"МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1961. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов" - читать интересную книгу автора

СТО ЧЕТЫРЕ ПРОБОИНЫ

Что-то все время саднило в душе Усова, пока вел катера на базу.

Они пришли с Гущиным в отведенный для офицеров рыбачий домик, поспешно стащили с себя комбинезоны и, не обменявшись ни словом, повалились на койки.

И вдруг гвардии лейтенант почувствовал, что не хочет спать.

Он удивился. Обычно засыпал сразу, едва коснувшись подушки. Но сейчас мучило беспокойство, тревога, чуть ли не страх. Это было на редкость противное состояние и совершенно непривычное. Усов подумал даже, не заболел ли он? В точности не мог этого сказать, так как слишком смутно представлял себе ощущения больного, — отродясь в своей жизни ничем не болел.

Совесть не чиста у него, что ли? Но при чем тут совесть? Приказали высадить девушку в шхерах, он и высадил. Что мог еще сделать? Доставил ее хорошо, в полной сохранности и высадил по всем правилам, скрытно, секретно, а остальное уже не его, Усова, дело.

Но — не помогало. Гвардии лейтенант вообразил, как девушка, сгорбившись, сидит в своем убежище, положив подбородок на мокрые, скользкие камни, с напряжением вглядываясь в темноту. Изредка хлещет по воде предостерегающий дымящийся луч. И после него еще темнее. И воет ветер, и брызги со свистом перелетают через вздувающуюся камуфлированную сеть…

Он поежился под одеялом. Неуютно в шхерах! А утром будет еще неуютнее, когда станут шнырять «шюцкоры», полосатые как гиены, и завертятся туда и сюда рожки любопытных стереотруб на берегу.

Вроде как бы ненормально получается! Воевать, ходить по морю, проникать во вражеские тылы должны мужчины. Девушкам положено тосковать на берегу, тревожиться о своих милых, а по их возвращении лепетать разный успокоительный и упоительный женский вздор.

Хотя это вряд ли вышло бы у старшего техника-лейтенанта. Девушка не та. Какой тогда был у нее холодный, отстраняющий, удерживающий на расстоянии взгляд! А потом гордо отвернулась, закуталась в плащ-накидку, будто королева в свою мантию, и слова не вымолвила до самых шхер.

«Да, такая уж у меня профессия, — сказала она, — у моря ждать погоды»… Что это вообще могло означать? Зачем забросили метеоролога во вражеский тыл?

Неподалеку от ее острова была та самая странная, — то появляющаяся, то исчезающая светящаяся дорожка. Усов еще хотел пройти по ней, следом за таинственной тенью, но не удалось. Неужели высадка метеоролога связана с этой светящейся дорожкой?

Усов оделся потихоньку, чтобы не разбудить Гущина. За окном был уже день, правда, пасмурный. Солнце только подразумевалось на небе, в восточной части горизонта.

Пожалуй, стоит сходить на КП [36], повидаться с Селивановым, — он, кстати, дежурит с утра.

Поглядывая на небо и прикидывая, не налетят ли вражеские бомбардировщики, Усов миновал осинник, где темнели огромные замшелые валуны. Ноги вязли в песке.

За поворотом он увидел на мысу множество чаек. Воздух рябил от снующих взад и вперед птиц. Их разноголосый и немолчный крик наводил тоску. Усов терпеть не мог чаек. Плаксы! Надоедливые и бесцеремонные попрошайки, еще и воры — обворовывают рыбачьи сети.

Летом на этой лесной поляне очень много цветов, высоченных, по пояс человеку. Бог знает, как они там назывались, но были величественные, красивые. Соцветие напоминало длинную, до пят, пурпурную мантию, а верхушка была увенчана конусом наподобие остроконечной шапки или капюшона.

Вот такой букет поднести бы старшему технику-лейтенанту! Ей бы подошло. Хотя до лета еще так долго ждать…

Блиндаж КП базы располагался в глубине леса и был тщательно замаскирован. Перед входом торчали колья. На них натянута была камуфлированная сеть, а сверху набросаны еловые ветки и опавшие листья.

Пригибаясь, Усов прошел под сетью. Потом, ответив на приветствие часового, спустился в блиндаж по трапу.

Со свету показалось темновато. Лампочки горели вполнакала, зато — неугасимо. На КП не было деления на утро, день, вечер, ночь, военные сутки шли сплошняком. Недаром же говорят не «пять часов вечера», а «семнадцать ноль-ноль», не «четверть двенадцатого ночи», а «двадцать три пятнадцать».

Селиванов как раз принимал дежурство. Его предшественник снимал с себя пистолет в кобуре на длинном, флотском ремне и нарукавную повязку «рцы» — атрибуты дежурного. На утомленном лице его было написано: «Ох, и завалюсь же, братцы, сейчас, и задам же я храпака!»… Он так вкусно зевал, так откровенно предвкушал отдых, что Усову стало завидно, — вот ведь счастливый человек, заснет и думать не будет ни о каких девушках в шхерах.

— Ты зачем? — спросил Селиванов. — Почему не спишь?

— Не спится что-то.

— Нельзя, брат, не спать. А если с вечера в шхеры?

— За Мезенцевой?!

— Собственно, не положено об этом, — сказал Селиванов, по обыкновению, неторопливо. — Но тебе… Поскольку ты и Мезенцеву высаживал, и этот самый секретный фарватер обнаружил…

Они прошли ряд маленьких комнат с очень низким потолком и стенами, обитыми фанерой. Адмирал отсутствовал. Посреди его кабинета стоял стол, прикрытый листом картона. Селиванов отодвинул картон. Пои. стеклом лежала карта. Сюда, по мере изменения, наносилась обстановка на море. Взад и вперед передвигались по столу фишки, игрушечные кораблики со стерженьками-мачтами.

Стоя над картой, Усов сразу, одним взглядом охватил все, словно бы забрался на высоченную вышку. А на самом краю стола, в бахроме шхер, нашел тот узор, внутри которого довелось побывать ночью. Там торчала булавка с красным флажком.

— Вот она где, подшефная твоя!

— А зачем ее сюда?

— Походная метеостанция.

— А! Готовим десант?

Селиванов заботливо закрывал стекло картоном.

— Большая возня вокруг этого флажка идет, — сказал он. — Из штаба флота уже два раза звонили, справлялись.

Но тут обязанности дежурного заставили его отойти от Усова.

Гвардии лейтенант присел на скамью. Десант — это хорошо! Торпедные катера, наверное, будут прикрывать высадку.

Перед десантом создают обычно группу гидрометеообслуживания. Надо проверить накат волны у берега, ветер, видимость, температуру воды. А заодно невредно обшарить биноклем весь участок предполагаемой высадки- много ли там проволочных заграждений, есть ли доты и другие фортификационные сооружения?

Вот почему метеорологи идут впереди десанта. Перед шумной «оперой», так сказать. под сурдинку исполняют свою разведывательную «увертюру».

Усов очень долго ждал — что-то около часа. Наконец удалось перехватить Селиванова, пробегавшего мимо озабоченной рысцой.

— Ну? Не договорил тогда.

— О чем?

— Уже забыл! О десанте.

Селиванов терпеливо дернулся, но Усов придержал его за рукав:

— Опасно, а?

— Что?

— Передавать о погоде из вражеских шхер?

— Из Москвы, понятно, безопаснее. — Селиванов с достоинством посмотрел на Усова сверху вниз. — Сколько раз я объяснял тебе: данные о погоде зачастую оплачиваются кровью.

— Но почему девушку туда?

— Виктория Павловна хорошо знает шхеры, до войны служила на Ханко.

И с этим, по-прежнему взволнованный, неудовлетворенный, Усов вернулся домой.

А там уж не продохнуть было от табачного дыма. В тесную комнатенку набилось человек пятнадцать и все с папиросами и трубками в зубах. Это офицеры дивизиона, идя завтракать, зашли за Усовым.

По дружному хохоту гвардии лейтенант предположил, что вышучивают метеорологов.

Он угадал. Среди катерников сидел гость-метеоролог. По-усовски оседлав стул и азартно поблескивая глазами, Вася Гущин наскакивал на гостя:

— Хиромант! Ты есть хиромант! Как дали вам, метеорологам, это прозвище, так и…

С легкой руки известного кораблестроителя и очень остроумного человека, инженер-контр-адмирала Крылова, на флоте было принято иронически относиться к военным метеорологам. Сам Усов не раз повторял крыловскую фразу: «К точным наукам отношу математику, астрономию, к неточным же астрологию, хиромантию и метеорологию».

Гость слабо отбивался.

— Нет, ты пойми, — говорил он Гущину. — Ты вникни. Чтобы предсказать погоду для Ленинграда, нужно иметь метеоданные со всех концов Европы. Погода идет с запада, по направлению вращения Земли. А в Европе повсюду фашисты. Вот и приходится хитрить, применять обратную интерполяцию, метод аналогов…

Гущин с улыбкой обернулся к Усову:

— Доказывает, что у них свой фронт — погоды, и воевать на нем не легче, чем на остальных фронтах.

Все общество в веселом ожидании посмотрело на Усова.

Но сегодня Усов не оправдал надежд.

— И правильно доказывает, — хмуро сказал он. — Дурень ты! Самое трудное на войне — это ждать, понимаешь? У моря ждать погоды…

Вечером, будто гуляючи, Усов прошелся мимо метеостанции, которая помещалась по соседству со стоянкой торпедных катеров.

Белыми пятнами выступали в тумане жалюзные будки, где находились приборы. Над ними высился столб с флюгером. Это было хитроумное сооружение для улавливания ветра — от легчайшего поэтического зефира до грозного десятибалльного шторма. На макушке столба покачивалось металлическое перо с набалдашником-противовесом. Тут же укреплена была доска, колебания которой — отклонения от вертикальной оси — определяли силу ветра.

Усов представил себе, как девушка осторожненько, за ручку, вводит за собой в шхеры военных моряков. Умница!

Но как же трудно ей сейчас!

За расплывчатыми, неясными в тумане очертаниями метеостанции виделась Усову другая — тайная — метеостанция. Что, кроме рации, могла привезти девушка в своих чемоданчиках? Легкий походный флюгерок. психрометр для определения влажности, анероид для определения давления воздуха, термометр, секундомер… Что еще?

Наблюдения за погодой девушка производила с оглядкой, пряча переносный флюгерок за уступами скал или деревьями, ползком выбираясь из своей норы. Каждую минуту ее могли засечь, обстрелять.

Вот что означало выражение: «ждать у моря погоды». А он-то как глупо сострил тогда!

Утром доска флюгера занимала наклонное положение. Сейчас она стояла ровнехонько, даже не шелохнулась. Ветер стих.

Прошел этот — очень длинный — день, и второй, и третий. С десантом, как видно, не ладилось.

На рассвете четвертого дня стало известно о движении вражеского каравана, пересекавшего залив.

Когда Усов, застегивая на ходу комбинезон, спешил к пирсу, его окликнули. Возле своих жалюзных будок стоял Селиванов.

— Усо-ов! — орал он, приложив ладони рупором ко рту. — Подшефная-я!

Гвардии лейтенант остановился как вкопанный. Но ветер относил слова. Удалось разобрать лишь: «Усов», «подшефная», хотя Селиванов очень старался, даже приседал от усердия.

Впрочем, багровое от натуги лицо его улыбалось. Ну, гора с плеч! Улыбается, — значит, в порядке! Мезенцеву вывезли из шхер!..

Еще на выходе все заметили, что Усов сегодня, как говорится, в ударе. С особым блеском отвалил от пирса, развернулся, стремительно понесся в открытое море.

— Командир умчался на лихом коне! — многозначительно бросил Гущин своему механику. — Полный вперед!

Вместе с Усовым шли четыре торпедных катера. Однако обстановка для поиска была неблагоприятная — над Финским заливом висел туман.

По утрам он выглядит очень странно — как низко стелющаяся поземка. Рваные хлопья плывут у самой воды, а небо над головой, в разрывах тумана, ясно. Коварная дымка особенно сгущается у болотистых берегов.

Туман — отличное прикрытие от вражеской авиации. Но он мешает также и нашим самолетам. Обычно они сопровождают торпедные катера и наводят их на цель. Сейчас надо было обходиться своими силами.

Однако Усов был опытный моряк.

Есть поговорка: «вилами на воде писано», в смысле «неосновательно», «ненадолго». Это, конечно, справедливо, но только в отношении вил. Что касается форштевня корабля, то тут «запись» куда прочнее. Подолгу сохраняется она на воде и может пригодиться человеку со сметкой.

Раздвигая, разламывая пополам встречную волну, корабль гонит перед собой так называемые «усы». Они похожи на отвалы земли от плуга. Но те остаются, а эти исчезают, однако не сразу. Две длинные волны расходятся под углом по обе стороны форштевня и удаляются от него на очень большое расстояние.

Многие, впрочем, считали, что Боря берет грех на душу, доказывая, что эсминец можно обнаружить по «усам» за шесть-восемь кабельтовых, а крейсер даже за милю — конечно, в штиль.

Так или иначе, он построил на этом свою тактику. Начал ходить в указанном ему квадрате переменными галсами, выискивая «след», оставленный на воде.

Ничего не поделаешь. Горизонт давно уже стерт. Воздух напоминает сейчас волу, в которую подлили молока. Моряков будто окунули в туман.

Прошло около часа. Не разминулись ли они с караваном?

И вдруг катер тряхнуло. Вот он — долгожданный водяной ухаб!

Усов заметался по морю. Положил руля чуть вправо, чуть влево — ухаб исчез. Лег на обратный курс. Снова тряхнуло. Ага! Но тряхнуло уже слабее. Волна, стало быть, затухает.

Усов развернулся на сто восемьдесят градусов, пошел зигзагом. Остальные катера послушно двигались за ним, повторяя его повороты.

Они натолкнулись на встречную волну, прошли метров пятьдесят, натолкнулись на нее еще раз. Удары делались все более ощутимыми. Волна увеличивалась. Очень хорошо! Напали на «след».

Так радист, приникнув к своему радиоприемнику, ищет в эфире нужную волну, иногда соскакивает с нее, но с торжествующей улыбкой опять «взбирается на гребень».

Еще около четверти часа ушло на поиски. Между тем туман стал рассеиваться. Воздух уже напоминал стекло, на которое надышали. Кое-что все-таки видно было, хоть и плохо. Время близилось к полудню.

По-прежнему ощущая всем телом нарастающие толчки, Усов привел свои катера к истоку волны — к вражескому конвою.

В редеющем тумане сначала появилось пятно, неоформленный контур. По мере приближения начали прорисовываться более четкие силуэты. По корабельным надстройкам можно было определить класс кораблей. В составе каравана шел транспорт. Его сопровождали три сторожевика и тральщик.

Торпедные катера, как брошенные меткой рукой ножи, с ходу прорезали полосу тумана и вырвались на освещенное солнцем пространство.

Их встретил плотный огонь. Снаряды ложились рядом, поднимали белые всплески, но катера прорывались мимо них, как сквозь сказочный, выраставший на глазах лес. Воздух звенел от пуль, словно бы над ухом все время обрывали тонкую, туго натянутую струну.

Усов круто развернулся и вышел на редан, поднял катер на дыбы, словно боевого коня.

Вся суть и искусство торпедной атаки в том, чтобы зайти вражескому кораблю с борта и всадить в борт торпеду. Сделать это можно лишь при самом тесном боевом взаимодействии.

Часть торпедных катеров наседает на конвой, отвлекая его огонь на себя. Другая часть вцепляется мертвой хваткой в транспорт, главную приманку, кружит подле него, атакует одновременно с нескольких сторон.

И все это совершается с головокружительной скоростью, в считанные минуты.

Усов нацелился на транспорт всем своим катером, как летчик-истребитель самолетом. Выпустил торпеду. Эх, промах!

За спиной поддакнул пулемет. Боцман прикрывал командира пулеметными очередями.

И вдруг на отходе резко осела корма. Катер сбросил ход.

— Осмотреть отсеки!

Боцман доложил, что кормовой отсек быстро наполняется, вода продолжает прибывать через пулевые пробоины в борту.

Усов не раздумывал, не прикидывал. Был весь охвачен вдохновением боя:

— Прорубить отверстие в транце [37]! — И, круто переложив руля, вывернулся на полном ходу из-под нового вражеского залпа.

Юнга в ужасе оглянулся. Пробивать еще одно отверстие? Топить катер?

Но едва лишь боцман пробил топором транцевую доску, как катер выровнялся. Вода, скоплявшаяся в кормовом отсеке, стала выходить по ходу движения.

Да, все время нужно было сохранять скорость, скорость, ни на секунду не допускать остановки!

На третьей минуте боя Степаков встревоженно доложил, что осколком снаряда поврежден один из моторов, охлаждавшая цилиндры пресная вода вытекает из пробитого мотора.

И опять решение возникло мгновенно, будто само собой:

— Охлаждение производить забортной водой!

Никогда еще усовский катер не получал столько повреждений. Был весь изранен, изрешечен пулями и осколками снарядов. Не мешкая, надо было уходить на базу.

Но Усов твердо помнил правила взаимодействия в бою.

И вдруг все с изумлением увидели, что подбитый катер выходит в новую торпедную атаку. Струя воды била вверх из его моторного отсека, словно бы это был не катер, а разъяренный кит, стремглав несущийся на врага.

Усов ворвался в самую свалку, в гущу боя.

Именно его вмешательство — в самый напряженный момент — решило успех. Трех катеров было недостаточно для победы, но четвертый, неожиданно упав на весы, перетянул их в нашу сторону.

При виде выходящего в атаку Усова транспорт, уже подбитый, начал неуклюже поворачиваться к нему кормой, чтобы уменьшить вероятность попадания. И это удалось ему. Он уклонился от второй усовской торпеды. Зато Гущин, поддержанный товарищем, успел выбрать выгодную позицию и, атаковав транспорт с борта, всадил в этот борт свою торпеду.

Не глядя, как кренится окутанный дымом огромный корабль, как роем вьются вокруг него торпедные катера, Усов развернулся. На той же предельной скорости, вздымая огромный бурун, он умчался на базу…

Во флотской газете появился очерк об Усове «Сто четыре пробоины». Именно столько пробоин насчитали в катере по его возвращении. Говорили, покачивая головами, что лишь усилием воли своего командира он удерживался на плаву.

Эпиграфом к очерку взято было известное изречение Петра I: «Промедление времени смерти подобно есть».

Бой в газете расписали самыми яркими красками. Не забыли упомянуть и о численном превосходстве противника, которое не остановило Усова. Вдобавок, в тот самый момент, когда завеса тумана раздернулась и моряки увидели конвой, как назло, отказали ларингофоны. Однако командиры других катеров поняли Усова «с губ», как понимают друг друга глухонемые. Они увидели, что тот повернулся к механику и что-то сказал. Команда была короткой. Но характер Усова был хорошо известен, в создавшемся положении он мог приказать только: «Полный вперед!» И катера рванулись в бой одновременно.

Это дало повод корреспонденту потолковать об едином боевом порыве советских моряков, а также о той удивительной военно-морской слаженности, при которой мысли чуть ли не передаются на расстояние. Но, правильно перечисляя слагаемые победы, он не подозревал о том, что Усов уже знает о спасении Мезенцевой.

Усов ощущал от этого необыкновенный душевный подъем. Радость его искала выхода, переплескивала через край. И вот — подвиг!..

Гвардии лейтенант получил газету вечером, стоя подле своего поднятого на кильблоки катера. Свет сильных электрических ламп падал сверху. Механик и боцман лазили под килем, покрикивая на матросов.

— Про нас пишут! — С деланной небрежностью Усов протянул газету механику. — Поднапутали, конечно, но в общем суть схвачена.

А пока моряки, сгрудившись, читали очерк, Усов отступил на шаг от своего катера и некоторое время смотрел на него.

Заплаты, которые накладывают на пробоины, разноцветные. На темном фоне они напоминают нашивки за ранение. Правда, следов прошлогодних пробоин уже не видно, потому что катера красят заново каждой весной.

Но, проведя рукой по шероховатой обшивке, Усов с закрытыми глазами мог рассказать, где и когда был ранен его катер. Это была как бы наглядная история боевых действий.

Здесь, в походном эллинге, застал его посыльный из штаба. Усова срочно требовали к адмиралу.