"МИР ПРИКЛЮЧЕНИЙ 1961. Ежегодный сборник фантастических и приключенческих повестей и рассказов" - читать интересную книгу автора

ОСОБО ОПАСНЫЙ ГРУЗ

На картах все пространство вокруг Ленинграда, вплоть до его окраин, а также почти весь залив, заштрихованы черным. Там — враг.

По-прежнему красен лишь узкий участок берега у Ораниенбаума, да еще остров Лавенсари [35], который упрямо держится в глубине залива, примерно в пятидесяти милях западнее Кронштадта. То не только аванпост Краснознаменного Балтийского флота, но и самый крайний, наиболее выдвинутый на запад пункт всего огромного, вогнутого внутрь, советского фронта.

Балтийцы очень гордятся тем, что они «передовые», и в особенности гордятся катерники, потому что на Лавенсари размещается летом база торпедных катеров.

Остров невелик. Сверху по своим очертаниям он напоминает букву «н». Это как бы два вытянутых по меридиану островка, которые соединены перешейком и образуют глубокие, хорошо защищенные от ветра бухты.

Отсюда Усов и его товарищи совершают свои вылазки в открытое море и в шхеры, отважно передвигаются взад и вперед но всему заштрихованному, словно бы покрытому непроницаемо-густым туманом, пространству залива.

К действиям своим приступают они весной, едва лишь сходит в заливе лед, а сворачиваются с началом осенних штормов, когда маленьким катерам уже нельзя выходить в море.

Сейчас — середина октября. Люди вымотались до предела. Пора уходить в Кронштадт — на зимние квартиры.

И вдруг Усова вызвали к командиру островной базы.

— В шхеры сходишь еще разок…

— Есть, хорошо! — с обычной четкостью «отрубил» гвардии лейтенант, и даже корпус его, выражая стремительную готовность, подался вперед. Но лицо, увы, не «сработало» в такт с голосом и корпусом.

— Без мин, без мин, — поспешно сказал адмирал. — Разведчика высадишь.

— А где?

Адмирал показал по карте.

— О!

— Да. Места тебе знакомые. Кляузные места, что и говорить. Но — надо!..

Ночное небо было затянуто тучами, моросил дождь.

— Погодка — как на заказ, — сказал Усов, надевая шлем с ларингами.

В назначенный час со щегольской лихостью — впритирочку — он подошел к пирсу, где должен был поджидать его разведчик.

На пирсе сутулилась под дождем долговязая фигура знакомого метеоролога, старшего лейтенанта Селиванова.

Усов спрыгнул на заскрипевшие доски настила. Селиванов вяло усмехнулся:

— Ну и муть! Только по швартовке и узнаешь друзей.

Усов самодовольно кашлянул:

— Тебя, что ли, высаживать?

— Нет. Девушку одну.

— То-то опаздывает. Девушки всегда опаздывают.

— Тебе просто не везло. Попадались неаккуратные.

Из темноты выдвинулось нечто конусообразное, с надвинутым на лоб капюшоном, в расходящейся колоколом плащ-накидке. Матово сверкнули два чемоданчика, скользких от дождя.

Вот оно что! В шхерах надо высадить девушку!

Товарищ Усова по бригаде этим летом высадил в районе Петергофа комсомолку-партизанку. «Головой отвечаешь! — сказали ему в штабе. — Катер утопи, сам погибни, но чтобы девушка была жива. Будет жива — большой урон врагу нанесет!» И точно! Вскоре узнали, что взорвано здание одного из немецких штабов, куда комсомолка устроилась уборщицей.

— Такая худенькая, тоненькая, совсем девчушка, — растроганно повествовал моряк. — А ведь силища-то у нее какова? Запросто — целый штаб со всеми потрохами на воздух! Во!

Тогда еще у слушателя его сформировалась шутка, одно из тех доходчивых усовских словечек, которые так ободряли и воодушевляли матросов. Случая только не было сказать. И вот случай представился.

Косясь на застывшую — в ожидании команду, Усов сказал, широко улыбаясь:

— Внимание! Особо опасный груз везем! Не растрясти, беречь, не кантовать!

И, пропустив девушку с чемоданчиками, взял ее за плечи, немного приподнял и снова с осторожностью поставил на трап.

Но тут ситуация обернулась не в его пользу.

Прямо перед ним вспыхнули два красивых гневных глаза. Острый локоток толкнул в грудь, да так, что Усов пошатнулся. Стараясь удержать равновесие на скользком трапе, он неуклюже схватил девушку в объятия, попросту сказать, уцепился за нее, чтобы не упасть. Со стороны, наверное, выглядело глупо, дико.

За спиной Селиванов сказал, по обыкновению лениво растягивая слова:

— Забыл познакомить. Метеоролог из Ленинграда, старший техник-лейтенант Мезенцева, а это…

Мезенцева прервала его. Не пытаясь высвободиться, но откинувшись всем корпусом назад, она пренебрежительно спросила:

— И дальше будем передвигаться так, в обнимку? Мы ведь на войне, а не на танцах, товарищ лейтенант!

А глаза-то, глаза! Холодом обдало Усова!

Потом ему стало нестерпимо жарко — будто из-под ледяного душа он сразу же прыгнул под горячий. Девушка ко всему еще оказалась офицером, и старше его по званию. В жизни не бывал в таком дурацком положении. А он терпеть не мог быть в дурацком положении!

Усов отступил на шаг и хмуро оглянулся. Матросы на палубе таращили на него глаза, но не смеялись. Еще бы! Только улыбнись, посмей!

По счастью, была возможность разрядки.

— По местам стоять! — сердито, с раскатом скомандовал Усов. — Со швартовых сниматься!

Все проворно разбежались по своим местам. Смеяться-то стало уж и некогда!

— Заводи моторы!

Затрещали выхлопы, похожие на пальбу. Моторы яростно взревели. Забурлила, запенилась под винтами вода. И катер, как растреноженный конь, рванулся вперед.

Из темноты тотчас же выдвинулся второй катер, ожидавший в море. Пирс с одиноким Селивановым скрылся за косыми струями дождя…

Катера шли строем уступа, почти рядом. Так веселее, бодрее в открытом море, да еще ночью.

Оглядываясь через плечо, Усов видел второй катер. Командиром на нем шел Вася Гущин, добрый малый, исполнительный и очень храбрый, но чересчур уж смешливый! Хорошо, однако, что Гущин не присутствовал при инциденте.

«Мы не на танцах, лейтенант!»… Ух! Будто наотмашь — по лицу. Даже шутку не дала округлить, досказать насчет опасного груза.

До боли в пальцах Усов сжал штурвал.

Было бы это на эсминце или на «морском охотнике», он мог бы попросить девушку сойти с командирского мостика, вежливенько упрятал бы ее подальше в каюту. Но на торпедном катере кают нет. Обидчица оставалась тут же за спиной.

Она молча стояла, прижавшись к турели пулемета, нахохлившись в своей плащ-накидке. Моряки проявили о ней заботу, устроили ее на корме, чтобы не так продувало на полном ходу. Командир, боцман и механик своими телами прикрывали пассажирку от встречного ветра и брызг.

«Дуется, — продолжал думать Усов. — А чего дуться-то? Ну, может, неудачно пошутил, не удалась шутка. Бывает! Но ведь не зубоскалил, нет? Просто хотел подбодрить и ее, и матросов, разрядить напряженность. Молода… Не понимает, как важна шутка на войне. А что за плечи ее взял, так по-хорошему же взял, по-дружески, не как-нибудь там».

«В обнимку!» И в мыслях не было никаких «обнимок». А она, безо всяких, ка-ак двинет локтем. Глупо!

Не хватало еще плюхнуться в воду вместе с нею — при матросах и Селиванове! Усов даже застонал от стыда, но тихо, чтобы не услыхал механик.

С девушки он перенес свое раздражение на штаб. И вечно придумают в этих штабах! Боевого моряка превратили в яличника, заставили по заливу девиц развозить! (Тут уж, подогревая в себе злость, он кривил душой, — отлично ведь понимал, что в шхеры девушку посылают не морошку собирать.)

Наверное, легче бы стало, если бы смог сразу высказаться. Но обстановка не располагала к выяснению отношений. На встречной волне катер подбрасывало, мотало. Того и гляди, прикусишь язык. И моторы ревели, как буря. Где уж тут отношения выяснять!

Будь Усов не так занят, наверное, залюбовался бы тем, как играет бурун за кормой. Клокочущая пена, вырываясь из-под винтов, вся сверкала, искрилась, будто подсвеченная изнутри.

Осенью в воде появляются микроорганизмы, и море по ночам светится. Похоже на рои светляков или мерцание смазанных фосфором часовых стрелок и циферблата.

Да, красиво, но очень опасно! В открытом море еще терпимо, а вот у вражеского берега, в непосредственной близости от востроглазых наблюдателей, прильнувших к окулярам своих стереотруб, дальномеров, биноклей…

Усов потянул на себя ручки машинного телеграфа:

— Малый ход!

— Есть малый ход! — ответил механик, который стоял на дросселях, управляя газом, то есть регулировал подачу топлива в моторы.

Гущин тоже сбросил ход. Торпедные катера приближались к шхерам. Теперь-то и начиналось самое опасное и трудное.

— Юнгу — впередсмотрящим!

— Есть впередсмотрящим! — тотчас донеслось снизу. Маленькая фигурка в бушлате проворно выскочила из моторного люка. Низко пригибаясь, чтобы, в случае чего, успеть схватиться за леера, Шурка пробежал на нос и присел там.

— Прямо по курсу камни, — предупреждающе прозвенел мальчишеский голос.

Усов положил право руля.

— Еще убавь обороты!

И с горечью сказал, погромче, чтобы и пассажирка слышала:

— Ну, всё! Как говорится: ямщик, не гони лошадей!..

Катера вплотную подошли к опушке шхер.

На ходу моряки закончили последние приготовления. Ватными матрацами прикрыли моторы от осколков, торопливо затянули брезентом иллюминаторы на рубке, чтобы не отсвечивали при вспышках. Усов надел темные очки. Чего доброго еще сверкнет перед глазами луч прожектора и ослепит в решающий момент.

Втянулись в узкий пролив.

Грязно-белая пелена, похожая на вату, висела над головой. Разорванные клочья ее цеплялись за борт и плыли по воде.

Закутавшись в туман вместо плаща, крался Усов лабиринтом шхер.

Он крался, как обычно, «на цыпочках», до предела замедлив обороты моторов. И, можно сказать, почти зажмурившись, потому что много ли увидишь в таком тумане?

Усов шел по счислению.

Шурке он объяснил этот способ так:

«Представь себе, — говорил он, — едешь в трамвае. Зима. Окна залепило снегом. Но ты знаешь, что надо сходить на десятой остановке. Вот сидишь и считаешь: первая, вторая, третья… Или еще вариант. Едешь в дачном поезде. Ночь. Пейзажа за окном никакого. Темно и темно. Но известно, что до твоей станции поезд идет ровно час. Вот когда начнет этот час истекать, пора уже волноваться, выглядывать в окно, спрашивать других пассажиров…»

То и дело Усов взглядывал на часы и проверял себя по табличке пройденных расстояний. Карта района покачивалась перед ним, слабо освещенная лампочкой под колпачком. Все расстояния, все зигзаги и повороты были известны, а также промежутки времени, за которые можно пройти их тем или иным ходом. Столько-то оборотов мотора — столько-то метров, это было подсчитано еще весной на мерной миле.

Но часы не только вели. Они подгоняли.

Метеоролога надо было доставить в определенное место, высадить там и обязательно уйти до рассвета. Днем в шхерах будет как в муравейнике.

По временам туман рассеивался. Он всегда идет волнами.

Усов спешил тогда проверить себя по ориентирам.

С напряженным вниманием вглядывался он в расплывчатые пятна, неясно вырисовывавшиеся в тумане: одинокие скалы, купы деревьев, близко подступившие к воде. Места опасные. Узкий пролив простреливается кинжальным огнем.

Неожиданно в темноте прорезался светлый четырехугольник. Еще один! Второй! Третий!

Они быстро вспыхивали и потухали! Тревога! Фашисты, выбегая наружу, открывают и закрывают двери блокгаузов.

Сейчас — пальба!

Усов сердито взглянул на часы.

Три минуты еще идти заданным курсом. Отвернуть нельзя. Отвернуть разрешается лишь через три минуты, не раньше и не позже.

Над вражеским берегом взвились две красные ракеты. Вот как? Фашисты колеблются, затребовали опознавательные.

Однако Усов нашелся и в этом, казалось, безвыходном положении.

Это уже потом придумали насчет косынки. На бригаде торпедных катеров со вкусом рассказывали о том, как вместо флага хитрый Усов поднял на мачте пеструю косынку пассажирки. Ведя катер в перекрестье лучей, фашисты удивленно таращились на невиданный флаг. Селиванов даже утверждал, что они кинулись к сигнальной книге, пытаясь прочесть непонятный флажный сигнал. А тем временем гвардии лейтенант вывел катера из опасного сектора обстрела.

Но, как выражался Вася Гущин, «это уже была версия».

Дело ведь происходило ночью. А какие же флажные сигналы могут быть ночью?

Неверно также и то, что боцман, по приказанию Усова, дал в ответ две зеленые ракеты — просто так, наугад — и это случайно оказались правильные опознавательные.

В действительности, Усов поступил иначе.

— Пиши! — скомандовал он. — Мигай в ответ.

Боцман оторопел:

— Чего мигать-то?

— А что на ум взбредет! Вздор! Абракадабру какую-нибудь… Да шевелись, ты! Морзи, морзи!

Боцман торопливо защелкал задвижкой сигнального фонаря, бросая на берег отблеск за отблеском, — короткий, длинный, короткий, длинный, то есть точки и тире. Он ничего не понимал. Морзит? Да. Но что именно морзит? Просто взял да и высыпал во тьму целую пригоршню этих точек и тир?. Могло, впрочем, сойти и за код. А пока изумленные фашистские сигнальщики разгадывали «абракадабру», катера, пройдя нужный отрезок пути, благополучно отвернули и растаяли в ночи.

— Удивил — победил, — сказал Усов как бы про себя, но достаточно внятно для того, чтобы услышала пассажирка.

А еще через десять минут катера очутились у цели.

Для высадки метеоролога командование облюбовало небольшой безымянный островок — очень лесистый. Что должна была здесь делать Мезенцева, моряки не знали.

Остров, по данным авиаразведки, был безлюден. Оставалось только затаиться между скал и корней деревьев, выставив наружу рожки стереотрубы, подобно робкой улитке.

Моряки с лихорадочной поспешностью принялись оборудовать убежище. Была углублена щель между тремя привалившимися друг к другу глыбами, над ними быстро натянута камуфлированная сеть, а сверху навалены ветки. Дно щели заботливо устлали хвоей и бросили на нее два или три одеяла.

Маскировка была хороша. Даже прут антенны, торчавший из щели, можно было издали принять за высохшую ветку.

— По росту ли? — спросил Усов.

— А примерьтесь-ка, товарищ старший техник-лейтенант, — пригласил боцман.

Девушка послушно спрыгнула в яму и, согнувшись, присела там.

Усов заглянул ей в лицо, которое было очень бледным. Перехватив его взгляд, она гордо выпрямилась.

— Укачало, — пробормотал боцман. — Еле стоит…

Будь это мужчина, Усов знал бы, что сказать. С улыбкой вспомнил бы Нельсона, который всю жизнь, говорят, укачивался. На командирском мостике рядом с адмиралом неизменно стояло полотняное ведро. Ну и что же из того? Командовал адмирал! И, надо отдать ему должное, вполне справлялся со своими обязанностями.

Пример с Нельсоном ободрял. Но девушке ведь не скажешь про это.

И вдруг Усов осознал, что вот сейчас они уйдут отсюда, а девушка останется одна во вражеских шхерах.

Он подал ей чемоданчики и заботливо наклонился над укрытием.

— С новосельем вас! — попробовал он пошутить. — Теперь уж сидите тихо, как мышка, наберитесь терпения…

— А у нас, метеорологов, вообще железное терпение.

Намек, по-видимому, на его счет. Но Усов был отходчив. Да и обижаться на нее было бы сейчас неуместно.

— Профессия у вас такая, — добродушно подтвердил он. — Как говорится, у моря ждать погоды.

Девушка отвернулась. Лицо ее по-прежнему было бледно, надменно.

— Да, такая у меня профессия, — сухо сказала она. — У моря ждать погоды…

Внезапно материковый берег осветился. До мельчайших подробностей стали видны березки, прилепившиеся к глыбе гранита, их кривые, переплетенные корни, узорчатые листья папоротника у подножия. Луч прожектора методически ощупывал, вылизывал каждый уступ, каждую ямку.

Усов, девушка, боцман, будто завороженные, следили за лучом. Вероятно, у фашистов оставались сомнения: свой ли катер прошел?

Луч метнулся в сторону. Теперь он скользил по взрытой волнами поверхности, неотвратимо приближаясь к безымянному островку и приткнувшимся рядом торпедным катерам.

— Ложись! — скомандовал Усов. Он хотел было приказать Гущину отходить от острова, но не успел. Наклонный дымящийся столб пронесся над головами, осветил поднятые вверх лица и через мгновение был уже далеко, выхватывая из тьмы клочки противоположного берега.

Катера не были замечены. Залпа не последовало.

Моряки перевели дух.

— Теперь побыстрей вон, — приказал Усов. — Скрытно пришли, скрытно уйдем. Чтобы не напортить старшему технику-лейтенанту.

В полной тишине катера отвалили от острова.

— Счастливого плавания, — сказал оттуда глуховатый спокойный голос.

— А вам счастливо оставаться, товарищ старший техник-лейтенант!

Катера легли на обратный курс.