Елена Токарева Таёжные люди

Рисунки И. СУСЛОВА.

Уже месяц сидели они в тайге. Ребята уходили на работу с рассветом, и Рая, чтоб приготовить им завтрак, вставала еще затемно. Ей очень не хотелось вылезать наружу, в ледяную темноту, нащупывать у раскладушки непросохнувшие сапоги, растапливать капризную печку-чугунку…

Наградой за муки раннего подъема была красота окружающей природы. Хрупкое серебро инея блестело под луной, на горизонте виднелась молочно-белая полоска — предвестница рассвета. Рая жалела, что, кроме нее, никто этого не видит: ребята проснутся — утро встретит их мокрой травой и вялой, только из-подо льда речкой.

Один лишь Славка (он только что отслужил действительную и еще ходил в форме) встречал иногда с нею вместе рассвет, возвращаясь под утро с охоты.

Славка появился в отряде две недели спустя после их приезда. Техник Алексей, будто ждал этого момента, свалил на Славку свою работу — копать погреб для продуктов.

Славка вырыл погреб за день. За ужином в знак благодарности за это Рая навалила ему полную миску каши с тушенкой и щедрой рукой положила масла. Ребята переглянулись и хмыкнули. Но это они зря. На Славку Рая смотрела снисходительно в с некоторой жалостью, как замужние женщины, уже хлебнувшие жизни, смотрят на мальчишек-подростков. «Сынок», — смеялась она над ним вместе со всёми.

Он безуспешно каждую ночь ходил на солонцы — подстерегать коз. Запасов тушенки и впрямь было мало, и козлятина была бы очень кстати. Но в Славкину удачу никто ве верил.

Освободившиеся к ужину от работы ребята следили за приготовлениями Славки к охоте с ехидным интересом, подковыривая его и перемигиваясь между собой.

— Служивый, а она, поди, другого любит, коза твоя. А тебя избегает, — говаривал шофер Сема, с наслаждением скручивая цигарку.

И все гоготали: трудное дело затеял Славка, не видать ему удачи. Куда умней был Витя, тоже заядлый охотник, химик по специальности. Он, кажется, и в экспедицию поехал, соблазнившись сибирской охотой. Однако на большой риск не шел, каждый день благополучно стрелял на озере уток и фотографировался с добычей. Он просил Раю не выбрасывать пух и перо от уток — собирал на подушку.

О Славке, правда, он тоже беспокоился. Очень своеобразно:

— Ты бы хоть спал иногда, «охотник», — твердил Витя, — а то помрешь. Один я, что ли, тачку катать буду?

Они были напарниками и с утра до шести вечера окатывали оловянный концентрат на самодельном устройстве из досок, похожем на детскую горку. Собственно, ради олова их отряд и торчал здесь, в тайге. Еще осенью прошлого года было распоряжение свертывать работы на этом участке. Кажется, отряд должен был начать съемку местности где-то на Дальнем Востоке. Но начальник отряда Женя, прозванный когда-то товарищами по университету Цуном за Целенаправленность, Умение и Находчивость, убедил начальство, что надо бы остаться здесь еще на один сезон…

Зачем? История была такова. Лет двадцать назад геологи, обнаружив здесь богатейшие запасы олова, дали будущему приисковому поселку оптимистическое название — Удачный. За двадцать лет в поселке появилось постоянное население, люди привыкли к этому месту и оседлому образу жизни. И вдруг выясняется: если поблизости не обнаружится новый коренной источник или богатая россыпь, то Удачный ожидает судьба многих таежных поселений — он перестанет существовать. Истории таких поселков всегда трагедии. Люди начинают бежать с прииска Задолго до того, как он совсем прекратит работу.

Каргаев, начальник прииска и местный уроженец, с болью смотрел на все это. Он объездил местные геологические управления, побывал в Москве. Везде он пытался убедить геологов, что в этом районе есть новое месторождение олова. В доказательство он показывал кристаллы касситерита — оловянного камня— странной формы. Кристаллы находили в россыпях недалеко от прииска.

Цун, уезжая отсюда в прошлый сезон, раздумывал, взять на вооружение гипотезу о новом месторождении или нет. Решил взять — уж больно жаль было поселка. Да и научный интерес не на последнем месте.

Цун задумал поставить интересный эксперимент, который подсказал бы, откуда пришел в россыпи касситерит той странной формы. Кристаллик касситерита появляется на свет с острыми гранями. Но потом вода, грязевые потоки с острой галькой, песком выносят его из коренного источника, и он бежит, пока не застрянет где-нибудь надолго. Окатанность граней такого кристалла находится в прямой зависимости от величины пройденного им пути. Вот эту-то зависимость и решил вычислить и использовать Цун. Неокатанный касситерит, тот, что родился поблизости, смешивали специально (для имитации грунта) с песком и галькой и заставляли «пробегать» по желобу. Расстояние, которое проходили, окатываясь, «подопытные» кристаллы, ребята записывали. Цун ждал момента, когда грани стешутся так же, как на каргаевских образцах, — это будет значить, что они прошли одинаковое расстояние. Вот тогда можно будет добраться до предполагаемого месторождения.

За исключением Цуна и техника-геолога Алексея, постоянного сотрудника экспедиции, все члены отряда были не осведомленные в этом деле люди. Каждый из них завербовался в экспедицию по своим, личным соображениям и меньше всего знал и думал о цели ее, о трагической истории поселка. Когда Цун объяснил всем суть эксперимента, которым собирался проверять гипотезу о новом месторождении, Слава с Витькой зевнули: не все ли равно, ради чего тачки катать? Их дело — взгромождать тачку с оловом на «детскую горку», улавливать его внизу — и так до тех пор, пока Цун не скажет: «Довольно».

Но они и сами не знали, что так будет до поры до времени…

…В ожидании писем из дому Рая полюбила поездки в Удачный — на почту, в магазин. В поселке все давно знали, что опять приехали москвичи искать «хлеб» их прииска — оловянный камень. Рая любила стоять в приисковом магазине за огромными батонами хлеба, похожими на серые кирпичи. Магазин прозвали «Сахалином» за его отдаленность от «центральной площади» поселка. В очереди возникали разговоры. Какая-то бойкая бабка говорила, затягиваясь папироской по привычке забайкальских женщин: 

— Опять московские приехали, эти… как их? Гинекологи! Ох, бородатые все, красавчики, как в прошлом годе, даже еще лучше.

— Найдут чего?

— Да уж в ентот раз обязательно!

Рая каждый раз вздрагивала, слыша эти разговоры: все па них надеялись в поселке, все от них ждали большой пользы. Когда они появлялись на улицах Удачного, с них не спускали глаз ни малые, ни старые. Женщины судачили о них, покуривая у своих заборов, мужчины уважительно здоровались с Женей: «Здравствуй, начальник!»

«Какое мне, в сущности, дело до их прииска? — пробовала себя убеждать Рая. — Алексей вон все время повторяет, что ему «до фени», где работать: хоть здесь, хоть в степи; хоть на олове, хоть на серебре. А мне, поварихе, тем более все равно. Я же временная. Кончится полевой сезон, с меня сойдет загар «пополам с грязью», я опять забуду, как разжигать в дождь костер, и многое забуду, чему выучилась здесь. Уйдут люди, которые меня сейчас окружают… Все уйдет?» Она чувствовала, что ей жаль этого. Жаль, что в Москве никто не посмотрит на нее с уважением, как здесь, не зашепчет вслед какие-то добрые слова бурятского заклинания. И она понемногу выучилась болеть за общее дело так, как это могут делать женщины, лишенные непосредственного влияния на его ход. Ей полагалось только мыть кастрюли и вздыхать над «тяжкой бабьей долей».

А как она завидовала Славке, который вдруг показал, что голова у него не только об охоте болит: неожиданно для всех он предложил усовершенствовать эксперимент — утыкать дно желоба на «горке» гвоздями и положить тяжелые острые камни, — иначе песок и гальку, имитирующие грунты, быстро смывает вниз, и они не выполняют своей «окатывающей» функции.

Так шла жизнь в тайге, не похожая совершенно на Раино московское существование. Здесь она испытывала чувство радости и освобождения. Еще год назад Рая поняла, что у нее должно что-то измениться. Почему? Она и сама четко этого не понимала: просто ей было очень скучно. Она попыталась объяснить это мужу, Володе, уговаривая его куда-нибудь далеко-далеко уехать. «Давай сменим жизнь», — предлагала Рая.

Жили они, по мнению Володи, совершенно нормально, даже хорошо. Особенно когда из квартиры уехали Раины родители, освободив детям «жизненное пространство».

Но именно с момента этого переезда Рая почувствовала неполноценность их жизни с Володей. По вечерам они оказывались с глазу на глаз в обнаженной тишине чересчур просторного для двоих жилища. Оказалось, что веселье и суету в дом вносили мать с отцом и их знакомые. Они умели радоваться даже пустякам, могли хохотать до слез над глупыми шутками, обожали походы, картошку в мундире и вообще жили вкусно. Мать с отцом работали вместе. Придя домой, они никак не могли успокоиться от «трудовых споров», и отец продолжал ругаться по телефону с начальником. Мать, стоя рядом, поддакивала, а иногда налетала на отца со своими идеями. То ли им действительно повезло на любимую работу, то ли друг на друга, но им всегда было чем жить.

Почему же у Раи с Володей все было по-другому? Она, без пяти минут ипженер-экопомнст, ничего толком не знала о своей будущей профессии и заранее скучала при мысли о ней. Володя же, закончивший институт пять лет назад, придерживался мысли, что «интеллигентная» работа вся одинакова, а «начальство всегда право».

 — Средним людям, как мы с тобой, бессмысленно тратить время и нервы на поиски призвания и трудовые споры. Надо жить, как живется, как все живут, — внушал ей Володя.

Их друзья, приходя в гости, тоже не «кипели», они просто пили чай и просто разговаривали о «бытовухе».

Рая с тоской думала, что это и будет ее всегдашняя жизнь, небогатая событиями и интересами, чересчур спокойная, накатанная до предела. Если зима — значит лыжные прогулки, если лето — путевка па юг, осенью — консервировать дешевые фрукты. Это все неплохо как дополнение к настоящему, но его-то и не было.

Рая стала присматриваться r людям, которые расходились, искала истинные причины этих разводов, те, что оставались «за кадром». Ей казалось, что скука и отсутствие этих самых страстей гонят людей прочь друг от друга. Но когда она задавала этим ребятам свои «отчего» и «почему», то оказывалось, что настоящие мотивы разрывов должны быть серьезнее, чем ее томления.

— Детство в тебе играет, — сказала Рае одна умудренная жизнью однокурсница. — У тебя все есть: жилплощадь и хороший муж. Просто клад твой Володька, — вздохнула она. — Спокойный, уверенный в себе. По крайней мере ты точно знаешь, что он тебя не бросит!

…Когда после сессии уехали кто куда строительные отряды их института, а Раю «по состоянию здоровья» опять не пустил муж, случай свел ее на дачной платформе с геологом Женей.

С этим маленьким человечком в белой маечке и дачных сандалиях они опоздали на электричку. Рядом с человечком переминалась с ноги на ногу его беременная жена. Разговорились. Об экспедиционной жизни, о комарах, которые в Сибири куда хуже, чем здесь, на даче.

— Возьмите меня в отряд, — попросила Рая, конечно, в шутку.

— Поварихой можешь? Очень повариха нужна, — согласился новый знакомый. — Только давай без трепа. Завтра оформляй документы и делай «энцефалитную» прививку. — Женя загорелся от собственных таежных рассказов, и его, по выражению жены, «повело». Рая слышала, как она тихо сказала, послушав мужнины описания экспедиционной жизни:

— И этот, второй, без тебя родится. Ты уж весь в поле, будто и не московский. Посмотрел бы на себя со стороны: как куришь, как ешь. Вчера за чаем заметила — сахар экономишь. Погоди хоть здесь чудить. Наэкономишься еще в своей тайге.

— Что же делать, Галка, — сразу осекся муж. — Ты ведь знаешь, что каждый из нас, как человек-амфибия, в городе может жить только до апреля. Потом как-то неймется. Ведь знаешь — сама была геоморфологом.

Жена опустила голову: «Ладно уж, завидую тебе…»

В тайге Рае было тяжело. Никто без особой просьбы не помогал ей в трудном и непривычном для нее деле таежной поварихн-костровщицы. За водой — сама, дров наколоть — сама.

— Вы ведете себя, как хамы! — наконец не выдержала она за ужипом, когда все были в сборе.

Ребята притихли. А техник Алексей* человек бывалый, пожал плечами; 

— Скорее, у нас особый взгляд на таежную женщину. Он, знаешь ли, идет от простой суровой жизни, к которой ты не приучена.

«Получила кусок романтики?» — досадовала на себя Рая, не зная, она ли ошиблась в выборе «романтической компании», или жизнь ошиблась, не создав идеала, на который она рассчитывала. «Алексей просто пижон, — успокаивала себя Рая. — Не все они такие. Цун другой и Славка…»

И все же…

— Учись побеждать природу, повариха Рая, — твердил ей Цун, зажимая в руке секундомер; он засекал время, которое повариха тратила на костер.

— Не так, повариха Рая, — насмешничал он, когда ее шаткое сооружение из веток гасло от легкого ветерка. И, показывая, как надо, он приговаривал: — Вот так и ты, женщина, должна поддерживать незатухающий огонь стоянки. Это и есть древнее твое предназначение, почетная обязанность, утраченная в наше время.

Рая честно хотела научиться всему, что потребовала от нее таежная жизнь, хотела стать настоящим таежным человеком. Но дело было не только в умении поддерживать огонь. Казалось, что в Жене пряталось какое-то особое чутье на людей и события, особая широта и доброта. Цун мог привести в лагерь, накормить и дать ночлег старому буряту, который не первый день трясся на коротконогой лошаденке по тайге. Мог Цун ни с того, ни с сего освободить Раю от кухни, отпустить на рыбалку и сам встать у плиты. Он безошибочно чувствовал, когда надо это сделать, чтобы повариха «встряхнулась» и вернулась к печке даже с удовольствием.

В письмах к матери Рая выплескивала ощущение полноты жизни, которое испытывала впервые.

«Здесь я впервые не «средний человек», каким привыкла себя считать. От меня тоже зависит что-то важное. Здесь у меня так много всего: неба, леса, огня, камней, людей… Дома-то у каждого — скучная физиономия, каждый — с авоськой. Мамочка, не сердись, здесь мне лучше. Шофер Сема рассказывал мне легенду «горе Папе и горе Маме — старых бурятских свмтыимх которые прощают всё даже разбойникам, если хорошо попросить. Слышишь, мам, прости и ты меня за неожиданный отъезд!

Да, еще я заработала радикулит, так как в палатке холодно. И теперь меня шофер Сема возит через день на «самодеятельный» бурятский курорт. Там родоновые ванны с температурой плюс 51е! После них я надеваю ватник, и с меня сходит семь потов. А Цун растирает мне спину спиртом и немножко дает внутрь. А у бурятов, мам, против радикулита есть священное дерево — листвянка, вся обвешанная цветными ленточками. Интересно?»

Писала Рая и про Славкину охоту: как он однажды на солонцах пожалел козу, видел ее в трех шагах от себя — и пожалел. «Между прочим, этот Славка, мам, принес мне цветы, таежные гвоздики. Он единственный, кто догадался это сделать».

Вскоре начался сезон дождей, и работы на «горке» пришлось свернуть. Людей не хватало, появилась надобность в шлиховании — ручном вымывании олова, а делать это, кроме Жени, никто не умел, Да и он не был профессионалом. И вот в этот момент в лагере неожиданно появились «таежные люди» — старик лет семидесяти и девочка. За ними на следующий день прибежал самый беспокойный поселковый пес Сардык.

— Нужен я тебе, начальник? — спросил у Жени старик.

— Ты нам, дядя Николай, сейчас нужен, как бог. Как ты угадал?

— Ха… — сказал старик.

Ему, оказывается, было не семьдесят, а сорок семь. Лет десять, а то и больше, он мыл в тайге золото, потом работал в Удачном на оловянном прииске. Он знал все тонкости шлихования. Конечно, он был нужен Цуну! Но его дочка (одна из восьми) — девочка с широко расставленными, как v рыси, глазами и городским именем Лариса — зачем она была нужна? Лариса была красива, как и большинство людей, в чью кровь влилась капля бурятской — обычное для здешних мест дело.

— Вот и тебе, повариха Рая, теперь есть помощница, — сказал Цун. Он усмехнулся, увидев Раино напряженное лицо, и покачал головой: — Одна женщина в отряде — плохо. Две — хуже нет. Рая, будь умницей.

Но Рая не захотела быть умницей и жить в одной палатке с «рысью». Ларисе поставили отдельную палатку. Какое-то беспокойство одолевало Раю. Стоило обернуться, как она замечала взгляд Ларисы — будто перекинутый через плечо косой луч.

«Рысь» вставала раньше Раи и так принималась шуровать с дровами — колоть их и ломать, что Рая уже и спать не могла, но и вставать не хотела — из принципа.

«Ишь ты, какая сильная, — думала Рая про новую поселянку, — дрова рубит, как мужик, воду носит чуть ли не цистернами».

Ребята поглядывали на Ларису не то с удивлением, не то с уважением. Рая, ревниво взирая на «рысь», внутренне напряглась, твердя себе: «В случае чего — улечу домой. Им не нужны две поварихи!»

Но кухонный турнир двух женщин не пошел дальше одной партии. В первый же день своего дежурства «рысь» наварила бурятского чаю на первое, второе и десерт.

Мягко выражаясь, Ларисино блюдо было непривычно для ребят. Крепкий чай с растопленным бараньим жиром, солью, вермишелью и еще какой-то приправой. Съели все только дядя Николай и Цун. Цун поблагодарил Ларису, вышел из-за стола и, закурив самокрутку, спокойно ждал, когда ребята позавтракают. Техник Алексей крякнул, отодвинул полную тарелку и попросил у Раи вчерашнего рассольничка. За ним наперебой остальные. Это была Раина победа.

Она торжествовала молча. Но Женя все замечал и однажды хмуро, имея в виду Ларису, сказал:

— Она здесь у себя дома. А ты и все мы — гости. Поняла? Скоро, может, вообще умотаем отсюда, не оправдав, как говорится, оказанного доверия.

— Почему? — встрепенулась Рая.

— Плохи наши дела, а их, — Цун кивнул в сторону прииска, — еще хуже. Нет тут больше оловянного камня, Раечка. Нет и нового месторождения. Вчера вы уже все спали, а я сидел ночью за микроскопом со Славкой — он все любопытствует. Потом погас свет — кончился бензин в движке, и мы остались сидеть в темноте. И тут я вдруг почувствовал в этой темнотище, что всю историю — касситерит новой формы н остальные признаки — это мы изо всех сил раздуваем. Ей-богу, раздуваем из человеколюбия. Нам касситерит кажется другой формы, потому что мы тоже хотим, чтобы прииск жил. — Цун закурил. — Эксперимент почти закончен. Уже ясно, что расстояние то же, что и от старого коренного. И как только я это понял, я решил что надо снимать лагерь. Уже дал радиограмму в Москву — профессору Константинову. Пусть прилетит — проверит нашу работу. Как он решит, так и сделаем.

— А когда он будет? — спросила Рая, вдруг почувствовав, что какая-то обида подступает к горлу. «Возвратиться, ничего не сделав? И жить, как раньше? Ни за что!»

Мысли о себе растворились у Раи в общем сознании какого-то стыда перед людьми и даже перед тайгой, будто она была живая. Рая, правда, боялась все время какого-то «таежного глаза»: прежде чем отломать от сухой листвянки ветки на костер, она мысленно спрашивала ее: «Можно ли?»

— Отчего истощился этот прииск? — спрашивала Рая не раз жителей поселка.

— А чего ж ему — все тощает: и человек и прииск.

— Слишком энергично разрабатывали, много бросали в отходах, потом это размалывалось в песок, а песок носил ветер, теперь пропавшее олово не соберешь, — так говорил Цун Каргаезу.

— Мы не этого хотели. Мы хотели высокой производительности, — отвечал Каргаев. Но Женя махал на него руками и кричал:

— Они-то, может, и неисчерпаемые, запасы у природы, да только не умеем мы брать их с умом. А потом руками разводим!

Профессора Константинова ждали с часу на час.

Узнав о его приезде, заволновался Каргаев. Утром его «газик» песочного цвета появился на дороге.

— Опять приехал убеждать, чтоб не свертывали прииск, — проворчал Цун.

Каргаев грузно вышел из кабины и тут же забыл про оставшегося там своего смирного, раскосого сынишку. Они ходили с Цуном по лагерю большими шагами и спорили. Рая наблюдала за ними со своего поста у печки. Впереди все время нагибался к земле и что-то на ней разыскивал маленький нервный Женя, чуть позади — широкоскулый крупный Каргаев с побледневшим лицом. Он снял с головы большую кепку и, прижимая ее обеими руками в груди, что-то горячо говорил Цуну, тоже наклоняясь вместе с ним к земле.

Потом Рая расслышала, как Женя сказал:

— Оставайтесь с нами до приезда Константинова — Все разом и выясним.

— Не могу, на прииск надо, — отвечал Каргаев грустно и с акцентом, как всегда при волнении. Он надел кепку и крупно зашагал к машине, покопался там и вынес с гордым, торжественным лицом самородок олова килограммов на десять.

— Здесь нашли… На гольце, — сказал Каргаев. — Хочешь, верь, хочешь, нет. Подари своему профессору, — крикнул Каргаев уже из окошка машины. — Денег у Читы добуду, только олово ищи!

Константинов приехал веселый. Начал выкладывать московские новости. Первым делом объявил:

— У тебя, Цун, второй сын родился. Ты у нас именинник! Ах, ты, черт возьми, — захохотал он на весь лагерь. — А нашу повариху муж ждет в Москве. «Пусть, говорит, Раечка поскорее возвращается». Вот так. У тебя, Цун, есть замена поварихе-то? — Женя посмотрел в сторону дерева, к которому прижалась, как лесной зверь, Лариса.

— Поезжай, поезжай, — подбодрил Раю профессор. — Скоро все в Москву вернутся. Надо сворачивать работы, раз ничего нет.

— Как это нет! — закричала Рая. — А самородок? — Она посмотрела на хмурого Цуна. Тот молчал и согласно кивал Константинову.

— Лети-ка ты. Женя, домой, — басил Константинов за ужином. — Взгляни на сына, обласкай жену и… съезди на месяцок в Приморье — присмотри место для будущего полевого сезона. А? Светит тебе Приморье? Какие богатейшие места! Ты ведь не был там?

Рая негодовала: где же обещание, данное утром Каргаеву? Ведь Цун обещал ему исследовать сопку с голой вершиной, которая виднелась вдалеке.

— Евгений Васильевич, — вдруг прервал Константинова Женя, — пойдемте, я вам покажу кое-что.

— Это самородок, что ли? — засмеялся профессор. — Я уже видел. Смутил тебя этим Каргаев. Ай да фокусник! Да, может, он его в другом месте взял!

— Не думаю… — скривился Женя. — Подумайте, Евгений Васильевич, еще пару месяцев работы — зато совесть спокойна у меня будет… перед природой и людьми.

— Совесть! Врешь ты все, — заворчал Константинов.

— Найти думаешь олово. Удачи здесь ждешь, Цун? — Константинов помолчал. — Ну, коли люди твои согласны работать еще, то оставайтесь. Контракты продлим.

— Я остаюсь, — первой крикнула Рая, и все на нее оглянулись.

— Вот это напра… — начал Константинов, но Цун тронул его за рукав.

— Хоть до октября буду сидеть здесь, — упрямо подтвердила Рая и выскочила «к себе» — на кухню.

Она знала, что по приезде в Москву не миновать объяснений с матерью и Володей. Но если бы, если бы он сам приехал в отряд — хоть посмотреть, хоть чуточку поинтересоваться тем, что лежит дальше его привычных забот! Читал же он наверняка ее письма к матери, все знает и… не понимает. Рая почти плакала от досады.

«Не надо лезть не в свое дело! — любимая фраза Володи. — Для этого, — убеждал он, — есть специальные люди — журналисты, юристы… У них профессия такая — чужие дела. Все остальные люди живут своими…»

Раньше Рая этому почти верила. Но теперь-то она знала точно, что это от человека зависит. Есть же такие, как Цун, и, наверное, много. «Жаль, что не придется стать геологом. Поздно, — грустила Рая. — А среди них, верно, больше всего настоящих людей!» И тут же в памяти всплыл давний разговор с Цуном. В самом начале, в порыве откровенности, она рассказала Жене, отчего уехала из дому. Он только хмыкнул в ответ: «Могла бы и не уезжать. Жить по-человечески, осмысленно можно где угодно: хоть на площади Пушкина, хоть в сталактитовой пещере, хоть здесь. Важно, с кем жить и чем».

Рая вышла из кухонной палатки на полянку и вдруг услышала, как техник Алексей, самолюбиво тряхнув курчавой бородой, сказал:

— Ладно, я тоже со всеми. У меня совесть прорезалась.

«Ну, значит, все в сборе», — улыбнулась Рая.