"Грозный призрак" - читать интересную книгу автора (Крыжановская Вера Ивановна)

ГЛАВА V

Только через день вернулась баронесса, нагруженная множеством пакетов: конфетами, фруктами и всякими гастрономическими тонкостями.

Мэри осталась в своей комнате и вышла только к обеду. Ей было противно видеть эту подлую пару, а вообще она была слишком молода и неопытна, чтобы таить свои чувства. Поэтому холодная сдержанность за столом, едва скрытое отвращение, с которым она отказалась от предложенных Заторским конфет и пирожков, короткие и сухие ответы доктору, все это бросалось в глаза и обнаруживало перемену в ее взглядах.

После обеда, сославшись на усталость, Мэри ушла к себе. Бармина также удалилась, а дети побежали в сад. Баронесса с доктором остались вдвоем и перешли в гостиную.

— Что сегодня с Марией Михайловной? Она показалась мне странной: не хотела есть конфеты и свои любимые пирожки, избегала разговора… — мрачно проговорил Вадим Викторович.

Баронесса громко и зло расхохоталась.

— Вы наивны, мой милый. Разве вы не понимаете, что эта крокодилица, именуемая Еленой Орестовной, прибывшая сюда лишь для того, чтобы выслеживать и клеветать на нас, воспользовалась нашим отсутствием для того, чтобы раскрыть глаза этой дурочке? Ну, нечего притворяться школьником, мой милый Вадим, вы отлично знаете, что девочка втюрилась в вас, но это не опасно: в ее годы нравится каждый интересный мужчина. Так вот, достойная Елена Орестовна, знающая разумеется то, что все знают, рассказала ей что-нибудь пикантное или нарисовала отталкивающую картину наших интимных отношений, «двух негодяев»… Ха, ха, ха!..

Вадим Викторович порывисто встал, с шумом оттолкнул стул: он был бледен и его губы нервно вздрагивали.

— Оставьте, пожалуйста, свои глупые и злые шутки. Мэри не любит меня. Она так молода и красива, что перед нею свободный выбор среди блестящих и подходящих ей по летам поклонников. Что я такое, в самом деле? Врач, каких тысячи, да и в свете я ничего не представляю собой. Затем, позвольте сказать, что вследствие вашего вторжения в мою жизнь, я вынужден поставить крест на своем будущем и отказаться от всякой надежды на семейное счастье. Я сделался посмешищем общества, и любой порядочный человек вправе назвать меня подлецом, марающим чужое честное имя! Я потерял всякое право протянуть руку невинной порядочной девушке. Какие родители не задумаются отдать свою дочь, не рискуя навлечь на нее ненависть отвергнутой любовницы? Итак, оставьте, наконец, ваши поддразнивания, я вовсе не расположен переносить их.

Позеленев от изумления и бешенства, слушала его баронесса, а его последние слова и сопровождавший их злобно-презрительный взгляд ударили по ней, точно хлыстом.

— Вы, кажется, сошли с ума, мой милый, — произнесла она с резким смехом. — Разве я вас держу? Пожалуйста, ищите счастья в другом месте! Мне надоели ваши капризы, неблагодарность и грубость. Если вам наскучила холостая жизнь и вы влюблены, как мартовский кот, то я добуду вам согласие этой девчонки. — Она встала, нагнулась к нему и прошептала медоточивым голосом, нежно глядя на него: — Неблагодарный! Так-то вы платите за мою любовь? А между тем, я всегда готова отказаться от собственного счастья ради любимого человека. Вы хотите жениться, Вадим? Боже мой! Да я первая помогу вашему счастью. Я останусь, конечно, вашим другом, но дружба наша будет платоническая. Так развеселитесь же, злючка, и не обижайте вашу бедную Настю.

Она обвила его шею и поцеловала, а Заторский не противился. Несмотря на ученый диплом он был достаточно доверчив, чтобы лукавая нежность баронессы обманула его. Он молча поцеловал ее руку и вышел. Но едва за ним закрылась дверь, как лицо баронессы исказилось злобой.

— Постой, — прошептала она, сжимая кулаки. — Я устрою тебе счастье, которого ты не забудешь!

Едва все сели ужинать, как во дворе послышался шум подъехавшего автомобиля.

— Кто это может быть так поздно? Борис, взгляни кто приехал, — сказала удивленная баронесса.

Мальчик выбежал, а вслед затем раздались его громкие возгласы:

— Папа… папа приехал!..

Баронесса удивленно вытаращила глаза и сидела неподвижно, точно пришибленная по голове; ее лицо покрылось красными пятнами, она дрожала как в лихорадке.

Заторский сперва побледнел, но поймав тоскливый взгляд Мэри понял, что она знает все, и покраснел. В эту минуту в соседней комнате раздались шаги и на пороге появился барон.

С глухим криком бросилась баронесса к мужу и обняла его. Нервно рыдая и смеясь, прижалась она головою к его груди, а счастливый и растроганный проявлением радости по случаю его приезда барон поцеловал жену и пробовал успокоить ее, но та не могла оторваться от него. Она обхватила его голову руками и целовала, разглядывая его, осыпая вперемешку с рыданиями нежными именами.

Она успела оправиться и ловко играла двойную игру. С присущим ей апломбом она выражала нежную любовь к мужу и этим пробовала возбудить ревность возлюбленного: подобный прием ей не раз удавался. Наконец, барон вырвался из объятий жены, поцеловал тетку и потом протянул обе руки Заторскому.

— Благодарю, верный друг, за дружбу и заботу о моей семье.

Он не видел презрительной усмешки Елены Орестовны, но Мэри заметила ее и жала генеральше руку, умоляюще смотря на нее и как бы говоря: «Молчите о том, что мы знаем». В это время барон опять обратился к жене:

— Милая Настя, от радости снова увидеть все, дорогое мне, я сделал непростительную оплошность: забыл представить тебе моего друга и путевого товарища, князя Алексея Андриановича Елецкого.

Все обернулись к высокому молодому остановившемуся в дверях столовой человеку, на которого в волнении никто не обратил внимания.

— Князь принял мое приглашение пожить у нас несколько месяцев. Он мой сотрудник и нам придется еще поработать вместе, а так как, на мое счастье, он холост, т. е. никто не ждет его с нетерпением, то я и забрал его. У тебя найдется помещение для моего друга? — весело продолжал барон, пока князь раскланивался с хозяйкой.

Князю Елецкому было лет тридцать. Он был высок ростом и худощав. Правильное лицо его подернулось бронзовым загаром, большие темно-синие непроницаемые глаза глядели строго, а на красиво очерченном рте из-под темных усов проглядывала складка могучей воли.

— Конечно найдется. Подле библиотеки две комнаты и кабинет, который можно обратить в уборную. Надеюсь, Алексею Андриановичу понравится там, — ответила баронесса, любезно улыбаясь. — Но вы, должно быть, голодны, господа? Садитесь за стол, я прикажу подать вам что-нибудь посытнее.

Теперь князь перезнакомился со всеми присутствующими и взгляд его скользнул по лицу доктора, а потом серьезно и испытующе остановился на бледном, взволнованном личике Мэри. Какое-то загадочное выражение скользнуло по его лицу, когда он здоровался с молодой девушкой и садился за стол. Вошла Анастасия Андреевна и разговор сделался общим. Барон был весел, без умолку рассказывал о своем путешествии и привезенных сокровищах, князь же, наоборот, молчал и лишь лаконично отвечал на обращенные к нему вопросы.

Только все встали из-за стола, как лакей доложил, что из Ревеля прибыл фургон с багажом путешественников. Барон приказал внести только два сундука с необходимыми вещами в комнаты его и князя, а прочие ящики осторожно поставить в комнату первого этажа, подле прихожей. Затем все разошлись, так как приезжие были утомлены, а прислуга занялась перенесением и установкой множества всевозможных размеров ящиков.

Пробило полночь, люди собирались достать из фургона последний ящик, как вдруг со двора ворвался бурный порыв ветра, с треском распахнул несколько окон и в воздухе закружились валявшиеся на полу клочки бумаги и соломы. Прислуга изумленно переглянулась, так как снаружи все было совершенно спокойно, а ясное небо усеяно звездами. Откуда же мог взяться внезапный порыв? Но в следующую минуту ветер возобновился; со свистом и воем, точно в бурю, пронесся поток холодного воздуха по прихожей, а с лестницы послышался странный шум, будто из мешка высыпали камни и те катились по ступенькам, устланным, между прочим, ковром. Вслед за тем с лестницы скатилась кубарем смертельно бледная и перепуганная горничная.

— Господи, Боже мой! С нами Крестная Сила! — пробормотала она, крестясь. — Что это творится такое? Была я в галерее, окна закрывала, как вдруг ветром вырвало из моих рук обе половинки и меня чуть не опрокинуло. В это время я услыхала грохот, ровно камнями бросали в дверь князя, а ветер стонал и ревел на разные голоса, ну точно вот режут ребенка. И так стало страшно, что я убежала.

— Мы слышали то же самое… И вправду подумаешь, что сам Сатана приехал с ящиками этими, — прибавил один из лакеев.

Проворно внесли они последний ящик, заперли дверь и ушли в людскую.

Пока это происходило, если бы кто-то мог заглянуть в комнату князя, был бы очень удивлен. Около стола стоял бледный и озабоченный Алексей Андрианович. Из открытого чемодана он вынул крест на металлической ножке, в центре которого была вделана маленькая лампада из голубого хрусталя. Князь зажег ее, как и вставленные в три конца восковые свечи: свеча наверху была белая, а по бокам одна голубая, а другая красная.

У подножья креста была металлическая чашечка и в ней курилось смолистое вещество, разливавшее сильный запах ладана, роз и сандала. Когда раздался шум бросаемых в его дверь мнимых камней, он взял кропило и крестообразно окропил все четыре комнаты сильной ароматической эссенцией. Затем, надев на шею голубую ленту с золотой звездой, посередине которой была глава Спасителя, князь помолился и лег в постель. А в коридоре еще продолжался необыкновенный шум, слышалось глухое ворчание, царапание и мяукание, но постепенно звуки стали затихать в отдалении и, наконец, совершенно смолкли.

Доктор ушел к себе мрачно озабоченным: душу его волновали многие противоречивые чувства. С одной стороны, стыд, угрызения совести и страх за будущее, а с другой — жгучая ревность к этому князю, который часто и внимательно посматривал на Мэри. Молодой человек был красив, богат и титулован: значит — соперник опасный. Как знать? Может он уже произвел выгодное впечатление на молодую девушку, разочаровавшуюся в нем благодаря разоблачениям генеральши. После ужина он несколько раз пытался подойти к ней, но та, видимо, избегала его. О, зачем завязал он эту позорную и преступную связь?..

Странный шум в коридоре он тоже слышал, но из-за плохого настроения не обратил на него внимания и лег.

Заторский чувствовал себя разбитым, голова его болела и сон не приходил. Но вот, мало-помалу его охватило оцепенение, тело налилось точно свинцом, и он не мог пошевелить пальцем. Взамен того все его чувства точно обострились, а вокруг, казалось, все вибрировало, потом вибрация эта перешла в удивительно звонкую мелодию, и звуки эти вызывали острую боль во всем его существе.

Вдруг тьма в комнате озарилась бледным розоватым светом, а подле окна он увидел клубившееся облако. Сероватый туман запестрел красными и золотистыми искрами и радужными переливами, точно на павлиньем хвосте или гигантской бабочке, потом дымка расширилась, удлинилась и посреди комнаты вдруг появилась высокая женщина.

Это было очень юное создание, с обаятельным прекрасным бронзово-смуглым лицом. На ней была газовая, вышитая золотом и блестками туника, столь легкая и прозрачная, что едва-едва скрывала чудной красоты тело. Тяжелые браслеты украшали руки и ноги, блестящие узоры из драгоценных камней покрывали шею и поддерживали пышную массу сизо-черных волос, спускавшихся ниже колен. Большие и черные, изумительно блестевшие глаза жадно глядели на доктора, а сладострастная, но вместе с тем и жесткая усмешка приоткрывала пурпурный ротик. Затем она пустилась плясать. Беззвучно скользили голые ножки, гибкое и тонкое тело извивалось по-змеиному, а руки, словно шарфом, играли длинной веревкой из красного шелка. Продолжая танцевать она приблизилась к посте и и склонилась над доктором, а тот не мог шевельнуться. Ему казалось, что он чувствует горячее дыхание плясуньи, но затем с ужасом он увидел, что она сделала из веревки петлю и накинула ему на шею, говоря на незнакомом языке, который он однако отлично понял:

— Счастливец, ты будешь добычей Богини, а твое дыхание послужит ей живительной силой!

Таково было значение загадочных слов. В то же время незнакомка стала затягивать узел, а Заторский задыхался и отбивался, но его усилия были тщетны. Словно железным кольцом стягивала веревка его шею, мозг, казалось, разлетался и мысль «я умираю» молнией мелькнула в потухавшем сознании. Наконец, ему показалось, что голова его закружилась, и он витает над мрачной бездной, а затем он лишился чувств.

Брезжил рассвет, когда Заторский открыл, наконец, глаза. Он лежал на полу, неподалеку от постели и окоченел от холода, а голова ныла. Он встал, хотел напиться, но с удивлением увидел, что графин и стакан валялись разбитые на полу. И в эту минуту он вспомнил свой «сон». Да, это был сон или глупый кошмар, как следствие вечерних волнений, а «видениям» ученый-скептик не верил, разумеется. Он вытер лицо одеколоном, принял успокоительные капли и опять лег, забывшись вскоре тяжелым сном.

За завтраком баронесса сказала, смеясь:

— Радость приезда и рассказы Максимилиана должно быть подействовали на мои нервы. Он описывал мне разные эпизоды из своего путешествия, и вот я видела себя во сне в джунглях, за мною будто гнался огромный тигр и хотел укусить. Я так закричала, что разбудила своего бедного Макса.

— Да, я действительно имел неосторожность рассказать ей подробности одной охоты на тигра в бенгальских джунглях, — ответил барон, тоже смеясь.

Ни он, ни остальные не заметили странной насмешливой улыбки, мелькнувшей на губах князя, а барон уже повернулся к доктору.

— У вас не было ли тоже кошмаров, Вадим Викторович? Вы очень бледны, — сказал он, шутя.

Доктор ответил, что плохо спал вследствие мучавшей его нервной головной боли, но теперь чувствует себя хорошо.

После завтрака барон объявил, что намерен распаковать ящики, в которых очень много интересного, и пригласил всех сопровождать его. Проходя через маленькую залу возле столовой, барон увидел нишу в стене, где стояла большая ваза с цветами.

— Как хорошо. Вазу эту надо убрать, а на ее место поставить статую, которую я привез. Это крайне любопытная древность, — прибавил он, довольный.

Затем все сошли в залу первого этажа, где стояли ящики, и барон, прежде всего, достал действительно великолепные, привезенные им подарки. Хотя он и не имел ввиду Мэри, а все же преподнес и ей великолепный восточный газовый шарф, словно руками фей вышитый золотом и шелком. Затем вынули древности, оказавшиеся настоящим музеем, и скоро остались нераспакованными только два ящика: один средней величины, а другой — огромный, помеченный красными знаками.

— Случай сберег нам под конец самое драгоценное из моей коллекции, — сказал барон, вынимая из малого ящика завернутый в шерстяные шали продолговатый предмет и бронзовый литой пьедестал.

Под шерстяной обмоткой оказалась сидячая статуя женщины величиной с пятилетнего ребенка. С ее шеи спускался на массивной золотой цепочке медальон в форме сердца, из камня, похожего на рубин.

— Это статуя Богини Кали, весьма почитаемой индусами. Она принадлежала раньше Алексею Андриановичу, но, зная мою страсть к подобным редкостям, он великодушно пожертвовал ее мне. Должен прибавить, что со статуей этой связана трогательная драма на таинственной подкладке, но историю эту слишком долго было бы рассказывать. Кроме того, — пояснил барон, — признаюсь вам, что из атеиста и полного скептика я сделался верующим, даже мистиком, убежденный доказательствами в правдивости изречения Гамлета, что «на свете существует многое, что и не снилось нашим ученым».

Баронесса громко расхохоталась:

— Как, ты, Макс, сделался мистиком? Может быть, даже святошей? Ха, ха! Вот так сюрприз! Только я боюсь, что твое обращение поверхностно, и мне еще нужно время, чтобы убедиться в нем. А пока покажи скорее, что у тебя там, в этом исполинском ящике. Очень любопытно посмотреть.

— Боюсь, что ты разочаруешься, хотя содержимое ящика чрезвычайно интересно, — добродушно ответил барон, приказывая снять крышку.

С помощью слуги он вынул из ящика чучело огромного королевского тигра. Дамы от ужаса вскрикнули, а баронесса заметила с содроганием:

— Фи, какая гадость! Даже от его мертвого вида волосы становятся дыбом!

— Я не отрицаю, что животное страшное, но оно совсем не гадко. Бесспорно, это-один из лучших образцов своей породы. Посмотрите, какое мощное тело, какая богатая окраска его пестрой шкуры, — заметил Максимилиан Эдуардович, придавая с помощью лакея сидячее положение страшному зверю, лапы коего казались мягкими и гибкими, как у живого. — Помимо всего, — прибавил он, у этого тигра существует своя история, связанная, однако, со статуей. Он принадлежал молодой жрице, служившей в Храмё-Кали, и она приручила его. Полагают, что животное погибло таинственной смертью, убитое взглядом одного йога, затем в него впрыснули вещество, секрет коего известен жрицам, а оно превращает тело в мумию, сохраняя ему гибкость и подобие жизни. Вместе со статуей князю подарили и тигра, а он пожертвовал мне их обоих.

— Вместо того, чтобы бросить их в море, как я настоятельно просил вас, — проговорил князь, до того молчавший и почти не вмешивавшийся в разговор.

— Ах, милый мой, у вас расстроены нервы, иначе вам никогда не пришли бы в голову такие нелепости. Бросать в море столь драгоценные и редкие предметы? Извините, это было бы безумием. А теперь, дамы и девицы, подойдите ближе: грозный царь джунглей вас не укусит.

Дамы все-таки обнаруживали опасение, сколь не безобиден был страшный зверь. Ни одна не решилась дотронуться до него, зато доктор рассматривал и ощупывал животное с видимым интересом.

— Препарировано в самом деле необыкновенно хорошо. Тигр совершенно сохранил жизненный вид, даже свирепое выражение глаз, которые кажутся стеклянными, а между тем, фосфоресцируют.

— Совершенно верно. Это потому, что тигр не сдох, несмотря на всю видимость, — с улыбкой заметил князь.

Заторский встрепенулся и пристально, испытующе посмотрел на князя, а потом улыбнулся.

— Вам надо полечиться, князь, говорю вам это, как врач. Подумайте только о том, что вы сказали! Как может просуществовать животное в продолжение недель, а может быть, и месяцев, да еще заключенное в ящике? У вас, вероятно, было какое-нибудь сильное нервное потрясение, и ваши нервы нуждаются в серьезном лечении.

— Однако, дорогой доктор, всем известно, что факиры могут месяцами спать под землей. Я знал такого, который пролежал в земле семь лет, а между тем был совершенно здоров, — возразил князь.

— Положим, но то был факир, особыми приемами приведенный в состояние летаргии, и до которого никто не дотрагивался во время его сна. Здесь же мы имеем дело с попросту околевшим животным.

— Извините, Вадим Викторович, это животное умерло неестественной смертью. А в той стране, где все тайна, никто не в состоянии постичь размеры сил, которыми располагает этот удивительный народ. Мы все невежды, начиная с просто светских людей и до величайших ученых, которые ужаснулись бы знанию тех страшных очарователей. Уверяю вас, что перед ними чувствуешь себя беспомощным, вроде грудного младенца. О! Беда тому, кто неосторожно затрагивает их и вызывает их мщение! — прибавил, глубоко вздохнув, Елецкий.

Доктор замолчал. Ему не хотелось спорить с человеком, которого он считал больным, а не вмешивающийся в их разговор барон дал ему другое направление, показывая древнюю бронзовую вазу и поясняя, каким путем он приобрел ее.

Неделя прошла совершенно тихо. Барон, при участии князя и доктора, устанавливал, нумеровал и записывал в каталог привезенные вещи. Но баронесса решительно воспротивилась, чтобы статуя Кали и тигр были помещены в комнате около столовой, через которую постоянно проходили, и потому Максимилиану Эдуардовичу пришлось временно устроить музей в зале, неподалеку от своего кабинета. В конце второй недели барон объявил, что вынужден поехать на несколько дней в Петербург, устроить кое-какие денежные дела и выбрать помещение для индусского музея, которое хотел приспособить к их возвращению из деревни. Заторский намеревался сопровождать его Для сдачи отчета по опеке, но барон возразил, что это дело не спешное, и просил доктора не прерывать необходимого деревенского отдыха. С бароном уехала Елена Орестовна, тоже ради устройства дел, но обещала вернуться через два дня.

Вечером, после отъезд барона, разговор за чаем шел вяло: каждый был озабочен своими мыслями. Мэри была грустна и украдкой следила за сумрачным и молчаливым доктором, баронесса болтала с князем, но бросала угрюмые взгляды на Вадима Викторовича. При выходе из-за стола все разошлись. Мэри ушла в свою комнату в подавленном, тоскливом настроении. Спать ей не хотелось, и она пробовала развлечься — писала письма, читала, но ничто не помогло: мучившая ее тревога не ослабевала, а, наоборот, усиливалась. С досадой бросила она книгу, показавшуюся ей ужасно скучной, и решила пойти за другой, так как барон разрешил ей свободно пользоваться библиотекой. Она встала, чтобы взять свечу в маленькой гостиной, и взглянув на окна доктора увидела, что свет в них внезапно погас, а через несколько минут по галерее прошла высокая фигура Вадима Викторовича. Сердце Мэри усиленно забилось: значит он шел к ней!..

Тут ее охватило неодолимое желание подслушать их разговор и узнать, наконец, о чем говорят эти «подлые предатели», которые летели на свидание, едва барон очутился за дверью.

Не задумываясь даже о предосудительности своего поступка, Мэри стала соображать, каким образом привести в исполнение план, но прежде надо было знать, где находятся изменники.

Как тень, шмыгнула она к спальне баронессы, но там было тихо и темно, а из будуара виднелся свет и судьба благоприятствовала ей. Вдоль малой гостиной и будуара снаружи шел балкон, на который можно было выйти через дверь из комнаты, смежной с музеем. В будуаре же было высокое и узкое готическое окно, пробитое в старинной стене толщиной около двух метров, и имевшее с обоих сторон углубления. В эту нишу и скользнула Мэри. Окно было открыто, но шелковая штора опущена, и молодая девушка осторожно заглянула внутрь, приподняв уголок. Большие, цветные горшки на подоконнике совершенно скрывали любопытную, давая ей возможность все видеть и слышать.

Трепеща от ревности и нервного возбуждения, осмотрела Мэри комнату, ярко освещенную лампой.

Да, оба были тут, и в эту минуту она ненавидела их всеми силами души. О! Она вырвет из сердца этого подлого, грязного человека, цинично обманывающего друга, который слепо доверяет ему. Он бессердечный развратник, если предпочитает ей, молодой, красивой и невинной девушке, бесстыдную, увядшую и сравнительно некрасивую женщину.

Сердце ее сжалось от чувства унижения и отчаяния. Она прижала руки к грудии на минуту закрыла глаза. Но эта слабость длилась не более минуты. В душе Мэри пробуждались таившиеся там гордость, энергия и страстная смелость. Ей хотелось узнать, наконец, какими они обменивались излияниями, какими тайными чарами эта бесстыдница возбуждала любовь и поддерживала свою власть над мужчиной. Она решительно встряхнулась, выпрямилась и внимательно оглядела будуар.

На столе, где обыкновенно лежали альбомы, теперь была лампа и стоял серебряный поднос, с бутылкой вина и двумя стаканами, хрустальная тарелка с печеньем и коробка конфет.

Доктор сидел в кресле, откинув голову на спинку, и был бледен, а на его лице застыло выражение горечи. У стола, перед ним, стояла Анастасия Андреевна и перебирала конфеты в коробке. На ней был лиловый, шелковый капот, а рыжие волосы были распущены. Она тоже была бледна, а во впалых глазах светилась едва сдерживаемая злость, губы дрожали. Все это вместе делало ее некрасивой и старило лет на десять. Вдруг она расхохоталась сухим', присущим ей глумливым смехом, и оттолкнула коробку.

— Итак, милый Вадим, на старости лет вы влюбились, как гимназист! Ха, ха, ха! Это не удивительно, конечно, но смешно. Буквально смешно, что у вас появилось желание еще в этой жизни расплатиться с кармою за ветвистые рога, которые вы наставили милому барону. Кто будет вашей кармой — трудно сказать, но несомненно, что кто-нибудь возьмет на себя эту трудную роль. Так бывает всегда, когда старый болван влюбляется в наивную пансионерку… Что девочка втюрилась в вас — неудивительно: она только что выскочила из института и не видела света, а ухаживающие за нею юнцы не производят впечатления. Другое дело — столь зрелый и к тому же знаменитый профессор!

Заторский выпрямился, протестуя, что было несвойственно ему относительно женщины, которая годами держала его в оковах, парализуя его волю невидимой гипнотической силой, делая смешным и унижая в обществе. В его голосе слышалось возмущение и презрение, а глаза сверкали ненавистью, когда он ответил:

— Прошу вас оставить свои грубые шутки, Анастасия Андреевна, и вообще изменить тон: прием ваш представить меня стариком устарел. Сколь я ни стар, а все же моложе вас года на четыре, вы уже более пятнадцати лет замужем и пусть кто угодно, только не я, верит сказке, будто вы вышли замуж за барона восемнадцати лет. Не вынуждайте меня документально доказывать ваши лета. Добавлю еще, что замужней сорокалетней женщине, матери двоих детей, не подобает цепляться за случайного любовника. Связь наша длится года четыре и-шутка слишком затянулась для простого флирта, а я не хочу более быть посмешищем общества и ставить рога доброму и доверчивому барону. Женюсь я или нет — дело не в этом, но вас-то я больше не хочу. Понимаете? Мне до отвращения надоели ваши пошлые шутки и грубая фамильярность, которой вы удостаиваете меня, чтобы выставить, словно напоказ наши грязные и преступные отношения. Мне стыдно перед невинной девушкой, которая светлым видением появилась на моем пути. Вы говорите, что Мэри любит меня первой, чистой любовью своего юного сердца? Ну, так вот, да будет вам известно, что я сознаю свою полную несостоятельность перед таким счастьем и не смею высказать более теплое чувство, пока вы роковой тенью преследуете меня и являетесь в моей жизни оковами каторжника. А что касается вашей угрозы скандала, я ее не боюсь. Ваш муж вернулся, и я перестаю быть вашим кавалером или, вернее, холуем. Довольно, я слагаю с себя эту роль. А женюсь я или нет, но вас, повторяю, я больше не хочу!

Онемев от бешенства и злости слушала баронесса эту горячую отповедь, и лицо ее постепенно краснело. Вдруг с проворством кошки сняла она вышитую золотом, но изрядно потрепанную туфлю и проворно, не нарушая молчания, отвесила доктору две звонкие пощечины. Прибегала ли она безнаказанно и раньше к такому способу усмирения бунтовщика — неизвестно, но на этот раз он, видимо, не был расположен выносить это. Глухо вскрикнув, Заторский вскочил и бросился на нее.

Мэри не видела окончания сцены. Дрожа от гадливости, выскочила она из засады и помчалась по балкону в примыкавшую к музею залу. Но едва только она вошла туда, как остолбенела, а ужас буквально приковал ее к месту.

На противоположном конце комнаты сидел тигр, окруженный кроваво-красным ореолом. Страшный зверь с глухим рычанием пополз к ней навстречу. Его зеленоватые глаза фосфорически блестели и ей даже казалось, что она слышит, как тот лязгает зубами. Мэри невольно отскочила назад, но голова закружилась, и она без чувств упала на пол.

В это время Вадим Викторович вырвался из будуара, с шумом захлопнув дверь. На быстром ходу он споткнулся о лежавшую на полу в обмороке Мэри и едва не упал.

Выругавшись, он нагнулся, посмотреть обо что задел и, узнав девушку, вздрогнул, не понимая, как она могла очутиться тут. Убедившись, что она в обмороке, доктор осторожно поднял ее и отнес в библиотеку, а там положил на диван и зажег стоявшие на письменном столе свечи. Живо сбегал Заторский в столовую, где постоянно находилось вино, налил полстакана «мадеры» и вернулся в библиотеку: Мэри все еще лежала без чувств. Как хороша она была в своей неподвижности. Сердце его забилось сильнее, и он не устоял, чтобы не поцеловать ее холодную руку. Но врач взял верх, и Заторский усердно принялся помогать ей: растирал руки и виски, дал нюхать соль, которую всегда имел при себе, и через несколько минут Мэри открыла глаза.

Вся дрожа, привстала она, затем села, с безумным страхом оглядываясь кругом и глухо шепча:

— Тигр!.. Тигр!..

— Про какого тигра вы говорите? — с удивлением спросил Вадим Викторович.

— Тигр из музея. Он полз ко мне, озаренный красным кровавым ореолом, скрежетал зубами и глухо рычал, — и от ужаса она закрыла лицо руками.

— Мария Михайловна, опомнитесь: вы больны и у вас просто галлюцинация. Поймите же, что сдохшее уже несколько месяцев животное не может ни ползать, ни скрежетать зубами. Но что вы делали здесь так поздно?

— Я не могла спать и пошла за книгой в библиотеку, — ответила Мэри, смущенно глядя на него.

Ведь не могла же она признаться, где была, а в то же время искала на лице доктора следы только что полученного им оскорбления. Да, на мертвенно-бледном лице Заторского горели два красных пятна. Как она ненавидела эту подлую тварь. Если бы она, Мэри, вышла за него замуж, то никогда не стала бы его бить.

— Я принесу вам успокоительных капель, а затем ложитесь и усните, — в эту минуту сказал доктор.

— А если тигр опять придет? — боязливо спросила Мэри.

— Нет, нет, не придет, будьте покойны. Я сию минуту вернусь и провожу вас до вашей комнаты.

Действительно, Заторский скоро пришел со стаканом, который Мэри покорно осушила. У двери ее комнаты доктор простился с ней и вернулся к себе.

Но Мэри была слишком взволнована, чтобы уснуть, и в ее памяти попеременно вставали: то видение тигра, то отвратительная сцена, которой она была свидетельницей. Нет, ни за что на свете не останется она здесь, и завтра же напишет отцу, прося взять ее. Он тоже, наверное, уедет после сегодняшней сцены. Затем она сумеет заставить его прийти к ним, если бы даже понадобилось для этого заболеть: в городе он будет свободнее, вне надзора этой ведьмы. Затем ей вдруг становилось страшно: что скажут родители, когда узнают кого она полюбила? С папой еще ничего: он такой снисходительный и покладистый. А мама? Что скажет мама?.. Ей уже виделось недоверчивое и почти испуганное лицо матери и слышался вопрос: «Как, Мэри, ты полюбила любовника этой женщины? Не стыдно ли тебе?»

За всеми этими опасениями и размышлениями усталость сломила ее, и она уснула.