"Реальность сердца" - читать интересную книгу автора (Апраксина Татьяна, Оуэн А. Н.)

5. Собра — Оганда

— Поднимайтесь, молодой господин. Утро настало.

— Какое событие, а? — Какое это утро, только-только первые сумерки, и с какой стати Бернару взбрело в голову самолично… — Что, правда?!

— Правда. И не только утро, а еще многое. — То ли Кадоль вовсе не ложился, то ли его подняли еще раньше, и вовсе не с добрыми новостями.

— Что такое? Голова отчаянно болела; пожалуй, не стоило вчера пить до середины ночи и до весьма шаткого стояния на ногах. Свеча в руках капитана охраны казалась нестерпимо яркой, а невнятные стуки и шорохи этажом ниже били по ушам, словно кузнечный молот.

— Пейте, — Бернар вручил Саннио кружку; от нее слишком сильно пахло вином и травой.

— Опять пить?!

— От вас сегодня может понадобиться многое. Пейте и слушайте. Король погиб. Также погибли все члены королевского совета, бывшие в ложе. Все, молодой господин. Вам нужно объяснять, что это значит?

— А принц и господин комендант? — что было намешано в вино, определять не хотелось: мерзкий вкус, мерзкий запах, да еще и почти кипяток; но вот соображать чудовищная смесь очень даже помогала.

— Его высочество принц Араон и комендант Скоринг благополучно выбрались из той давки, в которой якобы погибли остальные.

— Вот это наглость!

— Это только начало. Господин Рене Алларэ взял штурмом крепость Шеннора и похитил герцога Алларэ.

— Значит, они смогли… — кружка полетела в стену, Саннио вскочил с постели.

— Они это сделали, а я в это время сидел и пил! По вашей мудрой подсказке!!!

Бернар, я больше никогда не буду слушать ваших советов! Мы могли сделать это еще невесть когда, еще весной, но вы… вы трус, и вы заставили меня!..

— Вы закончили? — невозмутимо поинтересовался Кадоль.

— Где сейчас герцог Алларэ?

— Пока точно неизвестно. Известно другое: алларские полки взяты под арест в своих казармах.

— Какими силами?

— Господин Скоринг еще позавчера привел четыре своих полка. А два часа назад начались аресты подозреваемых в убийстве короля. Подозреваемых — около двух тысяч…

— Как это мило! Мы тоже в списке?

— Два часа назад еще не были. Но в любой момент можем оказаться.

— Кажется, это называется «государственный переворот»?

— Нет, молодой господин. Это называется «праведный гнев молодого короля», – усмехнулся Бернар. — Столь же разумный и обоснованный, как ваш недавний монолог.

— Подите вы к воронам! — опять разозлился Саннио. — Мы могли все это предотвратить, если бы не ваши штучки! Туда не лезьте, сюда не вмешивайтесь — вот и дождались! Нравится вам?

— Как вы думаете, почему ваш дядя, вернувшись, не бросился брать приступом Шеннору? Почему не убил господина коменданта прямо во дворце?

— Понятия не имею!

— Оно и видно, — капитан охраны, вольготно устроившийся в кресле, кивнул.

– Молодой господин, вам понравился хлебный бунт? Красиво было? Хотите такого же по всей Собране?

— Издеваетесь?

— Именно. Страна трещит по швам, но еще едина, вы же предлагаете разрубить ее мечом.

— Рене Алларэ не побоялся!

— Весьма похвально…

— Послушать вас, так все, что надо делать — прятаться дома под кроватью! На кой нужно такое единство, где арестовывают невиновных, казнят верных и мстят детям?! Все, хватит диспутов. Найдите герцога Алларэ, где угодно, как угодно, и передайте ему, что мы — с ним. Сообщите всем вассалам герцога Гоэллона, которые сейчас в столице и предместьях, что мы… мы…

— Поднимаем восстание против будущего короля? — приподнял бровь Кадоль. — Я вас верно понял?

— Не вполне. Подробнее я смогу объяснить после разговора с герцогом Алларэ. Я хочу с ним встретиться. Сегодня. Чем раньше, тем лучше.

— Слушаюсь, молодой господин! — у капитана охраны был вид человека, которому заехали кулаком в нос, и очень хочется дать обидчику сдачи, но нет возможности.

— Это все?

— Нет. Передайте мой приказ эллонским полкам не покидать казарм и не исполнять распоряжения коменданта Собры. Вот теперь — все. Через полчаса Бернар вошел в столовую, где наследник уныло завтракал, через силу заставляя себя сжевать и выпить все, что было подано. Капитан охраны нес свеженаписанный приказ и дорожную чернильницу. Саннио внимательно прочитал все от начала до конца, согласно кивнул, обнаружив, что его короткая фраза превратилась в разумное, подробное и ясное распоряжение и аккуратно вывел свою подпись на чуть хрустящей бледно-серой ткани. Постучался и просунул голову в дверной проем лейтенант-гвардеец, из тех, что с отъезда дяди охраняли дом. Бернар отдал ему только что подписанный документ и кивком отправил восвояси.

— Вы нашли герцога Алларэ?

— Я не ворона, облететь столицу не могу. К тому же, найти его я смогу только если это входит в его планы.

— Ну… да, вы правы. Бернар, я хотел извиниться перед вами. За крик и оскорбления. Прошу меня простить.

— Принимаю ваши извинения, — церемонно кивнул Кадоль. — Ваши распоряжения уже выполняются. Однако ж, мне неясно, о чем я должен сообщать эллонским владетелям.

— Предупредите их о возможном аресте. О том, что… — вот и пригодились зимние уроки, на которых герцог Гоэллон требовал от всех назубок знать все действующие в стране законы, указы и эдикты, а также все противоречия между ними и уловки, которые можно было использовать. — О том, что все они обязаны не подчиняться аресту, а обращаться к действующему герцогу Эллоны за правосудием и защитой. А в его отсутствие — к наследнику. Ко мне, то есть. И эти… приставы или кого там отправит комендант — тоже обращаться ко мне. С уликами и обвинениями, и с требованием о выдаче преступника, подписанным верховным судьей. Как положено. И если что-то действительно случится, пусть действуют по уложению короля Лаэрта. То есть, в сопровождении приставов прямиком ко мне. Разумеется, с отрядами охраны, — подмигнул Саннио. — И — чтоб ни один закон не был нарушен, чтоб все тихо и благообразно, как на молебне!

— Звучит разумно, — проронил капитан охраны, с непроницаемым лицом выслушавший весь монолог. — Только уложение короля Лаэрта исключает из правосудия сюзерена подозреваемых в измене, мятеже, убийстве, насилии и незаконном поединке. Угадайте, какое обвинение будет предъявлено? По нему за последнюю девятину господин Скоринг арестовал уже сотни две…

— Значит… пусть просто не дают себя арестовать. И собираются с отрядами… подскажите, где это будет выглядеть уместно и не слишком уж угрожающе?

— Триста с лишним человек с личными отрядами? Нигде, молодой господин.

— Значит, пусть выглядит как угодно! Выберите место и сообщите о нем всем. Чем быстрее, тем лучше. Что нового слышно?

— Во дворце проснулись. Объявлен пятидневный траур. Коронация назначена на праздничный день. Завтра принц созывает внеочередную Ассамблею для выбора королевского совета.

— Завтра? Но большинство же не успеет приехать!

— Зато угадайте, кого уже приехало в избытке?

— Слушайте, Бернар… а кто вообще будет на заседании Ассамблеи?

— Ну, давайте посчитаем вместе, только, с вашего позволения, я присоединюсь к завтраку, — Кадоль уселся за стол, неторопливо заправил за воротник салфетку и взялся за прибор. — Итак, представителей Къелы, Сауры и Литы не будет, ибо над их землями назначена королевская опека. От них будут наместники, с голосами по числу владений и голосами Старших Родов. То же от Меры, то же и от Агайрэ, ибо родственник жены покойного графа так и не утвержден в качестве преемника титула. Сеорийцы. Будут бруленцы, но их мало и они, скорее всего, поддержат Скоринга.

Хорошо, что барона здесь нет, если он все-таки жив. Керторцы, этих тоже немного, и барона не будет, только его племянник, значит, с неполными голосами. Скорийцы, разумеется. Эллонцы, и, между прочим, вы. Алларцы, те, кто не арестован, без герцога Алларэ, ибо он под следствием — значит, во главе с Рене, но у него только один голос. Представители цехов и прочая, этих вообще десяток и голос у них один на цех или гильдию. Вот и все. Расклад весьма неприятный, верно?

— У нас осталось только четыре Старших Рода? Я имею в виду, в полных правах?

— Я бы сказал — три, — Кадоль обладал потрясающей выдержкой, по крайней мере — необычайно здоровым аппетитом. Все печальные рассуждения не мешали ему расправляться с завтраком. — Все, что слышно из Брулена, весьма противоречиво и недостоверно, но я ставлю годовое жалованье на то, что барона уж девятину как схоронили. Его не видели с того самого дня, как господин Далорн изволил там немножко нашуметь.

— Нашуметь? — улыбнулся Саннио. — Совсем чуть-чуть, как Рене Алларэ в Шенноре?

— Малость погромче. Отряд Шарля Готье из Брулена не вернулся. Последнее отправленное эллонцем сообщение было написано на трех листах весьма хорошей огандской бумаги, изобиловало деталями и подробностями розысков, но суть его можно было свести к трем словам «пожар в публичном доме». Отправлено оно было в начале третьей седмицы девятины Святого Себеаса, через два дня после того, как владетель Готье добрался до замка Бру. К тому времени Керо Къела уже и след простыл. По баронству ходили жуткие слухи о нападении на замок баронов Брулен и кортеж принца Элграса; о том, что барон тяжело ранен и едва ли не при смерти; о том, что барон убил свою мать, и о том, что все это — злостная клевета и происки алларского разбойника и государственного преступника Далорна; о том, что в дело вмешалась Церковь; о том, что принц похищен — причем среди похитителей назывались и неведомые еретики-заветники, и страшный разбойник Далорн, и даже некие церковники; говорили и о том, что принц благополучно вернулся в столицу, но инкогнито… Брулен ходил ходуном. Городские власти получали противоречивые приказы, не ясно было, чья ныне власть, и кто остался верным короне и Старшему Роду Бруленов, а также не противоречит ли одно другому, ибо подчинение преступнику есть преступление. В замок Бру не пускали ни приставов, ни дознавателей, ссылаясь на приказ барона. Приставы искали разом и девицу Къела, и разбойника, и свидетелей того, что во всем виноват господин барон, ибо некий подросток, сбежавший из замка Бру в ночь нападения, уверял, что барон Элибо Брулен и есть главный преступник. Половина бруленских владетелей и Лига свободных моряков в полном составе восстали против барона, другая половина приняла его сторону. До штурма замка и настоящей междоусобицы дело пока что не дошло, но уже появились первые жертвы стычек. Пересказав в письме все, что успел услышать, понять и обнаружить, Шарль Готье, по доброй традиции всех, отправленных в Брулен, бесследно пропал, и более посланий от него не поступало уже вторую седмицу. Вместо него в столицу приползли слухи, еще более путаные и противоречивые, чем те, что собрал в Брулене владетель Готье. Сообщая то одну, то другую сплетню, тщательно отделенную от шелухи и преувеличений, — например, от рассказов о чудесном явлении пятерых монахов-гигантов с огненными мечами, — Бернар постоянно прибавлял: все это является несомненным доказательством того, что в Брулене побывал господин Далорн. Дескать, птиц узнают по полету, а людей — по последствиям поступков.

— Ничего подобного я за ним не заметил, — удивился как-то раз Саннио.

— Это говорит лишь о вашей наблюдательности, — пожал плечами Бернар. — У господина Далорна — большой опыт в подобных делах. Сейчас капитан охраны отпустил очередную шпильку в адрес невесть чем не угодившего ему алларца, но Саннио уже не стал реагировать: пусть его. Хватает куда более важных дел, и о таких мелочах думать попросту некогда. Пока наследник и капитан охраны обсуждали происходящее, небо окончательно просветлело. Ванно потушил свечи, распахнул окно и задернул занавеси. Легкая полупрозрачная ткань праздно колыхалась под теплым ветерком. Саннио с завистью косился на летнюю занавесь: виси себе, бултыхайся туда-сюда, и не надо ни думать, ни волноваться, ни гадать, как лучше всего поступить. Молодой человек повернулся к окну и прислушался. Тишина за окном стояла удивительная для столицы — словно ночью в храме. Немного тянуло гарью, но лишь чуть-чуть, должно быть, сильных пожаров не случилось, впрочем, Бернар рассказал бы о них, и о беспорядках, если бы они начались вновь. Саннио бросил короткий взгляд на капитана охраны, допивавшего очередную чашку чаю. Доверенное лицо герцога Гоэллона исключительно разочаровало наследника. Спору нет, Бернар был очень полезным помощником. Он умел собирать новости, командовать людьми, выполнять самые сложные поручения и подсказывать дельные решения, но господин Гоэллон сегодня уяснил главное: Кадоль должен его слушаться, а не наоборот. Ему нужно приказывать и выслушивать его соображения, как лучше выполнить приказ, но — капитан охраны не вождь и никогда им не будет. Он слишком осторожен, слишком нерешителен и предпочитает выжидать. Дядя всегда поступал иначе, да и герцог Алларэ… Саннио вспомнил дни хлебного бунта и тихо вздохнул. Кто-то должен принимать на себя ответственность и действовать, иначе плохо будет всем…

— Молодой господин, к вам господин Кесслер с письмом лично в руки! — прервал печальные размышления Никола. — Прикажете пустить?

— Разумеется! — подпрыгнул на стуле Саннио. — Немедленно! Подайте вина.

— Я даже могу предположить, от кого это письмо… — улыбнулся Бернар. Вошедший в столовую друг показался наследнику удивительно повзрослевшим, кажется, даже подросшим на ладонь, опустошенным и усталым. На нем был бело-серый мундир офицера городской стражи, и в нем Сорен выглядел подтянутым и строгим. Осунувшееся загорелое лицо, заледеневшие глаза… Кесслер протянул руку Саннио, потом — капитану охрану; на улыбку он не ответил.

— Вы поступили на службу в эллонский полк городской стражи? — с деланным интересом вопросил Бернар. — Не припоминаю, чтоб подписывал подобный приказ.

— Вы простите мне этот маскарад. Это в ваших же интересах, — уверенно сказал бруленец и достал из-за пазухи свернутый трубочкой и смятый лист бумаги. — Алессандр, это тебе. Подписи нет, но я думаю, ты поверишь, что письмо не поддельное.

— Почему нет подписи? — удивился Саннио.

— Герцог Алларэ пока что лишен возможности подписывать документы. Господин Гоэллон насторожился, но прежде чем задавать вопросы, нужно было прочитать письмо. Четкие, но слишком крупные и по-простому выписанные буквы, должно быть, писал кто-то из слуг; бумага — с ажурной виньеткой в виде цветов шиповника и мака, на таких пишут записки любовницам… «Сокровище мое! Меня переполняет желание повидаться с вами, причем незамедлительно. Если вы разделяете его, то податель сего письма проводит вас. Искренне ваш, в расчете на взаимность, Р.А.» Саннио зачитал послание вслух, улыбнулся и кивнул. Письмо, написанное герцогом Алларэ, в подписях и личных печатях не нуждалось, достаточно было и стиля, позволявшего услышать голос.

— Разумеется, разделяю. Мы уже начали вас искать…

— Тогда едем, — Кесслер залпом выпил поданный бокал вина и взялся за шляпу. — Возьми с собой человек пять на всякий случай.

— Бернар, распорядитесь. Сорен, подожди, мне нужно переодеться… Пойдем со мной, расскажешь, как вам удалось… — Саннио за руку потащил приятеля с собой наверх; тот не отказывался, но выглядел раздосадованным, и, кажется, вовсе не был рад встрече. — Да что с тобой такое?

— Прости… я не спал больше суток, — Кесслер очень знакомым жестом потер пальцами виски. — И мне было велено торопиться.

— Если я не переоденусь так же, как ты и прочие, ничего хорошего не выйдет, — объяснил Саннио, отдавая распоряжения Ванно. — Что с герцогом? Кесслер вместо ответа повернулся к зеркалу и принялся оправлять и без того безупречно сидевший мундир, потом принялся за кокарду на шляпе, а закончил изучением форменных перчаток на предмет случайных пятен. Хозяин все с большим удивлением следил за этим представлением, и, наконец, не выдержал.

— Сорен, я понимаю, что ты устал, но я спросил…

— Приедешь — увидишь. Я не уполномочен об этом докладывать кому бы то ни было.

— Какие у тебя интересные манеры…

— Можешь поблагодарить за них господина Рене.

— Почему ты называешь его, как слуга? — изумился Саннио.

— Потому что он обращается со мной, как со слугой. — Выражение лица и тон голоса бруленца навели господина наследника на мысль, что тому нужно было подать не вина, а настойку пустырника: от подобного замогильного спокойствия до самых отъявленных глупостей обычно — всего полшага.

— Но зато тебе удалось…

— Зато мне удалось.

— Сорен, да что с тобой?

— Пожалуйста… — Впервые на лице приятеля появилось что-то, отдаленно похожее на прежнее шалое и упрямое выражение. — Пожалуйста, оставь меня в покое! Я потом с тобой поговорю. Все расскажу. О том, о чем имею право рассказывать. Потом… Едем, прошу тебя.

Рене Алларэ мерил шагами широкую гостиную залу в доме владетеля Леруа. Доходил до остывшего камина, пытался заставить себя рассмотреть коллекцию оружия, потом обходил залу по периметру, слепым взглядом провожая щиты и гербовые знаки, которыми были украшены все четыре стены, и вновь возвращался к камину. На рассвете он попросил мэтра Беранже дать ему что-нибудь, что позволило бы обойтись без сна еще как минимум день. Лекарь просьбу выполнил, но это оказалось некстати. Часом позже Рене уяснил, что может убираться на все четыре стороны, к воронам, селедкам и крабам морским — он здесь больше не нужен. В отличие от бруленского мальчишки. В отличие от неведомого наследника герцога Гоэллона, о котором Рене почти ничего не слышал; нашелся некий племянник-сирота и оказался наследником, чудеса в кадушке, извольте радоваться. Племянник был на год младше Кесслера, следовательно, еще больший шалопай и бесполезный балбес — и вот, эти двое Реми нужны, а брат и наследник — нет; Рене мог лечь спать, уехать в Алларэ, отправиться в Собру или повеситься в дверном проеме, это никого не взволновало бы, и герцога Алларэ — в последнюю очередь. Дома ждали дети, ждала Кари, им нужен был муж и отец, а родовые владения нуждались в управлении, которым пять лет бессменно занимался Рене; здесь же его никто не ждал и никому он нужен не был. Это выяснилось довольно быстро. Пока он рассказывал Реми обо всех событиях с момента его ареста и вплоть до дня освобождения, герцог внимательно слушал, переспрашивал и кивал, по-видимости, совершенно не обращая внимания на возню лекаря. Кесслер сидел в изголовье кровати, тихий, словно кошка, и, слава Сотворившим, молчал; но одного его присутствия было достаточно, чтобы Рене чувствовал себя неуютно. Не на своем месте.

Когда Рене от описания событий и отчета о своих действиях перешел к пересказу своих планов, брат и герцог удивленно приподнял бровь и передернул плечами.

— Сорен, помогите-ка мне сесть. Рене, любезнейший, и скольким же моим вассалам вы поведали этот изысканный план?

— Всем, кому мог полностью доверять, — наследник уже чувствовал подвох, но еще не понимал, в чем именно он состоит.

— Ну, сколько же их, сколько? — с живейшим интересом продолжал Реми; саркастическая усмешка не предвещала ничего хорошего.

— Около полусотни…

— Бедный, бедный Рене! Я вам очень сочувствую. Теперь вам придется донести до полусотни владетелей, что вы весьма погорячились, решая за меня, что я буду делать.

— Вы не собираетесь мстить за сестру? За себя? Вы все это простите? — опешил Рене.

— Того, кто виновен в смерти Мио, я уничтожу. Медленно и мучительно. Того, кому обязан этим, — кивок в сторону склонившегося лекаря, — тоже. Я не святой, но сотворю чудо, и этот человек умрет дважды. Но кому еще я должен мстить? Стране? Будущему королю Элграсу? За что, Рене? Откуда в вашей голове завелась мысль, что я позволю рвать страну на части?!

— Господин герцог, в вашем состоянии я не стал бы кричать, — поднял голову мэтр Беранже.

— Зато на моем месте… — Реми закашлялся.

— Я же говорил, — вздохнул лекарь. — Юноша, подайте герцогу питье. Рене стоял, едва понимая, на каком он свете и что теперь делать. Подобной отповеди он не ожидал, и даже в дурном сне ему привидеться не могло, что брат не только откажется от всего сделанного Рене, но еще и выскажет это подобным образом и при трех посторонних.

— И, мстительный мой братец, — напившись, продолжил Реми, — не хотите ли и себя занести в список моих врагов?

— За что?!

— За вашу болтливость. За поручение, которое вы дали господину Ларэ, дурак… или назвать вас предателем?

— Вы же сами писали мне…

— Я писал вам о том, что, возможно, сделаю. Вы же отправили Ларэ сообщить об этом королю. Он и сообщил — он на редкость… исполнительное создание! Кстати, где сейчас этот цветок энорский?

— Должен был находиться во дворце.

— Будем уповать на лучшее и искать его среди уцелевших. Ну так что, любезнейший мой Рене, вы дурак или предатель?

— Герцог, я…

— Герцог здесь — я, — оскалился Реми. — Вам же я задал вопрос. Ну?

— Дурак, — тихо выдохнул Рене. — Я прошу прощения за дерзость и самовольные действия, господин герцог.

— Считайте, что первую свою вину вы искупили. Вторую — посмотрим. Я вас более не задерживаю, Рене. Сорен, проводите господина Алларэ и распорядитесь… Господин Алларэ не стал дожидаться, пока мальчишка, клубочком свернувшийся рядом с Реми, сообразит, что ему приказали сделать. Он развернулся и вылетел вон, не обращая внимания на бросившихся к нему с вопросами владетелей, быстрым шагом вышел во двор. Темнота, липкая и вязкая, словно желе из морских водорослей, воздух прохладный, но душный, словно им уже дышали тридцать раз, голоса за спиной… Благодарность герцога и брата оказалась удивительно своеобразной. Рене споткнулся о какую-то бадью, с размаху пнул ее. Проклятая деревяшка оказалась во много раз тяжелее, чем он предполагал. В ступне, защищенной лишь тонким сапогом, что-то хрустнуло. Боль была бело-алой и пятнистой…

Теперь он все еще хромал, и опираться на пальцы левой ноги было неприятно, но это волновало Рене в последнюю очередь. Голова шла кругом — от обиды, от удивления, от собственной беспомощности и ненужности. В помощники Реми выбрал старшего из братьев Аэлласов, Гильома, ну и, разумеется, бруленца. Эти двое, вместе с помощником лекаря, ни на шаг не отходили от Реми, а про Рене все забыли. Оставалось только догадываться, что сказал им герцог. В доме кишели люди, постоянно кто-то уезжал и возвращался с вестями из столицы, и, чтобы быть в курсе дел, Алларэ устроился в кабинете перед спальней, в которой лежал Реми. Спрашивая входящих о новостях, он чувствовал себя дураком; и вдвойне дураком чувствовал, когда спрашивал выходящих о том, какие распоряжения они получили. Делать вид, что так и должно, требовало больших усилий; но и это оказалось бесполезным: на очередной вопрос Гильом, сновавший туда-сюда, ответил: «Господин герцог не велел мне сообщать вам».

Кесслер не был так упрям, и на вопрос «куда и с каким поручением отправил его герцог», коротко доложил; без малого девятина воспитания пошла ему на пользу. Это стало последней каплей в чаше терпения, и Рене удалился в залу. Если герцог соизволит его позвать — так тому и быть, если же нет — ну что ж, брат сделал свое дело, брат может убираться восвояси. Семья Алларэ многочисленна, наследника выбрать будет не так уж и сложно… Лелея свою обиду, Рене все же вошел к герцогу вместе с Сореном и вторым юношей. Он уселся в кресло в дальнем углу и притворился тихой неприметной тенью от комода. Двое мальчишек явились как раз во время ссоры герцога с мэтром Беранже. Сцена была изумительная, и в другое время Алларэ веселился бы до упаду, вставляя реплики: старый лекарь оказался не менее упрям, чем Реми.

— Чего вы хотите?! — бушевал Беранже. — Завтра выступать перед Ассамблеей? У вас лихорадка и бред! И ваши желания тому лучшее доказательство! Вы останетесь здесь и будете лежать в постели еще седмицу!

— Это вы мне указываете?

— Вы обратились ко мне, и поэтому я вам указываю! Я — член цеха медиков и аптекарей, и я отвечаю за ваше здоровье…

— Допустим, это не я к вам обратился…

— Вы, находясь в здравом уме, приняли мои услуги!

— Так я все-таки в здравом уме? — улыбался Реми.

— В данный момент — нет!

— Значит, и репутация ваша не пострадает. Так и сообщите в цех — пациент, будучи буен и безумен, на свой страх и риск…

— Я вам не позволю!

— Как же вы мне помешаете?

— Уж я найду способы… Рене разглядывал второго юношу, пожаловавшего в дом и с интересом внимавшего перепалке. Мундир сидит кое-как, но на поясе — отличная шпага старой эллонской работы. Средний рост, то же хрупкое сложение, что и у Кесслера, темные, почти черные волосы, правильное лицо, почти девичье. Глаза забавные — переменчивые, цвета морской воды, и выражение в них странное, тревожащее. Общего у Руи Гоэллона и его племянника было ничтожно мало: разве что цепкий взгляд, словно ощупывавший все в спальне — людей, обстановку. Тонко вырезанные ноздри трепетали, как у гончей. Парень казался бы таким же не заслуживающим внимания сопляком, как его бруленский приятель, если бы не эти глаза — непроницаемая гладь моря, в которой отражалось окружающее. Слишком четко отражалось, без наивной восторженности и глупости Кесслера.

— Господин герцог! — открыл рот младший Гоэллон. Голос у него был звонкий и чистый. — Вы поступаете весьма опрометчиво, споря с почтенным мэтром!

— Крыса аптекарская вы, сокровище! — поднял на него взгляд Реми; тон неприятно резанул по ушам своей интимностью. — Беранже, к вам явилось подкрепление. Я сдаюсь.

— У вас есть час, чтобы закончить свои дела, — поднялся со стула торжествующий лекарь. — После этого вы будете спать. Юноша, не советую вам пренебрегать этим распоряжением. Состояние господина герцога вовсе не столь благополучно, как он желает всех убедить.

— Я заметил.

— Надеюсь, что наблюдательность вас не покинет.

Выпустив последнюю отравленную стрелу, почтенный мэтр удалился. Остался тихий мальчишка-ученик, еще более неприметный и похожий на предмет обстановки, чем приютившийся в углу Рене. Он посмотрел на брата, больше похожего на собственный призрак. Остриженный накоротко, словно больной гнилой горячкой, без привычной всем роскошной золотой гривы, он был мало похож на себя. Настои и отвары не больно-то помогли Реми. Жар, застарелая лихорадка, искалеченные руки, истощение — не то, что проходит за неполные сутки. Держался герцог только на непоколебимой воле, и, как ни старался скрыть это, — не получалось. Выдавали его и блеск глаз, и затрудненное дыхание, и постоянная жажда.

— Присаживайтесь, сокровище. Сорен, подайте мне эту мерзость, что в кружке — у вас хорошо получается. Этот лекарь, которому надо податься в стражники, в общем, прав. Мне действительно нужен отдых, но я предположил, что вы… м-м… натворите дел. Верно, Алессандр? — подмигнул Реми.

— Это зависит от вас, господин герцог, — неожиданно разумным тоном ответил Гоэллон. Рене удивился: похоже, в паре приятелей этот был более толковым. — Я отдал только два распоряжения, в остальном я хотел бы действовать, согласуясь с вами.

— Какие именно?

— Эллонские полки не будут подчиняться коменданту. Эллонские владетели не позволят себя арестовать. Вместе с личными отрядами они соберутся в определенном месте.

— Это Бернар вам подсказал?

— Нет, господин герцог. Так решил я сам.

— Умнеете на глазах, Алессандр. Вы уже слышали о завтрашней Ассамблее?

— Да, разумеется.

— До заседания мы не будем предпринимать никаких решительных действий. Я буду выступать и требовать отстранения господина Скоринга от должности. Проведения настоящего расследования… расследований. Всех происшествий, начиная с хлебного бунта. Надеюсь на вашу поддержку.

— Эллона поддержит вас в любом решении, — каждая реплика заставляла Рене удивляться все сильнее и сильнее. Кажется, герцог Гоэллон выбрал весьма подходящего наследника, даже если тот ему вовсе и не родственник; будь он хоть сиротой из подворотни, юноша для своих восемнадцати весьма смышлен. Поддержка Эллоны дорогого стоит. В отсутствие герцога все могло бы пойти непредсказуемым путем, но Алессандру, кажется, можно доверять, можно на него и рассчитывать. Рене уже жалел, что не встретился с ним раньше.

— Вы уже поняли, что никаких выходов из состава страны ждать не стоит?

— Да, господин герцог. Вы будете требовать правосудия и наказания виновных, а не расторжения договора.

— Верно, — одобрительно кивнул Реми и прикрыл глаза, должно быть, у него кружилась голова. — Рене, учитесь, этот молодой человек на семь лет вас младше, но соображает куда лучше. Нелепо было рассчитывать на то, что от внимания герцога ускользнет хоть что-то — пусть он и держался в сознании то ли за счет питья, которым каждый час пичкал его лекарь, то ли вообще каким-то чудом. Рене замер, ожидая очередного пинка; оставалось только радоваться, что Реми не может до него дотянуться или воспользоваться кинжалом…

— До того, как я услышал, что вы будете делать, я собирался поступить иначе, — спокойно признался Гоэллон и этим окончательно понравился Рене — понравился, но и изумил до глубины души. Честность — не то качество, что ожидаешь от наследника Старшего Рода. — Отложиться от Собраны, войти в союз с севером… и Алларэ.

— Вот Руи был бы счастлив, — Реми усмехнулся и тут же закашлялся. — Что-то неладно в нашей стране, если у нас — такие наследники… Или с нами, сокровище? Откуда вы такие взялись?

— Я был на севере. Я всю зиму провел с Литто, Саура и Къела. Я был вашим порученцем во время хлебного бунта. Это проясняет для вас вопрос? — Кажется, Реми наступил мальчишке на мозоль: голос звенел, но не срывался, и слова звучали четко и хлестко.

— М-мм… Рене, а вы что скажете?

— Мио Алларэ — моя сестра. Вы — мой брат и господин. Моя жена — из Къелы. Моя бабка — Литто… — подражать восемнадцатилетнему мальчишке было нелепо, но уж как сказалось… — Арестованы по ложному обвинению девятнадцать наших вассалов. С осени я занимаюсь тем, что устраиваю беженцев и выслушиваю их рассказы!

— А мне, — тихим нехорошим голосом сказал, дослушав, Реми, — переломали руки. По приказу человека, называвшего себя доверенным лицом короля. Вы, оба… вы не понимаете разницы между страной и парой негодяев, втершихся в доверие к безумному королю?!

— Можно ненавидеть болезнь, но нельзя — больного. Кто это сказал? Рене не сразу догадался посмотреть на ученика лекаря. Тихоня-простолюдин теперь сам испугался своей смелости и зажимал рукой рот, поняв, что на него уставились все благородные господа. И без того не слишком красивый, со страху он стал похож на мокрого воробышка.

— Жаль, что я не могу пожать вам руку, Андреас. Вы лучше понимаете суть дела, чем эти наследники Старших Родов. Вы будете вознаграждены. Выбирайте, море или горы?

— Море, господин герцог, — ученик лекаря непонимающе хлопнул глазами.

— Значит, будете владетель Ленье.

— Мое дело — лечить, а не править, господин герцог, — неожиданно твердо ответил «воробышек».

— Одно другому не мешает. Вот, господин Гоэллон подтвердит. Я предпочел бы лечиться у его дяди, а не у вашего мэтра, не в обиду ему будь сказано. Облагодетельствованный мальчишка изумленно переводил взгляд с Реми на младшего Гоэллона, потом опомнился — вскочил и поклонился.

— Бла…

— Так, вы теперь мой вассал, надеюсь, верный. Так что слушайтесь меня. Сядьте назад и помолчите. Еще что-нибудь умное захотите сказать — прошу, а благодарности — потом, Андреас, потом…

— Герцог, вам нужно отдохнуть. Я приеду вечером, — поднялся Гоэллон.

— Не надо. Завтра я заеду за вами за час до открытия Ассамблеи.

— Куда вы заедете? Вы же сидеть не можете… — наследник Гоэллона в очередной раз продемонстрировал свое благоразумие.

— Я еще не умираю, — отрезал Реми. — Марш отсюда все.

— Я останусь, — заявил новоиспеченный владетель Ленье.

— Вот, уже спорит… — вздохнул герцог Алларэ. — И пяти минут не прошло… Я дурно влияю на людей! Рене поднялся, не понимая, прощен ли он или по-прежнему остался изгоем. Реми уже прикрыл глаза, и тревожить его было нельзя; да и пожалованный милостью герцога ученик лекаря за считанные минуты обрел тот же наивно-восторженный вид, что и все его ровесники при виде герцога Алларэ. Воробышек сверкал глазами и весьма явственно давал понять, что шуметь уходящей тройке не стоит. Ну очень даже не стоит.

— Я так понимаю, что под доверенным лицом герцог имел в виду господина коменданта Скоринга? — уже за дверями кабинета осведомился Гоэллон-младший.

— Вероятно, — кивнул Рене. Эллонец не стал ничего говорить, только медленно склонил голову и сжал губы. В этом простом движении было не меньше угрозы, чем в обещании Реми убить упомянутого господина дважды. Похоже, коменданту стоило нанять себе пару десятков лучших телохранителей.

— Я должен вас отблагодарить. Вы дважды…

— Если хотите меня отблагодарить, — неожиданно резко сказал юноша, вскидывая голову, — то извольте впредь обращаться с господином Кесслером, как того требует его положение.

— Алессандр, не надо!

— Надо, — Рене увидел свое отражение в переливчатой морской глади, и это ему очень не понравилось. Ничего хорошего там не наблюдалось. — Я, в отличие от тебя, не связан клятвой. Я сожалею, что мой капитан охраны вынудил тебя дать клятву, которой господин Рене пользуется подобным образом. Алларэ поежился. Вздумай кто-то другой заговорить с ним подобным тоном, от наглеца осталось бы мокрое место, но с этим юношей ему связываться не хотелось. И нельзя было, и — стыдно. Мальчишка с морскими глазами был прав. Рене использовал данную Кесслером клятву, чтобы вымещать на нем дурное настроение и вообще безнаказанно его шпынять, зная, что ответа не будет. Не тот поступок, которым может гордиться благородный человек.

— Господин Кесслер, я освобождаю вас от данной клятвы, — выговорил он. — И приношу свои извинения за все, что вам пришлось претерпеть.

— Я в долгу перед вами, господин Алларэ, и… вам не за что извиняться, — заявил Кесслер. Рене поглядел на двоих весьма схожих между собой молодых людей, таких совестливых и великодушных, — хоть накладывай на себя руки со стыда, что посмел стоять рядом с ними, — и подавил вздох. Совесть всея Собраны и лучший друг совести всея Собраны; отменная парочка, нечего сказать… Впрочем, уж лучше они, чем господин комендант Скоринг и ему подобные.

— И еще раз вам говорю — не убивал я вашего барона!

— Барон, позвольте уточнить, не наш. Однако ж, было темно, лил дождь. Вы уверены, что случайно, в суматохе…

— Господин Готье! Я, как ни печально, в этой суматохе вообще не нанес ни одного удара. К тому же Брулена с кем-то спутать трудно, поверьте. Эмиль спрыгнул с подоконника и пересел на стул. Владетель Готье в очередной раз уставился на него, словно надеялся увидеть нечто новое. Алларец тоже посмотрел на него, но нового ничего не увидел. Отставной эллонский военный, очень серьезный и с утомительной привычкой вдаваться в самые мельчайшие подробности, и переспрашивать по три десятка раз. Невысокий, очень плотно сбитый, но не полный, с темными, чуть вьющимися волосами, окружавшими широкоскулое невыразительное лицо.

— Его там не было, — добавила Керо. — Я многое не разглядела, но уверена, что не было.

— И все-таки, давайте еще раз попробуем восстановить все события… — При всей своей кажущейся тяжеловесности двигался Шарль Готье легче кошки.

Эмиль вздохнул, оттолкнулся от ножки стола и принялся раскачиваться на стуле. Восстанавливать — так восстанавливать; дело заведомо бесполезное, но ежели владетелю Готье не надоело переливать из пустого в порожнее — то пусть себе. Все равно делать нечего. Все равно в памяти осталось не так много… но Элибо там не было, а саблю не пришлось чистить от крови; этого довольно.

— Теперь перейдем к похищению принца…

— Ну, давайте перейдем. В который уже раз? В шестой? — не выдержал Эмиль.

— В пятый, — поправил Готье.

— Это не было похищением. Точнее, похищение не состоялось.

— Но принц пропал, — полковник в отставке на недостаток педантичности не жаловался.

— Вероятно, пропал. Но вместе с ним пропал тот монах. Их видели вместе на пути в Сеорию. По-моему, этого достаточно, чтобы сделать выводы, а?

— Ваша уверенность кажется мне преждевременной.

— Ваши бесконечные сомнения тоже, знаете ли, утомляют, — вздохнул Далорн. — Послушайте, какое вам дело до принца, монаха, барона Брулена и всех прочих? Вас отправили найти госпожу Къела и обеспечить ее безопасность. Вот вам госпожа Къела, выполняйте свой долг.

— В мое поручение также входит и подробный отчет обо всех событиях, — Педантичность порой переходила в занудство. — Я занимаюсь установлением истины.

— Вам не кажется, что истину нужно устанавливать на месте, а не сидя в Оганде?

— Я не имею права рисковать благополучием дамы.

— Зачем, зачем вы повстречались мне? — пропел Эмиль строку из модного романса, потом невольно схватился за бок. — Господин Готье, мы сидим тут уже седмицу. В поисках истины вы пользуетесь услугами моих доверенных лиц. Вы продвинулись хоть на шаг?

— Поступающие сведения нуждаются в тщательном обдумывании. К тому же, ваше состояние не располагает к долгим путешествиям.

— Бывало и хуже, — отмахнулся Далорн. Переломанные ребра, сломанная и воспалившаяся рука, две резаные раны — седмицу назад это еще имело какое-то значение, но огандские лекари знали свое дело, и теперь Эмиль был готов отправиться, куда нужно. Собственно, он мог преспокойно остаться в Оганде: ведь именно здесь он рассчитывал отсидеться, пока не станет ясно, что творится в столице. Однако, вчерашнее затмение среди бела дня навело его на мысль, что в столицу лучше вернуться. Пусть инкогнито, пусть рискуя быть обнаруженным; к подобному не привыкать. Лучше уж так, чем сидеть и ждать, пока из Собры доползут — с купцами, с дипломатами — новости. Если бы не нежданный спаситель, встретивший Эмиля и Керо на дороге через четыре дня после того, как от королевского постоялого двора осталось пепелище, а большинство оборонявшихся и половина нападавших украсили его своими костями, Далорн уже давно бы вернулся. Господин Готье же оказался временами решительным (увидев искомое в сопровождении раненого спутника, он очень споро сообразил, как переправить их в заведомо безопасную Оганду и переправил), а временами — удивительной размазней. Эмиль уже три дня не валялся в постели, но Готье все нудил о его состоянии и необходимости полностью понять, что происходит в Брулене.

— Господин Готье, вы не обязаны оглядываться на мое самочувствие. Считайте, что меня здесь нет. Берите даму и возвращайтесь в столицу. О себе я позабочусь сам. Дама, оправившаяся от своей простуды намного раньше, чем Далорн от ран, выглядела цветущей. Яркий огандский костюм был ей к лицу. Голубое нижнее платье с длинными узкими рукавами, малиновое верхнее, подхваченное под грудью пестрым пояском, — такое здесь носили многие состоятельные горожанки. Северная бледность почиталась здесь за высшую утонченность, так что девица Къела могла бы снискать внимание местных кавалеров. Вот только никто не выпускал ее со второго этажа дома почтенного торговца тканями, давнего знакомого Далорна. Торговали в этом доме не только тканями, но и многими куда более интересными вещами, чем господин Готье с удовольствием воспользовался в своих интересах.

Поначалу Эмиля, который едва разбирал, на каком он свете, это радовало. Теперь — сковывало по рукам и ногам.

— Долг чести обязывает меня позаботиться о вашей безопасности, поскольку именно вы спасли госпожу Къела и ранены.

— Ранен я был, — в очередной раз напомнил алларец, — спасая принца Элграса. Рискуя жизнью госпожи Къела, между прочим. Так что благодарность мне будет изъявлять его величество. Мне вы ничем не обязаны.

— Эмиль, ты не прав, — поднялась со своего места девушка. — Ты меня спас. Далорн вздохнул и уставился в потолок. Через минуту, как он и ожидал, две ласковые теплые ладошки легли ему на плечи. Огандский климат шел девице Къела на пользу: в местной жаре у нее даже руки перестали напоминать лягушачьи лапки. Правда, здравого смысла это ей не прибавило. Девчонка втемяшила себе в голову, что Эмиль — спаситель, освободитель и настоящий герой. Эмиль был бы рад оказаться для нее героем, только врать Керо не хотелось, и признательности за несовершенные подвиги — тем более.

— Хорошо. Я повторю еще раз. Я готов был рискнуть вами обоими ради спасения принца. Я считал и считаю, что это была бы разумная цена. Поймешь ты это, или нет?

— Тем не менее, именно вы спасли госпожу Къела.

— Потому что я в суматохе потерял принца.

— Господин Далорн, вы многократно противоречите сам себе, — подвел черту Готье, подходя к дверному проему. — Мне хотелось бы, чтобы вы выбрали какое-то одно объяснение своих действий. Желательно, совпадающее с фактами, которые изложили вы и госпожа Къела. Здесь, в Оганде, редко ставили двери во внутренних покоях, одна часть отделялась от другой плотными расшитыми занавесями. Надо понимать, только это и помешало эллонцу напоследок хлопнуть дверью, но кольца по карнизу шваркнули весьма сердито. Далорн остался наедине с благородно спасенной им дамой.

— Эмиль, он прав. Ты путаешься в собственных словах…

— Потому что я хочу, чтобы ты уехала в столицу. Там тебе будет безопаснее. Готье тебя отвезет. Ты и так уже моими трудами оказалась невесть где…

— Ну, почему невесть где. Очень милая страна, и люди такие приятные… — лапки добрались до затылка Эмиля и принялись вытворять невесть что с его волосами.

— Эти приятные люди выдадут тебя королю как преступницу. По соглашению между державами.

— Тебя тоже.

— Я могу за себя постоять. А тебе лучше отправиться с Готье. Герцог о тебе позаботится.

— Или позаботятся о нем, а я буду предлогом, — мрачно изрекла прекрасная дама. — Ты же сам говорил…

— Говорил, — с безнадежностью вздохнул Далорн. Девица Къела, несомненно, была права, и можно было даже уважать ее за отсутствие желания спрятаться под плащ герцога Гоэллона, который уже однажды спас ее, за нежелание причинять тому еще большие неприятности. Сия самоотверженность была бы весьма похвальной, будь Керо не шестнадцатилетней девушкой, а молодым человеком, умеющим о себе позаботиться. Это же голубоглазое чудо слишком часто забывало о своем возрасте, положении… и о своем поле. Женской беспомощности, впечатлительности и нерешительности в ней не было вовсе, да и скромности с благонравием ей Мать Оамна не выдала; Эмиль вообще подозревал, что над колыбелью новорожденной Керо простерся меч Воина, а не прялка Матери.

Однако ж, храбрость и благородные порывы не делали ее юношей, о котором Эмиль беспокоился бы заметно меньше. А еще с юношей не было бы и других хлопот…

— Керо, ну пойми же: ты девушка… — Далорн развернулся на стуле и притянул ее к себе за талию. — Тебе рядом со мной не место. Тебе нужны защита, охрана…

— Я девушка, но не дура!

— Ты уже один раз сумничала! В замке. Уже забыла, чем это кончилось?

— И что, теперь меня всю жизнь за это шпынять?! — Глаза уже готовы были метать молнии, а уху Эмиля угрожала серьезная опасность: в него вцепились острые коготки.

— Нет, не всю. Годика три, четыре… — он отцепил хищную лапку и прижал ее к губам. Лубок на руке и повязки на ребрах не слишком способствовали нежностям. Если девушку как следует не обнимешь — одной-то рукой, если при попытках ее обнять окаянное ребро очень чувствительно напоминает о себе, а с другой стороны тут же просыпается наполовину зажившая рана, то хочется либо молить о чуде выздоровления, либо провалиться сквозь землю. Молился Эмиль редко и не слишком усердно, проваливаться же подальше от всех прелестей Керо не хотелось. Даже если ему и оставалось вдохновляться ими почти монашеским образом.

Обладательница же прелестей, слава всему, и в первую очередь — ее наставнику, была достаточно благоразумна, чтобы не путать невозможность с нежеланием, и не обижалась на Эмиля. Целовалась она страстно и увлеченно, но остального, кажется, и не ждала пока, к тому же очень чутко определяла момент, когда боли становилось больше, чем удовольствия. Обнаружить подобную восприимчивость в шестнадцатилетней пигалице было удивительно.

— Хватит, — она отстранилась сама. — Швы разойдутся. Ты еще будешь спрашивать, почему я без тебя никуда не поеду?

— Керо, я преступник перед короной. Мой герцог в тюрьме…

— Я все это слышала сто раз! А я — сестра казненного преступника, убийца, и что с моим герцогом, вовсе не знаю.

— Твой герцог найдет тебя и оторвет мне голову. За все.

— Да он только счастлив будет, если ты… — Керо осеклась, отвернулась.

— Если я что?

— Неважно, забудь…

— Нет уж. Изволь объяснить, чем же я могу осчастливить твоего почтенного опекуна, — улыбнулся Эмиль. — Керо…

— Есть такие вещи, господин Далорн, о которых девицы не просят, — ледяным голосом изрекла девица Керо, глядя в угол. Алларец задумчиво посмотрел в тот же угол, не увидел там ничего, кроме буфета, набитого расписной посудой, потом посмотрел на северянку, вмиг обернувшуюся аллегорией гордой неприступности, попытался сообразить, чему посвящался намек. Потом до него дошло. Какой неожиданный поворот событий! Но — почему нет, почему ж нет, если хочется разрешить себе сказать «да», если за десять лет впервые страшно ошибиться, неверно угадать, и услышать отказ, увидеть изумленное удивление на лице…

Отец был бы рад, жаль, не успел увидеть, как сын и наследник «образумится»…

Реми поймет и простит.

— Госпожа Къела, прошу вас оказать мне честь стать моей супругой, — церемонно поклонился Эмиль.

Ассамблея открылась ровно в полдень. Принц Араон неспешно вошел и прошествовал через залу к трону, установленному на возвышении. Четверо гвардейцев в парадных мундирах, все из новых, сопровождали его вплоть до самых ступеней, обитых белым шелком, а после этого неподвижно замерли у первой, возле резной деревянной решетки. На второй, самой широкой ступени, были установлены четыре кресла. Трон — за ними. Принц сидел в самом центре, а его советники должны были разместиться чуть ниже. Будущему королю это не слишком нравилось: он предпочел бы, чтобы господин Скоринг стоял у трона и подсказывал, — но сейчас, в спешке, менять протокол было нельзя. Троих господ, что сидели в креслах рядом с комендантом, он едва знал в лицо. Два скорийца, один бруленец. Ну что ж, если господин Скоринг… герцог Скоринг, напоминанием о чем служили траурное темно-синее платье с неброской темно-красной отделкой и цепь с гербовым знаком… если он считает их достойными доверия — пусть. У трона Араон чуть задержался, обводя взглядом Зал Ассамблеи, ряды благородных господ, опустившихся на одно колено, и простолюдинов, вставших на оба. Владетели — все в родовых цветах, сразу понятно, кто где. Представители цехов — по большей части в черном, белом и золотом: знак королевской милости. Среди них торчали церковники, по обычаю не опускавшиеся на колени, но почтительно склонившие головы. Цветов было куда меньше, чем два года назад, да и людей — вчетверо, если не впятеро от обычного числа. Белое с золотом — Сеория, красное с синим — Скора, коричневое с белым — Кертора, лиловое с белым — Брулен. Ни цветов северян, ни, что куда приятнее, серого с серебром или зеленого с золотом. Надо понимать, Эллона и Алларэ отказались от своего законного права участия в Ассамблее и тем самым открыто объявили о мятеже… Вспомнив, что от него требуется, Араон коротко кивнул. Зал зашуршал, поднимаясь и усаживаясь. В рядах кресел остались бордовые пятна: места тех, кто не явился по тем или иным причинам. Ряды севера, Агайрэ, Меры, Эллоны, Алларэ…

Принц уселся на отцовский трон, примеряясь к нему, и подавил удовлетворенную улыбку. Вот место, что принадлежит ему по праву, а вот — верные подданные, готовые служить ему. Нужно было заговорить: объявить председательствующего, герцога Скоринга, разумеется, но Араон тянул время, наслаждаясь зрелищем.

В этот момент огромные, в два человеческих роста, дубовые двери распахнулись, и прямо напротив себя, хоть и довольно далеко — от трона до входа в Зал Ассамблеи была добрая сотня шагов, — принц увидел престранную процессию. Четыре человека стояли рядом; ни одного из них Араон не узнал. Стража, охранявшая вход изнутри, метнулась к ним и тут же почтительно отступила с поклонами. Первый, — тот, что стоял в центре, — более всего походил на беглого гребца с галер. Изможденный вид и накоротко, почти налысо, состриженные волосы не могли принадлежать благородному человеку. Беглого разбойника поддерживал под локоть высокий брюнет в таком же зелено-золотом платье. Рядом — юноша в серо-серебристом и какой-то другой эллонец, вдвое старше.

Следом за ними в зал чинно вошли и расселись по своим местам владетели Эллоны и Алларэ. Араон подумал, что, пожалуй, стало слишком людно, но поделать он ничего не мог. Эти изменники не были вовремя арестованы и теперь занимали свои якобы законные места; опоздание же — дерзость и вызов, но не преступление. Оказалось, что явившиеся заполнили почти всю левую половину Зала Ассамблеи. Приятные взгляду пустые кресла теперь были заняты. Пока Ассамблея, тихо перешептываясь, внимала дерзкому явлению, высокий «разбойник» оттолкнул стоявшего рядом с ним брюнета и прошествовал вперед, на место, отведенное для выступающих. Находилось оно между первым рядом и решетчатым ограждением. Тонкое резное дерево показалось принцу слишком хрупкой преградой.

— Господа, позвольте вас приветствовать! — Грубый хриплый голос тоже мог принадлежать каторжнику; руки чужак в цветах Алларэ держал за спиной, и перчатки на них, наверное, были отобраны у какого-нибудь силача-жоглара. Принц смотрел в эту спину, ладно обтянутую зеленым кафтаном, и не понимал, что происходит, почему безмолвствует Скоринг и все остальные. Почему? Измена?..

— Вы кто такой? — крикнули с первого ряда.

— Что, маршал Агро, не узнали меня? Так отметили триумф, что лишились памяти? Примите мои поздравления и с победой, и с назначением!

— Теперь узнал, — хохотнул мерский вояка — достойный преемник своего графа. Узнал нежданного оратора и принц. По спине поползли мурашки. О побеге герцога Алларэ из тюрьмы ему донесли еще вчера утром, и он поверил донесению коменданта Скоринга, согласно которому герцог при помощи своего родича покинул столицу, в спешном порядке отправившись на восток. Нечего сказать, замечательно точное донесение! Какие еще сюрпризы поджидают будущего короля?! Можно ли вообще верить Скорингу? Он хладнокровно избавился от всех, кто ему мешал — и от своего отца в том числе… Кто сказал, что он достоин доверия? Задавать вопросы было нельзя: Алларэ стоял слишком близко, а уж на огрехи слуха он никогда не жаловался; тишина же в Зале Ассамблеи стояла такая, что слышно было, как вокруг дальнего портрета кружит муха, бьется о холст, падает вниз и вновь начинает свой танец. Казалось, что даже портреты королей минувших времен пристально взирают на герцога Алларэ, нагло занявшего трибуну…

— Вы не имеете права здесь находиться! — очнулся новоиспеченный герцог Скоринг. — Вы сбежали из-под ареста…

— Вот о причинах моего ареста я и пришел побеседовать с благородными господами, — перебил его Алларэ. — Вас же, Скоринг, я в их число не включаю, так что не мешайте. Зал наконец-то зашумел, переваривая заявление Алларэ, но если в этом гуле и была нотка возмущения, то Араон ее не разобрал. Даже скорийцы с сеорийцами переглядывались удивленно, но без негодования. Измена везде, и среди тех, кому он привык доверять — тоже измена!

— Вы находитесь в присутствии короля! — рявкнул сидевший рядом со Скорингом бруленец.

— Никакого короля я тут не вижу, — усмехнулся Алларэ. — Так вот, уважаемая Ассамблея! Меня тут назвали преступником, впрочем, это для вас не секрет. Вот о предъявленных мне обвинениях я для начала и хотел бы сказать. Первое из них – устройство «хлебного бунта». Второе — покушение на жизнь короля. Третье — измена в пользу Тамера. Четвертое — сокрытие сведений государственной важности, но об этом позже. Почтенная Ассамблея! Готовы ли вы слушать дальше такого преступника?

— Продолжайте!

— Да!

— Покиньте трибуну! — это, увы, не из зала, а все тот же бородатый бруленец.

— С вашего позволения, уважаемая Ассамблея! — еще одна усмешка, такая же дерзкая, как и раньше. — Если кто-нибудь из представителей матери нашей Церкви подаст мне Книгу, то я поклянусь в том, что три из вмененных мне преступлений не совершал. Вы, епископ, не будете ли так любезны?

Араон сидел так, что ему было видно лишь плечо и часть лица герцога Скоринга.

Тот молчал, слегка склонив голову, и улыбался, но то ли принцу показалось, то ли в во взгляде все-таки была тревога. Почему он молчал? Почему позволял Реми говорить?!

— Пока же епископ следует сюда, не хотите ли вы услышать о преступлении, которое я действительно совершил? О сокрытии важных сведений и улик?

— Хотим!

— Говорите же…

— Да! Алларцы и эллонцы молчали, сидя на своих местах. Все выкрики раздавались с правой половины зала.

— Позволю себе еще немного злоупотребить вашим терпением, — усмехнулся оратор, и сделал паузу. Показалось Араону, или он в этот момент боролся с приступом кашля? Должно быть показалось: громкий звучный голос, лишившись недавней хрипоты, взлетел к сводам залы. — Я, Реми, милостью Сотворивших полноправный герцог Алларэ, обращаюсь к вам, члены Ассамблеи, за справедливостью и правосудием! Я требую полного и беспристрастного расследования… Принц вздрогнул и уставился на свои руки. Реми говорил громко, громко и четко, так, что каждое слово было слышно. Хуже того — его слушали; Араон отлично понимал, что отдай он приказ арестовать алларского мятежника, дело кончится новым, куда более опасным, чем раньше, мятежом. В зале слишком много алларцев и эллонцев, а стража — ее слишком мало. Почему Скоринг безмолвствует, почему не подаст знак? Обрывки фраз эхом отражались от потолка, стен, статуй, колонн, окон…

— …обстоятельств, повлекших за собой казнь всех членов Старших Родов Севера… войну с Тамером… обстоятельств гибели Анны Агайрон… хлебного бунта… гибели моей сестры… членов королевского совета… баронессы Брулен…

Проклятый алларец не забыл ничего! Ему уже успели напеть в оба уха обо всем, что случилось!

— Мы выслушали много нелепостей. И выслушали множество лжи и клеветы. Теперь я хочу услышать правду. Я требую правосудия! — на последней фразе Араон невольно кивнул, на миг разделив негодование герцога Алларэ. Потом он опомнился…

— Вы должны вернуться в крепость Шеннору, — сказал Араон, надеясь, что голос прозвучит не менее властно и уверенно, чем у Реми. — Ваше дело будет рассматривать верховный судья. Он будет выбран…

— Вернуться в Шеннору? Юноша, благодарю покорно… я еще не отдохнул от любезностей палача!

— Палача? — эхом откликнулся Агро, и Араону захотелось удушить недавнего триумфатора своими руками.

— Да, маршал, и, как сказал мне некий господин в маске — по приказу короля. Правда, приказа мне так и не показали… Да, епископ Лонгин, благодарю, будьте любезны, положите книгу передо мной. Принц был удостоен одного короткого и привычно строгого взгляда бывшего наставника. Старик торчал у трибуны, прижимая к груди Книгу Сотворивших в тяжелом драгоценном окладе. Араон прямо смотрел на разыгрывающуюся комедию и ждал, пока хоть кто-нибудь вспомнит о своем долге и прекратит ее.

— Вы должны снять перчатки… — тихо напомнил Лонгин.

— Епископ, вот это — лишнее, — принц едва расслышал шепот герцога Алларэ.

— Таков обычай…

— Ну, получите свой обычай, — Реми впервые убрал левую руку из-за спины и зубами стащил перчатку. Слова клятвы несколько потерялись в аханье и брани с первых рядов, восклицаниях типа «да из-за чего этот шум?», «что случилось?» и «в чем дело?» — с остальных. Владетели Эллоны и Алларэ по-прежнему безмолвствовали, но большинство не сочло нужным убрать с лиц злорадные улыбки.

— Довольно, — поднялся из кресла бородатый бруленец. — Мы непозволительно увлеклись этой пиесой. Стража!

— Только осмельтесь! — на этот раз вскочил юноша в серо-серебристом кафтане.

— Эллона!

— Стража!

— Вы самозванец!

— Передайте герольду мои верительные грамоты!

— Прекратите!

— Алларэ!

— Вы преступник, и герцог ваш…

— …лучше бы помолчали!

— … прекратите, господа, пре…

— Какая ныне увлекательная Ассамблея, не то что раньше, — Реми повернулся к Араону, покосился на суматоху в зале и подмигнул. — Верно, Араон? Глаза у герцога Алларэ были воспаленные, в красных прожилках, и очень нехорошо блестели. Юноша прочитал в них нечто, подозрительно похожее на смертный приговор. Лицо без привычного ореола волос, осунувшееся, с яркими пятнами румянца на щеках и лбу, и — еще более яркая кровь, капавшая с пальцев на священную книгу, на трибуну, на белый шелк ступеней…

— Да сделайте же что-нибудь! — не выдержал принц. — Герцог Скоринг!

— Если герцог Скоринг шелохнется, зал услышит, что вы — отцеубийца, — негромко ответил Реми. — Доказать это я сумею, не волнуйтесь. А герцога я убью, и сил у меня хватит. Ну, Араон? Принц промолчал, с ненавистью сжав кулаки и понимая, что Алларэ сумел взять их всех за горло.

— Господа, довольно, сядьте по местам! Мы еще не дослушали! — Разумные слова, но, если кричать их из пяти мест сразу, порядка не прибавится.

Наконец суматоха улеглась. Едва не передравшиеся владетели расселись по своим местам и уставились на герцога Алларэ, стоявшего рядом с епископом Лонгином. Тот явно расслышал обвинение, брошенное Реми принцу, и теперь комкал в кулаке седую бороду, хмурился и смотрел то на одного, то на другого, а периодически переводил тяжелый взгляд и на Скоринга.

— Вернемся же к четвертому обвинению. Бернар, ваш выход! — Герцог Алларэ не удержался от красивого жеста. Взмах руки; капля крови упала Араону на щеку, и он зажмурился от отвращения.

— Я, Бернар владетель Кадоль… — пришлось открыть глаза. — Передаю эту грамоту, хранившуюся в доме моего господина, герольду, дабы она была прочитана перед Ассамблеей! — Светловолосый мужчина лет сорока, наверное, привык командовать солдатами, так что его услышали и на последних рядах. В руке он держал свиток, перевязанный лентой и запечатанный в нескольких местах.

— Что это за грамота?

— Предсмертная исповедь сестры Агелины, заверенная игуменьей Марией, настоятельницей Скорийского монастыря Милосердных Сестер. — Улыбка у эллонца была не менее пакостной, чем у его отсутствующего сюзерена. Господин комендант подскочил, словно укушенный в неудобосказуемое место.

— Уважаемая Ассамблея! — Этот тоже умел говорить громко и четко; Араон впервые понял, какой смысл в уроках риторики. — Считаю своим долгом напомнить вам, для чего мы здесь собрались. Для выбора регента и королевского совета, а вовсе не для исповедей каких-то монахинь…

— А нам торопиться некуда! Успеем выбрать! — маршал Агро определенно напрашивался на почетную отставку. Для начала. — Пусть читает. Принц посмотрел на герцога Алларэ. Тому, кажется, вовсе не было дело до заваренной им каши. Он о чем-то шептался с епископом Лонгином, опершись локтем на кафедру. Точнее, старик горячо доказывал что-то, а Реми только равнодушно кивал, и, похоже, вовсе не слушал. Помощник герольда ударил в гонг. Герольд сорвал церковные печати — вниз спорхнула кучка белого пепла — и развернул свиток. «Пергамент, — отметил Араон.

— Тонкий, монастырский… А печати были серые. При чем тут Блюдущие?». Пробежав глазами по первым строкам, герольд приподнял брови, но начал читать. Герцог Скоринг сделал шаг вперед, но дорогу ему преградил епископ Лонгин. Двое здоровяков, старик и молодой герцог, уставились друг на друга. Намерения Лонгина были весьма серьезны, Араон это знал, ибо за пять лет изучил все манеры своего воспитателя наизусть. Между собой и Скорингом он держал, словно щит, книгу в испачканном кровью окладе.

— Исповедь сестры Агелины, записанная с ее слов в пятый день девятины Святого Окберта Агайрского в год три тысячи восемьсот семьдесят восьмой от Сотворения! — начал читать герольд. Через пять минут, когда он закончил, Араон узнал, что является самозванцем.

Он и до сих пор знал, что родился раньше срока, поскольку его матери накануне родов приспичило отправиться на богомолье. Именно этим лекари объясняли его не самое лучшее здоровье и слабое телосложение. Он знал, что родился в каком-то монастыре и вовсе не так, как следовало появляться на свет наследнику престола — в присутствии шести придворных дам и четырех королевских медиков. Почти шестнадцать лет это никого не волновало, об этом все забыли, забыл и сам Араон… Теперь же он узнал, что покойная королева Астрид произвела на свет слабого ребенка, который умер в ночь после родов, и, опасаясь гнева царственного супруга, уговорила монахиню Агелину подменить его на младенца, которого в тот день подбросили в монастырь.

Ассамблея молча пыталась осознать суть прочитанного. Лица владетелей достойны были кистей лучших художников. Они смотрели на Реми, но тот ничего не говорил, и, к счастью, кажется, вовсе не мог: герцог Алларэ пытался подавить очередной приступ кашля. Он кусал и без того растрескавшиеся губы. Зато к Ассамблее наконец-то обратился герцог Скоринг.

— Уважаемые господа, члены цехов и гильдий! Зачитанный нами документ, несомненно, интересен, но это — фальшивка. Этой подделкой герцог Алларэ надеялся посеять смуту между нами. Он не побоялся оскорбить наследника престола подлым обвинением, он посмел оскорбить память его покойной матери, любимой нами королевы Астрид! Этой фальшивой исповедью, хранившейся в доме изменника…

— Вы говорите, да не заговаривайтесь! — перебил эллонец. — У вас и герцог Гоэллон — изменник?!

— Этой подделкой, появившейся невесть откуда через шесть лет, герцог Алларэ пытается оскорбить нас всех. У нас есть король, король из благословенной Сотворившими династии Сеорнов…

— Король у нас действительно есть, — прокашлялся Реми. — Только не этот, а принц Элграс.

— Кто из присутствующих может подтвердить эту клеветническую чушь? — продолжал говорить герцог Скоринг. Араон с радостью заметил, что многие кивают.

— Я! — из рядов Алларэ поднялся некто, на кого принц раньше не обращал внимания: почти все алларцы одной масти, и отличить одного от другого трудно уже с десяти шагов. Братец-бастард сменил цвета с королевских на алларские.

— Мне и ранее доводилось слышать подобные… предположения, — говорил он не слишком громко и довольно нерешительно. — Владетель Далорн из Алларэ… Герцогов шпион нашел способ отомстить за давнюю обиду.

— Еще один преступник и убийца! — загремел Скоринг. — Господа, доколе мы будем сносить одну клевету и подлость за другой? Доколе мы позволим оскорблять нашего короля?

— А где принц Элграс?

— Так настоящий он или нет?

— Бордель, а не Ассамблея!

— Алларэ, где вы взяли эту исповедь?

— Герцог Алларэ, поклянитесь, что будете говорить правду!

— Епископ, скажите что-нибудь! Епископ развернулся к герцогу Алларэ и протянул ему на вытянутых руках Книгу для клятвы. Реми замер столбом, глядя на него, медленно, очень медленно начал поднимать ладонь — и вдруг пошатнулся и упал. Владетель Кадоль, тот, что притащил пакостную грамоту, успел подхватить его; а герцог Скоринг немедленно заговорил.

— Нужно ли вам лучшее доказательство клеветы? Сотворившие покарали лжеца, не дав ему осквернить Книгу ложной клятвой! Предыдущую клятву вы выслушали, и, значит, герцог Алларэ пал жертвой клеветы. Он был оправдан перед Матерью и Воином, но боги воспротивились ложной клятве! Из рядов эллонцев вылетели двое — тот юноша, что помешал призвать стражу, и другой, похожий на него; на втором были цвета Бруленов, а серый плащ он скинул по пути к трибуне. Этот ринулся к Алларэ, а вот эллонец встал рядом с герцогом Скорингом, в паре шагов от него. Нашелся и еще один самозваный оратор, тот, что входил в зал вместе с Реми — этот пробирался по проходу. Ассамблея действительно начинала напоминать бордель, и хуже всего было то, что никто не знал, что с этим делать.

— Непроизнесенная клятва не может быть ложной! Сотворившие не карают за намерение! Епископ, так ли это? — завопил родич герцога Гоэллона.

— Истинно так! — подтвердил, тряся бородой, Лонгин.

— Герцог Алларэ подвергался… тяжелым испытаниям. Придя в себя, он произнесет клятву и все вам расскажет! — этого, может, и слышали лишь на первых рядах, но те, кто не разобрал, спрашивали у сидящих впереди.

— Мы можем обойтись и без богохульных сплетен! — а Скоринг громче, куда громче… — Коронация подтвердит, что принц Араон — истинный потомок династии Сеорнов! Венец короля Аллиона…

— Ассамблея закрыта! Королевский совет и выборы регента состоятся после коронации! — поднялся с кресла истинный потомок, наконец, сообразив, что нужно делать. — Желаю здравствовать, господа!