Вова,— начнем собираться чаще, будем действовать. Павлов нам поможет».

Показались знакомые ворота имения, и лошадь сама затрусила рысцой. Во дворе Вову поразили тишина и безлюдие.

От Макса Вова узнал о страшном событии. В первую минуту он не поверил. Повесилась? Слово это не умещалось в сознании. Вове стало страшно, захотелось поскорее увидеть товарищей, расспросить обо всём, взять на свои плечи хоть часть общего горя.

Никогда ещё Вова не чувствовал такого острого беспокойства и такой ответственности за их общую судьбу. Новое это ощущение было уже не похоже на детскую взволнованность; не хотелось ни жаловаться, ни плакать, ни утешать — только мстить, драться сообща за поруганное врагом детство.

Люся всё ещё лежала с обвязанной головой и, стараясь отогнать тревожные мысли, украдкой заглядывала в тоненькую тетрадку. Ей вне очереди принесли девятый «выпуск» книжки Николая Островского. Эта книжка была лучшим лекарством, только трудно было читать — строки разбегались перед глазами. Заслышав шаги за дверью, Люся быстро спрятала запретную тетрадку под изголовье, но, увидев Вову, показала ему краешек знакомой обложки.

Вова молча остановился на пороге, не решаясь сразу заговорить с Люсей. Та, заметив его волнение, приняла это на свой счёт и, указывая на перевязанную голову, сказала смущённо:

Теперь уже меньше болит, даже читать могу понемножку.

Ей, видно, трудно было разговаривать. Бледное лицо вытянулось, и над переносицей легла заметная, недетская складка.

«Не буду с ней об Ане говорить»,— решил Вова, и у него сразу отлегло на душе.

Как там?— спросила Люся.

Вова присел возле её постели и рассказал о своей встрече с Павловым.

Люся оживилась, попробовала даже приподняться, но тут же беспомощно опустилась на соломенную подушку. Вова видел, как дрожат её руки, слышал прерывающееся дыхание и, скрывая охватившее беспокойство, сказал нарочито бодрым тоном:

Ну, я побегу к ребятам, они ждут, наверно. Я к тебе первой зашёл. Ты поправляйся скорей!

Но на голубятне Вова ещё больше расстроился. У него было такое ощущение, будто он отсутствовал целый год — так всё переменилось. Юра тихо стонал. Краска совсем исчезла с его лица, пожелтевшие щеки ввалились, обнажая скулы. Костя лежал молча, уткнувшись лицом в соломенную подушку, и поёживался, словно рубашка жгла ему спину. Их болезненный вид испугал Вову, ему стало страшно и больно за всех.

Вова старался не пропустить ни слова из рассказа Жоры об этом страшном дне. Когда Жора рассказал, как он сквозь раскрытую дверь чердака увидел Аню, глаза Вовы наполнились слезами, а кулаки гневно сжались.

Это они её убили, фашистские собаки!—медленно проговорил он.

Друзья сидели рядышком на диване. Вова положил руку на плечо Жоре.

Они всех нас хотят замучить до смерти. Но мы теперь уже не маленькие...

Руки у них коротки,— процедил Жора, в глазах его вспыхнул злой огонёк.

Вот Юра с Костей подымутся, Люся поправится — начнём огрызаться как следует...

Вова и Жора радовались, что они понимают друг друга с полуслова, во всём согласны, верят друг другу. И Вова, оглядев товарища, как-то внезапно понял, что перед ним уже вовсе не тот вихрастый, озорной мальчуган, который вошёл в вагон, когда их отправляли в Германию, а крепкий, смелый и сильный друг по борьбе.

Люся поправилась быстро и этим во многом была обязана Жоре, который почти каждую ночь доставал для неё немного молока, рискуя быть жестоко избитым.

Костя стойко терпел боль, но не мог забыть перенесённых надругательств. Его как будто подменили, исчезла обычная сдержанность, и он открыто, громко выражал свою ненависть к фашистам. Теперь уже друзьям приходилось останавливать его, если вдруг на работе появлялась Эльза Карловна, оберегать, чтоб он зря не попался, не устроил какую-нибудь неосмотрительную демонстрацию перед ненавистным врагом.

Юра же от побоев и голода совершенно ослаб и окончательно заболел. Вечерами у него был сильный жар, болела голова, душил сухой кашель. Он подолгу не мог уснуть, ходил по комнате или, задыхаясь, сиротливо сидел в углу.

Может быть, у него туберкулёз?— предположил Жора. Вечерами лицо Юры пылало болезненным румянцем, чувствовал он себя очень плохо, просил молока, а, если не давали, нервничал, сердился на товарищей и часто просил, чтобы открыли форточку: ему не хватало воздуха.

Ребята много говорили о Павлове — это подымало их силы. Как-то само по себе получилось, что Вова стал их вожаком. Он решил действовать смелее и решительнее и ждал только удобного случая.

Шёл ноябрь. Сиротливо вздрагивали от резкого ветра оголенные тополя; во всех концах огромного опустевшего двора курились сизые дымки. Мальчики подгребали мусор, опавшие листья и сжигали всё это. Дым ел глаза, в горле першило, и казалось, не будет конца этой «осенней приборке».

Вова ещё утром заметил в доме какую-то суету, но не обратил на неё внимания. Толстая ведьма только разок появилась во дворе, крикнула: «Делайт карошо!» и больше не показывалась.

Присев на корточки, Вова изо всех сил раздувал непослушный костёр.

Дыши глубже!— услышал он насмешливый голос Жоры.— Подмога бежит!

Вова оглянулся и увидел бегущего от дома Костю. Костя опустился рядом с Вовой и, размахивая руками, будто он раздувает огонь, быстро проговорил:

Они сейчас уедут на два дня, я сам слышал. И Эльза, и дочка. На ярмарку поедут, а Лунатика и Макса оставляют за хозяев.

Вечером Макс запер ворота и ушёл спать. Лунатик сторожил дом, не выходя из комнат Эльзы Карловны. На голубятне впервые почти свободно собрались мальчики и девочки. В тесной каморке было душно, и ребята оставили дверь открытой, на всякий случай завесив только окно поплотнее.

Дня три назад к Вове вернулась последняя, истрёпанная и замусоленная тетрадка книги «Как закалялась сталь». Теперь у каждого свежи были в памяти мельчайшие подробности подвигов Павки Корчагина и его друзей — комсомольцев и коммунистов. Вова решил опять начать сбор с разговора об этой книжке, но, неожиданно встретившись с грустным взглядом Люси, подумал, что вот каждый про себя все эти дни вспоминал об Ане, горевал, хоть и не высказывал вслух своих чувств.

И как бы отвечая его мыслям, Люся сказала:

Как жаль, что Ани с нами нет...

В голубятне стало совсем тихо.

Да, все мы Аню жалеем, вспоминаем о ней. Она хорошая была девочка, ничего дурного о ней не скажешь,— после долгого молчания заговорил Вова.— А поступила неправильно.

Дай я скажу!—вскочила Шура.— Мы Аню любили, даже когда трудно с ней было, и она не обращала на нас внимания. Люся меня даже упрекала, что я не чутка к ней. Совсем недавно она про свою жизнь рассказывала, так я потом до утра плакала.

Люся всхлипнула. Шура укоризненно посмотрела на подругу и продолжала:

Но я больше плакать о ней не буду. Вова прав: она не должна была так поступить! Она не верила в свой народ, в свою Родину... Мы так хотели ей помочь, а она нас сторонилась. Всё одна и одна... Разве мы хуже её?—Шура вскинула голову, и глаза её сверкнули.— Разве нам легче, чем ей? Как она посмела сдаться? У нас есть сильная и прекрасная Родина. Разве она нас оставит в неволе? Нас и в семье, и в школе учили не только ненавидеть врагов, но и бороться с ними, смело, дружно.— Шура провела рукой по лбу.— А для Ани в книжках было одно, а на деле совсем другое. Конечно, Аня была слабая духом, изнеженная. Дома она всё за мамину юбку пряталась... Конечно, фашисты её довели до такого несчастья. Но и она сама была виновата, что дала себя победить.

Шура села, смущённая такой длинной речью.

Павка Корчагин,— сказал Вова,— тоже был сначала одинок и тоже жил среди оккупантов, помните? Но он не побоялся выкрасть у врага пистолет, чтобы бороться, и товарищей себе верных нашёл. Значит, и мы можем, как он...

— Так давайте же решим, что мы будем делать?—нетерпеливо перебил его Жора.

Скоро наш великий праздник. По-моему, мы должны сделать подарок товарищу Павлову и всем пленным,— предложил Костя.— Для начала надо им табак передать, который Жорка достал.

А главное, ножницы раздобыть надо, большие ножницы! Павлов очень просил,— поддержал Костю Вова; теперь он уже знал, зачем нужны пленным ножницы, но пока Павлов велел хранить это в тайне...

Юра, еле сдерживая кашель, приподнялся на постели:

Письмо надо им к празднику написать! Такое письмо, чтоб они знали, что мы, советские ребята, помним в этот день о Родине и о великом празднике.

С этим предложением все согласились:

Обязательно надо написать!

И ножницы хоть из-под земли достать,— прибавил Жора.

Шура и Люся, пошептавшись, пообещали, что они раздобудут ножницы в хозяйском доме и постараются хоть понемножку утаивать на кухне продукты для пленных.

— Если попадётесь—всё пропало: убьют,— предупредил их Вова.

Но это не испугало девочек. Они понимали: задание Вовы — это задание Павлова, старшего товарища-коммуниста.